Сакральное - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Жорж Батай (ЛАУРА Письма Жоржу Батаю 1934

ЛАУРА Письма Жоржу Батаю 1934–1938

Среда, 4 [июля] 1934

Похоже на то, Жорж Батай, что мы идем от «совпадения» к «совпадению» -

У меня нет никакого желания говорить о главном я только хочу сказать вам, что пока я надеюсь, мои призраки рассеются.

Совершенно излишне вам все это говорить — мне кажется, вы можете об этом догадаться -

Во всяком случае я не собираюсь оставаться с этим ощущением бегства -

Впрочем, это было и не бегство

Поскольку я встретила вас в 7 часов 27, и друг, который вас сопровождал, пристально на меня смотрел, меня в упор не видя — (Можно подумать, что у меня было «кольцо, которое делает невидимым», как в детстве)

Потом вы встали, прошли в пяти шагах от меня —

Все это не имеет большого значения. Только меня неприятно удивило, что для нас могло бы быть что‑то возможное в «откровенном» духе. Впрочем, тем лучше для вас — Только, видите ли, это довольно гнусно. Не буду тратить свое время на то, чтобы объяснять, почему, так как я считаю, что все, чем вы живете в «узком кругу», всегда будет лишь темой для разговоров — Принимайте это за «позу», если хотите! А я, я желаю, и мне необходимо оставаться незаметной и молчать.

Колетт

[июль] 1934

Если вы хотите мне написать — пишите в Нимли, мне перешлют-

В моем желании, чтобы все стало просто и спокойно, я замечаю, что мне лучше написать вам длинное письмо — Желаю вам приятного отдыха и себе тоже — В этом нет никаких намеков.

Не верьте в категоричное презрение с моей стороны что касается «узкого круга» -

С этой стороны я испытываю самую искреннюю дружбу и истинную солидарность -

Колетт

Четверг, 5 [июля] 1934

Я попытаюсь объясниться, но мне следовало бы начать с вечера вторника (когда я вас покинула), а этого я не могу — Я вновь увидела вас, не в силах вам позвонить, я взяла телефон, не в силах говорить — Вы меня больше не покидали. И только мысль о возможном и несчастном случае по дороге освободила меня от невыносимой тоски, которой были вы. Идея смерти, когда ей следуешь до конца… до полного разложения, всегда давала мне освобождение, в тот день как никогда ранее — Я рассматривала во всех деталях различные формы «несчастного случая», и все мне казались желанными и восхитительными. Мне становилось покойно и даже весело, но во мне поднималась какая‑то дурная радость против вас — я теперь уже не понимаю, почему -

До сегодняшнего дня я была в силах сжечь за собой все мосты, так, чтобы никто из знавших меня людей не мог меня больше знать -

А теперь я понимала: что бы я ни сделала, вы всегда будете здесь — всегда сможете меня отыскать — вы были как то око, преследовавшее уже не помню кого в одном «стихотворении» (!)

Поэтому я думала, что, утопая, звала на помощь не только паралитика, но кого‑то, кто при необходимости будет бить меня по голове, чтобы я не могла вынырнуть и пошла ко дну — Я думала обо всем этом, а потом почувствовала необходимость написать вам эту фразу о «теме для разговоров», которая является для меня наихудшим «ругательством» в ваш адрес — Мне нужно было выдумать причины не доверять вам. Не верить вам — сомневаться в вашей любви — может даже «поиздеваться» (до чего это глупо) письмо из Люра я послала, будучи в этом умонастроении, а потом меня снова охватило безумное беспокойство… этого свойства: я задыхалась от необходимости, чтобы вы существовали — Ощущение, что без вас я пропадаю или, скорее, что я предпочту все, что угодно, мысли о том, что я вас теряю… и может даже отдаляюсь от вас. Мне нужно было, чтобы вы знали это прямо сейчас, я хотела послать вам телеграмму — но что сказать! — «Граница» была мне невыносима, тогда я позвонила, а потом я совершенно успокоилась, потому что шла навстречу вашему письму — Это все, что я могу сказать -

Меня ужасно раздражала живописная и даже самая обыкновенная природа, я мечтала о картинах пожарища, затем ваши слова примирили меня с тем, что есть красивого и хорошего в жизни.

Я закругляюсь, так ничего вам и не сказав, но это ничего.

Главное, ничего обо мне не выдумывайте — я очень несчастна и безоружна — а главное не страдайте — Мне бы очень хотелось, чтобы этих чрезмерных шатаний (ненавижу это слово, но не могу найти никакого другого) не было ни у вас, ни у меня — нам прекрасно известно, чего они стоят и в чем тут дело -

Мне хотелось бы, чтобы осталось только это полное доверие друг к другу.

Колетт

Какая разница, что вы уезжаете в Испанию, а я в Австрии.

Что от меня идет к вам, никоим образом не сможет обрести какую‑то форму, ни получить какое‑то название, ни стать чем‑то обычным -

Нужно только давать знать о себе

Мой адрес прежний: — Австрия, Эц, до востребования,

Мне стыдно за вид своих писем, но трудности, с которыми я сталкиваюсь, чтобы у меня одновременно было все: спокойствие, бумага, ручка, карандаш, можно буквально назвать дьявольскими — Один сон: чтобы вас посмешить. Я была с тремя девушками, блондинками, одна из них была особенно красива, они помогали мне «убежать» (?) мы замышляли я уже не знаю, что, но они исчезли, а я оказалась сидящей рядом с негром — но не из тех, что навевают мысль о добрых дикарях и злых европейцах, с негром в красной куртке, испорченным цивилизацией, типа швейцара на Монмартре — Я была очень сердита, что дала убежать блондинке, с вьющимися волосами, «надменной» — моя робость, чтобы избежать насмешек — и я ничего не понимала с негром — но потом, напротив, мне с ним было очень хорошо -

Не знаю, почему я говорю, что это, чтобы «посмешить», сон этот был очень мучительный —

До свидания

Колетт

Вы спросили меня, не было ли то сомнение, что влекло меня в другую сторону

Нет — я замечаю, что когда я сомневаюсь, я еще существую, но как только я прихожу в отчаяние, все что было мне ненавистно, становится желанным, заманчивым… Я, наверное, даже способна очень сильно постараться, чтобы восстановить что‑то, что я накануне в исступлении разрушу, и наоборот — и я думаю, что это приемлемо для любой реализации и в любой последовательности идей. Это‑то меня и ужасает — я только вам могу все это сказать — может, позднее вы сможете примирить меня с самой собой, причем так, чтобы не надо было меня чего‑то лишать — (я хотела сказать кастрировать, но потом мне стало стыдно — а я не хочу, чтобы мне перед вами было стыдно!)

Я совершенно не знаю, куда я иду, ни куда меня все это приведет, я здесь живу в состоянии какой‑то передышки. Надеюсь вскоре получить от вас весточку, а в ожидании мне очень помогает то, что вы мне написали.

Эц, Австралия, вторник 10 июля 1934

Я очень беспокоюсь при мысли, что мое длинное письмо придет к вам только завтра, может, послезавтра. Вчера вечером я получила фазу два ваших письма, дело в том, что я сейчас в деревне, высоко в горах, куда почта приходит через день — Жорж, не мучайте себя — Единственное совпадение, которое отныне может между нами случиться, это обмен мужеством… даже радостью, очень простой, я уверяю вас. Почему нельзя подумать, что я одна была виновата в самой что ни есть вульгарной интерпретации — и потом, даже в том, что касается «литературы», я тоже могу оказаться пойманной вами «за руку». Я ничуть не лучше других, это не разговор. Никогда больше не говорите, что вы не достойны моего доверия, а главное, не думайте так, ибо тогда мне становиться за себя стыдно, потому что мне отлично известны мои гнусные мелкие подлости и слабости, и что все мы можем в чем‑то друг друга превосходить. Не нужно так пытать, так подозревать ни себя, ни других. Из‑за желания быть честными (вы понимаете, что я хочу сказать) и набрасываться на все, что нам кажется в нас подозрительным, чтобы себя задушить, мы причиняем себе непоправимое зло. А мне так нужна ваша сила, ваше спокойствие.

Очень жаль (после того, что мезаду нами случилось), что у нас не было побольше времени, чтобы объясниться. Например: мне нужно было бы знать вашу книгу, а вам «некоторые обстоятельства» моей жизни и «мой дневник». Уже примерно месяц вы не представляете всего того «сюрреалистического», что может происходить со мной каждый день, да еще по какой‑то глупой случайности — но я на этом не задерживаюсь — я не желала себе признаваться в том, что вы мне бесконечно дороги, и главное, признаться в этом вам — Я хваталась за что угодно, чтобы причинить вам боль, по–идиотски. Я тоже вполне могла бы сидеть в каком‑нибудь кафе, погрузиться в шум и скучные разговоры — я не вижу в этом смертного греха — передо мной всегда нужно оставаться спокойным, никогда не терять способность во мне сомневаться и следить за тем, что я говорю, с точки зрения здравого смысла, то есть этого полного доверия между нами, о котором я вам говорила.

Не устояла перед желанием послать вам «открытку» с видом того места, где я нахожусь. Я живу немного выше в горах и каждый день спускаюсь к этому восхитительному озеру, где можно купаться и кататься на лодке. К тому же этот дом весь из сосны и в нем очень приятный запах, ослепительная свежесть и чистота. Интересно, почему на перегородке (на сосновой перегородке, где отчетливо видны все формы дерева) есть эта надпись крупными буквами:

«Streut blumet der Liebe zur Lebenszeit und Bewahret einander vor Herzeleid»[27]

Надеюсь, вы не очень будете надо мной смеяться — говорю это, смеясь от всего сердца. Возможно это еще глупее и сентиментальнее, чем я могу себе представить. Мне, может, плохо это перевели.

Мне хотелось бы вот так смеяться рядом с вами, и нам бы было очень просто и радостно, и уверяю вас, что этого не нужно «искать», это и так возможно.

Посему хочу сказать вам следующее: иногда просто с кем‑то поговорить приносит большое облегчение. Если вам очень этого хочется, я вас одобряю и не буду держать никакой обиды. Я уверена, что вы это сделаете, зная тех, к кому вы обращаетесь, и, например, Жанин и Раймон не такие уж мне чужие люди.

Если есть какие‑нибудь серьезные политические новости, сообщите мне (здесь нет ни одной газеты), интересно, на каком это вы были митинге.

Мне бы хотелось говорить с вами еще и еще.

Пансион Piburgersee — bei Oetz — Австрия

Напишите мне, куда вы едете -

Колетт

Эц — (Австрия) — 10 июля 1934

Мне столько нужно вам сказать — у меня просто не получится. Всякий раз, как я вам пишу, я чувствую, что главное остается в стороне. А также впечатление, что я вам никогда не отвечаю. В иные моменты мне хотелось бы перечитать ваши письма и ответить строго по пунктам. На днях мне казалось, что наша переписка больше просто не может продолжаться, настолько я ощущала себя бессильной. Мое последнее письмо (я очень смутно его помню, так как с тех пор так часто с вами говорила, что уже не знаю, что написано, а что нет) вполне могло вас рассердить и быть совсем некстати. Но это не имеет значения, то есть, даже если я должна была бы написать что‑то такое, что непоправимо опустит меня в ваших глазах, пусть так и будет. Пусть будет все, что подлинно, пусть оно найдет свое выражение. К чему вам даже это говорить? Это настолько верно, что и с вашей стороны жизнь не может строиться по–другому. Но главное — следует знать, что все эти «некстати» ровно ничего не значат, потому что в каждом из нас все так зыбко, и мы это прекрасно знаем.

Думаю, это как раз то, что я вам написала вчера вечером, до того как получила ваше письмо, в котором вы говорили об источниках в горах — может, это потому, что я ждала этого письма и получила его, но оно принесло мне чувство радости, освобождения. Я чувствовала, что вы расслабились и действительно стали мне ближе. Однако меня ужасно пугает это «словно нет уже двоих, но одно целое», и вы знаете, в каком смысле меня это пугает. Самым приемлемым было бы обмениваться, а не отожествляться, но я боюсь какого‑нибудь неловкого недоразумения со свой стороны, и мне уже хочется порвать это письмо. А еще я думаю, что в каждом человеке есть что‑то такое, что в моих глазах позволяет ему срывать самые прекрасные цветы -

Вторник. Я только что прочла ваше длинное письмо, дописанное и отправленное с вокзала в воскресенье. Все так стремительно. Я могу говорить только о сиюминутном = Позавчера, то есть в воскресенье, задремав после обеда на балконе, я проснулась в полной уверенности, что слышу внизу ваш голос, и спросила, не приехали ли сюда французы. Восемь дней назад я чуть было не сказала вам, что сожалею о том, что «что‑то произошло», так как в противном случае — Я говорю это, потому что это правда, но это так нелепо. Реальность моей теперешней жизни (о которой я не хочу говорить) заключается[28]. Впрочем, я покидаю (поправде «мы покидаем») Австрию, и переезжаем в Италию. Все мне кажется полным абсурдом. Я вам не отвечаю, потому что не могу -

Когда я ждала вас в один из прошлых дней в Национальной библиотеке, я стояла, облокотившись на витрину, я видела зал сквозь стекло тройной толщины… я думала, что увижу, как вы подходите, и что между нами определенно уже нет ничего, кроме этой стеклянной стены. То, что вы говорите, так же верно относится и ко мне: я хотела с вами встретиться, и когда это происходило случайно, я была просто счастлива. Мне всегда было противно то, что говорят о вас другие, мне казалось, что я вас разгадала по одному вашему поведению, которое мне было понятно в мельчайших нюансах.

Когда я не даю себя увлечь чем‑то внешне приятным, погружаюсь вглубь себя со своими мыслями, сомнениями, потребностью все поставить под вопрос, все пересмотреть, когда я дохожу до самой сокровенной глубины, в этот миг вы и оказываетесь рядом со мной.

Вы знаете, прочитав ваше письмо, я с первого раза не поняла в нем самого главного. Но как так получается, что вы настолько хорошо меня знаете, что сами же проясняете то, что изначально заставляет меня хмурить брови или то, что меня беспокоит (но я употребляю это слово, не вкладывая в него ничего серьезного[29]), например, что касается религиозной стороны. Вы идете мне навстречу двумя способами: иной раз я сомневаюсь в своих возражениях, скорее даже в идеях, которые возникают у меня в голове при первом чтении (как правило, это чистые предчувствия, как мне кажется, но они предстают в очень четких, очень резких очертаниях), другой раз я сомневаюсь, что могу постичь и усвоить вашу мысль во всей ее полноте, и я уже от этою страдаю — Если в этот момент я нахожу в ваших строках то, о чем сама не осмеливалась думать, это мне указывает, что я близка к пониманию, к настоящему пониманию, и одновременно рассеивает то, что вы называете «тревогами» (слово, впрочем, очень верное). Я перечитала ваше письмо, а главное, я думаю, что вместе с вами, осенью все это станет совершенно ясным.

Я склонна принимать трагически то обстоятельство, что как раз в тот момент, когда нам так необходимо увидеться — я не только уехала, но теперь вы совсем далеко, и я вынуждена отправиться в путешествие, причем едва зная, где я буду останавливаться, и во время которого мне скорее всего будет лучше не писать вам и не получать от вас писем. Я напишу вам до востребования в Фонт–Ромё. Месяц пролетит быстро, с 15 августа я, вероятно, буду во Франции, в Обе, но это не точно — затем в конце августа я буду проездом в Париже — Мне приятно думать, что вы будете с Лоране. Если вам не трудно, сообщите, как у нее дела. Смотрите, чтобы ее не слишком заносило в Фонт–Ромё. У меня там был неудачный опыт подобного рода. Горы там очень крутые и совершенно дикие — если можете поселиться где‑нибудь за переделами Фонт–Ромё, думаю, вам будет очень хорошо. Я так вам этого желаю.

21 июля 1934

Открытка из Штайнах–ам–Бреннер

Я буду завтра в Больцано, а послезавтра в Риве — Туда вы можете послать мне весточку — Я только послезавтра буду что‑то знать о своих планах (Венеция и т. д.). Рядом со мной здоровье отвратительное. — Я пишу эту открытку просто чтобы что‑то написать, твердо зная что это сразу же попадет на почту. Обязательно съездите в Игль, поднимитесь на Вершину и проведите день в горах. Напишу завтра.

Колетт

Больцано

Суббота 17 часов — (21–7-34)

Мне, наверное, было лучше не звонить —

Вы, должно быть, вообразили что‑то самое лучшее или худшее, тогда как это просто жизнь и ничего более — мне захотелось спросить у вас, хорошо ли вы спали, а еще я боялась, и не без причины, что не смогу вам написать -

Есть большая вероятность, что я вас очень скоро увижу — Я прошу вас до тех пор оставаться спокойным и сильным — Во всем этом и вам и мне надо быть более мужественными -

Это говорит не какой‑нибудь утрированный и полубезумный персонаж, а я, такой, какой вы меня знаете -

Несмотря на почерк, объясняющийся скверными материальными условиями, я никогда еще не была столь твердой — столь уверенной

Но я опять же прошу вас ничего не воображать — ни лучшего, ни худшего -

Я собираюсь провести некоторое время совершенно одна, и вот тогда‑то я вас и увижу. Я напишу еще вам завтра и, наверное, позвоню, так как не могу дать вам адрес и не хочу, чтобы вы чувствовали себя от этого «потерянным».

Будьте тверже, прошу вас, Жорж

К.

Я не даю вам адреса, потому что ничего не знаю — а ничего не знаю, потому что все зависит от того, что сейчас происходит, чего‑то очень важного.

Но ничего трагического. У меня действительно есть впечатление, что ничто уже не может быть «трагическим» -

И не из‑за того, что имеет отношение к вам — только ко мне и Б.

В этом я и хотела успокоить ваши возможные тревоги.

Четверг, вечер

(Инсбрук, предположительно август) 1934

Жорж — Я не написала вам раньше, потому что прежде всего опять сложились дьявольские обстоятельства = невозможность писать, затем отнести письмо на почту, но к чему все это говорить — Я вам отправила телеграмму и страдала от того, что заставила вас ждать этого ответа до самого вашего отъезда. Весь день меня не покидало это ощущение, что вы уезжаете, а я отправляюсь в неизвестность, хотя на самом деле я «хотела» и даже желала вас увидеть. Но это не то, что я хочу вам сказать. Ваша любовь входит в мою жизнь, не покидает меня. Мне хотелось бы даже сказать: обволакивает меня — я боюсь — да, ужасно боюсь что‑либо сказать, произнести хоть какое‑то слово. Этот страх имеет столько причин. Я, наверное, не стою вас. Если бы не это, мы бы уже давно встретились на другом пути.

Как я могу вам говорить это и, с другой стороны, верить в иную, еще совершенно законную и мучительную реальность моей жизни? Как это возможно? Порой мне кажется, что я должна сделать что‑то такое, что меня погубит в ваших глазах. Уметь быть ненавистной, стать еще более ненавистной, чем то, что вы ненавидите больше всего на свете. Так сегодня — я отказываюсь вам объяснять. Нет, ваше большое письмо меня не смутило. Я даже думаю, что это и есть самое важное между нами. Я чувствую, что это стоит на первом месте. Мне тем более хочется поскорее вас увидеть, чтобы поговорить откровенно, чтобы вы помогли мне понять вас целиком и полностью. Сегодня утром я так и не отправила длинное письмо, потому что я чувствовала его настолько недостаточным, полным несущественных вещей, которые саму меня удивляли — Вы видите, я сама уже ловлю себя на искусственности.

Раз уж я написала это письмо, я вам пошлю его. Меня это даже немного пугает — но тем хуже -

— Я хочу вам главным образом сказать, что я ищу не счастье, а скрытую, действенную и позитивную силу — я знаю, что заблуждаюсь — некоторые меня уже считают очень сильной, твердой и уверенной… меня никогда не удовлетворит то, что внушает уважение другим — это то, что я требую от себя, и я этого так еще и не достигла. Я не питаю отвращения к счастью, потому что некоторая радость в жизни делает сильнее, но она как раз и состоит в самом презрении к тому, что другие называют счастьем. Мне стыдно, что я так плохо изъясняюсь, но для меня самое важное это знать, быть уверенной, что вы думаете в этом направлении — ведь ваше последнее письмо это тоже проясняет — Думаю, ваше последнее письмо проясняет все. Теперь дайте мне что‑то сказать — пообещайте, что сразу же забудете: я не имею права это говорить, но

Я пошлю вам это завтра рано утром — затем, в тот же день, записку с указанием моего адреса, которого я совершенно не знаю — и, наверное, другое письмо

— Мне нужно кое‑что прояснить. Вы понимаете: вы знаете, что я никогда не достигну никакой «цели», потому что даже если это и произойдет, в этот момент мне будет важно только одно: преодолеть то, что уже больше не будет целью, но каким‑то этапом. Это прекрасно, но в жизни даже это ничего не дает, если не достиг своего рода полного самообладания. Я так далека от этого. Я чувствую себя такой раздробленной. Я посчитала, что нужно реализовать все, что есть в тебе самом… и пришла к чудовищной какофонии, и если что‑то (например, ваша любовь) напоминает мне о моей изначальной гордости, я только глубже чувствую свою теперешнюю нищету.

Меня все это интересует не как какой‑то абстрактный идеализм, просто моя жизнь может начаться лишь отсюда, а затем перейти во все остальное (говоря это, я думаю о том, что имеет четкие границы, как работа, борьба и даже о том, что можно лепить

своими руками, а также отношениях и обмене с людьми, то есть том, что можно чувствовать сердцем) — и

Я уже совсем не понимаю, почему я вам все это говорю, как будто это так серьезно.

Если я часто говорю о природе, то потому, что это для меня убежище от себя самой, от всего чрезмерного, нечеловеческого, «сверхчеловеческого» — Это больше, чем убежище — я не могу вам это объяснить — бывают моменты, когда я твердо верю, что я так или иначе устрою, не знаю как, чтобы жить загородом, рядом с лесом и рекой. Я так часто смотрела на горы и небо, если однажды, подняв голову, вы увидите одинокое облачко, то можете думать, что это я пришла повидаться с вами в Фонт–Ромё -

Я ужасно сержусь на себя, что пишу вам, а не отвечаю, но позже у меня получится Всего хорошего -

Колетт

Насчет помощи, должна вам признаться, что я испытала громадный стыд, заговорив с вами об этом, поскольку я думаю, что на самом деле приобретаешь только то, что сам завоевал. «Звать на помощь» — значит проявлять слабость, так как в этом случае происходит какой‑то процесс взаимного внушения и ничего больше. Нужно самостоятельно выходить из положения, даже если я туманно изъясняюсь, но это легко конкретизировать и доказать.

предположительно 1934

Вы такой человек, которому мне необходимо смотреть прямо в глаза.

Это все.

Я больше не могу «объясняться», и если вы смеетесь надо мной, мне все равно.

Это столь же фатально, как и таинственные цифры, которые меня преследуют,

и все, что меня подталкивало,

и все, что со мной случается

Я пойду на почту, отделение № 28, до востребования и там, что бы ни случилось, я буду молчать, и я буду Одна

Поймите, это не имеет ничего общего с тем, что другие… со словами и вещами, которые другие говорят и видят.

Никто не может понять, это таю под этим таинственным знаком, где только я перед вами, вами… даже ироничным и жестоким, и далеким. Но я посмотрю вам прямо в глаза, хоть раз

От этой мысли о вас мне также хотелось отойти, спрятаться, отказаться — я больше не могу, я больше не хочу — Я это так поняла: когда так часто думаешь «наконец, когда я умру — перед самой смертью — я смогу сказать это имя — прокричать произнести ваше имя — также, будь что будет.

предположительно 34

Почему я не стою перед вами прямо сейчас, ведь при мысли о вас одна лишь смерть может оказаться проворнее меня. Меня освобождал вас голос, освобождал от смерти, что хватает меня за горло и душит, погружая в неразрешимую немоту, освобождал меня от нее, когда она сжимает мою голову, но голова моя может лопнуть: я не буду больше ползать перед другими. К чему все это говорить вам, кому наверное захочется бог знает что сделать со своим страданием, вам, кому это кажется ничтожным рядом…

Я, наверное, это говорю подобно тому, как опираются на руку, и потом я это говорю от того, что я настолько уверена, что преодолею все, что вам кажется непримиримым с идеей возможного «счастья» между нами.

Мне кажется невероятным даже представить, что эти строки попадут к вам в руки, и я этому не верю. Все дело в том, что я живу какой‑то жизнью, которая не здесь, а все время где‑то далеко, как в этом чужом городе, который я принимала за другой, все время следуя путями, которые ведут в обратном направлении, а не туда, где я хочу оказаться — ют так и прошел мой день.

Можете ли вы мне позвонить сегодня вечером или ночью до [ ] или завтра утром до 10 часов в Одеон 51–40, где я сейчас нахожусь по адресу: улица Кассини, 14: Приват–Отель, и я смогу вас завтра увидеть, разве я не счастлива, что вы один на свете знаете, где я реально нахожусь. Если это письмо не дойдет до вас, я всегда смогу вам позвонить завтра утром.

предположительно 1934

Почему я вам сказала «я поела», с таким же успехом я могла бы сказать вам «я сходила в туалет» -

Почему вы не сказали, что у вас «не было при себе денег» — это было низко со всех сторон — я злилась на него за это — а вы, вы спокойно --------------------------------------------

шестьдесят франков -

Вы пришли в 3 часа, а он в 6 часов — я думала, что я его забыла –---------- что буду тверда, как дерево — что все кончено — разбито вдребезги и что тем лучше -

Но от желания этого человека у меня перехватывает дыхание — Когда у него рот кривится от желания — вот так, на глазах у всех, и глаза безумные — видеть его — видеть его лицо мне уже почти достаточно — Но это неосуществимо, тогда я назначаю встречу — и когда настает час этой встречи — все проходит, я спокойна и живу рассудком — Мне так хотелось быть с вами совершенно естественной — я не смогла — из‑за этой отметины у вас на щеке — все снова могло вывернуться наизнанку — я хотела, я позволила себе играть с этим огнем

Если бы только я могла зареветь, валяться у него в ногах — чтобы все знали, видели меня -

Вы видели, как я вхожу в эту отвратительную, вульгарную роль женщины, которая лжет — со мной в жизни такого не случалось. Я всегда думала и по–прежнему думаю, что если бы я лгала подобным образом, тем более вот так, то жизнь, моя жизнь потеряла бы всякий смысл — Я не выношу лжи -

Наверное, это он лишает меня сна и аппетита — Это точно — я, должно быть, даже умерла от этого, если бы я тоже умела лгать, так гнусно, восхитительно, торжествующе -

Вы находите, что «это не имеет значения», но для меня все «имеет значение».

вы сказали также

«Вы были женщиной, которую я высоко ценил, а вы самая гнусная»

тысяча сожалений, милый друг Я ненавижу вас за эту фразу

Не знаю, то ли вы ничего не понимаете, то ли вы понимаете — слишком много -

Например: я так люблю, когда люди помогают друг другу, помогать им разобраться в себе, стать лучше, быть более деятельными, менее пошлыми — и вот в те дни,

когда все переворачивается, и внутри у меня все горит

я люблю приукрашивать все то, что мне не нравится в мужчине — его низменные и вульгарные стороны (мы все ими наделены, не так ли).

Это как с детьми — для меня не существует более чистого источника, чем детский взгляд, голос –-------- и, тем не менее, ты знаешь, что бы я охотно сделала… что я наделала –-------- так подло… в голове своей… без всякой причины –-------- я бы хотела все тебе рассказать –--------- во всех деталях –----------

Сегодня я еще как сучка -

Шофер — Поехали куда угодно: «в пекло, на свалку, в бордель, на бойню». Мне нужно, чтобы меня сожгли четвертовали вываляли в грязи, чтобы я вся пропахла спермой, чтобы стала тебе омерзительной — а потом –---------- заснуть

у тебя на плече-

моя жизнь никогда не будет там, где ты думаешь ее найти — тем хуже для меня

Д… это очень плодородный край, где пасутся стада

лошадей и жеребят, они ржут и приходят к реке

на водопой. Кругом поля цветов. В отеле есть бар,

тебе это понравится.

Мне нужно столько сказать тебе, что я не пишу — все, что нас

Мучает, и тебя и меня: меня это ничуть не удивляет.

Если бы было по–другому, мы были бы крылатыми окапи.

А ведь окапи не имеет крыльев и, несмотря на его апокалиптический язык,

у него забавные хрупкие ноги, которые спотыкаются в тени.

Дорогой мой, я не знаю в каком ты настроении, но думаю что мы увидимся… в радужном свете.

Колетт

Я была совершенно разбита усталостью. Я вся корчилась, пытаясь ее превозмочь. Теперь немного лучше, после странного приступа лихорадки.

А еще здесь серебристые буки.

Здесь много детей — Лоране здесь тоже будет хорошо.

«Pontem indignatus Araxes»[30]

Жорж, нужно, чтобы от меня что‑то отправилось к тебе, сейчас же, но мне, наверное, нечего «тебе написать»…

Я не совсем понимаю, что случилось в поезде, почему я тебя покинула, но мы ведь увидимся в воскресенье. И потом, ты здесь, рядом со мной, так тихо, что я уже совсем… переменилась.

Еще, все, что касается тебя, производит на меня примерно такой же эффект, как звук барабана на Кейт. Я очень любою эту книгу («Пернатый змей»). Она намного сложнее, чем я думала. Я ее дочитала. Где ты? Ты доволен? Мы могли бы быть так «счастливы». В Даммари очень красиво, не то что в прошлом году, здесь есть очень вкусная водка, которой мне хотелось бы тебя угостить. Есть отдельный маленький домик, который мать мне хочет подарить. Это совсем рядом с Сеной, в окружении деревьев. Если тебе понравится, я бы туда приехала. Не обращай внимания. Так приятно знать, что ключ лежит под дверью. Если бы была хорошая погода, я могла бы подождать тебя в Буа–ле–Руа в субботу или в воскресенье утром, но все время идет дождь и очень сильный, тогда может лучше, чтобы я приехала в Париж.

Я могла бы также в воскресенье отвезти тебя в Марлотт, ты бы повидался с Лоране, если она там, а я бы подождала в другом месте. Я тебе еще напишу, чтобы решить, где мы в воскресенье увидимся. Может, ты мне напишешь, что для тебя предпочтительнее.

Я бы хотела тебе что‑то сказать, почти шепотом: я понимаю, что ты мне ужасно нужен, я не могу без тебя жить, и знаешь, это ничуть не уязвляет мою гордость.

Однажды мне сказали, что я никогда не вылечусь из‑за этой гордости, я думаю, что как раз в силу этой гордости я и выздоравливаю, ты должен это понимать лучше, чем я.

Разве мне не лучше в твоих объятьях, чем «совсем одной на высокой горе»?

Мне бы хотелось знать, что у тебя сейчас все хорошо.

Колетт

Я считаю часы до воскресенья, совсем не понимая, откуда у меня такое беспокойство насчет тебя.

Жорж, теперь все так ясно. Ты думаешь, что навсегда овладел моим существованием — ты его видишь совершенно замкнутым, законченным, ограниченным — ты сам предусмотрел эти границы, они тебе известны, а потом ты уходишь… жить истинной и тайной жизнью — или, по крайней мере, ты так полагаешь.

Как будто мне может быть чуждо твое истинное… как будто меня может ввести в заблуждение твое отсутствующее присутствие. Или когда ты вернулся пьяный на днях и это страшное воспоминание, которое у меня осталось.

Ты можешь думать, что нынешнее существование это отражение во мне живой реальности. Ты можешь, а я не могу, до такой степени, что если я чувствую необходимость выразить себя, то сделать это для меня было бы возможно только перед другим, перед другими, до такой степени, что жизнь с каждым днем все опустошается, все измельчается, как тело, которое разлагается у меня на глазах.

— Самый христианский период моей жизни, я пережила его рядом с тобой.

— культ этой мнимой жертвы, лишенной всякой гордости

— непринужденность в разговоре о твоем отпуске, как будто эти шесть недель уже пролетели. Манера менять место, голос, тон -

— ПИШИ книги, сочини себе роман это бедное существо, которое существовало лишь благодаря моей РЕВНОСТИ

Жорж,

У тебя есть только одна возможность мне помочь.

Это не мягкость, не твое желание «ухаживать» за мной и что я зову тебя ночью: это твоя правда и моя.

Жорж, пойми: моя жизнь и моя смерть принадлежат мне. В эту минуту я так же близко как от одной, так и от другой, ни одно существо в мире больше ничего не может сделать, потому что я больше не нахожу тебя в самой глубине — там, где я знала, что найду тебя. Жорж, быть может, я «не люблю тебя».

Жорж, я знаю, что вчера произошло. Я это знаю. Я ненавидела нашу жизнь, мне часто хотелось спасти себя, уехать одной в горы (это значило спасти свою жизнь, теперь я знаю) Как только у меня в кармане были деньги, я думала об этом. Мне был ненавистен этот ритм — моей работы, наших ночей, как ты смел осыпать меня упреками, говоря мне о «слабости», как ты смеешь, ты, который два часа не в силах провести один, ты, которому нужно, чтобы кто‑то другой рядом с тобой вдохновлял все твои жесты, ты, который не можешь даже хотеть что тебе хочется. Я знаю: она будет вертеть тобой как захочет, это факт.

Наша жизнь вдвоем, я в нее верю, как и ты в нее верил в первый день, когда ты говорил о доме. Я в нее верю, как верю в то, что нас соединило: в глубину твоих ночей и моих. Я отдала тебе всю себя, целиком. Теперь ты можешь вволю посмеяться, втоптать все в грязь — я даже и не думаю сердиться.

Давай, можешь все разметать, испоганить, уничтожить, послать к чертям — все, что хочешь: никогда ты меня больше не достанешь, я никогда не буду там, где ты думаешь меня настичь, там, где ты в конце концов думаешь схватить меня за горло, что доставляет тебе такое наслаждение.

Теперь, когда благодаря мне самый банальный образ принял форму мечты, желания, драмы, страсти, теперь, когда одна лишь тихая радость освободит тебя от всех тягот, в виде самого откровенного, самого продуманного, самого корыстного, самого жалкого «адюльтера».

А я, у меня нет слов, я слишком много видела, слишком много узнала и познала, чтобы создавать какую‑то видимость. Ты можешь делать все, что хочешь, мне не будет больно.

Как лицемерны трагики: ты хорошо это знаешь. Как была разыграна эта драма — день за днем — на моих глазах, полных презрения — или благодаря моим ужасным приступам, вызванным одним лишь неврозом.

Я знаю все, что с тобой происходило — все — вот уже больше года, до, после Сицилии, все, что назревало вокруг существа, которое приняло форму твоей мечты, разрушительной мечты, которая умеет разрушать, мечты, которая сводится к самому банальному из всего, что есть в повседневной действительности, тому, что кто угодно может пережить: к адюльтеру, отлично спланированному, продуманному, ловкому, искусному, пылкому, поскольку тайному. Пойми меня, она ничем не может меня уязвить, эта женщина. Я знаю — там, на улице Ренн, это зеркало, которое она вынудила тебя принести, перед которым с самого первого дня (те дни, когда ты говорил: «Колетт, я тебя обожаю») я видела, как она вертится что есть мочи, хотя к ее великому сожалению ты даже этого не замечаешь.

Она может сделать все, что пожелает, но ей не удастся меня уязвить.

Пусть думает, что может изгаляться сколько будет ей угодно. Мне действительно хотелось бы, чтобы ты знал, какое освобождение: все обратилось в прах.

Ты можешь играться с моими вещами, бросать их к ее ногам, угождать ей, меня никогда не заденет то, что исходит от нее. Никогда, запомни это, она не коснется того, что существует между нами двоими.

Я знаю, теперь она тебе так нравится, что «впору умереть», умереть от наслаждения. Я знаю, потому что знаю все, что ты пережил. Все, что ты переживаешь.

Ты там назначишь ей свидание, когда пойдешь прогуляться, а я останусь здесь, в четырех стенах. Если бы ты только знал: я могла бы помочь тебе устраивать эти свидания, я буду совершенно спокойна и счастлива, я просто укажу тебе.

Как хорошо я сумела придать ей этот ореол греховности, который тебя так возбуждает, этой несчастной девице, которая только и могла, что над всем «потешаться». Она следила за всеми моими жестами, чтобы их копировать, слушала мои слова, чтобы их повторять, она пытается читать мои книги, прилагает все старания, из кожи вон лезет, чтобы стать такой как я — это так смешно, ведь правда, что мне жаль ее от всей души.

Я вовсе не желаю поплатиться — связать себя в тот момент, когда я испытываю потребность освободиться.

Быть там в минуту свидания в лесу или в снятом номере на Сен–Жермен, или на вокзале Сен–Лазар.

Она как ненасытная пиявка липнет ко всему, хочет быть в курсе всего, что ты делаешь, гоюришь, быть в курсе всех твоих замыслов, чтобы всюду встревать, оказывать воздействие. Ты уже больше ни на что не можешь решиться без ее вмешательства в твои замыслы.

Разве возможно, чтобы это так и продолжалось? Конечно нет.

Никакого соглашательства в том, что касается цельности, полноты… жизни. Во мне не может быть никакого соглашательства. Это ясно — ведь только так я снова и живу, избегая всего заурядного, всего того, что есть лишь

бесславие

хитрость

празднословие

Хорошо — плохо — эти слова все время вертятся на языке.

Мишелю Лейрису

Я не могу больше плакать: меня рвет. Я не могу больше смеяться: скрежещу зубами. Как я его ненавидела, этот сухой недобрый смех, — раздавшийся, когда я его повстречала на своем пути. Мне стали понятны все мои чувства, пустые фразы, что срываются с языка, все превратные жесты, которые якобы понятны окружающим. Но я понимаю лучше, чем вы, к тому же с беспощадной иронией… я смеюсь потом таким вот долгим одиноким смехом… а затем плачу, скрежещу зубами, и меня рвет.

Подозреваю, что я с вами встречалась, с вами и с другими, затем лишь, чтобы его мельком увидеть.

Пора прекратить эту комедию и оставаться здесь, держа свою жизнь в руках, оставаться здесь даже в пустыне среди голых скал и камней, но оставаться здесь — самой собой — а не другой, что совсем на меня не похожа.

Каждый день моей жизни — вы слышите — он преследует меня. Я снова нашла его в красной земле и в грязи, в звездном небе, в ненависти и радости других людей, которую я разделяю — которую другие разделяют со мной как по волшебству.

Я нашла его в ужасе «пейзажа», безобразного и столь мягкого. Это так просто, как геометрия, как линия горизонта.

Все совершенно ясно, я не опьянела. Одна лишь крайняя усталость женщины–тени, что влачит свое существование, меня пьянит… и разбивает. Эта тень (моя собственная) охотно бы меня оставила на углу улицы или же она несет меня к другим теням, которых я принимаю всерьез. Но меня не сломить. Я думаю о своем детстве […...] отдельные, прерванные, они всегда соберутся в одну большую и блестящую слезу — я нахожу его в камнях мостовой, в листве, в твердой земле и в воде, скажите ему и на этот раз уже серьезно, что я все то, что заставляет скрежетать зубами, хлопать ресницами, все то, от чего с ужасом отворачиваются — нет, скажите ему лучше, что я… смешна.

Однажды он поместит объявление в Газету «разыскивается пропавшая собака, сука».

Быть может, мне всего и нужно, что произнести одно лишь слово, чтобы все это прекратилось — этот смехотворный ад… мерзкий… недостойный.

Зачастую я желала оказаться в эту минуту там, где умирают от «несчастного случая». Тогда все будут повторять друг другу «последнее слово, которое она произнесла» и это будет как раз это слово — его имя.

Произнеси я его сейчас, меня бы сразила молния — ночь спустилась бы на землю средь бела дня.

Сумерки перешли бы в рассвет.

Улицы стали бы реками.

Я не пьяна. Просто–напросто: я говорю то, о чем молчала целые годы — месяцы — дни — часы.

Я это говорю

быть может вам, потому что вы настоящий

другие: это пена: то, что выбрасывают через край.

Я все испробовала: потерять себя и забыть, быть похожей на то, что на меня совсем не похоже, покончить… иной раз я обнаруживала себя настолько чужой, это становилось преступным — но с таким милым видом, и все время этот ужасно банальный и ужасно вульгарный ГОЛОС:

«Твою звезду я знаю

иди, не упускай ее.

Я все испробовала, жизнь моя остается здесь, в моих руках, я тоже — из деликатности, из любезности, из «благодушия»! из человеческого любопытства, я попыталась потерять свою жизнь, и она вернулась, она вдруг прорвалась в источниках, в ручье, в грозе, в торжествующем разгаре дня, и она осталась скрытой, как сияющее пятно, и если он смеется: ничего не изменится, просто я буду смеяться еще громче, чем он.