С четырех сторон горизонта

ИСПЫТАТЕЛИ ПРИРОДЫ ЗЕМЛИ

Бесконечны дороги Земли. Они пролегают через степи и леса, пересекают пустыни и горы. Одни — хоженые, другие — непроторенные. Но любая из них достойна для открывателя. Неизвестное скрыто повсюду. Надо только уметь его отыскать. А для этого мало пройти, проехать, промчаться, побывать в незнакомых далеких местах. «Побывать» не всегда означает «увидеть» и совсем еще не значит «узнать».

То теряясь, то вновь возникая за поворотом, медленно развертывается перед путником бесконечная лента — дорога.

Это было давно, два столетия назад. От деревни к деревне, от города к городу, по степным и лесным дорогам ехали в тряских кибитках и громыхающих колымагах молодые натуралисты, снаряженные в путь Петербургской Академией наук. Их пути были дальними, долгими, от Балтийского моря до Каспия, от Поволжья до Кавказа и Забайкалья. На ночлеге при свете лучины заполняли они дневники, на рассвете опять отправлялись в дорогу.

Памятниками их больших путешествий остались книги: старинные, грузные, в толстых кожаных переплетах, с пожелтевшими от времени страницами, выцветшими рисунками, с обстоятельными названиями на заглавных листах.

«Путешествие по России для исследования трех царств естества». Эта книга рассказывает о донской степи и о нижней Волге, об Астрахани и Баку. Она напоминает о трагической судьбе путешественника. В книге собраны дневники С. Г. Гмелина. 23-летним, лишь недавно вступившим в самостоятельную жизнь ученым, начал он свой многолетний маршрут. Вернуться в Петербургскую Академию ему не пришлось. Где-то возле Дербента местный хан полонил его, бросил в темницу. В заточении Гмелин скончался. Путевые записки, которые он присылал в Академию с дороги, надолго остались жить в мире книг.

«Путешествие по разным провинциям Российской империи». Автор этой трехтомной книги — один из крупнейших натуралистов XVIII века П. С. Паллас. Ему было 26 лет, когда экспедиция выехала из Петербурга, и исполнилось 33 года, когда он вернулся назад. Он видел Волгу и Енисей, Урал и Алтай, добрался до Байкала и Кяхты. В последних строках своего дневника Паллас записал, что за время долгого путешествия он потерял здоровье и поседел. Труд Палласа принес ему заслуженную громкую славу. Его читали в Петербурге, Берлине, Париже и во многих других городах. В XIX веке его конспектировал Гоголь, мечтавший написать обстоятельную географию России.

«Дневные записки путешествия по разным провинциям Российского государства». В предисловии к этой книге, обращенном к «благосклонному читателю», прочитаем дружескую шутку, которую не лишне подчас припомнить и ныне: «Если все будете в моей книге бранить, то покажете свою злобу, а если все будете хвалить, то покажете свою глупость». Путешественник и далее на страницах своего дневника не раз запросто обратится к нам, его «благосклонным читателям», с кем беседует он о виденном за годы долгого странствия. О чем только не узнаем при чтении этих страниц! Для зоолога в особенности интересно будет встретить упоминание о редких животных; для ботаника — описание растений; для историка русского хозяйства — подробные сведения о промыслах, о способах земледелия, о промышленном производстве, о городах.

«Ума был быстрого, в суждениях тверд, в исследованиях точен, в наблюдениях верен», — так было сказано об авторе этой книги его биографом в начале прошлого века. Путешественника звали Иваном Лепехиным. Это был даровитый ученый и простой человек, сын солдата, ученик Ломоносова.

Пять лет странствовал по России Лепехин, более шести лет — Паллас, около семи лет молодой натуралист Гильденштедт, уроженец города Риги, достигший берегов Терека и Куры. Нетрудно представить, сколько рек, озер, оврагов, холмов, сколько сел, деревень, городов повидали ученые-путешественники за годы пути, сколько было исхожено ими убегающих к горизонту дорог. Только много ли можно было совершить открытий на этих дорогах? Одно дело проторять неизведанные пути легенд, а другое трястись от деревни к деревне в кибитке, одно дело увидеть неведомые хребты и моря, а другое — издавна известные Уральские горы и Каспий.

Путешествие путешествию рознь. Но, оказывается, и хоженый путь нелегко открывать для науки. На страницах книг, повествующих об увиденном, мы узнаем о том, как была открыта «козявка, еще никем не описанная», и о том, откуда взялись пещеры в Уральских горах, и про многие другие открытия, большие и малые. Ведь открытие далеко не всегда означает отыскание невиданного на нашей планете — неизвестного ранее острова, или рыбы, или козявки. Много раз совершались в науке открытия, казалось бы, общеизвестного. Они отвечали только на один краткий вопрос — «почему». И в ботанике, и в зоологии, и в географии кроме открытий фактов существуют открытия причин и взаимных связей природных явлений, открытия законов природы. Наблюдение и исследование— вековечная дорога к открытию.

Сквозь леса и болота, меж утесистых гор и в бескрайних степях едут в тряских кибитках ученые-путешественники старинного времени. Вот они приближаются к Каспию, странствуют в прикаспийских степях. Это хоженый, но очень нелегкий путь. Совершим хоть частицу его вместе с ними.

«Не имея на степи торной дороги… уподоблялися мореплавателям, которые по компасу управляют свой корабль, ибо и нам компас в туманное время служил вожатым… Очаг наш составляла выкопанная в земле яма, дрова наши были конский и коровий иссохший помет»[52]. Так вспоминает о переходе близ берега Каспия Лепехин. В разное время в этих местах побывали и Гмелин и Паллас.

День за днем путешественники видели перед собой однообразную, скрывающуюся за горизонтом равнину, одетую серовато-седой солончаковой растительностью, а не то совсем голую, с желтовато-бурыми холмами песка.

«Самая большая отменность сей степи состоит в изобилии соли, которая, так сказать, по всей степи рассеяна»[53],— говорится в «Записках» Лепехина. И действительно, соль была всюду: и в соленых озерках, и в почве, и в воздухе. Степной ветер разносил соляную пыль, и даже роса, выпавшая в этой степи, подчас была так солена, что трава и кибитки на рассвете казались покрытыми как бы инеем.

Нелегко ехать по прикаспийской степи. Но еще труднее распознать все своеобразие ее растительности, почв, животного мира и суметь объяснить, как возникла эта соленая степь, почему так разительно отличается природа ее от природы других прилегающих к ней земель.

Самое главное по этому поводу сказано в путевых записках Далласа. Прикаспийская низменность была некогда морским дном, Общий Сырт и холмистая возвышенность Ергени были берегами Каспийского моря. Вплоть до нашего времени продолжают ученые восстанавливать страницы далекого прошлого Каспия. Начало трудам их было положено большими академическими экспедициями XVIII века, открытием, которое сделал Паллас.

И в других местах, и в донской степи, и в Уральских горах, и в Архангельском крае, и в Забайкалье путешественниками было сделано немало открытий.

Раскрывая старинные книги, повествующие о странствиях по русским землям экспедиций, снаряженных в XVIII веке Академией наук, мы находим в них не только перечень виденного, но и многие выводы и предположения. Даже те из них, что еще недостаточно обоснованы, незавершены, что Нрошли незамеченными или не были поняты в свое время, вызывают подчас в наши дни большой интерес. Путешественник как бы подходит к открытию, останавливаясь на самом пороге его. Разве, например, не на подступах к большому открытию, к установлению возможности изменений в растительном и животном мире под воздействием условий жизни, были рассуждения натуралиста Лепехина о том, что растения и животные «могут приобвыкнуть к разному климату и разный, смотря по стороне ими обитаемой, получить состав, от которого действия их перерождаются»[54].

Много книг участников большой экспедиции, снаряженной некогда Академией наук, терпеливо ожидают на полках, пока их возьмет в руки читатель. У книг есть время ждать. Они живут долго. Может быть, к ним придет и бережно вчитается в их страницы еще не одно поколение историков и натуралистов. И опять оживут картины давнего прошлого и возникнут русские земли, какими были они столетия назад.

Оживут на поблекших страницах и старинные открытия неведомого и забытые мысли, суждения, догадки, через которые пролегает дорога к открытию. Путешествие будит творчество, ведет к размышлению.

Вот какие примечательные для своего времени мысли о природе Земли родились у натуралиста Лепехина в результате его экспедиций и долголетних научных работ.

«Если бы возможно было нам обозреть половину нашего шара, какое преузорчатое и испещренное поле открылось бы глазам нашим», — писал Лепехин. «Преходя от знойных стран до последних земли пределов, простирающихся к северу, усмотрели бы мы во всяком климате собственные и отменитые произрастения».

Непривычным и не сразу попятным для нашего современника языком излагает ученый конца XVIII века разумеющуюся ныне для нас мысль о взаимной связи между климатом, растительностью и животным миром в знойных странах и «на северных земли конечностях».

«Преходя же средину между сими крайними пределами теплоты и стужи, всюду встретили бы нас удивительные в растениях перемены, приумноженные и другими обстоятельствами. Высочайшие горные хребты, покрытые снегами, и в самых знойных климатах глубоким северным странам уподобляющиеся, собственными себе красуются былиями, пространные степи, неизмеримые моря, реки, пески… оссбенными гордятся произрастениями»[55].

Так раздумывал в давние времена путешественник о природе нашей планеты. Сто лет спустя В. В. Докучаевым был открыт закон географической зональности; это было большое открытие, одно из самых больших в истории географии как науки. Оно так же тесно связано с путешествиями, как открытие Америки Христофором Колумбом. Только для того, чтобы сделать это открытие, мало было проплыть, проехать, пройти… Надо было еще уяснить, познать, проникнуть в потаенные природные связи, прочитать великую книгу природы, разобраться в ее письменах.

Перед нами вновь океан, вновь плывет испанский фрегат дорогой Христофора Колумба. И хотя со времени генуэзского морехода миновало три века и дорога, проторенная им, уже стала привычной для моряков, путешественнику, который всматривается с палубы корабля в туманный горизонт океана, чудится, что он на пороге неведомого.

«Каков открылось мне счастье. У меня кружится голова от радости», — так писал он в день отплытия в прощальном письме друзьям.

«Я буду, собирать растения и окаменелости, производить прекрасными инструментами астрономические наблюдения, я буду химически анализировать состав воздуха… Но все эго не главная цель моего путешествия. На взаимодействие сил, на влияние мертвой природы на животный и растительный мир, на эту гармонию должны быть неизменно направлены мои глаза»[56].

Строгое торжественное чувство владеет путешественником. Ему дано испытать высокое наслаждение, увидеть величественные картины природы, проникнуться их красотой, отыскать в них глубокие закономерные связи.

Проплывают возле фрегата, подобно сияющим звездам, бесчисленные стаи студенистых медуз. Их фосфоресцирующий свет превращает зеленоватую поверхность вод в огненное, отливающее розовым заревом море. И этот мерцающий холодный огонь среди вод напоминает о том, что жизнь окружает человека повсюду. Ни очарование беспредельности океана, ни дыхание соленого ветра, ни одно из многочисленных ощущений, испытываемых при созерцании природы, не действуют так глубоко и сильно, как это прекрасное ощущение полноты повсюду разлитой жизни. Так думает путешественник, плывущий по старинным путям открывателей в океане. Его зовут Александр Гумбольдт. Он немецкий естествоиспытатель. Путешествие его в Южную Америку началось в июле 1799 года.

Корабль подошел к острову Тенерифе, самому большому из группы Канарских островов в Атлантическом океане. Моряков ожидает стоянка. Тенерифе — полустанок на долгохМ пути от европейского берега к побережью Южной Америки.

Гумбольдт и его спутник ботаник Бонплан сходят на землю. Еще накануне путешествия мечтал Гумбольдт о том, как он увидит на этом острове два примечательных каждое по-своему творения природы: знаменитое драконово дерево тенерифского городка Оротавы и Тенерифский пик, громадную вулканическую вершину. Еще в детские годы, увидев драконово дерево в старой башне ботанического сада в Берлине, Гумбольдт загорелся первой детской мечтой о далеком путешествии на родину этого дерева в жаркие земли. Ныне эта мечта нежданно сбылась. Перед пим патриарх растительного мира земли, один из древнейших обитателей нашей планеты. Это дерево, видимо, начало расти задолго до сооружения египетских пирамид. Гумбольдт бережно измеряет окружность исполинского дерева. Оно имеет шесть метров в диаметре. В большое дупло можно видеть, что ствол внутри уже пуст. Время тысячелетий изъело его. И все-таки на коротких ветвях видны жесткие маленькие розетки. Указывая на них своему спутнику, Гумбольдт восторженно восклицает: «Это дерево все продолжает нести цветы и плоды. Старость и проявление обновляющей силы находятся в постоянном сочетании друг с другом».

Начинается восхождение на Тенерифский пик. Медленно каменистой тропинкой взбирается Гумбольдт все выше по склону вулкана. Это первое его восхождение на горную вершину тропических стран.

Путешественник наблюдает растительность, одевающую горные склоны. Тенерифе — тропический остров. Там возделываются сахарный тростник и бананы. В зеленеющих садах расцветают экзотические растения тропических стран. С высотой характер растительности изменяется. Появляются лавровые леса, хвойная растительность и заросли древовидного вереска. Этот вереск, украшающий многие области средиземноморских субтропиков, особенно роскошен на склонах Тенерифского пика, где он достигает иногда до десяти метров в высоту со стволом толщиною в полметра.

Постепенно, по мере поднятия в горы, деревья становятся более мелкими и корявыми. А на узловатых ветвях появляются лишайники и мхи. Еще выше начинаются луга, а самую вулканическую вершину покрывают лишайники.

Любой из людей, взбиравшихся на горные высоты, ощущал, как меняется климат, и видел, как изменяется растительность в горах. Но от наблюдений природных явлений подобного рода до уяснения закономерностей их путь не менее трудный и долгий, нежели восхождение от подножия громадной горы к сияющей в лучах солнца горной вершине. Этот путь открывается для Гумбольдта его восхождением на Тенерифский пик.

«Главным моим побуждением всегда было стремление объять явления внешнего мира в их обшей связи, природу как целое, движимое и оживляемое внутренними силами»[57],— писал Гумбольдт на склоне жизни, спустя сорок лет после завершения своего путешествия в Южную Америку.

Это было долгое странствие. Оно длилось около пяти лет. Гумбольдт видел бескрайние льяносы с их выжженным травяным покровом, пожелтевшими пальмами и облаками горячей пыли в долгие месяцы засухи и с высокими зелеными травами, скрывающими пятнистого ягуара, с безбрежными водами широко разлившихся рек в благодатное время дождей.

Он слышал голоса ночной жизни животных в первобытном лесу: однотонный рыдающий вой обезьян ревунов, многозвучные дикие крики зверей, оглашающий ночью лесную чащу немыслимый хор кугуаров, ленивцев, пекари и попугаев.

Путешественник плыл в челноке по Касикьяре — необыкновенной реке, соединяющей великие речные системы Ориноко и Амазонки, он прошел выжженные солнцем пустыни на Мексиканском нагорье, забирался на огнедышащие вулканы Перу, поднялся на высоту около шести километров по склонам исполинской горы Чимборасо, над головой его реяли кондоры.

Как представить подобное путешествие и его научные результаты?

Чем-то смогут помочь воображению цифры. Десять тысяч километров в лодке по тропическим рекам, — это только часть большого пути. Тридцать толстых томов с описанием путешествия — это только часть печатных работ, обобщающих собранный материал. Но живой образ виденного и пережитого не возникнет из перечня цифр. А любое, даже самое подробное, перечисление пунктов маршрута не расскажет о главных открытиях Гумбольдта.

Среди этих открытий нет ни обширных горных систем, ни громадных речных бассейнов, ни великих озер. Но недаром во множестве сочинений о Гумбольдте повторяется крылатая фраза о вторичном открытии им тропических стран. Он действительно как бы заново открыл для науки многоликий тропический мир.

Он увидел в нем не только бесчисленные виды растений, животных, очертания гор, прихотливый рисунок рек, он нашел еще в нем глубокие закономерные связи различных явлений природы.

И по праву, не пример, холодное тихоокеанское течение, идущее вдоль берега Южной Америки, было названо в XIX веке именем Гумбольдта, хотя о холодных водах у перуанского и чилийского побережья было известно давно, еще во времена испанской конкисты. И до Гумбольдта многие знали про эти воды, но он был первым, кто выяснил влияние их на климат, растительность, на весь облик природы западного побережья Южной Америки.

Для ученых-натуралистов и для множества неискушенных в науке людей одним из любимых произведений стала небольшая книга Гумбольдта «Картины природы». В предисловии к ней путешественник написал:

«С радостью представляю я публике ряд статей, написанных под впечатлением виденных мною грандиозных явлений природы — океана, лесов Ориноко, степей Венесуэлы, пустынных гор Перу и Мексики. Отдельные отрывки были записаны там же, на месте, и только впоследствии были объединены между собой. Я стремился представить картину природы в целом и показать взаимодействие ее сил, а также воспроизвести то наслаждение, которое получает от непосредственного созерцания тропических стран человек, способный чувствовать» ¹.

В этой книге запечатлено увиденное и услышанное. Путешественник старается передать в описании поразившие его краски и формы, очертания и звуки. Он как бы приглашает прислушаться вместе с ним к смутным, не всякому слышимым голосам прекрасного мира природы. Ведь природа никогда не молчит; даже в полдень на реке Ориноко, когда солнце в зените, когда сходит на землю вместе с жарой тишина, даже в эти часы раздаются ее голоса.

«Все большие звери прячутся в это время в гуще лесов, птицы в тени деревьев или в расселинах скал, но если прислушаться во время этого кажущегося спокойствия к самым слабым звукам, которые достигают нас, то можно услышать глухой шум, чириканье и жужжание насекомых в нижних слоях воздуха, невысоко над землей. Все вещает о мире деятельных органических сил. В каждом кусте, в каждой расселине древесной коры, в населенной перепончатокрылыми рыхлой земле копошится жизнь» ². [58] ^[59]

Но книга приглашает читателя не только всмотреться, вслушаться, — вообразить, она будит мысль, учит сопоставлять, анализировать, выявлять потаенные природные связи. В первой же главе ее — «О степях и пустынях» — дана характеристика степей и пустынь разных континентов Земли, основанная на сравнительном методе, ознаменовавшая новое большое слово в науке.

Труды Гумбольдта, основанные на его наблюдениях и исследованиях в Южной Америке, оказали глубокое влияние на дальнейшее развитие географии. Характерная особенность этих трудов состояла в постоянном сравнении собственных наблюдений природы в пределах одного континента, какой-либо страны, какого-то края с тем, что было известно о природе других континентов и стран. Выводы Гумбольдта касались всей природы Земли: земных недр, земной атмосферы, и, пожалуй, самые большие из них были сделаны о растительном царстве нашей планеты.

На склонах Андов, на плоскогорьях Мексики и низменности Амазонки Гумбольдт продолжил свои наблюдения, начатые при восхождении на Тенерифский пик. Результатом явилось учение о растительных зонах. Мысли о том, что растительность зависит от климата, высказывались и ранее учеными в разные времена.

Еще более двух тысячелетий назад об этом говорил ученик Аристотеля Теофраст. В XVIII веке ботаник Галлер подметил, как сменяется с высотою растительность в Альпах. Турнефор обратил внимание на явления зональности в результате своего восхождения на Арарат. Очень важные мысли о зональности климата, растительности и животного мира на земном шаре в целом высказал русский натуралист и путешественник XVIII века Лепехин. Но лишь в первые десятилетия XIX века, в результате путешествия Гумбольдта по Южной Америке, было твердо обосновано учение о растительных зонах Земли и заложен тем самым прочный фундамент новой науки — географии растительности.

«Эта наука рассматривает растения с точки зрения их распределения соответственно различным климатам. Почти безгранично, как безграничен и самый объект, который она изучает, раскрывает она перед нашими глазами неизмеримость всеоживляющего растительного покрова, который то разреженно, то более густо распростерся по голой поверхности земли. Она следует за растительностью с разреженных высот вечных ледников до глубин моря и в глубь горных массивов…» — писал знаменитый ученый[60].

В трудах Гумбольдта мы находим сравнение растительности, подчиненной закону зональности, с неподчиняющейся этому закону поверхностью голой земли. «По-разному соткан ковер, накинутый богатой цветами флорой на обнаженное тело земли»[61]. Каждая растительная зона имеет свою физиономию, свой особый характер, а голая земля имеет сходное строение повсюду.

Учение о зональности растительного покрова явилось одним из важнейших достижений естествознания начала прошлого века. Но путь к познанию законов природы не прекращается, подобно пути человека в горах с достижением какой-либо из трудных вершин. Он продолжается к новым, все более высоким, вершинам.

Верно ли, что зональность не наложила своей печати на самую поверхность Земли? Ответ на этот вопрос был дай около столетия спустя с того времени, когда молодой натуралист Александр Гумбольдт плыл в Южную Америку на парусном корабле, взбирался на Тенерифский пик, исследовал льяносы Венесуэлы, леса Амазонки, снежные Анды. И был найден ответ тоже в далеком пути. Пролегал этот путь не в тропических странах, а по землям полтавским и нижегородским.

Это были изъезженные бричками и телегами, исхоженные путниками проселочные и столбовые дороги. Это были поля, возделанные плугом или сохой. О каких великих открытиях в области географии толковать в этих всем известных местах: на Полтавщине, Харьковщине, за околицами волжских селений? В таких разве издавна обжитых местах открывают неведомое бесстрашные путешественники, проницательные испытатели мира природы? Да, оказывается, и в таких, и именно в этих самых местах. И для этих открытий не всегда даже обязательны большие маршруты.

«…Любой луг, небольшой участок степи, кусочек леса, всякое озеро, ничтожное болото, могут представить виол-не достаточные данные для любого, самого выдающегося, в научном и практическом отношениях, ботанического или зоологического труда… Чтобы найти подходящий материал для самой интересной и ученейшей работы, как в области естествознания, так физико-географии и сельского хозяйства, вовсе нет надобности предпринимать отдаленные, дорогостоящие и продолжительные экскурсии; для этой цели совершенно достаточно штудировать детально и умелой рукой окружающую нас природу»[62].

Так говорил в конце прошлого века Докучаев — человек, открывший «четвертое царство природы», неисследованный ранее наукой особый покров нашей планеты Земли.

Впрочем, для того чтобы создать стройное учение об этом покрове, недостаточно было исследовать небольшой участок, какой-либо «кусочек» природы. На многие тысячи километров протянулись пути Докучаева. Большая половина их пролегла в черноземной степи.

Чернозем — щедрый дар природы степей человеку. В незапамятно давние времена обитатель Русской равнины стал распахивать ковыльную степь. Поднимала соха жирный пласт целинной земли. На полях всходили густые хлеба. Полным колосом наливалась пшеница. Черноземная почва дивила своим плодородием поколения узнавших ее животворную силу людей.

Каково происхождение чернозема, чем он отличается от других почв? Рассуждать об этом ученые начали давно.

К семидесятым годам прошлого века о происхождении чернозема было высказано более двух десятков разных гипотез. К этому времени проблема чернозема и его свойств стала приобретать все большую практическую значимость и остроту. В результате примитивной обработки полей и расточения природных богатств земли урожаи на черноземных почвах снижались, повторяющиеся засухи свирепствовали на выжженных, пересохших полях.

В это время, в 1877 году, и отправился в дальний путь изучать чернозем Василий Васильевич Докучаев — тридцатилетний геолог, широкоплечий, сосредоточенный, с окладистой не по возрасту бородой. В первый год полевых исследований у него не было ни одного помощника. Он копал в степи глубокие ямы, чтобы узнать, как изменяется от моста к месту строение черноземной почвы. Припекало степное солнце, пропитывалась соленым потом рубаха, бороду и лицо геолога покрывала густая пыль, а лопата все глубже врезалась в бархатистую землю.

За два лета было пройдено около десяти тысяч верст, было собрано около тысячи образцов чернозема. Обработка добытых материалов продолжалась пять лет. Результатом был труд — «Русский чернозем». Этот труд заложил фундамент новой науки, почвоведения, рассматривающего почву как особое тело природы.

Изучение почв проводилось и раньше, но ученые обычно рассматривали ее просто как верхний разрыхленный слой горных пород. Точно так же, как не находила наука какого-либо порядка в хаотическом распределении известняков и гранитов по лику Земли, так не видели исследователи закономерности и в распределении почв.

Докучаев пришел к выводу о том, что почва коренным образом отличается от подстилающей ее горной породы. Это особое природное тело, создающееся в результате сложного взаимодействия климата, растительных и животных организмов, вод, рельефа и горных пород.

С давних пор знала наука три царства природы — растительное, животное и минеральное. Почва — это, как говорил Докучаев, «четвертое царство природы».

И опять протянулись пути Докучаева по землям России. Докучаев уже не один, с ним его молодые ученики. Новая наука, которую они создают, будет иметь великое теоретическое и практическое значение.

Все отчетливее вырисовываются закономерности распределения и развития почв. Почвы, так же как и растительность, оказываются строго зональными.

Изучение почвенного покрова не самоцель для ученого. Докучаев стремится к тому, чтобы отыскать пути повышения плодородия почв, способы управления стихией природы. Но для этого надо изменить систему земледелия разумно, по плану вести на земле хозяйство. Можно предложить рецепты для этого, но кто стал бы в царской России их выполнять?

«…Никакая наука, никакая техника не могут пособить больному, если последний не желает лечиться…»[63] Эти горькие строки можно прочесть в замечательной книге Докучаева «Наши степи прежде и теперь», говорящей о том, как надо вести земледелие в степи, чтобы не бояться засухи и неурожая, чтобы сделать степь вновь такой же кормилицей человека, какой она была в прошлом. Для того чтобы смогли воплотиться в жизнь эти мечты великого почвоведа, должен был измениться в стране ее общественный строй.

Много лет вместе с воспитанными им молодыми учеными — энтузиастами новой науки — Докучаев ведет полевые работы. Неустанно напоминает ученикам он о том, что нельзя изучать почву— «четвертое царство природы»— само по себе, вне связи его с другими природными царствами — растительным, животным и минеральным.

«…Необходимо иметь в виду, по возможности, всю единую, цельную и нераздельную природу, а не отрывочные ее части; необходимо одинаково чтить и штудировать все главнейшие элементы ее… иначе, мы никогда не сумеем управлять ими…»[64]

В конце своей жизни Докучаев подводит итог проделанному.

В статьях, написанных в 1898–1899 годах, он излагает основы учения о зонах природы, о том, что не только растительный и животный миры, но и почвы, а отчасти минеральное царство — зональны.

Эти краткие статьи синтезируют результаты, добытые в долгой дороге — в пути русских академиков XVIII века и деятелей Русского географического общества позднейших времен, пути Гумбольдта и его продолжателей, натуралистов разных стран и народов, непроторенного пути, пройденного самим Докучаевым в степях Русской равнины, в Кавказских горах.

Творческим волнением человека, заново увидавшего мир, вдохновением пытливой человеческой мысли окрашены докучаевские характеристики пяти зон: тундровой, таежной, черноземной, пустынной и красноземной, выделенных в статьях. Неожиданно появляются в этих характеристиках и древние олимпийские боги.

Авральная, или пустынная зона «типичнейшее создание богов Аэра, Эола, а отчасти и Гелиоса», — говорит Докучаев. В красноземной зоне «всегда царили Вулкан, Плутоп и Гелиос». «Тундровая зона — создание Борея»[65]. Трудно более красочно и лаконично напомнить о тысячелетней горной дороге науки к высоким вершинам, которые человек превращал некогда в обиталище грозных богов. Вот они, разгаданные боги древнего мира, стихии природы, «создатели» тундр, степей и лесов.

В сжатых красочных характеристиках зон Земли, которые давал Докучаев, впервые в истории науки вместо растительно-климатических зон характеризовались зоны природы «единой и нераздельной», впервые были выделены на земном шаре наряду с зональными климатом и растительностью зональные почвы.

В 1899 году Докучаев составляет для Всемирной парижской выставки первую в истории науки мировую почвенную карту и наносит на ней зоны почв северного полушария Земли.

Бесконечен, как бесконечна Вселенная, путь к познанию законов природы. Он ведет к достижению все более высоких и трудных вершин. Карта Докучаева была, понятно, только примерной схемой. Она принадлежит уже истории науки. Ученые ищут и находят все более точные методы познания покровов планеты. Но память о первооткрывателях бережно сохраняется человечеством. Среди многих замечательных первых карт, на которых впервые были изображены новые континенты, вновь открытые океаны, познанные человеком морские течения и системы ветров, всегда будет занимать почетное место и эта первая карта, на которой впервые был нанесен новый земной покров и которая напоминает о том, как рождалось учение о природных зонах Земли.