Самый лучший комсомолец. Том седьмой

Глава 29

Семен Кузьмич, вопреки обыкновению, не улыбался. Владимир Семенович и того хуже — на его лице ясно читалось, что быть здесь он не хочет, и его откровенно прогнули. Кому такое будет приятно? Впрочем, выводы делать пока рано.

— В дом пойду, — заподозрила неладное и многоопытная Роза Михайловна. — Прохладно.

— До свидания, — улыбнулся я ей.

Она ушла в дом одновременно с появлением мужиков во дворе. Поднявшись на ноги, я помахал рукой, и получил в ответ пару кивков. Они подошли к беседке, товарищ Цвигун заявил:

— Сидите, а я переоденусь пойду, — и направился к дому.

Пожав плечами, я опустился на скамейку.

— Твоя махинация? — подозрительно прищурился Высоцкий, усевшись напротив.

— На кой оно мне? — ответил я вопросом на вопрос и подозрительно прищурился сам. — А может ваша?

— А мне на кой? — хмыкнул он, сложил руки на груди и окинул взглядом «поляну», разочарованно поморщившись.

Потому что ничего алкогольного на столе пока нет.

— Получается дедова, — развел я руками. — А на кой ему — не знаю, но догадываюсь. А вы?

— А я — знаю, — фыркнул он.

— Поделитесь?

— Дурачком перед кем попроще прикидывайся, — отмахнулся он.

— Ценит вас дед, уважает, — вздохнул я. — И на меня такое отношение проецирует: подразумевается, что мне обидно, что вы на меня дуетесь.

— Я дуюсь? — охренел от наглости Высоцкий.

— Вы же актер, — развел я руками. — Профессионально деформированы. На Первомае настолько старательно меня не замечали, что это заметили даже те, кто не хотел.

— То же мне физиогномист, — отвернулся Высоцкий.

— А мне на самом деле плевать, — продолжил я. — Я в параллельной реальности существую, специально, чтобы не напрягать никого — у меня свои дела, у творческой тусовочки — свои. Так, по делу иногда пересекаемся. Что ж, если никаких обид нет, предлагаю посидеть вечерок да разбежаться — дед больше влезать не будет, он человек совестливый, и сейчас очень грустит, что вас прогнуть пришлось.

— Меня и не такие прогнуть пытались, — ушел в стадию отрицания Владимир Семенович.

Тут из дома вышел переодевшийся в спортивные штаны, теплую тельняшку и куртку товарищ Цвигун. В руках — две бутылки вискаря, что вызвало легкое оживление Высоцкого.

— Буржуазируемся, — прокомментировал я выбор напитка.

— Сам просил, — хмыкнул Семен Кузьмич.

— А тебе не рано? — подколол меня Высоцкий.

— Х*ево мне, Владимир Семенович, — пока Председатель КГБ сворачивал крышечку, поведал я. — Учительница русского и литературы умерла, Виктория Викторовна. Беременность плохо прошла. А осеменителем мой горе-дядюшка приемный выступил, с которым я ее лично познакомил.

— Ты-то причем? — нацедил чуть-чуть в стаканы Цвигун. — Взрослые люди, сами за себя решать могут.

— Так, — кивнул я, достав из ведра с водой бутылку «Пепси». — Но все равно грустно, — разбавил содержимое своего стакана и брякнул туда пару кубиков льда из ведерка. — Вам намешать? — предложил остальным.

— Давай, а то мне много нельзя, — согласился Семен Кузьмич.

— Я лучше чистого, — отказался Владимир Семенович.

— Помянем хорошую женщину, — огласил я, и мы накатили не чокаясь. — Как там, в Иркутске? — спросил Высоцкого.

— Следишь? — хмуро спросил он.

— Товарищи следят, — покачал я головой. — А я так, подглядываю.

— Что за страна? — завладев бутылкой и налив себе половину стакана, вздохнул Владимир Семенович. — Стукач на стукаче и стукачом погоняет.

— Во Франции-то, понятно, такого нет, — ухмыльнулся я, ощущая победную поступь алкоголя по молодому и нетренированному организму.

— Есть, — неожиданно для меня признал Высоцкий. — Но только по делу, а у нас… — махнул рукой. — За Родину! — предложил тост.

— За Родину! — охотно поддержал я.

— За Родину, — присоединился Цвигун.

Выпили, закусили шашлыком.

— А где проходит грань между «по-делу» и «стукачеством»? — заинтересовался я.

— Когда кто-то ворует — это по делу, — пояснил Высоцкий. — А когда за мной «топтуны» днем и ночью ходят и тебе отчеты шлют — это «стукачество».

— Нет «топтунов», — отмахнулся я. — Мероприятия организовывает Госконцерт, вот они мне графики гастролей и присылают. Все, не только ваши.

— Зачем? — удивился Владимир Семенович.

— Чтобы я свои и Оли Кучер концерты назначал туда и тогда, где народ заскучал, — пояснил я. — Ну и так, из любопытства — статистику собираю, кто ленится, а кто — нет. Ленивых не трогаю, а трудолюбивых в Хрущевск зову, телеконцерты снимать.

— Врешь поди, — отмахнулся Высоцкий.

— Мне, как псу кровавого режима, веры нет, — ухмыльнулся Семен Кузьмич. — Поэтому промолчу.

— Обложили, — вздохнул Владимир Семенович. — За свободу!

— За свободу!

— За свободу.

Мой коктейль закончился, и обосновавшийся «на разливе» Высоцкий бахнул мне те же пол стакана, что и себе. Я был не против, но чистый вискарь пить морально и физически не готов. Разбавляем.

— Ты на Серегу посмотри, Володя, — решил поспорить Цвигун. — Вот его «обложили» — без охраны из дома выйти не может, в подъезде звено автоматчиков бдит. А ты — вон, гитару на плечо, и по Москве ночной бродить.

— Не ощущаю проблем, — поделился я чувствами. — Мое КГБ меня бережет! — неожиданно для самого себя хохотнул.

— Окосел, — прокомментировал Высоцкий. — Только у тебя-то охрана, а у меня — наружка.

И без тоста опорожнил стакан. Тоже глоточек сделаю, пожалуй — место для «Пепси» освобожу, а то крепковато.

— А как тебя такого важного без присмотра оставишь? — риторически спросил Цвигун. — На территорит страны — члена блока «НАТО», где агентуры вражеской как у дурака фантиков?

— Меня не завербуешь! — гордо заявил Владимир Семенович.

— Не завербуешь, — подтвердил Семен Кузьмич. — А вот подставить так, что сам не поймешь, как так вышло — запросто.

— Это как? — изобразил утрированное любопытство Высоцкий.

А чего это у меня так быстро коктейль кончается? Эх, собака, хорошо сидим! Не ляпнуть бы спьяну чего лишнего.

— Бушар Гуиллом — знаешь такого? — спросил Цвигун.

— Скажешь — агент ЦРУ? — фыркнул Владимир Семенович.

— МИ-6, — покачал головой Семен Кузьмич.

— Не поверит Владимир Семенович, — влез я. — В его глазах там не вражеская территория, а культурный центр с приятными в общении, воспитанными людьми — не нам, сиволапым, чета.

— Ты тему не переводи, — повелся Высоцкий. — Мне Бушар ничего не предлагал, вопросов скользких не задавал — в ресторане посидели и разошлись. Нормальный мужик!

— А ему ни предлагать, ни спрашивать и не надо, — спокойно ответил Цвигун. — Ты в НИИ Точмаш №67 выступал? Выступал! Как тебя там встретили рассказывал? Рассказывал. Поздравляю — имена двоих кандидатов наук англичанам выложил, а нам за тобой дерьмо прибирать пришлось. Рассказать?

— А расскажи! — с вызовом посмотрел на него Владимир Семенович.

— Двадцать второго марта, в восемь часов вечера, в квартиру Григория Андреевича Пирогова позвонило двое представившихся сантехниками «воров в законе», — начал излагать Цвигун. — Григорий Андреевич — чистейшей души человек — их впустил. Дальше ему голову разводным ключом проломили, жену с сыном в ванной заперли и вскрыли сейф со стратегического значения документацией. Вот тебе, бл*дь, и «нормальный мужик Бушар».

Высоцкий помрачнел и опорожнил стакан.

— Не верите, — вздохнул я. — Во народ, бл*дь, ворье им лучший друг и образец для подражания, Бушары — «нормальные мужики», а родному КГБ веры нет.

— Разводите меня, — буркнул Владимир Семенович, распечатав вторую бутылку. — Вор на врагов работать не станет — западло.

— Ржака! — хохотнул я и опорожнил стакан.

— А ты им верь больше, — посоветовал Цвигун. — «Понятия»… Ну-ка, Сережка, как ты там говорил?

— «Понятия» — комплекс примитивных психологических манипуляций, направленный на отжатие ништяков у «фраеров», — ответил я. — В качестве «ништяков» может выступать, например, жопа сокамерника. Находясь большую часть жизни в местах не столь отдаленных, человек начинает жить одним днем, по принципу получения как можно большего количества удовольствий «в моменте». Зазеваешься — натурально вые*ет. А когда в побег идут, частенько берут «консерву», которую съедают, если дела пойдут плохо. Хороши «понятия»?

— Ты-то откуда знаешь⁈ — не выдержал Высоцкий. — Молокосос! Ты хоть знаешь, каково в лагерях⁈ Есть понятия «воровские», а есть — «людские». Человеком оставайся и живи спокойно! А если фраер сам ботинки в «очко» проиграл, кто ему виноват? Не умеешь играть — не берись!

— Я умываю руки, — отмахнулся и опорожнил стакан. — Классическая проблема Советского интеллигента: видит перед собой социопата и теряет голову, как обезьянка перед удавом Каа, — щедро сдобрив сарказмом, продолжил. — Всю жизнь по лагерям! Ни дня в жизни не работал! Мужиков в жопы е*бет, чифир пьет да в карты играет — ну очевидный сверхчеловек и образец для подражания.

— Будет меня еще малолетка жизни учить! — презрительно фыркнул Высоцкий и налил мне и себе.

Семен Кузьмич так первую порцию и цедит — здоровье бережет.

— Кто-то же должен, — хрюкнул я, смешав коктейль.

— Ты вообще что о жизни знаешь? У тебя дед — Генеральный! — разверзлись надо мной гроздья гнева. — В телек пустили, шлюху КГБшную подставили, а ты за это сапоги лизать готов!

Раненный в самое сердце, я отодвинул стакан и предложил:

— Извинись.

— Пф! — Высоцкий опрокинул стакан.

— Тогда пойдем выйдем, — я снял часы.

— Детей не бью, — отмахнулся он.

— Сколько тысяч х*ев Мариночка отсосала за роли? — спросил я.

Подача прилетела куда надо:

— Сученок! Сам напросился, — Высоцкий тоже снял часы.

«Ролексы».

— Сережа, может не надо? — попытался предложить мирное решение Цвигун.

— Да не боись, я твоих мордоворотов и один раскидаю, — ухмыльнулся ему Высоцкий.

— Под мою ответственность, Семен Кузьмич, — попросил я, положив куртку на скамейку. — А товарищи вмешиваться не будут — это моё личное.

Высоцкий избавился от кожанки, и мы вышли из беседки на газон.

— По яйцам не бить, — выкатил правило Цвигун.

Жаль, очень хочется. Враскачку сократив расстояние, я выкинул обманку правой и не смог пробить левой — Высоцкий ждать не собирался, выкинув довольно сносный джеб. Моментально переключив паттерн, я схватил его за руку и взял на прием, в результате которого любимый Советский бард оказался на земле. Подскочив, он попытался пробить мне «крюка». Я увернулся, «провалив» Владимира Семеновича и встретив его рожу правым апперкотом. Нос хрустнул, но Высоцкому и не такое прилетало — разорвав расстояние и поливая газон капельками крови, он предпринял еще одну попытку, получив тычок в пропитую печень. Вискарик вылился на газон вместе с кусками шашлыка.

— Я доволен, — поделился я чувствами. — За Марину извини. Мир? — протянул Владимиру Семеновичу руку.

— Сопляк, бл*дь, — прохрипел он, вытерев рот и нос рукавом, с трудом разогнулся и пожал руку. — Твои научили? — спросил Цвигуна.

— Мои, — не стал скрывать он.

— Хорош, — хлопнул меня по плечу Высоцкий.

И мы пошли наполнять его опустевший желудок заново.

Пьяные пальцы задевали совершенно ненужные струны, но никого это не смущало:

— Какой-нибудь педальный конь К груди примеривал ладонь, И напоследок по цене сменил ей масть! [ https://www.youtube.com/watch?v=5MXzxHXRK0E&ab_channel=%D0%97%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D1%82%D0%BE%D0%A8%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BE%D0%BD%D0%B0] [Михаил Круг, «Летний день»]

— Душевно, сука, — смахнул выступившую слезинку Высоцкий.

Из носа Владимира Семеновича торчали ватки, под глазами наливалась синева, но нос ему вызвоненный из поликлиники хирург вправил — природная красота, прости-господи, не пострадала.

— Вот поэтому и нельзя такое петь! — заплетающимся языком — пятая бутылка вискаря в дело пошла, и, если бы не принудительно засунутая мне в рот Семеном Кузьмичом таблетка, я бы уже мирно дремал на скамеечке. — Яд почище морфия! Тот конкретного человека убивает, а «блатняк» — социум! Вот ты говоришь — «стукачи», но это же, блин, разрушение гражданского общества! По «понятиям» «терпила» не должен заявление писать — это ж «не по-пацански». Это вообще как? Мы тебя грабим, пи*дим, унижаем, а ты ничего не делай? Мы, бл*дь, не дети малые и не толстовцы пришибленные…

— Почему толстовцы? — перебил Высоцкий.

— Потому что Лев Николаевич концепцию христианского непротивления злу в свои книжки вкладывал. Нам с этим не по пути — это на капиталиста играет. Им — бабки, власть и бабы, а пролам — надежда на загробную жизнь. Но мы отвлеклись: в Европе быдло строем ходило всю историю, и друг на друга «стучит» много и охотно. Купил сосед подозрительно дорогую машину? Пишем заявление в налоговую: ну-ка проверьте законность происхождения средств! И проверяют, и по сусалам если надо дают. И никто, заметьте, не комплексует. Через это у них там орднунг образуется! А нам че, нельзя? А почему нельзя? Потому что «пи*ор — тот, кого е*ут»?

Запутавшись и потеряв нить, я махнул рукой и намахнул треть стакана «чистого».

— Книгу писать начал, про зону, — доверительно прогнусавил Высоцкий. — Про то как воров «суки» после войны душили. Выкину на*уй.

Я «Черную свечу» в прошлой жизни прочитал лет в двенадцать и был изрядно травмирован. Но суть не в травмах, а в очевидном вреде лагерной идеологии. Капитализму оно хорошо — мы тут делаем, че хотим, а ты, если заметил, лучше не бухти, а то получишься стукач.

— Выкидывайте, — одобрил я. — Ноль романтизации ворья и уголовников в инфополе должно быть — у нас народ мягкий, вежливый и любопытный. В лагерях, на строгом, в острогах — ни*уя прекрасного, хоть и далёко! — захихикал. — Воспримет как пласт, прости-господи, культуры и начнет изучать. Профессора, бл*дь, по фене начнут пытаться ботать! Но это ладно. Давайте Марину в космическую фантастику возьмем? Будет принцесса Лея Органа.

— Это у ее менеджера спрашивать надо, — отмахнулся Высоцкий. — Ты мне лучше вот что скажи — Сёма про кандидата наук чешет?

— Семен Кузьмич, вы чешете? — строго посмотрел я на Председателя КГБ.

— Если бы, — вздохнул он.

— Не чешет, — вздохнул я. — Но вы себя не вините, Владимир Семенович, шпионские игры — штука сложная.

— Да я его, суку!.. — взревев, проделал Высоцкий совершенно очевидные хватательные движения руками.

— Стоп! — лязгнул металлом в голосе Цвигун. — Мы сеть вскрыли, Володя — два резидента наших домой вернули. А кандидат наук живой, и голова его золотая целехонька, подлечиться и будет дальше оборонную мощь Родины укреплять. Ты наоборот — виду не подавай, веди себя как раньше. Очень полезно получается. Я тебе это рассказываю не потому, что обвинить хочу, а что бы понимал — война идет, самая настоящая. И враг в ней проигрывает, поэтому идет на обострение и ошибается. Мы больше десятка нелегалов за этот год потеряли, не считая резидентов на местах. Такие как ты — ценны, потому что вас за наивных папуасов считают. Ты еще ладно, а в каких кругах Ростропович крутится? Не язык, бл*дь, а помело! Врагам жопу вылизывает за то, что его по щечке хлопают — ах, гений!

— Долбо*бы, — поддакнул я. — Против кого НАТО сооружалось вообще не думают! Советская власть им не нравится, но оно и понятно: здесь у нас квартира, дача да машина — всё, социальный лифт пройден, дальше только меха закупать да бриллианты. Хочется замок личный отгрохать, а нельзя — не поймут. На созидательное монетарную массу сливать — это им противно: это как, крестьянам кривозубым жизнь улучшать? Да ну его на*уй, лучше в ювелирный сходить, бриллианты в чемодан насовать и за бугор — продал и в ресторане кайфуй с уважаемыми людьми.

Высоцкий подавился шашлыком — он так и делает, пользуясь запретом для таможенников его «шмонать». Нужно дожимать.

— Народ на заводе да в полях ху*рит, трудовые доходы на концерт да пластинки откладывает, всей душой к высокому тянется. А мы эти рубли берем и из страны вывозим, вкладываем в экономику врага и отлично себя чувствуем. У нас некоторые деятели по три сотни подпольных концертов в год давать умудряются, средний гонорар — четыре сотни. Считаем — сто двадцать тысяч рублей. Считаем дальше — стоимость квадратного метра строительства у нас сейчас в районе ста пятнадцати рублей. Делим сто двадцать тысяч на сто пятнадцать — получаем тысячу сорок три с хвостиком квадратных метра. Пересчитываем в квартиры-«трешки» улучшенной планировки — я их в основном строю, средний метраж — шестьдесят пять «квадратов». Получается — шестнадцать трехкомнатных квартир в год наши деятели либо просирают на закупку мехов и цацок, либо контрабандой из страны вывозят, и это не считая легальных доходов, которые, конечно, поменьше, но среднестатистического пролетария все равно в оторопь вгонят. Ништяк арифметика?

— Говори прямо уже! — сагрился Владимир Семенович. — Высоцкий — враг, квартиры у народа ворует и во Францию увозит!

— Ты-то че? — пожал я плечами. — Проблема системная, твои подарки жене в ней — статистическая погрешность.

— Так запрети выезд, — предложил он.

— Так не работает, — отмахнулся я. — У нас тут комплекс неполноценности национального масштаба — следствие долгой работы вражеской пропаганды. Мы сейчас на пике противостояния с глобальным Западом, но это не с приходом Советской власти началось. Европейские элиты свое быдло веками под нож пускали, и ничего — нормально. А наш Иван Грозный боярам по сусалам надавал и стал в глазах всего мира безумным кровавым упырём. Сталин так же — абсолютное большинство населения видело улучшение уровня жизни и снижение цен — ты ж сам про это пел — а наши отбитые на голову кретины бараньим рогом в 37-й год и перегибы на местах уперлись. Большинство им по*уй, им каяться хочется — может тогда западный барин по головке почешет, назовет хорошим русским, а не коммунякой грязноштанным. Фигня, — отмахнулся. — Работаем и продолжим работать — через пятилетку границы «на выход» откроем, гной сбежит, но подавляющее большинство останется — смысл ехать, если тут — лучше? Уезжать-то без брюликов придется, вон, один чемодан со шмотьем бери, а остальное — извини, тебя Родина учила-лечила, считай — квиты.

Когда дяди Дима и Женя под утро тащили уделанного в сопли ребенка домой, он преподавал им основы художественного слова для самых маленьких:

— Вот шел я к товарищу Цвигуну грустный и на закате — это сивоиз… сим-во-ли-чно! А теперь солнышко встает — смотрите какое небо безоблачное! Хороший день будет. И символично — перевоспитали товарища Высоцкого, они и раньше был — ик! — патриот, а теперь ваще патриот! Понимаете?

— Понимаем, — заверил дядя Дима.

— А хотите — ик! — в литинститут вас отправим? Вон как про солнышко поняли, значит задатки есть. Еще про дождь нужно выучить — когда он идет, быть беде! А если ночью дождь — это ваще большая беда грядет!

— Мне в КГБ больше нравится, — отказался дядя Женя.

— Стоп! — попросил я, когда меня тащили мимо Фурцевского дома. — На стреме постойте, товарищи.

Меня отпустили, я на нетвердых ногах подошел к забору, расстегнул ширинку и щедро полил доски со злорадным хихиканьем. Как тебе такой «сигнал», дядя Андрей?