|A 105а, S 264| НАЧАЛО ПОВЕСТВОВАНИЯ Об Угедей-каане, сыне Чингиз-хана
Здесь будут приведены рассказы, которые особенно касаются его: о событиях, о его делах и словах относительно царствования, о [его] справедливости и щедрости, кроме тех [рассказов], которые будут включены в повествования о его отце, братьях и родичах, дабы [это] стало известно читателю сразу же. Повествование о нем предшествует повествованию о его братьях Джучи и Чагатае, которые были старше его по возрасту, по той причине, что он был наследником престола Чингиз-хана и кааном [своей] эпохи и что его царствование следовало непосредственно за царствованием Чингиз-хана, дабы [изложение] было по порядку ханства.
Часть первая. Изложение происхождения Угедей-каана, подробное перечисление [его] жен и ветвей его потомков, которые до сего времени ответвились, его изображение и родословная таблица его потомков.
Часть вторая. Дата [восшествия его на престол] и рассказы о времени его царствования, изображение престола, жен, царевичей и эмиров во время восшествия его на ханский престол; памятка о данных им битвах и одержанных победах.
Часть третья. О его похвальном образе жизни и нраве, о биликах[2] и притчах, кои он говорил; о хороших приговорах, кои он давал; о событиях и происшествиях, кои случились в его время, из тех, что не вошли в предыдущие две части и стали известны порознь из разных книг и от разных лиц.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ИЗЛОЖЕНИЕ ПРОИСХОЖДЕНИЯ УГЕДЕЙ-КААНА; ПОДРОБНОЕ ПЕРЕЧИСЛЕНИЕ ЕГО ЖЕН, ДЕТЕЙ И ВНУКОВ, КОТОРЫЕ ДО СЕГО ВРЕМЕНИ ОТВЕТВИЛИСЬ; ЕГО ИЗОБРАЖЕНИЕ И РОДОСЛОВНАЯ ТАБЛИЦА ЕГО ПОТОМКОВ
|A 105б, S 265| Угедей-каан — третий сын Чингиз-хана от его старшей супруги Борта-фуджин, дочери Дай-нойона из рода кунгират, которая была матерью четырех[3] старших сыновей и пяти достойных дочерей. О его братьях и сестрах подробно упоминалось в повествовании о Чингиз-хане. Сначала имя Угедей-хана было ...,[4] и оно ему не нравилось. Затем его назвали Угедей,[5] а значение этого слова «вознесение». Он был известен и знаменит высокомерием, умом, способностями, суждением, рассудительностью, твердостью, степенностью, великодушием и справедливостью, однако любил наслаждения и пил вино. По этому поводу Чингиз-хан иногда с него взыскивал и давал [ему] наставления. Так как Чингиз-хан испытал сыновей в делах и знал, на что пригоден каждый из них, то он колебался относительно [передачи] престола и ханства: временами он помышлял об Угедей-каане, а иногда подумывал о младшем сыне Тулуй-хане, потому что у монголов издревле обычай и правило таковы, чтобы коренным юртом и домом отца ведал младший сын. Потом он сказал: «Дело престола и царства — дело трудное, пусть [им] ведает Угедей, а всем, что составляет юрт, дом, имущество, казну и войско, которые я собрал, — пусть ведает Тулуй». И всегда, когда он по этому поводу советовался с сыновьями, все они, видя, что мнение отца таково, с ним соглашались и это одобряли. В конце концов, когда в области Тангут он внезапно заболел, как [уже] было рассказано, он устроил тайное совещание и, сделав его [Угедея] наследником, утвердил за ним престол и каанство. Он обратил также каждого из сыновей на определенную стезю и сказал: «У кого есть заветное желание ...,[6] пусть присоединится к Джучи, а кто хочет хорошо знать ясу,[7] правила, закон и билики, пусть идет к Чагатаю; у кого есть склонность к великодушию и щедрости и кто желает благ и богатства, [тот] пусть ищет близости с Угедеем, кто же будет стремиться к доблести и славе, к военным подвигам, завоеванию царств и покорению мира, [тот] пусть состоит на службе у Тулуй-хана». Он также назначил сыновьям эмиров с войсками и, как [уже] упоминалось в конце повествования о нем, дал отдельно каждому из них определенный удел. Вот и все!
Памятка о его женах и наложницах
У Угедей-каана было много жен и шестьдесят наложниц. Но главных жен, которые известны, было четыре.[8] Первая жена Буракчин из рода ...,[9] дочь ...;[10] она была самой старшей из всех [жен]. Вторая жена — Туракина из сильного племени меркит.[11] В некоторых рассказах передают так, что она была женой Дайр-Усуна, главы сильного племени меркит, и когда его убили, ее похитили, привезли к Угедей-каану и он познал ее. А до этого Дайр-Усун отдал свою дочь Кулан-хатун Чингиз-хану. По другому рассказу, она из этого рода, но не была женой Дайр-Усуна. Передают, что, когда захватили братьев — Хачиуна ... и Чилауна, — жен всех троих привели после набега и содержали одинаково.[12] Угедей-каан сказал Чагатаю: «Пойдем возьмем их силой». Чагатай [это] не одобрил. Угедей надменно пошел, повалил и насильно взял Туракина-хатун. Чингиз-хан [это] одобрил, (а двух остальных жен отдал другим людям).[13] Эта супруга была не слишком красива, но по природе была очень властной, и, как о том будет сказано в повествовании о Гуюк-хане,[14] она некоторое время царствовала. В семье Чингиз-хана она посеяла смуту, так как не вняла последней воле Чингиз-хана и не слушала слов родичей, как о том будет сказано в повествовании о Гуюк-хане.[15] Третья жена — Мука, дочь ...[16] из рода ...[17] Четвертая жена — Джачин.
Памятка о сыновьях и внуках [Угедея]
|A 106а, S 266| Угедей-каан имел семь сыновей.[18] Матерью пяти старших из них была Туракина-хатун, а двое других были от наложниц. Имена этих семи сыновей и их внуков, насколько стало известно, [здесь] подробно излагаются.
Первый сын — [А] Гуюк-хан. Его юрт был в земле Кумак в местности, называемой Бери-Манграк, Имиль и Уршаур. Хотя наследником престола Угедей-каана был его внук Ширамун,[19] Туракина-хатун и сыновья Угедей-каана после его [смерти] поступили наперекор его приказу и посадили на ханство Гуюк-хана, несмотря на то, что он в течение всей жизни болел хронической болезнью. Его обстоятельства будут подробно изложены в отдельном повествовании. У него было трое сыновей, в таком порядке:
[I] Ходжа[20]-Огул. Его матерью была [Огул][21]-Каймиш-хатун из рода ...[22] У него было трое сыновей в таком порядке:[23]
[1] Токма. У него есть четыре сына: Юшумут, Ижуген, Олджауген, Абаджи.
[2] Басуджу-Абукан, у него два сына: Чоуту [и] Кука-Тимур.[24] Вот и все!
[II] Нагу: он тоже появился на свет от Каймиш-хатун и имел сына по имени Чапат. Когда Борак[25] пошел в Иранскую землю против Абага-хана, Кайду послал ему на помощь этого Чапата с тысячей лично принадлежавших ему людей, но еще до сражения он, рассердившись, повернул обратно. Когда он достиг Бухары, Бек-Тимур, сын Борака, послал вслед за ним войско, чтобы его захватить. Он бежал с девятью всадниками через пустыню к Кайду. Он заболел со страху и скончался от той болезни.
[III] Хуку; у него было десять сыновей, в таком порядке:
[1] Урка, у него есть три сына: Тармабала, Артаба-Дорджи, Кутукай-Дорджи. У него есть сын Курин-Иркаман, Артаба-Шири;
[2] Текши;
[3] Игирдай;
[4] Куму, он имеет сына Такудара;
[5] Кончак;
[6] Тобшин, у него есть один[26] сын — Джук-шаб;
[7] Текус-Бука;
[8] Дарабунг.
Рассказы и обстоятельства этих трех сыновей будут подробно изложены в свое время в повествовании о Гуюк-хане[27] и Менгу-каане,[28] если Аллаху будет угодно.
Второй сын — [Б] Кутан.
Менгу-каан дал ему юрт в области Тангут и послал его туда вместе с войском; у него было трое сыновей,[29] в таком порядке:
[I] Мункату, его мать была ...[30] Кутан, он появился на свет от ...[31]-хатун и имел сына; его имя Кутан имеется в [родословном] дереве Иису-Бука.[32]
[II] Чин-Тимур. Его мать была ...,[33] у него были сыновья, [но] их имена не известны.
Когда сыновья Угедей-каана и Гуюк-хана задумали против Менгу-каана измену и предательство, то из-за того, что эти сыновья Кутана ранее были его друзьями и приверженцами, Менгу-каан не обидел их, когда установил вину его сообщников и, полонив, раздавал их дружины, а утвердил за ними те войска, которые они имели. Так как их юрт был в области Тангут, то Кубилай-каан и его сын Тимур-каан оставили там род Кутана; а они по старому обычаю друзья и приверженцы каана и подчиняются его приказу. Дела их под сенью милости каана блестящи и в полном порядке. Вот и все!
Третий сын — [В] Кучу.
Этот сын был очень умным и явился на свет баловнем судьбы. Каан имел в душе желание сделать его своим наследником престола, [но] он умер еще при его [Угедей-каана] жизни. У него было три сына:[34]
[I] Ширамун; его мать была ...[35]-хатун из рода ...,[36] и он состоял [на службе] при …[37]
[II] Булоучи, он был от ...[38]-хатун из рода ...[39] и состоял [на службе] при …[40]
[III] Суса, его мать была ...[41]-хатун из рода ...,[42] и он пребывал [на службе] при …[43]
Когда Кучу не стало, Менгу-каан из-за любви к отцу очень дорожил Ширамуном, старшим сыном Кучу, весьма умным и способным; он воспитывал его в своих ставках и говорил, что тот будет наследником престола и [его] заместителем. Но в конце концов Ширамун замыслил против Менгу-каана измену и предательство, и его вину установили. В то время как Менгу-каан отправлял своего брата Кубилай-каана в Хитай, он вызвал этого Ширамуна от отца и взял его с собой, потому что любил его. Когда Менгу-каан выступал в Нангяс [и][44] Кубилай-каан к нему присоединился, то он не возымел к Ширамуну доверия и приказал бросить его в воду.
Четвертый сын — [Г] Корачар.
У этого Корачара был один сын по имени Тутак,[45] их юрт был в местности …[46]
Пятый сын — [Д] Каши.
Ввиду того что он появился на свет в то время, когда Чингиз-хан покорил область Каши,[47] которую теперь называют Тангут, то его нарекли именем Каши. Так как он был большим любителем вина и постоянно пребывал в опьянении, то умер от порока — чрезмерного пьянства — еще молодым, при жизни отца. Когда он скончался, [имя] Каши сделали запретным,[48] и после этого ту область назвали «Тангут». У него был сын по имени [1] Кайду,[49] и родился он от Шабканэ-хатун из рода ...[50] Он достиг глубокой старости и прожил до 705 г.х.[51] [1305-1306 г. н.э.]. Этого Кайду вырастили в ставке Чингиз-хана. После Угедей-каана он находился на службе у Менгу-каана, а после того был с Ариг-Букой[52] и старался возвести его на ханский престол. Когда Ариг-Бука отправился к Кубилай-каану и покорился его приказу, Кайду был осведомлен об опасности, [грозящей] от Кубилай-каана, и поскольку было не в обычае, чтобы кто-либо переиначивал решение и указ каана, а тот, кто бы это совершил, являлся бы преступником, то он [Кайду], преступив ясу, учинил противодействие и стал мятежником. С той поры до сего времени из-за его мятежа погибло множество монголов и тазиков, и цветущие области опустошились. Вначале у Кайду не было много войска и подданных, так как, когда члены дома Угедей-каана задумали изменить Менгу-каану,[53] их войска захватили и роздали, за исключением [войск] сыновей Кутана; [но Кайду] был очень умным, способным и хитрым человеком. Все дела он устраивал коварно и хитро. Разумными мерами он набрал отовсюду две-три тысячи [человек] войска, и вследствие того, что Кубилай-каан ради покорения Мачина[54] остался жить в Китае и расстояние [до него было] дальнее, Кайду оказал неповиновение. Когда [Кубилай-каан] потребовал его и членов его дома на курилтай, они три года подряд приводили [разные] предлоги и не ехали. Мало-помалу он собирал из всех мест войска, завел дружбу с домом Джучи[55] и с его помощью захватил некоторые области. Кубилай-каан счел необходимым послать войско для отражения его. Он отправил в поход своего сына Нумугана[56] с некоторыми царевичами и эмирами и с большим войском. По дороге двоюродные братья[57] |A 107а, S 267| Нумугана задумали измену и захватили его и предводителя войска Хантум-нойона; его отправили к Менгу-Тимуру из дома Джучи, который был государем того улуса.[58] Их дела будут подробно изложены в повествовании о Кубилай-каане. И с той поры до сих времен, когда мир украшен блеском августейшего могущества государя ислама, да увековечит Аллах его власть, Кайду враждовал с Кубилай-кааном, Абага-ханом[59] и родом Абага-хана. А Абага-хан называл [Кайду] и членов его дома[60] сотрапезниками, и те так же [называли] Кайду. В прежние времена они применяли это название друг к другу, а его значение — пировать друг с другом.
Он неоднократно сражался с Кубилай-кааном, как об этом будет рассказано в повествовании о каждом [из них]. Кубилай-каан, полностью снарядив Борака, сына Йисун-Тувы сына Мутугана сына Чагатая, послал его ведать улусом Чагатая и воевать с Кайду. Борак прибыл [туда], и они сразились. Кайду одержал над ним верх. В конце концов они поладили друг с другом и оба стали враждовать с кааном[61] и Абага-ханом. Об этих обстоятельствах будет упомянуто в повествовании [о них]. В 701 г.х.[62] [6 сентября 1301 — 25 августа 1302 г. н.э.] Кайду в союзе с Дувой, сыном Борака, дал сражение войску Тимур-каана и был разбит. В том сражении оба были ранены. Кайду умер от раны, а Дува еще страдает от той раны и бессилен вылечиться. В настоящее время на место Кайду посадили его старшего сына, Чапара, однако некоторые из его братьев — Урус и другие[63] сыновья Кайду — не дают [на это] согласия. Сестра их Хутулун-Чаха заодно с ними. Говорят, что между ними поднялась распря. Число сыновей Кайду в точности не известно. Некоторые говорят, что он имеет сорок сыновей, но [это] преувеличение. Эмир Ноуруз, который был там некоторое время, рассказывает, что их двадцать четыре. Однако тех, что известны в этих пределах,[64] девять,[65] в таком порядке:
[1] Чапар — он появился на свет от ...[66] из рода …,[67] и в настоящее время на месте Кайду — он. Лица, которые его видели, рассказывают, что человек он очень худощавый и невзрачный, лицо и борода у него, как у русских и черкесов; он среднего роста и тощий. У него есть семь сыновей, в таком порядке: Бури-Тимур, Олжай-Тимур, Кутлуг-Тимур, Чачакту, Тук-Тимур, Черикту, Уладай. Вот и все!
[2] Янричар — он родился от ...[68]-хатун, из рода …,[69] Он видный и даровитый, и отец его очень любил. Он ведает войском всей пограничной линии. С [Баяном], сыном Куинджи из дома Урадэ, они враждуют, потому что Баян[70] с кааном и с государем ислама,[71] да увековечит Аллах его царствование, — друзья, а его племянник ... склонился на сторону сыновей Кайду и Дувы, и они ему покровительствуют, чтобы, не дай бог, Баян с войсками каана не соединился с государем ислама и не навредил бы их делу. А так как [Баян] — из дома Джучи, то Токта, который владеет престолом Джучи, помогает ему, и в настоящее время они имеют намерение выступить войной против сыновей Кайду и Дувы. И в сию пору они посылали сюда[72] гонцов — по имени Агрукчи и Уладай.[73] Вот и все!
[3] Урус появился на свет от старшей жены Кайду по имени Деренчин. После [смерти] отца он оспаривает царство. Токма, сын Токмы сына Угедей-каана, вступил с ним относительно этого в союз и соглашение. Его сестра Хутулун склоняется на его сторону, но так как Дува склоняется на сторону Чапара, то она постаралась и посадила его на ханский престол. Пограничную с кааном область Кайду поручил Урусу и дал ему значительное войско. В настоящее время эти войска [находятся] у него и не покоряются. Сообщают, что ссора и вражда между ними завершилась сражением.
Он имеет двух сыновей, согласно тому, как [ниже] упоминается: [а] Алгу-Хулачу[74] и [б] Сарабан.
|A 107б, S 268| Этот Сарабан, перейдя реку Амуйе, находится с войском в пределах Бадахшана и Пенджаба и постоянно нападает на Хорасан. Войска государя ислама неоднократно его разбивали. Осенью 702 г.х. [26 августа 1302 — 14 августа 1303 г. н.э.] царевич Харбандэ отправился с войском в сторону Серахса и услышал, что войска Сарабана находятся в пределах Меручака. Он на них напал, многих перебил и ограбил. У Сарабана было такое намерение — той зимой пойти с большим войском в Хорасан. При нем находились Уйгуртай, сын Кутлуг-Букая, сын Куркуза и брат Ноуруза — Ойратай, и [они] подстрекали его пойти в пределы Туса. Царевич Харбандэ выступил из Серахса по дороге через Баверд. У ручья Илчикдай привел войско в боевой порядок и внезапно пошел на [войска Сарабана] в пределы Туса. Когда построили ряды, [уже] была ночь, и в битву не вступили. Ночью они бежали, а наше[75] войско преследовало их до рабата Сангбест. Они хотели остановиться для сражения, но не смогли и обратились в бегство. На них подействовали снег и пурга, и много людей и животных погибло. [Дошло] до того, что у начальника охранной стражи Сарабана отнялись руки и ноги. Чтобы не умереть, он заключил в объятия одного из своих нукеров. Это не помогло, и от сильного холода они оба вместе замерзли и умерли. Некоторые скитавшиеся отправились к своим жилищам. Они также порешили [еще раньше] с Кутлуг-ходжой, сыном Дувы сына Борака, соединиться вместе в пределах Герата. Так как в горах Гура, Гарчи[76] был снег, они не смогли прийти, и счастье государя ислама, да увековечит Аллах его царствование, их рассеяло и искоренило. У этого Сарабана есть два сына: Бурунгтай и Бучир. Вот и все![77]
[4] Кудаур,
[5] Сурка-Бука,
[6] Ли-Бакши,
[7] Курил,
[8] Ику-Бука,
[9] Урук-Тимур.[78]
У Кайду есть одна дочь по имени Хутулун-Чаха.[79] Он ее любил больше всех детей. Повадки у нее были, как у юношей,[80] она неоднократно ходила в поход и совершала подвиги, пользовалась у отца уважением и была [ему] подмогой. Отец не выдавал ее замуж. Люди подозревали, что у него с дочерью недозволенные отношения. Несколько раз, когда гонцы Кайду приезжали к государю ислама, да увековечит Аллах его царствование, эта девушка посылала привет и дары и передавала: «Я стану твоей женой, за другого замуж не пойду». В последние годы Кайду от стыда и укоров людей выдал ее замуж за некоего[81] Абтакула из [рода] курлас.
[Уже] четыре года, как Кайду и Гамбула сразились в местности Таклаку, которая представляет собой холмы и вблизи которой [протекает] река Чапха. Сперва они сразились в местности Харбатак и условились дать бой поблизости от горы Харалту. Юхусара прибыл туда на третий месяц, когда [уже] была середина осени, а войско каана настигло Кайду на второй месяц. Дува же опять отстал. Они сразились с Кайду и разбили его. На второй день они сошлись с ним и сражались в пределах Харалту. Кайду внезапно заболел и повернул с войском назад. Спустя месяц он умер в местности Тайхан-ноур. За десять дней его привезли в ставку. Возраст его был от пятидесяти до шестидесяти лет.[82] Говорят, что его борода состояла из девяти отдельных седеющих клоков [волос] и что он был среднего роста и строен и не употреблял вина, кумыса, и соли. Останки[83] его и некоторых царевичей, которые скончались до него, |A 108а, S 269| находятся в очень высоких горах под названием Шонхорлык, [что] между реками Или и Чу. Чу — область, в которой много селений. Она имеет два больших селения, Тарса-кент и Кара-ялык, и оттуда до Самарканда будто бы две недели пути. Там живет Хутулун, дочь Кайду; ее муж, упомянутый Абтакул, человек проворный, высокого роста, красивый. Она сама избрала его в мужья и имеет от него двух сыновей. Живет она там скромно и охраняет заповедное место погребения отца.
Кайду имеет еще другую дочь, младше ее, по имени Хорточин-Чаха. Он выдал ее за Тобшина, сына Тазай-гургэна из рода олкунут. Тазай-гургэн был женат на дочери Субэдая[84], брата Хулагу. Субэдай родился от наложницы. Этот Тобшин любил одну невольницу и хотел, забрав ее, бежать к каану. Эту тайну он рассказал конюшему, конюший донес на него, и по той причине Кайду убил его [Тобшина].
Он имеет и других дочерей.[85]
Когда Кайду не стало, у этой Хутулун-Чаха, которая вела себя на мужской лад,[86] было страстное желание управлять государством и устраивать войско. Она хотела, чтобы заместителем отца был ее брат Урус. Дува и Чапар накричали на нее: «Тебе нужно иметь дело с ножницами и иглой, что ты понимаешь в делах государства и улуса?». Рассердившись, она отстранилась от них, склоняется [теперь] на сторону Уруса и возбуждает смуту.
Таковы до сего времени в кратком виде, как рассказано, дела и приключения одного из внуков Угедей-каана, по имени Кайду, который в эти годы путем хитрости, захвата власти и завоеваний забрал в [свои] руки часть улуса Угедей-каана.
Теперь перейдем к изложению родословной потомков Угедей-каана.
Шестой сын — [Е] Кадан-огул. Его мать была наложницей по имени Эркинэ, и [она] его воспитала в ставке Чагатая. Во время сопротивления Ариг-Буки он находился на службе у Кубилай-каана. Когда каан посылал во второй раз войско против Ариг-Буки, он сделал его предводителем войска. Он убил начальника войска Ариг-Буки Алямдара, а затем по-прежнему находился при Кубилай-каане. Он имел семь[87] сыновей[88] в таком порядке:
[I] Дорджи, а у него было два сына: Суса и Аскаба.
[II] Есур. Дети его не известны.[89]
[III] Кипчак. Это тот самый, который был у Кайду и устроил между ним и Бораком соглашение. Кайду послал его[90] на помощь Бораку; он, раздосадованный хитростью, вернулся обратно. У него есть сын по имени Курил.
[IV] Кадан-Убуг, — у него было два сына: Лахури и Мубарекшах.
[V] Курмиши. Дети его не известны.
[VI] Яя. Он тоже находился на службе у Кайду и имел двух сыновей: Урук-Тимура и Исен-Тимура.
|A 108б, S 270| [VII] Ачиги, он имеет сына по имени Урук-Тимур. Этого Урук-Тимура Кайду послал к границам Хорасана. Когда эмир Ноуруз бежал и перешел на ту сторону реки, он был вместе с Урук-Тимуром и выдал за него свою дочь. Когда бежавший Ноуруз вернулся, Урук-Тимура заподозрили в приверженности к государю ислама, да увековечит Аллах его царствование; Кайду призвал его и убил. Он имел одиннадцать сыновей, в таком порядке: Курасбэ, Туклук-Бука, Кутлуг-ходжа, Кутлуг-Тимур, Абаджи, Куч-Тимур, Чин-Тимур, Чин-Пулад, Аргун, Мухаммед и Али.
Курасбэ и некоторые его братья в настоящее время находятся у границы Хорасана вместе с Сарабаном, сыном Кайду. Он тоже находится у них на подозрении по тому же упомянутому поводу. Кажется, что Чапар его вызвал, и тот отправился.
У Исен-Тимур был сын по имени Али-ходжа. Вот и все!
Седьмой сын — [Ж] Мелик. Его матерью была тоже упомянутая выше наложница, и его воспитал в ставке Угедей-каана Данишменд-хаджиб.
Он имел шесть сыновей,[91] в таком порядке:
[I] Туман, [о его детях][92] не известно.
[II] Туган-Бука. У него есть сын по имени Улукту.
[III] Туган-Чар, имеет одного сына по имени Алтей-Куртаке.
[IV] Туган, [о его детях][93] не известно.
[V] Турчан, у него есть сын по имени Токучар.
[VI] Кутлуг-Токмыш, он имеет сына по имени Туглук, а у него есть сын по имени Тузун.
Таково подробное перечисление потомков Угедей-каана.
А после этого вычерчена их родословная таблица.[94]
ЧАСТЬ ВТОРАЯ |A 110б, S 274| ПОВЕСТВОВАНИЯ ОБ УГЕДЕЙ-КААНЕ; ДАТА [ВОСШЕСТВИЯ НА ПРЕСТОЛ] И РАССКАЗЫ О ВРЕМЕНИ ЕГО ЦАРСТВОВАНИЯ; ИЗОБРАЖЕНИЕ ТРОНА, ЖЕН, ЦАРЕВИЧЕЙ И ЭМИРОВ ВО ВРЕМЯ ВОССЕДАНИЯ ЕГО НА ХАНСКОМ ПРЕСТОЛЕ; ПАМЯТКА О БИТВАХ, КОТОРЫЕ ОН ДАЛ, О ВОЙНАХ, КОТОРЫЕ ВЕЛ, И ОБ ОДЕРЖАННЫХ ИМ ПОБЕДАХ
Памятка о возникновении [разных] обстоятельств его царствования и подробности восшествия его на каанский престол
Когда Чингиз-хан в кака-ил, то есть в год свиньи, павший на месяцы 624 г.х. [22 декабря 1226 — 11 ноября 1227 г. н.э.], по положению, кое неизбежно для людей, скончался в пределах Тангута, когда он направлялся оттуда в область Нангяс и [уже] достиг границы, как это было изложено в повествовании о нем, его гроб привезли в местность Келурен, которая является их коренным юртом, и выполнили обряд оплакивания. Все царевичи и эмиры, посовещавшись совместно о делах государства, отправились каждый к месту своего постоянного пребывания и, как было решено, встали на отдых. Около двух лет престол пустовал и государству недоставало государя. Они опасались, что если случится большое дело и не будет назначен вождь и государь, то в основы государства проникнут слабость и расстройство. Самое лучшее — это поспешить скорее с возведением на каанство. И по этому важному, тонкому делу посылали со всех сторон друг к другу гонцов и занялись подготовкой великого курилтая. Когда ослабли сила и ярость холода и наступили первые дни весны, все царевичи и эмиры направились со [всех] сторон и краев к старинному юрту и великой ставке.[95] Из Кипчака — сыновья Джучи-хана: Урадэ, Бату, Шейбан,[96] Берке, Беркечар, Бука-Тимур; из Каялыга — Чагатай со всеми сыновьями и внуками; из Имиля и Кунака[97] — Угедей-каан с сыновьями и своим родом; с востока — их дяди;[98] Отчигин, Бильгутай-нойон и их двоюродный брат Илджидай-нойон,[99] сын Качиуна, — со всех сторон в местность Келурен явились эмиры и сановники войска. Тулуй-хан, почетные прозвища которого Еке-нойон[100] и Улуг-нойон, — глава дома и коренного юрта своего,[101] — был уже там. Все упомянутое общество трое суток было занято удовольствиями, собраниями и развлечениями. Затем вели разговоры о делах государства и о царствовании. Согласно завещанию Чингиз-хана, достоинство каана утвердили за Угедей-кааном. Сначала сыновья и царевичи единодушно сказали Угедей-каану: «В силу указа Чингиз-хана тебе нужно с божьей помощью душой отдаться царствованию, дабы предводители непокорных были готовы служить [тебе] жизнью и дабы дальние и ближние, тюрки и тазики [все] подчинились и покорились [твоему] приказу». Угедей-каан сказал: «Хотя приказ Чингиз-хана действует в этом смысле, но есть старшие братья и дяди, в особенности старший брат Тулуй-хан достойнее меня, [чтобы] быть облеченным властью и взять на себя это дело; так как по правилу и обычаю монголов младший сын бывает старшим в доме, замещает отца и ведает его юртом и домом, а Улуг-нойон — младший сын великой ставки. Он день и ночь, в урочный и неурочный час находился при отце, слышал и познал порядки и ясу. Как я воссяду на каанство при его жизни и в их присутствии?». Царевичи единогласно сказали: «Чингиз-хан из всех сыновей и братьев это великое дело вверил тебе и право вершить его закрепил за тобой; как мы можем |A 111а, S 286| допустить изменение и переиначивание его незыблемого постановления и настоятельного приказа?». После убедительных просьб и многих увещеваний Угедей-каан счел необходимым последовать повелению отца и принять указания братьев и дядей и дал согласие. Все сняли с головы шапки и перекинули пояса через плечо. В хукар-ил, то есть в год быка, соответствующий месяцам 616 г.х. [19 марта 1219 — 7 марта 1220 г. н.э.], Чагатай-хан взял Угедей-каана за правую руку, Тулуй-хан за левую руку, а дядя его Отчигин за чресла и посадили его на каанский престол. Тулуй-хан поднес чашу, и все присутствующие внутри и вокруг царского шатра девять раз преклонили колена и провозгласили здравицу державе с [восшествием] его на ханство, и нарекли его кааном. Каан приказал представить богатства сокровищниц и оделил каждого из родных и чужих, соплеменников и воинов соразмерно своему великодушию. И когда он кончил пировать и дарить, то приказал, согласно их обычаю и правилу, последующие три дня раздавать пищу ради души Чингиз-хана. Выбрали сорок красивых девушек из родов и семей находившихся при нем эмиров и в дорогих одеждах, украшенных золотом и драгоценными камнями, вместе с отборными конями принесли в жертву его духу.[102] Вот и все!
Так как рассказ о восшествии каана на царский престол окончен, то теперь мы приступим к написанию летописи о нем таким способом, как мы написали летопись Чингиз-хана, отдельно по периодам в несколько лет.
*В конце каждого отдела этой летописи мы упомянем государей окрестных стран и людей, которые от его [каана] имени были самостоятельными правителями в какой-либо стране, а [потом] снова перейдем к летописи, [и так] до окончания повествования. Аллах же тот, которого просят о помощи, и на него упование.
ЛЕТОПИСЬ Угедей-каана от начала хукар-ил, то есть года быка, выпавшего на месяц раби 616 г.х. [17 мая 1219 г. н.э.], года восшествия его на престол и третьего года по смерти Чингиз-хана, до конца морин-ил, то есть года лошади, выпавшего на [месяцы] джумада, 630 г.х. [13 февраля 1233 г. н.э.], что составляет шесть лет.
В течение этого времени он, приведя в порядок и прибрав к рукам важные дела государства и войска, выступил в поход против китайских владений, покорив те области, которые он еще не захватил, и, уничтожив Алтан-хана, вернулся оттуда в свою столицу победителем, споспешествуемый божьей помощью, как об этом будет подробно рассказано.*
|A 111б, S 277| Рассказ о том, как каан начал издавать приказы, определять порядки и устраивать важные государственные дела
Когда, каан утвердился на престоле государства, он сперва издал [такой] закон: «Все приказы, которые до этого издал Чингиз-хан, остаются по-прежнему действительными и охраняются от изменений и переиначиваний. Мы прощаем все вины и преступления, совершенные кем бы то ни было до дня восшествия нашего на престол. Отныне, если кто-либо дерзнет и совершит деяние, не соответствующее законам и порядкам старым и новым, то его за это постигнет наказание и достойная вины расплата». А еще до того, как каан воссел на престол, в том же году свиньи, когда умер Чингиз-хан, царевичи и эмиры, оставшиеся в ставке Чингиз-хана, устроив совещание, послали племянника Чингиз-хана, Илджидай-нойона, и каанова сына Гуюк-хана к границам области Кункан, чтобы ее захватить. Ограбив, они покорили ее и для охраны той области отпустили туда с войском в качестве «тама» одного эмира из Тангута по имени Бахадур. Всех недовольных этим и говоривших что-либо против каан, воссев на престол, заставил[103] замолчать. Затем он назначил ко всем границам и окраинам государства войска для охраны рубежей и областей. В Иранской земле еще не успокоились волнения и смуты, и султан Джелал-ад-дин все еще проявлял высокомерие. [Каан] отправил против него Джурмагун-нойона с несколькими эмирами и тридцатью тысячами всадников, а Кокошая и Субэдай-бахадура послал с таким же войском в сторону Кипчака, Саксина и Булгара.[104] В Хитай, Тибет, Солангэ, Джурджэ и их пределы отправил с войском в качестве передовой рати знатных нойонов, а сам со своим старшим братом Екэ-нойоном направился следом за тем войском в сторону Хитая, который еще не покорился, и государь которого по-прежнему господствовал в тех пределах. Вот и все!
Рассказ о выступлении каана со своим братом Тулуй-ханом в сторону Хитайской области и о покорении того, что доселе еще было враждебным
В барс-ил, то есть в год барса, выпавший на [месяц] раби I 617 г.х. [6 мая 1220 г. н.э.], каан вместе со своим братом Улуг-нойоном[105] отправился в Хитайскую область, ибо [еще] в пору Чингиз-хана, как [уже] было изложено в повествовании о нем, Алтан-хан, государь Хитая, которого звали Сусэ,[106] покинул город Чжун-ду,[107] бывший одной из его столиц, со многими относящимися к нему областями, отправился в город Нам-гин и его пределы, собрал вокруг себя много войска и еще до сего времени царствует. А те области, которые Чингиз-хан и его войско забрали, [находятся] по-прежнему во владении монголов. Каан хотел его свергнуть и завоевать все те области. Он взял с собой вместе с огромным войском Тулуй-хана кулгана[108] из своих братьев,[109] племянников и сыновей Тулуй-хана с двумя туманами[110] он отправил через Тибет,[111] а сам шел прямой дорогой по направлению к одной области Китая, население которой называют хулан декелэтэн, то есть народ, который носит красное декелэ.[112] Так как путь каана был дальним, то в том году Тулуй-хан несколько продвинулся в путь, а на другой год, который был годом зайца, что соответствует месяцам 618 г.х. [25 февраля 1221 — 14 февраля 1222 г. н.э.], у воинов не осталось продовольствия и припасов, и они сильно изголодались и отощали. Дошло до того, что ели человеческое мясо, всех животных и сухую траву. Шли [строем] через горы и низменности, пока не |A 112а, S 278| дошли до города, название которого Хэ-чжун,[113] на берегу реки Кара-мурэн.[114] Он его осадил. Через сорок дней жители города попросили пощады и сдали город, а около одного тумана воинов сели на суда и бежали. Их жен и детей увели в полон, область разграбили и отправились [дальше].
Рассказ о том, как Тулуй-хан достиг местности Тунь-гуань кахалка, которую войско Алтан[-хана] оградило тыном,[115] и о взятии этого похожего на дербенд места[116]
Когда Тулуй-хан приблизился к местности Тунь-гуань кахалка, то он подумал: «Поскольку это место представляет собой тяжелый перевал и трудный проход среди гор, то, без сомнения, враг его захватил и охраняет, чтобы через него нельзя было пройти». Так оно и было. Когда он туда прибыл, три тысячи всадников войска Алтан-хана, во главе с Кадай-Рангу и Хумар-Такударом[117] с несколькими другими эмирами, стояли, построившись в круг, по ту сторону поля и на нижних склонах гор, оградившись тыном, в боевом порядке, выжидая боя. Они очень тщеславились и рассчитывали на свою многочисленность и на малочисленность монголов. Когда[118] Тулуй-хан увидел, что их много, он вызвал на тайную беседу [одного] из своих эмиров, Шики-Кутуку-нойона,[119] и посоветовал ему: «Поскольку враг занял такую местность и стоит, построившись в боевой порядок, сражаться с ним будет трудно, самое лучшее — погарцуй вблизи него с сотнями тремя всадников, не сдвинутся ли они с места?» [Шики-]Кутуку-нойон, согласно приказу, выступил вперед. Они [враги] совершенно не двинулись и не тронулись с места, чтобы не расстроился круг и чтобы остаться в том же порядке. Благодаря своей многочисленности и превосходству и малочисленности войска монголов спесь и надменность засели в их мозгу. Они с презрением смотрели на войско монголов и говорили надменные речи: «Мы этих монголов и их государей окружим и заберем, а с их женами поступим и так и этак». Они задумали гнусные дела и гадкие желания, но бог всевышний не одобрил их могущества и спеси и впоследствии превратил их всех в побежденных. В общем они не обратили внимания на гарцевания [Шики-]Кутуку-нойона и его отряда и не уступили своего места. Тулуй-хан сказал: «Пока они не тронутся со своего места, с ними невозможно сражаться. Если же я отступлю, наше |A 112б, S 279| войско падет духом, а они станут еще более дерзкими. Самое лучшее — отправимся в те области и города, к которым расположены их государи; и если удастся, то соединимся с Угедей-кааном и главным войском». Тукулку-Чэрби,[120] из рода арулат, младшего брата Боорчи-нойона,[121] он назначил с тысячью конных в сторожевое охранение с тем, чтобы он шел в тылу, и они пошли направо. Когда китайское войско увидело, что они [монголы], уклонившись от боя, направились в другое место, то закричали: «Мы здесь стоим, приходите — сразимся». Те уходили, не обращая внимания. Китайцы по необходимости двинулись со своего места и пошли следом. Три дня шло войско монголов, и они шли [за ними] шаг за шагом, и так как китайцев было много, то войско монголов шло с опаской и тревогой. Внезапно китайцы ударили на Тукулку-Чэрби, который охранял тыл. Впереди был ручей и болото. [Китайцы] сбросили туда сорок человек монголов и перебили [их]. Тукулку-Чэрби присоединился к своему войску и доложил о положении дел. Тулуй-хан приказал колдовать. А это вид алхимии, [связанный] с существованием разного рода камней, природное свойство которых таково, что когда их извлекают, кладут в воду и моют, тотчас же, [даже] если будет середина лета, [поднимется] ветер, начнется холод, дождь, снег и ненастье.[122] Между ними был один канглы,[123] который хорошо знал этот способ. Согласно приказу [Тулуй-хана], он приступил. Тулуй-хан приказал, чтобы все надели дождевики и трое суток не расставались со спиной лошади. Войско монголов дошло до деревень в середине Китая, жители которых бежали и побросали[124] добро и животных, и [войско] стало тем сыто и одето. А тот канглы колдовал так, что позади монголов начался дождь, а в последний день пошел снег и прибавились [еще] холодный ветер и метель. Китайское войско, увидев летом такой холод, какого они никогда не видали зимой, оробело и пришло в ужас. Тулуй-хан приказал, чтобы воины каждой тысячи отправились в отдельную деревню, ввели бы лошадей в дома и покрыли бы [их], так как нельзя было двигаться из-за крайней жестокости ветра и метели. А китайское войско, в силу необходимости, остановилось посреди степи в снегу и метели. Три дня совершенно нельзя было двигаться. На четвертый день, хотя еще шел снег, Тулуй-хан, видя, что его войско сыто и спокойно и что холод не причинил ни ему, ни животным никакого вреда, а китайцы от чрезмерного холода, точно стадо баранов, сбились в кучу[125] в плохой одежде, с обледеневшим оружием, приказал, чтобы забили в литавры.[126] Все войско надело валяные из войлока капенеки[127] и село на [коней]. [Тулуй-хан] сказал: «Теперь время сражения и пора славы и чести. Нужно быть храбрыми». Монголы, точно львы, бросающиеся на стадо газелей, пошли на китайцев и перебили большую часть того войска, многие разбежались и погибли в горах. Оба вышеупомянутых военачальника ускакали с пятью тысячами человек и бросились в реку. Немногие спаслись из той реки. Так как они прежде насмехались и имели дурные замыслы, последовал приказ учинить над теми китайцами, которых захватили, содомитское деяние. Поскольку выдалась такая победа, то Тулуй-хан отправил в |A 113а| резиденцию каана гонцов с радостной вестью о ней, а сам также направился к нему как победитель и споспешествуемый Аллахом. Ему необходимо было переправиться через реку Кара-мурэн, которая течет с гор Кашмира и Тибета и преграждает [путь] между Китаем и Нангясом и через которую никогда не было возможности переправиться.[128] Он послал Чаган-Буку из рода урут разведать переправу. Случайно в том году прошел большой паводок, нанес много камней и гальки и сгрудил их в одном месте реки. Поэтому вода хлынула в степь и потекла рукавами ровно и спокойно шириною в один фарсанг. Чаган-Бука отыскал [место] и провел Тулуй-хана, так что они благополучно переправились через реку. Каан же пребывал в большом расстройстве, так как прошло много времени, как Тулуй-хан с ним разлучился, и он слышал, что враги его одолели, а главное войско от него [было] далеко. Когда до него дошла радостная весть о победе и о здоровье брата, он очень обрадовался и возвеселился, а когда прибыл Тулуй-хан, он оказал ему много почестей и много раз провозглашал ему хвалу. Когда досталась такая нежданная победа, он оставил там Тукулку-Чэрби и некоторых других эмиров со значительным войском, чтобы они постепенно уладили дело Алтан-хана и завоевали все китайские владения. Они благополучно возвратились, достигнув желаемого. Тулуй-хан просил разрешения выехать вперед, [но] в пути он внезапно скончался. Рассказывают так: каан за несколько дней до этого заболел и стал отходить; Тулуй-хан пришел к его изголовью, а шаманы по их обычаю камлали и отмывали его болезнь в воде в деревянной чаше. Тулуй-хан от чрезмерной любви, которую он питал к брату, взял ту чашу и сказал с горячей мольбой: «Боже вечный! Ты всеведущ и знаешь, если [это] за грехи, то я [их] больше сделал, так как при покорении областей умертвил столько людей, полонил их жен и детей и заставил их плакать, если же ты берешь к себе Угедей-каана за [его] доброту и доблесть, то я добрее и доблестнее. Прости его и вместо него позови меня к себе!». И, сказав эти слова, с горячей мольбой он выпил ту воду, в которой отмывали болезнь. Угедей-каан получил исцеление, а [Тулуй-хан], испросив разрешение, отправился. Через несколько дней он заболел и скончался. Это общеизвестный рассказ, и супруга Тулуй-хана Соркуктани-беги постоянно говорила: «Тот, кто был мне желанным другом, ушел ради каана и пожертвовал собой за него». А каан летовал в китайской области в местности Алтан..., а затем, выступив в году могай, то есть в году змеи,[129] благополучно расположился в своей столице. Вот и все!
Рассказ о сражении Тукулку-Чэрби с китайским войском, о его поражении и присылке ему кааном помощи, о прибытии на помощь ему нангясцев, о гибели Алтан-хана и покорении всего Китая[130]
Спустя некоторое время китайское войско собралось воедино и сразилось с Тукулку-Чэрби. Разбитый и обращенный в бегство, он отступил далеко назад, послал к каану гонца и просил подмоги. Каан[131] сказал: «Со времен Чингиз-хана несколько раз были сражения с китайским войском, и мы их [китайцев] всегда побеждали и захватили большую часть их областей; теперь то, что они разбили наше войско, — доказательство их беды, [они] словно светильник, который вспыхивает весело и ярко перед тем, как погаснуть». И приказал, чтобы послали войско на помощь |A 113б, S 279| Тукулку-Чэрби. Так как между государями Мачина,[132] который монголы называют Нангяс, и государями Китая, которые были родом из Джурджэ,[133] издавна была вражда, то каан послал указ, чтобы те [т.е. джурджэни] подошли с той стороны и оказали помощь, а монгольское войско с этой стороны и вместе осадили бы город Нам-гин. Согласно приказу, прибыло из Нангяса многочисленное войско; а с этой стороны — Тукулку-Чэрби с монгольским войском, и вместе они выступили против китайцев; с обеих сторон построили ряды. Китайцы были разбиты и укрылись в городе Нам-гине. Говорят, что окружность того города сорок фарсангов и [что] он имеет три стены. Монгольские и нангясские войска вместе осадили тот город с обеих берегов реки Кара-мурэн, установили около стен много камнеметов и лестниц, у подножья стен расставили наккабов с таранами и принялись сражаться. Для китайских эмиров и войска стало очевидным, что город возьмут, и они [так] рассудили: «Наш государь слаб сердцем, если мы ему скажем, он умрет от чрезмерного воображения и боязни, и все дело погибнет». Они утаили [от него положение], а он по их обычаю развлекался во дворцах и замках с женами и наложницами. Когда женам и наложницам стало известно, что город возьмут, они заплакали, Алтан-хан спросил: «По какому поводу». Они доложили о положении города. Он не поверил, взошел на вал и воочию [в этом] убедился. Поскольку [поражение] было несомненно, то он задумал бежать. Сев с некоторыми [из своих] приближенных и жен на судно, он поплыл по большому каналу, который провели в город из Кара-мурэна и который ведет в другую область, и отправился в другой город.[134] Когда монголам и нангясцам [об этом] стало известно, они послали войска по его следам и осадили тот город. Оттуда он, тоже бежав на корабле, отправился в какой-то другой город. Они также отправились по пятам и осадили тот [город]. Так как путь к бегству [ему] был прегражден, то монгольские и нангясские войска подожгли город. Алтан-хан был уверен в том, что город возьмут; он сказал эмирам и приближенным: «После стольких лет царствования и славы я не хочу умереть с позором, став пленником монголов!». Он одел своего оруженосца в свое платье, возложил на его голову корону, усадил вместо себя на престол, уединился, повесился. Так и умер. Его похоронили. В некоторых же летописях рассказывается, что он надел рубище, подобно каляндарам,[135] и скрылся. А в китайской летописи рассказывается, что, когда зажгли город, он сгорел. Но ни то, ни другое не верно. Достоверно [лишь] то, что он, повесившись, умер. После этого город взяли за два дня и убили того, кого он посадил [своим] заместителем. Нангясское войско не вошло в город. Монголы узнали, что тот, кого они убили, не Алтан-хан, и потребовали его [самого]. [Китайцы] утверждали, что он сгорел. Монголы не поверили и потребовали его голову. Так как войску нангясцев были известны обстоятельства этого дела, то они хотя и были врагами Алтан-хана, но содействовали отклонению [требования монголов] выкопать [его] из могилы и выдать его голову и вместе с китайцами доказывали, что он сгорел. Для того чтобы установить истинное положение, монголы требовали его голову, а те знали, что если монголам дать голову кого-нибудь другого, они узнают, что это не его [Алтан-хана] голова. В конце концов им дали руку какого-то человека. Из-за этого монголы были обижены на нангясцев; но спорить с ними в то время было трудно. В общем, Тукулку-Чэрби и войско монголов таким способом, как упомянуто, завоевали все китайское государство. Эта победа произошла в морин-ил, год лошади, выпавший на [месяц] джумада 631 г.х. [2 февраля 1234 г. н.э.].
В том же году набрали из области Солангэ безмерно [много] таргэутов и кэшиктенов[136] и отправили к его величеству каану; начальником их был некто по имени Онгсу. Вот и все!
Поскольку подробно написана история Угедей-каана за шесть лет — с начала хукар-ил, года быка, выпавшего на [месяц] раби I лета 616 г.х. [17 мая 1219 г. н.э.], до конца морин-ил, года лошади, выпавшего на |A 114а, S 280| [месяц] джумада I лета 631 г.х. [5 декабря 1233 г. н.э.], мы теперь приступим и вкратце напишем историю хаканов, халифов, султанов, меликов и атабеков окрестных стран востока и запада и [историю] тех лиц, которые со стороны каана были полномочными правителями в некоторых областях, и снова вернемся к истории каана и расскажем то, что после этого было, если будет угодно всемогущему Аллаху.
ЛЕТОПИСЬ современных каану хаканов Хитая и Мачина, халифов, султанов, меликов и атабеков Иранской земли, Сирии, Мисра и других стран, а также тех эмиров, которые были хакимами некоторых областей, от начала хукар-ил, года быка, выпавшего на месяц раби I лета 616 г.х., до конца морин-ил, года лошади, выпавшего на [месяц] джумада I 631 г.х., с [присовокуплением] рассказов о них еще за один год — хулугун-ил, год мыши, соответствующий месяцам 615 г.х. [30 марта 1218 — 18 марта 1219 г. н.э.], который пришелся на промежуток между годом смерти Чингиз-хана и восшествием каана на престол
ЛЕТОПИСЬ государей Хитая, которые были в упомянутое время
Шоу-сюй. Этот Шоу-сюй был последним китайским государем,[137] и, как [о том] было изложено в этом повествовании, был убит в морин-ил, году лошади, выпавшем на джумад I лета 631 г.х. [7 октября 1233 — 25 сентября 1234 г. н.э.], и хитайское государство всецело отдалось под власть каана.
ЛЕТОПИСЬ государей Мачина, которые были в упомянутое время
ЛЕТОПИСЬ халифов, султанов, меликов, атабеков и монгольских эмиров в некоторых областях, которые были в упомянутое время
Летопись халифов
В Багдаде халифом Аббасидом был Насир-ад-дин-аллах; он обрел кончину в 617 г.х. [8 марта 1220 — 24 февраля 1222 г. н.э.], его сын Захир воссел на его место и в 618 г.х. умер. Вместо него на [престол] халифата посадили Ал-Мустансира биллях.
Летопись султанов
|A 114б, S 281| В Ираке и Азербайджане султан Джелал-ад-дин был завоевателем по предопределению. В первых месяцах 615 г.х. [30 марта 1218 — 18 марта 1219 г. н.э.] он прибыл в Тебриз, вернувшись из Исфахана, и направился в Грузию. Так как румские султаны и мелики Сирии, Армении и тех пределов страшились завоевания и захвата им власти, то все они поднялись чтобы отразить его, и собрались в одном месте с войском грузин, армян, аланов, сериров, лезгин, кипчаков, ..., абхазов и ...
Султан остановился в Мандуре вблизи них. Он был смущен тьмой врагов и посоветовался относительно этого с везиром Юлдузчи и с вельможами государства. Юлдузчи сказал: «Так как наша численность не составляет и сотой доли их, самое лучшее — оставим Мандур и не допустим их к воде и топливу, дабы от жары и безводья они обессилели, а их кони отощали; тогда мы вступим, как намеревались, в битву». Султан рассердился на эти слова, бросил чернильницу в голову везиру и сказал: «Они стадо баранов, что льву жаловаться на многочисленность стада?». Юлдузчи за этот проступок заплатил пятьдесят тысяч динаров. Султан сказал: «Хотя дело трудное, [но] надо сражаться, уповая [на победу]». На другой день построили ряды. Чужое войско считало султана с [его] войском мячом на ристалище. Султан, чтобы рассмотреть их, выехал на холм и увидел знамена кипчаков с двадцатью тысячами людей. Он послал к ним Кушкара с хлебом и солью и напомнил им о прежних благодеяниях. Кипчаки немедленно повернули поводья и отошли в сторону. Вперед выступило войско грузин. Султан послал к ним [передать]: «Вы прибыли [только] сегодня и утомлены, теперь пусть молодежь обеих сторон схватится в борьбе и поединках,[140] а мы поглядим со стороны». Грузинам [это] понравилось; и тот день обе стороны до ночи нападали и притворно отступали. В конце концов выступил вперед один отважный витязь, и султан, как Мункир,[141]
Помчался из войска подобно льву
И перед Хаджиром явился отважный.[142]
А со всех сторон глядели люди; султан же на полном скаку
Вонзил копье ему в пояс,
Так что порвал кафтан и кушак.
У этого [витязя] было три сына. Они выходили [на бой] отдельно один за другим, и султан [их] всех поодиночке убил с одного наскока. И еще один витязь, очень страшный на вид, устремился на ристалище. Он чуть было не одолел [султана], так как у того устал конь. Султан на ходу соскочил с коня, свалил [витязя] одним ударом копья и убил. Когда войско султана это увидело, оно одним натиском обратило всех в бегство. Султан подошел к [городу] Ахлату.[143] Жители заперли ворота и отказались принять добрый совет [о сдаче города]. Султан осаждал [его] два месяца. Горожане от голода дошли до крайней степени нужды. Султан приказал пойти на приступ со [всех] сторон сразу, и они выступили в город. Султан расположился во дворце мелика Ашрафа. Его брат Муджир-ад-дин и его [Ашрафа] гулям Айбек Изз-ад-дин ушли без продовольствия во внутреннее укрепление. Сперва [оттуда] вышел Муджир-ад-дин, и султан оказал ему полный почет. Затем вышел также и Айбек. Казна султана снова расцвела богатством мелика Ашрафа. И так как султан разбил грузин и взял Ахлат, то распространилась молва об его величии и могуществе. Мелики Мисра и Сирии, следуя [примеру] халифов Града Мира, отправили к его двору посла с дарами и приношениями. Дела его [султана] еще раз пошли в гору. Оттуда он направился в сторону Хартабирта,[144] и какая-то слабость проникла в его здоровье. В это время султан Эрзерума, который был [им] отмечен разными милостями и щедротами за то, что во время осады Ахлата оказал войску султана помощь провиантом и фуражом, доложил: «Султан Ала-ад-дин снова замирился с меликами Халеба и Сирии, и они объединились против султана, заняты сбором войска и постоянно мне угрожают; если бы, мол, султан у ворот Ахлата не получил от тебя помощи продовольствием, он не смог бы устоять». Когда султан услыхал эти слова, он немедленно выступил, хотя и был слаб. Когда султан дошел до Мушской[145] степи, на него напали шесть тысяч человек, которые шли на помощь противной стороне. В один миг он их всех перебил. Через несколько дней войска сблизились, и румский султан, |A 115а, S 282| мелик Ашраф и другие мелики тех областей соединились вместе, и было у них такое множество вооружения и снаряжения, что не сосчитать. Построили ряды на вершине холма. Впереди стояли огнеметчики, арбалетчики со щитами из воловьей кожи, пешие и конные. Когда подошла пора сразиться, султан пожелал сойти с носилок и сесть на коня, [но] из-за болезни он не мог держать поводья, и его конь повернул обратно. Приближенные сказали, что султану надо дать некоторое время отдохнуть. По этой причине и личный штандарт султана повернули обратно. Правое и левое крыло [войска] предположили поражение и обратились в бегство, а неприятель заподозрил [со стороны] султана хитрость, [придуманную], чтобы завлечь их в болотистую низину, и глашатай вражеского войска возгласил, чтобы никто не двигался со своего места. На румского султана Ала-ад-дина напал такой страх, что он не был в силах устоять; мелик Ашраф приказал, чтобы его лошаку наложили путы на все четыре ноги.[146] Так как войско султана, обратившись в бегство, рассеялось во все стороны, он по необходимости направился в Ахлат, вызвал отряд, который был назначен для охраны того места, и пошел в Хой. Брата мелика Ашрафа, Муджир-ад-дина, он отправил обратно с почетом и уважением, а [другому брату], Таги-ад-дину, он по ходатайству халифа дал позволение вернуться; Хусам-ад-дин …, бежал, а его супругу, дочь мелика Ашрафа, [султан] под покровом охраны[147] отослал, оказывая [ей] всякого рода милости. Изз-ад-дин Айбек был закован и заключен в крепости Дизмар и там же умер. В это время прибыло известие, что Джурмагун-нойон переправился с большим войском через Амуйе и идет против султана. Султан назначил везира Шамс-ад-дина Юлдузчи охранять крепость ... и поручил ему [свой] гарем, а сам прибыл в Тебриз, и несмотря на то, что между ним и халифом, султанами и меликами Рума и Сирии была распря, он к каждому послал гонца и известил о приходе монголов. Содержание извещения [было] таково: «Войска татар очень много, на этот раз больше, чем всегда, и воины этих стран страшатся их. Если вы не окажете помощь людьми и снаряжением, то я, который стою стеной, пропаду, а у вас не окажется возможности противостоять им. Щадя себя и детей и [всех] мусульман, каждый подайте помощь одним полком войска со знаменем, дабы, когда до них [монгол] дойдет молва о нашем соглашении, они получили бы хоть небольшой отпор, а также и наши воины приободрились бы. Если же в этом отношении будет допущено какое-либо пренебрежение, то сами увидите, что будет, и получите то, что достанется».
Каждый из вас помогите чем-либо душе,
Источите [свой] ум до конца в этом деле
Могучее счастье Чингиз-хана и его дома посеяло противоречие в переговоры между ними, и надежда султана сменилась отчаянием. Внезапно сообщили, что войско монголов подошло. Султан направился в Бишкин; во дворце, в котором он остановился, ночью обвалилась крыша. Султан не счел это обстоятельство добрым предзнаменованием, но проявил твердость. На другой день он направился в Муган. Через пять дней [его] пребывания [там] приблизилось монгольское войско. Султан бросил обоз и ушел в горы Капан. Когда монголы нашли стоянку султана пустой, они повернули обратно. Султан же провел зиму 618 г.х. в пределах Урмии и Ушнуйе. На везира Шараф-ал-мулька Юлдузчи наклеветали, что во время отсутствия султана и прекращения слухов о нем он позарился на гарем и казну [султана]. Когда султан прибыл в те края, везир из боязни не вышел из крепости и просил дать [ему] обещание [пощады]. Султан по его просьбе послал ..., так что он его [из крепости] извлек, [султан] сказал: «Я поднял Юлдузчи из бездны ничтожества до апогея величия, а он так-то платит [мне] за благодеяния». Он поручил его в крепости кутвалу[148] и приказал разграбить его обоз. Везир в той тюрьме скончался, а султан направился в Диярбекр.
Когда войска монголов прибыли к Джурмагуну, он учинил им допрос: «Почему вы вернулись и не приложили всего старания и рвения в поисках султана, ибо как можно давать отсрочку такому ослабевшему противнику?». И он отправил по его следам эмира Наймаса и несколько [других] |A 115б, S 283| эмиров с огромным войском. А султан[149] отправил Буку-хана в качестве лазутчика, чтобы он разведал положение монгольского войска. Когда он прибыл в Тебриз, [ему] сообщили, что из Ирака поступили сведения о том, что [монголы] рассеялись и что в этих краях нет и следа того народа. Не осмотревшись, он вернулся обратно и сообщил султану радостную весть об их уходе. По случаю этой радости султан, все эмиры и воины предались веселью и удовольствиям. Два-три дня они провели в самообольщении и радости. Полуночной порой их настигло монгольское войско, а султан спал в совершенном опьянении. Ур-хан получил известие об их приходе и побежал к изголовью султана, но сколько его не звали, он не просыпался. [Тогда][150] его лицо облили холодной водой, чтобы он пришел в себя. Узнав о положении дела, он решил обратиться в бегство и приказал Ур-хану, чтобы тот не двинул с места [султанского] знамени и сопротивлялся до тех пор, пока он [султан] не уйдет вперед, и [султан] отправился. Ур-хан держался, а потом отступил. Монголы, думая, что это султан, пошли по его следам. Когда они узнали, в чем дело, они вернулись во дворец и перебили всех, кого нашли. Султан, пустившись один в путь, ехал как можно быстрее. О его конце рассказывают разное. Одни говорят, что в горах Хаккар[151] он спал ночью под деревом. К нему подошли какие-то бродяги. Позарившись на его коня и одежду, они распороли ему живот, надели его платье и оружие и пришли в город Амуд. Некоторые вельможи узнали одежду и оружие султана и их [бродяг] забрали. Владетель Амуда, узнав, в чем дело, казнил их, а [тело] султана перенес в Амуд, похоронил его и построил купол над его могилой. Некоторые же утверждают, что он по своей воле отдал оружие и платье, взял их грубую одежду и в обличье суфия бродил по областям. В общем, как бы то ни было, царствование его прекратилось. Аллах лучше знает истинное положение дел.[152]
Что же касается положения султана Гияс-ад-дина,[153] то оно было таково. Когда в 614 г.х. [1217 г. н.э.] в сражении с монголами под Исфаханом он преднамеренно распустил левое крыло [войска] брата, которое [тот] ему поручил, и через Луристан направился в Хузистан, халиф Насир послал ему почетное платье и обещание султанства. Оттуда он вернулся обратно и в то время, когда султан Джелал-ад-дин был в Армении и Грузии, направился в Аламут. Ала-ад-дин встретил его с почестями и величанием и оказывал [ему] подобающие услуги. Через некоторое время он снова направился в Хузистан и послал в Керман гонца к Борак-хаджибу[154] с уведомлением о своем положении, и между ними снова наступили союз и согласие. Порешили, что Борак выедет для почетной встречи до степи Абаркух. Султан с матерью направился в Керман. Борак выехал навстречу в упомянутую местность приблизительно с четырьмя тысячами всадников и [в течение] двух-трех дней, как положено, исполнял долг службы. Так как у султана было не более пятисот всадников, то [его слабость] вызвала у Борака сильное желание посватать [за себя] его мать. Однажды он пришел, сел вместе с султаном на ложе и начал обращение к нему со слова «сын». Всех своих эмиров он рассадил на места, предназначенные для сановников, и послал сватать мать [Гияс-ад-дина]. Так как султан не видел иного средства поправить дело, то он примирился с этой мыслью. А [решение] о союзе передал на усмотрение матери. Его мать после упорных отказов дала согласие на заключение брачного договора. После убедительных просьб она вышла с несколькими дворцовыми слугами, надев кольчугу под кабу,[155] и в свадебном поезде отправилась в дом мужа. Когда они прибыли в Гувашир,[156] стольный город Кермана, и прошло несколько дней, к султану пришли два человека из близких родственников Борака и сказали: «Бораку не следует доверять, так как он вероломен и коварен. Нам представился удобный случай. Если мы его уберем и ты станешь нашим султаном, а мы [твоими] рабами, будет хорошо». Его благородная натура не позволила ему нарушить договор и соглашение, и он отказался. Но так как солнце счастья этого рода [уже] склонилось к закату, один из его приближенных в тайной беседе рассказал Бораку об этом. Тотчас он расследовал это обстоятельство у тех своих |A 116а, S 284| [родственников]. Они подтвердили тот случай. Тут же, в присутствии султана, [Борак] приказал раздробить им члены, а султана задержал в крепости. Спустя две недели он послал умертвить султана, удавить его тетивой лука. Гияс-ад-дин поднял вопль: «[Разве] мы не заключили недавно договор и соглашение, что не будем [ничего] замышлять друг против друга? Почему же он без всякого повода допускает нарушение их?». Когда его мать услыхала голос сына, она также закричала. Их обоих задушили. Таким же образом он умертвил все его войско, а голову султана Гияс-ад-дина отослал к его величеству каану и известил: «У вас было два врага: Джелал-ад-дин и Гияс-ад-дин. Голову одного я посылаю вам». Таково было дело султанов хорезмшахов и их конец.
В Руме был султаном Ала-ад-дин; рассказы о нем за это время написаны в истории Джелал-ад-дина.
А в Мавсиле [Мосуле] султаном был Бадр-ад-дин Лу`лу. Вот и все!
Летопись меликов и атабеков в Мазандеране
В Диярбекре мелик Музаффар-ад-дин[157] был владетелем Ирбиля[158] и остальных городов [той области], кроме Мавсиля и его уездов.
А в Сирии были сыновья мелика Адиль ибн Эйюба: мелик Му`аз-зам[159] и мелик Ашраф.[160] Некоторые обстоятельства [жизни] мелика Ашрафа были изложены в истории султана Джелал-ад-дина.
А в Мисре был мелик Камиль,[161] сын мелика Адиль ибн Эйюба.
А в Магрибе ...[162]
А в Фарсе был атабеком[163] Са`д ибн Зенги; он скончался в Байзе в…[164] году. Ходжа Гияс-ад-дин Йезди, который был везиром и мудаббиром государства, скрыл его смерть. Он послал его перстень в крепость Сапид, чтобы освободить из заточения его сына, атабека Абу-Бекра, доставил его и, откинув полог царского шатра, сказал военачальникам: «Атабек повелевает наследником престола быть Абу-Бекру». Они присягнули Салгур-шаху, и он стал атабеком.
В Кермане властвовал Борак-хаджиб. Его жизнеописание за упомянутое время было рассказано в истории султана Гияс-ад-дина.
В Систане был мелик Шамс-ад-дин, сын …[165]
Летопись монгольских эмиров[166] в Хорасане
На должность эмира этой страны и страны Мазандерана был назначен Чин-Тимур, [происходивший] из кара-хитайских родов. Дело обстояло так: во время завоевания Хорезма Джучи оставил его от своего имени в Хорезме в должности шихнэ.[167] Во времена каана, когда он посылал Джурмагуна в Иранскую землю, он приказал, чтобы начальники и баскаки[168] областей лично отправились в поход. Помощник Джурмагуна Чин-Тимур, в соответствии с приказом, выступил из Хорезма дорогой на Шахристанэ. И из других краев [от] каждого царевича прибыло по эмиру. Также и Джурмагун назначил от каждого царевича к Чин-Тимуру по одному эмиру: со стороны каана — Кол-Булата, а ... со стороны Бату, Кызыл-Бука — со стороны Чагатая, а … от Соркуктани-беги и царевичей. Когда Джурмагун ушел, оставив без внимания дела Хорасана, подстрекатели и чернь каждый миг сеяли всяческую смуту и волнение в областях. Карача и Туган-Сункур, которые оба были эмирами султана Джелал-ад-дина, производили в Нишапуре и его пределах нападения, убивали шихнэ, которых Джурмагун поставил во главе тех областей, и забирали тех людей, которые говорили о подчинении монголам. Джурмагун для отражения Карачи послал Чин-Тимура и Кол-Булата в пределы Нишапура и Туса. Кол-Булат после обращения в бегство Карачи вернулся обратно. Когда до его величества каана дошло известие о волнении в Хорасане, он приказал, чтобы Тайр-бахадур повел из Бадгиса[169] войско, отразил Карачу и затопил[170] бы водою их жилища и стоянки. Согласно |A 116б, S 285| приказу он отправился в путь и по дороге услыхал, что Карача, разбитый Кол-Булатом, укрылся в Кал`э-и-Арк в Систане. Тайр-бахадур пошел ее осаждать и в течение двух лет вел подкопы, пока не взял ее. Из Систана он послал гонца к Чин-Тимуру [передать]: «Дела управления Хорасаном по приказу каана вверены мне, воздержись[171] распоряжаться в нем по своему усмотрению». Тот ответил: «Слова о восстании населения Хорасана противоречивы. Как можно уничтожить такую область и столько людей за преступление Карачи? Я посылаю к каану гонца с донесением об этом обстоятельстве и поступлю так, как будет приказано». Гонцы Тайр-бахадура вернулись в ярости. А Джурмагун послал гонца, чтобы он [Чин-Тимур] и эмиры с войском вернулись обратно и присоединились к нему, а управление Хорасаном и Мазандераном передали Тайр-бахадуру. Чин-Тимур отправил Кол-Булата, который был [одним] из приближенных каана, с хорасанскими и мазандеранскими эмирами к его величеству каану. В это время мелик Беха-ад-дин Са`алук[172] вышел из крепости на том условии, что он его пошлет к каану. Чин-Тимур вернулся из Мазандерана, а большая часть населения крепостей Хорасана покорилась [благодаря] слухам о положении мелика Беха-ад-дина. Когда он прибыл к Чин-Тимуру, то был отмечен большими почестями. А из Мазандерана назначили испах-бада Кебуд-Джамэ[173] — Нусрат-ад-дина. Оба вместе с Кол-Булатом отправились в 630 г.х. [18 октября 1232 — 6 октября 1233 г. н.э.] к его величеству. Так как до этого никто из эмиров этих стран туда не приезжал, то каан ликовал и торжествовал по случаю их прибытия и приказал устроить празднества. Всем им оказали милость. Чин-Тимура и Кол-Булата он отличил по этому поводу разными пожалованиями и сказал: «За все это время, что Джурмагун уехал и завоевал столько больших областей, он не прислал ко мне ни одного мелика. Чин-Тимур же с малым числом [людей] и [малой] помощью исполнил такую службу, мы это одобряем». И он утвердил исключительно только за ним эмирство над Хорасаном и Мазандераном, [с условием], чтобы Джурмагун и другие эмиры в эмирство не вмешивались. Кол-Булата он сделал его [Чин-Тимура] товарищем по управлению. Испах-бада пожаловал владением от границ Кебуд-Джамэ до Астрабада, а владения Исфарайн, Джувейн, Бейхак, Джаджерм, Джурбуд и Аргиян утвердил за меликом Беха-ад-дином. Каждому он дал золотую пайзу и ярлык.[174] Когда Чин-Тимур получил по решению каана власть, он наградил Шераф-ад-дина Хорезми званием везира со стороны Бату, а Беха-ад-дина Мухаммеда Джувейни, отца Шамс-ад-дина сахиб-дивана, назначил на должность сахиб-дивана. Прочие эмиры послали со стороны царевичей в диван каждый по одному битикчию,[175] и дела дивана пришли в блестящее состояние и порядок. Чин-Тимур опять отправил с посольством к каану Куркуза. Кол-Булат противился и говорил: «Он уйгур и одарен живым и проницательным умом, он для себя устроит дела, это не [к нашей] пользе». Чин-Тимур не послушал. Когда [Куркуз] он туда прибыл и каан спросил о положении [дел] в областях, он рассказывал, сообразуясь с расположением духа [каана]. Его величеству понравилась его манера речи, и по его желанию и по просьбе [Куркуза] [каан] отпустил его обратно. Чин-Тимур в скором времени умер. Вот и все!
Так как летопись хаканов, халифов, султанов, меликов, атабеков и монгольских эмиров, которые в течение этих шести лет были современниками Угедей-каана, [теперь] написана, мы опять приступим к истории Угедей-каана и подробно напишем [о том, что случилось] после этих шести лет, если Аллаху всемогущему будет угодно.
ЛЕТОПИСЬ Угедей-каана от начала коин-ил, то есть года барана, выпавшего на месяц джумада I 632 г.х. [22 января — 20 февраля 1235 г. н.э.] до конца хукар-ил, [то есть] года быка, выпавшего на месяц ша`бан 638 г.х. [15 февраля — 15 марта 1241 г. н.э.], [то есть] за семь лет
|A 117а, S 286| В это время, устроив великий курилтай, [каан] отправил царевичей и эмиров в [Дашт-и-]Кипчак, Мачин и в другие местности и приказал всюду построить высокие здания, какие строят в городах, и кушки.[176]
Он скончался в последний год, который был тринадцатым годом [со дня] восшествия его на престол и пятнадцатым годом с кончины Чингиз-хана.
Рассказ об устройстве [Угедей-]кааном курилтая и назначении [им] царевичей и эмиров на окраины и рубежи [своих] владений
Каан, после того как в год лошади он возвратился после завоевания областей Хитая, в местности Талан-даба, устроив собрание, сделал курилтай. В этом году, [году] барана, он захотел собрать еще раз всех сыновей, родственников и эмиров и заставить их вновь выслушать ясу и постановления.
Все явились согласно приказу. Всех он отличил разного рода пожалованиями и милостями.
[Целый] месяц беспрерывно родственники в согласии пировали с раннего утра до звезды, и, по принятому обычаю, все богатство, которое было собрано в казнохранилищах,[177] он [каан] раздарил собравшимся. Когда закончили пиры и развлечения, он обратился к устроению важных дел государства и войска. Так как некоторые окраины государства еще не были [полностью] покорены, а в других областях действовали шайки бунтовщиков, он занялся исправлением этих дел. Каждого из родственников он назначил в какую-нибудь страну, а сам лично намеревался направиться в Кипчакскую степь.
Менгу-каан, хотя и был еще в расцвете молодости, благодаря разумности и опытности, которыми он обладал, обратил внимание [присутствующих] на поступок каана и сказал: «Мы все, сыновья и братья, стоим в ожидании приказа, чтобы беспрекословно и самоотверженно совершить все, на что последует указание, дабы каану заняться удовольствиями и развлечениями, а не переносить тяготы и трудности походов; если не в этом, то в чем же ином может быть польза родственников и эмиров несметного войска?».
Все присутствующие всецело одобрили эту речь и сделали ее обязательным для себя руководством.
И благословенный взгляд каана остановился на том, чтобы царевичи Бату, Менгу-каан и Гуюк-хан вместе с другими царевичами и многочисленным войском отправились в области кипчаков, русских, булар [поляков], маджар, башгирд, асов, в Судак и в те края и все их завоевали; и они занялись приготовлением [к этому походу].
В том же году в степи Асичанк Угедей-каан назначил своего сына Кучу и царевича Кутуку,[178] сына Джучи-Касара,[179] в Мачин, который называют Нангяс.[180] Они отправились [туда], взяли города Сианг-ин-фу и Ке-рин-фу и разграбили по пути области Тибета.
И в том же году отправили Хукату с войском в Кашмир и Хиндустан. Они тоже захватили и разграбили некоторые области.
И в том же году установили копчур[181] со скота, определив дать одну голову со ста голов. Каан повелел, чтобы с каждых десяти тагаров пшеницы дали один тагар для расходования на бедных.
А для того, чтобы происходило беспрерывное прибытие гонцов как от царевичей, так и от его величества каана в интересах важных дел, во всех странах поставили ямы[182] и назвали это «таян ям». Для установления этих ямов назначили гонцов от царевичей и определили так, как это [здесь] подробно утверждается:
от каана — битикчи Куридай,
от Чагатая — Имколчин Тайчутай,
от Бату — Суку-Мулчитай,
от Тулуй-хана по приказанию Соркуктани-беги отправился Илджи-дай.[183]
Упомянутые эмиры отправились и во всех областях и странах по долготе и широте земного пояса установили ямы.
Каан разослал ярлыки во все концы государства о том, чтобы ни одно создание не причиняло обиды другому, чтобы сильный не испытывал на слабом [своей] силы и [ничего] [у него] не отнимал. И люди успокоились, и распространилась молва о его справедливости.
|A 117б, S 287| Рассказ о войнах, которые вели царевичи и войско монгольское в Кипчакской степи, Булгаре, Руси, Мокше,[184] Алании, Маджаре, Буларе и Башгирде, и завоевании [ими] тех областей
Царевичи, которые были назначены на завоевание Кипчакской степи и тех краев, [были следующие]: из детей Тулуй-хана — старший сын, Менгу-хан, и брат его Бучек; из рода Угедей-каана — старший сын, Гуюк-хан, и брат его Кадан; из детей Чагатая — Бури[185] и Байдар и брат каана, Кулкан; сыновья Джучи; Бату, Орда, Шейбан и Тангут; из почтенных эмиров: Субэдай-бахадур и несколько других эмиров. Они все сообща двинулись весною бичин-ил, года обезьяны, который приходится на месяц джумад 633 г.х. [11 февраля — 11 марта 1236 г. н.э.]; лето они провели в пути, а осенью в пределах Булгара соединились с родом Джучи: Бату, Ордой, Шейбаном и Тангутом, которые также были назначены в те края. Оттуда Бату с Шейбаном, Буралдаем и с войском выступил в поход против буларов и башгирдов и в короткое время, без больших усилий, захватил их. Дело это происходило так: булары были многочисленный народ христианского исповедания; границы их области соприкасаются с франками. Услышав молву о движении Бату и эмиров, они снарядились и двинулись в поход с 40 туманами славного войска. Шейбан, составлявший авангард с 10 000 людей,[186] послал известие [Бату], что их [буларов] вдвое больше монгольского войска и что все они бахадуры. Когда оба войска выстроились друг против друга, Бату, по обычаю Чингиз-хана, взошел на вершину одного холма и [целые] сутки смиренно взывал к богу и тяжко вздыхал, а мусульманам приказал помолиться соборно. Посредине [между обеими армиями] была большая река. Бату и Буралдай ночью переправились через [эту] реку и вступили в бой; Шейбан, брат Бату, лично вступил в сражение. Эмир Буралдай произвел нападение всеми войсками сразу. Они [монголы] устремились на шатер келара,[187] который был их царем, и мечами перерубили веревки. Вследствие падения [королевского] шатра войско их [буларов] пало духом и обратилось в бегство. Как отважный лев, который кидается на добычу, монголы гнались за ними, нападали и убивали, так что уничтожили большую часть того войска. Те области были завоеваны, и эта победа была одним из великих дел. Булар и Башгирд являются большой страной и [представляют собою] места недоступные. Несмотря на то, что [монголы] тогда завоевали ее, [жители ее] снова восстали, и она еще не вполне покорена. Государей тамошних называют келар, и они существуют еще доныне. После этого, в ту зиму, царевичи и эмиры собрались в [долинах] рек Хабан и отправили эмира Субэдая с войском в страну асов и в пределы Булгара. Они дошли до города [Булгара] Великого[188] и до других областей его, разбили тамошнее войско и заставили их покориться. Прошли тамошние вожди Баян и Джику, изъявили царевичам покорность, были [щедро] одарены и вернулись обратно, [но потом] опять возмутились. Вторично послали [туда] Субэдай-бахадура, пока он не захватил [их]. Затем царевичи, составив совет, пошли каждый со своим войском облавой, устраивая сражения и занимая попадавшиеся им по пути области. Менгу-каан с левого крыла шел облавой по берегу моря [Каспийского]. Бачмана, одного из бесстыднейших тамошних эмиров, из народа кипчаков, из племени олбурлик, и Качир-укулэ, из племени асов, обоих забрал [в плен]. А дело было так: |A 118а, S 288| этот Бачман с группой других воров спасся от меча; к нему присоединилось скопище других беглецов. Он бросался во все стороны и что-нибудь да похищал; бесчинства его увеличивались со дня на день. Постоянного местопребывания он не имел, и поэтому войско монгольское не могло схватить его; он скрывался в лесах на берегу Итиля. Менгу-каан приказал изготовить 200 судов и на каждое из них посадить по 100 человек монголов в полном вооружении. Он же [сам] с братом своим Бучеком шел облавой по обеим берегам реки. В одном из итильских лесов они нашли свежий навоз и прочее, [оставшееся] от спешно откочевавшего лагеря, а среди этого застали больную старуху. От нее узнали, что Бачман перебрался на один остров и что все, попавшее за это время к нему в руки в результате [его] злодеяний и бесчинств, находится на том острове. За отсутствием судна нельзя было переправиться через Итиль. Вдруг поднялся сильный ветер, вода забушевала и ушла в другую сторону от того места, где была переправа на остров. Благодаря счастью Менгу-каана, показалось дно,[189] и он приказал пустить в ход войска и захватить [Бачмана]. Его сообщников истребили — кого мечом, кого [утопили] в реке — и вывезли оттуда много имущества. Бачман умолял, чтобы Менгу-каан [сам] своею благословенною рукою довел его дело до конца; он [Менгу-каан] дал указание, чтобы его брат Бучек разрубил Бачмана надвое. Качир-укулэ, [одного] из эмиров асов, также убили.[190] Он [Менгу-каан] провел там то лето, а после того, в такику-ил, в год курицы, соответствующий 634 г.х. [4 сентября 1236 — 23 августа 1237 г. н.э.], сыновья Джучи — Бату, Орда и Берке, сын Угедей-каана — Кадан, внук Чагатая — Бури и сын Чингиз-хана[191] — Кулкан занялись войною с мокшей,[192] буртасами и арджанами и в короткое время завладели ими. Осенью упомянутого года все находившиеся там царевичи сообща устроили курилтай и, по общему соглашению, пошли войною на русских. Бату, Орда, Гуюк-хан, Менгу-каан, Кулкан, Кадан и Бури вместе осадили город Арпан[193] и в три дня взяли [его]. После того они овладели также городом Ике.[194] Кулкану была нанесена там рана, и он умер. Один из русских эмиров, по имени Урман [Роман], выступил с ратью [против монголов], но его разбили и умертвили, [потом] сообща в пять дней взяли также город Макар[195] и убили князя [этого] города, по имени Улайтимур.[196] Осадив город Юргия Великого,[197] взяли [его] в восемь дней. Они ожесточенно дрались. Менгу-каан лично совершал богатырские подвиги, пока не разбил их [русских]. Город Переяславль,[198] коренную область Везислава,[199] они взяли сообща в пять дней. Эмир этой области Банке Юрку[200] бежал и ушел в лес; его также поймали и убили. После того они [монголы] ушли оттуда, порешив на совете идти туманами облавой и всякий город, область и крепость, которые им встретятся [на пути], брать и разрушать. На этом переходе Бату подошел к городу Козельску и, осаждая его в течение двух месяцев, не мог овладеть им. Потом прибыли Кадан и Бури и взяли его в три дня. Тогда они расположились в домах и отдохнули. После того, в нокай-ил, год собаки, соответствующий 635 г.х. [24 августа 1237 — 13 августа 1238 г. н.э.], осенью Менгу-каан и Кадан выступили в поход против черкесов и зимою убили тамошнего государя по имени Тукара. Шибан, Бучек и Бури выступили в поход в страну Крым[201] и у племени чинчакан[202] захватили Таткару. Берке отправился в поход на кипчаков и взял [в плен] Арджумака,[203] Куран-баса[204] и Капарана,[205] военачальников Беркути.[206] Потом в кака-ил, год свиньи, соответствующий 636 г.х. [14 августа 1238 — 2 августа 1239 г. н.э.], Гуюк-хан, Менгу-каан, Кадан и Бури направились к городу Минкас[207] и зимой, после осады, продолжавшейся один месяц и пятнадцать дней, взяли его. Они были еще заняты тем походом, когда наступил год мыши, 637 г.х. [3 августа 1239 — 22 июля 1240 г. н.э.]. Весною, назначив войско для похода, они поручили его Букдаю[208] и |A 118б, S 289| послали его к Тимур-кахалка[209] с тем, чтобы он занял и область Авир [?], а Гуюк-хан и Менгу-каан осенью того же года мыши, по приказанию каана, вернулись, и в год быка, соответствующий 638 г.х. [23 июля 1240 — 11 июля 1241 г. н.э.], расположились в своих ордах. Вот и все!
Рассказ о высоких[210] зданиях, которые каан возвел со времени выступления царевичей в поход в Кипчакскую степь и до их возвращения; памятка о его летних и зимних становищах, о привалах и биваках
От начала коин-ил, года барана, соответствующего 632 г.х. [26 сентября 1234 — 15 сентября 1235 г. н.э.], когда каан отправил царевичей [в поход] в Кипчакскую степь, и до хукар-ил, соответствующего 638 г.х. [23 июля 1240 — 11 июля 1241 г. н.э.], когда Гуюк-хан и Менгу-каан возвратились [из похода], в течение семи лет [каан] наслаждался жизнью и развлекался; передвигался с летовок на зимовки, с зимовок на летовки радостный и счастливый и постоянно был поглощен различными наслаждениями с красивыми женами и луноликими пленительницами сердец.
И при всех обстоятельствах [он] расточал свои благословенные помыслы на благое дело правосудия и милосердия, на устранение несправедливости и вражды, на благоустройство городов и областей и возведение разного рода зданий. Он никогда не пренебрегал ни одним соображением, касающимся устроения основ миродержавия и возведения фундамента процветания. Так как он еще раньше привез с собой из Китая разных ремесленников и мастеров всяких ремесл и искусств, то приказал построить в [своем] юрте Каракоруме,[211] где он по большей части в благополучии пребывал, дворец с очень высоким основанием и колоннами, как и приличествует высоким помыслам такого государя. Каждая сторона того дворца была длиною в полет стрелы. Посередине воздвигли величественный и высокий кушк и украсили то строение наилучшим образом и разрисовали живописью и изображениями и назвали его «карши».[212] [Каан] сделал [его] своим благословенным престольным местом. Последовал указ, чтобы каждый из [его] братьев, сыновей и прочих царевичей, состоящих при нем, построил в окрестностях дворца по прекрасному дому. Все повиновались приказу. Когда те здания были окончены и стали прилегать одно к другому, то [их] оказалось целое множество. Он приказал, чтобы знаменитые золотых дел мастера сделали для шараб-ханэ из золота и серебра настольную утварь в форме животных, как то: слона, тигра, лошади и других. Их поставили вместо мункуров[213] и наполнили вином и кумысом. Перед каждой фигурой устроили хауз из серебра; из отверстий тех фигур лилось вино и кумыс и текло в хаузы. [Каан] спросил: «Какой самый лучший город в мире?». Сказали: «Багдад». Он приказал построить на берегу реки Орхона большой город, и его назвали Каракорум. Из китайской страны до того города расположили ямы,[214] помимо баян-ямов, и назвали [их] нарин-ямами. Через каждые пять фарсангов [находился] один ям. Вышло 37 ямов. На каждом перегоне для охраны тех ямов поставили по одной тысяче. Он установил такой порядок, чтобы ежедневно туда [в Каракорум] прибывали из областей пятьсот повозок, груженных съестными припасами и напитками; [чтобы их] складывали в амбары и оттуда брали для расхода. Для зерна и вина устроили [такие] большие повозки, что каждую везли восемь волов. Он повелел, чтобы мастера-мусульмане построили кушк в одном дне пути от Каракорума, в том месте, где в древние времена находились сокольничие Афрасияба и которое называют Карчаган. Весной он пребывал там для запуска соколов, летом в местности …, Там разбили такой большой шатер, что в нем помещалась тысяча человек, и его [шатер] никогда не убирали. Скрепы его были золотые, внутренность его была обтянута тканями; его называли «Золотая ставка».[215] Осенью он пребывал в Куше-нор, в |A 119а, S 290| четырех днях пути от Каракорума, там он совершал сорокадневный пост. Зимой его местопребывание было Онг-хин; охотясь, он шел горами Буленку и Джалинку и зимовку заканчивал там. В общем, весенним его местопребыванием были окрестности Каракорума, летним — луговья ..., осенним — [местность] [от] Куше-нор по Усун-кул, в одном дне пути от Каракорума, а зимним — Онг-хин. Когда он направлялся в Каракорум, то [останавливался] в двух фарсангах от города, [где] построил высокий кушк, названный [им] Тургу-Балык, там он вкушал таргу[216] и веселился один день. На другой день все надевали одинакового цвета одежду и шли оттуда в Карши, а впереди выступали юные жонглеры. В Карши он развлекался в течение месяца и, раскрыв двери казнохранилища, оделял знатных людей и простой народ своей всеобъемлющей милостью. Каждый вечер он устраивал состязания лучников, арбалетчиков и борцов и одарял того, кто достигал превосходства. Он приказал, чтобы на зимнем стойбище Онг-хин построили из кольев и глины ограду длиною в два дня пути. В ней сделали проходы и назвали чихик. Во время охоты непрерывно сообщали окрестным войскам, чтобы все они, построившись в круг, шли к ограде и гнали туда зверя. Предусмотрительно оповестив [население в округе] на месяц пути, гнали добычу в чихик. Войска, выстроившись кольцом, стояли тесно плечо к плечу. Сначала [в загон] въезжал каан с толпой приближенных |A 119б, S 291| и часок тешился и бил зверя, а когда прискучит, ехал на возвышенность посреди оцепления. Въезжали по порядку царевичи и эмиры, потом простые воины и били зверя. Потом часть отпускали для разводки.[217] Бакаулы[218] делили добычу справедливо между всеми разрядами царевичей, эмиров и воинов и никого не обделяли. Все общество выполняло обряд целования праха и подношения даров, и после десятидневного празднества каждый род возвращался к своим юртам и жилищам.
Рассказ о болезни Угедей-каана и его смерти
Каан очень любил вино и постоянно находился в опьянении и допускал в этом отношении излишества. [Это] с каждым днем его все больше ослабляло; сколько ни старались приближенные и доброжелатели удержать его, [это] не удавалось. Наперекор им он [еще] больше пил. Чагатай назначил одного эмира в качестве шихнэ, чтобы он не позволял [ему] пить больше определенного количества. Так как он не мог нарушить приказ брата, то вместо маленьких чаш выпивал большие, дабы число [чаш] оставалось то же. И тот эмир-блюститель тоже [от себя] давал ему вина и составлял общество, чтобы при удобном случае стать инаком.[219] Его служба не принесла каану никакой пользы. У каана был баурчи,[220] сын Абикэ[221]-беги, сестры Соркуктани-беги, которую Чингиз-хан выдал за Кяхтей[222]-нойона. Каждый год Абикэ-беги по совету Соркуктани-беги приезжала из китайской страны, где был ее юрт, на служение [к каану] и, устраивая пир, потчевала [его]. На тринадцатый год по восшествии его на престол она, по обыкновению, приехала и вместе со своим сыном, который был баурчи каана, поднесла каану кашу [с вином]. Ночью во время сна каан от чрезмерного [количества] выпитого вина скончался. Стали злословить при содействии хатун и эмиров, что Абикэ-беги и ее сын подносили чашу [с вином] и, наверное, дали каану яду. Илджидай-нойон, который был молочным братом каана и влиятельным эмиром из рода джелаир, сказал: «Что за вздорные слова? Сын Абикэ-беги — баурчи, он ведь всегда подносил чашу, и каан всегда пил вина слишком много. Зачем [нам] нужно позорить своего каана, [говоря], что он умер от покушения других? Настал его смертный час. Надо, чтобы больше никто не говорил таких слов».
Так как он был умным человеком, то понимал, что причина этой смерти — излишество и постоянное опьянение. Он знал, что последствия от излишества в питье вина бывают так пагубны. По словам монголов, каан воссел на престол в хукар-ил и скончался в следующем году, соответствующем месяцам 638 г.х. [23 июля 1240 — 11 июля 1241 г. н.э.], который был тринадцатым годом [его царствования]. А в летописи ходжи Ала-ад-дина сахиб дивана Ага Мелика ал-Джувейни, да помилует его Аллах, рассказывается так: он умер в барс-ил, соответствующий 5 дню месяца джумада II 634 г.х. [11 декабря 1241 г. н.э.]. Останки Угедей-каана и запретное место его [могилы] находятся на горе, весьма высокой, на которой лежит вечный снег и которую называют ..., а в настоящее время ее называют ... С этой горы берут начало ... мурэн, ... и ..., которые впадают в реку Ирдыш. От той горы до Ирдыша два дня пути. А Чапар зимует в пределах тех рек.
У каана был лекарь по имени …,[223] Дату его смерти он выразил намеком в таком виде в стихах и послал в Мавераннахр одному [своему] другу.
В году халат[224] мокрота его увеличилась больше, чем в [любом] другом году,
День и ночь давала знать о пьянстве [даже] профанам,
[Это] в полной мере способствовало уничтожению его здоровья.
Да будут уведомлены [люди] об этом и о содействии этому вина.
Так как история каана от начала коин-ил, года барана, соответствующего месяцам 632 г.х. [26 сентября 1234 — 15 сентября 1235 г. н.э.] до конца хукар-ил, года быка, соответствующего месяцам 638 г.х.[225] [23 июля 1240 — 11 июля 1241 г. н.э.], что составляет срок в семь лет (в последний год которого он скончался), написана полностью, мы теперь начнем и вкратце расскажем летописи хаканов Мачина, халифов и некоторых |A 120а, S 292| султанов, оставшиеся [нерассказанными], и истории меликов и атабеков Иранской земли и некоторых монгольских царевичей и эмиров, которые были хакимами в областях государства. А Аллах — просимый о помощи!
ЛЕТОПИСЬ хаканов Мачина, халифов и некоторых султанов, меликов и атабеков Ирана, Рума, Шама, Мисра и прочих [стран, а также] некоторых царевичей, которые были в Кипчакской степи, и монгольских эмиров в Хорасане и других областях, которые за упомянутые семь лет — от начала коин-ил, года барана, соответствующего месяцам 632 г.х. [26 сентября 1234 — 15 сентября 1235 г. н.э.], и до конца хукар-ил, года быка, соответствующего месяцам 638 г.х. [23 июля 1240 — 11 июля 1241 г. н.э.], были современниками каана; удивительные истории и редкостные происшествия, случившиеся за эти семь лет, в кратком изложении
ЛЕТОПИСЬ государей Мачина, которые были в упомянутое время
Ли-зун.[226] Сорок один год, потом семь прошлых лет ...,[227] семь лет.
ЛЕТОПИСЬ халифов, султанов, меликов и атабеков, которые были в упомянутое время
Летопись халифов
В Багдаде был халифом Мустансир-биллах из рода Аббаса. Он основал и полностью отстроил в эти годы благословенное[228] медресе Мустансирийе.
|A 120б, S 293| Летопись султанов
В Мосуле был султаном Бадр-ад-дин Лу`лу, а в Руме — султан Ала-ад-дин. В Кермане был Рукн-ад-дин Кутлуг-султан, сын Борак-хаджиба. Его обстоятельства за это упомянутое время таковы: в шестьсот тридцать ...[229] году его отец, Борак-хаджиб, отправил его [Рукн-ад-дина] к его величеству каану. В пути он услышал о смерти отца. Когда он прибыл к месту назначения, каан по своему царскому обыкновению удостоил его различных милостей и пожалований и за прежние заслуги отметил его титулом Кутлуг-хана и дал указ [ярлык] быть ему хакимом области Керман, а его брату Кутб-ад-дину, который после смерти отца рассчитывал на [управление] делами государства, поспешить на служение к его величеству и состоять при нем. Когда Рукн-ад-дин прибыл в Керман, Кутб-ад-дин отправился через Хабис к каану. Прибыв туда, он некоторое время состоял при Махмуде Ялаваче, а Рукн-ад-дин занялся правлением. Вот и все!
Летопись меликов и атабеков
В Мазандеране …,[230]
В Магрибе …,[231]
В Мисре ...,[232]
В Диярбекре ...,[233]
В Фарсе был атабек Абу-Бекр ибн-Саад.
ЛЕТОПИСЬ некоторых царевичей Кипчакской степи и эмиров Хорасана и других областей
Летопись царевичей Кипчакской степи[234]
Осенью хулугинэ-ил, года мыши, соответствующего месяцам 637 г.х. [1239 г. н.э.], когда Гуюк-хан и Менгу-каан, согласно повелению каана [Угедея], возвратились из Кипчакской степи, царевичи Бату с братьями, Кадан, Бури и Бучек направились походом в страну русских и народа черных шапок и в девять дней взяли большой город русских, которому имя Манкер-кан, а затем проходили облавой туман за туманом все города Владимирские и завоевывали крепости и области, которые были на [их] пути. Потом они осадили город Учогул Уладмур и в три дня взяли его. В хукар-ил, в год смерти Угедей-каана, в весенние месяцы они [царевичи] отправились через горы Марактан к буларам [полякам] и башгирдам [венграм]. Орда и Байдар, двинувшись с правого крыла, пришли в область Илавут; против [них] выступил с войском Барэ, но они разбили его. Затем Бату [направился] в сторону Истарилава, сразился с царем башгирдов, и войско монгольское разбило их. Кадан и Бури выступили против народа сасан и после троекратного сражения победили этот народ. Бучек, через Караулаг[235] пройдя тамошние горы, разбил те племена [Кара]улага,[236] оттуда, через лес и гору Баякбук, вступил в пределы Мишлява и разбил врагов, которые там стояли, готовые встретить его. Отправившись упомянутыми пятью путями, царевичи завоевали все области башгирдов, маджаров и сасанов и, обратив в бегство государя их, келара,[237] провели лето на реке Тиса. Кадан выступил в поход с войском и завоевал области Такут, Арберок и Сараф и прогнал до берега моря[238] государя тех стран, короля. Так как он [король] в городе Теленкин, который лежит на берегу, сел на корабль и отправился в море, то Кадан пустился в обратный путь и дорогою, после многих битв, взял города Улакут, Киркин и Кыле. Слух о смерти каана [еще] не дошел до них [царевичей]. После этого, в год барса, соответствующий 639 г.х. [12 июля 1241 — 30 июня 1242 г. н.э.], кипчаки в большом числе пошли войною на Кутана и на Сонкура, сына Джучи, [которые], дав сражение, разбили кипчаков. Осенью [монголы] опять направились обратно, прошли через пределы Тимур-кахалка и местные горы и, дав войско Илавдуру, отправили его в поход. Он двинулся и захватил кипчаков, которые, бежав, ушли в ту сторону. Они покорили страну урунгутов и страну бададжей и привели их послов. Тот год закончился [у них] в тех краях. В начале тулай-ил, года зайца, соответствующего 640 г.х.[239] [1 июля 1242 — 20 июня 1243 г. н.э.], освободившись от завоевания того царства, они ушли обратно, провели лето и зиму в пути и в могай-ил, то есть в год змеи, соответствующий 642 г.х.[240] [9 июня 1244 — 28 мая 1245 г. и. э.], прибыли в свой улус и остановились в своих ордах.
Летопись эмиров Хорасана
Когда скончался Чин-Тимур, послали гонца к его величеству каану с уведомлением об этом. Последовал приказ, чтобы эмир Бенсил стал |A 121а, S 294| его заместителем в Хорасане и Ираке. Он был старый монгол, ему уже перевалило за сто. Согласно приказу эмиры и битикчии перенесли диван из дома Чин-Тимура в его дом и стали исполнять дела, относящиеся к дивану. Шараф-ад-дин Хорезми направился к Бату, а Куркуз наезжал по обыкновению. Неожиданно у мелика Беха-ад-дина вышла ссора с Махмуд-шахом Сабзевари. Он отправился к его величеству каану и доложил обстоятельства дела. Последовал указ, что в отсутствие враждующих нельзя вынести никакого решения, пусть они явятся вместе, дабы был произведен опрос. Когда мелик Беха-ад-дин вернулся и передал приказ [каана] домогательства Куркуза не получили одобрения у Бенсила и Кул-Пулада. Куркуз отправился и, получив для себя в управление [Хорасан], вернулся обратно, а Бенсил удовлетворялся должностью войскового эмира, пока не умер в [6]37 г.х. [3 августа 1239 — 22 июля 1240 г. н.э.]. Куркуз привез битикчиев и чиновников, занялся работой и привел в порядок дела Хорасана и Мазандерана. Он произвел [подушную] перепись и определил твердые налоги, основал мастерские и проявил наибольшую справедливость и правосудие. Шараф-ад-дин вернулся от Бату. Так как у него и у некоторых других лиц при Куркузе не было никакой власти, то они побуждали старшего сына Чин-Тимура, Онгу-Тимура, к тому, чтобы он требовал должность [своего] отца. Он послал на служение к каану Тунгуза доложить, что в Хорасане идет смута и много супротивников. Чинкай при удобном случае доложил каану слова Онгу-Тимура. Последовал указ, чтобы эмир Аргун-ака, Кур-Бука и Шамс-ад-дин ... отправились и произвели расследование тех обстоятельств. Когда Куркуз [об этом] узнал, он направился к каану. Он их настиг в Фенакете. [Несмотря] на слова посланцев [каана], он не повернул обратно. Тунгуз с ним сцепился и разбил ему зубы. Ночью Куркуз послал каану [свою] окровавленную Тимуром одежду и вынужден был вернуться обратно.
Когда они прибыли в Хорасан, Кул-Пулад и Онг-Тимур собрались, выгнали битикчиев ударами палок из дома Куркуза, привели [их] к себе и начали расследовать дело. Куркуз увиливал [до тех пор], пока не вернулся спустя сорок пять дней Тимур и не привез приказ явиться [к каану] всем эмирам и меликам, а там [в Хорасане] ни слова не допрашивать. Когда каану представили окровавленную одежду, он пришел в великую ярость и послал передать Куркузу, что согласно приказу [ему] следует явиться туда [к каану]. Он тотчас же выехал с некоторыми влиятельными лицами и тогдашними вельможами. Кул-Пулад и Онгу-Тимур тоже отправились с толпой доносчиков. В Бухаре Саин Мелик-шах устроил им пир. Кул-Пулад вышел оправиться. Фидайи,[241] которые следовали за ним по пятам, ударили его кинжалом и убили. Когда они прибыли к его величеству, то сперва разбили приготовленный Чин-Тимуров шатер. Каан пировал в нем и вышел для того, чтобы оправиться. Поднялся ветер и повалил шатер. Это причинило одной наложнице увечье. Каан приказал растащить этот шатер по кускам, и по этой причине дело Онгу-Тимура |A 121б, S 295| расстроилось. Неделю спустя разбили шатер, который привез Куркуз, и каан в нем веселился. В числе подношений был один пояс, украшенный камнями.[242] Как обновку он надел его на поясницу. И некоторая тяжесть, которая была у него в пояснице от несварения желудка, прошла. Он счел это за хорошее предзнаменование — и дело Куркуза возвеличилось. Их допрашивали согласно приказу в течение трех месяцев, [но] до разрешения дела не доходило. В конце концов каан сам учинил допрос. Он обвинил в преступлении Онгу-Тимура и его подчиненных и сказал: «Так как ты находишься в зависимости от Бату, то я пошлю туда твое показание, Бату знает, как лучше с тобой поступить». Везир Чинкай сказал: «Судьей Бату является каан, а это — что за собака, что для его дела нужно совещание государей? Пусть этим ведает каан». Каан простил его, устроил между ними примирение, отправил всех вместе с Нукузом обратно и велел сказать [им]: «Великая яса Чингиз-хана такова: пусть убивают облыжного доносчика. Вас всех нужно убить, но ради того, что вы прибыли издалека и ваши жены и дети ожидают [вас], — я дарую вам жизнь. Впредь не предпринимайте таких дел, и Куркузу также пусть скажут: „Если ты будешь с ними жить в прежней вражде, то тоже будешь виноват"». Было приказано, чтобы Куркуз ведал всеми областями за Аму-Дарьей, которые покорены войском Джурмагуна. Он выслал в Хорасан вперед вестников [с извещением] об этом, а сам поехал к Тангуту, брату Бату, а оттуда через Хорезм направился в Хорасан и в [месяце] джумад II 637 г.х. [29 декабря 1239 — 28 января 1240 г. н.э.] прибыл к себе домой. Созвав эмиров и вельмож, он сообщил им постановления. Сына он направил в Ирак и Азербайджан, чтобы он после переговоров с Джурмагуном[243] согласно приказу взял области во владение и установил твердые налоги. А Куркуз избрал местом своего пребывания город Тус и начал там благоустройство. Он захватил Шараф-ад-дина Хорезми и заковал его, а должность везира дал Асил-ад-дину …, Он послал Тимура к каану с уведомлением о деле Шараф-ад-дина, а сам тоже поехал вслед [за ним]. Когда он возвращался, у него в Мавераннахре произошел спор о каких-то деньгах с [одним] из эмиров Чагатая по имени Кудживар. Тот эмир сказал: «А если я о тебе доложу?». Куркуз ответил: «Кому ты обо мне доложишь?». Чагатай же незадолго до этого умер. Тот эмир пожаловался его жене, что Куркуз сказал так-то. Жена [Чагатая] послала к каану и доложила, что[244] Чагатай умер, а такой-сякой карачу[245] Куркуз говорит такие заносчивые речи. Каан приказал схватить его и набить рот землей так, чтобы он умер. Он [Куркуз] уже прибыл в Хорасан. Гонцы той жены Чагатая привезли сыну Кул-Пулада ярлык, чтобы он схватил Куркуза и выдал им. Куркуз бежал в крепость Туса. После трехдневного сражения его вывели и, волоча в цепях, выдали им. Они его увели и умертвили, набив рот землей. А хвала — Аллаху, владыке миров. Вот и все!
ЛЕТОПИСЬ редкостных происшествий и событий, случившихся в упомянутое время[246]
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПОВЕСТВОВАНИЯ ОБ УГЕДЕЙ-КААНЕ И ЕГО ПОХВАЛЬНОМ ОБРАЗЕ ЖИЗНИ И НРАВЕ, О НАСТАВЛЕНИЯХ, КОТОРЫЕ ОН ИЗРЕКАЛ, О ХОРОШИХ ПРИГОВОРАХ И УКАЗАХ, КОТОРЫЕ ОН ИЗДАВАЛ, О СОБЫТИЯХ И ПРОИСШЕСТВИЯХ, КОТОРЫЕ СЛУЧИЛИСЬ В ЕГО ВРЕМЯ ИЗ ТЕХ, ЧТО ВОШЛИ В ПРЕДЫДУЩИЕ ДВЕ ЧАСТИ И СТАЛИ ИЗВЕСТНЫ ПОРОЗНЬ ОТ РАЗНЫХ ЛИЦ И ИЗ РАЗНЫХ КНИГ
Каан был одарен прекрасным нравом, благородными качествами и привычками. Он постоянно оказывал людям всех разрядов милость и полное великодушие. Любовь к щедрости так владела его натурой, что он ни на мгновенье не переставал распространять правосудие и увеличивать благодеяния. Столпы государства и вельможи его величества иногда прекословили его чрезмерной щедрости, а он говорил: «Живущим на свете достоверно известно, что мир не соблюл верности ни одному существу всей вселенной. Мудрость требует того, чтобы человек хранил себя живым „вечной жизнью доброго имени"».
Поминание бессмертного мудрецы назвали второй жизнью.
Тебе хватит такого запаса, как добрые дела.
|A 122а, S 296| Всегда, когда вспоминали привычки и правила предшествовавших султанов и меликов и когда речь заходила о сокровищах, он говорил: «Те, кто в этом усердствуют, лишены доли разума, так как между землей и закрытым кладом нет разницы, — оба они одинаковы в [своей] бесполезности. Поскольку при наступлении смертного часа [сокровища] не приносят никакой пользы, и с того света возвратиться невозможно, то мы свои сокровища будем хранить в сердцах и все то, что в наличности и что приготовлено, или [то, что еще] поступит, отдадим подданным и нуждающимся, чтобы прославить доброе имя».
В подтверждение этих преданий, которые вкратце сообщают о его словах и деяниях, в таком же изложении следуют несколько рассказов, хотя это из тысячи — один и из множества — самая малость.
Обычай и порядок у монголов таковы, что весной и летом никто не сидит днем в воде, не моет рук в реке, не черпает воду золотой и серебряной посудой и не расстилает в степи вымытой одежды, так как, по их мнению, именно это бывает причиной сильного грома и молнии, а они [этого] очень боятся и обращаются в бегство. Однажды каан шел вместе с Чагатаем с охоты. Они увидели какого-то мусульманина, который совершал омовение, сидя в воде. Чагатай, который в делах обычая придерживался [даже] мелочей, хотел убить того мусульманина. Каан сказал: «[Сейчас] не время, и мы устали; пусть его содержат под стражей сегодняшнюю ночь, а завтра его допросят и казнят». Он поручил его Данишменд-хаджибу, приказал тайно бросить в воду в том месте, где он [мусульманин] совершал омовение, один серебряный балыш[247] и сказать ему [мусульманину], чтобы во время суда он говорил [следующее]: «Я человек бедный, деньги, которые я имел, упали в воду, и я спустился, чтобы их достать». На другой день, во время расследования, он твердо держался этого объяснения. — Когда туда послали, то в воде нашли балыш. Каан сказал: «У кого может хватить на то смелости, чтобы преступить великую ясу? Этот несчастный ведь жертвовал собой ради такого пустяка из крайней нужды и бедности». Его простили. Каан приказал выдать ему из казны еще десять балышей, и с него взяли письменное обязательство в том, что впредь он не осмелится на такой поступок. По этой причине вольные люди мира стали рабами его [каана] душевных свойств, ибо душа лучше многочисленных сокровищ. Вот и все!
В начале издали закон, чтобы никто не резал горла баранам и другим употребляемым в пищу животным, а, по их обычаю; рассекал бы [им] грудь и лопатку. Один мусульманин купил на базаре барана и увел [его] домой. Заперев двери, он внутри дома зарезал его, возгласив «бисмилла». Какой-то кипчак увидел его на базаре. Выжидая, он пошел следом за ним и забрался на крышу. В то время, когда [мусульманин] вонзил нож в горло барана, он спрыгнул сверху, связал того мусульманина и потащил его по дворец каана. [Каан] выслал наибов расследовать дело. Когда они доложили обстоятельства дела и происшествие, [каан] сказал: «Этот бедняк соблюдал наш закон, а этот тюрок отрекся от него, так как забрался на его крышу». Мусульманин остался цел и невредим, а кипчака казнили.
Из Хитая приехали лицедеи и представляли диковинные штуки, в том числе были изображения разных народов. Между прочим, они выволокли одного старца с седыми усами и бородой, с чалмой на голове, привязанного к хвосту лошади. [Каан] спросил: «Чье это изображение?». Они сказали: «Врагов [наших] мусульман, которых воины уводят в таком виде из городов». Он приказал прекратить представление и доставить из казны изящные кубки и драгоценности, осыпанные самоцветами, которые привозят из Багдада и Бухары, арабских коней, дорогие вещи [вроде] жемчугов и прочего, что имеется в этой стране, а также принести и китайские товары. Принесли и положили одно против другого. Между этими |A 122б, S 297| товарами была безмерная разница. [При этом] он сказал: «У редкого бедняка из мусульман-тазиков не бывает нескольких рабов-китайцев, исполняющих его приказания, но ни у одного из великих китайских эмиров не было пленного мусульманина. Это обстоятельство может служить [доказательством] премудрости бога, знающего достоинство и качества каждого народа из народов [всех] времен. С этим совпадает по существу и великая яса Чингиз-хана, который установил цену крови мусульманина в сорок золотых балышей, а за китайца — одного осла. Как можно выставлять мусульман в унизительном виде [при наличии] стольких ясных доказательств и доводов? Вас следует наказать за плохой поступок, но на этот раз я вас прощаю. Уходите от нас и впредь так не поступайте».
Один из иранских меликов прислал к каану посла и вступил в подданство. В числе подарков он прислал доставшийся ему в наследство от отцов и дедов граненый лал на котором сверху вырезали благословенное имя посланника [божия], да благословит его Аллах и да ниспошлет ему мир, а ниже — имена предков пославшего. [Каан] приказал резчику оставить на счастье и ради божьего благословения имя посланника [божия], да будет над ним мир, а прочие имена стереть и вырезать под именем посланника [божия], да будет над ним молитва и мир, имя каана, а потом уже имя пославшего. Вот и все!
К его величеству пришел один араб из тех, что отрицают святую мусульманскую веру, и преклонил колена: «Я видел во сне Чингиз-хана, и он сказал: „Скажи моему сыну, чтобы он убил побольше мусульман, так как они очень дурные люди"». Подумав одно мгновенье, каан спросил: «Он сам тебе сказал или через келимчи?». Тот ответил: «Своими устами». Каан спросил: «Ты знаешь монгольский язык?». Тот ответил: «Нет». [Тогда каан] сказал: «Ты без сомненья лжешь, так как я достоверно знаю, что мой отец никакого другого языка, кроме монгольского, не знал», — и велел убить его.
Был один бедняк, неспособный промышлять и работать, и не знал он никакого ремесла. [Однажды] он оттачивает наподобие стрекала несколько кусков железа, насаживает их на черенки и садится в ожидании на пути прохождения каана. Издалека на него падает благословенный его [каана] взгляд. Он посылает человека расспросить о его деле. Тот излагает: «Я человек немощный, малоимущий и многосемейный и эти стрекала принес на служение [каану]». И подает ему [стрекала]. Тот эмир докладывает о его положении, а стрекала ввиду их крайнего ничтожества и дурного качества не показывает. [Каан] приказывает: «Подай то, что он принес», — берет те стрекала благословенной рукой и говорит: «Этот товар тоже пригодится, чтобы пастухи зашивали дыры в бурдюках с кумысом». И за каждое стрекало, не стоящее джава,[248] пожаловал по серебряному балышу.
К его величеству пришел один очень старый и дряхлый человек и умолял дать ему для уртачества[249] двести золотых балышей. Тот приказал дать. Приближенные сказали: «Дни жизни этого человека дошли до заката, у него нет ни жилища, ни детей, ни родных, и никому не известны обстоятельства его жизни». Каан сказал: «Он всю жизнь страстно этого желал и искал благоприятного случая. Выпроводить его из дворца в отчаянии — далеко от великодушия и не приличествует и не подобает такому государю, каким всевышний бог нас удостоил быть. Пусть ему отпустят поскорее то, о чем он просит. Быть может, приспеет его смертный час, и он не достигнет своего желанья». Согласно приказу, ему передали большую часть балышей, но, не успев взять всего, он отдал богу душу.
Какой-то человек упрашивал дать ему из казны чистоганом[250] пятьсот[251] балышей, чтобы на них торговать. [Каан] приказал выдать. Приближенные доложили [ему], что у этого человека нет должного обеспечения |A 123а, S 298| и нет никаких денег и что он имеет столько-то долга. [Каан] приказал выдать ему тысячу балышей, чтобы одну половину он отдал заимодавцам, а другую пустил в оборот.
[Некие люди] нашли кладовую запись о том, что в окрестностях их юрта, в таком-то месте, есть клад, который зарыл Афрасияб. В кладовой записи [было] написано, что [вьючные] животные, которые находятся в этой округе, не смогут его поднять. [Каан] сказал: «Нам нет нужды до чужих кладов, а то, что имеем, мы все пожертвуем людям и своим подвластным».
Один купец взял из казны чистоганом 500[252] балышей. Спустя некоторое время он пришел и привел не заслуживающие внимания доводы [в оправдание того], что тех балышей [больше] не осталось. Каан приказал выдать ему еще раз 500 балышей. Он взял их и на следующий год снова пришел еще более несостоятельным и привел [какой-то] другой довод. [Каан] приказал, чтобы ему дали еще столько же. Он опять пришел и [опять] стал оправдываться. Битикчии порасспросили о правдивости его слов. [Им] сообщили, что такой-то губит и проедает по городам деньги. [Каан] спросил: «Как можно проедать балыши?». Ответили, что он раздает [их всякому] сброду и тратит на яства и пития. [Тогда каан] сказал: «Так как сами балыши остаются прежними, а люди, которые [их] от него берут, — наши подданные, то деньги все так же остаются в наших руках. Пусть ему дают, как давали раньше, и скажут, чтобы он не мотал».
Жители Тай-мин-фу, одного из китайских городов, жаловались: «У нас-де восемь тысяч балышей долгу, и это будет причиной [нашего] оскудения, так как заимодавцы требуют [уплаты]. Если последует приказ, чтобы они заключили полюбовное соглашение, то мы постепенно выплатим и не окажемся вконец разоренными». Каан сказал: «Понуждение заимодавцев к полюбовному соглашению причинит им ущерб, а оставление без внимания [этого дела] явится причиной смятения подданных. Лучше всего уплатим из казны». Сделали объявление, чтобы заимодавцы принесли расписки или привели должников[253] и получили деньги из казны. Много было таких, из которых один становился заимодавцем, а другой [его] должником,[254] и [они] обманно получали балыши, пока не получили во много раз больше того, о чем просили.
Один человек принес ему [каану] на охоте дыню.[255] Так как там [у него] не оказалось в наличности никаких денег и одежд, то он сказал Муке-хатун, чтобы она отдала тому человеку две крупные жемчужины, которые она носила в ушах. [Каану] сказали: «Этот бедняк не понимает ценности жемчуга, пусть он явится завтра и возьмет из казны денег и одежды, сколько будет приказано». Каан сказал: «У бедняка не бывает терпения ждать. А эти жемчужины к нам же и вернутся». Ему отдали, как было приказано, те жемчужины, и бедняк пошел обратно веселый и радостный и продал их за небольшую цену. Купивший сказал про себя: «Такой редкостный жемчуг приличествует падишахам», — и на другой день принес его к каану, [который] изволил сказать: «Разве я не говорил, что [жемчужины] к нам вернутся, и бедняк не остался в обиде». Он отдал их опять Муке-хатун, а принесшего наградил.
Один чужеземец преподнес [каану] пару стрел и бил челом. Когда спросили, в чем дело, то он доложил: «По ремеслу я стрелодел и имею семьдесят балышей долгу. Если последует приказание выдать [мне] из казны такое количество [денег], то я каждый год буду выгодно доставлять десять тысяч штук стрел». [Каан] сказал: «Если бы у несчастного дело не |A 123б, S 299| дошло до полной бедности, он не согласился бы [отдать] столько стрел за такое ничтожное количество балышей. Пусть ему дадут сто балышей наличными, чтобы он поправил свои дела». [Балыши] тотчас же передали, но он оказался не в силах унести их. Каан засмеялся и приказал дать ему, кроме того, еще пару быков и повозку, чтобы он уехал.[256]
Когда он [каан] уже построил город Каракорум, он вошел однажды в казнохранилище и увидел около двух туманов балышей и сказал: «Какая нам польза копить это? Постоянно надо охранять. Пусть объявят, чтобы те, у кого есть сильное желание [взять] балыши, явились и получили». Жители города — знать и простой народ, богачи и бедняки — [все] направились в казнохранилище, и каждый получил обильную долю. Вот и все!
Так как в пределах Каракорума из-за чрезмерного холода не было земледелия, то им начали заниматься [только] в эпоху владычества каана. Один человек посадил редьку, и получился небольшой урожай. Он принес его каану, [который] приказал сосчитать [его] по ботве. Вышло сто, и [каан] велел выдать ему сто балышей.
[Каан] построил в окрестностях Каракорума, в двух фарсангах от него, кушк и назвал его «Тургу-балык». Один человек посадил [там] несколько саженцев ивы и миндаля, а деревья из-за сильного холода в тех местах не росли. Неожиданно они зазеленели. [Каан] приказал выдать ему по числу деревьев — за каждое дерево по золотому балышу.
Так как повсюду распространялась молва о его щедрости и доброте, то к его двору направлялись купцы из разных стран. Он приказал брать у них [все] товары — и хорошие и плохие — и оплачивал их сполна. Большей частью бывало так, что он отдавал [плату], не видав [товара], и они [купцы] назначив цену в десять раз дороже, получали барыши в избытке. Это смекнули все купцы. Не распаковывая товаров, они два-три дня не показывались, пока [каан] не распорядится уже купленным. Тогда они приходили и назначали цену по своей прихоти. Было приказано платить, [добавляя] по единице на [каждый] десяток,[259] сколько бы ни вышло. Однажды должностные лица его величества сказали, что нет надобности [платить] излишек по единице за десяток, так как цена товаров сама [по себе] выше цен на подобные товары. Он сказал: «Сделки с казной выгодны купцам при [получении] лишнего,[260] так как у них наверняка есть расходы на вас, битикчиев. Это я оплачиваю ваш каравай [хлеба], чтобы они не ушли от нашего величества с убытком».
Какие-то люди привезли из Хиндустана два слоновых бивня. Он спросил: «Что они просят?» Сказали: «Пять тысяч балышей». Он без отказа и колебания приказал, чтобы дали. Вельможи его величества сильно прекословили и доложили: «Как можно дать столько денег за такую ничтожную вещь, в особенности когда они пришли из враждебной области?». [Каан] сказал: «Со мной никто не враждует, скорее заплатите, дабы они уехали». Вот и все!
Один человек принес ему шапку персидского образца. [Каан] в пьяном виде пожаловал ему двести балышей. Написали берат, а ал-тамгу[261] [проставить] воздержались, опасаясь того, что он, быть может, приказал так спьяна. На другой день он увидел того человека. Доложили о берате для него. Он приказал, чтобы выписали берат на триста.[262] [Выдачу] задерживали по той же причине. Он каждый день прибавлял по сотне, пока не дошло до шестисот. Тогда он позвал эмиров и битикчиев и задал [им] вопрос: «Останется ли что-нибудь в мире навеки или нет?». [Все] единодушно сказали: «Нет!». [Тогда] он обратился к сахибу Ялавачу и |A 124а, S 300| сказал: «Это заблуждение, ибо славное имя и добрая память останутся навеки». Битикчиям же он сказал: «Настоящие мои враги — вы, так как вы не хотите, чтобы по мне остались доброе имя и хорошее воспоминание. Думая, что я дарю [только] потому, что [нахожусь] в состоянии опьянения, вы чините препятствия и задерживаете нуждающегося. Пока из вас один-другой для примера остальным не получит возмездия за свои деяния, — пользы не будет». Вот и все!
Когда Шираз еще не был покорен, пришел какой-то человек и преклонил колена.[263] «Я человек семейный, имею пятьсот балышей долгу и пришел из Шираза ради молвы о твоей, государь, щедрости». Он велел выдать ему тысячу серебряных балышей. Должностные лица отложили исполнение и доложили, что это расточительность — [дать] больше того, что он просит. [Каан] сказал: «Бедняга благодаря молве о нас прошел такой путь через горы и степи, терпел холод и жару, [поэтому] то, о чем он просит, недостаточно, чтобы возместить его издержки. Если к тому, что он просит, не будет какой-нибудь прибавки, то получится так, что он вернется обездоленным; [этого] нельзя допустить. Пусть дадут сполна то, что было указано, дабы он уехал радостным».
Один бедняк, прикрепив десять ремней к деревянным [кнутовищам], пришел к его величеству и, открыв уста приветствием, доложил: «Мясо козы, которая у меня была, я истратил на пропитание семьи, а из ее кожи сделал кнуты для оруженосцев и принес». Каан взял эти кнуты в благословенные руки и сказал: «То, что было лучшего от козы, бедняк принес нам». [Каан] приказал дать ему сто балышей и тысячу овец и сказал, чтобы он, когда это израсходует, пришел опять и получил бы еще.
У каана было такое обыкновение: три зимних месяца в году он охотился, а остальные девять месяцев, каждый день, как только кончал трапезу, садился у входа на стул и, разложив грудами разные вещи, которые были в казне, одаривал всякого рода людей, монголов и мусульман. Часто бывало, что он приказывал дюжим людям брать какого хотят товару столько, сколько кто сможет унести. Однажды один из таких людей забрал целый тюк. По дороге одна штука одежды упала. Он вернулся, чтобы поднять. [Каан] сказал: «Как можно человеческую ногу утруждать из-за одной штуки одежды!» — и велел ему [взять] тех одежд еще столько, сколько он сможет унести. Вот и все!
Один человек принес ему двести хлыстов из красной ивы, а в тех местах это дерево жгут на топливо. Он приказал дать ему двести балышей.
Один человек принес ему двести костяных наконечников для стрел, ему он тоже приказал дать двести серебряных балышей. Вот и все!
Однажды он проезжал по базару Каракорума; ему попались на глаза в одной лавке грудные ягоды, и ему их захотелось. Когда он приехал [во дворец], он приказал Данишменд-хаджибу купить в той лавке на один балыш грудных ягод. Тот пошел, взял блюдо грудных ягод и дал ему [купцу] четверть балыша — во много раз больше их цены. Когда он [их] принес, [каан] сказал: «За столько грудных ягод одного балыша мало». Данишменд-хаджиб достал сдачи с балыша и сказал: «То, что я дал, в десять раз больше их стоимости». Каан выбранил его и сказал: «Когда ему за всю его жизнь попадется [еще] такой покупатель, как мы?». И велел отдать ему сполна десять балышей. Вот и все!
|A 124б, S 301| Он пожаловал одному бедняку сто балышей. Должностные лица сказали: «Несомненно каан [вместо] ста балышей полагает сто дирхемов». Они разложили такую сумму на пути его выхода. «Что это такое?» — спросил [каан]. Они ответили: «Это балыши, которые дадут бедняку». «Очень мало и ничтожно, — сказал [каан], — дайте [ему] в два раза больше».
Один человек заключил с его [каана] эмирами и казначеями сделку за сто балышей. Он приказал выдать ему балыши наличными. На другой день какой-то бедняк стоял у дверей дворца. [Каан] вообразил, что это тот самый человек, который совершил сделку, и сказал: «Почему до сих пор не отдали ему денег? Пусть сейчас же выдадут». Ему отнесли сто балышей [и сказали]: «Бери, это плата за твой товар». «Я никакого товара не продавал», — сказал бедняк. Они вернулись обратно и доложили [каану] что это не тот человек. «Раз балыши вынули из казнохранилища, — сказал [каан] — их нельзя уже нести обратно. Это суждено этому человеку, пусть все отдадут ему». Вот и все!
Однажды он увидел индианку, которая проходила с двумя детьми на плечах мимо ворот дворца. Он приказал дать ей пять балышей. Дающий удерживает один балыш, а четыре дает ей. Женщина настойчиво просит. Каан спросил: «Что говорила эта женщина?». Сказали, что она обременена большой семьей и благодарила. «У нее семья?» — спросил он. Ответили: «Да». Он пошел в казнохранилище, позвал эту женщину и сказал, чтобы она взяла столько одежды, сколько хочет. Она взяла столько тканых одежд, что это составило бы богатство зажиточного человека. Вот и все!
Один сокольничий приносит однажды сокола, который болен и которого нужно лечить куриным мясом. [Каан] приказал выдать ему один балыш, на который он купил бы кур. Казначей дает этот балыш меняле и передает сокольничему стоимость нескольких кур. Каан спрашивает у казначея о сокольничем. Тот докладывает о своей исполнительности. Разгневавшись на это, [каан] говорит: «Все богатства мира, которых не сосчитать, я отдал в твои руки; ты этого не ценишь. Тот сокольничий не хотел кур, этим способом он имел [в виду] получить кое-что для себя. Ни про одно создание, которое приходит к нам, — из уртаков [ли], которые говорят: „Мы берем балыши, чтобы давать барыши", [или] из тех, что приносят товары, и ни про кого из людей, обращающихся во дворец, я не думаю, что они плетут сети, дабы что-нибудь ухватить, но мы желаем, чтобы все были благодаря нам покойны и получили бы долю от наших богатств». И [каан] приказал, чтобы сокольничему дали несколько балышей. Вот и все!
Был один лучник, который очень плохо делал луки и в городе Каракоруме стал так [этим] известен, что никто не покупал его луков. Однажды он нацепил двадцать луков на жердь и стал у входа в ставку. Каан вышел, увидел его и приказал разузнать о его деле. Тот сказал: «Я тот самый лучник, чьи луки никто не покупает, и я крайне обеднел и, чтобы услужить, принес двадцать луков». [Каан] приказал взять у него эти двадцать луков и дать ему двадцать золотых балышей.
У каана был изящный пояс, украшенный каменьями, который [ему] преподнесли в дар, [как] редкостную вещь некоей страны. Он [им] опоясался. [Пояс] с одного конца расшатался. Его отдали золотых дел мастеру, чтобы тот укрепил его чекан.[266] Золотых дел мастер израсходовал [этот] пояс. Сколько ни требовали [пояс], он все приводил отговорки. В конце |A 125а, S 302| концов его взяли под стражу. Он признался, что растратил. Его привели закованным во дворец, и он доложил об обстоятельствах [дела]. Каан сказал: «Хотя это и большое преступление, но совершение такого поступка есть доказательство крайней нужды и безвыходного положения, пусть ему дадут сто пятьдесят балышей, чтобы он поправил свои дела и впредь не смел этого делать». Вот и все!
Один человек привез ему халебскую чашу; приближенные приняли и доложили [об этом каану]. Он сказал: «Тот, кто ее привез, понес много трудов, пока доставил сюда такую хрупкую драгоценность; пусть ему выдадут двести балышей». Владелец той [чаши] сидел в раздумье у входа ставки, [ожидая], пока доложат его слова. Вдруг ему принесли радостную весть и тотчас же передали балыши. В тот же день зашел разговор о рабах-эфиопах. [Каан] приказал спросить у того человека, может он [их] достать или нет? «Это мое ремесло», — сказал тот. [Каан] приказал выдать ему еще двести балышей и подорожную, но он больше не вернулся, и никто его не разыскивал. Вот и все!
Был в Каракоруме один очень бедный человек. Он сделал из рога серны кубок и сел у места шествия [каана]. Когда прибыл каан, он встал и преподнес кубок. Тот взял и приказал выдать ему пятьдесят балышей. Один из писцов переспросил сумму. [Каан] сказал: «Сколько раз вам говорить, не прекословьте моим награждениям и не жалейте для нищих моего добра! Наперекор [вам] — выдать ему сто балышей». Вот и все!
Один мусульманин взял в долг у одного уйгурского эмира четыре серебряных балыша и оказался не в состоянии их уплатить. Его схватили, притянули к ответу и понуждали отказаться от святой веры Мухаммеда, да будет над ним мир и благословение, и, опоясавшись зуннаром,[267] стать идолопоклонником, а не то — его на базаре оголят и дадут сто палок. Он попросил три дня отсрочки, пришел во дворец каана и доложил о своем положении. [Каан] приказал привести его заимодавцев и обвинил их в притеснении, которые они чинили тому мусульманину. Жену и дом уйгура отдали мусульманину, и [каан] приказал, чтобы уйгуру дали на базаре обнаженному сто палок, а мусульманину он подарил сто балышей.
Один сейид из Чарга Бухарского,[268] которого называли Алеви[269] Чарги, получил на уртачество из казны деньги.[270] Во время уплаты установленного он утверждал: барыш-де я [уже] отдал. Потребовали расписку в получении.[271] Он сказал: «Я отдал каану в руки». Его привели во дворец. «Я тебя не знаю, — сказал каан, — где, при ком и когда ты мне передавал?». Тот ответил: «В тот день ты был один». Подумав некоторое время, каан сказал: «Ложь его ясна и несомненна, но если я с него взыщу, люди скажут, что каан отрекся и потребовал еще раз. Пусть его оставят, но не берут у него тех товаров, что он принес, дабы совершить с казной сделку». В тот день прибыла толпа купцов, их товары брали, и каждому каан давал цену с излишком. Вдруг он спросил: «Где тот сейид?». И сказал: «Сердце твое печально оттого, что не берут твои товары». Сейид стал плакать и смиренно молить. [Каан] спросил: «Сколько стоит твой товар?». Тот ответил: «Тридцать балышей». Он пожаловал ему сто балышей.
Однажды пришла одна хатун из родни каана и стала разглядывать платья, лалы и драгоценные украшения его жен. Он приказал Ялавачу: «Принеси заготовленный жемчуг». Тот принес двенадцать лотков |A 125б, S 303| [жемчуга], купленного на восемьдесят тысяч динаров. [Каан] приказал высыпать его весь в подол и рукава той хатун и сказал: «Ты насытилась жемчугом, доколе еще будешь бросать взгляды на других?». Вот и все!
Некто принес ему в дар гранаты. [Каан] приказал пересчитать их и разделить между присутствующими и дал ему по числу [гранат] по одному балышу за каждую штуку.
Один мусульманин привез ему из окрестностей Тангута, из местности, называемой Кара-Баш, повозку съестных припасов и просил разрешения уехать в свою страну. Он разрешил и дал ему повозку балышей. Вот и все!
Один человек в день пиршества, когда все тургаки полегли пьяными, украл из ставки золотую чару. Сколько ни разыскивали, она не находилась. [Каан] приказал объявить, что тому, кто ее взял и доставит [обратно], будет дана пощада и все, что он попросит, будет удовлетворено. На следующий день вор принес чару. [Его] спросили: «Почему ты проявил такую дерзость?». Он ответил: «Чтобы каану, государю мира, было предостережение и он не полагался бы на стражу». [Каан] сказал: «Мы прощаем его, да и нельзя казнить такого человека, иначе я приказал бы рассечь ему грудь и посмотрел бы, каковы у него сердце и печень». Он пожаловал ему пятьсот балышей, коня и много одежд и, сделав его эмиром над несколькими тысячами войска, послал в Хитай. Вот и все!
В каком-то году, в то время, когда поднялись зерновые хлеба, пошел град и побил посевы. Из страха перед голодом[272] в Каракоруме не продавали хлеба [даже] по динару за ман.[273] [Каан] приказал объявить: «Те, кто сеял хлеб, пусть не предаются опасению, так как все потери мы возместим. Пусть еще раз оросят посевы, и если не будет никакого урожая, то пусть взамен него полностью возьмут зерно из амбаров[274] [казны]». Поступили так. И в том году уродилось столько зерна, что не было предела. А Аллах лучше знает!
Каан очень любил смотреть на борьбу. Сначала были [только] монголы, кипчаки и китайцы. Потом [ему] рассказали о борцах Хорасана и Ирака. Он послал гонца к Джурмагуну,[275] чтобы тот прислал борцов. [Джурмагун] отправил из Хамадана на ямских подставах с дорожным довольствием силачей Филэ[276] и Мухаммед-шаха с тридцатью борцами. Когда они прибыли к каану, то ему очень понравились вид, стан и соразмерность сложения Филэ. [При этом] присутствовал эмир Илджидай из рода джелаир. Он сказал: «Жаль подстав, провианта и расходов на них». Каан сказал: «Ты приведи своих борцов, пусть они с ними поборются. Если они одолеют, я дам пятьсот балышей, а если их одолеют — ты дай пятьсот лошадей». На этом и порешили. Ночью каан призвал Филэ, поднес ему чару и ободрил. Тот поклонился ему земно и сказал: «Надежда на счастье государя мира такова, что судьба в этом деле будет благоприятствовать». Илджидай привел из своего тумана одного человека, которого звали Угана-Боке. Рано поутру предстали на месте. Илджидай сказал: «Условие таково: не хватать друг друга за ноги».[277] Вступили в борьбу. |A 126а, S 304| Угана-Боке повалил Филэ на четвереньки. Филэ сказал: «Держи меня изо всех сил и не отпускай». Он потешался, закружил Угана-Боке и так ударил его оземь, что и вблизи и вдали был слышен треск его костей. Каан, словно лев, вскочил со [своего] места и сказал Филэ: «Держи хорошенько противника!», — а Илджидаю сказал: «Каково? Законно он получил лошадей, улаг[278] и дорожное довольствие или нет?». Он заставил Илджидая дать пятьсот лошадей, а Филэ, кроме почестей и наград, пожаловал пятьсот балышей. Мухаммед-шаху он также дал пятьсот балышей, а их товарищам дал каждому по сто балышей. Он спросил у Мухаммед-шаха: «Ты возьмешься бороться с Филэ?». Тот ответил: «Возьмусь». Каан сказал: «Вы земляки и свояки друг другу, не враждуйте». Спустя некоторое время, он отдал [за] Филэ одну луноликую девушку. А тот, как принято для сохранения силы, к ней не прикасался и сторонился ее. Однажды девушка пришла в ставку. [Каан] добродушно спросил: «Как ты нашла тазика? Ты, вероятно, получила от него значительную долю наслаждения?». А среди монголов есть такая шутка, что тазикам приписывают большие penis`ы. Девушка сказала: «Мне до сего времени не доставалось от него никакого наслаждения, ибо мы [живем] особняком друг от друга». [Каан] вызвал Филэ и обсудил положение. Борец доложил: «На службе его величества я прославился как силач, и никто меня не одолел. Если же я займусь тем делом, моя сила пропадет. Мне не следует на службе у каана терять свое достоинство». [Каан] сказал: «Цель [заключается] в том, чтобы от тебя получились дети. Впредь я тебя освобождаю |A 126б, S 305| от состязания в борьбе». Вот и все!
Был в румском государстве один человек, дела которого были расстроены, так что он добывал [себе] пропитание шутовством. В то время по всем странам была распространена молва о щедрости и благотворительности каана. У того человека возникло сильное желание поехать к его величеству, но ему не удавалось раздобыть ни дорожного довольствия, ни верхового животного. [Его] товарищи произвели [между собой] складчину и купили ему осла, чтобы он поехал. Через три года он вернулся обратно и увидел на базаре одного из друзей, спешился и приветствовал его, повел к себе в дом и услужливо преподнес разного рода яства и напитки в золотой и серебряной посуде; и стояли китайские гулямы, а в конюшне были привязаны кони и мулы. Он горячо расспрашивал того друга, а друг не узнавал его. Через три дня он спросил, а [тот] сказал: «Я тот самый, который уехал на осле». Друг попросил открыть, в чем [тут] дело. Тот рассказал: «На том самом осле, собирая подаяние, я поехал к его величеству каану. Я взял с собой немного сухих плодов и сел на горке на пути его проезда. Издали на меня пал его благословенный взгляд, и он послал человека расспросить о моем положении. Я рассказал, что прибыл из Рума, прослышав о пожалованиях и благодеяниях каана, что с сотней тысяч несчастий пустился в путь [затем], чтобы на меня упал его наделяющий счастием взгляд и гороскоп[279] мой стал бы счастливым. Ему поднесли, доложив мои слова, блюдо с плодами. Он насыпал плодов в каптургу[280] и заметил, что вельможи в душе относятся [к этому] отрицательно. Он сказал им: «Он идет издалека и, вероятно, побывал во многих священных мазарах[281] и святых местах и удостоился поклониться многим святым людям. Счастливо удостоиться [общения] с подобным человеком — великое благо. Я взял плоды, чтобы привезти их детям. Поделите и вы [между собой]». И он погнал коня. Когда он расположился в ставке, то спросил у Данишменд-хаджиба, где остановился бедняк. «Мне не известно», — ответил [тот]. [Каан] сказал: «Какой же ты мусульманин, ведь к нашему величеству из столь дальнего места приехал бедный человек, а ты ни о чем для него не заботишься, ни о жилище, ни об обеде, ни о питье. Ты сам его позови, устрой в хорошем помещении, прояви всяческие заботы и прими в нем участие». Я же остановился на базаре. Он гонял людей направо и налево в поисках меня, пока один [из них] меня не нашел и не повел в его дом. На следующий день каан, садясь [на коня], видит несколько возов с балышами, которые везут в казну, всего там было восемьсот балышей. Он приказал Данишменд-хаджибу: «Позови того человека». Когда я явился, он все те балыши отдал мне и обнадежил меня другими посулами. Дела же мои из теснины бедности вышли на простор богатства».
[Один] старик пришел из Багдада и сел у дороги. Когда каан подъехал, то спросил о его обстоятельствах. Тот сказал: «Я человек старый, немощный и бедный, имею десять дочерей и из-за крайней бедности не могу выдать их замуж». [Каан] спросил: «Почему халиф ничего не дает и не оказывает помощи, чтобы ты выдал дочерей замуж?» [Старик] ответил: «Когда я прошу приданого у халифа, он дает мне десять динаров денег, а этого не хватает [даже] на десятидневное пропитание». Каан приказал выдать ему тысячу серебряных балышей. Старик сказал: «Как мне перевезти столько балышей?». [Каан] приказал, чтобы ему дали подставы, необходимые вещи и все приготовили. [Тогда] старик сказал: «Дорога дальняя и на пути много людей — и мирных, и враждебных, как я смогу доставить эти балыши в свою страну?». [Каан] дал ему в сопровождение двух монголов, чтобы они доставили в целости и невредимости его вместе с [его] добром в мирную область. По дороге тот человек умер. Сообщили его величеству. Он приказал отвезти балыши в Багдад, вручить [их] его семье и сказать, что государь посылает приданое для его дочерей, чтобы |A 127а, S 306| их выдать замуж.
Одну девушку из родственниц его величества отсылали замуж. Принесли сундук, который подымали восемь человек и который он пожаловал ей в приданое. В это время он предавался веселью и удовольствию. Он приказал открыть крышку [сундука]. Здесь жемчуг был бесподобен, каждая жемчужина [весом] от одного мискаля до двух дангов.[282] Весь [жемчуг] он роздал присутствующим. [Ему] доложили: «Это принесли в качестве приданого для такой-то девушки, как ты приказал». Он повелел; «Пусть ей дадут равноценный сундук жемчуга».
Атабек Фарса послал своего брата Тахамтана к каану с дарами и подношениями. В числе подарков были два сосуда с очень красивым жемчугом. Когда [жемчуг] преподнесли, то каан понял, что подносителю он кажется ценным и достойным. Он приказал принести объемистый сундук, полный царственных жемчужин. Посол и присутствующие при виде их пришли в изумление. [Каан] приказал, чтобы на том пиру весь тот жемчуг рассыпали по винным чарам и, налив вина, пускали в круговую, пока он весь не будет разделен между присутствующими.
Был один монгол по имени Менгли-Бука; было у него стадо овец. Однажды ночью на то [стадо] напал волк и погубил большую его часть. На следующий день монгол пришел к его величеству и доложил о происшествии со стадом и волком. Каан сказал: «Куда [же] волку уйти?». В то время там случайно ходили борцы-мусульмане и водили живого волка со связанной пастью, которого они поймали в тех краях. Каан купил у них того волка за тысячу балышей и сказал монголу: «От того, что ты [его] убьешь, тебе не будет никакой пользы», — и приказал дать ему тысячу баранов. «Отпустим этого волка, — [сказал каан], — пусть он предупредит своих собратьев, чтобы они уходили из этих пределов». Когда волка отпустили, на него напали собаки и растерзали его. Каан по этому случаю разгневался и приказал отомстить собакам за волка. Печальный и задумчивый ушел он во внутренние покои ставки и сказал, обратившись к вельможам и приближенным: «Цель освобождения волка заключалась в следующем. Я обнаружил в состоянии своего здоровья некоторую слабость и подумал, что если я дам избавление какому-нибудь животному от гибели, то предвечный бог дарует мне исцеление, но так как он не спасся от их лап, то, конечно, я тоже не выйду из пропасти. Не сокрыто, что государи — избранники божьи и что для них случаются [божественные] откровения, дабы они были осведомлены о [положении] дел». А Аллах лучше знает истинное положение дел!
Поскольку же написана некоторая доля из того, что относится к его великодушию, щедрости, кротости характера и милосердию, которыми его отличил бог сущий, дабы всем стало известно и несомненно, что нет в мире добродетели, кроме стяжания доброго имени, ибо бесчисленные годы спустя живет в устах рода людского память о щедрости и благодеянии, о правосудии, великодушной милости и усладе жизни, —
Никогда, о Са`ди, не умрет тот, что пользуется хорошей славой.
Мертв [лишь] тот, кого не поминают добром.
— мы теперь включим в писание еще один рассказ о его расправе, строгости и грозности, дабы было установлено его совершенство в двух видах, на которых может твердо покоиться основа миродержавия. Аллах же всемогущ!
Когда-то в одном из монгольских племен пустили ложную молву о том, что, согласно указу, девушек того племени предназначали [в жены] таким-то людям. Из опасения [этого] люди того племени помолвили девушек со своими соплеменниками, а часть [их] повыдали [замуж]. Рассказ об этом происшествии дошел до благословенного слуха каана. Он приказал расследовать это дело, и оказалось точно так. Последовал приказ собрать всех девушек этого племени, которым исполнилось семь лет, а также отобрать тех, которых повыдавали в том году замуж. Представили четыре тысячи девушек. Он повелел отделить тех, которые принадлежали эмирам, издал ясу, чтобы все присутствующие сошлись с ними [девушками]. Из них две красивые девушки сбежали, а остальных он выстроил в два ряда. Тех, которые оказались подходящими для ставки, послали в гарем. Часть отдал ловчим и сокольничим, а часть — служащим при дворе. Нескольких отправили в кабаки и в посольское подворье, а тех, которые остались, [он велел] расхватать присутствующим монголам и мусульманам. Отцы же, братья, мужья и родственники этих девушек смотрели, и ни у кого не было смелости и возможности возразить.
Все китайские владения каан поручил в управление сахибу Махмуду Ялавачу, а [области] от Бишбалыка и Кара-Ходжо, составляющих владение Уйгуристан, [от] Хотана, Кашгара, Алмалыка, Киялыка, Самарканда и Бухары [вплоть] до берегов Джейхуна[283] — Масуд-беку, сыну Ялавача, а [области] от Хорасана до границ Рума и Диярбекра — эмиру Куркузу. Все налоги, которые они собирали со всех этих областей, они ежегодно доставляли в казну. [Да будет] мир над Мухаммедом и родом его.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги