Сборник летописей. Том II

Воспоминание о причинах, [способствовавших] переходу каанства к Менгу-каану, об обстоятельствах, предшествующих восшествию его на царский престол, о причине перехода каанства к нему благодаря усиленным стараниям его матери, Соркуктани-беги, и ее способностям. Когда Гуюк-хан преставился,[519] в дела государства вторично[520] проникла смута. Делами государства правила его жена Огул-Каймиш с вельможами. И [еще] прежде, когда Угедей-каан отправился на завоевание страны Хитая, а Тулуй-хана постигло неизбежное [то есть смерть], каан от горя разлуки с ним постоянно вздыхал, а когда бывал пьян, то сильно плакал и говорил: «Я очень страдаю от разлуки с братом и поэтому [всему на свете] предпочитаю пьянство, может быть, хоть на один миг стихнет пламя [тоски]».[521] По крайней привязанности, которую он питал к его детям, он приказал, дабы дела его улуса и устроение его войска были вверены его старшей жене Соркуктани-беги, умнейшей в мире женщине, и чтобы сыновья и войско [были] в повиновении у нее. Соркуктани-беги в заботах и попечении о детях, в помышлении о припасах и снаряжении для них и для войск мужа установила такой строгий учет, что не могло быть возможности какого-либо обмана. Каан совещался с ней о всех делах, не преступал принятого ею решения и не допускал [никаких] изменений в ее приказаниях; все зависимые от нее люди были отличены [особым] покровительством и почетом, и ни в одной смуте от них не исходило ничего противу древней ясы и предания. Во время восшествия на престол любого государя все царевичи пребывали в смущении от своих деяний, за исключением Соркуктани-беги и ее величественных сыновей, это обстоятельство может быть результатом [только] крайних способностей, совершенного разума и проницательности и [уменья] предвидеть исход дел. После смерти Екэ-нойона[522] раздачей даров и подношений она направляла [свои] заботы в сторону родичей и соплеменников, щедростью и умением покорила и привлекла [на свою сторону] воинов и чужестранцев, так что после Гуюк-хана большинство народа было согласно на передачу ханского достоинства ее старшему сыну. И таким образом она охраняла [выгоды] сторон, пока бог всевышний благодаря ее опытности и способностям не отдал невесту-государство в объятия Менгу-каана. Несмотря на то, что она была последовательницей христианской религии, она весьма старалась способствовать преуспеванию [божественного] Мухаммедова закона и в изобилии жаловала милостыни и осыпала дарами имамов и шейхов ислама. Это подтверждается тем, что она дала тысячу серебряных балышей на постройку медресе в Бухаре и [приказала], чтобы шейх-ул-ислам Сейф-ад-дин Бахарзи, да будет над ним милосердие Аллаха, был управителем и попечителем этого богоугодного дела. Она приказала купить деревни и отказала их в вакф [на это медресе] и поместила [туда] мударрисов и туллябов.[523] Она постоянно посылала в области и окрестности милостыню и расходовала имущество на пропитание нищих и бедных из мусульман и по этому пути шла, пока не скончалась в месяце зу-ль-хидже лета 649 г.х. [14 февраля — 13 марта 1252 г. н.э.]. Вот и все!

Обстоятельства, предшествовавшие восшествию [Менгу-каана] на ханский престол

Бату в то время, когда Гуюк-хан умер, страдал болезнью ног и как старший брат разослал во все стороны гонцов одного за другим с приглашением соплеменников и родичей, дабы все царевичи[524] прибыли сюда и, образовав курилтай, «кого-нибудь одного, способного, которого признаем за благо, посадили на трон». Потомки Угедей-каана, Гуюк-хана и Чагатая отклонили [приглашение]: «Коренной-де юрт и столица Чингиз-хана — Онон[525] и Келурен,[526] и для нас не обязательно идти в Кипчакскую степь», и Ходжу, Нагу,[527] Кункур-Тогая и Тимур-нойона, который был эмиром Каракорума, они послали своими заместителями, с тем чтобы те письменно подтвердили то, о чем царевичи согласятся, потому что Бату всем царевичам старшой и приказание его для всех обязательно и что «одобренного им мы никоим образом не преступим». [Узнав] это, Соркуктани-беги сказала Менгу-каану: «Так как царевичи ослушались старшего брата и к нему не пошли, пойди ты с братьями и навести его, больного». Менгу-каан по указанию матери направился к высочайшей особе Бату. Когда он туда прибыл и принялся выполнять требования службы, Бату воочию убедился в способностях и зрелости его и сказал: «Из [всех] царевичей [один] Менгу-каан обладает дарованием и способностями, необходимыми для хана, так как он видел добро и зло в этом мире, во всяком деле отведал горького и сладкого, неоднократно водил войска в [разные] стороны на войну и отличается от всех [других] умом и способностями; его значение и почет в глазах Угедей-каана, прочих царевичей, эмиров и воинов были и являются самыми полными. Каан послал однажды его, его брата Кул-кана[528] и Гуюк-хана со мной, Бату, и с Ордой и Джучи в края Кипчака и в государства, кои находятся в тех пределах, дабы мы их покорили. [Менгу-каан] привел в покорность и подданство племена ..., кипчаков, …, и черкесов; предводителя кипчаков Бачмана, предводителя племен асов и город ... Менгу-каан захватил и, произведя казни и разграбление, привел в покорность. После того в год быка, соответствующий 638 г.х. [1240 — 1241 г. н.э.], каан послал ярлык, чтобы царевичи вернулись; до их прибытия на место каан скончался, а его ярлык [был] о том, чтобы внук его Ширамун стал наследником. Туракина-хатун приказа его не послушалась, переиначила его и посадила на ханство Гуюк-хана. В настоящее время подходящим и достойным царствования является Менгу-каан. Какой другой есть еще из рода Чингиз-хана царевич, который смог бы при помощи правильного суждения и ярких мыслей владеть государством и войском? [Один] только Менгу-каан, сын моего милого дяди Тулуй-хана, младшего сына Чингиз-хана, владевшего его великим юртом. А известно, что согласно ясе и обычаю монголов место отца достается меньшому сыну,[529] поэтому [все] предпосылки для вступления на царство у Менгу-каана». Когда Бату окончил эту речь, он разослал гонцов к женам Чингиз-хана, к женам и сыновьям Угедей-каана, к жене Екэ-нойона Соркуктани-беги и к другим царевичам и эмирам правого и левого крыла [сказать]: «Из царевичей [только один] Менгу-каан видел [своими] глазами и слышал [своими] ушами ясу и ярлык Чингиз-хана; благо улуса, войска и нас, царевичей, [заключается] в том, чтобы посадить его на каанство». И он приказал, чтобы братья его — Орда, Шейбан, Берке — и весь род Джучи, а из царевичей правого крыла Кара-Хулагу из потомков Чагатая, — [все] собрались и несколько дней пировали; и после этого они заключили соглашение о том, чтобы посадить Менгу-каана на престол. Менгу-каан отказывался, не давая согласия на облечение [себя] той огромной властью, и не принимал на себя того великого дела. Когда [перед ним] настаивали, а он все больше отказывался, брат его Мука[530]-огул поднялся и сказал: «На этом собрании все мы заключили условие и дали подписку, что не выйдем из повиновения Саин-хану Бату; как же Менгу-каан ищет [пути] уклониться от того, что им признано за благо?». Бату понравилась речь Мука, и он ее одобрил; и Менгу-каан был обязан [согласиться]. Бату, как обычно принято среди монголов, поднялся, а все царевичи и нойоны в согласии, распустив пояса и сняв шапки, стали на колени. Бату взял чашу и установил ханское достоинство в своем месте; все присутствующие присягнули [на |A 157а, S 372| подданство], и было решено в новом году устроить великий курилтай[531]. С этим намерением каждый отправился в свой юрт и стан, и молва об этой благой вести распространилась по окрестным областям. Затем Бату приказал своим братьям Берке и Бука-Тимуру отправиться с многочисленным войском вместе с Менгу-Кааном в Келурен, столицу Чингиз-хана, и в присутствии всех царевичей, устроив курилтай, посадить его на царский трон. И они отправились в путь от Бату.

Они остановились в местности ... Соркуктани-беги любезностью и почтительностью снискивала расположение родичей и соплеменников и приглашала [их] на курилтай. Часть царевичей из дома каана и Гуюк-хана, Йису-Менгу[532] и Бури,[533] потомки Чагатая, по этому поводу чинили отказ и в том деле создавали отлагательство под тем предлогом, что ханское достоинство должно [принадлежать] дому каана и Гуюк-хана; они многократно посылали гонцов к Бату [передать]: «Мы далеки от соглашения на это и недовольны этим договором. Царская власть полагается нам, как же ты [ее] отдаешь кому-то другому?». Бату ответил: «Мы с согласия родственников[534] задумали это благое дело и кончили разговор об этом, так что отменить это никоим образом невозможно. Если бы это дело не осуществилось в таком смысле и кто-либо другой, кроме Менгу-каана, был бы объявлен [государем], дело царской власти потерпело бы изъян, так что поправить его было бы невозможно, а если царевичи об этом тщательно поразмыслят и предусмотрительно подумают о будущем, то им станет ясно, что по отношению к сыновьям и внукам проявлена заботливость, потому что устроение дел такого обширного, протянувшегося от востока до запада государства не осуществится силою и мощью детей». В этих пререканиях протянулся [весь] тот год, который был предназначен [для великого курилтая], и следующий год прошел до половины, а положение в мире и дела государства с каждым годом становились беспросветнее. Так как их разделяло расстояние, то не было возможности сговориться об общем совещании. Менгу-каан и Соркуктани-беги посылали к ним и сохраняли путь уважения и дружеских отношений. Поскольку наставления и увещания не оказывали на них никакого действия, то с лаской и угрозой им неоднократно посылались извещения, а те отговаривались; [Менгу-каан и Соркуктани-беги] каждый раз приводили им доводы с тем, что, может быть, остановят их добротой и обходительностью и они пробудятся от сна беспечности и гордыни. Когда тот год пришел к концу, разослали во все стороны гонцов, чтобы близкие и родичи собрались в местности Келурен. Ширамуна-битикчи послали к Огул-Каймиш и ее сыновьям Ходже и Наку, а Алямдара-битикчи — к Йису-Менгу [сказать]: «Большинство [царевичей] дома Чингиз-хана собралось, а дело [созыва] курилтая до сего времени стоит из-за вас, уклоняться [от этого] и отказываться невозможно, если вы помышляете о единодушии и единении, то [вам] следует прибыть на курилтай, дабы с [общего] согласия было устроено дело государства». Когда они поняли, что [иного] средства нет, то Наку-Огул пустился в путь, и Кудак-нойон, и часть эмиров высочайшей особы Гуюк-хана, и Йису, сын Чагатай-хана, в согласии с ними пришли из своих местностей к Ширамуну, и все трое собрались в одном месте, а после того и Ходжа выступил в путь, и они все еще воображали, что «без нас дело курилтая не двинется вперед». Берке послал Бату [следующее] извещение: «Прошло два года, как мы хотим посадить на престол Менгу-каана, а потомки Угедей-каана и Гуюк-хана, а [также] Йису-Менгу, сын Чагатая, не прибыли». Бату прислал ответ: «Ты его посади на трон, всякий, кто отвратится от ясы,[535] лишится головы».

Царевичи и эмиры, которые находились при Менгу-каане, как Берке, а из старших эмиров[536] Хоркасун; из царевичей левого крыла: сыновья Джучи-Касара и Йисунке, и Илджидай, сын Качиуна, и Тачар, сын Отачи-нойона, и сыновья Таку-нойона, — все племянники Чингиз-хана; из царевичей правого крыла: из потомков Чагатая — Кара-Хулагу, из сыновей каана — Кадан, а из его внуков — Мункату и сын Кутана, и братья Менгу-каана — Кубилай, Хулагу, Мука и Ариг-Бука — все собрались и во время его благословенного восшествия на престол думали, как сделать, чтобы все расселись по чину, Берке решил, чтобы Бучек[537] ввиду болезни ног сидел на своем месте и Кубилай чтобы тоже сидел, а все внимали словам Кубилая. [Затем] приказали Муке стать у дверей, чтобы ему можно было задержать царевичей и эмиров, а Хулагу приказал стать впереди стольников[538] и телохранителей,[539] чтобы никто не говорил и не слушал |A 157б, S 373| неподобающих речей. Сообразно с этим установили порядок, и [только] они двое ходили взад и вперед, пока не закончился курилтай. А звездочеты выбрали счастливую звезду. Одним из доказательств его [Менгу-каана] увеличивающегося ежедневно счастья было следующее: в течение тех нескольких дней небо в тех местах было закрыто покровом туч, шли непрерывные дожди, и никто не видел лика солнца. Случайно в тот самый час, который звездочеты избрали и [в который] хотели сделать астрономические наблюдения, — солнце, мир освещающее, появилось вдруг из-за туч, и небо открылось на пространстве, равном телу солнца, так что звездочеты с легкостью определили высоту [планеты] над горизонтом. Все присутствующие — упомянутые царевичи, старшие достопочтенные эмиры, главы родов[540] и бесчисленные войска, которые находились в тех пределах, — все сняли с голов шапки и повесили пояса [себе] на плечи.[541]

В год кака-ил, который является годом свиньи, павший на месяц зу-ль-када 648 г.х. [25 января — 23 февраля 1251 г. н.э.], в Каракоруме, что был столицей Чингиз-хана, Менгу-каана посадили на престол верховной власти и трон царствования. Эмиры и войска, [стоявшие] вне ставки, также вместе с царевичами девять[542] раз преклонили колени. Когда он счастливо воссел на государственный трон, то от полноты высоких благородных помыслов [своих] захотел, чтобы в тот день был отдых всем людям и тварям. Он издал указ, чтобы в этот счастливый день ни одно создание никоим образом не вступало на путь спора и ссоры, а [все] бы занимались развлечениями и удовольствиями, и так же, как разных чинов люди справедливо требуют от судьбы наслаждения и удовольствия, чтобы и все виды тварей и минералов не были в том обездоленными. Домашних животных — верховых и вьючных — не позволять изнурять верховой ездой, грузом, путами и охотой; не проливать крови тех [животных], кои согласно справедливому шариату могут быть употреблены в пищу, дичь — пернатая и четвероногая, водоплавающая и степная — дабы была в безопасности от |A 158а, S 374| стрел и силков охотников и вольно летала и паслась; земной поверхности не беспокоить ударами кольев и подков, проточную воду не осквернять грязью и нечистотами. А хвала — Аллаху!

До какого предела может дойти усердие августейших высоких помыслов об улучшении положения слабых, о распространении справедливости и сострадания к великим и малым, забота того создания, которое всевышний бог сотворил источником милосердия и кладезем справедливости в такой мере, что оно хочет отдыха и покоя [даже] для животных и камней! Бог всевышний по доброте и милости своей да сохранит на долгие годы и в отдаленные века знаменитый род его владеющим и наслаждающимся царством и державой.

Таким образом [весь] тот день провели до ночи, а на другой день устроили пир в шатре, который приготовил Сахиб Ялавач из златотканных шелковых материй и разноцветной парчи. Никто до тех пор не воздвигал такого шатра и не строил такого двора, и в таком виде, о котором только что было изложено, государь мира сидел на троне, по правую его руку — царевичи, стоявшие толпой, точно созвездие Плеяд, и семь его высокопоставленных братьев чинно стояли перед ним, по левую руку сидели жены, подобные райским девам, а среброногие кравчие [принесли] жбаны с кумысом и вином и обносили [всех] кубками и чарами; [далее] нойоны и эмиры, а впереди них Мункасар-нойон покорно стоял между телохранителями, [далее] — битикчии, везиры, хаджибы и наибы, а впереди них — Булга-ака, [все] по своим степеням и должностям стояли, построившись в ряд. Прочие же эмиры и приближенные стояли снаружи приемного шатра чинно, каждый на своем месте.

Так в течение целой недели шел пир и веселье. На обязанности питейной казны и кухни было [доставлять] каждый день две тысячи повозок с вином и кумысом, триста голов лошадей и быков и три тысячи баранов. Ради присутствия Берке всех их резали по предписанию мусульманского закона. Посреди тех пиршеств прибыли Кадан-огул,[543] его племянник Мелик-огул и Кара-Хулагу[544] и по определенному обычаю и привычному обряду принесли установленные поздравления и вместе [с другими] занялись удовольствиями и развлечениями. Вот и все!

Рассказ. Замыслы измены и козни [со стороны] некоторых царевичей из дома Угедей-каана по отношению к Менгу-каану,[545] раскрытие этого обстоятельства сокольничим ..., донос и их захват

Так как они ожидали прибытия других царевичей, проявляя излишества в наслаждениях и веселии, и ни одному созданию не приходило и мысли, что древняя яса Чингиз-хана [может быть] изменена и переделана и что каким-нибудь образом в [его] роде произойдет какое-нибудь разногласие и распря, то соображения предосторожности[546] остались в пренебрежении. А Ширамун, Наку, внуки[547] Угедей-каана, и Хутук, сын Карачара,[548] заключили друг с другом союз и подошли близко [к ставке]. С ними [было] много повозок, полных оружия, а в душе они задумали козни и измену. По одной из счастливых случайностей, в которых и заключается счастье, у некоего скотовода по имени ..., из племени канглы, из числа сокольничих Менгу-каана, пропал верблюд. В поисках его он бродил кругом и попал в конную толпу войска Ширамуна и Наку. Он увидел большое войско с бесчисленными повозками, которые были нагружены [чем-то] под видом провианта и напитков для поздравительного пира. Не догадываясь о тайне этого, он искал своего заблудившегося [верблюда]. По дороге он встретил мальчика, который сидел у сломанной повозки. Мальчик подумал, что это их всадник, и попросил его помочь ему исправить повозку; ... спешился, чтобы помочь ему, и взор его упал на оружие и военное снаряжение, которое они уложили в повозке. Он спросил мальчика: «Это что за груз?». [Тот] ответил: «Оружие, так же, как и в других повозках». ... понял, что если идут с повозками, полными оружия, то это делается не без задней мысли о кознях и вероломстве, однако притворился беспечным. После того как он освободился от помощи ему [мальчику], он доехал ночью до одного дома и зашел в гости. Постепенно, осмелев, он стал расспрашивать, и, когда узнал о действительном положении, ему определенно стало ясно, что у тех людей в мыслях предательство и лицемерие и что задумали во время поздравительного пира, когда [все] |A 158б, S 375| опьянеют, сойти с заповедного пути, протянуть руку захвата и довести до конца то, о чем они договорились. «И мерзкие козни не постигнут [его], кроме как [в своей] семье».

... отпустил поводья, поймал пропавшего верблюда и [расстояние] трехдневного пути промчал в один день. Без разрешения и без страха неожиданно вошел в приемный шатер и смело начал речь; он сказал: «Вы занимаетесь забавами и веселитесь, а противники восстали против вас и выжидают [лишь] удобного случая, и все нужное для ведения войны [уже] приготовлено». Он лично изложил все то, чему был очевидцем, и побуждал их как можно скорее приступить к защите и мерам против того [заговора]. Так как подобные козни обычно не были в правилах монголов, особенно в счастливую эпоху державы Чингиз-хана и его рода, то это считали совершенно невероятным и его неоднократно переспрашивали, а он то же самое излагал без какого-либо противоречия. Менгу-каан не прислушивался к тем словам и не обращал на них внимания. ... же проявлял большую настойчивость, и [все] видели его тревогу и беспокойство. Спокойствие Менгу-каана было непоколебимо, но царевичи и нойоны, которые присутствовали [при этом], из осторожности, что, не дай бог, случится какое-нибудь несчастье,[549] относились отрицательно к такой твердой уверенности. Каждый из царевичей пожелал выступить для поправления дела и лично отправиться расследовать это, прежде чем исчезнет [всякая] возможность [найти] удобный случай исправить дело. В конце концов [все] согласились на то, что Мункасар-нойон, глава эмиров его высочайшей особы, выступит первым и выяснит то обстоятельство. Согласно приказанию [каана] [Мункасар-нойон] выступил с двумя-тремя тысячами всадников и утренней порой приблизился к их стану, с пятьюстами отважных наездников он погнал их вперед до [самых] их жилищ, а с флангов подошли войска. Ширамун перед этим оставил свой угрук[550] в местности ..., а [сам] налегке подходил с пятьюстами всадников. В местности ... упомянутый эмир Мункасар, царевич Мука, который был во главе войска, и Джукбал-гургэн из племени кераит окружили своими войсками Ширамуна, Нагу, Тутука и других бывших с ними царевичей и послали к ним гонца [сказать]: «О вас передают и [так] доведено до августейшего сведения государя, что вы идете со злым умыслом в сердце. Если же это неверно, то вы это докажете тем, что без размышлений и колебаний направитесь в ставку [каана]. В противном случае — приказ таков: [мы должны] забрать вас и отвезти туда. Выбирайте одно из двух». Когда они это услышали — положение же было таким, что они оказались точкой в середине окружности, а их подчиненные и приверженцы далеко, — они крайне смутились и расстроились. Подчинившись по необходимости судьбе, они отрицали тот [свой умысел] и говорили: «Мы идем с честными намерениями в сердце и твердо решили вместе отправиться служить Менгу-каану». Упомянутые эмиры пришли к Ширамуну и царевичам и друг другу подносили чаши, [а потом] с ограниченным числом всадников направились к высочайшей особе [каана]. Когда они подошли близко [к ставке], то большую часть их нукеров[551] задержали, отобрав у них оружие. Последовал приказ, чтобы группа эмиров, которые были с царевичами, остановилась за пределами ставки, всех их задержали, а царевичи, совершив девять раз «тикшимиши», отправились внутрь ставки. Три дня они пировали, у них ничего не спрашивали. На четвертый день они пришли во дворец и намеревались уехать. От Менгу-каана прибыл посланец [со словами]: «На сегодня задержитесь», и тотчас же прибыл другой [с приказанием], чтобы все нукеры и воины, которые находятся при них, отправились по своим «тысячам», сотням и десяткам в свой лагерь, а если хоть один останется здесь на ночь, — подвергнуть его наказанию. Согласно приказу все вернулись, а царевичи остались одни, и для охраны к ним назначили целый отряд.

Рассказ о прибытии Менгу-каана в ставку Чингиз-хана и о судебном допросе царевичей лично им самим со всей тщательностью

|A 159а, S 376| На другой день Менгу-каан прибыл в ставку Чингиз-хана, воссел на скамью и самолично судил царевичей и Ширамуна и допрашивал [их]: «Так о вас говорят, и хотя [это] не представляется достоверным и понятным и разумом это не воспринимается, но [все же] необходимо это обсудить и выяснить путем откровенной беседы, дабы лицо правды очистилось от пыли сомнения и подозрения. Если [это] окажется наговором и клеветой, то лжец и клеветник увидит возмездие, дабы у людей возникло [должное] уважение». Царевичи отрицали: «Нам об этом деле ничего не известно». Менгу-каан приказал представить атабека Ширамуна по имени …, и допросил его. [Тот] запирался. [Тогда] он приказал допросить его под палками. [Атабек] признался и сказал: «Царевичи [ничего] не знают, [это] мы, эмиры, составили заговор, [но] воцарение Менгу-каана помешало [этому]», — [затем] он бросился на меч и погиб.

Рассказ о судебном допросе Мункасар-нойоном эмиров, замысливших с царевичами измену

На другой день [Менгу-каан] приказал группу таких нойонов и эмиров, как Илджидай-нойон, Бубал старший, Джики, Кулджай, Саркан, Бубал младший, Туган и Йисур, из которых каждый воображал себя таким высоким, что [даже] горнему небу до него не достать, и группу других эмиров-темников и войсковых начальников, перечисление коих надолго бы затянулось, — всех задержать, а судье эмиру Мункасару приказал сесть и вместе с некоторыми другими эмирами начать розыск и допрос. Несколько дней чинили суд по тому делу; допрашивали очень тонко, пока в конце концов в словах тех людей не появилось противоречие и не исчезло всякое сомнение в их непокорности. Они все единодушно сознались и повинились в своем преступлении: «Такой сговор мы составили и |A 159б, S 377| замыслили измену». Менгу-каан хотел по своему прославленному обычаю пожаловать им прощение и помилование, [но] царевичи, нойоны и эмиры сказали, что промедление и отказ воспользоваться таким удобным случаем для устранения противника является далеким от правильного пути.

Так как Менгу-каан знал, что речь их от чистого сердца, а не из корысти и лицемерия, то приказал всех [изменников] заковать и заключить в острог. Несколько дней он обдумывал их дело. Однажды, [когда] он сидел во дворце на троне, он приказал эмирам и столпам державы, чтобы каждый [из них] рассказал какой-нибудь билик о преступниках из того, что он видел или слышал. И каждый по мере своего разума и сообразно чину что-нибудь говорил, но ни один [ответ] не пришелся ему по душе. На последних местах собрания стоял Махмуд Ялавач. Менгу-каан спросил: «Почему тот дед ничего не говорит?». [Махмуду] Ялавачу сказали: «Выйди вперед и молви слово». Он ответил: «В присутствии государя лучше слушать, чем говорить, но я знаю один рассказ, и если будет [на то] соизволение, я расскажу». Менгу-каан промолвил: «Говори». Тот сказал: «Когда Искандер[552] покорил большую часть государства мира, он захотел пойти на Хиндустан. Эмиры и вельможи его государства сошли с пути повиновения и подчинения, и каждый [из них] претендовал на независимость и самовластие. Искандер ничего не мог [с ними] сделать, послал гонца в Рум к Аристотелю, открыл [ему] обстоятельства своеволия и непокорности своих эмиров и спросил, какие есть против этого меры. Аристотель вместе с гонцом вошел в сад и приказал выкопать деревья с большими корнями и на их место посадить маленькие, слабые деревца, а ответа гонцу не дал. Удрученный гонец вернулся к Искандеру и сказал: „Он [Аристотель] никакого ответа не дал". Искандер спросил: „Что ты у него видел?". [Гонец] ответил: „Он пришел в сад, выкапывал крупные деревья, а на их место сажал маленькие ветки". Искандер сказал: „Он дал ответ, но ты не понял". Он предал смерти самовластных насильников-эмиров, а на их места поставил их сыновей».

Менгу-каану этот рассказ крайне понравился, он понял, что тех людей следует уничтожить, а вместо них держать других людей. Он приказал предать мечу наказания тех заключенных эмиров, замышлявших измену и побуждавших царевичей к ослушанию и [тем] бросивших их в пучину таких преступлений. [Таких] оказалось семьдесят семь человек. Всех их казнили, в том числе двух сыновей Илджидая, умертвили вбиванием в рот камней. Отца их захватили в Бадгисе[553] и привели к Бату, [где] он соединился со [своими] сыновьями. Вот и все!

Рассказ о прибытии Йисун-Буки, сына[554] Чагатая, жены его Тогашай и Бури; описание их состояния

Йисун-Бука, его жена Тогашай и Бури тоже прибыли. Оставив все войска в пути, они прибыли сами с тридцатью всадниками. Бури вместе с послами отправили к Бату, который после подтверждения [его] вины предал его смерти. Тогашай-хатун судил Кара-Хулагу, который приказал растоптать ее[555] ногами в присутствии Йисун-Буки и [этим] исцелил [свою] грудь от давней злобы. Так как Кадак-нойон знал, что подстрекателем той смуты был он и что [это] он поднял пыль того озверения и что исправить это не в его силах, он собрался бежать, вдруг точно ангелы смерти, нагрянули приставы августейшей особы [каана].

Так как он притворился больным, его посадили на повозку и привезли. Когда он прибыл к августейшей особе [каана], то последовал приказ учинить [над ним] суд, хотя его виновность была более известна, чем безбожие дьявола. После того как он [все] подтвердил и сознался в преступлении, его отправили вслед за [его] друзьями. Вот и все!

|A 160а, S 378| Рассказ о вызове Менгу-кааном Огул-Каймиш-хатун[556] и Ходжи, сына Гуюк-хана, о казни Огул-Каймиш и об обстоятельствах расправы с Иди-Кутом

Так как некоторые виновные еще не прибыли, а умы еще не очистились от вражды, [вызванной] их подлостью, Менгу-каан послал Бурунтай-нойона с десятью туманами войска, [состоявшего] из храбрых тюрков, к границам Улуг-Тага, ... и ..., что между Бишбалыком и Каракорумом, чтобы они из той местности [ушли] и приблизились к стойбищу Кункыран-огула, который находился в пределах Каялыка и обитал [растянул стан] до берега Отрара. Бука-нойона он послал с двумя туманами войска к границам киргизов и кем-кемджиюта, а к Огул-Каймиш и Ходже, которые еще не прибыли, послал гонцом Ширамуна-битикчи и дал поручение: «Если вы не участвовали в заговоре с теми людьми, то для вас будет счастье в том, что вы поспешите к высочайшей особе [каана]». Когда Ширамун выполнил поручение, Ходжа-Огул хотел подвергнуть его тому, что не дозволено, [то есть казни]. Жена Ходжи, которая по [своему] положению была ниже других ханш, а умом и смышленностью выше их, пришла к такой мысли и сказала [Ходже-Огулу]: «На после лежит выполнение поручения, и никогда не причиняли ничего дурного [даже] послам бунтовщиков, как же можно покушаться на посла, который прибыл от высочайшей особы Менгу-каана? А каким бедствием в государстве может завершиться убийство [даже] одной личности, особенно когда при этом происходят смуты! Из-за этого море мятежа приходит в волнение, успокоившийся мир [снова] становится беспокойным и вспыхивает пламя бедствий, а тогда уже раскаяние бесполезно. Менгу-каан — старший и на положении отца, нужно отправиться к нему и повиноваться его приказу». Ходжа выслушал с удовлетворением ее добрый совет, оказал Ширамуну почтение и уважение и вместе с женой отправился к высочайшей особе [каана]. Благодаря счастью слышать добрый совет он не впал в бездну безмерных бедствий, а остановился в обители безопасности.

А мать Ходжи Огул-Каймиш отослала гонца обратно и сказала: «Вы, царевичи, обещали и дали обязательство в том, что царская власть всегда будет принадлежать дому Угедей-каана и что никто не будет противодействовать его сыновьям, а теперь вы не держите слова». Когда это известие передали, Менгу-каан крайне разгневался и написал указ [ярлык], что жены Джучи-Касара, Отчигина и Бэлгутай-нойона — братьев Чингиз-хана — приезжали на курилтай, а Огул-Каймиш не является, и что если Катар-Кадак, Чинкай и Бала, эмиры ставки [орды] Гуюк-хана, кого-нибудь выберут или провозгласят государем или ханшей и [кто-нибудь] станет государем или ханшей по их слову, тогда они увидят! [Менгу-каан] тотчас же послал гонца захватить ее и привезти, зашив обе руки в сыромятную кожу. Когда она прибыла, ее отправили [вместе] с матерью Ширамуна Кадакач-хатун в ставку Соркуктани-беги, и Мункасар-яркучи,[557] обнажив ее, потащил на суд и допрашивал. Она сказала: «Зачем другие смотрят на тело, которое никто, кроме государя, не должен видеть?!». Спросив о ее вине, ее завернули в кошму и бросили в воду. Чинкай также прибыл, его важное дело было улажено хаджибом Денишмендом.

В [месяце] рамазане лета 650 г.х. [5 ноября — 4 декабря 1252 г. н.э.] в Бишбалыке Иди-Кут, главарь идолопоклонников, условился с некоторыми людьми, чтобы в пятницу, когда мусульмане соберутся в соборную мечеть, выступить и перебить их всех в мечети. Один гулям из их среды, который был осведомлен и знал о том деле, склонившись к исламу, донес на них и доказал их преступление. После того как Иди-Кута доставили в ставку и учинили [над ним] суд и он в преступлении сознался, последовал приказ увезти его в Бишбалык и [там] казнить в пятницу после намаза при всем народе. Вот и все!

|A 160б, S 379| Рассказ о том, как Менгу-каан отправил некоторых эмиров в разные стороны, чтобы они покончили с оставшимися смутьянами, и о прощении им их преступлений

Так как по углам [еще] оставались кое-какие смутьяны, а вызов их был затруднителен и долго бы тянулся, Менгу-каан послал Бала яркучи с отрядом нукеров в войска Тису, дабы он произвел расследование о тех людях и всякого, кто участвовал в заговоре, казнил. И еще одного эмира по такому же делу назначил в область Хитая.

Когда мысли о злодеях исчезли из [его] благословенной памяти, добрый нрав счастливого государя потребовал в качестве самого обязательного соблюдения [основ] родства и племенного единства. Он приказал Ширамуну вместе с Кубилай-кааном, Нагу и Чуган-нойоном отправиться в Хитай, а Ходжу, по заслугам его жены, сказавшей достойную похвалы речь, освободил от похода и назначил ему юрт в пределах Селенги, что близ Каракорума. В общем, с той поры среди монголов снова появились распри, а Чингиз-хан своим детям завещал согласие и единодушие, он говорил: «Пока вы будете в согласии друг с другом, вам будет сопутствовать счастье и враг не одержит [над вами] победы». Благодаря этому качеству ему [Чингиз-хану] и его роду удалось покорить большинство государств мира.

Рассказывают, что однажды, [еще] в первые дни [своего] выступления, [Чингиз-хан], давая наставление сыновьям, для сравнения вытащил из колчана одну стрелу, дал им и сказал: «Сломайте». [Стрела] при небольшом усилии сломалась. Потом дал [им] две стрелы, [которые] также с легкостью сломались. Таким порядком он все увеличивал [число стрел], пока не дошел до десяти. И силачи и бахадуры[558] войска оказались не в силах переломить их. [Тогда] он сказал: «Таково и ваше положение, пока вы будете опорой один другому, никто вас не одолеет, и вы долгие годы будете владеть царством». Если бы мусульманские султаны поступали таким же путем, их династии вовсе не прекращались бы! Вот и все!

Рассказ о просьбе царевичей и эмиров перед Менгу-кааном о разрешении им возвратиться по своим домам и об отправлении их с полным уважением, почетом и милостями

Когда августейшее внимание Менгу-каана освободилось от неотложных дел и взволнованное государство успокоилось, а царская власть с согласия всех царевичей была ему вручена, царевичи и эмиры усиленно просили позволения удалиться в свои юрты. Обласкав каждого разными почестями и всякими милостями, он приказал разъехаться и отправиться по своим становищам. Так как дальность расстояния и время разлуки с Бату у Берке и Тука-Тимура[559] были больше [и дольше, чем у других], он [Менгу-каан] отпустил их раньше [других] и пожаловал их бесчисленными наградами, а вместе с ними отправил Бату дары и подношения, достойные такого государя. А сыновьям Кутана, Кадан-Огула и Мелик-Огула[560] каждому пожаловал по орде [вместе] с женщинами из орд и домов каана.[561] Затем он отпустил с полным почетом и уважением Кара-Хулагу и подарил ему становища его деда, которые захватил дядя его Йису-Менгу, так что он возвращался с [тем, чего] желало его сердце. Но когда он дошел до местности Алтая, его настигла смерть, и он не достиг желанной [цели]. И других царевичей, нойонов и эмиров отпустил, одарив каждого [по его] |A 161а, S 380| чину и степени. А ... сделал тарханом[562] и подарил ему столько [всякого] добра, что он стал вполне богат и его степень стала чрезвычайно высокой. Когда царевичи и эмиры возвратились и дела их пришли к благоприятному концу, он [Менгу-каан] обратился к устройству и приведению в порядок дел государства.[563] Вот и все!

Рассказ об обращении внимания Мэнгу-каана на дела государства, о появлении в нем благоустройства и порядка; об изъявлении милостей по отношению к разных сословий людям и о рассылке правителей в разные концы [страны]

Когда монаршие помыслы Менгу-каана были направлены на упорядочение [положения] честных людей и уничтожение бунтовщиков, его благословенные думы обратились в сторону успокоения подданных и облегчения [им] разных тягот. Его совершенный ум веселью и праздности предпочел старание и труд, и он перестал постоянно пить вино. Прежде всего он послал войска в отдаленные [страны] востока и запада и в аджемские [иранские] и арабские области. Восточные страны он пожаловал сахибу Махмуду Ялавачу, который к своим прошлым заслугам присовокупил последующую преданность и [который еще] до счастливого восшествия на престол удостоился чести служить [ему], а города Туркестана и Мавераннахра, города уйгуров, Фергану и Хорезм — эмиру Мас`уд-беку, который по причине дружбы и преданной службы его высочайшей особе видел много страха и опасностей и точно так же, как и [его] отец, раньше других удостоился чести припасть к стопам[564] [его величества]; на основании этих установившихся прав [Менгу-каан] отпустил их раньше [других], а лица, прибывшие отовсюду вместе с ними, были отмечены различными наградами. А затем — эмира Аргун-ака, который из-за дальности пути прибыл [уже] после курилтая и общего разъезда и еще раньше отличался преданной службой его высочайшей особе и выдвинулся исполнительностью и пониманием сути вещей. Ему было поручено управление областями Ирана — Хорасаном, Мазандераном, Ираком, Фарсом, Керманом, Луром, Арраном, Азербайджаном, Гурджистаном, Арменией, Румом, Диярбекром, Мосулом и Халебом. [Все] мелики, эмиры и битикчи, служившие у него, получили награды по его благоусмотрению. В двадцатый день месяца рамазана года 650 г.х. он [Аргун-ака] возвратился обратно. Али-Мелика послали к нему на службу и, отличая его званием «мелика», пожаловали ему [управление] Исфаханом и Нишапуром. [Им] последовал указ провести новую перепись [всего улуса и войска][565] и твердо установить причитающийся налог и по окончании того важного дела вернуться к его высочайшей особе. Каждому из них он приказал: «Не допытывайтесь строго и не спорьте о минувших обязательствах, ибо у нас намерение облегчить положение подданных, а не умножить богатства казны», — и издал указ о льготах населению.[566] Так как после [смерти] Гуюк-хана множество ханш и царевичей выдавали людям ярлыки и пайзы без числа, рассылали во все концы государства гонцов и покровительствовали и простым и знатным, потому что имели долю с ними в торговле и по другим причинам, то [Менгу-каан][567] повелел указом вышеупомянутым лицам, дабы каждый из них, разыскав в своей провинции ярлыки и пайзы, кои люди со времени Чингиз-хана, Угедей-каана и Гуюк-хана от них и других царевичей[568] получили, — все отобрал, чтобы впредь царевичи не давали и не писали приказов о делах, касающихся провинций, без спроса у наместников его величества, чтобы великие послы не отправлялись в путь более чем на четырнадцати подставах, чтобы они ехали от яма до яма, а не забирали по дороге лошадей у населения. Во времена [Угедей-]каана было принято, что купцы ездили по областям Могулистана на подставах, [Менгу-каан] это отменил: [поскольку] торговцы ездят для приобретения денег, какой смысл [давать] ездить [им] на почтовых лошадях. И приказал, чтобы они ездили на собственных животных. Также повелел, чтобы гонцы ни в какие города не заезжали, а также и в деревни, в которых у них нет какого-либо дела, и чтобы не взимали содержания выше установленного. Поскольку насилие и вымогательство все увеличивались и земледельцы,[569] особенно [страдавшие] от множества причитавшихся сборов, повинностей и поборов, дошли до того, что урожая хлебов у них не хватало на удовлетворение половины причитавшихся сборов, — [Менгу-каан] приказал, чтобы простые люди из [числа] купцов, владельцев промыслов и ремесленников своим подручным оказывали снисхождение и уделяли [им] из своих благ и чтобы всякий безотлагательно уплачивал причитающийся с него с суммы сделки [денежный сбор] пропорционально количеству и достатку и исключая лиц, освобожденных от стеснительных обязанностей и повинностей согласно ярлыку Чингиз-хана и каана [Угедея]: из мусульман — великих шейхов, знаменитых сейидов и благочестивых имамов, из христиан — епископов, священников, монахов и причт, из идолопоклонников — известных [туинов],[570] а из всех сословий — людей очень преклонного возраста и неспособных к труду и занятиям. Так как каждый работающий не может уделять ежедневно долю [своего заработка], [Менгу-каан] установил ежегодный налог: в китайских областях богатый должен давать [в казну] десять[571] динаров, а бедный пропорционально — один динар; в Мавераннахре — такое же [количество], в Хорасане[572] богатый — семь динаров, бедный — один динар. [Он приказал], чтобы сборщики податей и писцы не были пристрастны и лицеприятны, не брали бы взяток; налог с пастбища, который называют копчур, с каждого рода скота всякий, у кого будет сто голов, должен дать одну голову, а с [количества] меньше ста голов ничего не должен давать. А недоимки, где бы и за кем бы они ни оставались, с населения не брать.

Из всех племен и народов, обладающих религиозными общинами, больше всего он оказывал уважение и почет мусульманам и жертвовал им милостыню и дары. Это подтверждает следующий случай: в праздник разговения[573] 650 г.х. [декабрь 1252 г. н.э.], когда у входа в ставку [орду] собрались мусульмане и казий Джемал-ад-дин Махмуд Ходженди, который предстоял на молитве и произнес проповедь, разукрасил хутбу[574] поминанием титулов халифа и произнес молитву за Менгу-каана и восхваление его, [Менгу-каан] дал указание в честь праздника выдать им повозки с серебряными и золотыми балышами и дорогими одеждами, и |A 162а, S 382| большинство народа получило долю в этом. Он выпустил указ, [подлежащий] неукоснительному исполнению, об освобождении всех узников и заключенных во всем государстве, и с этой целью были отправлены гонцы во все концы царства. А если начать излагать [все] те дела, кои исходили изо дня в день по милости и справедливости его высочайшей особы, то можно заполнить много томов, и рассказы о том [никогда] не кончатся; а «малая часть того — доказательство целого».

Когда молва о его справедливости и правосудии распространилась по сторонам и окрестностям, — тюрк и тазик, и близкий и дальний, [все] по искреннему желанию искали убежища в его подданстве, а мелики тех городов, кои [еще] не были приведены в подданство, посылали дары и подношения.[575]

Так как изложена вкратце [лишь] малая часть его свойств и похвальных нравственных качеств, приводится один рассказ о многих благородных чертах его характера, и да будет людям достоверно известно, что этот рассказ свободен от прикрас. Когда купцы из окрестностей стали приезжать к Гуюк-хану и заключили с его наместниками солидные[576] сделки и взяли бераты на провинции, то по какому-то случаю произошла задержка с уплатой им денег, и они [их] не получали; его жены, сыновья и племянники заключили сделки таким же порядком и писали бераты на провинции, а купцы толпами, один за другим прибывали, ходко торговали и брали [не деньги, а] бераты. Когда Менгу-каан счастливо воссел на престол, а дела тех людей[577] повернулись в другую сторону,[578] некоторые купцы не получили и одной десятой из прежних денег, другие не дошли до местности, на которую была выписана ассигновка, одна часть не получила бератов, другая не передала товары,[579] а некоторым еще не установили цен, — все не знали, что делать, и попытались обратиться к его величайшей особе в надежде на его справедливость и милость. Они пришли ко двору и о своем положении довели до августейшего внимания Менгу-каана. И сколько ни противились приближенные к его величеству люди и вельможи государства, [утверждая], что за эти торговые сделки не нужно платить из государевой казны, и [хотя] никому в этом не приходилось сомневаться, он [по своему] милосердию распростер на них крылья благосклонности и издал указ отпустить все те суммы из его областей. Вышло больше пятисот тысяч балышей серебром и золотом, а если бы он и воздержался [от уплаты], ни у кого бы не было возражения. И такой милостью он затмил[580] всех государей, щедрых, как Хатим. Из какой летописи было вычитано, от какого сказателя было слыхано, чтобы какой-нибудь государь уплачивал долг [за] какого-либо другого государя? Это важное обстоятельство является показателем его прекрасного нрава и его царственных одобряемых всеми привычек, по которым можно заключить и об остальном... Он[581] приказал, чтобы за расследование того важного дела, которое относится к числу общественных, усердно принялся эмир Мункасар-нойон вкупе с опытными эмирами и укрепил бы основы справедливости. Булга-ака, отличенному прежними заслугами, приказал быть главным секретарем, писать его указы и повеления и составлять копии;[582] из битикчиев мусульман: эмира Имад-аль-мулька, занимавшегося тем же делом в столице Угедей-каана и Гуюк-хана, и эмира Фахр-аль-мулька, старого приближенного его величества, назначил выдавать[583] купцам пайзы, дабы между ними [купцами] и лицами, облеченными властью в делах дивана, было бы посредничество в тяжбах;[584] некоторых из них [назначил] оценивать товары, которые привозят для продажи в казну, других — оценивать драгоценные камни, одних — платья [одежду], иных — меха, а еще других — деньги. Так же и для выдачи аль-тамги и чеканки пайз, для [управления] оружейной палатой, упорядочения дела охотников и ловчих, для устроения важных дел людей каждого исповедания и каждого племени он назначил опытных, знающих и проворных людей. Последовал неукоснительный приказ, чтобы все они избегали лицемерия и корысти, никого не задерживали, а срочно доводили до августейшего слуха [государя] о деле каждого человека. Из всех народностей [при них] состояли на службе писцы, знавшие по-персидски, уйгурски, китайски, тибетски и тангутски, дабы в случае, если для какого-либо места пишут указ, писали бы его на языке и письме того народа.[585] Когда был такой порядок и обычай в дни древних царей и времена [прежних] султанов? Несомненно, если бы они были живы, то подражали бы этому образу действия.[586] А Аллах лучше знает и ведает [о том]!

|A 162б, S 383| Рассказ о том, как Менгу-каан послал своих братьев Кубилая и Хулагу с войсками на восток и на запад, о выступлении его самого в поход, о намерении покорить города Китайского государства, которые [еще ему] не подчинились, и о прочем

Менгу-каан, после того как благополучно воссел на царский престол и наградил друзей, а врагов наказал, прозимовал в местности Онк-ки, во владениях Угедей-каана, в пределах Каракорума. Когда наступил второй год после великого курилтая, упрочения на престоле государства и окончания дел врагов и друзей, августейшие помысли были сосредоточены на завоевании отдаленных городов мира, востока и запада. Сначала, так как многие из искавших правосудия на несправедливость еретиков[587] передали себя на [его] благороднейшее усмотрение, Менгу-каан в год быка[588] отправил в области таджиков против еретиков своего [младшего] брата Хулагу-хана, на лице которого он замечал знаки великодержавности, владычества над миром, царского величия и счастья. Среднего брата, Кубилай-каана, в год барса он назначил и отправил для завоевания и охраны восточных городов и вместе с ним послал Мукали-Куянка из племени джалаир, а рассказ о том будет изложен подробно в повествовании о каждом из них, так как они были государями. Когда Кубилай-каан [уже] отправился, он послал с дороги гонцов, [извещая], что по той дороге нет съестных припасов и что движение крайне затруднительно: «Если последует [на то] приказ — мы пойдем в область Каранджан».[589] Разрешение вышло, и Кубилай-каан напал на область, известную здесь под названием Кандахар, разграбил [ее] и вернулся к Менгу-каану. После того Менгу-каан устроил курилтай в местности ...,[590] которая находится в середине Могулистана. А это то самое место, где Кутула-каан, когда ему удалось одержать какую-то победу, так плясал под одним деревом со своими нукерами, что в земле образовалась яма. Наконец, когда курилтай закончился и большинство народа разъехалось, каждый из эмиров и царевичей рассказывал какой-нибудь билик. Тогда Даракан из племени икирас, приходившийся зятем Чингиз-хану, сказал: «Государство Нангяс так близко и с нами враждует, почему мы оставляем [это] без внимания и медлим?». Менгу-каан похвалил ту речь и сказал: «Каждый из наших отцов и старших братьев, прежних государей, совершил какое-либо деяние, брал какую-нибудь область и возвысил свое имя среди людей. Я тоже лично выступлю в поход,[591] чтобы пойти на Нангяс». Царевичи единодушно заявили: «Зачем такому лицу, которое является государем всего мира, лично самому отправляться на войну с врагом, [когда] у него есть семь братьев?». А он изволил [сказать]: «Так как мы сказали окончательно, то поступать против этого нерассудительно и неправильно». И в год рыбы, соответствующий [месяцу] мухарраму 653 г.х. [10 февраля — 11 марта 1255 г. н.э.], в шестое лето от благословенного восшествия своего на престол, он окончательно принял намерение борьбы с китайским государем Джуканом.[592] Во главе войск и орд монголов, которые оставались, он поставил [своего] младшего брата Ариг-Буку, препоручил ему улус и оставил у него своего сына Урунташа. Войска, которые он повел с собой, он составил из царевичей, гургэнов и старших эмиров в таком порядке:

царевичи:

ветвь из дома каана — Кадак-Тутак;

|A 163а, S 384| ветвь из дома Чагатая — Кушгай и другие царевичи;

ветвь из сыновей Тулуй-хана — Мука-Исутай;

ветвь из двоюродных братьев Дауту и другие упомянутые царевичи;

эмиры:

из эмиров из рода Курчи-нойона:

Балчик;

царевичи:

Тогачар, сын Отачи-нойона,[593]

Йисунке, сын Джучи-Касара,

Чакуле, сын Илджидай-нойона;

эмиры:

Курмиши, сын Микули-Куянка,

Ильчи-нойон из [племени] кунгират,

Кяхтай и Бучир из племени урук,

Мунка-Кулчар и Чаган-нойон из [племени] мангут.

Все эти племена [в составе] войска монголов выступили в поход, общая численность тех, которые относились к правому крылу, и тех, кто вместе с войском Джавкут отправились, сопутствуя Менгу-каану, [была] шестьдесят туманов, а Джавкут состоит из Хитая, Тангута, Джурдэнэ и Суленка, пределы коих монголы называют Джавкут; войска левого крыла в сопутствии с упомянутым царевичем Тогачаром он отправил по другой дороге. Всего их было тридцать туманов, во главе их — упомянутый Тогачар.

На том совете Бэльгутэй-нойон доложил, что Кубилай выступил однажды на войну и выполнил свое дело, а теперь у него болят ноги, если последует приказ, то он отправится домой. Менгу-каан одобрил это. Бэльгутэй-нойону было сто десять лет, и в том [же] году он скончался.

Они выступили в год дракона, соответствующий мухарраму 654 г.х. [30 января 1256 г. н.э.]. На правом фланге Менгу-каана был сын Субэдай-бахадура[594] с десятью туманами.

Менгу-каан летом дошел до области Тангут и Нангяс и закончил летовку в местности, которая называется Люпань Шань,[595] а это то самое место, где Чингиз-хан во время похода на Хитай, прибыв туда, заболел и скончался. Осенью [Менгу-каан] выступил в поход, направляясь на ..., что находится в пределах Нангяса, и в тех окрестностях он взял двадцать крепостей, ту область называют ... Он расположился вокруг большой крепости, которую называют Дали Шанк,[596] и осадил [ее]. Тогачар-нойон, которого [Менгу-каан] отправил со ста тысячами всадников по дороге [вдоль] большой реки Кан-Ган осадить и покорить большие города Санк-Янк-фу и Фанк-Чинк,[597] когда прибыл туда с войском, [целую] неделю осаждал [их], но так как победить [их] не удалось, то они повернули обратно и остановились в своих стойбищах. Менгу-каан от того события пришел в ярость, ругал их и послал известить: «Когда вы вернетесь, я прикажу вас как следует наказать», а Курикчи, брат Йисунке, послал передать Тогачару: «Кубилай-каан забрал много городов и крепостей, а вы вернулись с разодранными задницами, то есть были заняты пьянством и едой». Вот и все!

Рассказ [о том, как] Кубилай-каан, согласно указу, направился в Нангяс, об осаде города Явчу,[598] о возвращении и переходе через реку Конк[599]

После этого Менгу-каан приказал, чтобы Кубилай-каан, ввиду того что он болен и [уже] один раз ходил с войском в поход, передал теперь это войско Тогачару, чтобы тот вместо него отправился в поход.

Когда прибыл указ, Кубилай-каан сообщил: «Ноги мои поправились, как [это] возможно, чтобы мой старший брат пошел с войском, а я сидел бы дома?». И тотчас сел верхом и отправился в путь, направляясь в Нангяс; ввиду того что дорога была очень дальняя и трудная, а вся та страна враждебная и климат скверный, [то] для своего избавления они каждый день по два-три раза вступали в битву и [так] продвигались, пока не дошли до города Явчу, который осаждали до тех пор, пока у них из десяти туманов [войска] осталось не больше двух. Тогда Кубилай-каан вернулся из войска, а там оставил Урянхатая с Бахадур-нойоном, сыном Чилаун-Куянка сына Мукули-Куянка, с пятью туманами войска и через реку |A 163б, S 385| Конк-мурэн[600] построил на судах мост. Из Нангяса прибыло несчетное войско. Войско монголов хотело перейти через мост, но это было невозможно, многие из них попадали в воду или погибли от войска Нангяса, а некоторые остались в тех областях; в последнее время, когда Нангяс был покорен, те, что были в живых, вернулись. Затем Кубилай-каан оттуда выступил и прибыл в [свою] ставку в пределах города Джункеду[601] и там остановился, а в это время Менгу-каан был занят осадой упомянутой крепости. Вот и все!

Рассказ о болезни Менгу-каана, о его смерти, о доставлении его гроба в ставки и об оплакивании [его]

Когда Менгу-каан осаждал упомянутую крепость, то с наступлением лета и усилением жары у него из-за тамошнего климата начался кровавый понос и среди войска монголов появилась холера, так что многие из них умерли. Государь мира употреблял вино против холеры и проявлял в том большое постоянство. Неожиданно ухудшилось состояние [его] здоровья, болезнь привела к кризису, и в год быка, соответствующий [месяцу] мухарраму 655 г.х. [19 января — 17 февраля 1257 г. н.э.], он скончался под той злосчастной крепостью. Жития его было пятьдесят два года, а это случилось в лето восьмое от восшествия его на царский престол.[602]

После происшедшего события Асутай-Огул поставил во главе войска Кундакай-нойона, а [сам] взял гроб отца и привез его в станы. В четырех станах [его] оплакивали: первый день — в стане Кутуктай-хатун, второй день — в стане Кутай-хатун, третий день — в стане Чабун-хатун, которая была [при нем] в том походе, четвертый день — в стане Киса-хатун. Ежедневно [каждый раз] в другом стане тот гроб ставили на носилки[603] и в сильнейшем горе над ним рыдали. Затем его похоронили возле Чингиз-хана и Тулай-хана в местности Булкан-халдун, называемой Екэ-Курук.[604]

Да сделает бог всевышний государя ислама[605] наследником многих лет и воздаст [ему] счастье в царстве, державе, престоле и султанской власти, по милости и по обилию щедрот своих.

Рассказ об окончании дел Кубилай-каана в том походе и о прибытии к нему известия о смерти Менгу-каана

В то время Кубилай-каан [уже] оттуда ушел и достиг большой реки в области Нангяс, которую называют Хой-Хур;[606] когда он услышал плохую весть о Менгу-каане, он устроил совещание с Бахадур-нойоном, внуком Мукули-Куянка, и сказал: «Не будем обращать внимания на эти пустые слухи!». И послал в авангарде Оркэ-нойона сына Булаган-Калчагая из племени барулас, а [сам] шел сзади, захватывал передовые охранения[607] войска Нангяса и убивал [их], для того чтобы они не разнесли слух о [смерти] Менгу-каана. Перейдя на судах через реку Конк,[608] ширина которой два фарсанга, он дошел до города Учу,[609] осадил его и взял.

Войско, которое вернулось из сражения с Менгу-кааном, пришло на помощь тому городу. Имена их эмиров — Кубайра и Улус-Тайфу.[610] Когда они прибыли, Кубилай-каан [уже] взял город. Сразу же прибыли гонцы от Чабун-хатун и эмиров [ее] стана Тайджутай-нойона и Йекэ-нойона, имена их Туган и Абука;[611] они известили о смерти Менгу-каана. Когда Кубилай-каан в том удостоверился, он остановился с войском и устроил поминовение усопшего.

|A 164а, S 386| Так как Кубилай-каан находился в области Нангяс, а Хулагу-хан — на западе в областях тазиков и от них до столицы расстояние было большое, то Ариг-Бука, когда услышал известие о смерти брата, позарился на трон и царство. Эмиры и приближенные побуждали его к тому, пока он не восстал против Кубилай-каана. История и расказы об Ариг-Буке, о сыновьях Менгу-каана — Асутае и Урунгташе, о других сыновьях и внуках все, если Аллаху единому, всеславному будет угодно, войдут в повествование о Кубилай-каане.

Так как летопись Менгу-каана, обстоятельства и рассказы о времени его царствования окончились, то теперь мы приступим и, если всевышнему единому Аллаху будет угодно, вкратце изложим летопись его современников — государей Мачина, эмиров, халифов, султанов, меликов и атабеков областей Иранской земли, Сирии, Рума, Мисра и Магриба, от начала кака-ил, года свиньи, соответствующего 648 г.х. [5 апреля 1250 — 25 марта 1251 г. н.э.], до конца могай-ил, года змеи, приходящегося на месяц мухаррам 655 г.х. [19 января — 17 февраля 1257 г. н.э.].

ЛЕТОПИСЬ государей Хитая и Мачина, эмиров, халифов, султанов, меликов и атабеков Иранской земли, областей Шама, Рума, Мисра и Магриба, современников Менгу-каана, от начала кака-ил, года свиньи, соответствующего 648 г.х. [5 апреля 1250 — 25 марта 1251 г. н.э.], до конца могай-ил, года змеи, соответствующего 655 г.х. [1257 г. н.э.]; редкостные происшествия, которые случились за это время