С.П. Королев. Отец. Книга 2. 1938-1956 годы

МОСКВА (1940)

Итак, 28 февраля 1940 г. отец вновь оказался в Бутырской тюрьме. На следующий день он, как и в 1938 г. после ареста, заполнил анкету арестованного, его сфотографировали анфас и в профиль, сняли отпечатки пальцев. О том, что он уже в Москве, в семье еще не знали, и бабушка решила пойти на разведку. В приемной НКВД на Кузнецком мосту она сумела, не имея пропуска, проскользнуть мимо дежурного на второй этаж. Перед ней было несколько не обозначенных табличками дверей. Повинуясь подсознательному чувству, она постучала в одну из них. В кабинете сидела немолодая женщина. Бабушка сказала, что пришла просить разрешения передать больному сыну, вернувшемуся по вызову с Колымы, пачку сахара и кусок сала. На вопрос, откуда она знает, что сын вернулся и что он болен, бабушка ответила, что правду сказать не может, а врать не хочет. Женщина куда-то позвонила и удостоверилась, что заключенный СП. Королев прибыл в Москву и действительно находится в плохом состоянии. Она попросила, чтобы его осмотрел врач. Поблагодарив за заботу и внимание, бабушка, безмерно обрадованная тем, что сын уже точно в Москве и что ему помогут, поехала домой.

2 марта 1940 г. следователь Быков подготовил очередное постановление о продлении на один месяц срока следствия и содержания под стражей отца в связи с необходимостью «провести ряд следственных мероприятий: допросить свидетелей и документировать вредительскую работу».

В первых числах марта 1940 г. мама получила открытку, которой уведомлялось, что ей разрешено свидание с мужем в Бутырской тюрьме в такой-то день и час. Приняв изрядную дозу валерьянки, она отправилась туда. У входа в тюрьму уже стояли в ожидании обе мои бабушки - на всякий случай: если маму не выпустят, они будут знать об этом и тогда Софья Федоровна немедленно займется моим удочерением.

Это первое после ареста мужа свидание с ним мама помнила всю жизнь и подробно описала его. Вот ее рассказ:

«Пошла я туда. В зале ожидания собралось много людей. Через какое-то время нас ввели в помещение, разделенное тремя решетками. За одной, дальней от нас, словно звери в зоопарке, вплотную друг к другу стояли заключенные. На расстоянии 15-20 см от первой была вторая решетка, потом пространство, по которому ходил часовой, а затем третья решетка, разделявшая часового и нас - родственников, кричащих что было сил. Вид у Сережи был страшный. Изможденный, обросший щетиной, он плакал навзрыд. Я из последних сил держалась и не проронила ни одной слезы. Чувствовала, что если еще и я расплачусь, будет вообще что-то ужасное. Мы пытались говорить... О чем? О чем можно говорить в такой обстановке? Чем я могла его утешить?

Бутырская тюрьма. Общий вид. Начало XX в.

С.П. Королев в Бутырской тюрьме на следующий день после возвращения с Колымы.

29 февраля 1940 г.

Помню, что я ему крикнула: «Ты о нас не беспокойся, я скоро буду защищать диссертацию». Ко мне тут же подскочил часовой со словами: «Здесь о защите не говорят, я вас выведу». Не понял, что речь идет о защите диссертации, и, наверное, подумал, что я говорю о защите Сергея в суде. Вышла оттуда совершенно убитая. Если бы я не была уже седая, то одного этого посещения хватило бы, чтобы полностью поседеть».

М.Н. Баланина. Москва, 1940-е годы

К.М. Винцентини. Москва, 1940 г.

Через несколько дней на Конюшковскую пришел сотрудник НКВД и принес маме записку от отца. На маленьком клочке бумаги он написал, что просит передать ему носовые платки, носки и башмаки. С башмаками возникла проблема: у мамы не нашли, а купить в магазине, да еще срочно, было невозможно. Тогда Григорий Михайлович снял свои ботинки, заменив их парусиновыми туфлями, хотя на улице еще лежал снег, и бабушка повезла эту драгоценную ношу маме, так как вечером посыльный должен был прийти за вещами.

Чем еще можно помочь сыну и мужу? Прежде всего важно, чтобы повторное следствие проводилось более объективно, без применения тех изуверских методов, которые в 1938 г. использовали следователи Быков и Шестаков и о которых отец писал с Колымы в заявлении на имя Верховного прокурора, доставленном к нам домой. Беспокоясь об этом, бабушка 5 марта 1940 г. направила заявление в Главную военную прокуратуру с просьбой передать дело другим следователям.

«II отдел Главной Военной Прокуратуры СССР

Прокурору по следственным делам

Баланиной Марии Николаевны

(по первому браку Королевой),

проживающей Москва-18,

Октябрьская ул., 38, кв. 236

ЗАЯВЛЕНИЕ

В поданной в октябре 1939 г. на имя Верховного Прокурора СССР жалобе, копия которой имеется у Вас в деле, сыном моим КОРОЛЕВЫМ Сергеем Павловичем, осужденным Военной Коллегией 27 сентября 1938 г., указано, кем велось предварительное следствие (копия жалобы, стр. 4-я).

В связи с отменой приговора Пленумом Верховного Суда СССР от 13 июня 1939 г. с направлением его на доследование, прошу Вас, гражданин Прокурор, как наблюдающего

Заявление М.Н. Баланиной прокурору по следственным делам.

Москва, 5 марта 1940 г.

за производством следствия, учесть это обстоятельство и предотвратить передачу дела тем же следователям.

Сын мой уже прибыл в Москву и находится в Бутырской тюрьме.

19 5/III 40 г.

Мать Королева - М. Баланина».

На обороте этого заявления есть запись от 14 марта: «Жалоба Королева передана следователю Быкову для приобщения к делу и проверки доводов по существу обвинения».

8 марта 1940 года отца вызвали на допрос. Как и опасалась бабушка, его проводил все тот же следователь Быков. Он задавал вопросы, связанные, главным образом, с совместной работой и взаимоотношениями отца с ведущими сотрудниками института: И.Т. Клейменовым, Г.Э. Лангемаком, В.П. Глушко. На следующий день тот же Быков провел повторный допрос. Теперь его интересовали поданные отцом ходатайства и переписка с родственниками. Отец сообщил, что отправлял заявления о пересмотре дела Прокурору Союза СССР, в Верховный суд и ЦК партии, переписывался с женой и матерью. Из Новочеркасской тюрьмы послал домой тринадцать писем и получил девять, на Колыме написал пять писем, но, как ему стало известно от сотрудника Севвостлага, они отправлены не все. В числе неотправленных оказалось и его письмо матери с копией заявления в Верховный суд, а из Москвы письма на Колыму вовсе не поступали. На довольно странный вопрос о цели переписки с родственниками отец ответил, что помимо выяснения личных семейных вопросов он хотел узнать, дошли ли его заявления адресатам.

8 марта 1940 г. умерла моя прабабушка Мария Матвеевна. Отец очень любил свою бабушку, у которой в Нежине провел детские годы. И она любила старшего внука, интересовалась его здоровьем и делами, молилась за него, верила в его счастливое будущее. Зная, что сын находится в Бутырской тюрьме, Мария Николаевна купила цветы и поехала туда. Ей хотелось, чтобы эти цветы явились как бы последним приветом внука своей бабусе. Она вошла в крошечный дворик перед входом в тюрьму и остановилась у высокого крыльца. Какая-то женщина подошла к ней: «Вы пришли с цветами, у Вас тут кто-то умер?» Бабушка ответила, что да, умер, но не здесь. Она постояла еще немного, думая о матери, о старом добром нежинском доме, мысленно посылая сквозь мрачные каменные стены слова любви своему сыну.

А следственная машина работала. 28 марта 1940 г. было подписано «Постановление о принятии дела к своему производству», в котором обосновывалась необходимость дальнейшего расследования. На следующий день, 29 марта, другим постановлением возбуждено ходатайство перед Прокуратурой Союза ССР «О продлении срока ведения следствия и содержания Королева СП. под стражей на один месяц, то есть до 2 мая 1940 года». Оба постановления составлены новыми следователями - Рябовым и Кононенко, - возможно, сыграло какую-то роль ходатайство бабушки.

19 апреля отца перевели из Бутырской во Внутреннюю тюрьму на Лубянке и 20 апреля вызвали на допрос к следователю Рябову. Там отец в очередной раз заявил, что невиновен в предъявленных ему обвинениях, что его показания в 1938 г. являются целиком и полностью ложными, данными «под воздействием следствия», что он отказался от них еще до подписания протокола об окончании следствия.

22 апреля отец собственноручно дал дополнительные показания по акту экспертной комиссии 1938 г. Он подробно характеризовал все объекты, которыми занимался, доказывая их приоритетность и необходимость для увеличения обороноспособности страны.

При чтении этих показаний, написанных от руки на шестнадцати листах, поражают их аргументированность, знание проблемы в целом и ее деталей, стремление взять ответственность за неудачи на себя - словом, те качества, которые были присущи отцу уже в те годы и проявились в полной мере, когда он стал Главным конструктором.

25 апреля отца снова вызвали на допрос. На заданные следователем Рябовым вопросы, касавшиеся создания крылатых ракет, даны четкие, исчерпывающие ответы.

Заявление М.Н. Баланиной наркому внутренних дел СССР Л.П. Берии.

Москва, 26 апреля 1940 г.

26 апреля вышло очередное постановление о продлении срока следствия и содержания отца под стражей до 2 июня 1940 г. в связи с необходимостью «допросить ряд свидетелей и документировать вредительскую деятельность обвиняемого».

О том, что отца перевели во Внутреннюю тюрьму НКВД, ни бабушка, ни мама не знали. Их беспокоило состояние его здоровья, оценить которое было невозможно, не видя отца и не имея от него никаких вестей. А так хотелось хоть чем-то помочь! И тогда 26 апреля бабушка написала заявление на имя наркома внутренних дел.

Раз

решение вещевой передачи заключенному С.П. Королеву.

Москва, 29 апреля 1940 г.

«Народному Комиссару Внутренних Дел

т. Берия

Баланиной Марии Николаевны

(по первому браку Королевой),

проживающей - Октябрьская ул.

дом 38 кв. 236 - 18-е почт, отд.

Москва

тел.-К-3-94-81

ЗАЯВЛЕНИЕ

Сын мой, КОРОЛЕВ Сергей Павлович, бывший старшим инженером НИИ № 3 б. НКОП в Москве (год рожд. 1906), арестованный VII отд. НКВД в Москве 27 июня 1938 года, осужден Военной Коллегией 27 сентября 1938 г. на 10 лет. 13 июня 1939 г. Пленум Верховного суда СССР отменил приговор с доследованием.

К 1 марта с/г Королев возвращен из бухты Нагаево-Мальдяк и находится ныне в Бутырской тюрьме.

Обращаюсь с просьбой разрешить мне передать ему вещевую передачу и. если можно, продуктовую.

Мать Королева - М. Баланина

19 26 IV 40 г.»

29 апреля это заявление было направлено на рассмотрение в следственную часть Главного экономического управления НКВД, где наложили резолюцию: «Вещевую передачу можно разрешить».

В служебной записке, направленной в копии начальнику Внутренней тюрьмы, где тогда находился отец, определили список вещей, и с ним на Конюшковскую пришел сотрудник НКВД. В тот же день к вечеру вещи были собраны, уложены в чемоданчик, приняты посыльным по акту и затем переданы отцу.

Служебная записка с перечнем вещей, разрешенных для передачи заключенному С.П. Королеву.

Москва, 29 апреля 1940 г.

27 апреля отца вновь вызвали на допрос. На сей раз ему предложили сформулировать вопросы к членам создаваемой следствием новой экспертной комиссии. Таких вопросов оказалось восемнадцать.

«ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

арестованного КОРОЛЕВА Сергея Павловича

от 27 апреля 1940 года.

Допрос начат в 10 час. 30 мин.

Вопрос: Какие конкретно вы имеете вопросы к экспертной комиссии?

Ответ: К экспертной комиссии у меня имеются следующие вопросы:

1) Являются ли работы над крылатыми ракетными аппаратами (КРА) работами оборонного значения;

2) По каким своим летно-тактическим показателям работы КРА представляют преимущество по сравнению с современными самолетами и артснарядами;

3) Работы над КРА являются ли новой и технически сложной или уже достаточно изученной, а может быть, простой областью техники, имеющей своих специалистов, литературу, теорию, опыт и т.д.;

4) Являются ли работы по КРА технической проблемой или могли бы быть достаточно успешно разрешены в эпизодическом порядке, на нескольких образцах, в короткий срок 3-4 года;

5) Принцип ракет и идея их использования известны издавна, но являются ли работы, практически производившиеся в НИИ № 3 КОРОЛЕВЫМ и его инженерами, технически оригинальными и новыми, или они копировали чьи-либо работы;

6) Какой период времени охватывает практическая и экспериментальная работа КОРОЛЕВА по крылатым ракетам;

7) От работы каких главнейших частей, агрегатов зависит успешный полет крылатой ракеты (в частности ракеты № 216), кто в течение указанных лет вел работы по этим агрегатам;

8) Были ли объекты работы КОРОЛЕВА обеспечены чертежами, расчетами, продувками в аэродинамических трубах; просматривались и утверждались ли они тех. советами и консультантами;

9) Была ли разработана методика расчета, вопросы теории и исследование перспектив работ по крылатым Р.А;

10) Является ли факт постройки крылатой ракеты достаточным для ее испытания в полете;

11) Какую цель преследует предварительная отработка ракеты на стенде, в лаборатории и т.д.;

12) По объекту № 212 в 1936-37-38 г.г. непрерывно велись подготовительные испытания. Почему в акте указано, что этот объект законсервирован;

13) Можно ли на одном экземпляре произвести все подготовительные работы и испытания;

14) Можно ли считать отрыв трубки, тройника и прочее, как об этом указано в акте, равно как даже и разрыв впервые испытывающегося агрегата, за аварию;

15) Кто подготавливал и был ответственным за опыты при первом испытании автозапуска мотора ОРМ-65 30.12.37 года и системы 212 объекта 13.5.38 года;

16) Были ли обеспечены испытания крылатых ракет приборами, программами, отчетами и инструкциями;

17) Кем производилась разработка автозапуска двигателей, и возможна ли установка разных двигателей на одну и ту же ракету;

18) Что именно могло повлечь за собою гибель экипажа ТБ-3 (как указано в акте) при первом испытании макета 301, если он не вышел с направляющей.

Больше вопросов не имею.

Допрос прерывается в 13 час. 35 мин.

Ответы записаны с моих слов верно, мною лично прочитаны.

КОРОЛЕВ.

ДОПРОСИЛ: СЛЕДОВАТЕЛЬ СЛЕДЧАСТИ ГЭУ НКВД СССР –

СЕРЖАНТ ГОСУД. БЕЗОПАСНОСТИ:

/Рябов/».

5 мая 1940 г. было принято постановление о создании новой экспертной комиссии в составе трех инженеров НИИ-3: Ф.Н. Пойды (председатель), Е. С. Щетинкова и М.С. Кисенко. Членам комиссии предложили на основании имеющихся в НИИ-3 документов дать заключение по ряду вопросов, в том числе поставленных отцом. 7 мая отца ознакомили с постановлением о назначении экспертной комиссии. Он согласился с ее составом и поставленными вопросами. 25 мая экспертная комиссия представила свое заключение на 14 листах. В нем тоже присутствовали критические моменты, но уже не было такого искажения фактов, как в предыдущем акте экспертизы от 20 июля 1938 г.

По некоторым пунктам между членами комиссии возникли разногласия. Так, организацию работ отцом по ряду объектов Е.С Щетинков и М.С. Кисенко сочли правильной, в то время как Ф.Н. Пойда придерживался противоположной точки зрения. В своем «Особом мнении» он написал: «1. В отделе - группе Королева должной научно-исследовательской работы не производилось; 2. Сам Королев конкретной научно-исследовательской работы не вел; 3. Работа над объектом «Полет человека на планере» не имела достаточной технической базы и рассчитана была лишь на внешний эффект, а средства на эту работу были затрачены напрасно». И это написано после того, как ракетоплан, разработанный отцом, уже успешно летал, о чем сказано в том же заключении экспертной комиссии! Кстати, именно из этого документа отец узнал о первых полетах своего ракетоплана. В противоположность общим обвинительным фразам Ф.Н. Пойды Е.С Щетинков и М.С Кисенко представили свое «Особое мнение» по конкретной работе, касающейся разработки пороховой крылатой торпеды (объект 217). Они подчеркнули, что эта работа была завершена и принята представителями Центральной лаборатории проводной связи. Тем самым свои обязательства по договору институт выполнил уже в конце 1936 г. Написали также, что создание ракет требует продолжительных исследований и экспериментов, при этом небольшие аварии неизбежны. Далее Е.С Щетинков представил свое «Особое мнение» по разработке крылатой торпеды (объект 216), подчеркнув, что «были получены экспериментальные материалы, необходимые для дальнейшей разработки торпед», и что неполадки, имевшие место в работе Королева, нельзя считать умышленными.

Приехав в 1944 г. домой и рассказывая маме и бабушке о злоключениях последних лет, отец вспомнил, как тронуло его в тюрьме это «Особое мнение» Евгения Сергеевича, соратника и друга, не предавшего и не забывшего его, несмотря ни на что.

К своему заключению комиссия приложила весьма нелестную характеристику отца. По-видимому, написать иное было тогда невозможно.

В связи с работой экспертной комиссии срок ведения следствия и содержания отца под стражей 23 мая продлили до 2 июля 1940 г. По окончании работы комиссии отцу представили ее заключение, и 28 мая он был вызван на очередной допрос для изложения своего мнения по этому поводу. Отец заявил, что с некоторыми выводами экспертов согласиться не может и дал соответствующие пояснения. В тот же день был составлен протокол об окончании следствия. К нему, по просьбе отца, приобщили его дополнительные показания, в которых он, в частности, коснулся проблемы ракетного самолета.

«Дополнительные показания арест. Королева

к протоколу об окончании следствия

от 28 мая 1940 г.

I. Ознакомившись с материалами следствия, я еще раз заявляю, что участником антисоветской организации я никогда не был и вредительской работы никогда и нигде не вел. Показания Клейменова, Лангемака и Глушко в отношении меня являются ложью и клеветой.

П. Показания свидетелей Смирнова, Шитова, Косятова, Ефремова, Душкина и других считаю неправильными. Основные объяснения по этим показаниям я уже дал в апреле месяце 1940 г., а также смотри заключение экспертной комиссии от 25 мая 1940 года. Кроме того, в свидетельских показаниях, например, неправильно указано (Смирнов), что мною непроизводительно были затрачены большие суммы средств.

Неправильно указано, что не производилась предварительная отработка узлов объектов, что не получено никаких положительных результатов, что были систематические взрывы и т.д. (свидетели Шитов, Душкин).

Протокол об окончании следствия по делу С.П. Королева.

Москва, 28 мая 1940 г.

Неправильно указано, что объекты были плохо сконструированы и что они предназначались как боевые образцы (свидетели Дедов, Букин, Душкин). Как видно по техническим заданиям и по самой конструкции объектов, они никогда не были да и не могли быть боевыми образцами, особенно учитывая, что это были первые работы в СССР. В то же время уже в конце 1938 года и далее, после очень непродолжительной доработки объекты были испытаны в полете с удовлетворительными результатами, о чем видно из этих же свидетельских показаний и акта экспертизы от 25 мая 1940. Произведенные же переделки коснулись в основном двигательной установки, автоматики и автозапуска, которые мною не разрабатывались.

Если бы в целом работа была мною сделана недобросовестно, то, безусловно, так скоро нельзя было бы произвести испытание этих объектов.

Я прошу допросить свидетелей, знающих мои работы лично, мою деятельность и общественную работу, как то:

проф. Пышнова B.C. из В.В. Акад. им. Жуковского, проф. Юрьева Б.Н. из Москов. Авиац. Ин-та, инженеров НИИ №3 Дрязгова М.П. и Пивоварова С.А.

III. Считаю неправильным мнение эксперта Пойды, изложенное особо в конце акта экспертизы от 25 мая с.г. по вопросу о ракетном самолете. Работа над ракетным самолетом исключительно важна и производилась в СССР впервые. Как видно из акта экспертизы, полетные испытания в апреле 1940 г. дали удовлетворительные результаты, что, безусловно, является достижением не только в СССР, но и вообще в технике. Как видно из акта, части этой машины, разработанные мною, изменениям и переделкам не подвергались (сам планер, система питания и т.д.) и, следовательно, работали хорошо.

С. Королев

28 мая 1940 года».

Единственной, наверное, радостью за два прошедших мучительных года стало для отца известие о том, что его идея ракетного самолета воплотилась в реальность, что его ракетоплан летал и летал успешно.

Сразу же после окончания следствия 28 мая 1940 г. было составлено обвинительное заключение. Как и в 1938 г., оно сводилось к одному: троцкист-вредитель, ст. 58-7 и 58-11 УК РСФСР.

« «УТВЕРЖДАЮ»

ЗАМ. НАЧ. ГЛАВ. ЭКОНОМ. УПР. НКВД СССР

СТ. МАЙОР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

/НАСЕДКИН/

29 мая 1940 года

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

по след. делу № 19908 по обвинению КОРОЛЕВА Сергея Павловича по ст. ст. 58-7, 58-11 УК РСФСР.

28 июня 1938 года НКВД СССР за принадлежность к троцкистской вредительской организации, действовавшей в научно-исследовательском институте № 3 (НКБ СССР), был арестован и привлечен к уголовной ответственности бывший инженер указанного института КОРОЛЕВ Сергей Павлович.

В процессе следствия КОРОЛЕВ признал себя виновным в том, что в троцкистско-вредительскую организацию был привлечен в 1935 году бывшим техническим директором научно-исследовательского института № 3 ЛАНГЕМАКОМ (осужден).

В процессе следствия по делу ЛАНГЕМАКА он специально о КОРОЛЕВЕ допрошен не был и об участии последнего в антисоветской организации показал, что знал об этом со слов КЛЕЙМЕНОВА - бывш. директора НИИ-3 (осужден) (л.д. 41).

По заданию антисоветской организации КОРОЛЕВ вел вредительскую работу по срыву отработки и сдачи на вооружение РККА новых образцов вооружения (л.д. 21-35 53-55, 66-67, 238-339).

Решением Военной коллегии Верховного суда Союза ССР от 27 сентября 1938 года КОРОЛЕВ был осужден к 10-ти годам тюремного заключения.

13-го июня 1939 года Пленум Верховного суда Союза ССР приговор Военной коллегии Верховного суда Союза ССР отменил, а следственное дело по обвинению КОРОЛЕВА было передано на новое расследование (см. отдельную папку судебного производства).

В процессе повторного следствия КОРОЛЕВ показал, что данные им показания на следствии в 1938 году не соответствуют действительности и являются ложными (л.д. 153-156).

Однако имеющимися в деле материалами следствия и документальными данными КОРОЛЕВ изобличается в том, что:

В 1936 году вел разработку пороховой крылатой торпеды; зная заранее, что основные части этой торпеды, приборы с фотоэлементами для управления торпедой и наведения ее на цель не могут быть изготовлены Центральной лабораторией проводной связи, КОРОЛЕВ с целью загрузить институт ненужной работой усиленно вел разработку ракетной части этой торпеды в 2-х вариантах. В результате этого испытания четырех построенных КОРОЛЕВЫМ торпед показали их полную непригодность, чем нанесен был ущерб государству в сумме 120 000 рублей и затянута разработка других, более актуальных тем (л.д. 250-251).

В 1937 году при разработке бакового отсека торпеды (крылатой) сделал вредительский расчет, в результате чего исследовательские работы по созданию торпеды были сорваны (л.д. 23-24, 256).

Искусственно задерживал сроки изготовления и испытания оборонных объектов (объект 212) (л. д. 21, 54, 255).

На основании изложенного ОБВИНЯЕТСЯ:

КОРОЛЕВ Сергей Павлович, 1906 года рождения, урож. гор. Житомира, русский, гр-н СССР, беспартийный, до ареста - инженер НИИ-3 НКБ СССР, в том, что:

являлся с 1935 года участником троцкистской вредительской организации, по заданию которой проводил преступную работу в НИИ-3 по срыву отработки и сдачи на вооружение РККА новых образцов вооружения, т.е. в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-7, 58-11 УК РСФСР. Виновным себя признал, но впоследствии от своих показаний отказался.

Изобличается показаниями осужденных КЛЕЙМЕНОВА, ЛАНГЕМАКА, ГЛУШКО, показаниями свидетелей: СМИРНОВА, РОХМАЧЕВА, КОСЯТОВА, ШИТОВА, ЕФРЕМОВА, БУКИНА, ДУШКИНА и актами экспертных комиссий.

Дело по обвинению КОРОЛЕВА направить в Прокуратуру Союза ССР по подсудности.

Обвинительное заключение составлено 28 мая 1940 года в гор. Москве.

СЛЕДОВАТЕЛЬ СЛЕДЧАСТИ ГЭУ НКВД СССР

МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ /РЯБОВ/

ПОМ. НАЧ. СЛЕДЧАСТИ ГЭУ НКВД СССР

СТ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ /ЛИБЕНСОН/

СОГЛАСЕН: НАЧ. СЛЕДЧАСТИ ГЭУ НКВД СССР

МАЙОР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ /ВЛОДЗИМИРСКИЙ/

СПРАВКА: КОРОЛЕВ С.П. арестован 28 июня 1938 года.

Содержится под стражей во Внутренней тюрьме.

СЛЕДОВАТЕЛЬ СЛЕДЧАСТИ ГЭУ НКВД СССР

МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ /РЯБОВ/».

Интересно, что 17 июня 1940 г. это заключение находилось у заместителя начальника отдела по спецделам Прокуратуры СССР, который на первой странице его наложил резолюцию: «Направить дело на рассмотрение Особого Совещания при НКВД СССР с предложением прекратить это дело». Нашелся единственный разумный человек, который, наверное, понял, что подсудимый не является преступником и злоумышленником. 25 июня дело было передано на рассмотрение Особого совещания.

Итак, отец вновь ожидал решения своей судьбы, ожидал с надеждой и, вместе с тем, с намерением продолжать борьбу. 2 июня 1940 г. он написал заявление в Главную военную прокуратуру с просьбой о личной встрече с прокурором.

«Москва. в Главную военную прокуратуру РККА,

гр. Осипенко, прокурору, наблюдающему за делом

Королева Сергея Павловича.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу Вас вызвать меня для личной беседы по ряду вопросов моего дела, по которым необходимо вмешательство прокуратуры.

02.06.40 г. С. Королев

Внутрен. тюрьма НКВД, камера № 17».

Заявление С.П. Королева прокурору Осипенко.

Внутренняя тюрьма НКВД, 2 июня 1940 г.

Ответа не последовало, и 10 июня отец написал повторное заявление, теперь уже Прокурору СССР, в котором настоятельно просил вызвать его для личной беседы.

«Прокурору СССР, гр. Панкратьеву

Заявление Королева Сергея Павловича

(Внутр. Тюрьма НКВД, кам № 17)

Я арестован 2 года тому назад. Год назад отменен приговор судившей меня Воен. Колл. Верхсуда. 28-го мая с.г. ГЭУ НКВД объявлено мне об окончании повторного следствия по моему делу.

Ввиду того что по ряду вопросов моего дела существенно необходимо сейчас вмешательство прокуратуры, прошу Вас вызвать меня для личной беседы с Вами или с лицом по Вашему указанию.

Заявление С.П. Королева прокурору М.М. Панкратьеву.

Внутренняя тюрьма НКВД, 10 июня 1940г.

К сожалению, я не имею возможности хотя бы кратко изложить существо дела в этом заявлении и потому убедительно прошу Вас не отказать в моей просьбе. На поданное мною ранее заявление прокурору, наблюдающему за следствием, пока что я ответа не получил.

10.06.40 г. С. Королев».

17 июня отец, все еще находясь во Внутренней тюрьме, прошел медицинское освидетельствование, ведь речь, скорее всего, должна была вновь пойти о работе в так называемом исправительно-трудовом лагере: на стройке, лесоповале или в каком-либо другом месте, где его умственные способности не требовались. Врач дал именно то заключение, которое от

Врачебная справка о состоянии здоровья С.П. Королева.

Внутренняя тюрьма НКВД, 17 июня 1940 г.

него ждали: «Патологических изменений со стороны внутренних органов не обнаружено. Здоров. К физическому труду годен».

Тем временем волнуется, находясь в полном неведении, вся семья. Как проходит следствие, каково заключение экспертной комиссии и какие выводы сделаны по нему следствием, когда будет суд - ничего неизвестно. Бабушка обращается к заместителю главного военного прокурора Афанасьеву, затем к заместителю главного военного прокурора по спецделам Осипенко, но ясности все равно нет. Тогда 22 июня 1940 г. она пишет заявление на имя прокурора СССР по спецделам.

Выписка из книги учета заключенных Внутренней тюрьмы НКВД.

С.П. Королев значится под номером 1442

«ПРОКУРОРУ СССР ПО СПЕЦДЕЛАМ

От БАЛАНИНОЙ Марии Николаевны

(по первому браку КОРОЛЕВОЙ),

прожив, гор. Москва, Октябрьская ул. д. 38 кв. 236

ЗАЯВЛЕНИЕ

Мой сын КОРОЛЕВ Сергей Павлович был осужден Военной Коллегией Верховного Суда СССР 27.IX.1938 г. к 10 годам лишения свободы по ст. 58 п.п. 7 и 11 и 17/8.

13 июня 1939 года приговор был отменен с передачей дела на новое расследование со стадии предварительного следствия, и сын мой был возвращен в Москву с Колымы.

Моему сыну 33 года. Инженер-конструктор авиааппаратов, летчик, организатор исключительной по своему значению отрасли авиации (ракетных полетов в стратосфере), работал в НИИ № 3 в Москве.

Из беседы с зам. главного воен. прокурора тов. Афанасьевым, а затем с зам. глав, прокурора по спецделам тов. Осипенко мне стало ясно, что новое подробное расследование (экспертиза) исключило возможность обвинения моего сына в к-р (контрреволюционном. - Прим. ред.) вредительстве.

19 июня с.г. тов. Осипенко мне заявил, что следствие закончено и «о судьбе сына я узнаю из его письма».

Надо полагать, что дело перешло в ОСО. В дальнейшем разговоре выяснилось, что, после того как отпало обвинение в к-р вредительстве, моего сына обвиняют якобы «в плохом окружении - знакомстве с гл. инженером Лангемак».

Мне непонятно, как можно обвинить сына за знакомство с Лангемак, которого он узнал на работе и не мог предполагать о его к-р взглядах.

Если можно обвинять за плохое окружение, то нельзя же не учесть, что даже после осуждения сына такие люди, как Герои Советского Союза Гризодубова и Громов, сочли возможным дать письменный отзыв и помочь мне в реабилитации сына и отмене приговора.

По этим основаниям я прошу, поскольку целиком и полностью отпало обвинение в к-р вредительстве и сыну предъявляется новое обвинение в каком-то знакомстве с инж. Лангемак, дать ему возможность доказать свою невиновность при рассмотрении дела в судебном порядке, либо проверить дополнительным следствием окружение сына и допросить тех из его сослуживцев, которые были не только его знакомые по службе, но и близкие товарищи, и которых я могу в случае необходимости назвать.

Считаю нужным добавить, что мой сын находится в заключении уже два года и прошло свыше года с момента отмены приговора Пленумом Верхсуда СССР.

Мать КОРОЛЕВА С.П. (Баланина М.Н.)

22.VI.40r.».

28 июня 1940 г. отца перевели из Внутренней тюрьмы снова в Бутырскую. Никто в прокуратуре на его просьбы не реагировал и никуда не вызывал. Оставалось ждать своей участи в полном бессилии что-либо изменить. Он жаждал суда, а его все не было. Отец уже давно понял, что его судьбу решают люди, пытаться доказывать свою невиновность которым бесполезно. И тогда он решился на последний шаг - обратиться напрямую к Сталину, объяснить ему значимость своей работы и необходимость продолжения ее для укрепления обороноспособности СССР. Правда, им уже было написано заявление на имя Сталина в феврале 1939 г. из Новочеркасской тюрьмы, оставшееся без ответа, но, быть может, оно не дошло до адресата. И 13 июля 1940 г. отец снова пишет Сталину.

«г. Москва, ЦК ВКП(б), Иосифу Виссарионовичу Сталину

ЗАЯВЛЕНИЕ КОРОЛЕВА СЕРГЕЯ ПАВЛОВИЧА

Советские самолеты должны иметь решающее превосходство над любым возможным противником по своим летно-техническим качествам. Главнейшие из них - скорость, скороподъемность и высота полета. Сейчас в авиации повсеместно создалось положение, при котором самолеты нападения почти не уступают по качеству самолетам-истребителям, а также другим средствам обороны.

Это дает возможность нападения воздушному противнику на большинство объектов внутри страны. Это подтверждает и опыт последних войн. Только решающее превосходство в воздухе по скорости, скороподъемности и высоте полета м.б. надежным средством защиты. Это условие необходимо и для успеха наступательных действий авиации и в настоящее время зачастую предопределяет успешный исход всей кампании в целом. Обычная винтомоторная авиация, в силу самого принципа своего действия (двигатель внутреннего сгорания, гребной винт-пропеллер), уже не может дать нужного превосходства самолетам обороны над им же подобными самолетами нападения. В этом отношении обычная авиация стоит почти у своего предела, а все ее средства, как-то: наддув, винт переменного шага, паро-газодвигатели или турбины и пр. - все это полумеры, а не выход из создавшегося кризиса.

Выход только один - ракетные самолеты, идея которых была предложена К.Э. Циолковским. Только ракетные самолеты могут дать преимущество над лучшими винтомоторными самолетами, а именно: по скорости полета в 1,5-2 раза и более; по скороподъемности в 8-10 раз и более; по высоте полета в 1,5 раза и более, а также по своей неуязвимости, мощности поднимаемого вооружения и т.д. Для ракетных самолетов область огромных скоростей полета и высот есть не препятствие в работе, а фактор благоприятный, в силу самого принципа действия ракет и в отличие от винтомоторных самолетов, областью которых являются относительно малые скорости и высоты полета. Значение ракетных самолетов, особенно сейчас, исключительно и огромно. За рубежом уже 15-20 лет во всех крупных странах интенсивно ведутся работы над ракетами вооружения, а в основном над созданием ракетного самолета, чего, однако, до 1938 г. достигнуто с успехом нигде не было

Заявление С.П. Королева И.В. Сталину. Бутырская тюрьма, 13 июля 1940 г.

(в Германии - Оберт, Зенгер, Тиллинг, Оппель и др; во Франции - Руа, Бреге, Девильер и др; в Италии - Крокко, Катанео и др; в США - Годдард и т.д.). В Советском Союзе работы над ракетными самолетами производились мною практически с 1935 года в НИИ № 3 НКОП. Аналогичных работ никем и нигде в СССР не велось. До момента моего ареста (27 июня 1938 г.) за 3,5 года работы были осуществлены несколько типов небольших ракет (до 150 кг. весом), разных моделей и агрегатов и произведены сотни их испытаний в лаборатории, на стендах и в полете. Был разработан ряд вопросов методики и теории ракетного полета и издан в печати и пр. Впервые в технике в 1938 г. с успехом были произведены основные испытания небольшого ракетного самолета (весом 700 кг). Испытания его в полете были с успехом закончены в апреле 1940 г.. что я узнал лишь из акта технической экспертизы. Из сказанного видно, что несмотря на очень малый срок моей работы над проблемой ракетного полета и ее общеизвестные огромные технические трудности, сложность, новизну, особую секретность и отсюда полное отсутствие литературы, зарубежного опыта, консультаций и пр., - несмотря на все это, кое-что было сделано, правильное начало было положено.

Целью и мечтой моей жизни было создание впервые для СССР столь мощного оружия, как ракетные самолеты. Повторяю: значение этих работ исключительно и огромно. Однако все эти годы я лично и мои работы подвергались систематической и ожесточенной травле, всячески задерживались и т.п. ныне арестованным руководством НИИ-3 (Клейменовым, Лангемаком) и группой лиц: Костиков (сейчас зам. дирек. НИИ-3), Душкин и др. Они по году задерживали мои производственные заказы (212), увольняли моих сотрудников или их принуждали к уходу (Волков, Власов, Дрязгов и др.), распускали обо мне слухи и клевету на партсобраниях (Костиков), исключили меня без причин и вины из сочувствующих ВКП(б), публично вывели из Совета ОСО и многое другое. Обстановка была просто невыносимой, о чем я писал, например, 19 апреля 1938 г. в Октябрьский рай-м ВКП(б). Они же ввели в заблуждение органы НКВД и 27 июня 38 г. я был арестован. Клейменов, Лангемак и Глушко дали клеветнические показания о моей якобы принадлежности к антисоветской организации. Это гнусная ложь и это видно хотя бы из следующего: конкретных фактов нет, да и не может быть; Клейменов и Лангемак взаимно ссылаются на то, что якобы один слышал от другого, при этом в разное время и т.п. Выдаваемые ими за акты вредительства с моей стороны: сдача заказа на ракеты в Авиатехникум в 34 г., задержки в объекте 217 и высотной ракете - даже сами по себе, если разобраться, никак не м.б. истолкованы как вредительство. Кроме того, сдачу заказа в Авиатехникум, как легко проверить, я не производил и не мог производить, ее провели Щетинков и Стеняев.

Над высотной ракетой я вообще не работал, а объект 217 по своему объему ничтожно мал, да и был выполнен досрочно. Костиков, Душкин и др. никогда не видали в действии объектов моих работ и не знали даже как следует их устройства, но они представили в 38 г. в НКВД лживый «акт», порочащий мою работу и безграмотно искажающий действительность. В 1938 г. следователи Шестаков и Быков подвергли меня физическим репрессиям и издевательствам, добиваясь от меня «признаний». Военная Коллегия, не разбирая сколь-либо серьезно моего дела, осудила меня на 10 лет тюрьмы, и я был отправлен на Колыму. В частности, на суде меня обвиняли в разрушении ракетного самолета, чего никогда не было, и он эксплуатируется и сейчас, в 1940 г. Но все мои заявления о невиновности и по существу обвинений оказались безрезультатны. Сейчас я понимаю, что клеветавшие на меня лица старались с вредительской целью сорвать мои работы над ракетными самолетами. Уже более года, как отменен приговор, и 28/V с.г. окончено повторное следствие, причем моими показаниями и повторной экспертизой от 25/V-40 г. опровергнуты обвинения и клеветнические показания на меня. Но повторное следствие не встало на путь объективного разбора моего дела, а наоборот, всячески его замазывает и прикрывает юридическими крючками, а именно: в экспертизе оставляются неясные и неправильные места, опороченные эксперты: Душкин. Дедов. Калянова - используются снова как свидетели (что незаконно), мне не предоставлено дачи объяснений по их показаниям или очньгх ставок и пр. Свидетели с моей стороны не допрошены, я не допрошен подробно по показаниям арестованных и пр., и, наконец, мне снова предъявлено обвинение по ст. 58 п.п.

7, 11, что явно неправильно и нелепо. Третий год скитаюсь я по тюрьмам от Москвы до бухты Нагаево и обратно, но все еще не вижу конца. Все еще меня топят буквально в ложке воды, зачем-то стараются представить вредителем и пр. Я все еще оторван от моих работ, которые, как я теперь увидел при повторном следствии, отстают от уровня 1938 года. Это недопустимо.

Выписка из протокола Особого совещания при наркоме внутренних дел СССР.

Москва, 10 июля 1940 г.

Расписка С.П. Королева об ознакомлении с постановлением Особого совещания.

Москва, 19 июля 1940 г.

а мое личное положение так отвратительно и ужасно, что я вынужден просить у Вас заступничества и помощи. Я прошу назначить новое объективное следствие по моему делу. Я могу доказать мою невиновность и хочу продолжать работу над ракетными самолетами для обороны СССР.

13 июля 1940 г. С. Королев

(Это заявление по счету второе. Первое, более подробное (тетрадь), на Ваше имя, в ЦК ВКП(б), было мною подано н-ку Новочеркасской тюрьмы НКВД 13 февраля 1939 года в г. Новочеркасске)».

Заявление Сталину написано мелким, почти бисерным почерком, фиолетовыми чернилами, на двух сторонах одного тонкого листка розовой бумаги размером 20 х 15 см. Написано человеком, беззаветно преданным делу. Униженный, растоптанный вопиющим беззаконием узник, собственная жизнь которого висит на волоске, с болью переживает, что начатая им работа отстает в 1940 г. от уровня 1938 г.!

А между тем к тому времени судьба его в стенах НКВД была уже решена. Когда отец писал заявление Сталину, он еще не знал, что за три дня до этого, 10 июля 1940 г., состоялось заседание Особого Совещания при наркоме внутренних дел СССР, которое постановило: «заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на ВОСЕМЬ лет, считая срок с 28 июня 1938 года». На выписке из протокола ОСО № 68 от руки дописано: «Севжелдорлаг» -строительство Печорской железной дороги, которая в канун войны приобретала стратегическое значение, и большинство осужденных направлялись именно туда.

19 июля отец расписался в том, что «с постановлением Особого Совещания НКВД ознакомился», с постановлением, которое в очередной раз грубо ломало его и без того уже сломанную жизнь, лишало всякой надежды на освобождение.

Тысячи раз он задавал себе один и тот же вопрос: за что? Почему его, отдававшего все силы и время - в ущерб здоровью, отдыху, семье - работе, которая, как он был абсолютно уверен, имела чрезвычайно важное значение для обороны страны, почему его обвиняют в том, к чему он не имел никакого отношения. Ответа не было.

Ознакомившись с постановлением ОСО, отец стал думать, что делать. Смириться и подчиниться? Снова отправиться на оставшиеся 6 лет в лагерь, где и один год не все выдерживают? Где выход? Он глубоко подавлен, но не в его натуре прекращать борьбу. Не может быть, чтобы не нашлось кого-то, кто прислушался бы к голосу разума. Нельзя сидеть сложа руки. Надо стучаться даже в глухую дверь. И 23 июля он пишет жалобу Прокурору СССР. Как и заявление Сталину, она написана мелким почерком на двух тонких листках розовой бумаги и содержит просьбу задержать исполнение решения ОСО, отменить это решение и передать дело на новое - объективное - расследование. Отец уверен, что сможет доказать свою невиновность и несправедливость решения ОСО, перечеркивающего его жизнь и работу.

«г. Москва. Прокурору СССР гр. Панкратьеву

ЖАЛОБА

Королева Сергея Павловича, 1906 г. рожд.

осужд. Особым Совещ. на 8 лет лаг.

Решением Особого Совещания НКВД от 10 июля с.г. я приговорен к 8 годам заключения в лагере за «вредительскую троцкистскую деятельность».

Прошу Вас задержать исполнение решения Особого Совещания, само решение отменить, а дело мое снова передать на объективное расследование, т.к. я никогда и нигде не занимался вредительством, равно как и какой-либо антисоветской троцкистской деятельностью, в силу чего подобный приговор совершенно неправилен и глубоко несправедлив.

Более того, в настоящее время я вынужден очень и очень просить Вас уже лично и непосредственно вмешаться в мое дело, не ограничиваясь ни обычным запросом, ни докладом из вторых рук, т.к. я ясно вижу (и этому есть документальные и технические данные и живые свидетели), что имеет место следующее:

1. Исключительно важное и существенно необходимое для СССР оборонное дело - создание ракетных самолетов, резко превосходящих по своим летно-тактическим данным лучшие винтомоторные современные образцы, - это дело замалчивается, презрительно игнорируется и ведется недопустимо медленно и плохо. Несмотря на всю вопиющую недопустимость такого положения, вот уже третий год, как все мои заявления не только безрезультатны, но я не знаю даже их судьбы.

2. Работы над ракетными самолетами в СССР были впервые организованы и велись мною. Аналогичных работ более не велось нигде. Но арестованные враги народа подлой клеветой ввели в заблуждение НКВД, в результате чего я был в 1938 г. арестован и тогда же осужден Воен. Колл. на 10 лет тюрьмы. Гнусное поведение и ложь со стороны нескольких карьеристов, использовавших свое служебное и партийное положение, это все усугубляет. Работа была для меня целью всей моей жизни, и я еще и еще раз заявляю, что она была полезной и важной для СССР. Я мечтал создать впервые для СССР мощные ракетные самолеты, но вот уже 3-й год, как меня топят буквально в ложке воды, пытаются изобразить вредителем, троцкистом, всячески уменьшают значение моих работ и мое, как специалиста и пр. А между тем факты, документы, экспертиза и пр. дают совершенно обратную картину.

3. На следствии 38 г. меня подвергали репрессиям, добиваясь «признания» моей вины, хотя я ни в чем не виноват и хотя было ясно, что мой арест принесет лишь вред большому и нужному делу и есть результат лжи, клеветы и обмана. Но суд, не разбираясь в деле, осудил меня, и лишь 13 июня 1939 г. приговор отменяется и я возвращаюсь с Колымы на пересмотр.

4. При повторном следствии устанавливается несостоятельность и просто ложность моих обвинений, как моими показаниями, так и фактами испытания объектов и первого ракетного самолета, которые я разрабатывал еще до моего ареста. Это подтверждает экспертиза, которая также опровергает прочие нелепые и лживые обвинения против меня, но дело не меняется. Повторное следствие с самого начала не становится на путь объективного рассмотрения моего дела, а наоборот, всячески замазывает и прикрывает его юридическими крючками, не желая за всем этим видеть ни большого дела, ни невинного человека.

5. Несмотря на мою невиновность и опровержение обвинений моими показаниями и экспертизой, несмотря на мою многолетнюю честную и преданную работу на благо моей Советской родины, несмотря на более чем двухлетнее мое тяжелое пребывание в тюрьмах и Колымских лагерях, - я снова осужден на 8 лет!

Уже третий год скитаюсь я по тюрьмам от Москвы до бухты Нагаево и обратно, но не вижу конца.

Положение мое ужасно. Я горячо хочу снова работать над ракетными самолетами - в этом вся моя жизнь, но я не могу этого добиться. Я горячо еще и еще раз прошу Вас лично вмешаться в мое дело, уделить его рассмотрению хоть несколько минут, а по всем вопросам, которые требуют выяснения, прошу предоставить мне возможность дать показания, допросить свидетелей с моей стороны - проф. Пышнова, проф. Юрьева, инж. Дрязгова, а также экспертов Щетинкова и Кисенко, дать мне очные ставки и пр. Я могу доказать мою полную невиновность и прошу дать мне эту возможность. Я глубоко подавлен неправильным и несправедливым решением Особого Совещания, зачеркивающим всю мою жизнь и работу. Я уже писал Вам заявления 10 июня с.г. из Внутр. тюрьмы и 5 июля из Бутырской тюрьмы, а также прокурору гр. Осипенко 2 июня с.г. из Внутр. тюрьмы и просил Вашего вмешательства, чтобы объективно выяснить истину. Ниже кратко повторяю существо дела.

Я авиаинженер и летчик. Ряд лет работал в авиапромышленности. Осуществил ряд своих оригинальных конструкций планеров и самолетов, на которых были установлены рекорды. С 1931 года заинтересовался ракетной проблемой и был организатором этого дела в Москве, где в 33-м году при моем участии пускается первая советская жидкостная ракета. Тогда же впервые в СССР я стал работать над крылатыми ракетами и самолетом для полета человека. Одна из первых книг о полете на ракетах написана мною в 34 году, а также ряд статей, сделан ряд докладов и пр. С 1935 г. я без посторонней помощи практически веду работы, испытываю ряд ракет, делаю сотни опытов и пусков. Летом 1938 г. я испытываю первый ракетный самолет, осуществленный по моему проекту мною же и закончивший испытания с успехом уже без меня в 40 г., как указывает экспертиза. За рубежом уже 15-20 лет работают над этими вопросами, но самолета не создано.

Все эти годы меня и мои работы жестоко преследуют ныне арестованные, б. дирекция НИИ № 3: Клейменов, Лангемак, Костиков (ныне зам. директора НИИ № 3 НКБ), Душкин и др. Они увольняют моих работников, задерживают мои заказы, распускают обо мне слухи и клевету, незаслуженно исключают меня из сочувствующих и Совета Осоавиахима, каждую мою ошибку, неизбежную в столь новом и трудном деле, они истолковывают как аварию, преступление и проч. Обстановка была просто невыносимой. Клейменов и Лангемак дают на меня клеветнические показания якобы о моей принадлежности к какой-то

Жалоба С.П. Королева прокурору М.М. Панкратьеву. Бутырская тюрьма, 23 июля 1940 г.

антисоветской организации, вредительстве и проч. Это ложь, т.к. я никогда ни в какой антисоветской организации не состоял и вредительством не занимался. Факты, выдаваемые ими за акты вредительства (сдача заказа на ракеты в Авиатехникум, задержки объекта 217 и высотной ракеты), даже сами по себе не могут быть истолкованы как вредительство, а я к ним, кроме того, и непричастен, т.к. заказ сдавали в 34-м г. Щетинков и Стеняев (тогда мой начальник), объект 217 инж. Дрязговым был выполнен досрочно, а над высотной ракетой я никогда не работал, ее вел инженер Зуев. Костиков, Душкин и др. представили ложный акт и показания, порочащие мою работу, но все это опровергается моими показаниями, экспертизой и фактом испытания разработанных до моего ареста объектов. Повторное следствие оставило отдельные неясные вопросы, как то: мне не дано было представить объяснения (или допрос меня) по показаниям свидетелей, не допрошены свидетели с моей стороны, не выяснен ряд вопросов у экспертов и т.д. Но даже при всем этом моя невиновность очевидна, и тем не менее я осужден «за вредительство» да еще и «троцкизм» сроком на 8 лет лагерей.

Я молодой беспартийный специалист, я честно работал над своим делом, не жалея своей жизни, был дважды ранен на работе, и я не заслужил столь тяжких обвинений.

Прошу Вас отменить решение Особ.Совеш. и дело заново пересмотреть.

23 июля 40 г. С. Королев».

Несмотря на тяжелые переживания, отец не переставал думать и о своей семье, о ее материальном положении. Беспокоясь об этом, он написал 23 июля 1940 г. заявление начальнику Главного управления НКВД СССР с просьбой возвратить жене отобранные у него при аресте деньги и облигации. При этом он ссылался на то, что осужден повторно, но уже без конфискации имущества. Аналогичное заявление было написано им 3 августа 1940 г. начальнику Бутырской тюрьмы с приложением к обоим заявлениям доверенностей на имя моей мамы. И то, что измотанный двухлетним следственно-судебным процессом и тюремно-лагерным режимом человек способен позаботиться о своих близких, о необходимости хоть как-то облегчить их жизнь, говорит о многом. Как ни странно, маме действительно возвратили деньги, о которых писал отец, а также стоимость конфискованных и сданных в госфонд вещей. Лишь пианино и облигации ни возвращены, ни компенсированы не были.

Мама и бабушка не находили себе места от волнения за судьбу отца. Состоялся ли новый разбор дела, вынесено ли решение и каково оно - сведений не было, и это неведение угнетало более всего. Потеряв терпение, Мария Николаевна отправилась в приемную НКВД на Кузнецком мосту и сказала там, что пришла узнать, в каком состоянии находится дело ее сына. Сотрудник ответил, что дело пересмотрено и, возможно, уже завтра он будет дома. Правда, обычно выпускают на рассвете, так что стоит ждать его утром, часов в шесть-семь.

Окрыленная надеждой, бабушка помчалась домой. Наутро отец не пришел, и она снова поехала на Кузнецкий мост. Тот же сотрудник сказал ей, что надо иметь терпение, дескать, не пришел сегодня, придет завтра - надо ждать. Шли день за днем, но отец не приходил, и бабушка позвонила Гризодубовой, которая все время была в курсе дела и как могла подбадривала ее и маму. А тут Валентина Степановна неожиданно сказала, что наступили плохие времена, но все равно необходимо узнать, чем все кончилось. Бабушка снова поехала на Кузнецкий мост, и вдруг тот самый сотрудник, который еще несколько дней назад ее обнадеживал, быстро вышел из-за стола и исчез в двери напротив, сказав, обернувшись, чтобы она обратилась к его секретарю. У нее упало сердце. С каменным лицом подошла она к секретарю, и тот сказал, что ее сын постановлением ОСО задержан, но ему

Ходатайство B.C. Гризодубовой

по делу С.П. Королева.

Москва, 13 августа 1940г.

выдается денежная компенсация за конфискованное имущество и возвращаются права. Бабушка сокрушенно спросила: «Зачем же ему права, если он задержан?» - «Ну что вы, гражданка, - ответил секретарь, - ведь это права гражданина. Он не лишен прав, значит будет иметь возможность участвовать в выборах. И потом вместо прежних десяти лет ему дали только восемь, и из них два года он уже отсидел, значит, остается всего шесть...»

Больше бабушка слушать не могла. Не помня себя, она вышла из приемной и из ближайшей телефонной будки позвонила Гризодубовой. Валентина Степановна сказала, что случилось то, чего она больше всего опасалась и что сама не решалась ей прямо сказать. Повесив трубку, бабушка поехала домой. На лестнице ее окликнула соседка - В.В. Топор, но ей не хотелось никого видеть и слышать. Она вспоминала, что вбежала в квартиру, не отвечала на стук в дверь, а из груди ее вырвался какой-то звук, похожий не то на стон, не то на волчий вой. Этот звук напугал ее саму - она решила, что сошла с ума. В голове стучало одно: ее тридцатитрехлетний единственный любимый сын теперь погиб, и она, мать, не сумела его спасти. Немного успокоившись, бабушка позвонила маме, и она тотчас приехала. Они сидели рядом, свекровь и невестка, как всегда вместе переживая горе, которое теперь еще больше сблизило их после восемнадцати лет знакомства, сидели и думали, что еще можно предпринять. Потом бабушка снова позвонила Гризодубовой. Та пообещала написать письмо Берия и посоветовала обратиться с такой же просьбой к Громову. 13 августа 1940 г. на листке из блокнота депутата Верховного Совета СССР Гризодубова написала ходатайство на имя Берия о пересмотре дела моего отца.

«ДЕПУТАТ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР

тов. БЕРИЯ Л.П.

Ходатайствую о пересмотре дела осужденного Королева С.П.

Я его знала в 1927-1928 гг. как хорошего планериста, прямого человека. В дальнейшем слышала о нем как о талантливом инженере-конструкторе.

Депутат Верховного Совета СССР

Гризодубова

13 августа 1940 г.».

В тот же день бабушка пошла на депутатский прием к М.М. Громову, заготовив на его имя письмо.

«Герою Советского Союза, депутату Верховного Совета СССР

тов. ГРОМОВУ Михаилу Михайловичу

Прилагая при сем мое заявление на имя наркома внутренних дел тов. Берия, а также копию личного заявления сына от 15.Х.39 г., убедительно прошу Вас ознакомиться с ними и помочь мне в деле реабилитации сына моего КОРОЛЕВА Сергея Павловича.

Обращаюсь к Вам как к депутату Верховного Совета, который лично знал Королева как незаурядного специалиста в узкой и очень важной для целей обороны сфере авиации.

Обращаюсь к Вам как мать, глубоко убежденная в честности и преданности Родине моего сына, осужденного ошибочно, по недоразумению, по-видимому, на основании ложных показаний враждебно настроенных к нему лиц.

Обращаюсь к Вам потому, что и последняя работа сына получила, уже после его ареста, весьма положительную, даже блестящую оценку, как я узнала со слов летчика-испытателя тов. Федорова Владимира Павловича.

13.VIII.40 Мать Королева С.П. Баланина М.Н.

Москва 18, Октябрьская ул. д. 38

кв.236 тел. К-3-94-81».

М.М. Громов, как и Гризодубова, написал на бланке депутата Верховного Совета СССР ходатайство на имя наркома внутренних дел.

«ДЕПУТАТ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР

тов. БЕРИЯ Л.П.

Мною по депутатской линии получено заявление от гр. Баланиной М.Н. (мать заключенного Королева С.П.) по вопросу пересмотра его дела.

Направляя заявление гр. Баланиной М.Н. с заявлением заключенного Королева С.П. Вам, прошу Вашего указания на пересмотр дела Королева С.П.

Я знал Королева С.П. как честного, способного энтузиаста, авиаинженера.

О Вашем решении по этому вопросу прошу мне сообщить.

Депутат Верховного Совета СССР

Герой Советского Союза

ГРОМОВ

14/VIII-40 г.».

На его ходатайстве синим карандашом наложена резолюция Берия: «Тов. Кобулову. Просмотрите материалы и дайте свое заключение. 30/VIII-40r.». Красным карандашом подчеркнуты фамилия Громова и его слова: «Прошу Вашего указания на пересмотр дела Королева СП.» В тот же день начальник Главного экономического управления НКВД СССР Кобулов отдал распоряжение: «Тов. Клочкову. Вместе с след. делом на Королева СП. зайдите ко мне 2/ IX 40 г. Наведите на Королева справки также в 5 отделе ГЭУ. 30/ VIII 40 Кобулов». И штамп: «Взято на контроль. Главн. эконом, упр. НКВД».

Отец, конечно, ничего не знал об этом и 13 сентября 1940 года снова написал заявление Прокурору СССР.

М.М. Громов.

Фотография начала 1940-х годов

Ходатайство М.М. Громова по делу С.П. Королева от 14 августа 1940 г.

с резолюцией Л.П. Берия от 30 августа 1940 г.

Заявление С.П. Королева Прокурору Союза ССР.

Бутырская тюрьма, 13 сентября 1940 г.

«Прокурору Союза ССР. только лично

Королева Сергея Павловича,

осужд. Особым Совещанием НКВД

к 8 годам ИТЛ, Бутырская тюрьма кам. 66

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу Вас вызвать меня для личных переговоров с представителем прокуратуры по весьма важным вопросам, связанным с моим делом.

Я нахожусь под стражей третий год, будучи невиновным в предъявленных мне обвинениях и, м.б., хотя бы поэтому Вы не откажете в этой моей просьбе. До сих пор все мои заявления на Ваше имя оставались без ответа. А между тем, повторяю, я абсолютно невиновен в предъявляемых мне тяжелых обвинениях и третий год сижу в тюрьме.

Более того: в течение ряда лет я вел весьма важные для обороны СССР работы в области ракетной авиации, причем были достигнуты конкретные результаты, а аналогичных работ у нас более не велось.

А теперь 3-й год я оторван от этих работ в результате подлых вражеских оговоров и просто лжи и подлогов, из которых создано «мое дело».

Я не имею возможности написать Вам обо всем достаточно подробно и поэтому убедительно прошу Вас удовлетворить мою просьбу о личном свидании с представителем прокуратуры.

13.09.40. С. Королев».

А в это время помощник начальника следственной части ГЭУ НКВД Клочков, наводя в соответствии с поручением Кобулова справки по делу Королева, предложил ему подать заявление с просьбой об использовании по специальности. В стране уже несколько лет существовали особые тюрьмы - специальные КБ, где репрессированные ученые, конструкторы, инженеры - «враги народа» - разрабатывали новые образцы техники, главным образом военной. В одной из таких спецтюрем находился арестованный А.Н. Туполев, которому, как вспоминают его соратники, предложили составить список нужных для работы над новыми самолетами специалистов. В этот список была внесена и фамилия моего отца. Со слов дочери А.Н. Туполева - Ю.А. Туполевой - Андрей Николаевич в дальнейшем упоминал, что Королев был им включен в этот список. Отец, конечно, ничего об этом списке не знал, но услышав от следователя неожиданное предложение, тотчас написал заявление. В результате 13 сентября 1940 г. на стол Кобулова легло написанное Клочковым Заключение, согласованное с заместителем начальника следственной части ГЭУ НКВД СССР Шварцманом. Его утвердил Кобулов, и этот документ фактически спас отца от почти неминуемой гибели в Севжелдорлаге, определив его дальнейшую судьбу.

« «УТВЕРЖДАЮ»

НАЧ. ГЛАВН. ЭКОНОМ. УПРАВЛ. НКВД СССР

КОМИССАР ГОСУДАРСТВ. БЕЗОП. 3 РАНГА -

/КОБУЛОВ/

13 сентября 1940 г.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

НКВД СССР 28-го июня 1938 года был арестован как участник троцкистско-вредительской организации КОРОЛЕВ Сергей Павлович, 1906 года рождения, уроженец гор. Житомира, русский, гр-н СССР, беспартийный, инженер НИИ-3.

На следствии КОРОЛЕВ виновным себя признал и показал, что в троцкистскую вредительскую организацию был привлечен в 1935 году бывшим техническим директором этого института ЛАНГЕМАКОМ (осужден к ВМН) и по заданию организации проводил вредительскую работу. Впоследствии от этих показаний отказался.

Как участник антисоветской организации КОРОЛЕВ изобличается косвенными показаниями ЛАНГЕМАКА (осужден к ВМН, показания подтвердил) и КЛЕЙМЕНОВА (осужден к ВМН, от показаний отказался).

В проведении вредительской работы изобличается показаниями ГЛУШКО (осужден к 8 годам ИТЛ, от показаний отказался), а также актом экспертно-технической комиссии.

7-го августа 1938 года следствие было закончено и дело передано по подсудности. Решением Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР от 27 сентября 1938 года КОРОЛЕВ был приговорен к десяти годам тюремного заключения с поражением в правах сроком на пять лет и конфискацией лично принадлежащего ему имущества.

13 июня 1939 года Пленум Верховного Суда Союза ССР пересмотрел дело КОРОЛЕВА, своим определением приговор Военной Коллегии Верхсуда Союза ССР от 27.IX 1938 года отменил, а следственное дело по обвинению КОРОЛЕВА было передано на новое рассмотрение со стадии предварительного расследования.

Вредительская работа КОРОЛЕВА доследованием была частично подтверждена как свидетельскими показаниями (допрошены девять свидетелей), так и повторным актом экспертно-технической комиссии.

28 мая 1940 года следствие было закончено и передано на рассмотрение Особого Совещания при НКВД СССР, решением которого от 10.VII-40 г. КОРОЛЕВ СП. был приговорен к восьми годам ИТЛ.

На основании вышеизложенного, полагал бы:

в пересмотре дела по обвинению КОРОЛЕВА отказать, а осужденного КОРОЛЕВА как специалиста - авиационного конструктора, подавшего заявление с предложением об использовании, перевести в Особое Техническое Бюро при НКВД СССР.

ПОМ. НАЧ. СЛЕДЧАСТИ ГЭУ НКВД СССР

СТАРШ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ - /КЛОЧКОВ/

Согласен: ЗАМ. НАЧ. СЛЕДЧАСТИ ГЭУ НКВД СССР

МАЙОР ГОСУДАРСТВ. БЕЗОПАСНОСТИ- /ШВАРЦМАН/».

Итак, понадобились два с лишним года, в течение которых отец подвергался физическому и моральному воздействию, томился в тюрьмах, добывал золото на Колыме, едва не умер от цинги, случайно не утонул в Охотском море - и все для того, чтобы, пройдя эти безмерные испытания, вернуться к своей работе...

Желая сообщить о себе и своей новой перспективе жене и матери, отец обратился к начальнику Бутырской тюрьмы за разрешением о свидании с ними. Но не тут-то было: ведь Королев - «вредитель, троцкист», без согласования с руководством этот вопрос решить невозможно. Заявление отца направили в 1 спецотдел НКВД СССР и в Главное транспортное управление, а затем оно вернулось в Бутырскую тюрьму. И пока длилась бумажная волокита, 18 сентября 1940 г. начальнику Бутырской тюрьмы поступило распоряжение.

Распоряжение о переводе заключенного С.П. Королева в Особое техническое бюро

при наркоме внутренних дел СССР. Москва, 18 сентября 1940г.

«Секретно

НАЧАЛЬНИКУ БУТЫРСКОЙ ТЮРЬМЫ НКВД СССР

МАЙОРУ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ - тов. ПУСТЫНСКОМУ

КОПИЯ: В ОСОБОЕ ТЕХНИЧЕСКОЕ БЮРО при НАРКОМЕ

ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА ССР

1-й спецотдел

18 сентября 40

9/8-33/30

Осужденного Особым совещанием при НКВД СССР 28.V-40 г. (Ошибка. Правильно — 10.VII - 40 г. - Прим. ред.) к 8 г. ИТЛ КОРОЛЕВА Сергея Павловича, 1906 г. рожд., перечислите содержанием за Особым Техническим Бюро при наркоме Внутренних Дел СССР, где он будет использован как специалист.

ПОМ. НАЧ. 1 СПЕЦОТДЕЛА НКВД СССР

КАПИТАН ГОСБЕЗОПАСНОСТИ: /Калинин/

ЗАМ. НАЧ. 3 ОТДЕЛЕНИЯ

МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ: /Сашенков/».

Бутырская тюрьма.

Фотография автора, 2000 г.

Так отец оказался в «Туполевской шараге».

В ноябре 1989 г. я побывала в Бутырской тюрьме, где отец пробыл в общей сложности 193 дня. По указанию начальника тюрьмы передо мной открылись массивные железные двери. В сопровождении сотрудника я поднялась на второй этаж и оказалась в коридоре с боксами для кратковременного содержания арестованных. Каждый бокс представлял собой узкий шкаф со скамьей, где вновь прибывшие содержались во время их «сортировки» и распределения по камерам. Вид этих боксов производил гнетущее впечатление.

Далее наш путь лежал в следственный коридор с толстыми стенами и сводчатыми потолками. По обеим сторонам его располагались небольшие помещения - кабинеты следователей. В каждом помещении два письменных стола - для следователя и писаря, и три стула - для следователя, писаря и заключенного. Вся мебель привинчена к полу.

Потом мы перешли в коридор с маломестными камерами. Сейчас они трехместные, в конце же тридцатых годов были одиночными.

В камере № 66, где находился отец, теперь три подвесных металлических койки, а тогда была одна, на которой лежали матрац в чехле, одеяло и подушка; постельного белья не было. Роль стола, как и прежде, выполняет закрепленная на стене откидная доска. Перед ней лавка, привинченная к полу. В углу у двери - унитаз и умывальник, а раньше стояла «параша» - ведро с крышкой. Над тяжелой металлической дверью с глазком постоянно горит лампочка. Напротив двери, высоко под потолком - узкое зарешеченное окно.

Наконец мы поднялись на крышу тюрьмы, где находятся так называемые прогулочные дворики - огороженные высокими стенами ячейки с проволочной решеткой вместо потолка. Во времена отца их не было. Но в основном все осталось таким, каким было десятки лет назад. И сама Бутырская тюрьма стоит безмолвно угрюмым свидетелем драматических судеб многих поколений людей.