Самурайша

Глава 19

1991

— Спрашиваю в последний раз, Эрик: что на вас нашло? — Кулак Мосли с грохотом обрушивается на стол.

Он тут же отдергивает руку, едва не задохнувшись от брезгливости: столешница покрыта чем-то липким, а Мосли одержим чистотой.

— Вы хоть изредка убираете квартиру? — возмущенно бурчит он.

— Никогда не убираем! — признается Эрик. — Семейная традиция. Когда мой отец еще жил во Франции, стены над лестницей в его доме украшали абстрактные барельефы. Они были там всегда и считались частью декора, пока однажды мой друг ботаник не открыл отцу глаза: оказывается, барельефы были вовсе не барельефы, а гигантские грибы.

— Какой ужас! Надеюсь, ваш отец счистил эту дрянь со стен?

— Вовсе нет. Он считал их частью дома, ведь они никогда никому не мешали. Но отец совершил ошибку. Грибы-захватчики так разрослись, что воевать с ними было бессмысленно — пришлось разрушить дом. Однако вы пришли не ради разговоров о моем отце…

— Это, конечно, не мое дело, но, судя по всему, беспорядок давно одержал в вашем доме полную и безоговорочную победу… — Мосли удрученно вздыхает. — Могу я помыть руки?

Эрик указывает импресарио дорогу в ванную.

— Возьмите это полотенце, оно только что из прачечной.

— Прачечная! У вас нет стиральной машины?

— Была когда-то давно. Мы ее отдали — инструкция оказалась на немецком. Ни один из нас по-немецки не говорит.

— Но ваша жена японка, Эрик! Ее соотечественники моются, прежде чем принять ванну! Такой чистоты, как в японских отелях, нет нигде в мире. Хисако не занимается домом?

— Хисако еще меньшая японка, чем вы. Когда становится слишком грязно, мы просто переезжаем. Если вы так страдаете, можем побеседовать в баре на углу.

Эрик говорит вполне искренне, но Мосли не готов смягчиться. Со вчерашнего вечера его так достали звонками и факсами, что он предпочел сбежать из своего офиса и приехать к Бернеям.

— Будем считать вчерашний инцидент случайностью. Черной дырой, как вы это назвали. Допустим, что на прошлой неделе вы случайно прервали запись в студии. Можете пообещать, что возьмете себя в руки прежде, чем дуэт Берней объявят «ненадежным»?

— Я ничего не могу обещать. Вы прекрасно знаете, что я не властен над собой.

— Что произошло на самом деле, Эрик? Мне вы можете признаться!

— Не знаю.

— Какое счастье, что Хисако продемонстрировала истинно самурайское хладнокровие.

— Я никогда ей этого не прощу.

— Без нее мы потеряли бы всю выручку. Триста двадцать тысяч франков долой, это вы понимаете?

— Только о деньгах и печетесь, Мосли! Вы мне отвратительны…

— А вы, Эрик, законченный эгоист и неврастеник.

— Да что вы знаете о моих настроениях?

— Прекрасно, будем говорить на профессиональном языке. На 15.10 сегодняшнего дня ситуация такова, какой ее описали газеты, надеюсь, вы их читали. Музыкальный мир все знает и реагирует соответствующим образом. За вчерашний день я получил с десяток предложений о сольных концертах Хисако. Что я должен отвечать?

— Вы с Хисако уже сговорились за моей спиной. В том, что вчера случилось, виноваты вы один — заявились перед концертом в артистическую и мучили меня разговорами об этом чертовом платежном распоряжении! Вы все предусмотрели. Хотите разбить наш дуэт, разрушить наш брак…

— Скажите еще, что я собираюсь переспать с вашей женой!

Мосли мгновенно пожалел о своих словах: Эрик готов был испепелить его взглядом, полным первобытной ярости и жгучей ненависти. Мосли понял, что попал в больное место, однако извиняться не собирался. Лучше уж высказать все до конца и убраться подобру-поздорову.

— Выбирайте, Эрик. Будете и впредь срывать концерты — погубите дуэт Берней, — продолжал он, демонстрируя чудеса героизма. — Но тогда уж не мешайте жене играть сольные концерты. Вы уже привыкли жить на широкую ногу, да и налоги за прошлый год еще не заплатили. Есть и другое решение. Будем считать, что вчера просто был не ваш день. Вы поблагодарите жену за то, что спасла ситуацию, и дуэт продолжит концертировать так, словно ничего не случилось.

— Не смейте указывать, что я должен делать!

— Я — ваш агент.

— Агента можно сменить. Кстати, я давно об этом думаю. Вы лезете во все наши дела, ведете себя, как нянька, занимаетесь налогами, банковскими счетами.

— По вашей же просьбе, Эрик! Не смейте попрекать меня тем, что я делаю для вас с Хисако, раз уж вы не способны сами о себе позаботиться.

— Убирайтесь! Не желаю вас больше видеть!

— Осторожно, Эрик. Вы готовы принять самоубийственное решение! Воля ваша. Но не губите Хисако. Если мы не придем к согласию, ваша жена узнает о выплатах, уж будьте уверены!

— Это шантаж!

— Нет, я пытаюсь защитить вас от себя самого.

— Вы ничего не знаете о выплатах!

— Мне известны размер и имя получателя — ваша жена может захотеть выяснить больше.

Эрик придвигается к Мосли, тот в испуге отклоняется, но Берней всего лишь взглядом умоляет не выдавать его тайну. Нет ничего страшного в том, что он посылает кому-то немного денег. Кому-то, кто хотел ему навредить. Не стоит расстраивать Хисако. Все уже улажено. Он перестанет платить. Нет, ему не нужна помощь. Они дадут оставшиеся концерты с шубертовской программой, и критики снова назовут дуэт Берней одним из лучших в мире. Эрик обещает, клянется, просит верить ему, удерживает Мосли за плечи, как будто прикосновение к огромному здравомыслящему толстяку успокаивает его. Мосли дает слово, что ничего не скажет, Эрик может положиться на него как на вернейшего из верных друзей. Даже если ради этого придется чуточку предать Хисако.