Сабля, птица и девица

26 Глава Девица

На следующий день Ласка договорился о встрече в буза-хане со старшим ханским евнухом. Буза-хана это по-крымски трактир или таверна, где кроме всего прочего подают бузу — умеренно хмельной напиток из злаковых зерен, но, в отличие от пива, без хмеля.

Вопреки традиции, нос у старшего евнуха оказался без прожилок, этакой малороссийской бульбой, а щеки гладкие. По одежде же он совершенно точно выглядел как евнух и определенно, он в гареме не горшки выносил. Говорил по-татарски Ибрагим совершенно свободно, но по-русски охотнее.

— Салям алейкум!

— Ваалейкум ассалям!

По-восточному неторопливо откушали плова, попили бузы и только потом перешли к делу. Ласка сам представился Иваном из Истанбула, а о том, какого он рода-племени, и о русском прозвище решил умолчать. Мало ли как тут к московитам относятся. Что в Истанбуле кроме Патриарха Константинопольского есть немало и простых христиан, знали все, даже крымский евнух.

Вольфа представил как попутчика-купца из Священной Римской Империи. Ибрагим словосочетание «священная римская империя» слышал, но понятия не имел, где конкретно в Европе такая страна находится, и какой язык родной для ее подданных.

— Есть у нас в гареме наложница, которую я купил для покойного Саадет-Герая, — сказал Ибрагим, — Как зимой еще купил, так и храню со всем бережением. Добыча с последнего набега, из которого Саадет не вернулся. Хан похвалил, хороший подарок сказал. Сначала ждали, пока Саадет вернется. Потом ждали, пока приедут за выкупом. Дождались вестей, что лежит убитый под Тулой. Вот и девицу уже бы можно куда-то к другому делу пристроить, но к хану ее вести старшие жены не велят. Потому я бы и продал занедорого.

— Красивая? — спросил Ласка.

— Очень красивая! Такая красивая, что не будь я евнух, сам бы женился. Красавица — кровь с молоком. Фигура как часы песочные. Очи черные, личико белое, щечки румяные, бровки полумесяцем, реснички взлетают, губки пухленькие. Косы толщиной в руку, фигура как у султан-ханум в молодости. В глаза взглянешь — утонешь. Походка ровненькая как по ниточке…

— Почему продаешь? — спросил Вольф.

— Такая красавица даже на рынке сразу после набега стоит не меньше двадцати тысяч акче. Сейчас ей красная цена сорок тысяч, — Ибрагим сделал вид, что вместо «почему» услышал «почем».

— Пять крымских акче это один османский акче? — спросил Ласка.

— Примерно так.

— А восемьдесят османских акче это один золотой дукат, — сказал Вольф.

— Сто дукатов? Да ты в своем уме? — возмутился Ласка, — Побойся Аллаха!

— Люди говорят, Аллаха бойся, а сокровищами не разбрасывайся. Говори свою цену.

— Десять, — Ласка знал восточные правила торговли. Он понимал, что десять это заведомо неприемлемая цена для продавца и понимал, что продавец понимает, что покупатель, если он в своем уме, на самом деле готов заплатить больше.

— Вот ты торгуешься, а еще ее не видел, — Ибрагим не стал с ходу снижать запрошенную цену. Плохой знак.

— Как же я ее увижу, если она у хана в гареме, — Ласка в ответ не стал повышать.

— Давай, ты посмотришь и скажешь, стоит она ста дукатов или нет.

— Я тебе сразу скажу, что не стоит.

— Тогда скажи, сколько ты готов заплатить, и я подумаю.

Вот же хомяк киевский.

— Я против, — сказал Вольф, — Даже десять дукатов вслепую не давай. Никаких сделок, пока купец товара не видит.

— У вас дукаты-то есть? — спросил Ибрагим, — Или так, шутки шутите?

— Есть, — ответил Ласка.

— Хочешь посмотреть товар, покажи деньги.

Ласка достал из-за пазухи подвешенный на шнурке вокруг шеи увесистый мешочек с золотом. Вольф перехватил его руку, смял кошель, растянул горловину. Ибрагим взглянул внутрь, и морщины недоверия на его лице заметно разгладились. Вольф затянул горловину и закинул мешочек обратно Ласке в ворот рубашки. Наверное, такие люди, как Ибрагим, способны оценить, сколько золота в кошельке, если это от них специально не скрывать. Но тут, как ни крути, все плохо. Подумает, мало — не станет и товар показывать. Подумает, много — цену заломит, зная, что покупателю по средствам.

— Хорошо-хорошо. Завтра увидите. Я ее приведу на базар платья мерять. Серьезному мужчине в женские лавки нельзя, — Ибрагим взглянул на Вольфа, — А евнуху можно. Вот наш молодой друг худо-бедно сойдет, если его переодеть. Хотя любой скажет, что ты никакой не евнух, но девица нашего брата много не видела и понять не должна.

— Думаешь? — Ласка посмотрел на Вольфа.

— На меня не смотри, — ответил Вольф, — Я в евнухах не разбираюсь.

— В общем, ты понял? — спросил Ибрагим, — Смотреть будешь один. Я тебе принесу на базар костюм евнуха. Переоденешься, не выходя на улицу. Девицу посмотришь во всей красе. Потом обратно переоденешься и поговорим.

— Она скандал не устроит, когда увидит, что я не евнух? — спросил Ласка.

— Другая бы устроила. Эта не должна, — ответил Ибрагим.

— Не должна или не устроит?

— Да пес ее, бабу, знает.

— Если скажешь, что красивая, дальше я могу торговаться, — сказал Вольф по-немецки, чтобы Ибрагим не понял.

— Давай так, ответил Ласка, — По рукам. Смотрины завтра?

— Завтра, — кивнул Ибрагим.

Ибрагим провел покупателя в женскую часть базара, где жены и дочери крымской знати покупали себе дорогие ткани на одежду. Лавочники здесь сидели на коврах под навесами снаружи, а их жены наперебой приглашали покупательниц на примерку, в дома, где свет падал из высоких окон, чтобы никто не подглядывал, даже случайно проходя мимо.

— Вот, уважаемый, из самого Истанбула к нам гость приехал, — сказал Ибрагим хозяину лавки, пожилому греку с хитрым лицом.

— Этот? — грек скептически посмотрел на Ласку, — Не похож на турка. Больше на русского смахивает.

— Этот-этот. Я с нашим ханом в Молдавию ездил, там султана встречал. В султановой свите таких же янычар видел.

Грек пожал плечами. За янычара сойдет, туда всяких берут. Сабля, опять же, восточная, и подвешена не для маскарада.

— Никак, Оксану ему сплавить хочешь? — спросил грек.

— Тихо ты. Не сглазь.

Ласка быстро переоделся в пустой комнате.

— Похож? — спросил он.

— И близко нет, — ответил Ибрагим.

— Как так? Костюм, сам же говоришь, настоящий. Борода не растет. Что там еще? Походка? Манеры?

— Ты кого этим маскарадом обмануть хотел, добрый ты молодец? — рассмеялся Ибрагим.

— Да только девицу. Ты скажи, что не так, я поправлю.

— Глаза не так. Шея. Спина. Руки. Все не так. Ходишь гоголем, подбородок в небо, глаза в глаза. Сабли на поясе нет, а руки держишь, будто она есть. Шапку ломать, кланяться и уступать дорогу даже мысль не возникает.

— Мы же скажем, что я не чей попало евнух, а самого султана. У великого князя Московского дворня тоже так ходит.

— Твое счастье, что не попадется тебе на пути татарин, который с ханом при дворе султана бывал. Хотя бы на недавней войне в Молдавии.

Ласка вздохнул, перекрестился и в сопровождении Ибрагима направился в «примерочную».

— Красавицы! Это Я, Ибрагим, а со мной другой евнух! — крикнул Ибрагим в дверь по-русски, — Не пугайтесь!

— Еще не хватало евнухов пугаться! — крикнул оттуда женский голос тоже по-русски.

— Проходи, уважаемый, — сказал Ибрагим.

Ласка, привычно бросил взгляд по углам в поисках икон, поднял руку, чтобы перекреститься, и замер. В солнечном потоке, лившемся из окна, стояла в тончайшей нижней рубашке девушка, красивее которой он в жизни не видел. Ибрагим нисколечко не соврал и не приукрасил. Рубашка просвечивала, подчеркивая все контуры тела. На спине лежала черная коса толщиной в руку.

— Ишь, уставился, — сказала женщина постарше с ворохом узорной ткани в руках, — Нешто девиц не видел?

— Таких не видел, — ответил Ласка и уже второй раз за минуту понял, что легенда «султанова евнуха» трещит по всем швам. Как можно служить в гареме султана и не видеть русских красавиц? Одна Хюррем чего стоит.

— Тетя Олеся, будь ласка, выйди на минутку, — попросил Ибрагим, — Погутарить надо.

Тетя Олеся спорить не стала и вышла. Красавица встала, подбоченясь, и строго посмотрела на пришедших прекрасными черными глазами.

— С чем пожаловал, Ибрагим? Кого привел?

— От самого султана евнух, — торопливо сказал Ибрагим, — Девиц отборных ищет.

— Считай, нашел. Зачем ему? Свататься собрался?

— Типун тебе. К султану в Истанбул увезет.

— Прямо к султану? Прямо в Истанбул? — Оксана теперь смотрела Ласке в глаза.

Ласка молча кивнул.

— Давай, покажись. Сними рубашку-то, не замерзнешь, — сказал Ибрагим.

Ласка подумал, что девушка начнет по малороссийскому обычаю препираться, но она усмехнулась и ловко стянула рубашку через голову, оставшись обнаженной в солнечном потоке. После чего легенде евнуха явно настал конец.

— Евнух, говоришь? — девушка подошла к мужчинам вплотную.

Ласка стоял чуть впереди Ибрагима, и девушка встала боком между ними, повернувшись к Ибрагиму передом и положив левую руку ему на плечо. От ее волос пахло цветами и травами, а ее обжигающе горячее бедро прикоснулось к бедру Ласки.

— От самого султана, говоришь? — нежно спросила она, правой рукой за спиной наощупь убеждаясь, что позади нее стоит никакой не евнух, а значит, и не от султана.

Ласка стоял как дурак с удивленным лицом. На Руси порядочные девушки ведут себя совсем не так, а как себя ведут непорядочные, он пока что опыта не набрался.

— Ага, — ответил Ласка пересохшим ртом.

— Ибрагим, выйди на минутку.

Ибрагим спокойно вышел. Оксана повернулась к Ласке.

— Хочешь жить, отвечай правду. Кто ты такой?

Ласка задержался с ответом, разглядывая красавицу теперь и спереди. Оксана накинула на себя рубашку, верхнее платье и села на подушку в углу, натягивая туфли.

— Ну? Язык проглотил?

— Зовут меня Ласка. Сын боярский, служу великому князю московскому, — шепотом ответил Ласка.

— Хочешь меня выкупить?

— Да.

«Выкупить» и «купить» близко не то же самое. Но детали потом.

— Выкупай. Это мои родичи тебя послали?

— Нет.

— Для себя покупаешь?

— Нет.

— А для кого?

Ласка подумал, что он совершенно не готов сказать девице, что повезет ее к османскому султану. Вдруг она откажется? С живописцем как-то проще было. Отказался бы — нашли бы другого, просто бы больше времени потратили. Здесь же…

— Я сейчас могу закричать, что ты не евнух. И завтра же будешь евнух, — Оксана хитро улыбнулась, — Для кого покупаешь?

— Для султана Сулеймана.

Оксана удивленно подняла бровь.

— Как пить дать, врешь. Где ты и где султан.

— Вот те крест.

— Я не знаю, в чем, но нутром чую, что где-то тут подвох. А вообще, пусть Ибрагим думает, что к султану. Там разберемся. Я пошла, а ты, — Оксана стрельнула глазками, — Нет, не выходи пока. Посмотри в стену, подумай о бренности всего сущего.

Ибрагим повел Оксану домой в гарем, а Ласка с Вольфом немного прошлись по рынку и отправились дожидаться евнуха в буза-хану.

— Хороша? — первым делом спросил Вольф.

— Хороша, — ответил Ласка.

— Если ты про ту девицу, что вышла из лавки перед тобой, то она ведьма.

— Как ведьма?

— Не сомневайся.

— На ней написано?

— Пахнет от нее зельями и травами. Непростыми зельями и травами. И еще от нее пахнет большими неприятностями.

— Прямо большими-большими?

— Как отсюда и до Истанбула. Чутье у меня на таких. Давай другую найдем.

— Погоди-ка. Может, оно и к лучшему, что ведьма?

— Что может быть к лучшему с ведьмой? Нам мало Колетт и Амелии?

— Пан Люциус говорил, что ведьма может любому мужчине голову вскружить. Хоть даже и султану. Мало ли другая девица ему, басурманину не по душе придется? Зато на ведьму клюнет.

— Ты сейчас серьезно?

— Серьезнее некуда. Что мы будем султана жалеть?

— Хорошо. Давай сдадим Оксану султану. Ты ей сказал уже?

— Да.

— Она согласилась?

— Да.

— И не торгуется, никаких условий не ставит?

— Нет.

— Не «нет», а «пока нет». Чует мое сердце, наплачемся мы с ней. Пойдем-ка по базару, веселых теток поспрашиваем.

— Ну как? Хороша? — на ковер подсел довольный Ибрагим, — Сто хасене, и она ваша.

— Она у тебя с прошлого года. На продажу мог выставить зимой, — начал Вольф, — Сто хасене для начала торга не так уж много. Сейчас попроще невольницы идут по двадцать пять — тридцать пять. В чем подвох?

— Нет никакого подвоха, — ответил Ибрагим, и его глазки беспокойно забегали, — Мы, правоверные, друг друга не обманываем.

— Скажи-ка, друг наш Ибрагим, а ты знал, что она ведьма?

— Ох ты ж… Кто разболтал? — Ибрагим чуть не заплакал.

— Знал, значит.

— Не берете? — Ибрагим горестно вздохнул.

— Не берем, — строго сказал Вольф.

— Совсем-совсем не берете, или торговаться будете? У меня полный Крым покупателей.

— Нет у тебя покупателей. Бахчисарай город маленький, и бабы из гарема как в Серале за стеной безвылазно не сидят. Под охраной, да в город выходят. Пока ты отводил ее обратно в гарем, мы прошли по базару и осторожно разговор завели, что за девица, что за красавица.

— Неужели прямо по городу слухи ходят? Каждому встречному-поперечному весь базар уши заливает? — не поверил Ибрагим, — Я бы знал.

— Слухи по городу не ходят, — успокоил его немец, — Но если правильно выбрать тетку, начать разговор с того, что мы твои друзья, а Оксана ведьма, то можно слово за слово и просветиться, что у тебя за стенами происходит. Что интересно, хан, говорят, до сих пор про ведьму не знает. Как это, Ибрагим?

— Да вот так, — вздохнул Ибрагим и подумал, что если не берут, то можно расслабиться и пожаловаться на жизнь, — Все верно. Из-за этой Оксаны старшие жены вусмерть перессорились, а вслед за ними и остальные бабы. Одним она что-то полезное колдует, травы какие-то варит, зубы заговаривает и все такое. Другие и сами ведьмиными услугами брезгуют, и со всего гарема того же требуют. Ее только к малым детям не подпускают и к хану. Боятся. Православному, чтобы развестись, надо чуть ли не патриарху челом бить. А правоверному пару слов сказать и ненужную жену за ворота выставить. За полгода все бабы пересобачились настолько, что хан в новом дворце пару недель не появлялся. В старый дворец переехал со всеми делами, со всеми бумагами и даже казну забрал. Хорошо еще, что Сахиб-Герай не домосед, а то бы еще по весне так вышло. За полгода от силы пару месяцев в столице был.

— Ты бы взял ее и продал занедорого.

— Я бы продал… — Ибрагим тяжело вздохнул.

— Но боишься, что тебя те бабы съедят, которым она нужна, — усмехнулся Вольф.

Понятно, что положение Ибрагима не такое уж безнадежное. Но перехитрить баб в бабьем царстве у него не хватало ума, потому что тут нужен такой специфический ум, который у редкого мужчины бывает. Чтобы принять суровое мужское решение, не хватало того, что делает мужчину мужчиной. А чтобы всех по-хорошему помирить, нужно большое доброе сердце, но евнухи смотрят на женщин как лисица из басни на виноград. Но, когда в деле ведьма, то может не сработать ни первое, ни второе, ни третье. Первейшее свойство ведьм — крутить мужчинами. Легче всего недостаточно мужественными мужчинами, но и эпические герои, бывает, на ведьмины хитрости попадались.

— Горе мне, горе! — Ибрагим поднял глаза к небу, — Зачем ты послал мне это несчастье, о Великодушный и Милосердный!

— Так отпустил бы, и пусть бежит, куда глаза глядят, — продолжил Вольф, — Тебя сильно накажут, если ведьма сбежит?

— Предлагал, — вздохнул Ибрагим, — Отказывается.

— Прямо отказывается? — удивился Ласка.

— Куда отсюда русской девице одной бежать? За околицей змей с собачьей головой ходит. Мимо змея пройдешь, так дальше пастухи, за ними Перекоп, за ним Дикое Поле. Не пройти и не проехать. Морем еще хуже. Как одна девица без мужчины на корабль сядет?

— Легко, — сказал Вольф, — Надо ей покупателей заморских найти. Красивых и богатых. Чтобы сразу с базара в Чембало, на борт и поминай, как звали. В гареме скажешь, что только что тут была. Пару дней баб подурачишь, потом розыски начнутся. Спишешь, что ведьма, что сбежала. А что не видел никто, так ищите у змея с собачьей головой в брюхе. И все, что тебе за нее дадут, себе в мошну положишь, а не в казну, которая у тебя под отчет.

— Слушай, немец, ты думаешь, мне самому это в голову не пришло? Почему я вам так легко ее показываю? Как раз потому, что вы заморские.

— И не первые.

— Даже не вторые. С месяц назад венецианец приценивался. Не приглянулся. Оксана ему говорит, ведьма, мол, я, сглаз и порчу навожу. Он перекрестился и ушел.

— Десять хасене, — сказал Вольф.

Наступила пауза.

— Восемьдесят, — выдохнул Ибрагим.

Вот теперь начался торг. Но не базарный, со скороговоркой, размахиванием руками, очернением товара и призыванием в свидетели прохожих и Аллаха, а аргументированный, с неспешными глотками чая из пиалы и просчитыванием других вариантов сделки.

— Тридцать хасене? По рукам? — выдохнул Ибрагим.

— Двадцать восемь — последняя цена, — сказал Вольф.

— Двадцать девять, — ответил Ибрагим, — И то из большого-большого уважения.

— Без ножа режешь. Двадцать девять.

Денег оставалось маловато, но приемлемо. Одолжить лошадей до Чембало, да нежадному корабельщику за перевоз заплатить. Правда, в Истанбуле, как в центре мира, можно продать все, что угодно. Хоть московскую шубу.

— Боязно мне, — сказал Ласка по-немецки, — Нутром чую, что-то пойдет не так.

— Я предупреждал, — ответил Вольф, — Ведьма, она ведьма и есть. Решай сейчас, может, другую девицу купим? Крым большой.

— Не в ведьме дело. Он же попросит деньги отдать как честные покупатели, а потом забрать девицу и бежать как воры.

— Снявши голову, по волосам не плачут. Султан сказал из гарема, гарем один, девица на продажу одна. Можем через стену прыгнуть, другую украсть.

— Нет. Решили, что воровать больше не будем.

— Вернемся в Истанбул, заработаем как-нибудь недостающее, выкупим саблю. И напрямую к Чорторыльскому.

— Меня в Риме брат названный ждет, а во Франции сводный. В Вене батин друг Нидерклаузиц за доклад про коня двадцать золотых авансом дал. Как я потом им в глаза погляжу?

— Никак. Забудь, возвращайся домой короткой дорогой и никому не говори. Не будешь ты никогда ни в Риме, ни в Париже, им в глаза не посмотришь. Впрочем, если нет желания зад об седло протирать, то мы же на Черном море. Путникам без груза несложно будет на кораблях подняться по Дунаю до самой Вены. Доложишь Нидерклаузицу, а от Вены обратную дорогу мы знаем.

— Нет.

— Тогда соглашаемся, платим за ведьму как честные люди и увозим ее как воры?

— Да.

— По рукам, — сказали Ласка и Вольф Ибрагиму уже по-русски.

— Когда забираете?

— Да хоть завтра, — сказал Ласка.

— Прямо Киевом родным повеяло, — вздохнул Ибрагим, — Отвык я от русского завтра. Сплошное иншалла вокруг.

— Сегодня купим коня и сгоняем в Инкерман, договоримся насчет корабля. Завтра утром обратно. Даст Бог, послезавтра заберем девицу, ночуем в Инкермане и следующим утром отчаливаем, — сказал Вольф.

— Торопливый вы народ, немцы, — покачал головой Ибрагим, — Говорили мне люди, что у вашего брата завтра значит на следующий день, да я не верил.