Сапожок Принцессы

ГЛАВА I ПАРИЖ. СЕНТЯБРЬ 1792

Толпа – бурлящая, орущая, клокочущая, которую трудно даже назвать человеческой, потому что для глаз и ушей она представлялась скопищем дикарей, одержимых лишь низменными страстями: похотью мести и ненавистью. Время – перед заходом солнца. Место – Западная застава; здесь через десять лет будет возведен бессмертный монумент гордому и надменному тирану, прославляющий страну и его собственное тщеславие.

Весь день гильотина продолжала свою безостановочную лихорадочную работу; все то, чем Франция гордилась столетиями: славные имена, голубая кровь, – теперь приносилось в жертву ее желанию свободы и братства. Кровавый нож остановился лишь в этот поздний час, но до закрытия ворот на ночь на заставах было еще достаточно увлекательных зрелищ для толпы.

И толпа хлынула с Гревской площади в разные стороны к заставам, стремясь не упустить эти интереснейшие и захватывающие зрелища.

А они продолжались ежедневно, поскольку эти дворянчики оказались полными идиотами! Они предали свой народ, конечно же, все эти мужчины, женщины и дети, которым выпало счастье стать преемниками лучших людей Франции, создававших ее славу еще со времен крестовых походов. Старое родовое дворянство, достойные потомки – они также давили и топтали алыми каблуками своих изящных туфель народ, который теперь взял верх и, за отсутствием башмаков, топчет и давит их не алыми каблуками, но оружием более страшным – ножом гильотины.

Этот жуткий, отвратительный инструмент ежедневно и ежечасно требовал все новых и новых жертв – стариков, женщин, подростков – до тех пор, пока не скатились головы короля и молодой красавицы королевы.

Да и могло ли быть иначе, если теперь народ стал правителем Франции, а каждый аристократ был предателем, как и все его предшественники, которые в течение двух столетий заставляли этот народ обливаться потом, трудиться и умирать с голоду ради поддержания двора во всем блеске его изысканной похотливости. И вот теперь наследники тех, кто составлял блеск и славу двора, вынуждены скрываться или совсем покидать родину, чтобы сохранить свою жизнь, чтобы избежать справедливого возмездия.

И они действительно пытались убежать, скрыться, но это лишь добавляло толпе веселья. Ежедневно перед закрытием ворот, когда рыночные повозки начинали стягиваться к заставам, кто-нибудь из дурачков-дворянчиков стремился избежать цепких объятий Комитета общественной безопасности. Во всевозможных нарядах, под различными предлогами они старались проскользнуть через заставы, тщательно охраняемые национальной гвардией Республики. Мужчины в женских платьях, женщины в монашеских одеяниях, дети, одетые оборванцами, – кого только не было; все они, эти графы, маркизы и даже герцоги, стремились вырваться из Франции, чтобы где-нибудь в Англии или какой угодно другой стране посеять ненависть к торжествующей революции, а может быть, и поднять армию для освобождения узников Темпля, некогда провозгласивших себя монархами Франции.

Но, как правило, они всегда попадались на заставах. Особенно великолепен был нюх на аристократов, как бы они ни маскировались, у сержанта Бибо с Западных ворот. Тут-то и происходила потеха. Он прикидывался, что верит этим бывшим маркизам и графам, верит в то, что они всю жизнь носили лохмотья, играл с ними, как кошка с мышкой, и эта игра затягивалась порой минут на десять-пятнадцать.

О! Бибо был великий юморист! У Западной заставы всегда толпился народ в надежде поглазеть на то, как он вылавливает этих дворянчиков, едва не ускользнувших от заслуженного возмездия.

Иногда Бибо даже выпускал свою жертву за ворота, даруя ей вечность, состоящую из пары минут сладкой надежды на то, что она теперь уже беспрепятственно сможет достичь берегов Англии… Но Бибо не давал несчастной жертве пройти и десять метров – он посылал двух человек, которые приводили ее обратно и сдирали очередной маскарадный костюм.

А уж если попадалась женщина, какая-нибудь гордая маркиза, что случалось не очень часто, вот было веселье. Как смешно она выглядела после всех треволнений, оказавшись вдруг в объятиях Бибо, после которых стремительный революционный суд отправлял ее прямо в объятия мадам Гильотины.

И совершенно естественно, что в этот прекрасный сентябрьский день алчущая, возбужденная толпа окружала ворота Бибо. Пролитой кровью не утоляют, но лишь распаляют жажду, и ничего удивительного не было в том, что толпа, видевшая сто благородных голов скатившимися к подножию гильотины сегодня, жаждала увидеть то же самое и завтра.

Бибо сидел на опрокинутом пустом бочонке недалеко от входа на заставу. Под его началом был небольшой отряд национальной гвардии. Только что пришлось хорошо поработать. Эти проклятые дворянчики, перепуганные до последней степени, все отчаяннее стремились вырваться из Парижа, а все эти мужчины, женщины и дети, чьи предки совсем еще недавно служили проклятым бурбонам, все они были изменниками и отличной пищей для гильотины. И Бибо ежедневно доставлял себе удовольствие, срывая маски с бегущих господ роялистов и отправляя их на суд Комитета общественной безопасности, возглавляемого доблестным патриотом – гражданином Фукье-Тенвилем. Даже Дантон и Робеспьер отметили рвение сержанта Бибо, лично отправившего на гильотину полсотни аристократов.

Сегодня начальники отрядов на всех заставах получили особое распоряжение. Стало известно, что большому числу аристократов все-таки удалось ускользнуть из Франции и благополучно достичь английского берега. Об этом ходили по городу странные слухи, которые, разрастаясь, все больше и больше начинали будоражить народ. Пришлось даже отправить на гильотину сержанта Гроспьера с Северных ворот, упустившего целую семью аристократов.

Доподлинно было известно, что побеги организовывала некая группа англичан, чья храбрость казалась невероятной, ибо чем же еще можно было объяснить столь горячее усердие в спасении несчастных от гильотины, да еще и по доброй воле. Слухи стали доходить до абсурда; никто уже не сомневался в том, что эта группа действительно существует, более того, поговаривали, что руководит ею человек, якобы достаточно широко известный своей отвагой и мужеством. Рассказывали всевозможные загадочные истории о том, как он и его подопечные становились буквально невидимыми, оказываясь около застав, и беспрепятственно проходили через ворота, словно им помогал сам Бог.

Правда, самих мистических англичан никто никогда не видел, а что касается их главаря, то о нем и вовсе боялись говорить.

Гражданин Фукье-Тенвиль ежедневно получал странный клочок бумаги с неким загадочным символом; то он обнаруживал его в кармане своего платья, то ему просто вручал послание кто-нибудь из толпы, когда он шел на заседание Комитета общественной безопасности. В бумажке, всегда помеченной маленьким красным звездообразным цветком, который в народе называют сапожком принцессы, кратко сообщалось, что группа англичан продолжает действовать. Через несколько часов после получения наглой записки члены Комитета общественной безопасности узнавали о том, что множеству роялистов и аристократов вновь удалось ускользнуть и что они уже находятся на пути к Англии и, значит, спасению.

Охрана ворот была удвоена, сержантам грозили смертью, за поимку наглых храбрецов была установлена награда – пять тысяч франков обещали тому, кто обезвредит этого загадочного и неуловимого Сапожка Принцессы.

Все считали, что на такое способен лишь Бибо, и вера в это настолько укоренилась во всеобщем сознании, что у Западных ворот каждый день собиралась большая толпа зевак, жаждущих не упустить момент, когда он будет вязать кого-нибудь из дворянчиков, сопровождаемого тем самым мистическим англичанином.

– Эй! – сказал Бибо своей верной гвардии. – Ну и дурак же был этот гражданин Гроспьер. Если бы я был тогда у Северных ворот… – И гражданин Бибо в знак презрения к тупости своего приятеля плюхнулся задницей на землю.

– Как же это случилось, гражданин? – спросили гвардейцы.

– Гроспьер стоял и, понятно, смотрел в оба, – с помпой начал Бибо, и толпа сомкнулась вокруг него, затаив дыхание. – Все мы уже наслушались про этого неуловимого англичанина, про этого проклятого Сапожка Принцессы. Однако через мои ворота ему не пройти, черт побери, будь он сам дьявол! Но Гроспьер был дурак. Через ворота проезжали рыночные повозки, на одной из них сидели девица, да еще старик, да мальчишка – они везли бочки. Гроспьер был, конечно, немного пьян, но соображал, в общем-то, нормально. Большую часть бочек он проверил и, убедившись, что они пусты, пропустил повозку.

Рев гнева и возмущения пронесся над толпой жалких оборванцев, окружавших Бибо.

– Через полчаса к воротам подлетает капитан с дюжиной солдат. «Повозка проехала?» – спрашивает он, задыхаясь, Гроспьера. «Да, – отвечает Гроспьер. – Уже с полчаса». – «Вы позволили им уйти! Вы пойдете на гильотину за это, гражданин сержант! – кричит капитан. – На этой повозке был герцог де Шали с семьей». – «Как?» – затрясся Гроспьер, выпучив глаза. «А вот так! И старик был тот самый проклятый англичанин, Сапожок Принцессы!» Толпа негодующе взвыла.

– Гражданин Гроспьер заплатил головой за свою ошибку. Какой дурак, настоящий простофиля, идиот. – И на Бибо напал такой приступ смеха, что он не сразу даже смог продолжить свою сказочку.

– «За мной, ребята!» – орет капитан, – продолжал Бибо. – «Вспомните о награде! За ними! Они не могли далеко уйти!» – И с этими словами он бросается за ворота во главе своей дюжины.

– Но было слишком поздно! – возбужденно завопила толпа. – Они не догнали их! Будь проклят Гроспьер за свою глупость! Поделом ему! Какого черта он не проверил все бочки! – Но все эти крики лишь забавляли Бибо. Его смешило до слез их неподдельное горе.

– Да нет же, – пояснил он в конце концов, – в повозке не было никаких дворянчиков, и старик никакой был не Башмачок.

– Как?!

– Очень просто. Этим чертовым англичанином был капитан, а вся дюжина с ним – дворяне.

Последние слова толпа встретила в полном молчании. История и впрямь начинала отдавать чертовщиной. А народ, несмотря на то что Республика отменила Бога, в глубине души все еще побаивался сверхъестественных сил. Англичанин воистину представлялся дьяволом.

Тем временем солнце клонилось к закату, и Бибо приготовился закрывать ворота.

– Эй, там, на повозках, пошевеливайтесь!

На дороге скопилось около дюжины крытых повозок, стремящихся покинуть город, чтобы в отрезанной от него стране добыть хотя бы немного провианта для завтрашней торговли на городском рынке. Большинство этих людей Бибо уже хорошо знал, поскольку они проезжали мимо него по два раза на день. Он перекидывался ничего не значащими словами с некоторыми из возниц, в основном женщинами, и тщательнейшим образом осматривал содержимое повозок.

– Вы даже сами можете не знать, что там у вас внутри, – приговаривал Бибо. – А я не хотел бы попасться, как этот дурак Гроспьер.

Возницы из числа женщин обычно большую часть дня проводили на Гревской площади, у подножия гильотины, занимаясь вязанием и сплетничая. При этом они постоянно поглядывали на фургоны, в которых то и дело подвозились очередные жертвы Королевы Террора. Их весьма забавляло зрелище всходящих на эшафот дворянчиков, после чего они старательнейшим образом обшаривали все вокруг. Бибо в этот день как раз дежурил на площади и теперь узнавал большинство «трикотажниц», как их называли. Эти старые ведьмы спокойно вязали в то время, как головы скатывались одна за другой с помоста, и настолько уже привыкли к лужам дворянской крови, что выглядели бесстрастными куклами.

– Эй, мамаша! – обратился Бибо к одной из них. – Что ты делаешь?

Он видел ее днем за вязанием и уже проверял повозку. Теперь она держала в руках множество вьющихся локонов всех цветов и оттенков, лаская их своими длинными костлявыми пальцами, и хихикала над Бибо.

– Я подружилась с любовником мадам Гильотины, – отвечала она с циничным хохотом. – Он срезает мне это с отрубленных им голов. Обещал мне настричь еще и завтра, да не знаю, смогу ли завтра туда попасть.

– А что ж так, мамаша? – удивился Бибо, который, будучи образцовым служакой, не мог не заинтересоваться столь необычной старухой.

– Да у внука, вон, пятнышки оспы, – отвечала она, тыча большим пальцем себе за спину. – А некоторые вообще говорят, что это чума. Если правда, то я не смогу быть завтра в Париже.

Услышав про язвочки, Бибо отошел немного в сторону, когда же старая ведьма упомянула чуму, он отскочил от нее еще дальше.

– Будь ты проклята, – гаркнул он, и народ, столпившийся у повозки, мгновенно рассеялся. Старуха расхохоталась.

– Сам ты будь проклят, трусливый подонок, – огрызнулась она. – А еще гражданин! Что же ты за мужчина, коли испугался каких-то болячек!

– Проклятье! Чума!

Наступила гнетущая тишина. Каждый с ужасом ощутил присутствие призрака страшной болезни, которая запросто могла переплюнуть любой террор и напугать самых безжалостных дикарей.

– Проваливай! Катись отсюда с чумным своим выводком! – заорал Бибо.

Старуха, сделав похабный жест, хлестнула клячу и с грубым хохотом выкатилась за ворота.

Этим происшествием и завершился день. Народ начал расходиться, напуганный двумя страшными именами-болезнями, обрекающими человека на долгую, одинокую и мучительную смерть. Люди расходились в угрюмом молчании, подозрительно посматривая друг на друга и сторонясь на всякий случай, будто болезнь уже поселилась в каждом из них. Тут-то и появился, столь же неожиданно, как и в случае с Гроспьером, гвардейский капитан. Только этого Бибо знал лично, и опасения, что он может оказаться таинственным англичанином, были излишними.

– Повозка… – крикнул капитан задыхаясь, едва лишь достиг ворот.

– Какая повозка? – громко спросил Бибо. – Со старой ведьмой… крытая…

– Их было двенадцать…

– Да с той старой ведьмой, что наплела про чуму у сына!

– Да…

– Ты не пропустил их?

– Черт побери, – пробормотал Бибо, и его румяные щеки побелели от страха.

– В повозке была графиня де Турней с детьми! Все они предатели и приговорены к смерти!

– А возница? – выдохнул Бибо, оседая в суеверном ужасе.

– Тысяча чертей! – прорычал капитан. – Есть подозрение, что он-то и был проклятым англичанином. Сапожок Принцессы собственной персоной!