Салют из тринадцати орудий

Глава третья

— Бонден, — скомандовал Джек Обри старшине своей шлюпки, — скажи доктору, что если он свободен, то на палубе есть кое-что достойное внимания.

Доктор был свободен. Виолончель, в игре на которой он упражнялся, издала последний низкий гул, и он взлетел по трапу с выжидательным выражением на лице.

— Вон, строго на траверзе, — поделился Джек, кивая на юг. — Буруны у подножья видны так отчетливо, как только можно при приливе.

— Разумеется, — ответил Стивен, разглядывая то появляющийся, то исчезающий в слабом дожде Малин-Хед и чувствуя, что от него ожидали чего-то большего. — Я тебе обязан за это зрелище.

— Это твой последний взгляд на родную землю, на шестнадцать градусов широты и Бог знает сколько долготы — собираюсь отойти от суши как можно дальше. Хочешь посмотреть в подзорную трубу?

— Если можно, — согласился Стивен.

Он любил родную землю, пусть даже этот ее кусок выглядел неестественно черным, сырым и негостеприимным. Но продолжения зрелища он не желал — из личного опыта Мэтьюрин знал, что эта часть страны населена сплетничающими, вероломными, наушничающими, шумными, малопочтенными, скаредными, гнусными, ненадежными и негостеприимными людьми. Он сложил подзорную трубу так быстро, как позволяла вежливость, отдал ее Джеку и вернулся к виолончели. Через несколько дней они планировали подступиться к еще одному квартету Моцарта, и Стивен не хотел опозориться в присутствии гораздо более изысканно играющего казначея.

Оставшись в одиночестве, Джек продолжил привычное хождение взад-вперед. На этом самом квартердеке он, должно быть, прошел сотни и сотни миль за все эти годы. Рым-болт возле кормовых поручней, на котором он поворачивал, сверкал как серебро и опасно истончился. Хорошо, что Малин-Хед виднеется так отчетливо. Это подтверждает, что Иништраулл и Гарваны, ставшие погибелью для многих более умелых навигаторов, чем Джек, особенно в плохую погоду, когда днем не видно солнца, а ночью звезд, остались на безопасном расстоянии за кормой.

После отмеренной мили на удачу, он отдал приказы, по которым корабль пойдет так близко к весту, как только позволит ветер с зюйд-веста. Джек с удовольствием обнаружил, что нужно всего лишь на пол румба отойти от ветра, чтобы играючи делать семь узлов всего лишь под марселями и нижними парусами, хотя умеренные волны и бились в левый борт с регулярностью давно установившихся валов, слегка отклоняя от курса и окатывая по диагонали бак и шкафут брызгами и даже порциями воды.

Вместе со вкусом соли на губах это приносило глубокое удовлетворение. Но в то же время он знал, что команда фрегата в целом пала духом, разочаровалась и была не в настроении. Весьма вероятно, что кое-кто из угрюмых матросов уже поминает «неудачное плавание» или «Иону на борту». Это может стать очень опасным, если твердо закрепится в коллективном разуме корабля, всегда склонном к фатализму. Особенно опасно на корабле без морской пехоты, Дисциплинарного устава, спасения в законах и традициях флотской службы в целом; на корабле, где авторитет капитана целиком зависит от его репутации и продолжительности прошлых и нынешних успехов.

Это он узнал, не прислушиваясь к разговорам и не из сообщений доверенных матросов вроде Бондена или Киллика, и не от эквивалентов главного старшины и капрала корабельной полиции (доносчиков он ненавидел), а оттого, что большую часть жизни провел на плаву, в том числе рядовым матросом. Настроение корабля Джек по большей части оценивал бессознательно — неявно запомнившиеся впечатления о сменившем рвение послушании, отсутствие вульгарных шуточек на баке, проскакивавшие между соплавателями косые взгляды или сварливые ответы и общее отсутствие настроения. Но пусть в основном инстинктивная, оценка оказалась удивительно точной.

«Мало шансов на утешение в этих водах, если нам не повезет наткнуться на американца, — размышлял он, — но, по крайней мере, остаток месяца проведем за привычным океанским плаванием, галс за галсом каждую вахту, пока не поймаем весты. Будет чем их занять, но не переутруждать. А затем снова увидим солнце».

Далеко в Атлантике, длинный галс за длинным галсом, привычка моряцкой жизни вернулась с прежней силой. Каждый день следовала стабильная рутина, становившаяся все более терпимой — от мытья палуб при первых проблесках зари до отбоя, неизменная последовательность склянок, совершенно предсказуемая еда, ничего кроме моря и неба от края до края горизонта. Жизнерадостность вернулась практически до былого беззаботного уровня. И, как всегда, каждый вечер бурные переживания и энтузиазм приносили артиллерийские учения — учения с полным смертоносным зарядом и ядрами, нацеленными на плавучие мишени.

Пока «Сюрприз» ловил весты, Джек потратил больше пороха, чем купил бы на призовые от захвата шнявы.

Он оправдывался перед самим собой (никто другой, а уж тем более Стивен, не ставил под сомнение необходимость расходов) отсылкой к высокому стандарту быстрой и точной стрельбы, которой славился фрегат, и тем, что матросы слегка заржавели. А оркнейцы (некоторые из них притащили на борт арбалеты) вообще очень слабо представляли себе дружную дисциплинированную стрельбу. Но все же Джек отлично знал, что громоподобный рев, прорезывающее дым пламя и восторг от того, что плот из бочек в двух сотнях ярдов внезапно разлетается на куски во всплеске белой пены, а отдельные клепки взлетают высоко вверх, очень помогали поднять настроение и вернуть «Сюрприз» в состояние счастливого корабля — единственно возможного состояния для эффективной боевой машины, единственного корабля, каким приятно командовать.

Лишь в немногих исключительных случаях подобное состояние возникало спонтанно. Например, когда славной компании хороших матросов удавалось попасть на сухой, способный ходить круто к ветру корабль с эффективными уоррентами (самая важная фигура в этом отношении — боцман), пристойным набором знающих морское дело офицеров и строгим, но не тиранящим команду капитаном. В остальных случаях счастливый корабль нужно пестовать. У нижней палубы есть свои способы разобраться с абсолютно бесполезными матросами, выгоняя их из-за общего стола и устраивая им чудовищную жизнь. Но были и другие — с крепким характером и кое-каким образованием, способные устроить большие проблемы, если окажутся одновременно неуклюжими и разочарованными. На «Сюрпризе», например, рядовыми матросами служили восемь шелмерстонцев, раньше самостоятельно командовавших судами, а еще больше ходили помощниками и разбирались в навигации.

То же самое, хотя и в другой манере, можно было сказать и о кают-компании. Не вписывающийся в нее член этого маленького мирка может примечательно расстроить работу всего корабля. Мелкие недостатки, ничего не значащие в плавании к Гибралтару, могут принять гигантские размеры в ходе долгого назначения — пара лет на блокаде Тулона, например, или три года на африканской станции. Джек сомневался, умно ли он поступил, назначив Стэндиша казначеем почти исключительно на основе его превосходной игры на скрипке и рекомендации Мартина, знакомого с ним по Оксфорду, несмотря на отсутствие у Стэндиша опыта.

Но помимо музыкального дара, Джек редко, когда так ошибался в человеке. Скромность и робость, принесенные на борт нищим безработным Стэндишем, куда-то исчезли. Уверенность в ежемесячном доходе и стабильном положении развили в нем неприятную дидактическую многословность. И он, конечно, оказался некомпетентным. Джек писал Софи: «Я предполагал, что любой человек, наделенный здравым смыслом, может стать терпимым казначеем, но ошибался. Он попытался поначалу, но каждый раз, когда мы поднимаем брамсели, его мучает морская болезнь. Складывать и умножать он не умеет — у него не выходит один и тот же результат дважды. Так что он быстро разочаровался и теперь свалил все на своего стюарда и на баталера.

Достоинства у него все же есть. Он абсолютно честен (чего не скажешь обо всех казначеях), и весьма благородно с его стороны не заявлять всем, что он хороший пловец, после того как я вытащил его из воды. Еще он слушает внимательно, даже жадно, когда Стивен и Мартин объясняют ему маневры корабля или различие между планширем и спиркетингом [7]. Но помимо этих лекций (тебя бы они подбодрили), во время которых он молчит, он говорит, говорит, и говорит, и всё время о себе. Том, Вест и Дэвидж, у которых образования не больше, чем можно получить на корабле, и не слишком склонные к чтению, его стесняются (он же университет закончил), а Мартин удивительно великодушен. Но так продолжаться не может — мало того, что Стэндиш некомпетентный казначей, так еще и до обидного глуп».

Джек прервался, вспомнив случай во время последнего его обеда в кают-компании, когда посередине долгой истории Стэндиша кто-то сказал:

— Я не знал, что вы были школьным учителем.

— О, только непродолжительное время, когда от меня отвернулась удача. У нас, людей с университетским дипломом, всегда есть прибежище — в случае временных затруднений можно укрыться в школе, если есть степень.

— Прекрасная задача — учить юношей стрелять, — заметил Стивен.

— О нет, — воскликнул Стэндиш. — Мои обязанности были более возвышенными. Я вдалбливал в них Лили и греческий[8]. Другой человек учил их фехтованию, стрельбе из лука и пистолета и тому подобному.

Джек вернулся к перу: «Но особенно меня беспокоит музыка. Мартин — не слишком одаренный исполнитель, и Стэндиш его постоянно поправляет. Объясняет, что у него неправильная аппликатура и техника владения смычком, критикует, как он держит инструмент, его чувство темпа и ритма. Уже предложил несколько советов Стивену, и думаю, что когда достаточно осмелеет, проделает то же и со мной. Я очень сильно ошибался, считая, что смогу играть вторую скрипку при таком человеке. Нужно найти какие-то вежливые извинения. Музыка его и впрямь небесная (за гранью моего понимания, как такой человек может в ней растворяться и играть прекрасно), но от встречи сегодня вечером я ничего хорошего не жду. Может, ее и не будет. Море начинает слегка волноваться».

Джек остановился, перечитал последнюю страницу и покачал головой. Софи не любит критиканство — оно ее беспокоит, и в детстве она наслушалась достаточно придирок. А в письме критиканство может звучать еще грубее, чем сказанное устно. Он смял листок и швырнул его в корзину для бумаг (кладезь информации для Киллика и тех, кому он доверял), и в это время услышал команду Пуллингса: «Поднять фор-брамсель», а сразу после этого — дудку боцмана.

Музыкального вечера не получилось, только Обри и Мэтьюрин тихо бренчали знакомые мотивы (одинаково посредственно), и час или около того упражнялись в своей любимой импровизации на тему, когда один предлагал, а второй подхватывал. Иногда в ней они возносились значительно выше своего посредственного уровня благодаря глубокому взаимопониманию, по крайней мере в этой области. Стэндиш прислал свои извинения — сожалеет, что недомогание не позволило ему иметь честь и т.д. А Мартин в двойной роли помощника хирурга и старого знакомого сидел рядом с горемычным казначеем, держа таз.

Не было музыки, и когда они достигли зоны вестов — энергичный ветер дул немного с норда, так энергично, что «Сюрприз» несся вперед в полный бакштаг с двумя рифами на марселях со скоростью девять и даже десять узлов, брыкаясь в нижней точке затяжной бортовой и килевой качки в не делающей ему чести манере.

Прекрасный ветер держался день за днем, ослабев только на подходе к островам Берленгаш. Вечером Мартин вывел Стэндиша на палубу, чтобы их показать — грубые иззубренные скалы далеко в беспокойном океане под беспокойным небом на темном горизонте. Казначей приник к поручню, жадно глядя на первые крупицы суши после Малин-Хед. Одежда на нем болталась.

— Надеюсь, что вы в лучшей форме, мистер Стэндиш, — обратился к нему Джек Обри. — Даже таким спокойным ходом мы на рассвете увидим мыс Лиссабона, а если повезет с приливом, то пообедаем на площади Черной лошади. Ничего так не улучшает самочувствие, как плотная трапеза.

— Но перед этим, — вмешался Стивен, — мистеру Стэндишу стоит посоветовать съесть пару яиц всмятку и немного размягченных галет, как только его желудок сможет их принять. Потом ему рекомендован крепкий, восстанавливающий, животворящий сон. Что же до яиц, я слышал, что две принадлежащих кают-компании курицы провозгласили, что утром снесли яйца.

И они действительно увидели мыс Лиссабона незадолго до яркого сверкающего рассвета. Земля дохнула на них ароматным теплым ветерком. В это время они прошли мимо семидесятичетырехпушечного ЕВК «Бризей» — облако парусов мористее — очевидно идущего домой из Лиссабона и выжимающего все возможное из более сильного ветра вдали от берега. Джек приспустил марсели, как положено перед кораблем его величества. «Бризей» под командованием дружелюбного моряка по фамилии Лампсон ответил на салют и поднял сигнал, из которого разобрать удалось только слово «счастливый».

Но с приливом не повезло. Ароматный теплый ветерок дарил наслаждение для тех, кто соскучился по суше, но помешал «Сюрпризу» пройти песчаные наносы в устье Тежу. Пришлось ждать на якоре окончания стояния отлива вплоть до того, как лоцман согласился провести корабль в порт.

На воде, спокойной как озеро, Стэндиш, съев вечером предписанные два яйца и проведя ночь спокойно, сначала выхлебал три пинты растворимого супа, загущенного овсянкой, а потом уничтожил солидное количество ветчины. Его дух чудесным образом восстановился, и, оставаясь все еще слабым, он осилил подъем на марс, где Стивен и Мартин собирались разъяснить ему операцию по снятию с якоря.

Внизу, на квартердеке, лоцман закончил рассказ о том, как «Уэймут», полагаясь на собственное знание реки, разбился на мели. Прямо тут, три румба по правому крамболу, меньше чем в миле отсюда.

— А всё из-за нежелания платить лоцману.

— Очень плохо, согласен. — признался Джек. — Экипаж спасли?

— Немногих. — неохотно признал лоцман. — Но и те оказались жестоко искалеченными. Теперь же, сэр, как только вы прикажете, думаю, можем начинать.

— Всем к подъему якоря, — приказал Джек командным тоном, хотя каждый матрос и так последние минут десять уже ждал на своем посту, сердито желая лоцману отставить ворчание, сбавить тон, заткнуться. Боцман немедленно подал сигнал.

— Видите, — воскликнул Стивен, — плотник и его команда устанавливают вымбовки в якорный шпиль. Достают их, вставляют и закрепляют.

— Они прикрепляют к шпилю кабаляринг. Главный канонир связывает вместе его закругленные концы. Как они называются, Мэтьюрин?

— Ради всего святого, не будем столь педантичными. Смысл в том, что кабаляринг стал бесконечным: это змея, проглотившая свой хвост.

— Не вижу его, — признался Стэндиш, перегибаясь через поручни. — Где этот кабаляринг?

— Ну, — пояснил Мартин, — это веревка, которую надевают на валики прямо под нами в трюме, длинная петля, которая идет к двум другим вертикальным валикам сквозь клюзы и обратно.

— Не понимаю. Шпиль я вижу, но вокруг него нет никакой веревки.

— Вы видите верхнюю часть шпиля, — пояснил Стивен с некоторым самодовольством. — Кабаляринг дважды обернут вокруг нижней его части под квартердеком. Но и верхняя, и нижняя части оснащены вымбовками, обе вращаются — поднимаются, как мы говорим. Видите, они убирают палубные стопоры (некоторые суеверные наблюдатели называют их «собачьими»), ослабляют правобортный канат, тот, что по правой руке, накидывают петлю на якорные битенги! Какая сила и сноровка!

— Они тащат кабаляринг к канату, прикрепляют его сезнями.

— Где? Где? Не вижу!

— Конечно, не видите. Прямо впереди, перед клюзами, где тросы заходят на корабль. Под баком.

— А сейчас, — успокоил Стивен, — вы сможете наблюдать, как канат начнет ползти на корму, ведомый кабалярингом.

Джон Фоли, скрипач из Шелмерстона, вскочил на барабан шпиля. С первыми нотами матросы на вымбовках сделали первые шаги. После первых поворотов на шпиле появилось напряжение, и три баса и один чистый тенор запели:

Йо-хо-хо, шпиль идет кругом.

Давай-ка налегай,

Усерднее толкай,

Якорь поднимай,

Якорь поднимай.

Песню подхватил рев голосов:

Йо-хо-хо

Йо-хо-хо

повторенный пять раз, прежде чем троица вступила снова:

Йо-хо-хо, со дна поднимай.

Давай-ка налегай,

Усерднее толкай

Якорь из воды,

Якорь из воды.

— Вот ваш канат, — заметил Мартин после первых нескольких строк, гораздо громче прежнего.

— Действительно, — заметил Стэндиш. Посмотрев на то, как канат поднимается из воды, будто огромная мокрая змея, он продолжил: — Но он же не наматывается на шпиль.

— Конечно нет, — перекричал припев Стивен. — Он слишком толстый, чтобы его уложить вокруг шпиля. Более того, он весь в мерзком иле Тежу.

— Они отцепляют сезни и спускают канат сквозь главный люк в орлоп, где складывают его в бухты, — объяснил Мартин. — А потом спешат обратно с сезнями, чтобы снова прицепить канат к кабалярингу, пока он крутится.

— Какие они оживленные, — заметил Стивен. — Видите, как они усердно исполняют распоряжение капитана Пуллингса выбрать кабаляринг, то есть убрать слабину в той части, которая не тянет...

— А как они носятся с сезнями — Дэвис сбил с ног Плейса.

— Что эти люди делают с другим канатом? — поинтересовался Стэндиш.

— Вытравливают его, — быстро ответил Мартин.

— Надо понимать, что мы стоим на двух якорях, — продолжил Стивен. — Другими словами, нас держат два далеко отстоящих друг от друга якоря. Когда мы приближаемся к одному, натягивая его канат, второй нужно обязательно ослабить. Это делается вытравливанием. Но их работа почти закончена. Если не ошибаюсь, мы почти на панере. Говорю же, почти на панере.

Но прежде чем он смог убедить всех в правильности термина (все равно лучше любого, предложенного Мартином, и довольно точного), голос с бака доложил «якорь приподнялся», на что Джек со всей силы скомандовал: «Выбирай дружно». Вытравливавшие трос матросы помчались к вымбовкам, скрипач заиграл невероятно быстро, и с резким хриплым «йо-хо-хо» они оторвали якорь от грунта и подняли его к клюзам.

Последовавшие операции — крепление кат-талей к якорному рыму, подъем якоря к кат-балке, его закрепление, перенос кабаляринга на другой канат (что требовало, разумеется, вращения в другую сторону) и многое другое — оказались слишком быстрыми и, возможно, слишком непонятными, чтобы разъяснить до того, как Джек скомандовал «С якоря сниматься!» и музыка возобновилась. На этот раз они пели:

Поднимем мы его наверх,

О, Криана!

Прямо туда, где петух кричит,

Протащим через гору.

Им аккомпанировали высокие мелодичные звуки дудки.

Корабль легко и уверенно двигался по воде (прилив набирал силу), и Вест крикнул с бака: «Панер, сэр»

— Он имеет в виду, что мы прямо над якорем, — объяснил Стивен. — А сейчас вы кое-что увидите.

— Отдать марсели, — скомандовал Джек едва ли громче своего обычного голоса.

И ванты сразу потемнели от несущихся наверх матросов. Больше приказов он не отдавал. «Сюрпризовцы» навалились, отдали паруса, выбрали шкоты, подняли и обрасопили марсели в полном единении, будто бы вместе прошли долгое плавание. Фрегат набрал ход, поднял якорь с грунта и мягко пошел вверх по Тежу.

— Если приведете его к одному из причалов в среднем течении так, чтобы я успел пообедать на площади Черной лошади, получите пять гиней сверху, — пообещал Джек, передавая корабль лоцману.

— К трем часам? — уточнил лоцман, посмотрев на небо и за борт. — Думаю, это возможно.

— Даже пораньше, если можно, — попросил Джек.

Во многом он был старомоден, как и его герой Нельсон. Все еще носил длинные волосы, заплетенные в сложенную косичку, а не стригся коротко будто Брут. Двууголку носил поперек, а не вдоль. А обедать предпочитал в традиционные капитанские два часа дня. Но традиции его подводили, флотские манеры стали подражать сухопутным, а там обед в пять, шесть или даже семь часов стал обычным делом. В море большинство пост-капитанов, особенно если принимали гостей, обедали в три. Желудок Джека в консервативности превосходил даже его разум, но он приучил себя терпеть в приемлемо хорошем настроении до половины третьего.

Матросы получили обед (два фунта соленой говядины, фунт сухарей и пинту грога), как только корабль прошел самую опасную часть отмели. Кают-компания пообедала в час дня (Джек учуял необычайно вкусную жареную баранину). Когда слева по носу показалась башня Белем, офицеры поднялись на палубу, румяные и довольные, посмотреть на башню и на сам белеющий впереди Лиссабон.

Джек спустился вниз, чтобы попробовать утихомирить внутреннего волка галетой и бокалом мадеры. Там он обнаружил Стивена, сидящего над альманахом и листком с какими-то вычислениями.

— Рискну предположить, что ты пытаешься вычислить, когда нас подхватит пассат. Присоединишься ли ко мне с бокалом мадеры и галетой? Завтракали мы очень рано.

— С удовольствием. Но пассаты я целиком оставляю тебе. Я высчитываю, в день какого святого скорее всего родится моя дочь. Такие вещи не предскажешь с точностью до дня, и даже до недели, так что приношения придется распределить по многим святым. Но какие облака ладана взметнутся вверх в наиболее вероятный, наиболее правильный с точки зрения медицины день! Какие горы чистейшего пчелиного воска! А посмотрев альманах, я обнаружил, что в день святой Евдоксии, в который эфиопские копты так странно воспевают Понтия Пилата, должны были бы повесить Падина, если бы не твоя великая доброта. Закажу для него мессу, как только окажемся на берегу.

— Уверяю тебя, никакой великой доброты. Когда я пришел, встретили меня очень угрюмо — думали, я хочу синекуру или место при дворе для друга. Когда же я рассказал, что речь идет всего лишь о жизни матроса, то они изумительно обрадовались, рассмеялись, сказали мне, что последние дни стоит прекрасная погода, и сразу же отдали бумагу. Но скажи, почему ты так уверен в том, что Диана разрешится от бремени девочкой?

— А ты можешь себе представить, чтобы она родила кого-нибудь еще?

Джек это мог превосходно представить, но он так часто слышал, как Стивен рассуждает о наслаждении обществом этой маленькой гипотетической дочери, что просто сменил тему:

— Лоцман сказал, что других военных кораблей на реке нет — это хорошо, а то сохраняется определенная степень неудобства. Еще он сказал, что почта закрыта — дьявольски скучно. У тебя есть идеи, что заказать на обед?

— Холодный зеленый суп, жареную на огне рыбу-меч, зажаренного молочного поросенка, ананас, а к кофе — круглое марципановое печенье, чье название я забыл.

— Стивен, ты же разберешься с карантинным офицером, да?

— В этом кошельке приготовлена небольшая взятка. Нужно не забыть переложить его в приличную одежду, которую Киллик для меня достает. Это мне напомнило — нужно наконец найти кого-то на замену Падина. Киллик же увянет, прислуживая нам обоим.

— Думаю, что любой новичок увянет еще быстрее от его неприязни. После высылки бедного Падина Киллик уже привык считать тебя своей собственностью и обидится на присутствие любого другого. Единственное, что он вытерпит — какое-нибудь пугало, стоящее за тобой во время обеда. При всем желании он не может стоять за нами обоими, и это его отвлекает. Но зачем тебе наряжаться? Всего-то пообедаем в таверне у Жуана.

— Потому что я должен нанести визит во дворец и испросить аудиенции у патриарха. А на обратном пути загляну к корреспонденту моих банкиров.

Обед у Жуана прошел замечательно. Хотя портвейн оказался слишком уж португальским на вкус — тонкий, резкий и даже терпкий, зато кофе им подали лучший в мире. Доктора Мэтьюрина принял лично патриарх; он был добр и благосклонен сверх всяких ожиданий. И теперь Стивен шел в сторону места, которое английские моряки прозвали площадью Коротышки — там вели дела лиссабонские корреспонденты его банкиров. Его охватило вполне осознанное ощущение благополучия — солнце сияло над широкой рекой и бесчисленными мачтами на ней, и он радовался за Сэма. Но в то же время Стивен чувствовал, что за ним наблюдают. «Преступники, агенты разведки и лисы, которые выживают и живут достаточно, чтобы дать потомство, отращивают у себя глаз на затылке», — подумал он. Покончив с аккредитивом и некоторыми другими вопросами, он ничуть не удивился, когда на крыльце его поприветствовал скромно выглядящий мужчина в коричневом сюртуке. Незнакомец снял шляпу и спросил:

— Доктор Мэтьюрин, как я понимаю?

Стивен тоже снял шляпу:

— Меня действительно зовут Мэтьюрин, сэр.

Но он даже не выказал намерения остановиться, и тот, другой, спеша рядом с ним, продолжил тихим настойчивым голосом:

— Прошу прощения, сэр, за недостаток хороших манер, но я от сэра Джозефа Блейна. Он только что прибыл в имение Монсеррат в Синтре и просит вас приехать на встречу с ним. У меня экипаж под рукой.

— Передайте, пожалуйста, сэру Джозефу мои наилучшие пожелания, — ответил Стивен. — Я сожалею, но не имею возможности его дождаться, хотя надеюсь, что буду иметь удовольствие увидеться с ним на собрании Королевского или Энтомологического общества, когда в следующий раз буду в Лондоне. Доброго вам дня, сэр.

Это он произнес столь решительным тоном и с таким холодным взглядом бледных глаз, что посланник не настаивал, а застыл с побитым видом.

— Проклятый бандит, — ворчал Стивен, переходя площадь и направляясь вниз по руа да Оро. — Явиться даже без намека на верительные грамоты и предполагать, что я поспешу на холмы и буду молить Тайландье перерезать мне глотку. Тайландье, старший французский агент в Лиссабоне, обычно действовал гораздо профессиональнее.

— Эй, Стивен, — окликнул его Джек с другой стороны улицы. — Удачная встреча, приятель. Пошли, поможешь мне выбрать тафту для Софи. Хочу ей купить такой хорошей, чтобы сквозь кольцо можно было протянуть. Уверен, что в тафте ты разбираешься.

— Сомневаюсь, что во всем Баллинасло кто-нибудь разбирается в ней лучше. А если найдется синяя — куплю ее для Дианы.

Они вернулись на пристань со свертками. Поскольку Джек, не зная, сколько они пробудут на берегу, не стал отправляться на сушу на своей гичке, им пришлось бы нанимать лодку. Здесь их заметила компания «сюрпризовцев», вернувшихся из увольнения к баркасу точно в срок. Они завидели их через всю площадь и проревели: «Не тратьте деньги на ялик, сэр. Давайте с нами».

Джек с удовольствием отправился с ними в демократичной корсарской манере, хотя и порадовался, что его не видят офицеры на службе с их официальными шлюпками. Впрочем, стоит признать, что после первого вольного, раскованного приглашения шелмерстонцы вели себя столь же чопорно и безмолвно, как любые старослужащие военные моряки.

Джек был совершенно прав, когда говорил, что Киллик относится к Стивену, как к своей собственности – он тут же затолкал доктора в каюту и заставил снять прекрасный сюртук из английского сукна, громко заявляя визгливым придирчивым тоном:

— Вы только посмотрите на эти пятна жира, они так глубоко въелись, что в них можно борозду прокладывать. А ваши лучшие шелковые бриджи, о Господи! Разве я не говорил вам класть пару салфеток, неважно, смотрит на вас кто или нет? Теперь бедняге Киллику придется все ночь тереть и скрести, и все равно они уже не станут прежними.

— Вот тебе коробочка португальского марципана, Киллик, — сказал Стивен.

— Я очень польщен, сэр, что вы помните, — ответил Киллик, который обожал марципаны. — Спасибо, сэр. Ну а теперь, когда вы надели старую одежду — чистую и сухую — с вами хочет побеседовать мистер Мартин.

В кои-то веки серьезный, частный разговор не требовалось вести ни на топе мачты, ни в самом отдаленном уголке трюма, Стивен и Мартин свободно владели латынью и, несмотря на варварское английское произношение последнего, прекрасно понимали друг друга.

— Стэндиш попросил меня обратиться к вам, поскольку вы, как никто другой, знаете капитана Обри. Думаете, он согласится принять отставку казначея? По словам Стэндиша, вы говорили ему, что нет лекарства от морской болезни, — сказал Мартин.

— Именно так.

— И хотя он сильно любит море, но очень хочет избежать повторения тех страданий, которые претерпел, если капитан согласится освободить его от должности.

— Я не удивлен. Он настолько обессилел, я никогда не видел ничего подобного. Но меня удивляет внезапность его решения. Он внимательно и с живым интересом слушал все наши объяснения при отплытии и прекрасно знал о том, что ему предстоит пережить и, скорее всего, не один раз.

— Да. Меня это тоже поразило. Но он всегда был странным, непостоянным созданием.

— Мне кажется, он так же внезапно отказался от должности священника англиканской церкви, изумив своих друзей.

— Это не совсем то же самое. Чтобы получить приход, он должен был письменно согласиться с тридцатью девятью статьями, а тридцать первая описывает мессы как, простите, богохульные сказки и опасную ложь. Когда он дошел до нее, то сказал, что не может под этим подписаться, забрал шляпу, откланялся и ушел. В то время он был влюблен в одну молодую католичку, но не знаю, повлияло ли на принятое им решение это или что-то другое. Мы никогда не говорили на эту тему, не были настолько близки.

Стивен промолчал, а через мгновение сказал:

— Если капитан Обри его отпустит, чем он займется? Если я не ошибаюсь, у него нет никаких сбережений.

— Он вроде собирается, по примеру Голдсмита, устраивать дискуссии в университетах и тому подобное, да играть на своей скрипке.

— Да поможет ему Господь. Не думаю, что появятся какие-то возражения по поводу его ухода с корабля, хотя скрипач он великолепный.

Они переглянулись, и Мартин сказал:

— Бедняга, боюсь, он сам сделал себя изгоем на корабле. В Оксфорде он был совсем другим человеком. Думаю, ему было одиноко после университета и всего этого бессмысленного учительства.

— На некоторых это действует как яд, делая их неприспособленными к жизни в обществе взрослых людей.

— Именно так он себя и чувствовал. Он боялся, что ни для кого больше не будет приятной компанией. Купил книгу с шутками. «Я намереваюсь рассмешить всех за столом», — говорил он. Но, честно, думаю, причина все-таки в морской болезни, хотя, возможно, пара едких упреков в кают-компании могла заставить его принять такое решение.

— В любом случае, благородно с его стороны чувствовать себя настолько обязанным капитану Обри и не уходить с корабля без его разрешения.

— Да, он всегда был благородным человеком. — После долгой паузы Мартин добавил: — А вы не знаете, в котором часу утром открывается почтовое отделение? Мы провели так много времени в Ирландском море, что наверняка нас уже ждет пакет с почтой или даже несколько. Не терпится узнать новости из дома.

— Оно открывается в восемь. Я буду там, как только отобьют склянки.

— Я тоже.

Так они и поступили, но пользы это не принесло. Для Мартина не прибыло ничего, а для доктора Мэтьюрина — лишь два письма. Джек тоже получил парочку из Хэмпшира. Следуя привычке, они читали письма за завтраком, обмениваясь семейными новостями. Стивен едва сломал сургуч на первом, как с редкой для него страстью воскликнул:

— Клянусь честью, эта женщина упряма, как аллегория на берегах Нила [9].

Джек не всегда быстро соображал, но в этот раз моментально понял — Стивен говорит о жене:

— Она сняла Барэм-даун?

— Не просто сняла, она его купила, — и вполголоса добавил: — Скотина!

— Софи все время повторяла, что Диане очень по душе пришлось это место.

Стивен продолжил чтение, а потом добавил:

— Но до нашего возвращения жить она собирается с Софи. Туда она отправляет Хичкока и несколько лошадей.

— Тем лучше. Стивен, она тебе рассказала, что во вторник на кухне взорвался водогрейный котел?

— Рассказывает прямо сейчас — слова передо мной. Дружище, многое все-таки стоит сказать в пользу жизни в монастыре.

Следующее письмо, написанное в замечательно нелюбезном деловом стиле, в котором его банкир достиг высокой степени совершенства, нисколько не примирило Стивена с судьбой. Отправитель свидетельствовал своё почтение и заверял, что является скромным и покорным слугой адресата, однако вопросы либо игнорировал, либо давал не относящиеся к делу ответы. Там, где речь шла о неотложных проблемах, он сообщал, что «распоряжения будут должным образом выполнены». Далее он наверняка принесёт извинения за утерю бумаг или документов и выразит сожаление, что они так и не попали в нужные руки, временно затерялись, и он очень огорчён, что это может стать причиной неудобств. Советы по финансовым вопросам были уклончивы, полны оговорок и бесполезны, а язык письма — некорректным и напыщенным.

— Ах, где бы найти Фуггеров, истинных Фуггеров, — произнёс Стивен.

— Два письма доктору, если позволите, сэр, — произнес Киллик, заходя в каюту с усмешкой на обычно недовольном лице. — Вот это доставили черт-те как — кучка «омаров» притащила его к правобортному трапу. А вот это пришло с приличным лиссабонским катером с фиолетовым тентом, и вручили его достойно.

Киллик уделил немного внимания печатям на конвертах. Первую он узнал — английский герб на черном сургуче. Вторую, фиолетовую, он вообще не понял. Но обе печати выглядели важными — естественно, он озаботился узнать содержимое писем. Замешкавшись на приемлемой дистанции, он услышал возглас Стивена: «Радуйся, Джек! Сэма производят. Епископ его рукоположит двадцать третьего».

Для Джека слово «производство» окружал нимб. На флоте его использовали в двух значениях. Первое (великое счастье) — получение лейтенантского патента. Второе (величайшее счастье) — назначение пост-капитаном. Но все же мир, в котором он вырос и который все еще крепко за него цеплялся, рассматривал папистов с неодобрением — лояльность сомнительная, обряды иностранные, а Пороховой заговор и иезуиты обеспечили плохую репутацию. Хотя Джек без особых усилий мог принять Сэма в качестве монаха или служки, но полноценный папистский священник — это совсем другое дело. Но всё же он обожал Сэма, и если такое повышение ему в радость...

— Эх, будь я проклят, — воскликнул он, вместив в эти слова все эмоции. — Что такое, мистер Вест?

— Прошу прощения, сэр, но прибыл начальник порта.

Когда Джек ушел, Стивен открыл второе письмо. Оно оказалось из посольства, и в нем просили прибыть как можно скорее.

— Вот ваш поношенный сюртук, сэр, — обратился к нему Киллик. — Над другим я неплохо поработал, но он еще не высох, а в темной старой церкви этот пойдет. Катер как раз на воду спускают.

Так оно и было, судя по ритмичным выкрикам, освященным временем проклятиям и звукам ударов. Когда Стивен — аккуратный, причесанный, в свежезавитом парике и в чистом шейном платке, поднялся на палубу, ирландцы, поляки и католики из северных графств, отправлявшиеся на мессу за Падина, уже заняли места в катере. Оделись они по-выходному — широкополые белые соломенные шляпы, зеленовато-синие, будто холмы Уотчета, куртки с латунными пуговицами, черные шелковые шейные платки, белые парусиновые брюки. Но в то же время никакой тесьмы в швах или разноцветных лент — степенная роскошь.

Мэтьюрин раскланялся с начальником порта, получил разрешение сойти на берег у Обри и спустился по борту, едва ли задумываясь о перекладинах или фалрепах — разум его блуждал вдали. Они переправились на берег, оставили катер под присмотром двух вахтенных и двинулись вперед без намека на строй, глазея на странно одетых португальцев, пока не дошли до бенедектинской церкви. Здесь, после того как передали святую воду, всё стало будто как дома — они слышали те же слова, те же хоралы, видели те же формальные культовые движения и чуяли тот же самый ладан, что и всегда.

Месса закончилась, они поставили свечи за Падина и вышли из прохладного, мягко освещенного привычного мира без времени на ослепительный солнечный свет Лиссабона, в совсем новый город и для многих незнакомый.

— Хорошего вам дня, — попрощался Стивен. — Уверен, вы не забудете дорогу к шлюпке — прямо вниз по склону холма.

Он же пошел вверх, в сторону посольства, а разум его все быстрее и быстрее возвращался к мирским делам.

Швейцар с некоторым сомнением посмотрел на поношенный сюртук. Под ярким солнечным светом видно было, что он побурел и истончился. Но визитную карточку Стивена швейцар все-таки передал, и вскоре в спешке выбежал первый секретарь.

— Мне очень жаль, что его превосходительство утром оказался не в лучшей форме, но я должен сообщить, что приглашение в Монсеррат можно с полной уверенностью принять, и, если пожелаете, для этого будет предоставлен эскорт. Экипаж, разумеется, тоже.

— Буду премного благодарен за экипаж. Но, может, все же резвая лошадь, если такую можно выделить, окажется быстрее и вызовет меньше подозрений.

— Разумеется.

— И могу ли я попросить вас отправить сообщение на корабль?

— Что поделать, дорогой Мэтьюрин, — воскликнул сэр Джозеф со ступеней Квинты. — Боюсь, что поездка выдалась чудовищно жаркой.

Стивен спешился, лошадь увели, и сэр Джозеф продолжил:

— Вы меня когда-нибудь простите? Я так запутался, так вымотался, ко времени прибытия сюда в голове царила такая каша, что я отправил Каррика с пустыми руками. Письмо к вам все еще у меня в кармане, я его вам покажу. Пойдемте, зайдем внутрь, скроемся от солнца и выпьем лимонада или индийского эля, или ячменного отвара — чего изволите. Может, чаю?

— Если вас это устроит, я лучше бы посидел на траве в тени у ручья. Пить мне вовсе не хочется.

— Прекрасная идея.

Когда они вместе шли к ручью, сэр Джозеф спросил:

— Мэтьюрин, почему вы так странно несете шляпу? Если бы я шел по такой жаре с непокрытой головой или даже в коротком парике, то свалился бы замертво.

— В ней сидит насекомое, я его вам покажу, когда мы сядем. Вот отличное место — зеленые листья над головой, трава приятно пахнет, ручей журчит.

Он раскрыл сложенную шляпу, вынул из нее носовой платок и расстелил на земле. Существо, в целом не пострадавшее, грациозно покачивалось на длинных ногах. И впрямь очень крупное насекомое — зеленоватое, с огромными усиками и непропорционально маленькой, покорной и довольно глупой мордой.

— Ей-богу, — воскликнул Блейн, — это же не богомол, но все же...

— Это дыбка степная.

— Конечно, конечно. Я видел их на рисунках, но ни разу — заспиртованными или хотя бы засушенными, не говоря уж о живых и качающихся в мою сторону. Какое великолепное насекомое! Только взгляните на эти опасные зазубренные конечности! Две пары! Где вы его нашли?

— На обочине дороги прямо за границей Синтры. Ее, если позволите мне побыть педантом. В этих краях отмечаются только самки. Они размножаются партеногенезом, что, конечно, должно облегчить некоторые трудности семейной жизни.

— Да, это я помню из статьи Оливье. Но вы же не собираетесь позволить сбежать такой-то редкости?

Дыбка уверенно шагала с платка в траву.

— А всё же позволю. Кто не без суеверий? Мне кажется, если я ее отпущу, это благотворно повлияет на результат нашей встречи. Полагаю, что в Португалию вас привели вовсе не мелочи.

Блейн следил за дыбкой, пока та не скрылась в стеблях травы, а потом решительно отвернулся.

— Нет, Богом клянусь. Не так давно на нас обрушились небеса, разверзлись и обрушились. Испанский посол заявился в Форин-офис и спросил, правдив ли доклад о том, что «Сюрприз» снаряжен и отправлен для поддержки повстанцев или потенциальных повстанцев, сепаратистов, в испанских владениях в Южной Америке. О Господи, сказали ему, конечно же нет. «Сюрприз» — всего лишь приватир, один из многих, он отправляется охотиться на американских китобоев и торговцев с Китаем, а также на французов, если повезет их повстречать. Совершенно абсурдный доклад возник, видимо, из-за путаницы с действительно готовившейся именно с этими целями французской экспедицией. Ее задержал захват «Дианы», которая и должна была доставить туда французских агентов. В доказательство (если вообще нужны доказательства против такого крайне тяжелого и чудовищного обвинения) можно предоставить документы, захваченные на французском фрегате. Испанца, может быть, и не удалось полностью убедить, но потрясти точно удалось. Он заявил, что будет крайне рад ознакомиться с любыми свидетельствами. Особенно с теми, что изобличают вступивших в переписку с французами, нашими общими врагами. Посол выразил определенное удивление по поводу того, что о содержании этих документов ему не сообщили ранее. Но это с легкостью списали на чрезвычайную затянутость британских официальных процедур.

Блейн снял ботинки и чулки, передвинулся немного вперед по траве и опустил ступни в ручей.

— Какое же облегчение. Мэтьюрин, из Ла-Коруньи я ехал как в аду. Спал в экипаже, трясся по ужасным дорогам, на которых иногда восемь и даже десять мулов не тянули. Жара, пыль, отвратительные трактиры. Колеса слетают, оси ломаются. Кругом разбойники, огромные, отрезанные от армии отряды французов и их оставшиеся без оплаты наемники. Собственная армия вынуждает нас ехать в обход, загоняет в тупики и на горные тропки. Яростное французское наступление нас едва не отрезало. В чае и кофе — козье молоко. Но хуже всего — постоянная спешка, усталость и жара. Мухи! Простите еще раз за глупость с Карриком. Простите за то, что мой доклад о ситуации — непоследовательный, фрагментарный, беспорядочный. Для столь сложной темы нужен ясный ум, а не тот, который только что протащили по камням и пустыням, опозорившим бы даже Эфиопию.

— Без сомнения есть существенные причины, по которым вы не воспользовались пакетботом или одной из адмиралтейских яхт.

— Две серьезных причины. Первая — хотя пакетбот в действительности достиг Лиссабона задолго до меня, не было никакой гарантии, что он не стал бы месяц ждать ветра. В то время как оказавшись на испанской земле, я мог быть уверен — упорство доведет меня до Португалии за ограниченное время, если я выживу. Вторая — хотя путешествие и было похоже на пребывание в чистилище, но я все же предпочитаю его морскому плаванию. Я страдаю от тяжелейшей морской болезни, и уж точно бы упустил какие-нибудь важные детали в текущей ситуации.

Блейн сидел с ногами в воде, упорядочивая в мыслях последовательность событий.

— Вы уже должны были бы понять, что причинившие наибольший вред сведения могли попасть к испанцам только от одного из немногих, осведомленных о вашей экспедиции. Почти наверняка от покровителя Рэя и Ледварда, позволившего им сбежать из страны. Мы с Уорреном подозревали, что доклад все-таки будет направлен, и вот почему я так настаивал на встрече с вами в Лиссабоне.

— Примерно так я себе и представлял ваши мотивы. Тем же образом я с самого начала считал, что наше плавание в Южную Америку также нацелено на противодействие влиянию Бонапарта в регионе. Ваши предыдущие отсылки к «Диане» только укрепили это мнение. С моей личной точки зрения конфликт с Францией имеет первостепенную важность.

— Конечно, так и есть, и будет снова — в том же регионе, надеюсь. Но сейчас нам необходимо сравнять с землей этот доклад и дискредитировать источник информации. «Сюрприз» должен продолжить плавание, демонстративно занимаясь приватирством и избегая любых контактов со сторонниками независимости.

Последовала пауза. Стивен заметил, что Блейн с недоумением его разглядывает, склонив голову набок, но никаких замечаний не сделал. После того как прохладный ветерок всколыхнул листья, Блейн продолжил:

— Хотя вы с Обри не будете задействованы в этом полушарии, надеюсь, если вы согласитесь с моим планом, то еще больше окажетесь занятыми в другом. Французы узнали, возможно из того же источника, покровителя Ледварда, что наши позиции на Яве и в Ост-Индии в целом сильны лишь на бумаге. Так что они направили миссию к султану Пуло Прабанга, одного из пиратских малайских государств в Южно-Китайском море, уговаривая вступить с ними в союз. Они предлагают строить и снаряжать корабли достаточно крупные, чтобы можно было захватывать наших ост-индцев на кантонском маршруте. Так они могут перерезать Компании горло. Владения султана лежат практически на маршруте ост-индцев, у него есть великолепная гавань, тиковые леса и все, что только можно пожелать. Вдобавок население султаната — закаленные малайцы-мореходы. Пока что они ограничивали себя местными судами и пиратством в умеренных масштабах — китайские джонки, изредка — арабские дау. Французы же послали корабельных мастеров, инструменты, материалы, орудия и деньги. Официальный представитель — Жан Дюплесси, практически пустое место. Делами на самом деле заправляет Ледвард. Бо̀льшую часть юности он провел в Пенанге. Мне рассказывали, что по-малайски Ледвард говорит, как местный. В любом случае, мне известно, что он там занимал важный пост в Компании, а кроме того, это исключительно способный переговорщик. Французы заодно послали и Рэя, скорее, чтобы избавиться, нежели в надежде извлечь выгоду. Как только он утратил ценность, в Париже с ним начали обращаться с пренебрежением и неуважением. А Ледвард определенный авторитет сохранил.

Блейн остановился, чтобы снова собраться с мыслями, но, покачав головой, предложил:

— Вы не против вернуться в дом? Если мне дадут кружку чая, добрую кружку лондонского черного чая, я смогу собраться с мыслями.

— Конечно. На свежем воздухе я хотел всего лишь выпустить дыбку. И если мне позволена будет роскошь бокала белого вина, я с радостью подожду, пока вы пьете чай. В спроектированном Бекфордом [10] месте можно надеяться на хорошее вино.

— Вы когда-нибудь читали «Ватека»?

— Пытался, по рекомендации людей, чьи вкусы уважаю.

В невероятно длинной прохладной галерее на северной стороне здания сэр Джозеф пил чай, а Стивен — вино. Ряд окон выходил в сады, на лужайки с тремя ручьями, журчащими сквозь траву, рощицы и величественный лес на пригорке вдали. Противоположную стену украшали большие картины, в основном современные и аллегорические. В столь обширном пространстве два сидевших в английских креслах человека казались несущественными. Здесь можно было говорить, не опасаясь быть подслушанным.

— Разумеется, — продолжил Блейн, — мы планируем собственную миссию. У нас есть кому ее возглавить. Зовут его Фокс. Как-то раз я его приглашал на обед в клуб Королевского общества, а потом вы слышали его доклад о распространении буддизма на восток и последующем взаимодействии с брахманизмом и исламом.

— Разумеется. Человек исключительных достоинств.

— Именно так, исключительных достоинств. Но все же его никогда высоко не ценили. Вечно исполняющий обязанности, всегда на временных должностях, вечно переназначаемый в другие структуры. Может быть, у него и есть некоторая нехватка хороших манер... некоторые странности... определенная горечь из-за жажды признания. Но имеют место и без сомнения примечательные способности. После такого предприятия его и произвести могут. Он, кстати, друг Раффлза, губернатора Явы, еще одного интересного человека.

— Так я и слышал. Этого джентльмена не встречал, но видел некоторые его письма к Бэнксу: они подумывают основать зоологическое общество.

— Фокс когда-то некоторое время пробыл в Пенанге, именно он сообщил мне эту часть сведений про Ледварда.

Они надолго замолчали. В комнате стало так тихо, что слышалось воркование горлицы где-то вдали.

— Естественно, — продолжил Блейн, допивая чай, — нашего посланника мы должны доставить до того, как французы обратят султана в свою веру, и он подпишет договор. Это вполне возможно, если приложить должные усилия. Хотя у них есть преимущество, Фокс и все остальные авторитеты заверяют меня, что у властителей вроде этого султана договоры не заключаются без обсуждения, длящегося месяц-другой. Поскольку Зондский пролив контролируем мы, французам придется отправляться далеко-далеко в обход. Это возможно. Их можно расстроить, обойти, нанести поражение. Сейчас я расскажу, как, по-моему, это должно случиться. Я же уже объяснял всю важность того, чтобы обезвредить южноамериканский доклад?

— Предельно ясно.

— Что ж, очень хорошо. Теперь, согласно моему плану, «Сюрприз» продолжит свои открыто заявленные действия под командованием старшего офицера и с текущей командой. Секретные договоренности о его найме остаются в силе. А вы и Обри доставите посланника в Пуло Прабанг на «Диане» — ее зачислили в состав флота. Ради сохранения лица мы хотели подождать какой-нибудь победы, чтобы обнародовать новость о восстановлении Обри. Но теперь имеется договоренность, что интересы государства требуют открыто, публично, практически напоказ восстановить его на службе и дать это назначение. Что может еще убедительнее доказать, что никто из вас не направляется в Перу?

Стивен кивнул.

— Это еще не всё, — продолжил Блейн. — Предположим, что в способных руках капитана Пуллингса (наконец-то вспомнил, как его зовут) «Сюрприз» отправится в Тихий океан. Там, выполнив то, что он очевидно должен сделать, он отправляется на заранее оговоренную точку встречи. Предположим, что «Диана», разобравшись с ситуацией в Пуло Прабанге, встречает «Сюрприз» в этой точке. И вы можете вернуться в Южную Америку, таким образом получив возможность скрытно провести хотя бы некоторые из запланированных нами встреч. Что на это скажете, Мэтьюрин?

Стивен некоторое время смотрел безо всякого выражения, а потом ответил:

— Грандиозный план. Я за него. Но не могу отвечать за Обри.

— Конечно же, не можете. Но ответ нужен в течении двух дней, не более. Естественно, я не знаю Обри так же, как вы, нас не объединяют тысячи совместно пройденных миль. Но в его ответе я не сомневаюсь.