Самый лучший комсомолец. Том седьмой

Глава 19

Просыпаться под детский смех и радостные возгласы — что может быть лучше? Нет, когда ты, например, пришел с долгой и тяжелой ночной смены, такие моменты раздражают и вызывают желание забиться в звуконепроницаемый бункер — это в лучшем случае — но здесь ситуация совсем другая. Во-первых, и так пора вставать — будильник прозвенел меньше минуты назад, но я его выключил в надежде подремать еще пару минут, прежде чем меня гораздо более приятным образом разбудит Виталина. Во-вторых — я же сам построил эко-парк «Пруд», и именно оттуда щедрым потоком льются жизнерадостные звуки.

Открыв глаза, увидел деревянный «потолок». Давненько в старой квартире не ночевал! Потянувшись, ощутил «чмок» в щеку и дуновение ветра — Вилочка выбралась из-под одеяла и пошла в ванную. Встав с дивана, подошел к окну и с удовольствием понаблюдал катающихся с горок — весна до них еще не добралась — и бегающих друг за другом, детей. А вон там на поняшке катают девочку — это уже платная услуга, пять копеек за маленький круг, десять — за большой. У меня по всему Союзу почти тысяча лошадок — из Монголии привезли, там пони исторически обитают — примерно на такого же размера лошадях на мою многострадальную, но неизменно богоспасаемую Родину набегали монголо-татары и прочие половцы. Вот еще хорошая сценка: семья из четырех человек попросила прохожего сфотографировать их у ледовой фигуры жар-птицы. За эту птицу студент-скульптор главный приз выхватил, пятьсот рублей, которые, по слухам (то бишь по сведениям из папочки) они всей общагой пропили за четыре дня. Экономные!

— Любуешься делом рук своих? — спросила вернувшаяся в комнату Виталина.

— Интеллекта и кошелька! — обернувшись и запрыгнув задницей на подоконник — холодный, блин! — поправил я. — Новый халатик?

— Новый, — улыбнулась Виталина и повернусь вокруг своей оси, дав полюбоваться нежно-розовым атласным халатиком и немножко белыми трусиками — подол-то короткий. — Нравится?

— Главное, чтобы тебе нравилось, — неосторожно ответил я.

— Сегодня не дам, — лязгнула она металлом в голосе и ушла из комнаты.

Шутит. Или нет? Пойду-ка на всякий случай расскажу, как ей этот халатик идет.

Через сорок минут мы вышли из подъезда.

— Серега! — раздался знакомый голос.

Повернувшись направо, я с широкой улыбкой пошел навстречу рыжему Вовке. Вырос мой первый в этом мире друг, мне до подбородка достает уже. Выглядит зачетно — в джинсах, импортном пальто и супер-модной лыжной шапочке с помпоном. На ногах — чешские ботинки, аж бликуют на солнце — видно, что хозяин о них заботится. Поручкались, обнялись.

— Здрасьте, — смущенно поздоровался он с Виталиной.

— А, внештатный агент! — сымитировала она узнавание. — Здравствуй. Как твои дела?

— Да я нормально, — пожал он плечами. — Гулять вот иду, а тут — вы.

— Это ты хорошо нас разглядел! — одобрил я. — Соскучился по тебе ужасно, — поведал чистую правду. — У тебя же каникулы скоро?

— Две недели осталось, — подтвердил он.

— А давай ко мне в Хрущевск на каникулы? — предложил я. — Погуляем, поговорим нормально, на Китай в бинокль посмотрим. В «Одиссею-2» поиграем, — последний аргумент заговорщицки шепнул на ухо.

— Уже сделали? — обрадовался он.

— В целом — ага, — подтвердил я. — И еще пару прикольных штук, секретных.

Давно нормальным ребенком не был, а хочется! Вот с Вовкой в компании и оторвусь. Может и в неприятности какие без долгоиграющих негативных последствий влипнем.

— Я бы поехал, — улыбнулся он. — Правда давно не виделись. Тебе Артем пишет?

— Пишет, — подтвердил я. — Районные соревнования армейские выиграл, теперь на округ метит.

— И мне пишет, — покивал Вовка. — А фотки-то какие! И раньше здоровый был, а теперь вообще!

— Тяжеловес! — цокнул я языком. — О, а ты вечером сегодня занят? Мне пленку привезут с боксом американским, Мухаммед Али против Джо Фрейзера.

— Али знаю! — просветлел Вовка. — Во сколько? — не дожидаясь ответа, отвел глаза и смущенно спросил. — А можно я не один приду?

— Можно, — первым делом разрешил я. — С девушкой?

— С Наташкой, — вылезла на его лицо широченная улыбка. — Ты ее не знаешь — она подруги маминой дочка, в гости к ним ходили, познакомились. Дружим теперь.

— Это хорошо, — одобрил я. — С меня торт, с вас — газировка.

— Идет! — хлопнул по протянутой руке рыжий. — Это, бежать надо, а то она меня у метро ждет, — начал уходить. — Так во сколько?

— В семь, — ответил я. — Если ее мама волноваться будет, что поздно, скажи, что Наташу потом до дома КГБ довезет.

— Офигенно! — обрадовался отмазке Вовка. — Все, увидимся!

— Увидимся! — подтвердил я ему в спину и начал поднимать руку.

— Сейчас вытрешь воображаемую слезинку и скажешь что-то вроде: «как быстро растут дети», — ехидно предположила Виталина.

— Просто глаз чешется, — сориентировался я, «почесал» глаз, и мы сели в заранее заведенный охраной «Москвич», который понес нас в Министерство Культуры.

Первым делом, конечно же, едем на самый верх и приземляемся в коридоре на скамейку, ожидая назначенного времени. Скоротать его поможет знакомое лицо:

— Здравствуйте, Василий Петрович.

— Здравствуй, Сергей, — пожал мне руку хороший (потому что делает все, о чем я прошу) кинофункционер. — Здравствуйте, Виталина Петровна, — приложился к ручке.

— Как у вас дела? — спросил я.

— Дела идут замечательно, — улыбнулся он. — Дочка в седьмом классе уже, она у меня отличница, в актрисы метит, в кружок театральный ходит.

— Это очень хорошо, — покивал я. — Есть фотография?

— А как же! — оживился он, извлек из портфеля бумажник и вынул из него фотографию улыбающейся девочки с висящими по бокам симпатичной большеокой мордашки косичками.

— Кинематографичная, — похвалил я. — А сами вы как?

— Грех жаловаться, — признался он, убирая фотографию на место. — Повышение на прошлой неделе с товарищами обмывали, на днях в новую квартиру переедем, три комнаты.

А я ведь не просил — вот, что Сережа животворящий делает!

— Поздравляю, — от души порадовался я за него.

— Спасибо, — благосклонно кивнул он. — «Москва», говорят, на «Оскар» едет?

— Едет! — подтвердил я. — Пятнадцатого апреля церемония, будем по каналу «Восток» показывать. Не прямой эфир, к сожалению, но задержка в один день не так уж и страшна. Предвкушаю статуэтку за «Лучший иностранный фильм». В Госкино СССР фиг отдам, пусть у Владимира Валентиновича стоит — заслужил.

— Если получит — значит заслужил, — не рискнул спорить Василий Петрович, но рискнул заметить. — Он молодой, не испортился бы от такой высокой награды.

Такие люди не портятся — настоящий человек Владимир Валентинович.

— А мы его в деревню сошлем, — хохотнул я. — Комедию из сельской жизни снимать, я сценарий написал уже. Называется «Любовь и голуби».

— Красиво! — оценил функционер.

— Давайте вашу дочь на роль младшей дочери возьмем? — предложил я.

— Да я же без задней мысли, — смутился он. — Просто отцовской гордостью поделился.

— Я понимаю, — улыбнулся я. — Просто у нее фактура прямо подходящая.

— Постараюсь жену уговорить, — пошутил он.

— Следующий, — выпустив «отработанного» функционера, пригласила секретарша.

Василий Петрович поднялся на ноги и заговорщицки прошептал:

— Если время есть, после Михаила Александровича ко мне зайди, в четыреста седьмой кабинет.

— Зайду, — пообещал я.

Не просто так же зовет, интересно!

— Нобелевским лауреатам — комсомольский салют! — сунув голову в кабинет Шолохова, с улыбкой отвесил ему салют.

— И Хьюгистам на хворать, — постучав стопкой бумаги по столу, хмыкнул он. — С чем пожаловал?

— Три бумажки подписать, — ответил я, входя в кабинет.

— Ух, красивая! Как с тебя Аксинью писал, — отвесил вошедшей следом Вилочке комплимент Шолохов.

— Спасибо, Михаил Александрович, — поблагодарила она.

Мы сели напротив Министра культуры, и девушка достала из сумочки папку.

— Что там у тебя? — подвинул ее к себе, начал развязывать тесемки Щелоков.

— Товарищи документалисты зажали Павла Владимировича Клушанцева, — пожаловался я. — А я без него кино про космос снять не смогу. Хотят его запрячь на съемки кино про производство. Ну зачем там спецэффекты? Вот, запрос на Павла Владимировича составил, по которому он навечно прикрепляется к моим проектам, а в свободное время обучает молодежь, смену себе готовит.

— Давай, подмахну, — он подписал первую.

— Второе — «одобрямс» на мультипликационный фильм «Остров сокровищ».

— Одобряю, — расписался Шолохов.

— Третье — направление на рассмотрение в ЦК КПСС закона о введении возрастных ограничений на книжки с последующим ослаблением цензуры.

Заржав, Шолохов покачал на меня пальцем:

— Э, нет, такое я подмахивать не стану!

— Надо было вечером приходить, — вздохнул я.

— Хоть среди ночи подними — не стану! — ухмыльнулся он. — Наша культура всем принадлежать должна, от мала до велика, и пошлости с грязью в ней не место.

— Когда я «Тихий Дон» прочитал, я неделю спать не мог, — насупился я. — Сифилис снился.

Чистая правда — в прошлой жизни я был очень впечатлительным.

— И правильно! — не смутился Михаил Александрович. — На то и расчет — страшная болезнь, смертельная, ее бояться и надо!

— Что ж, — я сложил подписанные и неподписанный листочки обратно в папку. — Попробовать стоило.

— Стой, — он пришлепнул папку ладонью.

— Стою! — обрадовался я.

Шолохов достал неподписанный листочек и положил в ящик стола.

— Обоснование твое читал — капитализм, мол, ругать неудобно. Приспособленец ты, Сережка, постоянно классовой борьбой свои хотелки прикрываешь, — укоризненно посмотрел на меня.

— А что я сделаю, если дубьё партийное без полировки теорией вообще ничего не воспринимает? — пожал я плечами. — Шаг влево-шаг вправо, сразу визги «КОНТРА!!!». А сами-то че для страны сделали, кроме получения спецснабжения и перекладывания бумажек с места на место? Я, извините, настолько приспособленец, что меньше чем за три года активной деятельности больше миллиарда человек к Союзу намертво геополитически привязал. Валюты в бюджет как треть нефти приношу. Полторы тысячи жилых многоквартирных домов и частных домиков без счета наставил. С дефицитом в меру сил бороться помогаю, фрукты, б*ядь, экзотические в пионерлагеря вожу, туристов за бугор гоняю, чтобы комплекса неполноценности у сограждан не было — из-за него наши предатели «свободу» и выбирают. Плохо?

— Оправдываешься, значит совесть не чиста, — заметил Михаил Александрович.

— Ага, — подтвердил я. — Грешен и порочен.

— Таких хитрожопых как ты в тридцатые бы даже на производство не пустили, — добавил он. — Только лес валить, и то если пулю пожалеют.

— Хорошо, что я родился попозже, — нагло улыбнулся я. — Спасибо, что ругаете, от земли оторваться не даете.

— Клоун! — фыркнул Шолохов.

— С Никулиным выступал! — похвастался я.

— Слышал, — улыбнулся Михаил Александрович и посерьезнел. — Значит так, я этот год доработаю и на пенсию. Болею я.

— Жаль, — вздохнул я.

— Не жалей, помирать пока не собираюсь, — отмахнулся он. — Знаю, зачем поставлен — Федина сковырнуть. К осени сделаю, а за месяц до увольнения бумажку твою подпишу — как раз в ЦК рассмотреть успеют. Подарок тебе на Новый год будет.

— Спасибо вам большое и за то, и за это, — поблагодарил я.

— Был у нас Генсек-охотник с ружьем, а теперь Генсек-паук с карандашиком, — добавил он.

— Так лучше? — спросил я.

— Человек с карандашом там, — ткнул Шолохов в потолок. — Гораздо органичнее смотрится, чем человек с ружьем. Но карандаш опаснее — одним росчерком миллионы судеб поломать может. Хорошо, что паук сам мошек ловить не любит, а слушает сигналы. Внимательно на деда смотри, учись — мы уйдем, ты останешься. Понял?

— Понял, — подтвердил я.

— Все, беги, дел много.

— До свидания, Михаил Александрович.

Покинув кабинет, мы отправились на четвертый этаж.

— Благословил меня живой классик на царство, — поделился я радостью с Вилочкой. — Приятно прямо.

— Не любит он тебя, — заметила девушка.

— Я ж не рубль, чтобы меня все любили, — пожал я плечами. — Полезность признает и хорошо. Повезло, что Федина еще больше не любит.

Двери лифта открылись, мы прошлись по коридору, и я постучал в четыреста седьмой кабинет.

— Да!

Зашли.

— Хороший кабинет, — похвалил я актуальную обитель Василия Петровича.

Квадратура увеличилась раза в два, прибавилось шкафов, на подоконнике — горшки с геранью, на стене — благодарственное письмо за подписью товарища Фурцевой. У стены же нашелся прикрытый для сохранности тряпочкой кинопроектор и сложенный белый экран на подставке.

— Не жалуюсь, — улыбнулся он. — Про Тарковского поговорить хотел.

— Про Тарковского поговорить я всегда рад! — хохотнул я, усаживаясь напротив. — «Солярис»?

— Снимает «Солярис», — кивнул функционер. — Тебе словами объяснить или посмотришь? — кивнул на проектор.

— Посмотрим, — решил я.

Василий Петрович подошел к шкафу, достал оттуда бобину…

— Помогу! — вызвался и пошел раскладывать экран.

— Угу, — одобрил он и «расчехлил» проектор, подкатив его к противоположной стене.

Вилочка тем временем задернула портьеры.

Функционер заправил пленку:

— Сцена планировалась, в зеркально-стеклянных декорациях. Семьдесят тысяч рублей на них угрохали.

— Солидно, — оценил я.

Не помню такой сцены в оригинальном фильме.

— Перерасход? Давайте покрою, — предложил я.

— Нет перерасхода, — покачал головой Василий Петрович. — Но сцена — замечательная, а он ее вырезать хочет.

Проектор затарахтел, и Василий Петрович кратко объяснил, что происходит на экране — я же типа не в курсе. Когда сцена закончилась, я подытожил:

— Жесть красиво получилось. Причины вырезания?

— Андрей Арсеньевич у нас противник «слишком красивого» в кино, — саркастично ухмыльнулся Василий Петрович.

— Надавлю оставить — обидится, — вздохнул я.

— Обидится, — подтвердил он.

— Феллини совковый, — приложил я культового кинодела. — Кино ж блин на три четверти визуал, что это вообще за придирка такая — «слишком красиво»?

Василий Петрович пожал плечами.

— Значит так, — выкатил я решение. — В кинопрокат пусть идет как Тарковский хочет. Мне, пожалуйста, копию вот с этой сценой в Хрущевск пришлите. Я до поры до времени на полочке подержу, а потом покажу по телеку, так сказать, «полную версию».

Она же пойдет на видеокассеты, когда технологию освоим.

— Обидится, — заметил Василий Петрович.

— Предварительно согласую по принципу «не нравится — отключим газ», — пожал я плечами. — Пряник тоже будет — я ему за отсутствие обиды денег на следующую высокохудожественную поделку дам. И на следующую, и на следующую. Если захочет ремесленником поработать — тоже добро пожаловать, работы непочатый край, а моих любимых Григория Николаевича Данелии и Владимира Валентиновича Меньшова сверхэксплуатации подвергать плохо. Пусть хоть три фильма в год клепает, благо награды приносят. Комедии не потянет — «низкий» жанр же, фу такое снимать, но какой-нибудь средней руки детектив, если над душой постоять, снимет. Он же невозвращенец потенциальный, причем титулованный и типа значимый. Настоящая идеологическая, блин, бомба — нам такого не надо. Если после карт-бланша на высокохудожественные высказывания все равно сбежит, мне будет чем перекрывать, с конкретными цифрами: столько-то миллионов на Андрея Арсеньевича ушло, а он не ценит. На Западе разочек денег на киношку подкинут, чисто ради приличий, оно неминуемо провалится, потому что такое нахрен никому кроме эстетов и сектантов от кинематографа не нужно, и больше не дадут — смысл?

— Хорошо, сделаю, — кивнул Василий Петрович.

— Спасибо, что рассказали, Василий Петрович. Я это ценю, — протянул я руку функционеру.

— Мы же здесь ради культуры, — пожав, улыбнулся он. — Сцена замечательная, мне за нее обидно.

— Обидно, — согласился я. — Гении порой, извините, себе в портки сами гадят. С этим ничего не поделаешь, придется нам стирать.

Под смех функционера мы вышли из кабинета и покинули Министерство культуры.

— К Носову? — спросила Виталина.

— К Носову, — подтвердил я.