Сборник летописей. Том III

Памятка об его высоком происхождении

Хулагу-хан — четвертый сын Тулуй-хана, а Тулуй-хан — четвертый сын Чингиз-хана. Мать Хулагу-хана была Союркуктени-бики, дочь Джагамбо, брата Онг-хана, государя народа кереит. Имя Джагамбо было Гирейдей. Когда он попал в страну Тангут и приобрел там [высокое] положение, государи Тангута дали ему почетное прозвание Джагамбо, то есть великий и старший эмир государства. Чингиз-хан, когда между ним и Онг-ханом была дружба и сыновние отношения, посватал для своих сыновей двух дочерей его брата: Бектутмиш для Джучи-хана и Союркуктени для Тулуй-хана. У Тулуй-хана было[26] пять сыновей и одна дочь, как упоминалось в повествовании о нем. А одну дочь из джагамбоевых, Абака-бики, Чингиз-хан посватал за себя, но однажды ночью он увидел какой-то сон и [в ту же ночь] отдал ее со всем ее достоянием Кяхтей[?]-нойону. Аминь.

Изъяснение и перечисление его жен

Хулагу-хан имел много жен и наложниц.[27] Имена тех, которые известны, как тех, что достались ему по отцовскому ясаку, так и тех, что он сам засватал, следующие: старшая его жена — Докуз-хатун [принадлежащая] к кости[28] кереит, дочь Уйку сына Онг-хана. Так как она была женою отца [Хулагу-хана], то она была старше других жен, хотя некоторых он и посватал за себя раньше нее. Ее он взял [в жены] после того, как перешел реку Амуйе, и Тулуй-хан еще с нею не сходился. Она пользовалась полным уважением и была очень властной. |A 188b, S 435| Так как народ кереит в основном исповедует христианство, то она постоянно поддерживала христиан, и эти люди в ее пору стали могущественными. Хулагу-хан уважал ее волю и оказывал тем людям покровительство и благоволение до того, что во всех владениях построил церкви, а при ставке Докуз-хатун постоянно разбивал [походную] церковь и [в ней] били в било. Кончина ее случилась через четыре месяца после [смерти] Хулагу-хана, за одиннадцать дней до восшествия на престол [Абага-хана]. Упомянуто об этом будет в летописи в своем месте. Абага-хан пожаловал ее ставку[29] ее племяннице Тукитай-хатун, которая была наложницей Хулагу-хана и принадлежала к той ставке, и содержал ее в тех же обычаях и правилах, как [об этом] будет сказано в повествовании об Абага-хане. Она скончалась в четверг икинди-месяца года дракона, соответствующего последнему дню месяца сафара лета 691 [20 II 1292]. Ту ставку передали Кокечи-хатун, которую привезли от его величества каана по причине родства ее со старшей Булуган-хатун. Она была женою государя ислама[30] и скончалась в месяце ша’бане 695 года [VI 1296]. Ту ставку передали Керемун-хатун, дочери Кутлуг-Тимур-нойона, сына Абатай-нойона, двоюродного брата второй Булуган-хатун. Во вторник[31] 12 числа месяца джумада-л-ахыр лета 703 [21 I 1304] она тоже скончалась скоропостижно на летовке на Хуланморене, в окрестностях Сарай Джума. Ныне государь ислама вместо нее посватал за себя и посадил Кутлугшах-хатун, дочь Иринчина сына Саручи, племянника Докуз-хатун. Теперь ту ставку разбивают по установленному положению.

Еще женою [была] Гуюк-хатун от кости государей народа ойрат, дочь Туралчи-гургена. Она появилась на свет от дочери Чингиз-хана — Чечекен. Олджей-хатун тоже была его [Туралчи] дочерью, только от другой матери. Ее он посватал в Монголии, ранее других жен. Еще жена — Кутуй-хатун, дочь ...[32] от кости государей народа конкурат. Когда Гуюк-хатун умерла в Монголии, он посватал ее [Кутуй-хатун] и пожаловал ей юрт ее [Гуюк-хатун]. Еще жена — Олджей-хатун, дочь Туралчи-гургена, от кости государей ойратских. Ее он посватал в Монголии. Еще жена — Йисунджин-хатун из рода сулдус. Ее он тоже посватал за себя в Монголии из ставки Гуюк-хатун. Вместе с Кутукуй[33] она оставалась в Монгольской земле, а затем прибыла сюда. Аминь.

Родословная его детей и внуков

У Хулагу-хана было четырнадцать сыновей и семь дочерей, согласно тому, как приведены их имена с изъяснением частицы краткого жизнеописания каждого из них, с именами внуков, которые доныне [от него] произошли.

Первый сын Хулагу-хана, Абага-хан, появился на свет в Монголии от Йисунджин-хатун и прибыл в Иранскую землю вместе с отцом. Он был старшим и лучшим из числа своих братьев и как наследный царевич и наместник отца унаследовал престол, царскую власть, улус и войско. Сообщение о его женах будет приведено в повествовании о нем.

Второй сын Хулагу-хана, Джумукур, появился на свет в Монголии от Гуюк-хатун спустя месяц после рождения Абага-хана. Хулагу-хан во время похода в Иранскую землю оставил его при своих ставках |A 189а, S 436| на службе у Менгу-каана, а прочие обозы, [которые] он повел с собой, отпустил в области Туркестан, в окрестностях Алмалыка. Во время усобицы Арик-Бокэ с Кубилай-кааном, когда Джумукур пребывал в ставках Менгу-каана и Арик-Бокэ находился там, а Кубилай-каан был далеко, ему по необходимости пришлось стать на сторону Арик-Бокэ и сражаться с войсками Кубилай-каана ради Арик-Бокэ. После того как Арик-Бокэ пошел войною на Алгу и его разбил, он [Джумукур], под предлогом болезни, отстал от Арика в окрестностях Самарканда, потому что Хулагу-хан не был доволен его противлением Кубилай-каану и известил [его], чтобы он отстранился от службы. Оттуда, присоединившись к Кутуй-хатун, он отправился на служение к отцу и скончался в пути, как об этом будет разъяснено в своем месте. У него были две жены: старшая Нулун-хатун, дочь Бука-Тимура, брата Гуюк-хатун, а другая Джаурчи-хатун, старшая сестра старшей Булуган-хатун. У него было два сына в таком порядке: 1) Джушкаб. Он был от наложницы. После кончины отца он по закону взял [в жены] Джаурчи-хатун. 2) Киншу — от наложницы. У него есть сын Ширемун, он еще в живых. Дочерей же у Джумукура было две. Старшая, Ургудак, от Нулун-хатун, ее отдали за Шадай-гургена, сына Сунджака. Он от нее имеет сына Хабаша и двух дочерей: одна Кунчушкаб, первая жена султана ислама Газан-хана, ‛да продлится навеки его царство’, и другая Туган,[34] родившаяся от наложницы по имени Иль-Кутлуг. Ее взял в жены Ахмед в пору [своего] царства и возложил ей на голову бугтак. Аминь.

Третий сын Хулагу-хана — Юшумут. Мать его была наложницей из ставки Кутуй-хатун, по имени Нокаджин-эгэчи от кости хитайи. У него было три сына в таком порядке: Кара-нокай, Зенбу и Сукей. Зенбу умер в Чагату за месяц до [смерти] Тукитай-хатун. Сукей и Кара-нокай, поскольку они изменили, были казнены.

Четвертый сын Хулагу-хана, Текшин, появился на свет от Кутуй-хатун. Он страдал недугом недержания мочи и долгое время искусные лекари занимались его лечением, но успеха не было, и в конце концов он скончался. После смерти Джумукура он взял [в жены] Нулун-хатун. У него был сын по имени Тобун.[35] От Нулун-хатун он произвел дочь по имени Эсэн[36]. Когда Ургудак умерла, ее[37] отдали за Шадай-гургена. После Шадая ее взял [в жены] его сын Араб, и она у него умерла. Она имела сына по имени [Джуджа[38]].

Пятый сын Хулагу-хана — Тарагай. Он появился на свет в Монголии от наложницы по имени Боракчин из ставки Кутуй-хатун. На пути в Иран в него ударила молния и его не стало. Дети его прибыли сюда с Кутуй-хатун. У него был сын по имени Байду, который после Гейхату-хана несколько месяцев оспаривал царство. Отчет и рассказы о нем будут приведены в своем месте. У него [Байду] был сын Кипчак, он был убит вместе с отцом. Он имеет еще двух других сыновей, одного от некой Шах-Алям, его имя Кипчак[39], и одного от дочери Доладая-эюдэчи — по имени Мухаммед. Имя матери Байду было Каракчин. |A 189b, S 437| У Тарагая была дочь по имени Ашиль, ее отдали за Тук-Тимура, сына Абдаллах-аги, а после его смерти — его брату. Она до сих пор еще жива. Аминь.

Шестой сын Хулагу-хана — Тубшин, родившийся от Нокаджин, матери Юшумута. У него был сын по имени Сати.

Седьмой сын Хулагу-хана — Текудер-Ахмед. Он появился на свет от Кутуй-хатун. Имя его первоначально было Текудер, и он после Абага-хана стал государем. Памятка об его потомках будет приведена в повествовании о нем.

Восьмой сын Хулагу-хана — Аджай. Его мать была наложница по имени Арыкан-эгэчи, дочь Тенгиз-гургена. Находилась она в ставке Кутуй-хатун. Когда Хулагу-хан прибыл в Иранскую землю, он назначил ее во главе ставки Кутуй-хатун. Умерла же она спустя десять дней после [кончины] Хулагу-хана.

У него был сын по имени Ильдар. Он был казнен в Румском крае в начале поры царства государя ислама Газан-хана, ‛да продлится вечно его царство’. Аминь.

Девятый сын Хулагу-хана — Конкуртай. Его мать была наложницей[40]. Имя ее было Эчучэ-эгэчи, [и была она] из ставки Докуз-хатун. Через некоторое время он возложил [ей] на голову бугтак. Он стал очень старым и умер несколько лет тому назад. У этого Конкуртая было шесть сыновей в следующем перечислении и порядке: Эсэн-Тимур, имел сына по имени Пулад; Ильдар, имел сына по имени Ак-Тимур, Черик-Тимур, [об его детях] неизвестно, Таш-Тимур, Ашик-Тимур и Гирей. Эсэн-Тимура называли Харбандэ и рождение его и Ильдара было в одну ночь. Его и его брата Ильдара в пору государя ислама Газан-хана казнили смертию за непокорность, которую они таили в сердцах. Прочие сыновья Гирей, Черик-Тимур и другие умерли в малолетстве.

Десятый сын Хулагу-хана — Йисудер. Его мать была наложницей из ставки Кутуй-хатун. Имя ее было Йишичин [и она была] сестрою ...[41] от кости курлут. У него была дочь, которую отдали за Эсэн-Бука-гургена, сына Нокай-гургена. После его смерти спустя год и два месяца [наложница его] произвела [на свет] сына, которого нарекли Хабашем и приписали Йисудеру.

Одиннадцатый сын Хулагу-хана, Менгу-Тимур, появился на свет от Олджей-хатун. Рождение Менгу-Тимура было в ночь на воскресенье 2 числа месяца шавваля лета 654 хиджры [23 X 1256], соответствующую |A 190а, S 440| ночи 24 числа онунч-месяца года дракона на стоянке ...[42] под знаком созвездия Близнецов, а скончался он в воскресенье 16 числа месяца мухаррама лета 681 [26 IV 1282]. Срок его жизни 26 лет и 2 месяца. У него было три сына в следующем перечислении и порядке: Анбарчи, у него два сына, каждый от другой матери: Эсэн-Тимур и Коничи; Тайджу, у него был сын по имени Пулад, в пору Газан-хана он изменил и был казнен. Тайджу имеет еще другого сына по имени Пулад;[43] Гирей, у него был сын по имени ...,[44] умерший в отрочестве, а сам он скончался в пору Гейхату-хана. Мать этих сыновей звали Алинак-эгэчи. Жен у Менгу-Тимура было три: Олджей-хатун, дочь Бука-Тимура, сестра Олджей-хатун, вторая — Абиш-туркан, дочь фарсского атабека, мать Курдучин, третья — Ноджин-хатун, дочь Дурабай-нойона. Дочерей же у Менгу-Тимура было множество. Одна, старшая, царевна Курдучин, сперва была женою керманского султана Джелаль-ад-дина Союргатмиша, а когда его не стало, ее посватал за себя эмир Саталмиш сын Боралиги. После него ее отдали за сына ее дяди Тогая. [Менгу-Тимур] имел еще дочь по имени ...,[45] ее отдали за эмира Сутая-ахтачи. Еще одну [дочь] по имени Ара-Кутлуг отдали за Тарагай-гургена, а когда он умер, [ее] отдали за Доладая-эюдэчи. Старшей женой Менгу-Тимура была Олджей, а после нее Абиш-хатун, дочь фарсского атабека Са‛да, сына атабека Абу-Бекра, внучка иездского атабека Махмуд-шаха.

Двенадцатый сын Хулагу-хана — Хуладжу. Его мать была наложницей в ставке Докуз-хатун, по имени Иль-эгэчи от кости конкурат. Под конец ей возложили на голову бугтак. [Хуладжу] имел четырех сыновей и трех дочерей в следующем перечислении и порядке: Сулейман, убит[46] после отца; Кучюк, скончался после длительной болезни; Ходжа, скончался; Кутлуг-Бука, тоже умер.[47]

Тринадцатый сын Хулагу-хана — Шибаучи. Он тоже появился на свет от матери Хуладжу, Иль-эгэчи, и умер до кончины [Хулагу-хана][48] в ту же зиму.

Четырнадцатый сын Хулагу-хана — Тогай-Тимур. Мать его была наложницей из ставки Кутуй-хатун [и происходила] от кости …[49] У него два сына в следующем перечислении и порядке: Курумиши, у него пять сыновей; Хаджи, [о детях] неизвестно.

Поскольку то, что известно об именах и происхождении сыновей и внуков Хулагу-хана, было [выше] прослежено со вниманием и изъяснено пером, то теперь, приступив, напишем памятку об его дочерях и зятьях.

|A 190b, S 439| Дочерей у Хулагу-хана было семь в следующем перечислении и порядке:

Первая дочь, Булуган-ага, появилась на свет от Гуюк-хатун. Ее отдали за Джума-гургена сына Джучи из рода татар, брата Нукдан-хатун, матери Гейхату, старшей жены Абага-хана. Джучи прибыл сюда вместе с Хулагу-ханом и был тоже гургеном. Дочь Отачи-нойона имел [в женах] брат Чингиз-хана, ее имя было Чечекен, и она была матерью Джума-гургена.

Вторая дочь, Джемей [?], появилась на свет от Олджей-хатун. После того как сестра ее, Булуган-ага, скончалась, ее отдали вместо нее за Джума-гургена.

Третья дочь, Менглукан, родилась от Олджей-хатун и ее отдали за Чакар-гургена сына Бука-Тимура из рода ойрат. Этот Бука-Тимур прибыл вместе с Хулагу-ханом и был братом Олджей-хатун от матери Гуюк-хатун — Чечекен дочери ...[50] Сын Чакар-гургена был Тарагай-гурген, зять Менгу-Тимура, который бежал и отправился в Сирию.

Четвертая дочь — Тудугеч. Ее мать была наложницей из ставки Докуз-хатун по имени ...[51] Ее [Тудугеч] отдали за Тенгиз-гургена из рода ойрат, который раньше имел [женою] дочь Гуюк-хана по имени ...,[52] которая умерла. Когда Тенгиз-гурген скончался, ее [Тудугеч] посватал за себя его сын Суламиш, а ныне ее посватал за себя внук Тенгиза — Чечек-гурген.

Пятая дочь, Тарагай, появилась на свет от Арыкан[53]-эгэчи. Ее отдали за Муса-гургена из рода конкурат, дочернего внука Чингиз-хана, сына … Имя его было Тога-Тимур, [но] ученый муж, который был его наставником, назвал его Мусой. Он был братом Мертей-хатун.

Шестая дочь, Кутлукан, появилась на свет от Менгли-Кач-эгэчи. Ее отдали за Йису-Бука-гургена, сына Урукту-нойона из рода дурбан. Когда его не стало, ее взял [в жены] его сын Тугел. Аминь.

Седьмая дочь, Баба, произошла на свет от Олджей-хатун. Ее отдали за Легзи-гургена сына эмира Аргун-аги из рода ойрат. Аргун-ага же до Хулагу-хана прибыл в сие царство в должности битикчия по указу Менгу-каана.

О всех этих хатунах, сыновьях, дочерях и зятьях, быть может, опять понадобится говорить и подробнее на них ссылаться, однако же вкратце [сведения о них] таковы, как написано. Родословная таблица упомянутых потомков, кроме тех, что были государями и [указаны] особо, такова, как начертана.[54] Аминь.

События, предшествовавшие его восшествию на ханский престол

Когда Менгу-хан в местности Каракорум и Келурен, что являются[55] юртом и столицей Чингиз-хана, после съезда всех родичей и эмиров и с согласия большинства воссел на престол, [он], покончив с судом и расправою, обратился к управлению и устройству государственных дел, отправил в [разные] стороны и к границам часть дружин и, по удовлетворении ходатайств и прошений, дал разрешение удалиться челобитчикам и домогавшимся занятия должностей из турок и тазиков,[56] которые собрались из ближних и дальних мест, как [об этом] упомянуто в повествовании о нем. Байджу-нойона от кости йисут с огромным войском он отправил для защиты иранских владений. По прибытии сюда он [Байджу] послал гонца и жаловался на еретиков и на багдадского халифа.

В ту пору на служение к его величеству явился покойный главный казий Шамс-ад-дин Казвини. Однажды, надев на себя кольчугу, он показал [ее] каану и промолвил: «Я-де из страха перед еретиками постоянно ношу под одеждой эту кольчугу». И он доложил кое-что о захвате ими власти и их засилье. Каан в природных свойствах брата своего Хулагу-хана усматривал державные признаки, а в предприятиях его узнавал обычаи завоевателя. Он рассуждал [про себя]: «Поскольку есть некоторые страны такие, которые завоеваны и покорены в пору Чингиз-хана, а некоторые все еще не избавлены от неприятеля, площадь же мира имеет беспредельный простор, то он предоставит каждому из своих братьев по краю государства, дабы они покорили его совсем и обороняли, а сам он [каан] будет сидеть посредине владений, в старинных юртах; свободный от забот, полагаясь [на них] и будет проводить век в душевном благоденствии и творить правосудие. Некоторые же неприятельские владения, что поблизости, он завоюет и вызволит [сам] войсками, которые находятся окрест столицы».

Окончив размышление, [Менгу-каан] назначил своего брата Кубилай-каана в области восточных владений Хитай, Мачин, Карачанак, Тангут, Тибет, Джурджэ, Солонга, Гаоли и в часть Хиндустана, смежную с Хитаем и Мачином, а Хулагу-хана определил в западные области Иранской земли, Сирию, Миср, Рум и Армению, чтобы оба они с ратями, которые у них имелись, были бы его правым и левым крылом.

После большого курултая он послал Кубилай-каана в пределы Хитая и в упомянутые края и назначил для него войска, а Хулагу-хана, с согласия всех родичей, нарядил в Иранскую землю и во владения, что были поименованы выше, и постановил, чтобы войско, которое с Байджу и Чурмагуном раньше посылали для [несения службы] тама,[57] стояло бы в Иранской земле, а войско, которое также посылали для [несения службы] тама в Кашмир и Индию с Даир-бахадуром, все принадлежало бы Хулагу-хану. Теми дружинами, которые были у Даир-нойона, после того как он умер, ведал ...,[58] за ним ...,[59] а затем [их] передали Сали-нойону из рода татар. Он захватил Кашмир и вывел [оттуда] несколько тысяч пленников. Все те дружины, которые были с Сали-нойоном, ныне, где бы они ни находились, все, по праву наследства, составляют инджу государя ислама Газан-хана. Сверх этих войск, определили, чтобы из всех дружин Чингиз-хана, которые поделили между |A 192b, S 443| сыновьями, братьями и племянниками [его], на каждые десять человек выделили бы по два человека, не вошедших в счет, и передали в качестве инджу Хулагу-хану, чтобы они отправились вместе с ним и служили бы здесь. В силу этого все, назначив [людей] из своих сыновей, родичей и нукеров, отправили их вместе с войском на службу Хулагу-хану. По этой причине в этом царстве всегда были и есть эмиры из ханского рода и из родственников каждого из эмиров Чингиз-хана. Каждого [из них] назначили на наследственное поприще и дело.

Когда это назначение было сделано, [Менгу-каан] послал в Хитай гонцов, чтобы доставили тысячу китайцев камнеметчиков, огнеметчиков и арбалетчиков.[60] Вперед выслали гонцов, чтобы они на протяжении принятого в расчет перехода войск Хулагу-хана от начала Каракорума до берегов Джейхуна объявили заповедниками все луговья и пастбища и навели прочные мосты на глубоких протоках и реках. Было повелено, чтобы Байджу-нойон и дружины, которые до этого прибыли с Чурмагуном, отправились в Рум и со всех владений на каждого человека приготовили бы для довольствия войск по одному тагару муки и бурдюку вина. Затем царевичи и нойоны, которые были наряжены, с ратными тысячами и сотнями двинулись в поход. Вперед отправили головным отрядом Китбука-нойона, из рода найман, имевшего чин баурчия, с двенадцатью тысячами человек, и он поспешно устремился вперед. Пришедши в Хорасан, он, поджидая державные знамена, занялся завоеванием области Кухистан.

Когда подготовка пути Хулагу-хана пришла к концу, он, по обычаю и обряду прощания, устроил в своих ставках пиршества, а младший брат Арик-Бокэ и прочие царевичи, вместе согласившись, точно так же весною устроили пиршества в Каракоруме и исполнили обряды торжества и разного рода потех. Менгу-каан, из братского участия, дал Хулагу-хану наставления и сказал: «Тебе-де с превеликим войском, с бесчисленной ратью надобно через окраинную область Туран пойти на страну Иран.

Держись обычаев и закона Чингизханова в больших делах и мелочах. От Джейхуна Амуйского и до дальних стран Мисра оказывай ласку и отличай милостями и дарами всякого, кто послушается и покорится твоим повелениям и запретам, а того, кто упорствует и подымает голову, повергни в пустыню насилия и унижения вместе с женами, чадами, домочадцами и родичами и разрушь крепости и замки, от Кухистана и Хорасана начиная.

Покончив с этими местами, приготовься итти на Ирак и убери с пути курдов и луров, которые постоянно бесчинствуют на дорогах. Ежели халиф багдадский соберется служить и слушаться, не обижай его никоим образом, а ежели он возгордится и сердце и язык не приведет в согласие [с нами], то и его присовокупи к прочим [врагам]. Надобно еще, чтобы ты во всех делах делал своим руководителем и наставником проницательный разум и веское мнение. При всех обстоятельствах будь бдителен и благоразумен. Избавь ра’иятов от непомерных повинностей и поставок продовольствия[61] и дай им благоденствие. Опустошенные земли вновь приведи в цветущее состояние, завоюй вражеские владения силою великого господа, дабы приумножились ваши летние и зимние становища, и во всех случаях совещайся и советуйся с Докуз-хатун».

Хотя в мыслях у Менгу-каана и представлялось и закрепилось, что Хулагу-хан с дружинами, которые ему даны, постоянно будет править и властвовать во владениях Иранской земли и царство это будет передано ему и утвердится за ним и его славным родом, как оно и есть, все же для вида сказал: «Когда ты свершишь эти важные дела, |A 193а, S 446| возращайся в свое коренное становище». Покончив с наставлениями в завещаниями, он послал Хулагу-хану и его женам и детям в отдельности богатые дары деньгами, одеждами и лошадьми и, обласкав, одарил почетными халатами всех нойонов и эмиров, которые шли с ним в поход. Из царевичей он в сообществе с ним отправил младшего брата, Сонтай-огула.

В конце года быка, выпавшего на месяц зи-л-хиджджэ лета 650 [II 1253], Хулагу-хан прибыл к своим ставкам и осенью года барса, выпавшей на месяц зи-л-джджэ лета 651 [I-II (sic!) 1254], согласно указу брата, оставив на месте обозы, направился с многочисленным войском в эти края. Окрестные эмиры, приготовив таргу, предлагали его на местах стоянок и очищали от больших камней и мусора протяжение пути, по которому был рассчитан переход его войска, а на переправах через реки и большие протоки они приготовили суда. Царевичи и эмиры, которые отовсюду с дружинами были назначены итти в Иран, сопровождая и служа Хулагу-хану, занялись каждый устройством войска и приведением его в готовность. Имена их подробно перечисляются [ниже] ...[62]

Между тем Хулагу-хан со старшими женами своими Докуз-хатун и Олджей-хатун, старшими сыновьями Абага-ханом, Юшумутом и ...,[63] отправились в путь, и они двигались от привала к привалу. Когда они прибыли в окрестности Алмалыка, навстречу выехала Ургана-хатун, устроила непрерывные пиршества и поднесла достойные дары.

Когда державные знамена миновали те места, сахиб Туркестана и Мавераннахра эмир Мас‛уд-бек и тамошние эмиры поднялись на служение. В месяцах лета 652 [1254] летовали в тех краях, а в месяце ша‛бане лета 653 [IX 1255] расположились у Самарканда на луговье Кани-гиль. Мас‛уд-бек разбил там тканый золотом по золоту шатер и около сорока дней на этой стоянке непрерывно предавались питью. В те дни, под влиянием злого рока, скончался царевич Сонтай. На той же остановке был осчастливлен честью встречи раньше других меликов Ирана мелик Шамс-ад-дин Курт и отличен разного рода милостями и пожалованиями. Выступив оттуда, шли не останавливаясь до берегов Кеша. На этой стоянке явился эмир Аргун-ага со всеми вельможами хорасанскими, знатью и садрами, и они изъявили покорность и поднесли дары. На этой стоянке простояли в течение одного месяца.

Падишахам и султанам Иранской земли были посланы ярлыки такого содержания: «Мы идем согласно ярлыку каана с намерением уничтожить крепости еретиков и изгнать эту братию. Ежели вы, прибыв своей особою, окажете помощь и поддержку войском, оружием и припасами, [ваши] владения, дружины и жилища останутся вам и усердие ваше будет одобрено. Ежели же вы в исполнении указа допустите нерадивость и пренебрежете [им], то, когда силою всевышнего господа мы покончим с их [еретиков] делом, мы, не слушая извинений, обратимся на вас, и с вашими владениями и жилищами случится то же, что с [домами] их».

По этому важному делу отправили быстроходных гонцов[64]. Когда весть о прибытии покоряющих мир знамен распространилась по сторонам, султаны и мелики каждого владения из владений Ирана направились на служение к его высочеству. Из Рума прибыли на служение к его высочеству султаны Изз-ад-дин и Рукн-ад-дин, из Фарса — атабек Са‛д, сын атабека Музаффар-ад-дина, а из Ирака, Хорасана, Азербайджана, Аррана, Ширвана и Грузии — мелики, садры и знать, все с подобающими дарами.

После того как, согласно указу, остановили все суда и лодки корабельщиков и соорудили мост, двинулись для переправы через Джейхун. Первого числа месяца зи-л-хиджджэ 653 года [1 I 1256] [Хулагу-хан] с победоносным войском перешел Джейхун и, пожаловав ту братию [корабельщиков], простил им пошлину,[65] которую взимали с судов, и обычай этот отверг. Когда он переправился, то для развлечения отправился |A 193b, S 447| на прогулку к реке. Внезапно из зарослей показались лесные тигры. Он повелел, чтобы всадники, став кругом, устроили облаву. Так как кони пугались тигров, то сели верхом на взъяренных верблюдов и добыли десять тигров. На другой день, выступив оттуда, расположились на луговьях Шабургана с намерением там долго не задерживаться. Был праздник жертвоприношения.[66] Внезапно пошел снег и поднялась метель. Снег падал непрерывно семь суток и от сильной стужи погибло множество животных. Хулагу-хан ту зиму провел там и все время предавался забавам, веселью, удовольствиям и пиршествам. Весною [эмир] Аргун-ага приказал изготовить царский приемный шатер из расписного тканого золотом по золоту шелка, прекрасный жилой шатер со всеми службами, соответствующий чертогам такого государя, так что при перевозке и при перемене [места] он был удивительно легок, и к ним подобающий шатер для собраний, и в нем золотую и серебряную утварь, усыпанную драгоценными камнями. Однажды, в очень счастливый день, их воздвигли и устроили собрание с многообразным великолепием. Хулагу-хан все это одобрил. В добрый час, под счастливой звездою, он воссел на престол счастья и подушку могущества. Хатуны, царевичи и эмиры, которые состояли при нем; государственные мужи, сановники, мелики и хакимы, собравшиеся со [всех] сторон, все выполнили обряды и обычаи.

После того как покончили с пиршествами, эмир Аргун-ага, согласно повелению, направился на служение к каану. Сына своего, мелика Гирея, битикчия Ахмеда и сахиба Ала-ад-дина Ата-мелика из Джувейна он, приставив к управе дел иранских владений, оставил на служении у Хулагу-хана, чтобы они состояли при его высочестве и вершили важные дела до его приезда. Аминь.

|A 194а, S 448| Рассказ о походе Китбука-нойона на крепости еретиков с передовой ратью Хулагу-хана, приступе его к завоеванию их, убиении Ала-ад-дина и восшествии Хуршаха на место своего отца

Китбука-нойон в месяце джумада-л-ахыре лета 650 [VIII 1252] от Менгу-каана отправился в поход с передовой ратью Хулагу-хана на крепости еретиков. В начале месяца мухаррама лета 651 [III 1253] он, переправившись через реку, приступил к набегам в области Кухистан. Он завоевал некоторую часть этой области и оттуда с пятью тысячами конных и пеших подступил к Гирдекуху. В месяце раби‛-ал-авваль [6]51 года [V 1253] он приказал, чтобы вокруг крепости вырыли ров, а вдоль него набросали прочный вал. За этим валом войско оцепило [крепость] кругом. Позади войска возвели еще очень высокий вал и вырыли еще очень глубокий ров, дабы войско посредине оставалось в безопасности, а [враги] не могли бы сообщаться на сторону. [Китбука] оставил там Бури, [а сам] пошел к крепости Михрин, осадил [ее] и расставил камнеметы[67]. 8 числа месяца джумада-л-ахыре того же года он подошел к Шахдизу, многих перебил и повернул обратно. Меркитай с дружиною отправился в области Тарум и Рудбар, произвел опустошения, а оттуда подступил к Мансурийе и Улухнишину и восемнадцать дней учинял резню. 9 числа месяца шавваля лета 651 [2 XII 1253] из Гирдекуха произвели ночную вылазку, прорвали кольцо оцепления и перебили сто человек монголов. Эмир Бури, который был их предводителем, умер. Китбука-нойон снова сделал набег на Кухистан, угнал стада Туна, Туршиза и Зиркуха и, произведя резню и грабеж, увел пленных. 10 числа месяца джумада-л-уля упомянутого года заняли Тун и Туршиз, а в начале месяца ша‛бана взяли Диз-и Михрин и 27[68] числа месяца рамазана Диз-и Кемали.

Из Гирдекуха известили Ала-ад-дина Мухаммеда, который был государем еретиков, что в крепости вспыхнула холера, большая часть бойцов умерла и что вскоре крепость падет. На помощь жителям Гирдекуха послали Мубариз-ад-дина Али Турана и Шуджа-ад-дина Хасана Астрабади со ста десятью славными ратными борцами за веру и с каждым по два мана хенны и по три мана соли, потому что в крепости соли больше не оставалось. Хотя в книгах не встречается, что хенна предохраняет от холеры, однако там, по случаю выдачи замуж дочери одного эмира, ей омыли руки и ноги, покрасив хенной, а так как вода была дорога для жизни, то многие эту воду пили и никто из них не умер. [По этой причине[69]] они умудрились опытом и затребовали хенны. Между тем, эти сто десять человек так ударили на осаждавших и так проскочили, что никому не причинилось вреда, кроме одного, который упал в ров и вывихнул ногу. Его взяли на плечи и унесли в крепость. Дело Гирдекуха снова окрепло. Ночью в среду последнего числа месяца зи-л-кадэ лета 653 [31 XII 1255] Хасан Мазандерани, хаджиб Ала-ад-дина, по совету Хуршаха, его [Ала-ад-дина] сына, в местности Ширкух, ночью, когда тот пьяный спал, ударил его секирой и убил. На место отца посадили на престол Хуршаха. В убийстве Ала-ад-дина заподозрили несколько лиц. Хуршах не мог положиться на Хасана Мазандерани, хотя тот и убил по его совету его отца, написал ему письмо и отдал одному фидайи, чтобы тот отнес к нему. Когда [Хасан Мазандерани] стал его читать, он сразил его и убил. Хуршах объявил [это] и сказал так: «За то-де, что он убил моего отца, я убил его». И он приказал, чтобы на площади сожгли его сыновей. В воскресенье 26 числа месяца зи-л-хиджджэ [26 I], после трехдневной битвы, взяли Диз-и Шаль.

Рассказ о прибытии на служение к Хулагу-хану Насир-ад-дина кухистанского мухташама, в сопровождении мелика Шамс-ад-дина Курта, который ездил к нему послом

|A 194b, S 447| Хулагу-хан послал[70] Шамс-ад-дина Курта послом в крепость Сер-и Тахт к мухташаму Насир-ад-дину, а он в ту пору был уже стар и немощен. Он исполнил указ и в сопровождении мелика Шамс-ад-дина 17 числа месяца джумада-л-уля [24 VI 1255] с разного рода дарами и подношениями явился на служение к его высочеству и был осчастливлен честью поцеловать прах. Царское благоволение оказало ему милость принятием подношений. [Хулагу-хан сказал:] «Раз ты, сжалившись над женами и детьми, сдался,[71] то отчего же ты не вывел жителей крепости?». Он ответил: «У них государем Хуршах, они его слушаются». Хулагу-хан дал ему ярлык и пайзу и послал его на должность хакима в город Тун и в месяце сафаре лета 655 [II-III 1257] он скончался. Хулагу-хан оттуда двинулся вперед от привала к привалу.

Когда он дошел до пределов Завэ и Хафа, с ним приключилось легкое недомогание. Он назначил Коке-Элькэя и Китбука-нойона с другими эмирами на завоевание остальных их [исмаилитов] владений. Когда они достигли границ Кухистана, бродяги[72] оказали небольшое сопротивление, однако через неделю времени [монголы] все заняли и стены обрушили. Произведя резню и грабеж, увели пленных. 7 числа месяца раби‛-ал-ахыра [16 V] подошли к городу Туну и, установив камнеметы, сразились. 19 числа заняли шахристан, перебили всех, кроме ремесленников, и с победой и славою явились на служение к Хулагу-хану и направились к Тусу. Аминь.

Рассказ о прибытии Хулагу-хана в Тус и пределы Кучана,[73] приказе о возобновлении благоустройства, походе на Дамган, разрушении Аламута и Люмбесера[74] и изъявлении покорности Хуршахом

Когда Хулагу-хан прибыл в Тус, то в саду, устроенном Аргун-агой, разбили шатер из дорогой ткани, который согласно указу каана изготовили для Хулагу-хана, и он в том саду расположился. Оттуда перешли в сад Мансурийе, который Аргун-ага после полного разрушения приказал привести в благоустроенный вид. Жены эмира Аргуна и ходжа Изз-ад-дин Тахир там поднесли таргу. На другой день подались на луговья Радкана и ради прелестной и здоровой местности простояли там несколько времени. Из Мерва, Языра, Дехистана и других областей обильно доставили вина и продовольствия. Затем перешли в Хабушан, который монголы называют Кучаном. Эта касабэ, с начала прибытия монгольского войска, оставалась заброшенной и покинутой. Хулагу-хан повелел возобновить ее благоустройство и определил на это денег из казны, чтобы не нужно было отягощать ра’иятов. И [вновь] потекли оросительные протоки и [там] построили карханэ. Около соборной мечети устроили сад, а Сейф-ад-дин-ага, бывший везиром и мудаббиром, отпустил денег, чтобы соборную мечеть благоустроили. [Хулагу-хан] приказал эмирам и придворной знати, чтобы каждый из них соответственно своему значению, должности и имущественному состоянию, построил [себе] там жилище. [Затем] он оттуда уехал.

29 числа месяца джумада-л-ахыра [5 VIII] Бек-Тимур-корчи, Захир-ад-дин, сипахсалар-битикчи и Шах-эмир, которых [Хулагу-хан] посылал к Хуршаху, государю еретиков, объявив [ему] постановление указа, вернулись обратно. В тот же день войско подошло к крепостям еретиков и начало наступление. 10 дня месяца ша‛бана [6]54 года [2 IX 1256] [Хулагу-хан] дошел до Харакана и Бистама и послал гератского воеводу[75] Меркитая с Беклемишем послами к Рукн-ад-дину Хуршаху и приказал его устрашить и приневолить, пригрозить ему и сделать посулы. В ту пору счастливый мовлана ходжа Насир-ад-дин Туси, совершеннейший и разумнейший [человек] мира, и многие великие лекари Раис-ад-довлэ, Муваффик-ад-довлэ и их сыновья, попавшие не по [своей] воле в это царство, воочию убедились, что поведение и деяния Хуршаха беспорядочны и что в присущих ему свойствах заложены гнет и насилие и что в нем явны признаки безумия. Сердца их преисполнились огорчением и отвращением к службе еретикам, а склонность к приверженности к Хулагу-хану [становилась у них] все сильнее, да и раньше они об этом мечтали. Они постоянно тайно совещались друг с другом о том, как то царство наилучшим образом и наилегчайшим путем могло бы быть им [Хулагу-ханом] завоевано. Очень многие из чужаков и |A 195а, S 450| мусульман примкнули к ним, и в этом деле все были единодушны. По этой причине они старались побудить Хуршаха к покорности и послушанию и устрашали [его]. Он тоже выразил согласие на это дело и, оценив приезд послов, отправил на служение к Хулагу-хану своего младшего брата Шаханшаха и ходжу Асиль-ад-дина Зузани с толпою сановников своего царства. За изъявление покорности государь повелел оказать им почести и уважение. В другой раз он назначил гонцов, дабы они с Садр-ад-дином, Захир-ад-дином, Тулек[76]-бахадуром, Бахши и Мазуком отправились послами к Хуршаху, чтобы он, если покорился, разрушил крепость и явился самолично. Хуршах ответил: «Ежели отец мой оказывал неповиновение, то я повинуюсь». Он частично разрушил несколько крепостей, как то Меймундиз, Аламут и Люмбесер и стал сносить зубцы башен, снимать ворота и срывать крепостные стены и валы. Для выхода [из крепости] он попросил отсрочки на год. Так как Хулагу-хан посчитал, что для него [Хуршаха] пришла уже пора печального конца и что от хождения гонцов никакого предостережения для него не получается, то он 10 числа месяца ша‛бана 654 года [2 IX 1256] выступил из Бистама и направился к его городам и крепостям. Он повелел, чтобы войска, которые были в Ираке и в других краях, изготовились [к походу]. На правом крыле из Мазандерана двинулись Бука-Тимур и Коке-Элькэй, на левом крыле из Хара и Семнана — Негудер-огул и Китбука-нойон, а в средней рати, которую монголы называют кул — Хулагу-хан с одним туманом славных богатырей.

И опять он вперед послал гонцов: «Поход-де решен. Ежели Хуршах, невзирая на преступления, встретит нас, как подобает слуге, то мы посмотрим на его грехи взором прощения».

Когда покоряющие мир знамена со славою миновали Фирузкух, гонцы вернулись обратно в сопровождении везира Кейкубада. Он с готовностью согласился [от лица Хуршаха] на разрушение крепостей, умолял, чтобы выход Хуршаха отложили на год, чтобы оставили в целости Аламут и Люмбесер, которые являются старинными жилищами [исмаилитов], а прочие крепости были бы сданы и [обещал], что всему, что будет повелено, он будет послушен и покорен. Он послал грамоту, чтобы мухташамы Гирдекуха и Кухистана явились на служение и полагал, что таким образом можно отразить божественное предопределение.

Когда [Хулагу-хан] повел покоряющие мир знамена в области Лар и Демавенд, он послал в Гирдекух Шамс-ад-дина Гилеки, чтобы тот склонил на службу тамошнего предводителя, а [сам] направился в Касран[77]. Осадили Шахдиз, который случился по дороге, и через три дня его взяли. Еще раз послали гонцов, чтобы Хуршах явился. Тот отпустил гонцов обратно, согласился послать своего сына с тремя стами местных жителей[78] и срыть все крепости. Хулагу-хан пребывал в Аббасабаде Рейском и ожидал. [Хуршах] 17 числа месяца рамазана [6]54 года [8 X 1256] прислал [своего] сына 7-8 лет, рожденного одной наложницей, в сопровождении послов и толпы вельмож и сановников. Хулагу-хан его приласкал и позволил вернуться обратно, так как он-де еще мал. «Ежели же Рукн-ад-дин сможет приехать [только] позднее, то пусть пришлет другого брата, дабы Шаханшах, который уже несколько лет как [при мне], вернулся обратно». Рукн-ад-дин 5 числа месяца шавваля отправил на служение другого брата, Шираншаха, и ходжу Асиль-ад-дина Зузани с тремя стами человек. В окрестностях Рея они имели честь явиться на служение. 9 числа месяца шавваля они вернулись обратно с ярлыком такого содержания: «Вследствие изъявления покорности и послушания мы простили преступления отца и его приверженцев, самим же Рукн-ад-дином, за время пока он сидит на месте отца, никаких проступков совершено не было. Пусть он разрушит крепости и во всяком случае будет уверен, что я его не трону». Было повелено, чтобы войска, которые располагались кругом, двинулись в охват и обрушились на них внезапно со всех сторон. Со стороны Эспидара подошли Бука-Тимур и Коке-Элькэ. Хуршах прислал им известие: «Раз-де мы покорились и заняты разрушением крепостей, то какова же причина, вашего прихода?». Они ответили: «Поскольку между обеими сторонами проторен путь единодушия, то мы пришли на пастбища».

10 числа месяца шавваля лета [6]54 [31 X 1256] Хулагу-хан из Пишкеллэ отправился по дороге на Таликан и, наступая, достиг границ их владения. Если бы в ту ночь не было большого дождя, Хуршах |A 195b, S 459| был бы схвачен под крепостью. 18 числа месяца шавваля раскрыли достающий до неба зонт[79] в местности, которая находится напротив Меймундиза с северной стороны. На другой день [Хулагу-хан] для наблюдения и ознакомления с полем битвы объехал вокруг крепости и высматривал ее внутреннее и внешнее устройство. На следующий день со всех сторон к крепости подошли войска в таком громадном числе, что не укладывается в описание, и оцепили кругом крепость, что составляет почти шесть фарсангов. Так как из-за неприступности взять крепость было невозможно, [Хулагу-хан] держал совет с царевичами и эмирами: осадить ли [крепость] или вернуться, оставаться ли или дожидаться до следующего года. Они говорили: «Сейчас зима, кони отощали.[80] Продовольствие приходится добывать от самой Армении до пределов Кермана, лучше повернуть назад». Бука-Тимур, Сейф-ад-дин-битикчи и эмир Китбука стояли за осаду. Хулагу-хан снова послал гонцов и соизволил и ласково и сурово сказать: «Ежели [Хуршах] сдастся, то это будет поводом [к сохранению] жизни многим немощным и бедным, а ежели он через пять дней не явится на служение, то пусть укрепляет крепости и готовится к войне». Хуршах посоветовался с эмирами и сановниками царства. Каждый по своему разумению держал слово, и он был ошеломлен. Когда он понял, что у него нет силы сопротивляться, он сначала послал с дарами и несметными сокровищами другого брата, Ираншаха, со своим сыном по имени Таркия[81] в сопровождении ходжи Насир-ад-дина, ‛да сделает господь благоуханным его прах’, и ходжи Асиль-ад-дина Зузани с множеством везиров, сановников, должностных лиц и войсковых старшин. В пятницу 27 числа месяца шавваля они прибыли на служение. Их расположили отдельно и расспросили.

В воскресенье, 1 числа месяца зи-л-ка’дэ лета 654 [20 XI 1256], Хуршах по совету сановников царства самолично в сопровождении ходжи мира Насир-ад-дина Туси, ходжи Асиль-ад-дина Зузани, везира Муаййид-ад-дина и сыновей Раис-ад-довлэ и Муваффик-ад-довлэ вышел из крепости, распростился с двухсотлетним жилищем и удостоился чести лобызания [праха] ног его высочества.

Ходжа Насир-ад-дин по этому поводу изрек та’рих:

Когда Хулагу-хан увидел Хуршаха, он понял, что [тот] юн, неопытен и неразумен. Он обласкал его и обнадежил посулами. Он [Хуршах] отправил Садр-ад-дина, чтобы тот сдал все полные оружием и запасами замки и крепости, которыми отцы и деды завладели в беге времен в Кухистане, Рудбаре и Кумисе. Число их доходило до ста. Кутувалов сняли и все [крепости] разрушили, кроме Гирдекуха и Люмбесера, потому что родичи и приверженцы его [Хуршаха] держали Люмбесер еще с год. Затем вспыхнула холера, многие умерли, а оставшиеся [в живых] сдались и были присоединены к прочим. Гирдекух же они держали около двадцати лет и в конце концов в пору Абага-хана сдались и были перебиты, а [крепость] завоевана.

В общем Хуршах вывел из Меймундиза всех [своих] приверженцев и представил все унаследованные и приобретенные ценности и сокровища, хотя они сравнительно и не были столь велики, как о них говорили. Государь их роздал эмирам и воинам. Оттуда покоряющие мир знамена подошли к Аламуту. [Хулагу-хан] послал к крепости Рукн-ад-дина,[82] чтобы тот вывел их [исмаилитов], [но] верховный воевода[83] заупрямился. Хулагу-хан задержал Булгая для окружения и три дня нападали и притворно отступали. Затем он послал им ярлык о пощаде. В субботу,[84] 26[85] числа месяца зи-л-ка’дэ [6]54 года, [15 XII 1256], [воевода] вышел и сдал крепость. Монголы поднялись наверх, разбили камнеметы и снесли ворота. Жители попросили три дня срока для перевозки пожитков. На четвертый день явились воины и учинили грабеж. Хулагу-хан поднялся наверх для осмотра Аламута и от величия той горы прикусил зубами палец изумления.[86] После осмотра он спустился вниз, отбыл |A 196а, S 452| оттуда и расположился в окрестностях Люмбесера, где была зимняя стоянка. Через несколько дней он оставил для осады ее Даир-Букая с дружиною и 16 числа месяца зи-л-хиджджэ лета [6]54 [4 I 1257] повернул обратно. В понедельник 25[87] числа упомянутого месяца он для встречи нового года[88] остановился в большой ставке в семи фарсангах от Казвина. Праздновали одну неделю. Он обласкал царевичей и эмиров и пожаловал им почетные халаты.

Когда выяснилось и оправдалось прямодушие и происхождение из города Хамадана ходжи Насир-ад-дина Туси и сыновей Раис-ад-довлэ и Муваффик-ад-довлэ, которые были великими почтенными врачами, [Хулагу-хан] всем им оказал милости, обласкал и дал перевозочные средства,[89] чтобы они вывезли оттуда все свои семьи, родичей и домочадцев со всеми подначальными людьми, слугами, челядью и последователями и поставили бы их на службу его высочеству. До сих пор они и их дети постоянно состояли и состоят на службе и [являются] приближенными его высочества Хулагу-хана и его славного рода.

В четверг 10 числа месяца мухаррама 655[90] года [28 I 1257] [Хулагу-хан] дал Хуршаху ярлык и пайзу, подарил ему почетную одежду и пожаловал ему [в жены] монгольскую девушку. Его [Хуршаха] обоз с челядью и вьючным скотом поселили в Казвине. Он послал с гонцами[91] двух-трех человек в сирийские крепости, чтобы, когда туда прибудут державные знамена, [крепости бы] сдали. После того как Хуршах покончил со свадьбой, Хулагу-хан, поскольку тот заключил договор, пощадив его, не хотел нарушать договора и покушаться на него. До тех пор пока множество принадлежавших им [исмаилитам] в Сирийском краю крепостей не сдались по его [Хуршаха] слову, [Хулагу-хан] некоторое время содержал его в почете и ласке, а то пришлось бы их завоевывать годами. Затем он отправил его на служение к каану. О смерти его рассказы различны. Подлинно то, что когда до каана дошло известие, что едет Хуршах, он соизволил сказать: «Зачем его везут и понапрасну утомляют улаг»? — и послал гонцов, чтобы его по дороге |A 196b, S 451| убили. А в здешнем краю, после того как Хуршаха отправили, всех его родичей и приверженцев, от женщин и мужчин до младенцев в колыбели, перебили между Абхаром и Казвином, так что от них не осталось ни следа. Время господства исмаилитов в здешнем краю продолжалось сто семьдесят семь лет с начала [своего в] 477 году [1084/85], на что намекает слово Аламут, и до конца — 1 числа месяца зи-л-ка’дэ лета 654 [20 XI 1256]. Число их правителей — семь, в следующем перечислении и порядке: 1) Хасан ибн Али ибн Мухаммед ас-Саббах ал-Химьяри. 2) Кия Бузург-Умид.[92] Он и Хасан оба были дā’и. 3) Мухаммед [сын] Бузург-Умида, который известен под [прозванием] Ала зикрихи-с-салям.[93] 4) Хасан сын Мухаммеда, [сына] Бузург-Умида. 5) Джелаль-ад-дин Хасан сын Мухаммеда. Его также называли Хасан Нов мусульман.[94] 6) Ала-ад-дин Мухаммед сын Хасана, сына Мухаммеда. 7) Рукн-ад-дин Хуршах сын Ала-ад-дина, на котором могущество пресеклось.

Завоевание тех крепостей и мест есть неопровержимое доказательство изобилия счастья и могущества Менгу-каана и его брата Хулагу-хана, поскольку такое великое дело совершилось с легкостью в короткий срок. Если бы не влияние этого счастья, то покоренные области полностью пошли бы на сладкие закуски да вино.

Вот и конец рассказам, которые упоминались о завоевании городов еретиков.

Рассказ о походе Хулагу-хана на Хамадан[95] после завоевания крепостей еретиков, прибытии Байджу-нойона из Рума, привлечении его к ответу Хулагу-ханом и обратной отсылке его в Рум для полного завоевания

Когда Хулагу-хан покончил с завоеванием городов и крепостей еретиков, он в месяце раби’-ал-авваль лета 655 [III-IV 1257] из окрестностей Казвина направился в Хамадан, а из пределов Азербайджана прибыл Байджу-нойон. Хулагу-хан гневался на него. Он прикрикнул на него и сказал: «Чурмагун-нойон помер. Ты на его месте что сотворил в Иранской земле? Какую рать разбил, каких врагов ты покорил, кроме того, что пугаешь монгольское войско великолепием и величием халифа». Он преклонил колена и доложил: «Моей-де вины нет. То, что было в силах, мною исполнено: от самого Рея и до пределов Рума и Сирии я [все] уладил, кроме дела Багдада, потому что вести рать в те края невозможно из-за множества тамошнего народа, обилия войск, оружия и снаряжения и трудных дорог, что предстояли бы. В остальном воля государя, всему, что он прикажет, я покорно повинуюсь».

По этой причине огонь гнева [Хулагу-хана] утих, и он сказал: «Надобно тебе пойти и отвоевать те владения до берегов Западного моря из рук потомков франков[96] и ...[97]». Байджу-нойон тотчас же повернул обратно и повел войско в Румский край. В ту пору султан румский Гияс-ад-дин Кейхосров сын Ала-ад-дина, дал Байджу-нойону сражение в местности Косэ-даг и был разбит. Байджу занял весь Рум и производил грабежи и убийства. Хулагу-хан с царевичами Кули, Булгаем и Тутаром и старшими эмирами Бука-Тимуром, Кудусуном, Ката, Сунджаком и Коке-Элькэем расположился в хамаданской степи, близ ...,[98] которое |A 197а, S 452| есть пастбище ...[99] и занялся устройством и вооружением войска. Аминь.

Рассказ о появлении усобицы в Багдаде, возникновении неприязни между даватдаром и везиром и начале невзгод багдадского халифа

В 654 году [1256], в конце лета, произошло великое наводнение и город Багдад был затоплен, так что нижние[100] ярусы тамошних зданий погрузились в воду и стали невидимы. В течение пятидесяти дней это наводнение нарастало, а затем стало убывать. Половина уездов Ирака была опустошена и до сих пор еще муста‛симский потоп на устах народа. Во время этого события городские подонки и сволочь, бездельники и бродяги[101] протянули руку насилия и власти и каждый день убивали народ. Муджахид-ад-дин Эйбек, даватдар, склонил к себе бродяг и бездельников и в короткое время приобрел большую силу. Когда он окреп и увидел халифа Муста‛сима нерешительным, нерассудительным и простодушным, он посоветовался с некоторыми сановниками, как бы его свергнуть и на его место посадить другого из рода [тех] же Аббасидов. Везир Муаййид-ад-дин ибн Альками проведал об этом обстоятельстве, наедине уведомил Муста‛сима и сказал: «Необходимо-де принять меры против них». Халиф тотчас же призвал даватдара, передал ему доклад везира и сказал: «Из-за доверия, которое я к тебе имею, я не послушал слов везира о доносе на тебя и передаю [его слова] тебе. Ни в коем случае ты не должен обольщаться и не сходить с пути повиновения». Когда Эйбек почувствовал прощение, снисхождение и милосердие халифа, он в ответ промолвил: «Ежели-де за мною будет доказана вина, то вот моя голова, а вот меч. Однако, куда же направлено прощение и помилование халифа. Коварного везира див попутал и в помраченном мозгу его появилась склонность и любовь к Хулагу-хану и монгольскому войску. Он клевещет на меня, дабы от себя отвести подозрения. Он против халифа и между Хулагу-ханом и ним беспрерывно обращаются лазутчики». Халиф выразил ему расположение и сказал: «Впредь будь бдителен и благоразумен». Муджахид-ад-дин Эйбек вышел от халифа и высокомерно собрал вокруг себя множество бродяг и городских подонков, злоумышляя на халифа. Денно и нощно они служили ему. Халиф стал подозревать, собрал войска, чтобы его отразить, и смута и смятение в Багдаде возросли.

Тамошние жители были удручены Аббасидами, стали гнушаться ими и считали, что [наступил] последний час их могущества. Среди них появилось разногласие и [разгорелись] страсти. Халиф перепугался и повелел Фахр-ад-дину Дамгани, сахиб-дивану, успокоить смуту. Собственноручно он написал послание, что-де то, что говорят о даватдаре — клевета и ябеда, у нас к нему полное доверие и он-де под нашим покровительством. Это послание он отправил через Ибн Дарнуша к даватдару, чтобы он явился на служение к халифу. Снискав благоволение, [даватдар] с почетом и уважением вернулся. В городе кликнули клич, что речи, которые говорили о даватдаре, все ложны. В хутбе после поминания халифа поминали имя даватдара, и таким путем та смута была устранена.

Рассказ о походе Хулагу-хана на Багдад, обращении гонцов между ним и халифом и исходе тех обстоятельств

Идя на Багдад, Хулагу-хан 9 числа месяца раби‛-ал-ахыра 655 года [26 IV 1257] дошел до Динавера, а оттуда повернул обратно и прибыл в Тебриз[102] 12 числа месяца раджаба [27 VII] того же года. 10 числа месяца рамазана того же года он прибыл в Хамадан и послал гонца к халифу с угрозами и посулами: «Когда-де мы воевали крепости еретиков, то посылали к тебе гонцов и просили помощи ополчением,[103] ты же ответил: «Я, мол, покоряюсь», — а войска не прислал. Признак покорности |A 197b, S 453| и единодушия в том, чтобы ты во время похода на врага оказал помощь войском, ты же его не прислал и привел отговорку. Хотя дом ваш древен и велик и видел могущественный род, [однако]

Без сомнения из уст вельмож и простого народа до вашего слуха дошло о том, что произошло для мира и людей от монгольской рати, [начиная] с поры Чингиз-хана и поныне и до какой степени силою древнего, извечного господа были унижены дома Хорезмшахов, Сельджуков, меликов дейлемских, атабеков и прочих, которые все были великими и могущественными властелинами. Ни для одного из этих родов врата Багдада не были закрыты, и они там имели столицу. Как же они закроются для нас при той силе и мощи, что у нас имеется? Мы и раньше тебе советовали, да и теперь говорим: воздержись от вражды и борьбы с нами, не бей кулаком по стрекалу, не замазывай солнца глиною, а то пострадаешь. Однако то, что было, то было. Ежели ты[104] разрушишь крепостные стены, засыплешь рвы и явишься повидать нас, препоручив царство сыну, а не хочешь явиться [сам], то пришлешь везира, Сулейман-шаха и даватдара, всех трех, чтобы они, не прибавляя и не убавляя, передали тебе наше слово, словом — ежели ты будешь повиноваться нашему указу, то нам не придется враждовать, и владение, войско и подданные останутся тебе. А ежели совета нашего не послушаешься, задумаешь противиться и враждовать, [тогда] строй войска и назначай поле битвы, потому что мы стоим, изготовившись и снарядившись [для борьбы]. Когда я в гневе поведу рать на Багдад, то, хоть в небе ты укроешься или в земле,

Ежели ты желаешь пощадить свой древний род, то внемли разумно моему совету, а ежели не послушаешься, тогда я погляжу, какова воля божия».

Когда гонцы приехали в Багдад и передали известие, халиф отправил обратно в сопровождении гонцов Шараф-ад-дина ибн ал-Джавзи, человека красноречивого, и Бадр-ад-дина Мухаммеда Дизбеги Нахчуванского и в ответ молвил: «Ах ты, юноша неопытный, домогающийся вечной жизни, удачей и счастьем десятидневным мнящий себя одолевшим и объявшим весь мир и считающий свой указ непреклонной судьбой и незыблемым приговором, у меня ты ничего не обретешь чего же ты ищешь,

Вероятно, царевич не ведает, что от Востока до Запада, от царя до нищего, и стар и млад, кто служит богу и держится веры, — все они рабы этого чертога и моя рать. Когда я повелю, чтобы собрались разбросанные [там и сям люди], то прежде покончу с делом Ирана, а [затем] направлюсь[105] в страну Туран и каждого поставлю на его место. Неминуючи весь мир придет в волнение и смятение, а я не ищу вражды и распри людской и не желаю, чтобы от походов военных на устах подданных вращались благословения и проклятия. Особливо потому, что и душой и словом я заодно с кааном и Хулагу-ханом. Ежели ты, как и я, посеял зерно дружбы, то какое тебе дело до моих крепостных стен и слуг. Стань на путь дружбы и возвращайся в Хорасан. Ну, а ежели ты надумал сражение и битву, то

которые, когда вспыхнет ненависть, в прах разнесут море». Передав такого содержания известие [гонцам], он отправил их с кое-какими дарами и подношениями. Когда гонцы выехали за город, все поле было полно простого народа. Он стал поносить гонцов и, задирая, рвать |A 198b, S 456| их одежды и плевать [на них], чтобы, если они что-либо скажут, ухватиться за это и нанести им обиду. Они уведомили везира, и тот тотчас же прислал сотню гулямов, чтобы отогнать народ. Гонцов вызволили из этого происшествия и отправили в путь.

Когда гонцы прибыли на служение к Хулагу-хану и доложили о том, что они претерпели, государь пришел в ярость и сказал: «Знать, халиф совсем бесталанный, что с нами крив, как лук. Ежели господь извечный сподобит, я его трепкой за ухо выпрямлю, как стрелу». В это время вошли послы халифа, Ибн ал-Джавзи и Бадр-ад-дин Дизбеги и изложили [цель] посольства. Хулагу-хан, выслушав несчастные речи, возмутился и сказал: «Воля господня к этому люду иная, раз он влагает в их сердца такие замыслы».

В месяце ...[106] года дракона, соответствующего лету 655 [1257], он разрешил послам халифа удалиться из Пенджангушта Хамаданской области, где находилась его ставка, и возвестил: «Господь извечный избрал Чингиз-хана и род его и пожаловал нам всю землю от Востока до Запада. Всякий, кто покорно с нами заодно сердцем и словом, тому сохранится владение, достояние, жены, дети и жизнь, а тот, кто умышляет против [нас], ими не насладится». И он строго выговаривал халифу: «Любовь-де к высокому сану, богатству и суете и тщеславие преходящего могущества так тебе вскружили голову, что даже слова благожелателей на тебя не влияют и уши не слышат советов и наставлений доброхотов. Ты свернул с пути отца и дедов своих, придется тебе изготовиться к сражению и битве, ибо иду я в Багдадскую землю с ратью [многочисленной], словно муравьи и саранча. Ежели переменится судьба, то на то воля всевеликого бога».

Послы по получении извещения покоряющего мир государя поведали его везиру, а тот все полностью доложил на суд халифа. Халиф спросил: «Что по твоему мнению надобно для отражения этого злого и могущественного врага?». Везир ответил: «Нужно смазать щиколотки врага богатыми дарами потому, что сокровища и драгоценности накопляют для сохранения чести и благополучия души. Надобно приготовить тысячу харваров груза из редкостных товаров и, отобрав тысячу верблюдов и тысячу арабских лошадей с оружием и доспехами, послать дары и подношения в сопровождении смышленых и искусных послов царевичам и эмирам, каждому сообразно его сану. [Нужно] принести извинение и согласиться читать хутбу и чеканить монету его именем». Халиф одобрил мнение везира и повелел его исполнить.

Муджахид-ад-дин Эйбек, которого называли младшим даватдаром, по причине неприязни, существовавшей между ним и везиром, вместе с другими эмирами и беспутным людом[107] багдадским известил халифа: «Везир-де это мероприятие придумал ради своей выгоды, чтобы заручиться благодарностью Хулагу-хана, а нас и воинов повергнуть в несчастье и беду. Мы тоже стоим на страже по дорогам, схватим послов вместе с товарами и повергнем их в беду и невзгоду». Халиф от этих слов отставил отправку груза и заносчиво и надменно послал к дестуру: «Не страшись-де грядущей судьбы и не рассказывай сказок, ибо между мною и Хулагу-ханом и[108] Менгу-кааном дружба и единодушие, а не вражда и неприязнь. Раз я их друг, то, конечно, и они мои благожелатели. Видно, известие послов ложно. А ежели же братья замыслят против меня и мне изменят, то чего же бояться роду Аббасидов, раз [все] государи на свете у нас на положении войска, подчиняются и слушаются моих приказов и запретов. Изо всех стран я созову войска и, воссев [на коня], чтобы отразить их, подыму на братьев Иран и Туран. Ободрись и не бойся монгольских угроз и посулов, ибо хотя им и повезло и они и обладают силою, однако против рода Аббасидов у них кроме страстной мечты в голове да ветра в руке нет ничего».

|A 198b, S 455| Везир из этих бессвязных слов доподлинно понял, что могущество их [Аббасидов] будет пресечено, и так как [это могущество] приходило к концу в пору его везирства, то он извивался, словно змея, и обдумывал со всех сторон средство [как избавиться от беды].

Багдадские эмиры и тамошние вельможи, как то: Сулейман-шах ибн Бахрам, Фатх-ад-дин ибн Курд[109] и Муджахид-ад-дин Эйбек, младший даватдар, собрались у везира и стали дерзко хулить и порицать халифа, что он-де друг шутов и скоморохов и недруг воинов и ратных людей. «Мы-де, военачальники, то, что скопили в пору его отца, при нем распродали». А Сулейман-шах сказал: «Ежели халиф не примет мер отразить этого могучего врага, не станет готовиться да потарапливаться, то вскоре монгольская рать отважится на Багдадское владение и тогда ни одну тварь не помилует, как она уже поступила с другими городами и рабами божьими. Ни оседлого, ни кочевника, ни богатого, ни бедного, никого не оставит, а с женщин сорвет покрывало целомудрия. В том случае, ежели монголы не обложат [Багдад] со всех сторон, собрать войска из окрестностей было бы легко и я с войском совершил бы ночной набег и их рассеял. Ну, а ежели случится вопреки предполагаемому, то благородному мужу лучше пасть со славою на поле брани».

Когда эти слова дошли до халифа, он [их] одобрил[110] и сказал везиру: «Слова Сулейман-шаха на измученное сердце действуют, как целительный пластырь. Согласно его прошению произведи подсчет войскам, дабы я обогатил их дирхемами и динарами, а Сулейман-шаху накажи, чтобы он сдержал свое слово». Везир понимал, что халиф не даст денег, но назло недругам тотчас же [об этом] не заявил и приказал ‛аризу, чтобы тот постепенно, мало-помалу делал смотр войскам, чтобы молва о большом скоплении рати при халифе дошла до ближних и дальних мест, до турок и тазиков, и они охладели бы к злому [своему] умыслу. Через пять месяцев ‛ариз объявил везиру, что собралось множество отрядов и громадная рать и что наступил час раздачи халифом денег. Везир доложил, а Муста‛сим уклонился отговоркою. Везир совсем отчаялся в его обещаниях, смирился с судьбою и стал терпеливо ожидать, что же судьба [теперь] извлечет из-за завесы.

В эту смутную пору, поскольку даватдар был плох с везиром, сволочь и городские подонки,[111] подчиняясь ему, распространяли среди жителей слух, что везир заодно с Хулагу[-ханом], желает его победы и низвержения халифа и в этом имеется подозрение. Халиф снова через посредство Бадр-ад-дина Дизбеги и казия Банданиджейна[112] отправил небольшое количество даров и возвестил: «Хотя-де государю и неведомо, однако пусть он справится у людей знающих, что до сих пор конец всякого государя, который покушался на род Аббасидов и обитель мира Багдад, был ужасен. Хотя-де на них покушались непреклонные государи и могущественные повелители, но основание этого державного здания оказалось чрезвычайно крепким и будет стоять незыблемо до дня воскресения из мертвых. В минувшие дни Я‛куб [сын] Лейса Саффари покушался на современного [ему] халифа и с многочисленным войском устремился на Багдад, но, не достигнув цели, отдал душу от болезни живота. Точно так же пошел в поход его брат Амр. Его захватил Исма‛ил ибн Ахмед Самани и связанного отправил в Багдад, чтобы халиф совершил с ним то, что было предопределено судьбою. Из Мисра в Багдад пришел с превеликим войском Бесасири, схватил халифа и держал в заключении в Хадисе. Два года в Багдаде он читал хутбу и чеканил монету именем Мустансира, бывшего в Мисре халифом исмаилитов. В конце концов [это] стало известно Тогрул-беку, сельджуку. С громадной ратью он двинулся из Хорасана на Бесасири, взял его в плен и казнил, а халифа освободил из заключения, доставил в Багдад и посадил халифом. Султан Мухаммед, сельджук, тоже покушался на Багдад, но, разбитый, повернул назад и на пути скончался. Мухаммед Хорезмшах, злоумышляя истребить наш род, повел превеликое войско, однако по приговору гнева божия был настигнут снежной бурей на горном перевале Асадабада и большая часть его войска погибла. Потерпев неудачу и понеся потери, он возвратился обратно и на острове Абескун претерпел от деда твоего Чингиз-хана то, что претерпел. Не будет добра государю от злых умыслов на род Аббасидов. Пусть он поразмыслит о сглазе вероломной судьбы». От этих слов гнев |A 199а, S 458| Хулагу-хана возрос. Он отпустил обратно послов и молвил:

Рассказ о занятиях Хулагу-хана устройством и снаряжением войска для захвата Багдада и завоевания его округи

Когда [Хулагу-хан] отпустил обратно послов, он стал опасаться многочисленности багдадского войска и занялся устройством и снаряжением рати. Он хотел прежде завоевать округу Багдада, которая является высокими неприступными горами. [Хулагу-хан] отправил гонцов к Хусам-ад-дину Акка, бывшему со стороны халифа хакимом в Дертенге и его округе, таившему обиду на Муста‛сима по религиозным причинам,[114] и потребовал [явиться к нему]. Хусам-ад-дин без колебаний вверил Дертенг своему сыну эмиру Са‛ду и тотчас же явился на служение. Хулагу-хан оказал ему большое благоволение и милость и удостоил разрешением вернуться обратно. [Хулагу-хан] пожаловал ему Диз-и Зар[115], Диз-и Мардж[116] и несколько других крепостей. Он возвратился назад и в каждую крепость отправил [отдельное] войско, и все они [обитатели крепостей] покорились и подчинились и крепости ему сдали. Когда давнишние его чаяния исполнились и вокруг него собрались войны Сулеман-шаха, он вознесся сердцем, возгордился и отправил посла к ирбильскому хакиму Ибн Салайя Аляви, чтобы тот примирил его с великий диваном. Он сказал: «Я-де взвесил Хулагу-хана на весах сметливости и прозорливости. Хотя он сразу и жестокость и угроза, однако у меня веса и ценности не имеет. Ежели халиф окажет мне ласку и ободрит и пришлет конное войско, то я тоже наберу тысяч сто разрозненных пеших курдов и туркмен, прегражу Хулагу-хану дороги и не допущу, чтобы хоть одна тварь из его рати вступила в Багдадскую область». Ибн Салайя известил об этом обстоятельстве везира. Тот доложил халифу, [но] большого внимания уделено [этому] не было.

Эти слова, передаваясь из уст в уста, дошли до слуха Хулагу-хана. С большой силою вспыхнул огонь [его] ярости, он отправил Китбука-нойона с тридцатью тысячами всадников, чтобы отразить их. Когда Китбука-нойон подошел близко, он вызвал [к себе] Хусам-ад-дина: «Поход-де на Багдад решен твердо и есть нужда в твоем совете». Хусам-ад-дин явился без раздумья и промедления. Китбука взял его под стражу и сказал: «Ежели хочешь спастись и быть постоянно хакимом этих крепостей, то выведи всех из крепостей: своих жен, детей, приверженцев и войска, дабы я их пересчитал и наложил на них налог[117] и копчур. Хусам-ад-дин не нашелся, как помочь себе, и всех представил. Китбука сказал: «Ежели ты не кривишь душою с государем, то, чтобы это стало ясным, прикажи срыть все крепости». Он [Хусам-ад-дин] догадался, что его пустые слова дошли до них, и, готовый на все, послал, чтобы все крепости разрушили. Затем его со всеми подчиненными убили, за исключением жителей одной крепости, где находился его сын эмир Са‛д. Его вызвали с угрозой и предупреждением, а он не послушался и сказал: «Ваши-де обязательства и договоры нечестны, нет у меня доверия». Долго он дерзко кружил в тех горах и в конце концов ушел в Багдад, был обласкан великим диваном и пал в бою под Багдадом. Китбука-нойон из тех краев с победой и славою прибыл на служение к его высочеству.

Хулагу-хан совещался насчет того похода с государственными мужами и придворными сановниками. Каждый из них высказывал что-либо согласно своему убеждению. [Хулагу-хан] призвал звездочета |A 199b, S 457| Хусам-ад-дина, который сопутствовал ему по указу каана, чтобы избирать [час] выступления в путь и привала, и приказал ему: «Расскажи без лести все то, что видно в звездах». Вследствие [своей] близости он обладал смелостью и решительно сказал государю: «Нет счастья в покушении на род Аббасидов и в походе войска на Багдад, ибо доныне ни один государь, который покушался на Багдад и на Аббасидов, не попользовался царством и жизнью. Ежели государь не послушает слов слуги [своего] и пойдет туда, произойдут шесть казней: во-первых, падут лошади и войны захворают, во-вторых, солнце не будет всходить, в-третьих, дождь не будет выпадать, в-четвертых, подымется холодный вихрь и мир разрушится от землетрясения, в-пятых, растения не будут произрастать из земли, в-шестых, великий государь в тот же год скончается». Хулагу-хан на эти слова потребовал доказательства и взял письменное свидетельство. Бахшии и эмиры согласно сказали: «Поход на Багдад — само благо». Затем [Хулагу-хан] призвал ходжу мира Насир-ад-дина Туси и посоветовался с ним. На ходжу напали подозрения. Он предположил, что его [хотят] испытать, и сказал: «Из этих обстоятельств ни одно не случится». [Хулагу-хан] спросил: «Так что же будет?». Насир-ад-дин ответил: «А то, что вместо халифа будет Хулагу-хан». После этого [Хулагу-хан] призвал Хусам-ад-дина, чтобы он поспорил с ходжой. Ходжа сказал: «По общему признанию всех мусульман многие из великих сподвижников [посланника божия Мухаммеда] пали жертвою и то никаких бедствий не случилось. Ежели говорят, что это-де особое свойство Аббасидов, [то ведь] Тахир из Хорасана пришел по приказу Ма‛муна и убил его брата Мухаммед-Амина, а Мутаваккиля при помощи эмиров убил сын, а Мунтасира и Му‛тазза убили эмиры и гулямы и точно так же еще несколько других халифов были убиты рукой разных лиц и никакой беды не произошло».

Рассказ о принятии Хулагу-ханом твердого решения итти на Багдад, походе войска из разных краев на Обитель мира,[118] взятии его и конце владычества аббасидских халифов

[Хулагу-хан] соизволил принять твердое решение о походе на Багдад и приказал, чтобы дружины Чурмагуна и Байджу-нойона, юрт которых был определен в Руме, на правом крыле из Ирбиля вступили в Мавсиль и, перейдя мавсильский мост, расположились на западной стороне Багдада в назначенное время, дабы, когда знамена наши подоспеют с востока, они вступили с той стороны. Царевичи же Булгай сын Шибана, сына Джучи, и Тутар сын Сонкура, сына Джучи, и Кули сын Урады, сына Джучи, и Букай-Тимур и Сунджак[119]-нойон — все они, [стоявшие] на правом крыле, прибыли бы к Хулагу-хану[120] от горного-кряжа[121] Сонтай[122]-нойона[123](?), Китбука-нойон, Кудусун и Элькэ на левом крыле продвигались бы из областей Луристан, Текрит, Хузистан и Баят до берега Уммана. Хулагу-хан, оставив обозы на луговье Заки Хамаданской области и назначив во главе [их] Каяк[?]-нойона, в начале месяца мухаррама 655 года [I 1257] двинулся в путь по дороге на Керманшахан и Хульван с дружинами средней рати, которую монголы называют кул. [При нем] на служении находились старшие эмиры Коке-Элькэ, Урукту и Аргун-ага, из битикчиев — Каракай и Сейф-ад-дин-битикчи, бывший мудаббиром государства, мовляна ходжа Насир-ад-дин Туси и |A 200а| счастливый сахиб Ала-ад-дин Ата-мелик со всеми султанами, меликами и атабеками Иранской земли.

Когда они благополучно достигли Асадабада, [Хулагу-хан] еще раз послал гонца с приглашением халифа. Халиф отказывался, и в Динавер из Багдада опять прибыл Ибн ал-Джавзи, привезя письма с обещаниями, посулами и просьбою, чтобы Хулагу-хан повернул назад и что-де то, что он назначит, ежегодно будут доставлять в [его] казну. |S 640| Хулагу-хан, поразмыслив и [сообразив], что халиф желает, чтобы войска повернули обратно, дабы подготовить дело восстания, сказал: «Раз мы прошли такой путь, то как можно, не повидавшись, возвращаться обратно. После приема, свидания и беседы мы с его разрешения пойдем назад». Оттуда они вступили в Курдские горы и 27 числа остановились в Керманшахане, произведя резню и грабеж. [Хулагу-хан] послал гонца, чтобы царевичи Сунджак, Байджу-нойон и Сонтай явились бы поспешно. В Так-и Кисра они прибыли на служение. Взяв в плен Эйбека Халеби и Сейф-ад-дина Кылыча, которые были в передовой рати той стороны, они доставили их на служение. Хулагу-хан пощадил жизнь Эйбека, и он согласился докладывать правду. Хулагу-хан сделал их нукерами езека[124] монголов, а эмиров отпустил с ласкою, чтобы они перешли Тигр и направились к западной [стороне] Багдада. По своему обычаю они погадали на бараньих лопатках, повернули и двинулись к западной [стороне] Багдада.

В багдадском передовом отряде был кипчак по имени Карасонкур, а некий Султанчук, родом хорезмиец, состоял в монгольском езеке.[125] Он послал Карасонкуру письмо: «Мы-де с тобою одной породы. Я после долгой беготни по немощи и нужде подчинился, примкнул к служению его высочеству, и меня жалуют. Пожалейте и вы свою жизнь, сжальтесь над своими детьми и покоритесь, дабы ваши семьи, жизнь и достояние были пощажены этим народом». Карасонкур отписал в ответ: «Какие основания могут быть у монголов, чтобы покушаться на род Аббасидов. Ведь этот род испытал на себе много такой силы, вроде чингизхановой, и основание его крепче того, чтобы содрогаться от каждого вихря. Уже более пятисот лет, как он властвует, и судьба не щадила ни одно существо, которое на него покушалось. То, что ты приглашаешь меня к молодому монгольскому деревцу, далеко от благоразумия. Путь мира и дружбы заключается в том, что Хулагу-хан, покончив с завоеванием городов и крепостей еретиков, [должен был], не идя дальше Рея, вернуться в Хорасан и Туркестан. Сердце халифа гневается на его поход. Поэтому, ежели Хулагу-хан, раскаявшись в своем проступке, отведет войска в Хамадан, мы походатайствуем перед даватдаром, чтобы он покорно умолил халифа. Быть может он и перестанет гневаться и согласится на мир, дабы прекратились сражения и битвы».

Когда Султанчук на служении Хулагу-хану доложил это письмо, тот рассмеялся и сказал: «Я уповаю на помощь творца, а не на [помощь] дирхемов и динаров. Ежели вечный господь окажет помощь и поддержку, чего мне опасаться халифа и его рати.

Опять он отправил гонца: «Ежели-де халиф покорился, то пусть выйдет, а не то пусть он будет готов к войне. Пусть сперва явятся везир, Сулейман-шах и даватдар и выслушают [мои] слова».

На другой день [Хулагу-хан] выступил в путь и расположился на берегу реки Хульван 9 числа месяца зи-л-хиджджэ 655 года [18 XI 1257]. Там он пребывал до 22 числа того же месяца [31 XII 1257]. В те дни Китбука-нойон взял многие города Луристана добром и силою. 11 числа джакшабат-месяца года змеи, соответствующего 9 числу месяца |A 200b| мухаррама лета 656 [16 I 1258], Байджу-нойон, Бука-Тимур и Сунджак,[126] в назначенный срок, дорогой на Дуджейль, перейдя через Тигр, достигли окрестностей Нахр-и Иса. Сунджак-нойон упросил Байджу [позволить ему] быть передовым отрядом рати, [идущей] на западную [сторону] Багдада. После [получения] разрешения он отправился в путь и прибыл в Харбийю. Муджахид-ад-дин Эйбек, даватдар, который был главою халифской рати, и Ибн Курд[127] еще заранее построили лагерь между Ба‛кубой[128] и Баджисрой. Когда они услышали, что монголы подошли к западной стороне Багдада, они, перейдя Тигр, дали сражение Сунджаку[129] и Бука-Тимуру в окрестностях Анбара у Кушк-и Мансура, выше Мадрафы,[130] в девяти фарсангах от Багдада.

|S 459| Монгольское войско уклонилось в сторону, и они пришли в Баширийю в округе Дуджейль. Когда Байджу и они [Сунджак и Бука-Тимур] подошли, то их [даватдара и Ибн Курда] повернули назад. В той местности был большой пруд. Монголы открыли его плотины, так что позади багдадского войска всю степь затопило водою. Утром на восходе, в четверг, день ашура, Байджу и Бука-Тимур ударили на даватдара и Ибн Курда и победоносно обратили в бегство багдадское войско. Фатх-ад-дин Ибн Курд и Карасонкур, бывшие предводителями войска, с двенадцатью тысячами человек багдадцев были убиты, помимо тех, что утонули или увязли в иле. Даватдар с немногочисленными людьми, бежав, прибыл в Багдад, а некоторые бежали в Хиллу и Куфу. В ночь на субботу, в половине месяца мухаррама, Бука-Тимур, Байджу-нойон и Сунджак-нойон подошли к Багдаду, овладели западной стороной и стали в околотках города, на берегу Тигра, а со стороны Нахасийи и Сарсара подоспели Китбука-нойон и прочие с многочисленной ратью.

Хулагу-хан, оставив обоз в Ханекине, двинулся в путь и 17[131] числа джакшабат-месяца года змеи, соответствующего 15[132] числу упомянутого мухаррама [22 I], стал на восточной стороне. Монголы, словно муравьи и саранча, подступили со всех сторон и окрестностей, сомкнулись кольцом вокруг багдадских стен и набросали вал. Во вторник 22 числа месяца мухаррама [29 I], в созвездие Овна, они завязали сражение и начали битву. Со стороны Тарик-и Хорасана, на левой стороне города, против Аджамской башни, в средней рати стоял государь мира. Элькэй-нойон и ...[133] — у ворот Кальваза, Кули, Булга, Тутар, Ширемун, Уруктуй — под городом у ворот Базара Султана, Бука-Тимур со стороны кал‛ы и со стороны киблы в местности Дуляб-и Бакль, Байджу и Сунджак на западной стороне, там где Адудовская больница, бились дружно. Против Аджамской башни установили камнеметы и сделали в башне пролом.

Халиф выслал [к монголам] везира и джаслика и сказал: «Государь-де приказывал мне прислать везира, я свое слово сдержал и его послал. Надобно, чтобы и государь свое слово исполнил». Хулагу-хан ответил: «Это условие мы под Хамаданом предлагали, теперь же мы подступили к Багдаду, и заволновалось море смятения. Как нам удовольствоваться одним. Надобно прислать всех трех, то есть даватдара и Сулейман-шаха тоже нужно прислать». Послы отправились в город. На другой день [из города] вышли везир, сахиб-диван и толпа знатных и известных [людей]. Их вернули обратно, и шесть суток жестоко бились.

Хулагу-хан приказал написать шесть ярлыков: «Мы-де пощадим казиев, ученых, шейхов, потомков Алия, аркаунов и тех людей, что не будут воевать с нами». Грамоты привязали к стрелами пустили их с шести сторон в город. Так как в окрестностях Багдада не было камней, то их доставляли из Джалулы и Джебель-Хумрина. Срезали пальмы и метали их вместо камней. В пятницу, 25 числа месяца мухаррама [1 II] Аджамскую башню разрушили, а в понедельник 28 мухаррама [4 II] со стороны, |A 201а, S 462| где против Аджамской башни находился государь, монгольское войско отважно взобралось на крепостные стены и очистило их верхи от людей. Со стороны Базара Султана стояли Булга и Тутар и еще не взобрались на стены. Хулагу-хан упрекнул их, и их нукеры тоже взобрались, а ночью овладели верхом всей стены восточной стороны.

Во время наводки мостов государь приказал, чтобы их навели выше и ниже Багдада. Приготовив суда и поставив [на них] камнеметы, [на суда] посадили прикрытие, а Бука-Тимур с туманом войска засел на дороге из Мадаина в Басру, чтобы воспрепятствовать, если кто-либо ударится в бегство на судах. Когда борьба за Багдад ожесточилась и жителям [Багдада] пришлось туго, даватдар хотел было, сев на судно, бежать в Шиб, но когда он миновал Карьят-ал-Укаб, войско Бука-Тимура пустило в ход камни камнеметов, стрелы, бутыли [с горящей] нефтью[134] и захватило три судна, перебив людей. Даватдар, разбитый, бежал |A 201b, S 461| обратно [в Багдад]. Когда халиф был оповещен об этом обстоятельстве, он совсем отчаялся за Багдадское царство, не находил для себя убежища и приюта и сказал: «Я покоряюсь». Он выслал [к монголам] Фахр-ад-дина Дамгани и Ибн Дарнуша со скудными дарами на том основании, что если пошлет их множество, то это будет доказательством страха, и враг осмелеет. Хулагу-хан на них не обратил внимания, и они вернулись ни с чем. Во вторник, 29[135] числа месяца мухаррама [5 II] вышел средний сын халифа Абу-л-Фазл Абд-ар-рахман, а везир отправился в город. С Абу-л-Фазлом были сахиб-диван и несколько вельмож. Они доставили много добра, [однако] и оно тоже не было принято.

На другой день, последний день месяца мухаррама, вышли с ходатайством старший сын, везир и несколько приближенных [халифа], но пользы не было, и они вернулись в город. В сопровождении с ними Хулагу-хан отправил послами к халифу Насир-ад-дина Туси и некоего Айтимура. В первый день месяца сафара они вышли. Государь отправил в город Фахр-ад-дина Дамгани, который был сахиб-диваном, Ибн Джавзи и |A 202а, S 464| Ибн Дарнуша, чтобы они вывели Сулейман-шаха и даватдара. Чтобы их обнадежить, он выдал им ярлык и пайзу и сказал: «Воля халифа, ежели хочет пусть выходит, а ежели нет, пусть не является. Монгольское же войско до их выхода пусть постоянно [остается] на верху стены». В четверг, 1 числа месяца сафара, оба они вышли, но [Хулагу-хан] их снова отослал в город вывести своих приверженцев, чтобы они отправились в поход[136] на Миср и Сирию. Вместе с ними решило выйти багдадское войско, [и] безмерное число народу надеялось обрести спасение. Их разверстали по тысячам, сотням и десяткам [монгольского войска], и те их всех перебили. Те же, что остались в городе, разбежались, [попрятавшись] в подземелья и банные печи.

Несколько городских сановников вышли и просили пощады: «Люди-де совсем покорны, им бы пожаловали отсрочку, ибо халиф сыновей своих посылает и сам тоже явится». В это время Ханду-битикчию, одному из старших эмиров, попала в глаз стрела. Хулагу-хан очень рассвирепел и приказал поспешить взятием Багдада. Он повелел ходже Насир-ад-дину отправиться к Воротам Ристалища для [дарования] пощады народу.

Приступили к выводу жителей из города. В пятницу, 2 числа месяца сафара предали казни даватдара с подначальными людьми. Доставили Сулейман-шаха с семьюстами родичей и связанного по рукам спросили: «Поскольку ты был звездочетом и сведущ в злом и счастливом влиянии [звезд] небосклона, то отчего же ты не предвидел свой злой день и не посоветовал своему господину мирной стезею пойти к нам на служение». Сулейман-шах ответствовал: «Халиф был самовластен, звезды не сулили ему счастья, а он не слушал советов доброжелателей». Было повелено казнить его со всеми подначальными людьми и последователями. Эмира Хадждж-ад-дина,[137] сына старшего даватдара, тоже убили. Головы всех трех руками мелика Салиха сына Бадр-ад-дина Лу’лу отправили в Мавсиль. Бадр-ад-дин, который был дружен с Сулейман-шахом, заплакал, однако, из страха за жизнь, вздел на колья их головы. Когда халиф понял, что дело ускользнуло из рук, он призвал везира и спросил: «Как помочь этому делу?». В ответ [везир] прочел ему этот стих:

И ‛после разрушения Басры’[138] [халиф] со всеми тремя сыновьями, Абу-л-Фазлом Абд-ар-рахманом, Абу-л-Аббасом Ахмедом и Абу-л-Манакибом Мубареком вышел в воскресенье 4 числа месяца сафара лета 656 [10 II 1258]. С ним было три тысячи человек сейидов, имамов, казиев, вельмож и сановников города. Он повидал Хулагу-хана, и государь не проявил никакого гнева, а ласково и любезно расспросил [о здоровьи] в затем промолвил халифу: «Скажи, чтобы жители города сложили оружие и вышли, дабы мы произвели им счет». Халиф послал в город, чтобы кликнули клич сложить жителям оружие и выходить. Горожане толпами, сложив оружие, выходили, и монголы их убивали. Было повелено, чтобы халиф, [его] сыновья и родичи разбили шатры у ворот Кальваза, в лагере Китбука-нойона. К ним приставили нескольких монголов. Халиф уже воочию видел свою гибель и сожалел о своем неблагоразумии и что не слушал советов.

Среда 7[139] числа месяца сафара [13 II] была началом поголовного грабежа и убийства. Войска разом вошли в город и предавали огню сырое и сухое, кроме домов немногих аркаунов и некоторых чужеземцев. В пятницу 9 числа месяца сафара [15 II] Хулагу-хан въехал в город для осмотра дворца халифа. Он расположился во [дворце?] ...[140] и пировал с эмирами. Он повелел призвать халифа и сказал: «Ты де хозяин, а мы гости, покажи-ка, что у тебя есть для нас подходящего». Халиф понял правду этих слов, задрожал от страха и так перепугался, что не мог припомнить, где ключи от хранилищ. Он приказал сломать несколько замков и поднес на служение две тысячи халатов, десять тысяч динаров и сколько-то редкостных предметов, усыпанных драгоценными камнями украшений и жемчуга. Хулагу-Хан не оказал им внимания, все подарил |A 202b, S 463| эмирам и присутствовавшим и сказал халифу: «Богатства, которые у тебя на земле, они явны и принадлежат моим слугам, а ты скажи о схороненных кладах, каковы они да где». Халиф признался в [существовании] водоема полного золота посредине дворца. Его разрыли, и он оказался полным червонного золота, все в слитках по сто мискалей.

Было повелено пересчитать халифские гаремы. Подробно было перечислено семьсот жен и наложниц и тысяча человек прислуги. Когда халиф узнал о переписи гарема, он смиренно взмолился и сказал: «Обитательниц гарема, которых не озаряли солнце и луна, подари мне». [Хулагу-хан] сказал: «Из семисот выбери сто, а остальных оставь». Халиф увел с собою сто женщин из близких и родных. Ночной порою Хулагу-хан вернулся в ставку и наутро приказал, чтобы Сунджак отправился в город и отобрал все имущество халифа и отправил его [из города]. Короче говоря, все, что собирали в течение шестисот лет, горами нагромоздили вокруг ханской ставки. Большая часть почитаемых мест, как-то: соборная мечеть халифов, гробница Мусы Джавада, ‛да будет над ним мир’, и могильные склепы Русафы были сожжены.

Жители города прислали Шараф-ад-дина из Мераги и Шихаб-ад-дина Зенджани и мелика Дильраста с просьбою о пощаде. Вышел указ, чтобы впредь резню и грабеж приостановили, потому-де, что Багдадское царство наше. Всем сидеть [на месте] по-прежнему и каждому заняться своим делом. Уцелевшим от меча багдадцам жизнь была пощажена. Из-за смрадного воздуха Хулагу-хан в среду 14 числа месяца сафара [20 II] выехал из Багдада и остановился в селениях Вакф и Джалябийя. Он отправил эмира Абд-ар-рахмана на завоевание области Хузистан и приказал призвать [к себе] халифа. Тот воочию узрел злые признаки своей судьбы, очень испугался и спросил везира: «Как помочь нашему делу?». [Везир] в ответ сказал: ‛Борода наша долга’. Он имел в виду то, что в начале события, когда он посоветовал отправить богатый груз и отразить [тем] бедствие, даватдар сказал: ‛Борода у везира долга,’[141] — и предостерегал от этого дела, а халиф послушал его слова, и мероприятие везира отменил. Словом, халиф потерял надежду на жизнь и попросил разрешения отправиться в баню и свершить положенное по закону омовение. Хулагу-хан приказал, чтобы он отправился с пятью монголами. [Халиф] сказал: «Я не прошу сопровождения пяти ангелов, мучающих грешников в аду», — и прочел два-три стиха из касыды, начало которой таково:

В конце дня, в среду 14 числа месяца сафара лета 656 [20 II 1258] в деревне Вакф дело халифа прикончили вместе со старшим сыном и пятью слугами, которые при нем состояли.

На другой день казнили прочих, которые стояли с ним у ворот Кальваза. Ни одного Аббасида, кого нашли, не оставили в живых, кроме немногих, которых не включили в счет. Мубарекшаха, младшего сына халифа, подарили Олджей-хатун. Хатун отослала его в Мерагу, чтобы он находился [там] при ходже Насир-ад-дине. Ему дали в жены монголку, и он от нее имел двух сыновей. В пятницу, 16 числа месяца сафара [23 II], среднего сына халифа отправили к отцу и братьям, и власть халифов из рода Аббасидов, которые восседали [на престоле] после рода Омейядов, пресеклась. Срок их халифата был пятьсот двадцать пять лет, а числом их было тридцать семь человек, согласно тому, как они именуются и перечисляются [ниже]: Саффах, Мансур, Махди, Хади, Рашид, Амин, Ма’мун, Му’тасим, Васик, Мутаваккиль, Мунтасир, Муста’ин, Му’тазз, Мухтади, Му’тамид, Му’тадид, Муктафи, Муктадир, Кахир, Ради, Муттаки, Мустакфи, Мути, Таи, Кадир, Каим, Муктади, Мустазхир, Мустаршид, Рашид, Муктафи, Мустанджид, Мустади, Насир, Захир, Мустансир, Муста’сим. [Последний] халифствовал семнадцать лет.

В тот же день, когда казнили халифа, его везира, Муаййид-ад-дина ибн Альками послали в город на должность везира и Фахр-ад-дина Дамгани на должность сахиб-дивана. Али-бахадура назначили на должность |A 203а, S 466| воеводы и главы[143] торговцев и ремесленников, а наместником эмира Каракая определили Имад-ад-дина Омара Казвини. Он восстановил мечеть халифов и гробницу Мусы Джавада. Наджм-ад-дин Аби Джа’фар Ахмед Имран, которого называли Мелик Растдиль, был назначен в область восточных уездов Багдада, как то: Тарик-и Хорасан, Халис и Банданиджейн. Должность главного казия он пожаловал Низам-ад-дину Абд-ал-Му’мину из Банданиджейна. Элькэй-нойона и Карабукая с тремя тысячами всадников он назначил и отправил в Багдад, чтобы они [его] благоустроили и покончили дела, чтобы все похоронили своих убитых и приверженцев, убрали с дорог павших животных и отстроили базары. В четверг 29 числа, месяца сафара [7 III] ко двору для осведомления о делах явились и вернулись обратно Шараф-ад-дин, сын везира, и сахиб-диван. В пятницу 23 числа месяца сафара [1 III] Хулагу-хан соизволил отправиться в путь и остановиться в Куббэ-и Шейх-и Макарим. Оттуда он следовал от стоянки до стоянки, пока не дошел до своих ставок у Ханекина. Во время осады Багдада из Хиллы явились несколько ученых алидов и просили [назначить к ним] воеводу. Хулагу-хан отправил туда Тугела[144] и эмира Бахли Нахчувани, а вслед за ними послал Бука-Тимура, брата Олджей-хатун, для испытания жителей Хиллы, Куфы и Васита. Жители Хиллы вышли навстречу войску, навели мост на Ефрате и радовались их [монголов] приходу. Бука-Тимур нашел, что на них можно положиться. 10 числа месяца сафара он выступил и направился в Васит. 17 числа он прибыл, но тамошние жители не покорились. [Бука-Тимур] задержался, взял город, приступил к резне и грабежу и перебил около сорока тысяч человек. Оттуда он пошел в Хузистан и взял с собою Шараф-ад-дина ибн ал-Джавзи, чтобы он привел к повиновению город Шуштар. Воины и турки халифа частью бежали, частью были перебиты. Басра и та область тоже покорились, а эмир Сейф-ад-дин-битикчи нижайше просил его высочество прислать сто человек монголов в Неджеф, чтобы они охраняли место мученической смерти эмира правоверных Али, ‛да будет над ним мир’ и тамошних жителей. 10 числа месяца раби’-ал-авваль [17 III] Бука-Тимур пришел к войсковому лагерю, а 19 числа месяца раби’-ал-авваль [26 III] халебских послов, которые приезжали в Багдад, вернули обратно, с письмом, которое ходжа Насир-ад-дин Туси по указу Хулагу-хана написал по-арабски. Список с него таков: «Мы расположились в Багдаде в лето 656 [1258]. ‛Бедственно будет утро предостерегаемых’.[145] Мы призвали его царя, а он отказался. И оправдалось над ним слово: ‛и мы накажем его тяжким наказанием’.[146] Мы призвали тебя к повиновению нам, и если ты придешь [с повиновением], то будет тебе ‛покой и удовольствие’,[147] а если ты откажешься, то будет тебе позор и гибель. Не будь же таким, как роющий себе смерть своим копытом и как отсекающий себе нос своею рукой, а то ты окажешься ‛в отношении поступков наиболее терпящим урон’,[148] [как] ‛те, старания которых были тщетны в настоящей жизни, в то время как они полагают, что поступают хорошо’,[149] а господу [это дело] не угодно. Мир над теми, кто следует правильным путем».

В среду 11 числа месяца раби’-ал-ахыра [17 IV] Хулагу-хан прибыл к большому обозу [и] остановился после того похода в окрестностях Хамадана и Сияхкуха. Он[150] был нездоров, а [потом снова] поправился. 16 числа месяца раби’-ал-ахыра умер Кокэ-битикчи, а в среду 20 раби’-ал-ахыра прибыли ко двору Элькэй-нойон и некоторые эмиры. В четверг 2 числа месяца джумада-ал-ахыра [6 VI] умер Муаййид-ад-дин, багдадский везир, и на его место назначили его сына Шараф-ад-дина.

Рассказ о завоевании города Ирбиля рукою Урукту-нойона и осада им тамошней крепости

В то время, когда Хулагу-хан принял решение завоевать Багдад, он соизволил назначить Урукту-нойона [взять] крепость Ирбиль, а крепость та заложена на крепкой земляной насыпи, и не имеет себе равной |A 203b, S 465| на обитаемой четверти земного круга. Когда Урукту-нойон занялся ее осадой, курды в крепости стали отбиваться. Правитель Ирбиля Тадж-ад-дин ибн Салайя вышел [из крепости], покорившись, и собрался оказать достойные услуги. Урукту-нойон сказал: «Признак-де настоящей покорности есть сдача крепости». Тадж-ад-дин отправился к крепости. Курдские воины преградили ему путь. После долгих уговоров и убедительных просьб он принужден был вернуться и явился к Урукту. Тот отправил его к его высочеству Хулагу-хану. На суде он был признан виновным и казнен. Урукту долгое время осаждал крепость, но тамошние жители не покорялись, и он попросил помощи войском у султана Бадр-ад-дина Лу’лу. Тот прислал некое количество войска. Однажды ночью жители крепости вышли, напали на монголов, перебили всех, кого нашли, подожгли и сожгли камнеметы и ушли в крепость. Урукту, попав в беду, призвал Бадр-ад-дина Лу’лу и с ним советовался. Бадр-ад-дин Лу’лу сказал: «Лучше отложи до лета, когда курды убегут от жары и отправятся в горы, потому что теперь погода приятная, запасов у них много, а крепость чрезвычайно укреплена и взять ее, кроме как хитростью, невозможно». Урукту предоставил ее [крепость] султану Бадр-ад-дину и направился в Тебриз с намерением [там] летовать. Когда погода стала жаркой, курды вышли, сдали крепость султану Бадр-ад-дину и отправились в Сирию. Султан Бадр-ад-дин разрушил ее стены, и таким путем та крепость тоже была завоевана.

Рассказ о переводе в Азербайджан богатств Багдада и крепостей еретиков и сохранение [богатств] в крепости на горе Салмасского озера, и о прибытии Бадр-ад-дина Лу’лу и румского султана на служение к государю

Сокровища и огромные богатства, которые добыли в Багдаде, Хулагу-хан с эмиром Насир-ад-дином, [сыном] Ала-ад-дина, сахиба Рея, отправил в Азербайджан, точно так же и [богатства], принадлежавшие крепостям еретиков, Рума, Грузии, Армении, лурам и курдам. Маджд-ад-дину, мелику Тебриза, [Хулагу-хан] приказал, чтобы он построил великолепное, чрезвычайно крепкое здание на горе, которую называют Теллэ, на берегу озера Урмии и Салмаса. Расплавив всю звонкую монету и начеканив балышей, сложили там. Из тех дорогих даров и богатств Хулагу-хан отослал часть его величеству Менгу-каану с радостной вестью о победе и славе, сделал отчет об обстоятельствах завоевания владений Иранской земли и объявил о решении итти походом на Мисрский и Сирийский края. С этим посланием отправился эмир Хуладжу, и каан весьма обрадовался этой доброй вести. В том году султан Бадр-ад-дин Лу’лу согласно указу каана направился к его высочеству [Хулагу-хану] и, двигаясь поспешно, прибыл ко двору на служение в окрестностях Мераги 29 числа месяца раджаба 656 года [1 VIII 1258]. Лета его перевалили за девяносто. Хулагу-хан оказал ему полный почет и уважение, и он 6 числа месяца ша’бана [8 VIII] того же года вернулся обратно. 7 числа упомянутого ша’бана прибыл на служение ради поздравления с победой над Багдадом атабек Са’д, сын фарсского атабека Абу-Бекра и, будучи отличен пожалованиями, воротился назад. 4 ша’бана [6 VIII] в …,[151] в окрестностях Тебриза на служение прибыл румский султан Изз-ад-дин, а в среду 8 числа того же месяца вслед за ним приехал султан Рукн-ад-дин. Хулагу-хан гневался на султана Изз-ад-дина за [его] непочтение к Байджу-нойону и сражение с ним. После завоевания Багдада султан Изз-ад-дин стал весьма опасаться и задумал вызволить себя из пучины того преступления тонкой хитростью. Он приказал сшить прекрасные царские сапоги и на подборах их намалевали его облик. Во время представления и подношения даров[152] он вручил их государю. Когда взгляд его [государя] упал на изображение, султан облобызал |A 204а, S 468| землю и промолвил: «Чаяние мое в том, чтобы государь благословенной стопою своею вознес голову этого раба». Хулагу-хан сжалился над ним, а Докуз-хатун оказала ему покровительство и попросила [простить] его преступление. Хулагу-хан ему простил. В ту пору ходжа Насир-ад-дин доложил, что султан Джелаль-ад-дин Хорезмшах, будучи обращен в бегство победным нашествием монголов, пришел в Тебриз. Воины его чинили насилие над ра’иятами и об этом обстоятельстве доложили ему [Хорезмшаху] на суд, а он сказал: «Мы-де ныне воюем мир, а не правим, при завоевании мира оберегать ра’иятов не обязательно. Вот, когда мы станем править миром, тогда и окажем правосудие жалобщикам». Хулагу-хан промолвил: «Мы, слава богу, и воюем мир и правим. Для врагов я завоеватель, а для покорных правитель, и не страдаю я слабостью и немощью подобно Джелаль-ад-дину». Аминь.

Рассказ о счастливом мовляна, султане мудрецов, пособнике общины и веры [Насир ад-дине Туси] и о постройке в Мераге обсерватории по указу Хулагу-хана

В упомянутую же пору вышел указ, чтобы превеликий счастливый мовляна, учитель рода человеческого, султан мудрецов, достойнейший из деятелей последнего времени, ходжа Насир-ад-дин Туси, ‛да обнимет господь его своим прощением’, выстроил в местности, которую признает подходящей, здание для наблюдения звезд. Он выбрал город Мерагу и построил великолепную обсерваторию. Причиною этому обстоятельству было то, что Менгу-каан от [прочих] монгольских государей особо отличался совершенством разума, проницательностью, понятливостью и сообразительностью до того, что решал некоторые Евклидовы чертежи. Прекрасное мнение и высокий помысл его признали необходимым в пору его державы построить обсерваторию [и] он приказал, чтобы Джемаль-ад-дин Мухаммед Тахир ибн Мухаммед аз-Зейди-и Бухари приступил к этому важному делу. Некоторые дела по этой части для них были сомнительны, а молва о превосходных качествах Насир-ад-дина летала по всему миру, как ветер. [Поэтому] Менгу-каан во время прощания с братом ему сказал: «Когда крепости еретиков будут завоеваны, ходжу Насир-ад-дина пришли сюда». В ту пору, поскольку Менгу-каан занялся завоеванием владений Мензи и [находился] далеко от столицы, Хулагу-хан приказал, чтобы он [Насир-ад-дин] и здесь построил обсерваторию, потому что он уже узнал об его прекрасном образе жизни и природной искренности и желал, чтобы он состоял при нем. После того как прошло семь лет по восшествии Хулагу-хана на ханский престол, ильханскую обсерваторию выстроили при помощи четырех ученых: Муаййид-ад-дина Арзи, Фахр-ад-дина Мераги, Фахр-ад-дина Ахлати и Наджм-ад-дина Дабирани Казвини.

Рассказ о походе Хулагу-хана в Сирийские края, завоевании Халеба и Сирийского царства

Халебский султан посылал своего везира сахиба Зейн-ад-дина Хафизи с царскими дарами и подношениями на служение к каану, и он при том дворе приобрел большую известность и славу и ему были выданы ярлык и пайза. Когда Хулагу-хан пришел в Иранскую землю, Зейн-ад-дин по временам тайно выражал повиновение и приверженность и по этой причине был в подозрении у сирийского султана. На него покушались, и он бежал и нашел пристанище у его высочества Хулагу-хана.

С его приездом намерение государя [свершить] поход на Халеб возросло. Сначала он отправил гонцов к Бадр-ад-дину Лу’лу и соизволил сказать: «Поскольку-де лета твои перевалили за девяносто, я освобождаю тебя от похода, однако надобно тебе будет отправить своего сына мелика Салиха на служение державным знаменам для завоевания Сирии». [Бадр-ад-дин Лу’лу] согласно указу отправил его в путь. Когда он прибыл на служение к Хулагу-хану, тот пожаловал ему одну из дочерей султана Джелаль-ад-дина,[153] чтобы он сочетался с нею браком. В передовой рати он отправил в путь Китбука-нойона со значительным войском, на правом крыле Шиктура и Байджу, на левом — Сунджака и прочих эмиров, а сам своей особой [двинулся] в средней рати. В пятницу 22 числа месяца рамазана лета 657 [12 IX 1259] под созвездием Скорпиона он устремился в Сирийский край. Когда он |A 204b, S 467| прибыл в Аладаг, он одобрил те пастбища и назвал их Лабнасагут. [Оттуда] он вступил в Хилат [Ахлат] и в горы Хаккар, убежище и приют беспутных курдов. Всех, кого находили из них, убивали. Когда [Хулагу-хан] прибыл в Диярбекр, он сначала завоевал Джазиру и назначил сына [своего] Юшумута в сообществе с Сонтай-нойоном на осаду замка Маяфарикина. Мелика Салиха он отправил с войском завоевать Амид, а сам своей особой двинулся на Руху и [ее] занял. Оттуда он пошел в Дунайсер, Нисибин, Харран. Их взяли с боем и учинили резню и грабеж. Перейдя Ефрат, внезапно окружили Халеб. Тамошние жители, уповая на неприступность крепости, отказались от послушания и проявления покорности и приготовились к битве. Урукту-нойон стоял у ворот Евреев, Китбука у Румских ворот, Сунджак у Дамасских ворот, а Хулагу-хан остановился у Антиохийских ворот. Вокруг города построили тын[154] и поставили камнеметы. С неделю обе стороны с большим рвением предавались битве. В конце концов, в месяце зи-л-хиджджэ 657 года [XI-XII 1259] [город] был взят со стороны Иракских ворот. С неделю производили резню и грабеж, и много народу было перебито.

В течение сорока суток бились с сидящими в крепости воинами. С обеих сторон метали камни из камнеметов и стреляли из луков. Эмиру корчиев Аджую-шукурчи и Садыку-грузину[155] были нанесены раны в нескольких местах[156] на лице, и государь оказал им множество милостей и сказал: «Подобно тому, как румяна украшение женщин, так алая кровь на лице и бороде — краса и украшение для мужей». В конце концов крепость тоже была завоевана. Множество ремесленников взяли в полон и захватили несметную добычу. Несколько времени занимались осадой крепости Харим. Наконец, тамошние жители запросили пощады и умоляли, чтобы Фахр-ад-дин, известный под прозвищем Саки,[157] дал клятвенное обещание, чтобы им выйти. По клятвенному договору они спустились вниз. Хулагу-хан очень гневался на них и приказал, чтобы их сразу с женами и детьми перебили, кроме одного армянского золотых дел мастера, который спасся. Когда взяли крепость Халеба, Хулагу-хан вверил ее Фахр-ад-дину Саки, а Тугела-бахши посадили там воеводой. После того как [Хулагу-хан] уехал из Халеба, тамошние жители стали жаловаться на Фахр-ад-дина. Вышел указ, чтобы его казнили, и управление Халеба было пожаловано Зейн-ад-дину Хафизи. Жители Дамаска испугались напастей, [чинимых] монгольской ратью. Когда они узнали, что [все] стороны и области Сирии сплошь вошли в круг владения Хулагу-хана, все тамошние вельможи и знатные люди с разного рода дарами и подношениями и ключами от [городских] ворот явились на служение к его высочеству и, изъявив покорность и послушание, сдали город. Ради испытания [жителей] Хулагу-хан приказал, чтобы Китбука-нойон отправился в Дамаск. Горожане вышли навстречу и просили пощадить [им] жизнь. Китбука тамошних вельмож и знатных людей отослал на служение к Хулагу-хану. [Хулагу-хан] сжалился над ними, снизошел к их мольбам. Монголы без осады и битвы вошли в город, и [Хулагу-хан] назначил монгольского воеводу с тремя нукерами-тазиками, а Ала-ад-дину Хаши, Джемаль-ад-дину Каракаю Казвини и казию Шамс-ад-дину Куми [приказал], чтобы они заправляли делами Дамаскского владения. В итоге в короткое время Багдад, Диярбекр, Диярраби’а и Сирия целиком были завоеваны и вошли в круг господства наместников Хулагу-хана. Он овладел [также] и Румскими странами. Во время этих дел с Востока прибыли гонцы, глава которых, Шиктур-нойон, со всей поспешностью выехал отсюда раньше, и доставили известие о кончине Менгу-каана. Хулагу-хан чрезвычайно огорчился и опечалился сердцем, однако виду не показывал. Он оставил там Китбука-нойона для охраны Сирии, выехал в Халеб обратно и в воскресенье 24 числа месяца джумада-л-ахыра лета 658 [6 VI 1260] прибыл в Ахлат. Во время прибытия Хулагу-хана в Халебмелик Насир, султан халебский и сирийский, бежал из Халеба и отправился в крепость Керек.[158] Китбука-нойон хотел было [ее] осадить, [но] он попросил пощады и вышел [из крепости]. Китбука отправил его на служение [к государю]. Государь пообещал ему: «Когда-де я возьму Миср, то должность хакима в Сирии отдам тебе».

|A 205а, S 470| В году обезьяны, соответствующем лету 658 [1260], скончались многие старшие эмиры, как то: Торчи-гурген, Бука-Тимур, …[159]-нойон,[160] ...[161]-нойон, Бурунгтай-нойон и Салджидай-нойон.

Хулагу-хан, вследствие события с Менгу-кааном и мятежа Арик-Бокэ, был обеспокоен сердцем. Аминь.

Рассказ о походе Китбука-нойона в Миср, сражении его с тамошней ратью и казни его

Во время возвращения [своего] из Сирии Хулагу-хан отправил монгольского гонца с сорока нукерами в Миср с посольством и сказал: «Великий господь избрал Чингиз-хана и его род и [все] страны на земле разом пожаловал нам. Каждый, кто отвернулся от повиновения нам, перестал существовать вместе с женами, детьми, родичами, рабами и городами, как всем должно быть известно, а молва о нашей безграничной рати разнеслась подобно сказаниям о Рустеме и Исфендияре. Так что, ежели ты покорен нашему величеству, то пришли дань, явись сам и проси [к себе] воеводу, а не то готовься к войне». В ту пору из рода Камильцев не было никого, достойного властвовать, и правителем сделался некий туркмен. Когда он умер, у него был малолетний сын по имени Мухаммед. Его посадили [правителем] вместо отца. Атабеком его был Кудуз. Внезапно Мухаммед умер, и Кудуз стал государем. Он полонил сердца людей справедливостью и щедростью. Большая часть воинов Сирии и Мисра были отбившимися и беглецами [из войска] султана Джелаль-ад-дина, которые, бежав из-под Ахлата, отправились в Сирию. Предводителями и военачальниками их были Баракат-хан, мелик Ихтияр-ад-дин-хан ибн ...,[162] мелик Сейф-ад-дин Садык-хан ибн Менгбука, Насир-ад-дин Кельшу[163]-хан ибн Бек-Арслан, Атлас-хан и Насир-ад-дин Мухаммед Кимри. Когда Хулагу-хан соизволил двинуться в Сирию, они попрятались по сторонам, а после его возвращения собрались [вместе] и направились к его величеству [повелителю] Мисра и Каира и рассказали Кудузу повесть о своем горе. Он обласкал их, расспросил о положении и подарил [им] много добра. Все они дали согласие на царство Кудуза. Когда прибыли гонцы [Хулагу-хана], он [Кудуз] призвал их [упомянутых военачальников], держал совет насчет того, как помочь делу и сказал: «Хулагу-хан с огромной ратью устремился из Турана в Иран и ни одна душа из халифов, султанов и меликов не нашла силы сопротивляться. Завоевав все страны, он дошел до Дамаска, и ежели бы к нему не подоспело известие о кончине брата, то и Миср тоже был бы присоединен к прочим странам. Поэтому он в этих краях оставил Китбука-нойона, который словно разъяренный лев и свирепый дракон в засаде ненависти. Ежели он покусится на Миср, то ни у кого не окажется силы сопротивления более чем на то, чтобы совсем потерять власть. Надобно придумать, как помочь делу». Насир-ад-дин Кимри сказал: «Хотя бы уже потому, что Хулагу-хан внук Чингиз-хана, сын Тулуй-хана и брат Менгу-каана, его величие и грозность не нуждаются в описании и разъяснении. Теперь все от Мисра до самых границ Чина находится во власти его могущества, и он отмечен небесным вспоможением. Ежели мы пойдем к нему под защиту, стыда и срама не будет, но, конечно, выпить заведомо яду и пойти навстречу смерти — далеко от пути разума. Человек не виноградная лоза, чтоб ему не страшиться отсечения головы. Обязательства и обещания его [Хулагу-хана] не исполняются, потому что он после договора и обещания убил нежданно Хуршаха, Муста’сима, Хусам-ад-дина Акка и сахиба ирбильского и ежели мы отправимся к нему, он, вероятно, поступит с нами так же». Кудуз сказал: «В настоящее время Диарбекр, Диярраби’а и Сирия полны плача, и от Багдада до Рума области и земли опустошены, не возделываются и не засеваются. Ежели мы не опередим [монголов] и не подымемся их отразить, то вскоре Миср будет опустошен, как и прочие страны. С этими людьми, которые покушаются на нашу страну, надо избрать одно из трех: либо примирение, либо вражду, либо покинуть родину. Переселиться в другую страну трудно, потому что нашим местожительством может быть только Магриб, а между [ним и нами] лютая пустыня и дальнее расстояние». |A 205b, S 469| Насир-ад-дин-Кимри сказал: «В примирении проку тоже нет, ибо на их обещания нельзя положиться». Прочие эмиры тоже сказали: «Мы-де потеряли силу терпения и нет у нас мощи сопротивляться. То, что мнение твое признает неизбежным, надобно приказать». Кудуз сказал: «Мнение мое таково, давайте вместе обратимся к войне. Ежели обретем победу, то это и будет как раз то, к чему мы стремимся, а не то как бы нас не укорил народ». После этого эмиры разъехались, и Кудуз держал совет с Бундукдаром, который был главным эмиром. Бундукдар сказал: «Мнение мое таково, убьем гонцов и сообща воссядем [на коней] против Китбукая. Ежели мы побьем [его] и ежели умрем, то в обоих случаях мы будем достойны извинения и благодарности». Кудуз одобрил эти слова, и ночью гонцов распял, а на заре, по необходимости решившись на войну, сели на коней и отправились в поход. Эмир Байдар, который был ...[164] монгольского головного отряда[165], отправил к Китбука-нойону некоего человека по имени ...[166] и уведомил его о движении мисрского войска. Китбука прислал ответ: «Оставайся-де на месте и жди меня». Поскольку до прибытия Китбукая Кудуз ударил на Байдара и отогнал его до берега реки Аси, Китбука-нойон в пылу двинулся вперед, словно огненное море, вполне полагаясь на свою силу и военную мощь. Кудуз расставил войско в засадах, а сам, сев [на коня], встал с небольшим числом [воинов]. Китбукаю с несколькими тысячами всадников, все заправскими воинами, случилось сойтись с ним у Айн-и Джалут. Монгольское войско напало, стреляя из луков, а Кудуз уклонился и ударился в бегство. Монголы, осмелев, отправились вслед за ними и многих из мисрцев перебили. Когда они поравнялись с местом засады, мисрцы с трех сторон бросились из засады и помчались на монгольское войско. С раннего утра до полудня бились врукопашную. Монгольскому войску сопротивляться стало невмоготу, и в конце концов оно обратилось в бегство. Китбука-нойон в пылу и рвении разил налево и направо и валил [наземь]. Некоторые побуждали его к бегству, [но] он не послушал и промолвил: «От смерти не избавишься, лучше бы им умереть с честью и славой, а не бежать подло и презренно. В конце концов один кто-либо из великих и малых этого войска да придет на служение к государю и доложит [ему] мои слова, что Китбука не захотел постыдно повернуть назад и в усердии он пожертвовал сладкой жизнью. Надобно, чтоб благословенное сердце государя не кручинилось, что монгольское войско погибло. Пусть он представит себе, что жены его воинов один год не были беременны, а кобылы их табунов не жеребились. Да будет счастье государю. Раз благородная особа государя пребывает в здравии, всякому утраченному [воину] будет замена, а бытие или небытие слуг, подобных нам, — пустяк».

Хотя воины бросили его, он старался за тысячу человек. В конце концов лошадь его оступилась, и он попал в полон. Вблизи поля битвы находились заросли камыша, и в них укрылся отряд монгольских всадников. Кудуз приказал поджечь те [заросли] и всех сожгли. Затем Китбукая, связанного по рукам, представили Кудузу. [Кудуз] сказал ему: «О вероломный человек, много ты крови пролил несправедливо, лишил жизни витязей и великих людей, нарушением обещания и лживым словом ниспроверг древние семьи. Наконец-то и ты попался в сети».

«Ежели я буду убит твоею рукой, то я посчитаю [что это] от бога, а не от тебя. Ни на миг не обольщай себя и не гордись этим случаем. Как только весть о событии со мною дойдет до Хулагу-хана, вскипит море его гнева и [все] от Азербайджана до самого Мисра будет сравнено с землей копытами монгольских коней, и песок Мисра унесут вон в конских торбах. У Хулагу-хана подобных Китбукаю славных всадников триста тысяч, считай одним меньше». Кудуз сказал: «Не хвастай так туранскими всадниками, ибо они ведь дела вершат хитростью да увертками, а не по-мужски, как Рустем [сын] Дастана». Китбука промолвил: «Я пока существовал, был слугою государя, а не как вы предатели и убийцы [своего] господина.

Пореши меня как можно скорее».[167] Кудуз приказал, чтобы ему отрубили |A 206а, S 472| голову. [Затем] они совершили набег по всей Сирии до берегов Ефрата, валили всех, кого находили, разграбили лагерь Китбукая, захватили в полон его жен, детей и родичей и перебили чиновников и воевод областей. Те же, которые[168] были оповещены, бежали. Когда весть о событии с Китбука-нойоном и речи его в ту пору дошли до слуха Хулагу-хана, он очень сожалел о его кончине, запылал огонь его гнева, и он сказал: «Где мне найти другого такого слугу, который бы перед лицом смерти проявил такую доброжелательность и рабскую верность». Он обласкал осиротевших членов его семьи и оказал им почет и уважение. До этого, однажды, он пожаловал халебского мелика Насир-[-ад-дина][169] и, отдав ему должность хакима в Дамаске, отправил в путь с тремя стами сирийских всадников. После прибытия вести о Китбукае некий сириец доложил: «халебский мелик Насир[-ад-дин][170] с тобою не прямодушен и хочет, бежав, отправиться в Сирию на помощь Кудузу, по повелению которого убили Китбукая». Хулагу-хан для отражения его отправил вслед три сотни монгольских всадников. Их передовой отряд настиг его и остановил: «Приказ, мол, таков, чтобы мы тебя угостили, дабы ты восчувствовал полное благоволение [государя]». Как в обычае у монголов, они его напоили мертвецки пьяным. Внезапно подоспели остальные из трехсот всадников и мелика Насир[-ад-дина][171] с тремя стами сирийцев убили. Они не оставили в живых ни одной души из тех людей, кроме Мухьи-ад-дина[172] Магриби, который спасся благодаря тому, что был звездочетом. Хулагу-хан отправил в Сирию Элькэ-нойона с великой ратью. Когда он туда прибыл, воины стали заниматься грабежом. Бундукдар, ставший государем Мисра, был оповещен и выступил, чтобы [их] отразить. Когда Элькэ-нойон услышал весть об его приходе, он с монголами, которые оставались в Сирийском крае, ушел в Рум, а в Дамаске стали читать хутбу и чеканить монету именем Бундукдара. Хулагу-хан хотел было в отмщение за Китбукая повести еще рать на Миср и Сирию, [но] по причине события с Менгу-кааном и разногласий, которые появились между ним и родичами, положение и время не разрешали исполнить это. Вследствие этого он отставил [поход].

В ту же пору скончался скоропостижно на пиру царевич Булга сын Шибана, внук Джучи. Затем заподозрили в колдовстве и измене Тутар-огула. После установления виновности Хулагу-хан отправил его в сопровождении Сунджака на служение к Беркею. И [Сунджак] доложил об его вине. Беркей в силу чингизхановой ясы отослал его к Хулагу-хану и 17 числа месяца сафара лета [6]58 [2 II 1260] его казнили. Предали казни также и Садр-ад-дина Саведжи под предлогом, что он написал для него ладонку. Затем скончался и Кули. После того как упомянутых царевичей не стало, челядь их бежала и через Дербент и Гилянское море направилась в область Кипчак. Аминь.

Рассказ о походе царевича Юшумута в эмиров Элькэй-нойона и Сонтая в Диярбекр, завоевании Маяфарякина и убиении мелика Камиля

Царевич Юшумут и старшие эмиры Элькэй-нойон и Сонтай-нойон, по приказу Хулагу-хана, отправились [в поход]. Когда они дошли до границ Маяфарикина, они послали к мелику Камилю гонца и призывали его к покорности и повиновению. Камиль ответил: «Не следует царевичу ковать холодное железо и рассчитывать на невозможные вещи, ибо нет доверия к вашим словам и я не соблазнюсь вашими любезными речами. Монгольской рати я не опасаюсь и, покуда душа в теле, буду разить мечом, потому что ты сын того отца, который нарушил договор и условие с Хуршахом, халифом, Хусам-ад-дином Акка, и Тадж-ад-дином Ирбильским. В особенности мелик Насир[-ад-дин][173] прибег к вашей защите, а в конце концов испытал то, что испытал. Конечно, и я также испытаю то же самое, что испытали они». Когда гонцы представили |A 206b, S 471| послание, царевич и эмиры решились на битву. Мелик Камиль ободрял горожан и говорил: «Все-де серебро, золото и хлеб, которые налицо в казне и амбарах, для вас не пожалею и все жертвую нуждающимся. Я, хвала богу, не такой сребролюбец, как Муста’сим, который из скупости и скаредности пустил по ветру и голову [свою] и Багдадское царство». Все горожане стали с ним единодушны, и мелик Камиль на другой день с толпою всадников выехал [из города] и стал нападать и притворно отступать. Небольшое число воинов с обеих сторон было убито. С меликом Камилем были два лихих наездника, один Сейф-ад-дин Лукили, а другой Анбар Хабаши. Оба они убили несколько человек, разожгли пожар битвы. Через некоторое время [отряд мелика Камиля] ушел в город и начал бой с крепостных стен. На другой день те же два наездника выехали [из города] и убили около десяти храбрых всадников. Точно так же и на третий и на четвертый день. С этой стороны один грузинский азнаур вышел против них, потому что он один мог разбить войско. Одно мгновение он бился и был убит. От гибели его

И опять они ушли в город, а там был один камнеметный мастер, стрелявший без промаха. Он убивал камнями множество народа. От его руки эмиры ничего не могли поделать. У Бадр-ад-дина Лу’лу был [тоже] очень расторопный камнеметный мастер, он его вызвал, и тот установил высокий камнемет против городского камнемета. Оба одновременно метнули камни с лап. Оба камня в воздухе ударились друг о друга и раскололись на мелкие осколки. Люди с обеих сторон изумились мастерству обоих камнеметчиков. В конце концов камнемет, стоявший извне, сожгли, и горожане бились жестоко. Когда Хулагу-хан осведомился об этом положении, он послал в помощь Элькэй-нойону Урукту с войском и извещением, чтобы они пребывали на месте до тех пор, пока в городе не останется продовольствия. Когда Урукту прибыл и излагал поручение, то во время тех речей из [города] выехали те самые два наездника и расстроили монгольское войско. У Урукту вино шумело в голове, и он был пьян. Он отправился на бой с ними. Сцепились друг с другом. Вдруг [противники] настигли Элькэя и свалили его с коня. Со стороны подоспели монгольские всадники, посадили Элькэя на коня, опять разогнали толпу и повернули назад.

После этого те два наездника оба по заведенному правилу выезжали [из города], и нескольких человек убивали и нескольких ранили, пока не прошли два года и в городе не осталось пропитания и пищи, а также и скота. Начали есть мертвечину, съели [все] вплоть до собак, кошек и мышей и тогда стали людоедами. Так они с месяц поедали друг друга. Когда те два наездника, не имея соломы и ячменя, убили и съели своих лошадей, они хотели было выйти [из города] пешими и завязать бой, чтобы быть убитыми, но мелик Камиль не позволил. Немногие, которые остались, написали царевичу письмо, что в городе-де не осталось никого, у кого бы была пища да мощь, кроме нескольких человек с живой душою и мертвым телом. Сын отца поедает, а мать дитя. Если теперь подступит какая-либо рать, не найдется ни души, кто бы смог пойти навстречу.

Царевич послал Урукту. Когда они вошли в город, все городские жители лежали вповалку друг на друге, исключая семидесяти полумертвых человек, которые попрятались по домам. Мелика Камиля схватили с братом и повели к Юшумуту, а воины занялись грабежом. Те два смелых наездника взобрались на крышу дома и выстрелами из луков убивали каждого турка, который проходил мимо. Урукту подъехал туда и приказал нескольким отважным туркам, чтобы они их убили. Они [оба наездника] спустились с крыши вниз, прикрыли лицо щитами и дрались жестоко. В конце концов оба были убиты. Мелика Камиля привели в Телль-Башир по ту сторону Ефрата на служение к Хулагу-хану. В виду того, что он раньше ездил на служение к каану и, будучи пожалован милостями, с ярлыком и пайзой вернулся обратно, а затем во время похода Хулагу-хана на Багдад поехал к сирийскому мелику Насиру и говорил [ему], что лучше-де нам с огромной ратью пойти на помощь халифу, но тот притворился непонимающим и незамечающим, а после завоевания Багдада Камиль побоялся [явиться] и два года противился упомянутым способом, то теперь, когда его, схваченным, привели на |A 207а, S 474| служение к его высочеству, Хулагу-хан перечислил ему его преступления и сказал: «Не мой ли брат тебя ласкал и жаловал?».

Он приказал подвергнуть [его] с его семьей и родичами наказанию, а затем повелел срезать с него мясо и втыкать в рот, пока он не умер. Было это в лето 657 [1259]. Был он человеком воздержанным, благочестивым и хлеб свой добывал за плату за портняжное ремесло.

Рассказ о походе царевича Юшумута в Мардин и завоевании его крепости

Когда царевич Юшумут и эмиры освободились от маяфарикинского дела, Хулагу-хан повелел, чтобы они по-прежнему вместе отправились завоевать Мардин. Когда они туда прибыли и установили осаду, то поразились высоте и неприступности крепости. Урукту-нойон отправил к мелику Са’иду, владетелю крепости Мардин, гонца и возвестил: «Спустись из крепости и повяжись поясом служения государю мира, дабы у тебя остались голова, жена и дети.

Ибо ежели даже сама голова его [замка] достанет до неба, перед монгольской ратью он будет дорожной пылью. Ежели бы [даже] счастье и благополучие тебе оказалось другом, то ты все же послушай мое увещевание и поступи по нему, а ежели не послушаешь и поступишь наперекор, то господь извечный знает [что будет]». Мелик Са’ид прислал ответ: «У меня-де на сердце было покориться и явиться к его высочеству государю, но вследствие того, что вы с другими заключили договоры, а когда они прибегли к вашей защите, вы их убили, у меня нет [к вам] доверия. Хвала всевышнему богу, крепость набита припасами и военным снаряжением и переполнена турецкими молодцами и курдскими богатырями». Урукту приказал, чтобы установили камнеметы, и завязал битву камнями и стрелами. На протяжении восьми месяцев обе стороны упорно бились и мелик Са’ид самообольщался неприступностью крепости. Когда монголы оказались не в силах овладеть крепостью, они разграбили города Мардин, Дунайсер и Арзан, которые находились поблизости. В конце концов в крепости появились дороговизна, голод и холера, ежедневно умирало безмерное число людей и мелик Са’ид захворал. У него было два сына — старший Музаффар-ад-дин. Он был малый разумный [и] сказал отцу: «Лучше спуститься из крепости вниз, ибо сопротивляться с таким войском невозможно». Отец его не послушал. [Тогда] он во время болезни дал отцу снадобья, чтобы тот отдал душу, и послал к Урукту: «Тот-де человек, который вам оказывал противодействие, умер. Ежели будет приказано, чтобы войско [ваше] прекратило войну, то и я тоже сойду вниз и сдам крепость». Урукту приказал, чтобы приостановили военные действия, и Музаффар-ад-дин с братом и приверженцами своими спустился вниз. Счастливый государь привлек его к ответу за кровь отца: «Разве-де когда-нибудь кто-либо позволяет себе покуситься на кровь отца». Он ответил: «Я потому так сделал, что сколько ни молил покорно, ни плакал, сдай, мол, крепость и не защищай себя кровью народа, он не соглашался. Это частное дело я сделал ради общей пользы потому, что понимал, что крепость будет завоевана счастьем государя и сто тысяч невинных людей будет убито. Конечно, ведь лучше смерть одного, чем ста тысяч, в особенности когда он, тиран и притеснитель, убил своего сына и люди им недовольны. Сознаюсь в своем преступлении. Ежели бы государь соизволил [меня] простить и пожаловать мне место отца, то на то его воля». Хулагу его простил и отдал ему владение Мардин, и он был султаном до 695 года [1296] и никогда не ступал на путь мятежа и восстания против монгольских государей. Когда он умер, его сын Шамс-ад-дин Дауд его заместил, а когда [этот] скончался, на его место сел другой сын султан Наджм-ад-дин, который имел почетное прозвание Мелик-Мансур. Он правитель разумный и совершенный, проницательный и прозорливый и так жил с государем [Газан-ханом], что тот дал ему зонт и царский венец, отличил его изо всех ему равных и пожаловал ему часть владений Диярбекра и Диярраби’а. Аминь.

|A 207b, S 473| Рассказ о кончине султана Бадр-ад-дина Лу’лу, обстоятельствах получения его сыном меликом Салихом пожалования,[174] его мятеже и разрушении Мавсиля

Султан Бадр-ад-дин Лу’лу правил пятьдесят лет и от жизни он получил превеликое удовольствие.

В лето 659 [1261], когда он вернулся обратно со служения Хулагу-хану, он умер в Мавсиле. Дожил он до 96 лет. Хулагу-хан пожаловал правление и владение Мавсиль его сыну мелику Салиху. Через некоторое время он покинул Мавсиль, отправился в Сирию и Миср, чтобы с вершины самовластия низринуться в бездну служения. Рукн-ад-дин Бундукдар его обласкал и отправил обратно с тысячью курдских всадников, чтобы он, собрав новые и старые клады и сокровища, доставил [к нему]. Супруга его Туркан-хатун, дочь султана Джелаль-ад-дина Хорезмшаха послала [раньше] к Хулагу-хану с извещением о его поездке в Миср и Сирию. Было приказано, чтобы войска, которые находились в Диярбекре, охраняли пути, по которым он пойдет, и в 659 году [Хулагу-хан] назначил Сандаргу-нойона с одним туманом монгольского войска для занятия Мавсиля и отражения Салиха. Вслед за ним он отправил тебризского мелика Садр-ад-дина с туманом тазикского ополчения[175]. Когда Салих дошел до Мавсиля, монголы преградили ему все дороги. В Джавсаке он остановился и стал пировать. Когда он уже стал пьян, до ушей его долетел грохот литавр и [раскаты] медных труб. Страх и безмерный ужас появились в сердцах мавсильцев. Салих вошел в город и запер ворота. Там находилось[176] войско из курдов, туркмен и шулов. Он роздал им деньги, побуждал к битве и говорил: «Несомненно, когда Бундукдар узнает, он нам пришлет помощь из Мисра». Монгольская рать подошла, расположилась вокруг города и обнесла [его] тыном. С обеих сторон поставили камнеметы и занесли руки к битве. Горожане по слову Салиха начали бой. С обеих сторон стали метать камни из камнеметов и стрелы, а часть витязей [начала] драться врукопашную. Около месяца горнило битвы было раскаленным. Однажды восемьдесят монгольских богатырей внезапно взобрались на крепостные стены. Мавсильцы их всех перебили, побросали головы их с крепостной стены в середину монгольского войска и воодушевились этой победой. Во время боя мелик Садр-ад-дин выдвинулся вперед. Стрела из самострела попала ему в темя, так что из него пошла кровь. Поэтому с разрешения Сандаргу-нойона он отправился в Тебриз. В Аладаге он прибыл на служение к Хулагу-хану и доложил об усилиях жителей Мавсиля. В помощь Сандаргу-нойону послали другую рать. Когда Бундукдар прознал о положении мелика Салиха, он послал ему на помощь Агуш-Арбузлура с войском. Когда он пришел в Синджар, то написал, извещая о своем прибытии, письмо и, привязав к крылу голубя, отправил. Голубь прилетел и случайно сел на монгольский камнемет. Камнеметный мастер его поймал и снес письмо к Сандаргу-нойону. Когда тот прочитал, он счел его знамением своего счастья и тотчас же отправил отриконь один туман войска для отражения их. Близ Синджара они разделились на три части и, устроив засаду, ударили на сирийцев. Те стали твердо и оказали монголам сопротивление. Вдруг поднялся резкий ветер и ударил песком и камнями в глаза сирийцев, так что они перестали драться. Монголы кинулись на них и большую часть перебили, а остальные бежали. Монголы также перебили множество синджарцев, а женщин и детей увели в полон. Оттуда, надев [на себя] одежду сирийцев и выпустив по курдскому обычаю волосы, они отправились к Мавсилю и известили Сандаргу: «Завтра-де, обретя победу, мы в таком наружном виде доберемся до богатой добычи». На другой день, когда они приблизились, жители города, полагая, что это сирийцы, которые идут [им] на помощь, вышли [из города] навстречу и торжествовали. Монгольское войско окружило их со [всех] сторон |A 208а, S 476| и ни одного не оставило в живых. После того как они воевали шесть месяцев, солнце вошло в знак Рака, погода стала весьма жаркой, и обе стороны изнемогли от войны. Когда солнце достигло [знака] Льва, в городе случились голод и холера.

От голода люди побежали в степь и стали пищей монгольских мечей. Мелик Салих послал к Сандаргу-нойону; «Я-де раскаялся в своем поступке и выйду, чтобы возместить потери, но только на двух условиях: во-первых, простив вину, ты не поставишь [ее] мне на вид, а во-вторых, отправишь к Хулагу-хану и будешь просить [не проливать] мою кровь». Сандаргу-[нойон] пощадил его жизнь. Он вышел с угощением[177] и дарами. Сандаргу не стал есть яств, [его] к себе не допустил и приставил к нему стражу из нескольких монголов. В месяце рамазане лета 660 [VII-VIII 1262] город Мавсиль был завоеван. Уцелевших горожан предали мечу, а часть ремесленников увели в полон, так что в Мавсиле никого не осталось. Когда монголы ушли, из гор и пещер вышло и собралось около тысячи человек. Когда Сандаргу-нойон прибыл на служение к его высочеству, Хулагу-хан весьма гневался на Салиха и повелел, чтобы его снаружи обложили курдючным салом, [завернули] в кошму, обвязали крепкой веревкой и бросили на летнее солнце. Через неделю в сале завелись черви и начали поедать несчастного, пока он в мучениях и страданиях через месяц не отдал милую душу. У него был трехлетний сын; его отправили в Мавсиль, чтобы [там] на берегу Тигра разрубить пополам. Тело его для острастки повесили с двух сторон города, пока оно не сгнило и не распалось.

Рассказ о происшествии разногласий между Хулагу-ханом и Беркеем, прибытии Нокая[178] с передовым отрядом Беркея на войну с этой стороной и поражении его в местности Дербент

Когда Хулагу-хан завоевал большую часть Иранской земли, покончил с делом врагов и противников, которые оставались в разных углах, и занялся приведением в порядок и устройством дел владения, сердце его было раздосадовано захватом власти Беркеем, потому что вследствие того, что Бату его в сопровождении Менгу-каана отправил в столицу Каракорум посадить его [Менгу-каана] на престол в кругу родичей, и он некоторое время служил неотлучно у престола Менгу-каана,[179] он [Беркей], опираясь на это, непрестанно слал гонцов к Хулагу-хану и проявлял свою власть. Оттого, что Беркей был старшим братом, Хулагу-хан терпел. Когда с родственниками его [Беркея] Тутаром, Булгаем и Кули произошло событие, между ними появились и изо дня в день росли вражда и ненависть. В конце концов Хулагу-хан сказал: «Хотя-де он и старший брат, [но] поскольку он далек от пути скромности и стыдливости и обращается ко мне с угрозами и понуждениями, я больше не буду с ним считаться». Когда Беркей узнал об его гневе, он сказал: «Он разрушил все города мусульман, свергнул все дома мусульманских царей, не различал друзей и врагов и без совета с родичами уничтожил халифа. Ежели господь извечный поможет, я взыщу с него за кровь невинных». И он послал в передовой рати Нокая, который был его полководцем и родственником Тутара, с тридцатью тысячами всадников отомстить за его кровь. Тот прошел Дербент и расположился на виду Ширвана. Когда Хулагу-хан проведал [об этом], он повелел, чтобы из всех владений Ирана выставили ополчение[180] и в секизиндж-месяце, соответствующем 2-му шавваля лета 660 [20 VIII 1262], он выступил из Аладага. Ширемун-нойона он отправил в передовом отряде. В месяце зи-л-хиджджэ он с Самагар[181]-нойоном и Абатай-нойоном прибыл в Шемаху. Войско Беркея ударило на Ширемуна и перебило великое множество [людей], а Султанчука убили в реке. В среду, последний день месяца зи-л-хиджджэ,[182] подоспел Абатай-нойон и в одном фарсанге |A 208b, S 475| от Шаберана напал на рать Беркея и многих из нее перебил. Нокай же бежал. Когда Хулагу-хан узнал о поражении врага, он во вторник 6 мухаррама лета 661 выступил из окрестностей Шемахи с намерением сразиться с Беркеем. На той стоянке несколько айгаков напали на Сейф-ад-дина битикчия, который был государевым везиром,[183] на ходжу Азиза, из валиев Грузии, и на тебризского[184] ходжу Маджд-ад-дина. Схватив, их доставили в Шаберан и после суда всех троих казнили. В ночь на четверг 8 мухаррама судили звездочета Хусам-ад-дина и после установления вины, за багдадское свидетельство,[185] казнили, а тебризский мелик Садр-ад-дин и Али-мелик, который был хакимом Ирак-и Аджама и части Хорасана, отделались каждый несколькими палочными ударами. В пятницу 23 числа месяца мухаррама 661 года [7 XII 1262] вышел указ, чтобы все войска, вооружившись, двинулись в путь. На восходе солнца они подошли к Дербенту Хазарскому. Толпа врагов находилась на крепостной стене Дербента. Их прогнали с этой стороны выстрелами из луков, отняли от врага стену, взяли Дербент и завязали бой по ту сторону Дербента. Врагу было нанесено поражение. Бились до конца дня субботы. В первый день месяца сафара Нокай со своей ратью вдруг обратился в бегство, и войска Хулагу-хана обрели победу и славу. [Хулагу-хан] в помощь им еще раньше послал Абага-хана с огромным войском. После поражения Нокая Ширемун и Абатай сказали ему: «Пусть-де царевич возвращается на служение к отцу, мы же как можно скорее отправимся вслед за врагом», — но из рвения и мужества он не согласился. От Хулагу-хана вышел указ, чтобы Элькэй-нойон, Тудаун[186]-бахадур, Бату, Сальджидай, Чаган, Буларгу и Догуз отправились вслед за врагом и забрали жилища воинов Беркея. В силу [этого] указа они переправились через реку Терек. Жилища всех эмиров, вельмож и воинов Беркея сияли в той степи. Кипчакская степь была сплошь в палатках и больших шатрах, а земля та полна лошадей, мулов, верблюдов, коров и овец, а ратных людей их ни одного не было в жилищах. Все бежали, бросив жен и детей. Наши войска расположились в их жилищах и спокойно на досуге наслаждались и развлекались три дня и пировали и веселились с луноликими девами с надушенными амброю кудрями. Когда Беркей и воины проведали о судьбе жилищ, семей, челяди, добра и скота, собрали превеликое, словно муравьи и саранча, полчище и, пройдя простор той степи, напали на эмиров и войско. Первого числа месяца раби’-ал-авваль упомянутого года на берегу реки Терека они от зари до конца дня бились жестоким боем. Так как мало-помалу к врагу прибывала помощь, наша рать обратилась вспять. Река Терек замерзла, и стали переправляться через нее. Вдруг [лед] проломился и множество войска утонуло. Абага-хан невредимый прибыл и расположился в Шаберане. Беркей с ратью, прейдя Дербент, вернулся назад, а Хулагу-хан 11 числа месяца джумада-ал-ахыр достиг окрестностей Тебриза. После этой беды [Хулагу-хан], расстроенный и с удрученным сердцем, занялся возмещением и исправлением потерь и приказал, чтобы во всех владениях приготовили оружие. Войска в другой раз были снаряжены добром и оружием. На другой год пустили молву, что Нокай решился выйти за Дербент. Хулагу-хан послал туда лазутчиком через горы Легзистана шейха Шерифа Тебризи. Он добрался до кочевья Нокая. [Там] его поймали и отвели к Нокаю. Он расспросил его обстоятельно и, между прочим, спросил: «Что ты знаешь о Хулагу-хане. Он все еще из гнева и ярости убивает наших вельмож, сановников, подвижников, благочестивых людей и купцов, или нет?». [Шейх] ответил: «Государь раньше гневался на противление братьев и сжег сухое и сырое, а ныне

Недавно из Хитая прибыли гонцы [с вестью], что Кубилай-каан воссел на престол, а Арик-Бокэ покорился его приказу, Алгу же скончался, а Хулагу-хану вышел ярлык, что он-де государь от реки Амуйе до дальних пределов Сирии и Мисра и тридцать тысяч монгольских удальцов ему отправили на помощь».

Нокай от этих речей испугался и растерялся. Щеки его пожелтели, он замолк и больше не сказал ни слова. Шейх Шериф явился к его высочеству Хулагу-хану и доложил обстоятельства. [Хулагу-хан] шейха обласкал и украсил лик земли справедливостью и правосудием. Аминь.

Рассказ о делах Хулагу-хана в конце поры [его царствования], посылке Абага-хана в Хорасан, пожаловании областей эмирам и валиям, обстоятельствах его болезни и его кончины

Хулагу-хан чрезвычайно любил благоустройство и из построек, которые он возвел, осталось много. В Аладаге он соорудил дворец, а в Хое выстроил кумирни. В том году он посвящал себя благоустройству и распоряжался на благо царства, войска и подданных. Когда наступила осень, он с намерением зазимовать на [реке] Заринаруд, которую монголы называют Чагату и Нагату, отправился в Мерагу и поусердствовал в окончании [постройки] обсерватории. Он очень любил знания, поощрял ученых к спорам в науках начал[187] и назначал им определенное жалованье и содержание и украшал свой двор присутствием ученых и мудрецов. Он был весьма склонен к алхимии и на ту братию[188] постоянно взирал благосклонным оком. А они ради своих вымыслов и мечтаний зажигали огни, сжигали безмерное множество снадобий и бесполезными мехами надували малых и больших. Они мастерили котлы из глины мудрости,[189] но польза от стряпни не шла дальше их ужинов и завтраков. В превращении они ничего не смыслили, зато в извращении и подлогах творили чудеса. Ни одного динара они не снабдили решеткой[190] и ни одного дирхема не отлили, зато растратили и изничтожили богатства вселенной.[191] На их нужды, домогательства и пропитание было израсходовано так много, что и злосчастный Карун за свою жизнь не стяжал столько философским камнем.

В общем, он пожаловал владения Ирак, Хорасан и Мазандеран до устья Джейхуна царевичу Абага-хану, который был его старшим и лучшим сыном. Арран и Азербайджан до [оборонительного] вала[192] он передал Юшумуту. Диярраби’а до берегов Ефрата поручил эмиру Тудауну,[193] Румские владения Му’ин-ад-дину Парванэ, Тебриз — мелику Садр-ад-дину, Керман — Туркан-хатун, а Фарс — эмиру Вангияну.[194] Когда казнили Сейф-ад-дина, битикчия, [Хулагу-хан] избрал Шамс-ад-дина Мухаммеда Джувейни, пожаловал ему должность сахиб-дивана [всех] владений и дал ему силу и полномочие разрешать, вершить, устраивать и править дела государства. Багдадское владение он пожаловал его брату, сахибу Ала-ад-дину Ата-мелику. Устроив упомянутые дела, [Хулагу-хан] все же печалился из-за обмана своих завистливых родственников. Занимаясь мероприятиями для возмещения потерь, он приводил в порядок войско. Еще раньше он избрал Джелаль-ад-дина, сына младшего даватдара, и возвысил его, а тот выставлял себя во мнении государя мира, что более-де сочувствующего во всем улусе государевом никого нет. На служении он доложил: «Поскольку поход в Кипчакскую степь решен твердо, то во владении халифа до сих пор еще есть несколько тысяч турок-кипчаков, которые хорошо знают обычаи Кипчакбаши. Ежели будет дан указ, я пойду и соберу их, чтобы в войне с Беркеем они были передовым отрядом». Хулагу-хан одобрил, пожаловал ему ярлык и пайзу, чтобы багдадские хакимы выдали все, что Джелаль-ад-дин потребует из денег, оружия и снаряжения, и чтобы никто не вмешивался в его дела, дабы он исполнил то важное поручение, для которого назначен. В месяцах лета 662, согласно указу, [Джелаль-ад-дин] отправился в Багдад и всякого, кого находил подходящим для военного дела, забирал. Иногда он, намекая, с задней мыслью приговаривал: «Государь вас забирает, чтобы сделать вас щитом |A 209b, S 477| от вражьей напасти, дабы вы там умерли или обрели славу. А ежели в той войне вас не убьют, то вам в другом сражении предрешена такая участь. Вы знаете, каковы мои достоинства и благородное происхождение. Я одного с вами рода, и хотя Хулагу-хан оказывает мне полное благоволение, я все же не допущу превратить вас в корм для меча. Я так располагаю: давайте распрощаемся с могуществом и счастьем монгольским и я себя и вас освобожу от монгольского указа. Надо, чтобы вы поладили со мной и стали мне товарищами». Народ тот соблазнился его словами. После того как он собрал тех разрозненных воинов, он с литаврами и со знаменем выступил в поход, по Багдадскому мосту переправился [через Тигр], напал на арабское племя хафаджа и отбил некоторое количество буйволов и верблюдов. Жалованье и необходимое для воинов, как то: лошадей, оружие и довольствие, он взял в багдадской казне и снова двинул воинов с женами, детьми, домочадцами, приверженцами, пожитками и добром. Снова он [приказал] пробить на литаврах поход, перешел через мост и сказал: «Домочадцев и семьи поведем с собою, дабы они поклонились святым местам, ибо отныне наше местопребывание будет находиться во владениях Дербента, Ширвана и Шемахи. Мы, воины, отправимся и добудем продовольствие от враждебных арабов [племени] хафаджа». Когда же он переправился через реку Ефрат, он сказал воинам: «Я намереваюсь пойти в Сирию и Миср. Ежели кто пойдет со мною — ладно, а не то пусть отсюда же возвращается обратно». Они из страха за свою голову ничего не могли сказать и отправились вместе с ним в Сирию и Миср по дороге на Ану и Хадису. Когда весть об этом дошла до слуха государя, он весьма разгневался. В ту пору он постоянно тонко обдумывал, как справиться с врагами и к тому прибавился еще и этот случай. Когда наступил год быка, что случилось в месяце раби’-ал-ахыре[195] лета 663 [I 1265], он несколько дней предавался пирам и охоте. Вдруг после бани на тело его напала хворь, так что он ощущал в себе тяжесть и слег в постель. В ночь на субботу,[196] 7 числа месяца раби’-ал-ахыра [27 I], он принял из рук китайских лекарей слабительное. От его действия появился обморок и завершился ударом. Сколько искусные врачи ни старались и ни силились вызвать рвоту, поскольку жизненный путь достиг до точки смерти, они остались бессильными прогнать эту болезнь. Никакая мера [не могла помочь] от предопределения и никакое лекарство исцелить от судьбы. В ту пору обнаружилась хвостатая звезда наподобие клина и появлялась каждую ночь. Когда же эта хвостатая звезда исчезла в ...[197] месяце, соответствующем ночи на воскресенье 19 числа месяца раби’-ал-ахыра лета 663 [8 II 1265], случилось великое несчастие. Жизнь его продолжалась сорок восемь полных солнечных лет. Он отошел от бренного привала к вечному местопребыванию на берегу Чагату.

Ходжа мира, Насир-ад-дин Туси, в стихах на смерть его говорит:

На горе Шаху, что напротив Диххарегана, устроили ему большой заповедник и, свершив обряды оплакивания в его ставках, гроб с ним захоронили в том заповеднике.

В первый день икинди-месяца, соответствующего 28 числу упомянутого месяца раби’-ал-ахыра [17 II], отошла Арыкан-хатун, мать Аджая, и в те же дни умер эмир Алгу-битикчи. 2 числа шун[?][198]-месяца года быка, соответствующего первому дню месяца рамазана лета 663 [17 VI 1265], скончалась Докуз-хатун, которая от Тулуй-хана досталась Хулагу-хану. Кончина ее была через четыре месяца и одиннадцать дней после кончины Хулагу-хана и за три дня до восшествия на престол Абага-хана. Бог, да будет он велик и превозвышен, да уделит государю ислама Газан-хану на долгие годы и века без числа счастливый жребий в жизни и державе и да сделает его наследником долгих лет. ‛Он всемогущ и расположен услышать [молитву]’. Аминь.