Сабля, птица и девица

15 Глава Всем коням конь

Утром Ласка проснулся в комнате наверху один. Вольф, похоже, провел ночь с Колетт. Спустился вниз за завтраком, подсел к Амелии. Та сидела за угловым столом, привалившись к стене. Грустная-грустная, немного простуженная и с соломой в волосах.

Прибежал подавальщик и поставил на стол большую сковородку с яичницей и доску с нарезанным толстыми ломтями белым хлебом.

Тут же и Вольф появился, откуда ни возьмись. Как на запах прибежал.

— На тебе как черти скалу пахали, — сказал Ласка, уж больно усталым выглядел друг.

— Сказал бы я, кто что на мне пахал, — ответил Вольф.

— Не говори.

— Меня на сеновал выгнали, — сказала Амелия и посмотрела на Ласку, — Лучше бы к тебе пошла.

Взгляд обещал много интересного, но Ласка не соблазнился.

— Я обещал родителям, что не буду ложиться с католичками, — ответил Ласка, немного перекусив.

— Может, я не совсем католичка, — надула губки Амелия.

— Как это?

— Может, я ведьма.

— Ведьма? — удивился Ласка.

— Да, ведьма, — гордо ответила Амелия, — Что теперь, сожжешь меня?

— Зачем? Я дома-то ведьм не жгу, а на чужбине тем более не буду.

— У вас тоже есть ведьмы?

— Есть, как им не быть, — Ласка пожал плечами, — Кто-то зубы заговаривает, кто-то порчу наводит.

— И что вы с ними делаете?

— Ничего особенного не делаем. Обычно они до старости доживают.

Про то, что в мире есть ведьмы, Ласка знал с детства из сказок на ночь. И во взрослом мире тоже открыто говорили про знахарок и травниц. Даже бабки-повитухи могли быть немного колдуньями. Насчет колдовства он слышал про сглаз, порчу, скисшее молоко и прочую бабью ерунду, от которой или откупиться можно, или батюшка отмолит. В целом впечатление складывалось, что ведьмы это не что-то особенное из потустороннего мира, а привычная часть русского общества. Маленькая и не очень значимая.

Аналогично и про чудищ. Лешие, водяные, домовые, русалки всякие. Мало ли чего сам не видел, про что люди говорят. Вятку или Устюг тоже из Москвы не видно, а они есть. В Дубровно он, встретив ведьм и чудищ, не впал в панику, как если бы встретил что-то категорически не вписывающееся в известную картину мира. Ну ведьмы, ну чудища. Слышали, знаем. Голова, сердце, огонь.

Европейский обычай ловить и жечь ведьм, про который по пути вместе с прочими особенностями западной жизни рассказал Вольф, Ласку несколько удивил. Исходя из предположения, что католики не совсем дураки, чтобы без причины кого-то пытать и предавать такой страшной смерти, он подумал, что без православных духовных скреп нечисть совсем распоясалась и настолько мешает жить крещеному люду, что аж до самых верхних уровней дошло. Вольф подкрепил это предположение, рассказав, что европейские ведьмы не просто бубнят и шепчут по избушкам, а поклоняются непосредственно дьяволу. Это, конечно, за гранью, и за такое надо наказывать.

Для полноты картины Вольф рассказал еще и что под топор правосудия попадают не только настоящие колдуньи, но и всякие случайные бабы по ложному оговору. Здесь Ласка нисколько не удивился. Какое может быть праведное правосудие у неправославного духовенства?

В отношении местных европейских традиций Ласка придерживался правила, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Но никоим образом не собирался исполнять на чужбине обязанности блюстителя местных порядков и, тем более, палача.

— То есть ты бы нормально лег в постельку с ведьмой? — уточнила Амелия.

— Я обещал и с ведьмами не ложиться, — сказал Ласка.

— А еще с кем?

— С жидовками и с татарками.

— Если очень надо, в Париже можно достать мавританку. Или я могу покраситься, что не отличишь.

— Не надо, — обрубил Вольф, — Мы не за этим приехали.

За столик села Колетт, свеженькая, как будто ночью изо всех сил выспалась.

— Доброе утро, красавчики.

— Колетт, можно я следующей ночью лягу с Лаской? — спросила Амелия.

— Нельзя, — нахмурилась Колетт, — Ты невинная девушка. Я бы попросила ее не портить. У нас на это событие свои планы.

Амелия демонстративно облизала губы и провела языком за щекой. Ласка не понял, Вольф улыбнулся краем рта, а Колетт нахмурилась.

— Ты как первый раз во Франции, — сказала Амелия, глядя на Ласку, — Хочешь, я под мавританку покрашусь?

— Первый раз, — ответили Ласка, — Батя говорил, что за морем черные люди живут, но никаких мавританок я даже на картинках не видел. И не жалею. Девица должна быть личиком белая, щечками румяная, а не черная как черт.

— Что за шутки с мавританками? — строго спросила Колетт.

— Он обещал родителям, что не будет ложиться с католичками, с ведьмами, с татарками и с жидовками, — сказала Амелия.

— Точно? — Колетт посмотрела на Ласку.

— Вот те крест.

— Долго ты в пути?

— С Пасхи.

— И с кем ты ложился?

— Ни с кем.

— Колетт, перестань, — сказал Вольф, — Мы сюда по делу приехали, а не для…

— Любви?

— Совершенно не для любви.

— Как можно приехать во Францию не для любви?

— Немцу можно.

— Из тебя немец, как из меня монашка. У тебя на наглой морде написано, что ты вор и аферист. Соблазнил бедную девушку.

— Кого? — удивился Вольф, — Это ты тут бедная девушка?

— Ах да, ты точно немец. Прикинул, сколько мне лет, прикинул, сколько у меня денег и не стесняешься мне бросить это в лицо.

— Entschuldigen Sie.

— И такой мерзкой фразой ты извиняешься? Нет, чтобы сказать «excusez moi».

— Другие в знак уважения шею гнут, а немцы язык ломают, — сказал Ласка, — Такое без особого желания не выговоришь.

— Согласна, — кивнула Колетт, — Итак, что вы здесь хотите украсть?

— Почему украсть-то сразу? — возмутился Вольф, а Ласка опустил глаза.

— Вы что, сюда на заработки приехали? Или за покупками?

— Черт, — Вольф сделал паузу и решился, — Нам нужен конь.

— Тот, про которого я рассказывала? Так его хозяин забрал.

— Нет. Обычный черный дестрие. Породистый жеребец.

— Серьезно? Где вы, и где дестрие? Кто из вас цыган? Вы представляете, что это за кони? С ними надо заниматься с раннего возраста. Просто взять и увести из-под рыцаря боевого коня не по силам никому, кроме, может быть, другого рыцаря. Или цыгана, если уж на то пошло.

— Я говорю по-лошадиному, — признался Ласка.

— Кто тебя научил? Разве люди могут говорить с лошадьми? — удивилась Колетт.

— Дар Ужиного короля моему далекому предку. Передается по мужской линии.

— О! Тогда какой-то шанс у вас есть. Поедем обшаривать конюшни мелких рыцарей, вдруг у кого дыра в заборе?

— Нет. Нам нужен жеребец королевских кровей из королевской конюшни.

— Готовы из-под короля увести?

— Можем. Но я бы не стал. Боевого коня из-под кого-то уводить последнее дело. Их надо жеребятами брать.

— Поэтому мы хотим увести коня не от самого короля, а из королевской племенной конюшни. Говорят, одна есть где-то тут, в паре дней пути от Парижа, — добавил Вольф.

— Могу, наверное, помочь, — задумчиво сказала Колетт, — Но в обмен на что?

— Должен буду, — ответил Вольф и подмигнул.

В тот же день все вчетвером, с Колетт и Амелией, переехали из парижской корчмы на постоялый двор на большой дороге, где селились купцы, ведущие дела с королевской племенной конюшней. Заведение большое, приличное и не дешевое.

Вольф сразу же вызвался пойти на разведку. Не было его один день и одну ночь. Вернулся.

— Конюшня здесь не в смысле здание, как конюшня при замке или постоялом дворе, — сказал он, — Целое огромное хозяйство со зданиями и площадками. Вокруг стена. Не крепостная, но лошадь не перепрыгнет.

— С пастбища угоним?

— С пастбища я бы коня воровать не взялся. Среди бела дня тем более. Там пастухи и охрана верхом. Мне от них верхом не уйти, а тебе — не знаю. На своем коне под седлом ты бы, наверное, ушел. Но на краденом без седла — не верю.

— Ладно. У нас на Руси тоже такого нет, чтобы конокрады средь бела дня у пастухов коней уводили. Если только ватагой да весь табун, но это не наш случай.

— Не наш. Поэтому уведем ночью из-под крыши. Там вокруг стражи видимо-невидимо. Видимо — это караулы, пейзаж украшают. Невидимо — это настоящая стража и есть, которая от воров.

— Как тогда мы внутрь попадем? Как коня выведем? — спросил Ласка, — Ведь знать бы еще какого. Да боевого коня чтобы вывести, взнуздать надо и не веревочкой.

— Есть там с краю старое здание под черепичной крышей. У входа охрана не стоит, а внутрь только конюхи ходят. Снаружи на стене надпись «Natalie a de beaux lolos», но это у немцев надписи соответствуют содержимому, а у французов не очень. Внутри должен быть конь.

— Ты видел, что внутри конь?

— Нет, но слышал. Ржет и копытами бьет.

— А это жеребец или кобыла? Какого цвета?

— Стражников спрашивать без толку, а вот конюха я выследил, который этому коню овса задает. Нос у него красный и с прожилками.

— Любитель выпить? Надо с ним поговорить.

— Здравствуй, Жан, — за стол к конюху подсели двое иноземцев. Один вроде как не француз, а второй, судя по изогнутой сабле, мог оказаться и вовсе турком.

— Здравствуйте, гости столицы, — нейтрально ответил Жан.

— Я смотрю, ты у короля ведаешь племенными жеребцами? — начал разговор тот, что не француз.

— Где это на мне написано? — недовольно спросил Жан.

— У тебя на плечах дублет из сукна, что выдают дворцовым слугам, а на туфлях пятна конского навоза. По лицу видно, что ты человек солидный и не какими-то мулами занимаешься.

— Это да. И что вам от меня надо?

— Мы приехали издалека. Скоро уже обратно пора. Как вернемся, спросят нас друзья-товарищи, какие во Франции кони у самого короля и у его добрых рыцарей? А нам и ответить пока нечего. Не пускают нас в королевскую конюшню. По справедливости мы бы и рады послушать, что молва говорит, раз уж нам дома на слово поверят. Да только было бы кого послушать.

— Вон оно что. Я уж было заподозрил, что вы какую лошадь украсть хотите.

— Это ты зря. Ты же нас тогда узнаешь, если у себя в хозяйстве увидишь. Тревогу поднимешь. Поэтому мы тут уже доброго вина заказали, а ты нам про королевские конюшни расскажи.

Трактирщик поставил на стол глиняный кувшин и три чистых кружки. Подбежала девушка, поставила огромное блюдо со свиными ребрышками.

— Эк вы основательно к делу подходите, — сказал Жан, — Грех отказать.

— За прекрасных дам! — поднял кружку Вольф.

— За дам! — повторили остальные.

Жан начал рассказывать в том порядке, как обходит подопечных. Лошади, молодняк, жеребцы-производители. Ласка и Вольф внимательно слушали, но ни один конь пока не подходил. Ну жеребец, ну черный, только все под присмотром.

— В последней конюшне, — продолжил Жан, — Живет самый злобный жеребец. Черный как совесть ростовщика. Огромный как африканский зверь элефант. Злобный как сторожевой пес. Его погулять на цепях выводят, а кобыл к нему подводить и вовсе боязно, вдруг еще хребет сломает.

— Породистый?

— Здесь как посмотреть. Но, не будь он хороших кровей, его бы давно продали. На него овса выделяют на троих, да на ремонт конюшни, да на конюхов, да на цепи. Вот старший конюх и не напоминает лишний раз. Ему с такой ситуации сплошная польза.

— Вот это диво так диво. Спасибо, друг, выручил. Будет, что дома рассказать.

— Спасибо за угощение!

Ночь Вольф провел с Колетт, а на следующий день сходил на разведку снова. Вернулся недовольным.

— Охрана на воротах королевских конюшен следит, чтобы коней не выводили, а людей там каждый день туда-сюда ходят толпы, — начал Вольф, — Каждую лошадь проверят, и верховую, и упряжную, а людей никто не считает, бумаг не спрашивает. Я вчера днем зашел, сегодня вышел. И ты зайдешь. Только надо другого коня искать. И тогда из другой конюшни, не из королевской.

— Почему из другой конюшни?

— Потому что тут охрана умная.

— У императора не хуже была.

— Там нам повезло, что наша птица жила в отдельной башне, которую хуже всех охраняли. Она, если хочешь знать, за периметром стояла. Понимаешь, что такое периметр?

— Я в геометрии такое понимаю, что тебе и не снилось. И в боевом охранении понимаю.

— Ладно. Начнем с того, что я, хоть и вор, но не цыган. Почему я за этот домик зацепился? Потому что там всего один конь стоит, и ни один конюх внутри не дежурит ночью. Так вот, того жеребца, про которого Жан говорил, увести не получится, хотя он там и один.

— Что не так с жеребцом? — спросил Ласка.

— Посмотрел я на него. Это не конь, а бык хороший. Как головой мотнет, так из ушей дым струится. Из ноздрей тоже струйки дыма, как у дракона. Как фыркнет, через раз огонь из пасти вылетает. Внутри конюшни стойло сложено из обожженных дубовых брусьев такой толщины, что когда коня на прогулку ведут, переднюю стенку разбирают, и каждый брус шестеро конюхов вытаскивают. Для прогулки в ящике лежат цепи толщиной в мою руку и железный хомут.

— Похоже, это тот самый, про которого фон Нидерклаузиц просил узнать, кто на нем ездит.

— Никто на нем не ездит. Считай узнал, свои двадцать талеров заработал. Что дальше?

— Попробую с ним договориться, чтобы по доброй воле с нами пошел.

— А сможешь?

— Что не смочь? Ты же знаешь, что я по-лошадиному говорю.

— Одно дело поговорить, другое договориться. Со мной вот поговорить всякий может, а договориться не всякий.

— Строим план, исходя из того, что я с конем договорюсь, — сказал Ласка и тяжко вздохнул.

— Что вздыхаешь?

— Стыдно, Вольф. Я же честный человек, не конокрад какой.

— А кто у татар под Каширой коней угнал?

— На войне у врага за кражу не считается.

— Ничего, друг. После гусекрада конокрад это даже повышение.

— Тогда достань мне одежду чернорабочего, который там навоз вывозит. Какой бы конь ни был, а навоз у него кто-то да выгребает, так и пройдем.

— Навоз? Ты же сын боярский.

— Горожанин ты, Вольф. Навоз это урожай, это жизнь. Крестьяне говорят, хорошая земля навоз девять лет помнит. Говорят, без молока еще можно прожить, а без навоза никак.

Вольф, как старый опытный плут, без труда провел Ласку через охрану королевских конюшен. Нашел ему рабочий костюм навозника, одолжил тачку с лопатой. Местный скарабей взялся показать помощникам королевские конюшни. Он сам совсем не жаждал лишний раз заглядывать к этому злобному жеребцу. Кто такие эти двое? В худшем случае заезжие издалека конокрады. Тогда их ждет большой сюрприз. Королевские конюшни даже цыгане третьей дорогой обходили. Все потому, что на территории стояла часовня Святого Стефана, покровителя лошадей, и его поминали все местные труженики от главного королевского конюшего до последнего навозника. И еще, наверное, охрана против воров помогает и стены. Но это не точно, не всегда и не всем.

В середине каменного здания стояла ограда из толстенных брусьев. Хороший корабельный дуб. В ограде стоял всем коням конь.

Огромный как лось. Черный как вороново крыло. Дневной свет из оконных проемов переливался на его сверкающей шерсти. Густая грива не сплеталась в косички. Вряд ли кто-то заходил внутрь, чтобы причесать этого зверя, скорее конюшенная нечисть его тоже боялась. Конь фыркнул и показал сверкающие белые зубы, которыми не то, что волка, медведя мог бы пополам перекусить, а руку конюха зажевать вместе с морковкой и не заметить.

Ласка говорил, что не хотел бы уводить взрослого коня, который уже работает с каким-то постоянным наездником. Говорил, что хотел бы увести молодого жеребца. Но этот огромный конь для понимающего человека выглядел молодым жеребцом. По пропорциям, по характеру, по манере двигаться.

— Здравствуй, добрый конь! — сказал Ласка по-лошадиному.

— И ты здравствуй, говорящий человек, — ответил конь, — Люди называют меня Элефант. Зачем пожаловал?

— Сахарку тебе принес, — Ласка снял заплечный мешок и подал коню сахарную голову размером с два кулака.

Конь аккуратно взял угощение, не задев ладоней.

— Давно я не видел людей, говорящих по-нашему. Один только рыцарь Арман здесь лошадиную речь знает, и тот не заходит. Только у тебя говор не местный. Кто ты такой, чужестранец?

— Зовут меня Ласка. Служу великому князю Московскому.

— Это далеко?

— Месяц скачи, не доскачешь. В два-три доскачешь.

— Далеко. Не интересует.

— Бьет тебе челом не московский князь, а император Карл из Вены. Просит погостить. Обещает любить и жаловать.

— Слышал я про этого императора. Говорят, он нашего короля когда-то победил и в тюрьму посадил.

— Правду говорят.

— Не говорят, что он хороший наездник. Не говорят, что по-нашему понимает. Не интересует.

Ласка вздохнул. Чем заинтересовать коня? Волей.

— Скучно тебе тут, добрый конь? Так и скакать разучишься. На цепях, поди, выводят?

— Как пса сторожевого держат, — вздохнул конь, — Только куда от людей бежать? Нет в мире поля бескрайнего, чтобы ходили по нему табуны, сотрясающие землю, и чтобы рос там вкусный овес.

— Что сразу бежать? Ты на прогулку выйди. До Вены несколько недель пути. Мир посмотришь, себя покажешь. Овес от тебя никуда не денется.

— А в Вене что? Опять стойло?

— Не понравится, беги на восток. Чем восточнее, тем люди лучше лошадей понимают. Дальше там Польша, потом Русь, потом татары с башкирами.

— Слышал я про восток. Холодно там и овес не тот.

— Ты сам выбирай, что больше любишь, свободу или овес. Где посчитаешь, что того и другого по справедливости, там и останешься. Только в Вене, будь добр, сразу не убегай. Дай шанс императору, он мудрый человек, попусту не будет доброго коня тиранить.

— Так говоришь, будто в этом мире кони что-то выбирают. Посадят под крышу и конец.

— Так ведь кто знает, какая крыша, какие бревна, какая цепь тебя удержат? От Парижа отойти, и с первой попытки никто не угадает, а вторую ты уже сам не дашь.

Конь задумался.

— Верно говоришь, чужестранец. Но, я смотрю, пришел ты сюда навозником. Значит, не отдает тебе меня Его Величество подобру-поздорову. Достаточно ли ты ловок, чтобы краденого коня до Вены довести?

— Достаточно.

— Покажи свою удаль. Приведи мне сюда течную кобылу.

— Как буду готов, приведу, — сказал Ласка, — Только чур не шуметь.