Сапожок Принцессы

ГЛАВА VIII ДОВЕРЕННЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ

День медленно катился к закату, и зеленое кентское побережье окутывал туман долгого зябкого английского вечера.

«Полуденный сон» еще не скрылся из вида, Маргарита Блейкни стояла одна на скале уже более часа, провожая взглядом эти белые паруса, бесшумно уносившие от нее единственного, кто о ней заботился, кого она любила и кому, она знала, можно верить.

Недалеко слева от нее уже поблескивали в наползающих сумерках огни «Отдыха рыбака» Ее обнаженные нервы, казалось, ощущали доносившиеся оттуда звуки веселья и постоянный бесчувственный смех ее мужа, который всегда так терзал ее чувствительные уши.

У сэра Перси иногда хватало такта оставлять ее одну. Ей казалось, что его добродушная тупость способна понять, что ей сейчас, пока не исчезнут в туманной дали эти белые паруса, так надо побыть одной… Он, чьи понятия о приличиях и пунктуальности были столь обостренными, никогда не досаждал своим спутникам. Маргарита была ему за это благодарна, она всегда старалась быть благодарной мужу за отсутствие у него лишних мыслей, за всю ту учтивость, которая была воистину бесконечной, и даже пыталась порой прогнать свои саркастические и злые мысли о нем, которые постоянно толкали ее на жестокие и оскорбительные слова в смутной надежде задеть его, даже ранить.

Да, частенько ей хотелось ранить его, заставить почувствовать, что и она его презирает, что она тоже забыла о своей любви к нему. Любить этого глупого фата! Чьи мысли, казалось, совсем не способны подняться выше узла на галстуке или новых фасонов пальто. Ба! К тому же. Неясные воспоминания, такие сладкие и горячие, навеянные этим мягким и летним вечером, на невидимых крыльях легкого эфира мягко перенесли ее в те недавние времена, когда он так обожал ее. Он казался ей тогда столь послушным, почти рабом, и в этом была такая скрытая сила любви, что она была очарована.

И вдруг эта любовь, эта рабская покорность, которая выглядела настоящей собачьей преданностью, казалось, навсегда исчезла. Через двадцать четыре часа после простой и скромной церемонии в старой церкви Святого Роха она рассказала ему о том, как однажды по неосторожности упомянула о некоторых обстоятельствах, связанных с маркизом де Сен-Сиром, кое-кому из своих друзей, а те использовали информацию против несчастного, послав маркиза со всей семьей на гильотину.

Она ненавидела маркиза. Несколько лет назад ее брат Арман любил Анджелу де Сен-Сир, но Сен-Жюст был плебей, а маркиз полон гордости и высокомерных кастовых предрассудков. Однажды Арман, почтительный и нежный влюбленный, решил послать небольшую поэмку, полную страсти и пылкости, идолу своих грез. И в следующую же ночь он был подло избит и выкинут из Парижа слугами маркиза де Сен-Сира, как последняя собака, не имеющая права на жизнь лишь за то, что осмелился посмотреть на дочь аристократа. Для тех дней, за пару лет до французской революции, это был самый обычный случай, подобные инциденты впоследствии обернулись кровавой расплатой, привели большинство спесивых голов на гильотину. Маргарита все это помнила: и как страдало человеческое достоинство ее брата, и как была уязвлена его гордость, а что довелось пережить ей самой, она никогда даже не пыталась анализировать.

Затем пришел день возмездия. Сен-Сир и ему подобные попались в руки тем, кого они так презирали. Арман и Маргарита, оба интеллектуальные и мыслящие натуры, увлеклись энтузиазмом утопических доктрин революции, в то время как маркиз де Сен-Сир и его семья боролись шаг за шагом за восстановление своих привилегий, которые ставили их социально выше всех прочих. Маргарите, такой импульсивной и горячей, говорящей всегда открыто и без оглядки, все еще страдающей от смертельного оскорбления, нанесенного ее брату маркизом, довелось услышать однажды в своей комнате, что Сен-Сир состоит в преступной переписке с Австрией, в надежде склонить императора на поддержку сил, подавляющих революцию.

И нескольких неосторожных слов Маргариты оказалось достаточно для того, чтобы через двадцать четыре часа Сен-Сир был арестован. Его бумаги осмотрели, письма от австрийского императора с обещаниями послать войска против парижского населения нашли в столе. Сен-Сир был обвинен в преступлении против народа и гильотинирован, та же участь постигла его семью – сына и жену.

Маргарита, напуганная столь ужасными последствиями своей неосторожности, была уже бессильна спасти маркиза. Ее друзья, лидеры революционного движения, все они прославляли ее как героиню. И когда она выходила замуж за сэра Перси, она, скорее всего, и не предполагала, как он посмотрит на столь неосмотрительный поступок, до сих пор тяжелым камнем лежащий на ее душе. Она полностью призналась в этом своему мужу, уверенная в его слепой любви, в своей безграничной власти над ним.

Поначалу он это воспринял и в самом деле спокойно. Очень медленно в нем росло понимание услышанного Однозначно лишь то, что после этого она уже не видела даже отблеска той любви, которой она так поверила, которой она отдалась. Теперь они держались обособленно; было похоже, что сэр Перси перестал любить ее, как перестают носить плохо сидящие перчатки. Она пыталась расшевелить его скудный скучающий интеллект уколами всегда готовых острот, хотя бы разбудить в нем ревность, если не удалось разбудить любовь, пыталась зацепить его честолюбие, но все напрасно. Он оставался всегда таким же пассивным, ленивым и сонным, но всегда и в любом случае – джентльменом. У нее было все, что может дать этот мир и богатый муж хорошенькой женщине, но тем не менее в этот прекрасный летний вечер, скрывший за сумерками белые паруса «Полуденного сна», она почувствовала себя еще более несчастной и одинокой, чем бедный путник, с трудом преодолевающий свой безрадостный путь по каменистой пустыне.

Вновь тяжело вздохнув, Маргарита повернулась спиной к морю и медленно пошла обратно в «Отдых рыбака» Чем ближе она подходила, тем все громче и различимее становились звуки кутежа, смех и веселые выкрики Она узнала приятный голос Эндрью Фоулкса, бурный хохот лорда Тони, медленные и не совсем удачные комментарии ее мужа. Глядя на пустынную дорогу и быстро сгущающуюся вокруг тьму, она ускорила шаги, но в следующий момент вдруг увидела незнакомца, неторопливо идущего ей навстречу. Маргарита не посмотрела на него, нервы у нее были крепкие, да и до «Отдыха рыбака» – рукой подать. Незнакомец остановился, глядя на женщину, и в тот момент, когда она уже готова была пройти мимо, спокойно сказал:

– Гражданка Сен-Жюст.

Маргарита удивленно вскрикнула, услышав свою девичью фамилию, столь дорогую для нее. Затем, посмотрев на незнакомца, с непритворной радостью протянула ему навстречу руки.

– Шовелен! – воскликнула она.

– Собственной персоной, гражданка, и к вашим услугам, – ответил незнакомец, галантно целуя кончики ее пальцев.

Маргарита несколько мгновений молчала, с явной радостью разглядывая стоящую перед ней невзрачную фигуру. Шовелену было уже под сорок; умное, проницательное лицо с забавным лисьим выражением глубоких, казавшихся вдавленными внутрь глаз. Это был тот самый незнакомец, который пару часов назад предложил Джеллибенду присоединиться к его дружескому стакану вина.

– Шовелен, друг мой, – сказала с коротким довольным вздохом Маргарита. – Я очень рада вас видеть.

Совершенно естественно, что бедная Маргарита Сен-Жюст, одинокая среди окружающего великолепия и чопорности, была рада увидеть лицо, возвращающее ее мысленно в те счастливые времена, когда она, королева, царила в Париже в кругу умнейших людей на улице Ришелье. Она совсем не заметила некоторой саркастической усмешки, тронувшей тонкие губы Шовелена.

– Но скажите же, – добавила она весело, – каким ветром вас занесло сюда, в Англию?

Поскольку Маргарита шла не спеша к харчевне, Шовелен повернулся и пошел с ней рядом.

– Я должен вернуть вам изысканный комплимент, прекрасная леди. А вы что здесь делаете?

– Я? – сказала она, пожимая плечами. – Je m en nuie, mon ami,[4] вот и все.

Они подошли к харчевне, но Маргарите совсем не хотелось заходить в нее. Вечерний воздух после шторма был так приятен, и рядом был друг, еще дышавший Парижем, хорошо знавший Армана, с кем можно было поговорить о тех веселых блестящих людях, которых она оставила. И она задержалась у входа в харчевню, сквозь празднично освещенные окна которой доносились звуки смеха, крики: «Салли! Пива!» Стук пивных кружек, клацанье костей – все это перемешивалось с глупым и безотрадным смехом сэра Перси. Шовелен стоял рядом с ней, его проницательные водянистые глаза не отрывались от ее хорошенького лица, нежного и детского в мягком освещении летнего английского вечера.

– Вы удивляете меня, гражданка, – сказал он, беря понюшку табаку.

– Неужели? – ответила она весело. – Но, маленький мой Шовелен, вы так проницательны. Я думала, вы давно уже догадались, что атмосфера, состоящая из туманов и добродетелей, существует не для Маргариты Сен-Жюст.

– Дорогая моя, разве одно не лучше другого? – спросил он с насмешливым удивлением.

– Одно стоит другого. И даже хуже, – сказала она.

– Странно. А мне всегда казалось, что для хорошенькой женщины жизнь в Англии особенно привлекательна.

– Да, мне тоже, – вздохнула она и добавила задумчиво: – Хорошенькой женщине позволено здесь хорошо проводить время с тех пор, как все приятное запрещено. Все, все что они делали ежедневно.

– В самом деле?

– Вам трудно в это поверить, мой маленький Шовелен, – серьезно сказала Маргарита – Но частенько бывает, что целыми днями, целыми днями ничто не прельщает меня.

– А стоит ли удивляться тому, что умнейшая женщина Европы страдает от скуки? – галантно ответил Шовелен.

Она рассмеялась мелодичным детским смехом.

– И эта скука должна быть такой превосходной дрянью, иначе я вряд ли была бы рада встретить вас, – сказала она игриво.

– И это тогда, когда не прошло и года после заключения столь романтической партии.

– Да… года после заключения романтической партии… В этом-то вся и трудность.

– А, это идиллическая глупость, – откровенно саркастически сказал Шовелен. – Зачем жалеть о прошедших днях?

– Идиллические глупости недолговечны, мой маленький Шовелен… Они налетают на нас, как корь, и столь же просто вылечиваются.

Шовелен взял еще одну понюшку табака. По-видимому, он был очень привержен этой пагубной привычке, так распространенной в те дни. Или же просто пытался скрыть свой быстрый и проницательный взгляд, проникавший в души тех, с кем ему приходилось общаться.

– А стоит ли удивляться тому, что живейший ум в Европе страдает от скуки, – повторил он так же галантно.

– Я пребываю в надежде, мой маленький Шовелен, что у вас есть лекарство от моей болезни.

– Как я могу рассчитывать на успех там, где сам сэр Перси потерпел неудачу?

– Давайте не будем касаться сэра Перси в наших разговорах, мой дорогой друг, – сказала она колко.

Шовелен, словно вспугнутая лисица, скользнул глазами по Маргарите.

– У меня имеется наилучшее лекарство, способное излечить самую страшную скуку, и я буду счастлив вам его предоставить, но…

– Но что?

– Лекарство, которое я предлагаю вам, леди, называется самым плебейским словом – «работа»!

– Работа?

Шовелен посмотрел на Маргариту долгим испытующим взглядом. Казалось, его проницательные водянистые глаза свободно читают каждую ее мысль. Они были с глазу на глаз; вечерний воздух был так же тих, и все так же с его легкими дуновениями доносился шум из харчевни. Шовелен прошелся немного вдоль харчевни, внимательнейшим образом осмотревшись вокруг своим быстрым взглядом, и, убедившись, что в самом деле они одни, вплотную подошел к Маргарите.

– Не желаете ли оказать Франции маленькую услугу, гражданка? – сказал он, неожиданно сделав серьезным свое тонкое лисье личико.

– О, ничего себе, – ответила она легкомысленно. – Как серьезно вы все вокруг осмотрели… Впрочем, не знаю, стану ли я оказывать Франции маленькую услугу. Во всяком случае, это будет зависеть от того, что именно за услуги ей или вам от меня нужны.

– Слышали ли вы когда-нибудь о Сапожке Принцессы, гражданка Сен-Жюст? – жестко спросил Шовелен.

– Слышала ли я о Сапожке Принцессы? – переспросила она, заливаясь веселым смехом. – Помилуйте, да здесь же ни о чем другом и не говорят. Мы носим шляпы а 1а Сапожок Принцессы, лошадей у нас называют Сапожок Принцессы, прошлой ночью на ужине у принца Уэльского подавали суфле Сапожок Принцессы… Бог с вами. – И добавила весело: – А вчера я заказала моей модистке голубое платье с зеленой отделкой, и можете быть уверены, что она и его назовет Сапожок Принцессы.

Шовелен слушал веселую болтовню совершенно неподвижно, даже не делая попыток ее прервать, пока не смолк музыкальный детский смех в тихом вечернем воздухе. Он был все так же сосредоточен, его чистый, резкий голос звучал спокойно и ровно, как дыхание:

– В таком случае, если вы прекрасно наслышаны об этом загадочном персонаже, вы должны догадываться или даже знать, что человек, скрывающийся под этим странным псевдонимом, есть злейший враг нашей Республики, Франции, людей типа Армана Сен-Жюста…

– Ой ли, – сказала она с тихой усмешкой. – Впрочем, я могу поклясться, что тут у Франции сейчас много врагов.

– Но вы, гражданка, дочь Франции, и должны помочь ей в момент смертельной опасности.

– Мой брат Арман отдает свою жизнь Франции. Что же касается меня, я ничего не могу… тем более здесь, в Англии…

– Именно вы, – настаивая он еще более серьезно, и его тонкое лицо приняло экспрессивное, полное величия выражение, – и именно здесь, в Англии, гражданка… только вы нам и можете помочь… Слушайте же. Я послан сюда как представитель республиканского правительства. Завтра в Лондоне я вручаю мистеру Питту свои верительные грамоты. Одной из моих задач здесь является выяснить все о лиге «Сапожок Принцессы», превратившейся в страшную угрозу для Франции, с тех пор как они начали помогать проклятым аристократам, предателям своей страны и врагам народа, избежать справедливого, заслуженного возмездия. Вы так же хорошо, как и я, знаете, гражданка, что здесь эти эмигранты пытаются настроить общественное мнение против Республики. Они готовы объединиться с любым врагом, способным напасть на Францию. А только в течение последнего месяца двадцати эмигрантам, как подозреваемым, так и осужденным уже на казнь, удалось успешно перебраться через Канал. Их побег шаг за шагом распланирован и осуществлен той самой организацией английских молодчиков, возглавляемых человеком, изобретательный ум которого кажется неисчерпаемым, а имя – мифическим. Все усилия обнаружить его пошли прахом, хотя голова у него одна, остальное – всего лишь руки, тем не менее он спокойненько, под прикрытием странного имени, разрушает Францию. Мне хотелось бы вычислить эту голову, для чего и нужна мне ваша помощь, а через него я уже доберусь и до всех остальных. Он наверняка молодой щеголь из английского общества, я это чувствую. Найдите его для меня, гражданка, – настаивал он, – найдите его для Франции.

Маргарита слушала эту бесстрастную речь Шовелена не шелохнувшись, боясь даже дышать. Ей приходилось и раньше говорить об этом мифическом герое романа, о нем шли разговоры в ее кругу. И уже тогда ее сердце и ее воображение волновались при одной мысли об этом смелом человеке, который, оставаясь безвестным, спасал сотни жизней от ужасной, чаще всего незаслуженной участи. Хотя в действительности у нее было мало симпатий к этим спесивым французским аристократам, закосневшим в своей кастовой гордости, классическим примером которых была та же графиня де Турней де Бассерив. Но республиканцев и либерально настроенных людей, к которым, впрочем, она и сама принадлежала, она так же ненавидела и гнушалась методами, выбранными молодой республикой для самоутверждения. Робеспьер, Дантон, Марат – она не узнавала их в этой новой роли беспощадных кровавых судей, прислужников гильотины. Несколько месяцев не была она в Париже, и, хотя все отголоски кровавой жатвы Королевы Террора, достигшей в сентябрьские дни своего апогея, долетали через Канал лишь в виде слабого эха, душа ее содрогалась от ужаса перед этой действительностью, почему и боялась она за брата. Ведь каждый, даже самый умеренный республиканец, каким был он, в любой момент мог сам стать жертвой.

Когда она впервые услыхала о компании молодых англичан, движимых истинным состраданием к своим собратьям, буквально вырывающих из объятий смерти женщин и детей, стариков и юношей, ее сердце наполнилось гордостью за них. И теперь, слушая Шовелена, она была на стороне галантного и мифического вождя небольшой бесшабашной шайки, ежедневно рисковавшего своей жизнью, готового отдать ее во имя гуманности. Когда Шовелен замолк, глаза ее заблестели, а кружева на груди выдавали ее учащенное возбужденное дыхание. Она не слышала более пьяного шума из харчевни, она не обращала уже внимания на голос и глупый смех мужа – мысли ее восторженно унеслись навстречу загадочному герою. Да, это был тот человек, которого она могла бы полюбить, если бы он повстречался ей на пути. Все в нем будило ее романтическое воображение: его личность, его мужество, его сила, его лояльность по отношению к тем, кто служил под его началом одной благородной цели, а сверх всего – неизвестность, венчающая его короной романтической славы.

– Найдите его для Франции, гражданка!

Голос Шовелена, прозвучавший едва ли не в ухо, прервал ее сон наяву. Мифический герой исчез, а ярдах в двадцати от нее сидел, пил и смеялся человек, которому она поклялась в верности и послушании.

– Ах, дорогой, – сказала она с вернувшейся вновь веселой игривостью. – Вы меня удивляете. Где это в таком огромном мире я его буду искать?

– Вы же везде бываете, гражданка, – вкрадчиво прошептал Шовелен. – Леди Блейкни – не последняя фигура в лондонском обществе, поэтому, я думаю… Вы все видите, вы все слышите.

– Я вижу, мой друг, – сказала Маргарита, выпрямляясь во весь свой рост и презрительно глядя вниз на маленькую тоненькую фигурку перед ней. – Я вижу, вы забываете, что существует шесть футов сэра Перси и длинная цепь предков, стоящих между леди Блейкни и тем, что вы предлагаете мне.

– Ради Франции, гражданка, – еще раз серьезно сказал Шовелен.

– Но, дорогой, в таком случае вы предлагаете нонсенс, ибо, даже если вы узнаете, кто такой Сапожок Принцессы, вы ничего с ним не сможете сделать, поскольку он англичанин.

– Уж тут-то я постараюсь не упустить свой шанс, – сказал Шовелен с суховатым смешком. – Для начала мы отправим его на гильотину, чтобы поостудить пыл.

А там уже, если возникнет международный скандал, мы обратимся с повинной к британскому правительству и, если понадобится, заплатим компенсацию семье пострадавшего.

– Но то, что вы предлагаете, ужасно, Шовелен, – сказала Маргарита, отшатываясь от него, как от мерзкого насекомого. – Кто бы этот человек ни был, он благороден и смел, и никогда, никогда, вы слышите, я не стану пачкать руки в подобной грязи.

– Вы предпочитаете быть оскорбленной французской аристократкой, приезжающей в эту страну? – Шовелен знал, куда посылает стрелу. Юные свежие щеки Маргариты побелели, как мел, она закусила губу, чтобы скрыть, что стрела и в самом деле попала в цель.

– Это не относится к делу, – сказала она наконец равнодушно. – За себя я сама отвечу, но эту грязную работу я делать отказываюсь, как для вас, так и для Франции. У вас достаточно мерзавцев, используйте их, мой друг.

И, отвернувшись от Шовелена, Маргарита Блейкни направилась прямо в харчевню.

– Но это не последнее ваше слово, гражданка, – произнес Шовелен в тот момент, когда полоса света из прихожей уже осветила ее элегантную, богато одетую фигуру. – Я надеюсь, мы еще встретимся в Лондоне.

– Да, мы встретимся в Лондоне, – сказала она через плечо. – Но это мое последнее слово.

Она открыла дверь и скрылась из глаз Шовелена, он же еще на несколько мгновений задержался на крыльце, взяв на пальцы понюшку табаку. С ним обошлись как с мальчишкой, но на его лисьей проницательной мордочке не было ни смущения, ни сожаления, наоборот, откровенно саркастическая и совершенно дьявольская улыбка порхала в уголках его тонких губ.