Савва Сторожевский

Как мы теперь знаем, молодой человек принял решение пойти по пути монастырского служения. Был ли у него опыт нескольких обителей, попал ли он к Сергию Радонежскому сразу или после того, как пришлось ему поменять какие-либо другие места обитания во время духовных поисков — не известно. Так или иначе, ясно, что будущий инок оказался в числе последователей Сергия. Поздние биографы приписывают Савву к числу «первых» его учеников, имея в виду не степень приближения или «качество ученичества», а время, когда он с ним познакомился и стал к нему близок.

Если принять это предположение, то тогда мы должны и принять годы 1350-е, как время появления нового послушника в малочисленной еще тогда обители неподалеку от Радонежа. Здесь он принимает постриг, обретает известное нам иноческое имя Савва. И входит в обширную, необычную семью русского монашества.

Что это значило?

Русское монашество: история и традиции Гипотеза 2

Маркелл Безбородый повествует напоследок, когда мы достигли конца времен: «Сей преподобный отец наш Савва был одним из учеников блаженного Сергия Чудотворца. Пребывал в его обители в совершенном послушании, монашеской жизни обучаясь нраву…»

Не будет новостью, если сказать, что монастырская традиция на Руси имеет глубокие корни. Зачинателями традиции считаются Феодосий и Антоний Печерские, основавшие первый пещерный монастырь в Киеве, известный теперь как Киево-Печерская лавра. Стремление к поискам глубины духовной жизни за столетия дало возможность русскому монашеству освоить не только огромные пространства, но и создать многие традиции, большинство из которых так или иначе были связаны с традициями византийскими.

Но иногда житие внутри монастырей Древней Руси строилось по некоторому своеволию. Передача духовного опыта происходила непосредственно от умудренного жизнью в обители старца, считалось, что писаные законы претят реальной духовной практике. Некоторые иноки даже упорно утверждали, что святые отцы с древних времен не устанавливали никаких уставных правил, но главным было — живое слово. Личный пример настоятеля или духовного отца порой считали важнее любых правил.

Однако для того, чтобы процесс открытия и развития обителей происходил организованно, со временем создавались определенные правила и писались уставы, следуя которым можно было хоть как-то упорядочивать в них жизнь. Исключения из правил могли привести к обмирщению монастырской жизни и быта, что иногда происходило на практике. Содержание таких уставов могло меняться со временем, а также под влиянием конкретных местных традиций. Но почти все они имели в основе один основной источник-предание, некий свод правил Пахомия Великого — создателя первого монастырского устава.

Одной из традиций в монастырской жизни Руси было «особножительство», то есть проживание иноков отдельно друг от друга. Сегодня мы с трудом можем предположить в реальности — как могло выглядеть такое проживание «особо». Но, по всей видимости, имеется в виду то, что монахи строили неподалеку друг от друга отдельные домики-кельи, где вели собственное хозяйство и обладали своим, независимым от других имуществом.

Итак, юноша (или уже достаточно зрелый молодой человек), еще не принявший нового имени — Савва, вступил в большой и многогранный мир, не всегда понятный человеку мирскому. Что ждало его здесь, в особенности если учесть традиции той отдаленной от нас эпохи? Какими были тогда монастыри на Руси и чем они жили?

То, что происходило на планете Земля более чем 600 лет назад, представить не просто. Но все-таки можно. Вот как рассказывает о пути, который мог пройти человек, решившийся уйти из мира в монастырскую жизнь, писатель и историк Русской церкви Игорь Смолич в своей книге «Русское Монашество. Возникновение. Развитие. Сущность. (988—1917)», написанной им в XX веке в эмиграции (книга первоначально вышла в 1953 году в Европе на немецком языке, лишь совсем недавно была издана на русском и стала развитием его предыдущего труда «Древнерусское монашество»).

«По образу подвижничества, — пишет Смолич, — все монахи в Русской Церкви разделены на три степени: 1) рясофорные, 2) монахи малой схимы и 3) монахи великой схимы; проходить эти степени можно лишь последовательно. В соответствии с этими тремя степенями существует три чина пострижения.

Вступившие в монастырь лица именуются послушниками. По окончании канонического срока послушничества они постригаются в рясофорные монахи, причем совершается это пострижение без монашеских обетов. На них, однако, возлагается обязанность соблюдать монастырский устав с той же строгостью, с какой его блюдут монахи более высоких степеней; и хотя они не дают иноческих обетов, нравственно они связаны ими… Послушникам, постриженным в рясофор, запрещается по собственной воле оставлять монашеское состояние.

Вторую степень составляют монахи малой схимы… Схима означает внешнее смирение, символизирующее внутреннее душевное покаяние. По степени этого покаяния различают схиму малую и великую. При совершении чина пострижения в малую схиму монах дает иноческие обеты. Он должен: а) отвергаться всего, что угождает телесным похотям; б) до смерти быть послушным всякому; в) никогда не стремиться к стяжанию собственности… Иноки малой схимы не могут сложить с себя монашества, что еще возможно для рясофорных иноков по особому разрешению и чрезвычайно уважительным причинам; канонически и нравственно они обязаны до смерти соблюдать данные ими обеты…

Монах, принявший великую схиму (по-русски — схимник), дает обет проводить свою жизнь в особенно строгом посте и непрерывной молитве, он уже не выполняет никаких послушаний вне своей кельи. Условием пострижения в великую схиму для каждого инока является безупречное подвижническое житие; после 30 лет такого жития в монастыре он, при условии высокой иноческой добродетели, получает от настоятеля разрешение и благословение на пострижение в великую схиму; постриг совершается по доброй воле самого; монаха. Рясофорные иноки после 30 лет безупречного подвижничества могут сразу принимать великую схиму…

До пострижения в монахи послушник должен пребывать под духовным руководством достойного и опытного пожилого монаха. Иными словами, требуется, чтобы будущий инок, по крайней мере до пострижения, прошел духовный искус под водительством старца».

Другой известный историк Церкви, живший в XIX столетии, митрополит Макарий упоминает о существовавшем уже в XIV веке рукописном «Завете юным мнихам», где было помещено множество советов для молодых иноков о том, как жить в монастыре. Эти сведения интересны тем, что приближены к реалиям человеческой жизни, показывают важные бытовые подробности обитания в монастырской среде. Нет смысла комментировать этот примечательный текст, так же как нет смысла спорить относительно его атрибуции к XIV столетию. Положимся на церковного историка и не спеша прочтем то, что в гораздо большей степени приоткрывает нам книгу истории, нежели рассуждения иных знатоков-специалистов.

«Дело мниха (монаха. — К. К.) блюденье ума от худых мыслей, молитва и пенье, которое есть дело ангельское, пища души, просвещение ума… А молитву творить надобно с умом и от сердца и понимать силу слов… Взирай на будущее, утверждайся чтением книг, трудись в послушании и рукоделии. Принимая пищу для тела, корми и душу Божественными словами. Ум всегда имей горе. Не навыкай ходить из кельи своей в другую, разве только для духовной потребности, на молитву или какую службу. Все делай с благословением старца. Себе не живи по плотскому своему хотению, но живи Богу, заботясь о жизни вечной. Да будет для тебя гробом твоя келья… Когда увидишь игумена, поклонись ему до земли и проси у него благословения… Одежда тебе — простая свита из самодельного сукна, а пояс простой кожаный, которым опоясывайся не выше чресл. Походка твоя пусть будет ни сурова, ни ленива, а руки имей во время хождения согбенными при персях. С мирскими не говори, особенно с юными, не садись и не стой с ними. Где случатся игры, кощунства, смехи, беги оттуда. Своими руками не прижимайся к брату, и не обнимайся с ним, и к себе не позволяй никому прикасаться, и не допускай никого смотреть на лицо твое, но уклонись и удались. И сам всячески берегись смотреть на лицо человека молодого и голоусого… Каждый берегись нечистой любви; беги всякого яда смертного, да не войдет в нас смерть дверцами, т. е. пятью чувствами — зрением, обонянием, слухом, осязанием, вкушением; но загради эти дверцы нашего телесного храма страхом Божиим. Весь бди оком, а сну предавайся, только когда почувствуешь великую нужду. Пред отходом ко сну много молись, почитай книги, займись рукоделием… Когда ляжешь спать, будь препоясан в свите, имей клобучок на голове, а руки сложи на персях и отнюдь не простирай их под свиту во избежание страсти пагубной… Берегись злой пагубы — ручного блуда… блюдись даже мысли скверной… А всегда, и вставая, и ложась, и за трапезою, и ходя, и сидя, произноси молитву: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе, Боже наш, помилуй нас, аминь». Если монах молится только во времена молитвенные, то он отнюдь не молится, а надобно молиться на всякий час. Хотя и кратка эта молитва, но она приносит великую пользу молящемуся с верою…»

Когда отрок Варфоломей (будущий Сергий Радонежский) решил оставить родительский дом и найти себе пустынное место для проживания, то вместе с братом Стефаном он построил первоначально из дерева всего лишь маленький домик, именуемый кельей, с таким же миниатюрным храмом неподалеку — во имя Троицы, «чтобы постоянным взиранием на него побеждать страх перед ненавистной раздельностью мира». Вокруг стоял вековой лес. Вот так и начинались обычно монастыри на Руси. Варфоломей еще даже не был монахом, он принял постриг позднее от игумена Митрофана и только тогда получил имя Сергия (это произошло в день памяти мучеников Сергия и Вакха).

Тогда будущему настоятелю большого монастыря едва стукнуло 23 года. Прошли один за другим 1330-е, 1340-е. Брат оставил его, уехав в Москву. Можно представить себе, сколь непроста и даже опасна была жизнь в одиночестве, в лесу, в окружении диких зверей, в годы, когда битвы, моры и пожары просто сметали большую часть окружающего населения. Выживание становилось настоящей наукой, в том числе и духовной.

Однако в жизни все так и происходит. Если слух пошел — то его уже никак не остановишь. Окрестные жители прознали о поселившемся в лесу подвижнике. Сюда стали изредка приходить люди, знакомиться, разговаривать. Некоторые решили селиться неподалеку. Стали строить такие же кельи из дерева. Так поселение разрасталось.

В итоге получился новый монастырь, в котором братия уговорила Сергия принять настоятельство над ними. Он был рукоположен в священники, и епископ Афанасий из Переяславля назначил его игуменом. То были уже 1353–1354 годы.

В монастыре Сергия было принято решение, что иноков будет только двенадцать (видимо, по числу апостолов). И включить в число братии кого-то нового можно было только при условии, что один из двенадцати выбудет по той или иной причине.

Мог ли в это время появиться или попасть в монастырь к Сергию новый инок Савва? Ведь в поздних житиях его утверждается, как мы уже говорили, что он был одним из «первых» его учеников. Ответ может быть пока только неопределенным: и да, и нет. Ведь он не значится в известных списках тех самых двенадцати первых постриженников, изначальных учеников и будущих продолжателей дела Сергия.

Но мы попробуем сузить рамки датировок.

Первое время жизнь монастыря была устроена по очень строгому уставу. Сергий постановил, что получать все необходимое для существования монахи могли только в результате своего собственного труда (в первую очередь — физического). Не возбранялось также приятие добровольно принесенных кем-то даяний. Однако прошение милостыни в любой форме пресекалось на корню.

Нестяжательство и отсутствие стремления к богатству, а также к владению землей или собственностью было налицо. Сильный духом и довольно мощный телом Сергий стал образцом для подражания и примером для своей братии. Он показывал уникальный пример постоянного трудолюбия. Если надо было, то он выпекал хлеб, не гнушался ношением воды и рубкой дров, пошивом одежды и обуви. Мог даже прислуживать братии. При этом, как указывают источники, питался он лишь хлебом и водой.

Но времена менялись и в обители также происходили перемены. Сюда стали приезжать не просто паломники, но и весьма родовитые, известные и пользующиеся высоким положением в обществе того времени люди.

Однажды в Троицкий монастырь (а именно так он уже тогда назывался) пришел архимандрит Симон из града Смоленска, бывшего в то время столицей великого княжества, которое занимало обширную территорию на юго-западе Руси и играло роль форпоста в отношениях ее с Европой.

Приход этот не был простым и однозначным. Архимандрит привез с собой очень много богатого и ценного имущества, которое он немедленно пожертвовал монастырю. И это было одно из первых приношений, которое хоть как-то поправило дела в реальности бедствовавшей обители. Но самое главное — с ним прибыло несколько спутников, которые вошли в число братии Троицы. Неписаный закон о двенадцати иноках был нарушен.

Исходя из того, что в биографии Саввы Сторожевского прослеживается «Смоленский след» (об этой гипотезе, выдвинутой автором данной книги, можно подробнее узнать в главе «Загадки жития Звенигородского чудотворца»), можно высказать вполне реальное предположение, что именно в это время будущий инок Савва и попадает в окружение Сергия. Он прибыл сюда одновременно и, возможно, вместе с архимандритом Симоном, будучи представителем родовитой семьи (вероятнее всего — смоленской, боярской). И с этого времени он становится учеником и сподвижником основателя Троицкого монастыря.

Не случайно в последнее время пишется, что Савва мог прийти в обитель к Сергию уже опытным наставником. Вышеупомянутые события происходили примерно в середине 1350-х годов. И даты эти неумолимы. Если последовать некоторым предположениям, что Савва Сторожевский прожил почти 90 лет, то тогда к этому времени ему было почти под 40. То есть он был не молодым человеком, как это принято считать, а уже опытным и пожившим свое представителем знати из Смоленского великого княжества. Но и здесь, повторюсь, мы никак не можем утверждать что-либо, связанное с датой его рождения. Она неизвестна.

Но ясно, что именно после этих событий Сергий стал принимать в монастырь всех желающих, правда, только после определенных испытаний. Среди таких новых обитателей могли стать и малоизвестные люди, но также и состоятельные вельможи, включая бояр, воевод и даже князей. Вольно или невольно они обогащали монастырь, как в материальном плане, так и в создании связей с реальным миром, политикой отдельных княжеств и даже государства в целом.

Слава и почитание Сергия росли. Однако в самый разгар этих событий он предпринял свою знаменитую реформу монастырской жизни, которая чуть не стала для него потерей игуменства в основанной им обители.

К этому времени слух о подвижнике Сергии дошел даже до Константинополя. Именно патриарх Филофей, активный сторонник распространения «общежительного» устава в жизни православных монастырей, предложил игумену Троицы ввести новый порядок у себя в обители. Для подтверждения своего участия и внимания к преподобному патриарх прислал ему крест с мощами, а также письмо-грамоту, в которой благословил на введение новшества. «Совет добрый даю вам, — так писал первосвятитель Вселенской церкви Сергию, — чтобы вы устроили общежительство». Неожиданно было и то, что патриарх не отправил такой же совет в уже известные и давно существующие монастыри на Руси. Он обратил внимание на нового игумена и его братию, предполагая, что они смогут стать проводниками нового византийского влияния на Москву. И, как мы увидим далее, патриарх не ошибся.

Что значило введение общежития для тех, кто, собственно, жил в монастыре? Формула была проста: «Ничто же особь стяжевати кому, ни своим что звати, но вся обща имети». По сути — происходила полная перемена в жизни каждого инока. Если до этого он имел какое-то собственное личное имущество (пусть даже и минимальное), какое-то собственное жилье (те самые домики-келейки вокруг деревянного храма Троицы), то теперь он должен был отказаться от всего. Имущество монастыря и каждого в отдельности становилось общим, как и становились общими — трапеза, ведение хозяйства и многое другое. Теперь уже не могло произойти, например, такого события, какое было с самим Сергием в его же монастыре. Однажды он остался без еды и, чтобы заработать себе пропитание, три дня пилил дрова для… одного из монастырских старцев, который, как указывается в источнике, расплатился с ним «решетом хлебов гнилых». Общий хлеб и стол в правилах «общежительства» теперь означали невозможность оставить голодным никого из братии.

Такие перемены были неожиданными и непривычными. В условиях довольно жесткого выживания, когда жизнь человека почти ничего не стоила, вдруг еще и отказаться от всего — вплоть почти до самых мелочей. Такое понять, а уж тем более выдержать не каждый был способен. Вот почему между братией началось брожение, которое закончилось тем, что Сергию пришлось даже на время удалиться из своей Троицкой обители. Он уже решил основать другую — неподалеку. Поддержал в эти дни преподобного Московский святитель — митрополит Алексий, который строго настоял на том, чтобы братия подчинилась своему игумену — Сергию Радонежскому, и вернул его обратно в Троицкий монастырь.

Во всех этих событиях, вероятнее всего, принимал участие и инок Савва. И, скорее всего, в самые нелегкие минуты он был именно рядом с Сергием. Не случайно он позднее станет настолько уважаем даже самим своим учителем, что тот выберет ученика своим же духовником. Но это будет еще впереди.

Перед своей кончиной в 1378 году митрополит Алексий решил передать Московскую кафедру Сергию, не видя иного преемника на важнейшем для того времени посту. Известно, что Троицкий игумен отказался и от перемены черных монашеских одеяний на богато украшенные митрополичьи, и от подаренного ему Алексием золотого креста, объявив: «Я от юности не носил золота, а в старости тем более подобает мне пребывать в нищете».

Таковых традиций придерживались и близкие, а также «самые первые» ученики Сергия Радонежского. Они были со своим учителем и в наиболее трудные минуты его жизни. Так, в 1375 году, после княжеского съезда в Переяславле, где решались важнейшие вопросы будущего России (и после которого стало меняться отношение Москвы к Орде), тяжелый недуг охватил преподобного старца. Возвратившись после довольно долгого отсутствия в свою Троицкую обитель, Сергий Радонежский слег. Никоновская летопись повествует: «Того же лета болезнь бысть тяжка преподобному Сергию игумену, а разболелся и на постеле ляже в Великое говение на второй неделе, и нача омогатися и со одра воста на Семень день, а всю весну и все лето в болезне велице лежал». Исходя из текста оказывается, что Сергий пролежал почти полгода — с середины марта по начало сентября 1375 года!

Что случилось? Летописи не рассказывают о каких-либо эпидемиях в это время. В прошлом, 1374 году был большой «мор», затронувший и Орду Мамая, где погибло немало людей. А в лето болезни Сергия ничего, кроме большой засухи и обмеления рек, не отмечено. Правда, за весь период его лежания произошло большое столкновение Москвы с Тверью, начавшееся как раз в марте и закончившееся именно в первых числах сентября, когда Михаил Тверской присягнул мирному договору с князем Московским, текст которого был написан под диктовку Дмитрия Ивановича. Удивительное совпадение…

Во всяком случае, уже в это время настоятель Троицы начинает задумываться о своем будущем преемнике. Трудно судить, кто бы мог быть таковым в тот временной момент.

Последователей у Сергия было немало. Некоторые уже начинали уходить по его благословению, дабы основывать свои обители. Но неизменно оставался в стенах Троицкого монастыря инок Савва, будущий Сторожевский.

Из года в год, возможно, и прошла бы не замеченной для мирского глаза его жизнь рядом с наставником, если бы истории не пришлось распорядиться иначе. Еще, правда, предстояло ему пережить некоторые трудные времена, когда над Русью довлел страх перед иноземным игом, подавлявший не только физически, но и в большинстве своем — духовно жизнь и быт любого человека, которому суждено было уродиться в необычную эпоху.

Во времена ордынской Москвы

Маркелл Безбородый повествует напоследок, когда мы достигли конца времен: «В те времена благоверный великий князь Димитрий Иоаннович победил безбожного царя Мамая со всем его воинством и с великой радостью возвратился в свое отечество…»

Можно ли хотя бы мысленно представить себе — как жили люди на Руси в середине и второй половине XIV столетия? Как устраивались семьи, как росли дети, обучалась молодежь, что их ожидало в будущем? Понятно, что общество не было однородным. Одно дело родиться в крестьянской семье, а другое — в боярской. Однако было нечто общее, что определяло жизнь и судьбу всякого новоявленного на свет Божий русского человека.

То было время, когда жизнь человеческая была окружена настолько значительными опасностями, что сегодня их даже трудно представить. Достаточно лишь почитать летописи или произведения древнерусской литературы той поры, чтобы понять — в каком постоянном ожидании напастей и возможной смерти проживали массы людей. Набеги, войны, разрушения, возможность попасть в плен и в рабство к иноплеменникам, невероятная смесь христианства, иных религиозных учений и язычества, близкое соседство с мощными и развитыми мусульманскими странами — все это происходило постоянно и ежедневно. Добавим к этому междоусобные княжеские столкновения, переделы земли, борьбу за княжеские уделы и за само великое княжение. То есть жизнь человека фактически была, как говорили — «под Богом». Ложась спать, житель даже укрепленного стенами города не мог быть уверенным, что завтра проснется живым и здоровым.

Вот типичный рассказ из летописи того времени: «Горестно было видеть, и слез многих достойно, как один татарин до сорока христиан вел, грубо связав их, многое же множество посечено было, иные же от холода умерли, другие от голода и нужды… И была тогда во всей Русской земле среди всех христиан туга великая и плач безутешный, и рыдание, и стоны, ибо вся земля пленена была…»

А вот и другое повествование, почти повторяющее предыдущий рассказ об ордынском нашествии: «Сколько сотворили убытков своими набегами, сколько городов захватили, сколько золота и серебра и всякого имущества захватили и ценностей всяких, сколько волостей и сел разорили, сколько огнем пожгли, скольких мечами посекли, скольких в плен увели!»

Русь находилась под властью Орды, фактически являлась её частью, или, как тогда говорили — «улусом». Приходилось регулярно платить ханам Орды немалую дань, а она ведь собиралась со всего мира.

Когда будущий монах Савва думал о житье в скрытой от мира обители, он еще даже не подозревал — какую роль ему придется сыграть в одном из важнейших событий в русской истории, связанном с большими и великими сражениями той эпохи. Но все это будет позднее. А в эти годы мир не становился более милосердным, судьба Руси зависела от столь многочисленных обстоятельств, что иногда впору было обратиться к Создателю, который только разве что и мог разобраться в клубке происходящих событий.

В 1357 году в Золотой Орде закончилось 15-летнее правление хана Джанибека (Бердибека). Именно оно породило бесконечные дворцовые перевороты и династические распри, которые стали началом конца могущественного государства. Но эта агония не означала ослабления гнета для Руси. Иногда происходило наоборот — ведь, как говорится, раненый зверь может быть еще более опасен, нежели здоровый.

Известно, что Чингисхан оставил множество потомков, которые успешно расплодились по всей Евразии. И большинство из них просто бредило и мечтало занять ханский престол. Золотая Орда была лакомым кусочком для всех. Очередные после кончины Джанибека 15 лет, вплоть до 1372 года, были просто уникальными. За это время в Орде властью успели насытиться 15 ханов. Правили они и по полгода, и — максимум — по два, а один — вообще только четыре дня!

Казалось бы, ослабление и неустойчивое положение такого сильного хозяина для Руси могло бы стать удачным совпадением. Но оно отражалось и на жизни крепнувшего Московского государства, причем весьма отрицательно. Довольно трудный, многодневный путь в Орду русских князей или их посольств иногда заканчивался ничем, так как за время путешествия менялся ордынский правитель, а с ним — и возможные решения о власти или порядке.

В годы 1370—1380-е гигантское государственное образование, основанное монголами, Улус Джучи, фактически распалось на две части, каждая из которых также была на грани деления на более мелкие части. Появлялись лидеры, которые пытались восстановить былое единство и могущество Орды. В одной ее части правил темник Мамай, который считал свои права весьма вескими, так как был женат на дочери Джанибека. А в другой части — в Синей Орде — появился не менее грозный его соперник — Тохтамыш. История распорядится так, что и Русь, и Тохтамыш, и Мамай столкнутся между собой, причем неоднократно. Мамай и Тохтамыш были намного сильнее. Однако во времени выживет только одна из трех сторон. И этой стороной стало поднимающееся из-под ордынского ига молодое Московское княжество.

Некоторое время великому князю Дмитрию Ивановичу — внуку Ивана Калиты — приходилось воевать с его соперником по великокняжескому престолу — тверским князем Михаилом Александровичем, который пытался привлечь в свои союзники татарские войска и татарскую дипломатию. Именно эта борьба и породила возмущение со стороны Орды некоей свободой и неуправляемостью владетеля Москвы. Например, он взял да и не признал решение правителя Орды передать великое княжение Михаилу Тверскому. Как это так! Да такого еще не было за более чем сто последних лет! В 1375 году, впервые с 1252 года, то есть со времен правления князя Андрея Ярославина, великий князь на Руси всерьез выступил против Орды.

Так слабость и междоусобицы среди наследников Чингизидов отразились на состоянии отношений между государствами. Московская Русь могла себе позволить приподнять голову против татар. И Мамай это хорошо понимал. Что он должен был предпринять для предупреждения возможных неприятностей? Обычное для татар и вполне действенное средство — напасть, разорить, усмирить и заставить покориться неуемного правителя подчиненного им «улуса».

Симеоновская летопись повествует: в 1377 году татарское войско вторглось на территорию Суздальского и Нижегородского княжеств и, разбив на реке Пьяне объединенное войско, частью которого стали московские ратники, разорило здешние земли. Но следующим шагом должна была стать конечно же сама Москва.

И вот тут произошло событие, которое имеет и некоторое весьма важное отношение к житию монашествующего в эти годы Саввы. Столкновение с войском Мамая многое затем определит в судьбе инока Троицкой обители.

Год 1378-й стал во многом решающим для развития Русского государства. То был год первой победы русских в полевой битве с татарами, которой, можно сказать, ждали более века. Мурза Бегич повел татарское войско уже на Москву. Ему навстречу выступили дружины князя Дмитрия Ивановича.

Встреча ратей произошла на Рязанской земле в августе. Не один день воины обоих войск стояли на разных берегах реки Вожи (приток Оки). Первыми решились на переправу татары. Они были уверены в своем превосходстве. Но не тут-то было. В завязавшемся сражении русские показали, что у них есть приготовленный план. Они ударили с нескольких сторон, для чего князь Дмитрий разделил войско на несколько полков. Такой стратегии татары совершенно не ожидали, привыкнув к тому, что победы над русскими доставались им достаточно легко. Ордынцы не выдержали натиска и побежали. Они прыгали в реку, неся очень большие потери. Победа русских дружин оказалась полной, противник был разбит наголову.

Так был окончательно изжит страх перед страшной Ордой, развеялась легенда о непобедимости завоевателей Руси. Наступил окончательный поворот в отношениях двух государств.

Через два года сам Мамай решил отомстить за нелепое для него поражение. И хотя ему основательно мешал очень сильный враг — хан Тохтамыш, он все равно решился двинуть свое войско на Москву, дабы наказать ослушавшихся русичей.

Год 1380-й стал хрестоматийным для всякого, кто хотя бы коротко знакомился с историей Руси. Куликовская битва описана и разобрана в многочисленных трудах и публикациях. А потому нет смысла рассказывать подробно о том, как собранная почти со всех русских земель объединенная рать выступила навстречу Мамаю. Как сошлись они у речки Непрядвы, как сразились воин-монах Пересвет (теперь считается, что он был вообще без доспехов) и мощный ордынец Челубей, как наскочили татары и смяли русские ряды, как выступил в нужный момент засадный полк, как нашли самого князя Дмитрия едва живого среди горы трупов и, наконец, как потом всем миром хоронили павших в сражении сородичей.

На то сражение с Мамаем и его Ордой собрались дружины многих русских земель — Московской, Владимирской, Суздальской, Нижегородской, Ростовской, Белозерской, Муромской. Появились в рядах защитников Руси даже не очень покорные Москве псковичи и новгородцы. Такое еще не было видано в обозримой для русских истории, сам факт такого объединения оказался, быть может, морально важнее самой будущей победы.

В это самое время, то есть и до битвы, и в течение всего сражения, в Троицкой лавре молились о победе русского воинства (это отражено даже в лицевых сводах позднего времени). Перед самой битвой Сергий Радонежский благословил князя Дмитрия, а затем — отправил ему еще одно благословение письменно, которое князь получил уже по пути на Куликовское поле: «Иди, господин, иди вперед, Бог и святая Троица поможет тебе!» Это послание ему передал старец монастыря, которого звали Нектарий вестник, прославленный затем в числе Радонежских святых. Не так давно было высказано предположение: а не мог ли это быть ученик Сергия — инок Савва? Мы поговорим об этом чуть далее, но саму версию заведомо считаем неперспективной.

Нас в данном случае интересуют другие факты — не менее важные и главные — из тех, что связаны с битвами на реке Боже и на поле Куликовом. А именно то, что князь Дмитрий Иванович отправлялся на эти сражения, предварительно испросив благословение у Сергия Радонежского, ставшего к тому времени одним из главных духовных лидеров страны. Прекрасные слова о Сергии принадлежат историку В. О. Ключевскому: «Таких людей была капля в море православного русского населения. Но ведь и в тесто немного нужно вещества, вызывающего в нем живительное брожение. Нравственное влияние действует не механически, а органически… Украдкой западая в массы, это влияние вызывало брожение и незаметно изменяло направление умов, перестраивало весь нравственный строй души русского человека XIV века… Пятьдесят лет делал свое тихое дело преподобный Сергий в Радонежской пустыне; целые полвека приходившие к нему люди вместе с водой из его источника черпали в его пустыне утешение и ободрение и, воротясь в свой круг, по каплям делились им с другими».

А ведь и вправду, почти полтора столетия на Руси воспринимали ордынское иго и татарские набеги как «кару Божию», которую как будто бы приходилось нести за накопившиеся грехи отцов и за свои собственные. Юридически (и по праву силы) хан Орды был кем-то вроде главного правителя для всякого русского. Трудно было «перестроиться» и заставить себя поверить в то, что это может быть не так. Вот почему мы можем говорить о великом духовном и нравственном подвиге Сергия Радонежского и его сподвижников, сумевших вдохновить и великокняжескую власть, и простых людей на битву с захватчиками. Надо было в буквальном смысле — словно пробудить страну от затянувшегося сна, осознать, что Орда является не отчиной, а чужеземным образованием, и ее правители — не «кара», а настоящий враг. И борьба с таким врагом — не «грех против воли Божией», а дело во многом святое, праведное и даже богоугодное.

Две победы — на реке Боже и на Куликовом поле — произошли в символические дни, ставшие важными датами в русской истории и, кстати, в жизни Саввы Сторожевского. Одна из них состоялась в великий праздник Успения, а другая — Рождества Пресвятой Богородицы. Отныне эти дни станут определяющими для многих событий. Но главное, что утвердилась внутренняя мысль в душе почти каждого русского: Бог помиловал Русь! А доказательство тому — дарованные Им победы над захватчиками.

Историки теперь часто возвращаются к теме благословения Сергием Радонежским великого князя Дмитрия Ивановича, будущего Донского, так как она связана с последовательностью исторических фактов, которые в той или иной степени подтверждают или опровергают некоторые теоретические построения и датировки.

О чем идет речь? Например, о том, что факт благословения преподобным Сергием князя Дмитрия на битву с татарами в 1378 году является неоспоримым. Это точно зафиксировано в летописях, причем — в самых ранних. Но известно и то, что после 1378 года князь Дмитрий Иванович вступил в полосу неприязненных отношений с митрополитом Киприаном (князь предполагал поставить на место митрополита другого человека, известного под именем Митяй) и даже «арестовал» его в Москве, а потом выгнал прочь. Сергий Радонежский был очень близок с Киприаном, а потому на некоторое время (если следовать в точности за историческими фактами) также отдалился от князя Дмитрия в эти годы. Именно митрополит Киприан в 1379–1380 годах, можно сказать, почти что «проклинал» самого великого князя Московского (это, кстати, было взаимным). Впрочем, с года 1381-го отношения их не просто наладились, но стали достаточно прочными, что позволило в дальнейшем укрепить Московскую митрополию еще более.

Однако история с разногласиями дала основание для выступлений некоторых исследователей с мнением, будто по этой причине Сергий не мог вторично (после Вожи) благословить Дмитрия Ивановича еще раз в 1380 году на Куликовскую битву. И в самом деле, рассказ об этом благословении появился в записях значительно позднее, только в начале XV столетия, в особенности после того, как митрополитом Киприаном была начата работа по составлению нового московского летописного свода. Тогда определился в некотором роде пересмотр многих событий конца века XIV, и кое-какие из них были преподаны в нужном для Киприана свете.

Однако говорить о том, что Сергий не благословлял непосредственно Дмитрия на Куликовскую битву, в любом случае не вполне точно, так как история не опровергает, что он его на битву вообще не благословил. Было ли это в том картинном виде, как изображает Житие, с теми торжественными словами и предсказаниями — сегодня невозможно установить, даже обладая самым большим воображением. В любом случае, подобное благословение было князем получено — при встрече или без неё (то есть — переданное через других лиц или даже письменно). Без благословения такие походы не совершались и битвы не происходили. Не благословив князя, Сергий просто не остался бы тем самым Сергием в памяти потомков. Трудно даже представить ситуацию, что Дмитрий двинулся навстречу Мамаю вообще без благословения своего духовного советчика. По сути, утверждение об отсутствии благословения — не более чем эмоциональный выпад, направленный против пусть даже и стереотипа, но в основе своей — против реального события.

Или благословлял Дмитрия Донского кто-то другой?

Тогда кто?

Конечно, Никоновская летопись (запись за июль 1379 года) в некотором роде отражает отношение князя Дмитрия Ивановича: «И печаль бысть о сем великому князю… и негодование на Дионисия, еще же и на преподобнаго игумена Сергия…» Временное негодование, связанное с Киприаном, конечно же было.

Но заметим, что происходило это именно в июле 1379-го. А благословение на Куликовскую битву относится к концу лета 1380-го! То есть произошло оно через год! За это время всё и переменилось, включая и «негодование» князя.

И еще. Если митрополит Киприан и был в плохих отношениях с Дмитрием Донским (а потому уехал в Киев), то это не значит, что у князя были всерьез плохие отношения с Сергием Радонежским. Именно Сергий вместе со своим племянником Федором после кончины Митяя становится во главе духовного управления Московской Русью. В эти годы ему не было равных в решении важнейших духовных проблем, которые так или иначе влияли на политическую и социальную жизнь княжества.

В итоге отношения митрополита с великим князем повлияли на событие, которое является очень важным для всякого русского человека. А именно — на историю встречи и благословения преподобным Сергием не только битвы на Воже, но и сражения на поле Куликовом. Мы не ставим себе задачей в этой книге погружаться в споры вокруг данного факта. Для нас история с Сергием Радонежским является центром внимания потому, что в это время с ним рядом находился его ученик — инок Савва, будущий игумен Сторожевский.

Участвовал ли преподобный Савва в событиях 1378–1380 годов? Был ли он рядом с Сергием, когда тот благословлял Дмитрия Донского на столь важные для страны события? Если учесть, что Троицкий монастырь никак не мог быть в то время большим по количеству обитавших там монахов, то конечно же в той или иной форме, прямо или косвенно — инок Савва был рядом, молился за победу русских войск. Мог ли он быть послан Сергием вдогонку с письмом за князем Дмитрием? На этот вопрос нельзя ответить утвердительно, так как данных, это подтверждающих, пока нет.

Но в связи с событиями 1378–1380 годов возникает еще одна удивительная история, которая так или иначе связана с жизнью инока Саввы и могла бы пролить свет на большой период его биографии. И если когда-нибудь ее можно будет принять как реальную на «все сто процентов», то мы сможем утверждать главное: именно тогда мы впервые встречаем имя Саввы, будущего чудотворца Звенигородского, в русских летописных источниках.

Двенадцать лет в Успенском?

Маркам Безбородый повествует напоследок, когда мы достигли конца времен: «Великий князь Димитрий Иоаннович победил безбожного царя Мамая… И пришел в обитель к блаженному Сергию принять от него благословение и молитву и поведал ему также: «Когда… я хотел пойти против безбожных агарян, то дал обет устроить монастырь во имя Пресвятой Богородицы и ввести в нем общежитие». Блаженный же Сергий принял мольбу самодержца, и с усердием подвизался на то, и обойдя многие места пустынные, смотрел, где хорошо устроить монастырь. И пришел на реку, называемую Дубенка, обрел такое место и очень полюбил его, и создал церковь во имя Пресвятой Богородицы, честного Ее Успения… И избрав из стада учеников своих сего блаженного Савву, о нем же повесть эта предлагается, видя отрешение его от жизни и честный нрав, и тихое поведение, и в итоге благого изволения, вручил ему старейшинство, чтобы заботился об этом месте. Блаженный же Савва, когда принял благословение старца… пробыл много лет на месте том».

Здесь читателю предстоит ознакомиться с еще одной очень короткой главой этой книги. Настолько короткой, что ее могло и не быть.

Рассказанное Маркеллом Безбородым в Житии привело в смятение поколения его переписчиков, а уже в XIX веке — некоторых церковных историков.

Агиограф и знаток церковного пения, игумен Хутынский напомнил в приведенных выше словах об основании монастыря на реке Дубенке в XIV веке, осуществленном Сергием Радонежским по просьбе князя Дмитрия Донского. Летописи эту историю знают. Но в первых записях она никак не была связана с именем Саввы Сторожевского.

Да вот ведь Маркелл взял и написал: «И избрав (речь вдет о Сергии. — К. К.) из стада учеников своих сего блаженного Савву, о нем же повесть эта предлагается». Именно Маркелл решил сделать будущего Звенигородского игумена главным участником этих событий. И если все это было так, то мы бы с точностью могли датировать часть жизни будущего Сторожевского чудотворца продолжительностью более десяти лет (точнее — 12 лет!).

Но нередко в истории создаются те или иные мифы, происходят несуразности исключительно по причине некоторого невнимания к именам и фактам. Да если еще имена эти и даты совпадают…

Довольно протяженный период жизни Саввы Сторожевского, по мнению тех, кто считает рассказанную автором Жития историю реальной, был отдан важнейшему и ответственному служению в лоне Русской православной церкви. Но история эта немного запутанная, а потому необходимо разобраться в её сути неспешно и последовательно. Был ли этот период вообще? Некоторые выводы автора могут показаться неутешительными для дальнейших биографов. Однако в ситуациях неопределенных имеет смысл не принимать скоропалительных решений и рассмотреть самые разные точки зрения.

Чем мы и займемся. Но… чуть позднее, в отдельной главке настоящей книги, названной — «Мифы о Дубенском острове» и помещенной чуть далее под общим заголовком «Загадки жития Звенигородского чудотворца».

Сделано это потому, что так удобнее будет для общей логики нашего повествования, состоящей из цепочки гипотез, нанизываемых одна на другую.

Все равно ведь, как уже говорилось выше, данной главы могло и не быть.

Будем же считать, что ее и не было…

Зато была другая, к ней мы и перейдем.

Духовник честной братии

Маркелл Безбородый повествует напоследок, когда мы достигли конца времен: «Блаженный же Сергий… избрав из стада учеников своих сего блаженного Савву, о нем же повесть эта предлагается, видя отрешение его от жизни и честный нрав, и тихое поведение, и в итоге благого изволения, вручил ему старейшинство…»

Даже далекий от церковной традиции человек наверняка слышал о том, что существуют духовники — те, кто принимает исповедь других людей. В этом деле с XIV века ничего не изменилось. Таинство исповеди все так же совершает священник.

Духовниками иногда называют и духовных наставников, руководителей, то есть тех, кто помогает более молодым или менее опытным в духовной жизни.

В монастыре также есть свои духовники. В исповеди нуждаются все иноки, причем регулярно. И точно так же духовник необходим настоятелю обители, тому, кто может обладать самой большой властью или даже наивысшим саном.

Со времен Сергия Радонежского традиция духовничества в лоне православной церкви почти не изменилась. И если мы погрузимся вновь во времена основания и становления Троицкого монастыря неподалеку от Радонежа, то это никак не станет причиной непонимания нами — современными людьми — мотивов или причин тех или иных поступков живших тогда людей.

Своим наставником — и не случайно — братия Троицкой обители считала преподобного Сергия. Но кто-то же должен был исповедовать и его самого! Это мог быть и почтенный старец, и всеми уважаемый инок. В любом случае — то был незаурядный человек, высоких духовных нравственных качеств, пример подвижничества которого мог повлиять на выбор основателя монастыря.

Известно, что в последние годы жизни Сергия Радонежского духовником Троицкой обители, включая и самого игумена-основателя, был инок Савва, будущий Сторожевский. Это отмечали его Жития. Именно ему монахи доверяли свои сокровенные мысли. Но главное — с ним делился заботами, печалями и проблемами преподобный Сергий.

Недаром у Маркелла сказано, что инок Савва пребывал в монастыре «в совершенном послушании, монашеской жизни обучаясь нраву, воздержанию и бдению, чистоту во всем соблюдая, как украшение всего иноческого жития. Работая много руками своими, в пении молясь беспрестанно, никогда ни с кем не беседуя, но больше уединяясь и в молчании пребывая. И все казалось, что он из простых людей, ничего не знающий, но многих в мудрости мнящих себя витиями разумом превосходил. Не внешней ибо мудрости искал, но более горней, и к ней подвизался».

Примечательно описал эти события один из биографов Саввы Сторожевского в XIX столетии, сам хорошо разбиравшийся в устройстве монастырской жизни и бывший настоятелем Звенигородской обители — епископ Леонид (Краснопевков). «Савва, — писал он, — по просвещению духовному, по воспитанию сердечному, по бдительности над собою, был призван Сергием к трудному деланию, к послушанию, которое нелегко приемлется смиренномудрыми иноками. Он был поставлен во пресвитера и назначен духовником. В высокой степени трогателен был он, когда в благоговейном страхе и слезах, приносил бескровную жертву, и столько же назидателен, когда действовал в качестве духовнаго отца. Молчанием обучив себя бережливому, осторожному употреблению слова; в подвиге послушания, самоотвержения, борения с искушениями, изведав тайники собственной души, он явился таким судьей и целителем совести ближняго, что ищущие спасения скоро оценили в нем высокий дар назидания: не только иноки, но и миряне приходили к нему открывать язвы совести своей».

А какими полномочиями мог быть наделен духовник? И вообще, трудное ли это дело — знать чужие грехи?

Замечательные слова о духовниках, сказанные в XX веке, принадлежали митрополиту Сурожскому Антонию, служившему последние годы жизни в Лондоне. «Духовничество, — писал он, — будет состоять в том, чтобы духовник, на какой бы степени духовности он сам ни находился, зорко следил за тем, что над человеком и в человеке совершает Святой Дух, возгревал бы Его действие, защищал против соблазнов или падений, против колебаний неверия; и в результате духовническая деятельность может представиться, с одной стороны, гораздо менее активной, а с другой стороны — гораздо более значительной, чем мы часто думаем».

Как говорят — духовник «знает слишком много». Однако ему абсолютно запрещено раскрывать грехи того, кто ему исповедовался, а также в любой форме укорять за них кающегося. Если же духовник совершит такое, то это может грозить ему потерей духовного сана. Все грехи после окончания исповеди должны быть забыты. Иногда, символически, если кто-то пришел с записями своих проступков, сжигается листок: отпущенные грехи — исчезают навсегда.

В одном из «досоветских» изданий мне попались на глаза лишь два исключения из вышеприведенных правил. А именно — когда тайна исповеди может быть нарушена. Первое: если некто на исповеди объявит о злом умысле против Государя и общественного порядка, но не отречется от своего умысла. Иначе говоря, если за словами злоумышленника скрывается реальная опасность для людей. Второе: если кто-то тайно или умышленно производит среди народа некий соблазн (под этим может подразумеваться некий религиозный вымысел или даже ложное чудо), при этом на исповеди не согласится уничтожить последствия соблазна или публично объявить о его ложности.

Для современного юриста-адвоката подобные утверждения покажутся не конкретными. Но для человека, знакомого с практикой церковной жизни, вполне понятными.

При исповеди также не делается различие по положению в обществе, знатности и пр. Духовникам не рекомендуется делать поблажки одним и с необоснованной строгостью относиться к другим. Уж точно запрещается исповедовать сразу несколько человек. Исповедь абсолютно индивидуальна. Если человек не слышит или не говорит, то он может изложить свои грехи письменно, но бумага эта должна быть сожжена на его же глазах.

Духовник может вразумлять кающегося человека и даже назначить ему епитимию — некоторое наказание, вернее, послушание. Но главное, духовник обязан объяснять сущность грехов, при этом различать грехи, которые можно простить по неведению или болезни, например, и грехи смертные, без раскаяния в которых христианин может лишиться благодати.

Можно ли себе представить такого духовника, который еще при жизни Сергия Радонежского исповедовал многих подвижников будущего духовного возрождения Руси, учеников и последователей Троицкого игумена, в дальнейшем — устроителей Русской Фиваиды, великой цепочки новых монастырей! Теперь можно.

Им был Савва Сторожевский.

Говорят так: духовный отец вопросы не задает, но он должен знать ответы на них. Способность исповедовать считается даром Божиим, и ей учатся всю жизнь. В некотором роде — это наука жизни. А еще говорят: духовник — сосуд, из которого люди могут получать благодать.