Сарыкамыш. Пуля для императора

22. 30 ноября 1914 г. Новые обстоятельства

Сивцов лежал посреди комнаты, отведенной под штаб-офицеров — подполковников Грушевского и Лавренюка. Она также располагалась в левом крыле коридора второго этажа, на котором находился и кабинет Воробанова. Лежал штабс-капитан, откинувшись головой к дверям, с неестественно подвернутой правой ногой и раскинутыми в стороны руками. Рядом валялись осколки стекла, один вид которых привел Листка в волнение — слишком все напоминало инцидент с армянином-перебежчиком в канцелярии 156-го пехотного полка! И это было недалеко от истины: при более тщательном осмотре осколки оказались разбитым при падении стаканом, явно отравленным цианидом, — пахло все тем же миндалем… Но что более всего изумило ротмистра, так это кольцо на безымянном пальце адъютанта — то самое кольцо, которое штабс-капитан с улыбкой протягивал ему… На нем он разглядел неприметно вмонтированную, совершенно крохотную пластину-крышку, как и у покончившего собой "Дидлова", и, как у него, она была отведена в сторону!

Листка бросило в жар — Сивцов и есть разыскиваемый агент, только что отравивший себя после разговора с ним!

Он поднялся и, показывая глазами на руку покойника, только и сумел произнести:

— Это он, агент! Кольцо, как у санитара…

Авилов поглядел на окоченевшую руку адъютанта, затем изумленно на Листка. Получалось, ротмистр был прав, долдоня о кольце Сивцова!

Драценко, кажется, также понял, о чем шла речь. Все еще разглядывая руку штабс-капитана, он медленно сказал, обращаясь, видимо, к Грушевскому:

— Господин подполковник… Свяжитесь с дежурным офицером — пусть вызовет докторов и жандармов. И в первую очередь штабс-ротмистра Драча! До их прихода оставайтесь здесь — нам необходимо доложить о случившемся Его Превосходительству…

Воробанов одиноко стоял у дверей своей приемной в противоположном конце коридора. Он издали о чем-то спросил их, но гомон поднимающихся по лестнице офицеров помешал услышать, что именно. Листок вспомнил, что Сивцов давал кому-то распоряжение собрать в канцелярии штаба начальников оперативных групп. Значит, с минуты на минуту должен явиться человек из свиты Джунковского. Черт бы побрал этого Астафьева! Как некстати! Надо успеть доложить Воробанову…

Листку даже стало жалко гарнизонного начальника, когда Драценко в двух словах объяснил генералу, что произошло с его адъютантом и в чем тот подозревается: Воробанов на глазах превратился в жалкого, сгорбленного старика с дрожащими губами.

— Вы убили его, господа… — едва слышно прошептал он. — Найдите Лавренюка, пусть встретит Астафьева и сопроводит его… Я не могу. Мне необходимо доложить…

Листок нашел подполковника на третьем этаже, в канцелярии штаба, уже полнившейся офицерами. Вызвав его в коридор, он передал распоряжение генерала. Лавренюк удивленно взглянул на ротмистра:

— Случилось что?

— Да, Павел Эдуардович, случилось — штабс-капитан Сивцов покончил собой…

Глаза у Лавренюка округлились.

— Как это… покончил? Он же полчаса назад передал мне распоряжение Его Превосходительства встречать их с Астафьевым в канцелярии! Боже! Прямо в приемной?

Он как-то нервно взмахнул руками, словно прогоняя ужасную мысль, и перед глазами ротмистра проблеснуло золотое кольцо, почему-то надетое на средний палец. "Господи! — подумал Листок. — И даже этот пьяница окольцован!" Но вслух сказал:

— Нет, Павел Эдуардович, все случилось не в приемной, а в вашей с Грушевским комнате штаб-офицеров.

Лавренюк обалдело уставился.

— Вы шутите?

— Не до шуток, господин подполковник, — почему-то раздражаясь, ответил Листок. — Встречайте Астафьева, а после совещания прошу спуститься в кабинет господина начальника гарнизона.

Самоубийство адъютанта, да еще подозреваемого в шпионаже, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Сколько секретной информации он мог передать неприятелю и что мог совершить в момент приезда Его Величества Императора — страшно было представить!

Начальник штаба Кавказской армии генерал-лейтенант Юденич, с которым почему-то соединили Воробанова, был уничижающе короток: "Надеюсь, Николай Николаевич, вы отдаете себе отчет, что означает случившееся для армии и для вас лично? Проведите тщательнейшее расследование и доложите к вечеру рапортом!"

Генерал-квартирмейстер армии генерал Болховитинов после доклада Драценко был еще более категоричным: "Крайне плохо, господин подполковник! Ваши Контрразведчики шпиона прозевали, посему с каждым предстоит особый по военному времени разговор. Отправляйтесь в Меджингерт, завтра Государь прибудет туда к двенадцати часам — на вашей совести безопасность Императора! Остальным тщательно разобраться с Сивцовым и к нолю часов доложить. И боже вас упаси, если вновь эти болваны ошиблись и шпион по-прежнему разгуливает по Сарыкамышу! Подключите жандармов, найдите реальных свидетелей, восстановите события утра поминутно. Необходимо быть твердо уверенным, что это тот самый агент! Честь имею!"

Вскоре второй этаж штаба закишел жандармами и докторами. Возглавить расследование было поручено штабс-ротмистру Драчу, что, после совещания, одобрил и представитель шефа жандармов подполковник Астафьев.

К трем часам пополудни, после осмотра тела покойного и освидетельствования его медиками, после тщательного изучения обстановки штаб-офицерской комнаты и опроса соприкасавшихся с адъютантом в то утро свидетелей сложилась следующая картина самоубийства, которая впоследствии и была отражена в рапорте.

В 9.20 утра, после беседы ротмистра Листка со штабс-капитаном Сивцовым первый был вызван в кабинет Его Превосходительства.

По свидетельству подполковника Лавренюка, примерно в 9.30, то есть спустя десять минут, адъютант позвонил в комнату штаб-офицеров и передал распоряжение генерала Воробанова встречать их с подполковником Астафьевым в канцелярии штаба и лично докладывать о готовности совещания с начальниками оперативных групп по встрече Императора. В действительности такого распоряжения генерал Воробанов не отдавал.

После получения распоряжения, около 9.40, подполковник Лавренюк поднялся на третий этаж штаба для осмотра канцелярии. Факт был подтвержден посыльным дежурного офицера, находившегося в это время на этаже, хотя точного времени рядовой указать не сумел "за неимением часов".

Таким образом, с учетом отсутствия подполковника Грушевского, проводившего по поручению начальника гарнизона смотр участвующих в оцеплении 1 декабря ополченцев 71-й бригады, штаб-офицерская комната оказалась на короткое время свободной от кого-либо.

Этим воспользовался самоубийца. В период с 9.45 до 10.00, когда в комнату вошел вернувшийся со смотра подполковник Грушевский, обнаруживший покойного, штабс-капитан Сивцов прошел в пустующую комнату штаб-офицеров и покончил собой, приняв, как было установлено, яд, содержащийся в серебряном кольце на правой руке. В самой комнате признаков пребывания каких-либо других лиц, кроме штаб-офицеров подполковников Грушевского и Лавренюка, обнаружено не было. Шинель последнего висела на вешалке.

Идентичность кольца штабс-капитана с кольцом другого самоубийцы — агента германской разведки Отто Ланге — красноречиво свидетельствовала о причастности штабс-капитана Сивцова к той же шпионской деятельности. Этому свидетельствовали и восточный кинжал, которым были совершены злодейства, и странный жест умирающего доктора Поплавского, указующий на аксельбант адъютанта. Других улик, указывающих на эту деятельность, обнаружено не было — ни в бумагах на столе адъютанта, ни в его "тревожном" чемодане, найденном в шкафу приемной рядом с "тревожными" чемоданами генерала Воробанова и подполковника Лавренюка, ни в личных вещах на квартире. Не было найдено и каких-либо предсмертных записей. Таким образом, все указывало на то, что именно разговор ротмистра Листка, раскрывшего штабс-капитану связь между лицом, знавшим дату приезда Императора и последующими убийствами, а также исчезновением шпионки Анны Калленберг — этот разговор и стал побудительным мотивом, сподвигшим штабс-капитана Сивцова на самоубийство. А это подтверждало, что адъютант и был тем разыскиваемым лицом, что совершил вышеупомянутые преступления.

После непродолжительного совещания все основные лица, ведущие расследование, согласились с вышеизложенными положениями, должными затем лечь в основу требуемого рапорта. А вскоре контрразведчики и штабс-ротмистр Драч вышли на штабной двор провожать Астафьева, отъезжающего в Тифлис к главнокомандующему, и подполковника Драценко, вынужденного убыть в Меджингерт. И тот и другой Воробанова тревожить не стали. Генерал все еще не отошел от удара, нанесенного ему правдой о любимце адъютанте, — заперся в кабинете и никого не принимал…

Когда Астафьев, сухо попрощавшись, отбыл на вокзал, Драценко направился к ожидавшей его повозке. Неподалеку переминались с ноги на ногу двое казаков, державших под уздцы своих нетерпеливо бьющих копытами коней. Но, не дойдя до них, подполковник остановился, вдохнул воздух и, повернувшись, взглянул на жандарма.

— Что скажете, штабс-ротмистр? У вас такой вид, будто вас что-то гложет. Вы хотели что-то сказать, не так ли?

Драч поежился.

— По правде говоря, господин подполковник, хотел. Мучает меня одно незначительное на первый взгляд наблюдение… Все хотел высказаться, да не решался — все вроде бы с Сивцовым сходится: кольцо, кинжал…

Драценко нахмурился.

— Зря не высказались. И что за наблюдение, однако?

— Да, малость одна — расположение трупа, извиняюсь…

— И что же в нем не так? — отчего-то недовольно фыркнул Авилов. — Как упал, так и расположился!

— Так оно и есть, — не то соглашаясь, не то возражая протянул жандарм. — Упал головой к дверям, значит, живым стоял лицом во внутрь комнаты…

— И что с того?

Штабс-капитан вдруг почувствовал, что жандарм намеревается опровергнуть уже согласованные выводы расследования.

Но Драч точно не расслышал.

— А раз так, господин подполковник, то, возможно, он стоял лицом к кому-то, кто уже был в комнате. Кстати, стакан воды… Для чего ему, решившему покончить собой, надо было непременно разбавлять яд водой? Да из графина бог знает где стоявшего — на столе у самого окна! К нему-то и дотянуться невозможно самому, если стоишь в центре комнаты. Только если поднесут. А вода-то в графине чистехонькая, не отравленная…

— Хотите сказать, адъютанта кто-то отравил? — перебил Авилов.

— А хоть бы и так! — быстро ответил тот. — Налил воду из графина, подлил яду из тайного колечка да и протянул голубчику — на, мол, пей!

— Что за чертовщина, Константин Иванович? Для чего эти фантазии? — возмутился Авилов. — Кольцо-то с ядом на руке Сивцова было!

— Погодите, Виктор Николаевич! — остановил его Драценко. — Кольцо могли надеть и на труп. А вы, штабс-ротмистр, выражайтесь яснее, если есть что сказать…

— Мысль-то яснее ясного, Даниил Павлович! Если в комнате кто-то был, то Сивцов и не агент вовсе, а только человек, который по глупости сообщил закрытую информацию кому-то, кто агентом и оказался. На это обстоятельство ротмистр Листок глаза-то ему и открыл!

Жандарм обвел всех испытующим взглядом.

— Возможно, в ту минуту штабс-капитан и сам бы признался Листку, кто этот Иуда, да, видать, не успел — Алексея Николаевича в кабинет вызвали. А может, и не сумел переступить через себя, решил сначала во всем разобраться… А дальше все по фактам: отослал Лавренюка в канцелярию штаба, вызвал в освободившуюся штаб-офицерскую комнату подлеца, который, вероятно, был здесь же, при штабе, а как тот вошел, следом, получается, вошел и сам. А как вошел, так и ошарашил: знаю, мол, кто ты — агент германской разведки!

Драч внимательно посмотрел в глаза подполковника.

— Чтобы вы делали на месте изменника, господин подполковник? Конечно же, отнекивались: "Что ты, я же твой боевой товарищ, выпей лучше воды и успокойся!" Вот и успокоил! Налил из графина воды, влил неприметно в стакан цианида, да и подал. А замести следы — одна минута: стер следы с графина да заменил кольца… Даром, что адъютант носил серебряное колечко!

Все обалдело смотрели на умолкшего штабс-ротмистра. Драценко достал из кармана шинели коробку папирос, достал одну из них, сунул в рот и тут же вынул.

— Черт бы вас побрал, штабс-ротмистр! По-вашему, так и было? Но кому Сивцов мог довериться в штабе?

— Никому! — буркнул молчавший до сих пор Листок. — Если Сивцов не агент, то раскрыть дату прибытия государя он решился бы только кому-то, кто является доверенным лицом его любимого генерала. А сейчас их в штабе только двое — штаб-офицеры Грушевский и Лавренюк!

— Но у обоих верное алиби, — напомнил Авилов.

— И все же у одного из них алиби сомнительное… — осторожно произнес Драч. — Посыльный дежурного офицера не сумел подтвердить время прихода Лавренюка в канцелярию.

— Разве не достаточно, что он его видел?

— Видел, но во сколько? В девять сорок, как утверждает Лавренюк, или в десять десять, когда Сивцов уже был покойником? Мы ведь даже не можем подтвердить, звонил ли адъютант Лавренюку вообще…

Все замолчали. На этот раз Драценко чиркнул спичкой, закурил, но дважды затянувшись, отбросил папиросу в снег.

— Однако подкинули задачку в дорогу, господин штабс-ротмистр! И ехать надобно — скоро стемнеет, и докладывать придется…

Он оглядел лица офицеров.

— Что ж, господа! Коль есть сомнение, надо проверять. Обзвоните по списку всех начальников, принявших участие в совещании, — возможно, кто прибыл раньше и может подтвердить время прихода подполковника в канцелярию. И вытрясите душу из этого чертового посыльного — вдруг из его тупой головы что-то да выплывет! Какая-нибудь временная привязка — кто-то в это время его послал, по морде съездил, ну, в общем, что-то подобное… Еще раз с дежурным офицером переговорите — когда посылал посыльного, куда, во сколько пришел… О результатах доложите не позднее двадцати трех тридцати! Если ничего не прояснится — будем докладывать как есть, как решили с Астафьевым… Тем паче, что о результатах расследования подполковник наверняка уже отрапортовал Джунковскому. В любом случае Лавренюка взять под наблюдение! Завтра Воробанов определенно приставит его вместо Сивцова к себе, так быть при подполковнике неотлучно, не спускать с него глаз и готовым быть ко всему! Возьмете это на себя, ротмистр Листок, и вы, штабс-ротмистр Драч. С начальством вашим я договорюсь…

Он несколько помолчал.

— Может, с вашей подачи, штабс-ротмистр, мы сейчас напраслину напускаем на порядочного офицера, но береженого бог бережет — на кону жизнь Августейшего!

Подполковник взглянул на Авилова.

— Завтра, Виктор Николаевич, как и условились с Воробановым, останетесь при штабе. И связь нужна будет между нами, да и за Грушевским присмотрите на случай всякий, а может, кто еще выплывет в штабе — выдаст себя по приезду Государя.

— Будет исполнено, Даниил Павлович! — мотнул головой штабс-капитан.

— Что ж, тогда будем прощаться, что ли…

Они пожали друг другу руки.

Драценко кивнул казакам, вскочил на двуколку, и через минуту повозка тронулась. За ней, выбрасывая из-под копыт комки снега, понеслись вскачь застоявшиеся казацкие лошади.