Сборник летописей. Том III

|A 243b| Рассказ о делах Газан-хана в Хорасане в пору отца [его] Аргун-хана

Когда Аргун-хан с помощью всевышнего творца спасся из рук Ахмеда, он последовал за ним в Азербайджан и сел на царский престол. Царевича Газана он поставил своим наместником в Хорасане, отдал ему эти владения с большими дружинами и доверил ему ту границу, а [граница та] из самых важных. Согласно указу отца, он пребывал там и властно правил и рядил дела тех владений. Постоянно по всяким важным делам туда и обратно ездили гонцы. Эмир Новруз состоял при нем и усердно старался по войсковым делам и по должности эмира. В месяце зи-л-хиджджэ лета 687[501] [I 1289], когда царевич Газан вернулся с зимовки из Мерва, состоявший при нем на службе Новруз, испугавшись молвы о казни Букая с нукерами, доложил: «Раз-де ходит молва о врагах, то я хочу отправиться к своему стойбищу, да сделать смотр полкам, дабы повести дружины, ежели понадобится». Под таким предлогом он, получив позволение, повернул обратно, а жену свою царевну Туган[чук] с родительницей Сурмиш и братьев Ойратай-Газана, Хаджи и Нарин-Хаджи, и племянников оставил на служении при [Газан-хане]. Аргун-хан старшим эмиром и хакимом послал в Хорасан эмира Текнэ и он и Букай служили неотлучно, но Газану не нравился обычай и образ действий Текнэ и, поскольку [Текнэ] пришелся ему не по нраву, [Газан-хан] не давал ему делать того, что он хотел. Из Азербайджана вернулся обратно эмир Кутлугшах-нойон и по причине нездоровья пребывал в окрестностях Хучана. Новруз же отправился в Дерегез, свое зимнее стойбище. Ту зиму царевич Киншу согласно указу зимовал в Герате.

Когда пришла весна, царевич Газан из Мерва перекочевал в Серахс и задержался там на несколько дней, а затем перешел в Каратепе близ Серахса, чтобы дать скоту нагулять тела, и занялся пиршествами и стрельбою из лука. Новруз из страха, что Аргун-хан заподозрит его [в сообщничестве] с Букаем, непрестанно слал [гонцов] и извинялся, что болезнь ноги мешает ему явиться на служение. Он созвал своих сотников и приверженцев и сказал: «Я-де слышал, что от Аргун-хана к царевичу Газану пришел ярлык, гласящий, что Новруз и приверженцы [его] были в заговоре с Букаем. Надобно, мол, их схватить и всех казнить». Поскольку царевич Киншу посватал сестру Новруза, он [Новруз] и ему послал такого же рода известие и, запугав, сделал его своим единомышленником. Около того же времени прибыли Садак-тархан и Беклемиш, которых Газан посылал на служение к Аргун-хану. В течение месяца [Газан] пробыл в Каратепе. Распространилась молва о мятеже Новруза. Между тем прибыл также и эмир Кутлугшах. Сурмиш, мать Новруза, царевна Туган[чук], братья и племянники его, которые там[502] находились, под тем предлогом, что Новруз выдавал дочь за Сарабана сына Никпея, просили позволения поехать и вернуться после свадьбы обратно: «Нас-де люди дожидают, пока мы не приедем и не справим свадьбу». Когда они уехали и присоединились к Новрузу, Газан в начале месяца раби’-ал-авваль 688 года [кон. III 1289] выступил из Каратепе и направился в Тус и Радкан. Садака он послал гонцом к Новрузу: «Мы, выступив, идем туда. Тебе же надобно явиться к реке [местности] Мерганэ, которая [зовется] Кешефруд». Когда Садак прибыл к Новрузу, Новруз его схватил, накрепко связал и допрашивал под ударами палок и дубинок. «Ты-де был на служении у Аргун-хана, сказывай, какой приговор он вынес мне». Садак ответил: «Добрый и хороший». [Новруз] намерился было его убить, и Садак из страха за жизнь сказал несколько несвязных слов. Родительница Сурмиш и царевна Туган[чук] воспрепятствовали его казни. Его заковали и бросили в тюрьму, а [Новруз] преградил все дороги и начал мятеж и усобицу.

Газан расположился у Пул-и Му’ин на реке Кешефруд. В четверг 27 числа месяца раби’-ал-авваль [6]88 года [21 IV 1239], Новруз с бывшей у него дружиной пошел на большую ставку. Случайно у реки остановились Бука, Текнэ, Корк и прочие эмиры, [так что] собралось превеликое полчище, а ставка расположилась в стороне от реки у холма. Благоволение господне было на [стороне] Газана. Новруз принял это |A 245а| полчище за его ставку, окружил их [эмиров], как это в обычае у монголов, и [дружина его] подняла боевой клич и крик. По милости господней Газан рано поднялся и умывал лицо. Явились приближенные и эмир Кутлугшах сел [на коня]. Когда суматоха и крик возросли, Газан сел верхом и с эмиром Кутлугшахом по Нишапурской дороге |S 544| направился в рибат Сенгбест. С божьей помощью он избавился от этой внезапной беды. Новруз захватил эмиров Букая, Текнэ и Корка и приказал, чтобы ставка и лагери эмиров целиком двинулись в путь. Он отправил их в ...[503] и все разграбили, а Букая убили. Остальных эмиров [Новруз] держал у себя в заключении.

Когда Газан прибыл в Нишапур, там находились эмиры Саталмиш и Мулай. Они примкнули к [Газану], и он двинулся в Мазандеран. Конюшие выронили из дорожного мешка собственную кольчугу [Газана], которая была весьма хороша и прекрасна. Несколько времени ее разыскивали, но она не нашлась. Причиною похода в Мазандеран было присутствие там царевича Хуладжу. Распространяли молву, что он заодно с Новрузом и Новруз писал по областям грамоты так: «по указу Хуладжу», «по повелению Киншу». Газан решил схватить Хуладжу раньше, чем он успеет соединиться с Новрузом. Как можно скорее он двинулся в путь, так что на пятый день по выступлении из Нишапура уже расположился в виду Шахрек-и Нов.[504] Эмир Кур-Тимур отделился, а эмиры мазандеранских дружин прибыли на служение. Хуладжу находился в виду Джурджана, близ Гурдагы. В пятницу 7 числа месяца раби’-ал-ахыра [30 IV 1289] [Газан] устремился на Хуладжу. Не доходя до его лагеря, [дружины] подняли боевой клич и крик. У Хуладжу болели ноги, и он, не надев сапог, вышел с луком и стрелами[505] и ударился в бегство. Когда воины добрались до его палатки, то его не нашли. Эмиры Мулай и Баянджар пустились в погоню за ним, поймали его близ Сенг-и Савада и доставили обратно, а лагерь его разграбили. Когда его привели на служение к [Газану] и стали допрашивать о делах Новруза, он отрицал и говорил: «Мне-де об его делах неведомо и я с ним заодно не был. Никогда у меня таких помыслов не бывало». Газан в тот день расположился в окрестностях Джурджана, а на другой день отправил Хуладжу под присмотром Бай-Тимура на служение к Аргун-хану. Пробыв [там] один день, Газан учинил смотр дружинам и двинулся оттуда на Хабушан, Тус и Радкан для отражения Новруза, так что на седьмой день уже расположился в Султанмайдан-и Кялидар, [пройдя] почти восемьдесят фарсангов. К концу дня от дозоров пришло известие, что вдали чернеется вражеская рать. Было приказано, чтобы все войско изготовилось к бою, а мятежники, когда увидели издали победоносное войско, удалились в Радкан. Державные знамена ту ночь ночевали в Султанмайдане. Прошел сильный ливень, так что большая часть панцырей и конских доспехов попортилась. Наутро 15 числа месяца раби’-ал-ахыра [8 V] державные знамена направились на Новруза в Радкан. В предполуденный час в местности Инчгесу им случилось сойтись с Новрузом, и с обеих сторон построили ряды. Победоносное войско со страшной отвагой ринулось на них [врагов] и крепко билось, в особенности эмир Кутлугшах. А с той стороны стойко держались Киншу, Новруз и Текнэ. В конце концов в дружинах этой стороны проявилась слабость, и они стали отступать. Державные же знамена стойко держались на своем месте. [Газан] приказал эмирам Кутлуг-шаху, Саталмишу и Сутаю собрать дружины, но сколько они ни силились, не было мочи повернуть их обратно. Тогда благословенные знамена двинулись по Аргиянской дороге в Джувейн, а вслед [за ними] подоспели военачальники Уйгуртай-Газан и другие. Из всей округи Джувейна ни одна душа не явилась на служение к [Газану], кроме михтара Наджиб-ад-дина Фарраша. Как только [Газан] прибыл к Зирабаду, он [Наджиб-ад-дин] вышел [к нему], соблюл добрый обычай служения, поднес прекрасных лошадей и оказал разного рода достойные услуги. Государь ислама, когда воссел на царский престол, разумеется, обласкал его по справедливости, выказал ему полное благоволение, |A 245b| принял в число своих приближенных, подарил ему деревню Зирабад, которая была инджу, пожаловал ему тарханную грамоту, доверил ему должность казначея, отдал ему, детям его и потомкам место мутаваллия ханкаха, который построил в деревне Бузинджирд, [в одном] из уездов Хамадана. Это прекрасное и большое здание, которому он отказал множество поместий и недвижимости на богоугодные дела.[506] [Наджиб-ад-дин Фарраш] был окинут взором царской милости и благосклонности, и да не будет скрыто, что каждый, кто сослужит царям добрую и похвальную службу, обретет ее плоды и пользу и в глазах прочих будет иметь почет и уважение. Он и поныне, [т.е. в] пору Олджейту, ‛да увековечит господь его власть’, исправляет эту должность с почетом и уважением и, по-прежнему, он человек честный, порядочный, доброго нрава, похвального образа жизни и великодушный, так что достоин царской службы. Постоянно он творит добрые и богоугодные дела и множество благочестивых и ученых людей и людей других разрядов обрели покой его щедротами.

В общем, когда державные знамена приблизились к Джаджерму, учинили совет: «Итти ли нам лучше на служение к Аргун-хану или остановиться в Кальпуше». Газан сказал: «Раз мы послали гонцов Ягмиша и Ирмини-Белу, то надобно обождать, каково придет решение». Он остановился в Кальпуше, так как там находится юрт Уйгуртай-Газана и он же ведал Мазандераном. Там он [Уйгуртай-Газан] оказал добрые услуги и расставил дозоры до Семенгана и Джурмагана. В те дни из области Бейхак прибыл Низам-ад-дин Яхья и доставил его высочеству то, в чем нуждалась ставка: охотничьих лошадей, золотую и серебряную утварь, царский приемный шатер, серапердэ, ковры, сосуды, мулов и верблюдов. Эмирам он тоже оказал добрые услуги и, согласно приказу, вернулся обратно в Бейхак, чтобы приготовить деньги[507] и тагар для войска.

За два дня до битвы с Новрузом, эмир Аладу и многие эмиры дружины караунов напали на лагерь Новруза[508] и все разграбили. Когда Новруз осведомился об этом обстоятельстве, он пустился за ними в погоню, а Киншу и прочие остановились в Радкане. Как это в обычае у караунов, они после того грабежа разделились на два-три отряда и отпали от эмира Аладу. Часть из них[509] пришла к Новрузу, а часть отправилась к своим жилищам и положила начало смуте и беспорядку. Когда Аладу увидел, что они разбежались и рассеялись, он оставил |S 541| свой лагерь в пределах Бадгиса в [долине, называемой] Дерэ-и Мухкям, а сам примкнул на служение к [Газану]. Газан оказал ему много милости и благосклонности. В Кальпуше пришлось пробыть сорок дней. Когда от Аргун-хана прибыли войска, предводитель их царевич Байду и Нурин-ага с сыном явились на служение. Несколько дней провели пируя, [а затем] под счастливой звездою выступили оттуда по Семенганской дороге в Хабушан. Новруз, когда проведал о прибытии войск из Ирака, понял что они намереваются итти на него, отослал свой лагерь и челядинцев в Герат, а сам продвинулся до границ Джурмагана. Увидев, что у него нет силы сопротивляться, он повернул обратно, а победоносная рать шла следом за ним до границ Джама. В местности Бухар-сарай,[510] что выше Джама, пришли с изъявлением покорности Олджейту с толпою караунов и Тамачи сын Яка-Яндуна [?], нукеры Новруза. Когда подошли к Харджирду Джамскому, [оказалось, что] Новруз угнал и вел с собою весь скот, который нашел в Хорасане, как принадлежавший ему самому и его воинам, так и арабам, туркменам и прочим. Подвигаясь вперед, победоносная рать увидела, что от самого Джама и до Герата все горы и степи были полны брошенного скота. В нескольких местах пало и гнило столько животных, что от зловония нельзя было пройти. Монголы ловили этот скот, уводили с собой и в деревнях продавали овец по данеку за голову. Когда вышел приказ не обращаться к военной добыче, они больше не осмеливались ловить.

Новруз захватил с собою наличные деньги и добро, которое нашел полегче, и с царевной Туган[чук], юртами братьев и ограниченным числом людей выступил по дороге на Сабзевар и Фарах по безводной пустыне. Поскольку было жаркое время года, Газан не счел полезным посылать в погоню войско по этой дороге. Он остановился под Гератом подле моста Малян[511] и отправил эмиров в Бадгис за Киншу и большой ставкой. Киншу, узнав [об этом], выступил со своими женами, детьми и челядинцами в горы Гура и Гарчистана. Эмиры двинули в путь большую ставку, Текнэ и дружину караунов, находившуюся при нем, и всех доставили в Герат. Между прочим, твердость и стойкость Киншу проявились в том, что он за это время не присвоил ни одного динара из царской казны, ни имущества, ни скота из лагерей эмиров, а, |A 246а| напротив, оказал добрые услуги.

Через несколько дней выступили из Герата и направились в Радкан. Оттуда [Газан] отправил Уйгуртай-Газана в сопровождении Текнэ на служение к Аргун-хану, чтобы представить отчет о военных делах в Хорасане. Несмотря на такую смуту и беспорядок, которые происходили в Хорасане, Газан ни на мгновение не пренебрегал обычаями правосудия и справедливости, чрезвычайно усердно заботился о ра’иятах и распорядился, чтобы ни одна душа из людей ратных и прочих не чинила потрав на пашнях и в садах жителей, ни в коем случае не скармливала скоту зерновых хлебов, не опустошала владений и не притесняла ра’иятов. С толпою караунов, которых разместили в окрестностях Джама, он из Радкана перекочевал в Шутуркух, чтобы там летовать. Там он с царевичем Байду, эмиром Нурином и другими военачальниками, которые прибыли,[512] предавался пирам и вину и оказывал им милости. В это время от дозоров пришло известие, что показался враг. Державные знамена двинулись в Радкан, но слух тот оказался ложным. Вследствие постоянного питья вина [с Газаном] приключилась болезнь. Оттуда перешли в Хабушан и болезнь держалась почти сорок дней, а затем опять уступила прежнему здоровью.

В ту пору от его высочества Аргун-хана прибыли эмир Шиктур-ага и Туган. То лето и осень провели в окрестностях Хабушана, Радкана и Шутуркуха. Когда похолодало, порешили зимовать в Нишапуре. Газан стал на зимовку в ...,[513] а царевич Байду в местности Шамаган, что между Бейхаком и Нишапуром. В ту зиму стояла великая стужа, выпало много снега, большая часть лошадей пала, и множество [ратных][514] людей остались пешими. Когда наступила весна [6]89 года [1290], перешли на летовку в окрестности Радкана, Хабашана и Шутуркуха.

В тот год повсюду царила безопасность и от Аргун-хана доставили казну[515] и поделили ее между воинами. Туган дошел до пределов Бадгиса и вернулся обратно. Так как в Хорасане не находилось тагара для войск, то в начале лета было решено, что царевич Байду и прибывшие из Ирака и Азербайджана дружины вернутся обратно, а Нурин-ага останется служить. Прощаясь с Байду, Газан дошел до границ Бама и Аргияна и повернул назад.

В то лето часть караунов изменила, вторглась в область Джувейна [под] предводительством Данишменд-бахадура и производила опустошения. Для отражения их был назначен эмир Мулай. Летом и осенью Газан занимался охотой и игрищами в окрестностях Хабушана и Радкана, эмиры — войсковыми делами, а чиновники дивана[516] — сбором налогов и заготовлением тагара для войск. Зимовал [Газан] на [реке] Тежене [в] Баверде. Он приказал построить плотину на реке, которую называют Кал-и Тежен, и привел этим в цветущее состояние несколько деревень.

В ту осень от Аргун-хана прибыл Хорезми-тархан, чтобы управлять делами Хорасана и местными налогами.[517] Газан приказал, чтобы действовали по указу. По указу наибы в Кухистане схватили Тугана и |S 546| доставили на служение, а всех писцов и чиновников хорасанских взяли под стражу и приставили к ним приставов. В конце зимы толпище караунов подняло мятеж в окрестностях Серахса и подалось к Мерву. Державные знамена двинулись к Дерэ-и Маргэ, а для отражения их [караунов] и приведения к покорности, царевич Газан отправил Аладу-нойона. [Сам] он некоторое время пробыл в окрестностях Ажджа[518] и Шовгана, а оттуда пошел на Серахс и расположился в Каратепе, который называют Ширсейль.

Рассказ о неповиновении Новруза, хождении [его] к Кайду-хану и прибытии обратно для битвы[519]

В месяцах лета 690 [1291] прошел слух, что Новруз с Сарабаном, Эбугэн-огулом, Урук-Тимуром, эмиром Ясауром и другими, с полночисленным войском идут в поход на Хорасан. Причина была такова. Когда Новруз, разбитый, бежал из окрестностей Герата, он подался к Кайду. После множества услуг он попросил [у него] войска. Кайду, по его просьбе, прислал ему войско, а вслед за ним отправил своего сына Сарабана тоже с войском. Газан выслал на разведку Кабарту с отрядом храбрецов. Они дошли до Мургаба, вернулись обратно и сообщили: «Враг действительно наступает и рать [его] велика». Так как дружины не были в сборе, то выступили из Каратепе и |A 246b| отправились в местность Мерганэ [на] Кешефруде, чтобы там дождаться прихода Кутлугшаха с дружинами, зимовавшими в Герате. Эмира Кунчека послали за мазандеранскими дружинами. Когда подошли к Пул-и Му’ину, эмир Мулай попросил разрешения отправиться в Кухистан и привести тамошние войска. Слухи же о враге непрестанно прибывали, и [Газан], выступив оттуда, остановился повыше Мешхеда [имама] Ризы и стал поджидать Кутлугшаха. В [тот] день из Азербайджана явился Кабан-ахтачи, которого тамошние мятежные эмиры, убившие Чуши, Урдукия и Са’д-ад-довлэ, прислали, чтобы он с несколькими негодяями поднял в Хорасане смуту. Он сообщил, что от Аргун-хана идут азербайджанские и иракские дружины. Газан, который был человеком прозорливым и догадливым, понял, что он лжет, но поскольку слухи о враге все прибывали и прибывали, он не стал разбирать этого дела. На другой день приехал Кутлугшах и доложил, что вражья рать дошла до рибата Сенгбест. Газан его обласкал, надел на него кафтан со своего плеча и вечером отпустил обратно, чтобы наутро рано он привел к нему ниже Мешхеда дружины для битвы. В полночь от дозоров пришло известие, что вражья рать перешла Пул-и Му’ин. Высочайшее усмотрение признало необходимым в ту же ночь отправить большую ставку и жен в Эсфераин. Рано поутру, 1 числа месяца раби’-ал-ахыра 690 года [3 IV 1291], он выступил оттуда и расположился ниже Мешхеда [имама] Ризы. При нем на служении находились эмиры Нурин-ага, Аладу, Уйгуртай-Газан и другие. Задержавшись там на час, [Газан] привел в боевую готовность войско и стал дожидаться прибытия Кутлугшаха, чтобы дать сражение врагу. В полдень от Кутлугшаха явился к Газану Чамча и доложил: «Когда мы дошли до рибата Сенгбест, вся [вражеская] рать двинулась через Ведженег[520] и Исхакабад на Нишапур». Вслед за ним на служение прибыл Кутлугшах, а через часок зачернелась [вражеская] рать. Поскольку их [врагов] было множество, а на этой стороне [воинов] мало, эмиры решили, что биться не стоит. Аладу доложил: «Нам не следует меряться с ними силою», — и привел монгольскую поговорку: «легко сойтись с врагом, да трудно от него отвязаться. Давно уже вы знаете ответ Аргун-хана, сегодня же ответ мой». Благословенное мнение остановилось на том, чтобы отступить назад до такого места, где соберутся все дружины. Оттуда [Газан] двинулся в Радкан, а враг все шел следом. В конце дня близ Туса они напали на вражеское войско и бились, а на другой день пошли дальше. В нескольких местах [Газан] приказывал остановиться, чтобы сразиться, но случая не выпадало. Вечером он расположился в Султанмайдане, а на заре двинулся дальше.

Аладу доложил: «Раз-де сейчас не удается сразиться, а лагери[521] мои и [лагери] большей части войск перешли в Джувейн, то, ежели будет указ, я отправлюсь за ними». Получив разрешение, он удалился. Ура-Тимур, отец Ширин-эгэчи, тоже доложил: «Мой лагерь и дружины также ушли в Нишапур, я пойду и приведу их». И он тоже удалился.

Уйгуртай-Газан любил Тузмиш-хатун, дочь царевича Мубарекшаха. Еще раньше он отправил ее в свой лагерь в Кябудджамэ и [теперь] задумал взять ее с собою и податься к Новрузу. Под предлогом того, что я, мол, отправлюсь домой, чтобы привести в порядок мазандеранские дружины и устроить защиту тамошних границ, он испросил разрешение и уехал. Остались служить эмиры Нурин-ага, Кутлугшах и Сутай. [Газан] двинулся по Аргиянской дороге, а сообщения о враге приходили непрестанно. На миг он остановился в городе Эсфераине и, миновав это место, расположился в деревне Кисраг. В полночь, Нурин-[аге], Кутлугшаху и Сутаю стало известно, что отряд караунов, который привели в ставку в тысяче для ...,[522] замышляет мятеж и что он решил, восстав, вернуться обратно. Об этом обстоятельстве доложили [Газану]. Признали за лучшее итти дальше, а эмиру Кутлугшаху остаться и дознать дело. Благословенные знамена двинулись в |S 543, A 247а| Джурбуд и рано поутру прибыли туда. А тот отряд [караунов] оттуда повернул обратно, напал на лагери Кунчека, Кутлуг-ходжи и других зонтоносцев, разграбил, что нашел, и примкнул к врагу.

Вражеская же рать все также шла следом до Джурбуда. Когда государь прибыл туда, он приказал, чтобы лагери Качира сына Сартака, Сокара, Соату и других караунов, которые там расположились, перешли в Джаджерм и Бистам. [Газан] пробыл там до конца дня, [а] когда приехал Кутлугшах и доложил о наступлении врага, он пошел дальше, остановился в Джаджерме и провел [там] ночь. Враг же из Джурбуда повернул обратно.

В том году в Хорасане случилось столько убийств, грабежей и разрушений, что нельзя ни описать, ни рассказать. [Враг] осадил Нишапур, но господь всевышний могуществом Газана сохранил тамошних мусульман от злодейства неверных, и [враги] до них не добрались, но разграбили деревни и многих увели в полон. В Барубаки, Нишапурской области, жители — смелые воины, и враги пошли на них. Есть [там] трудно доступное место и жители с добром и скотом там укрылись. Враги вошли в одну долину, а они, заняв вершины и склоны, перебили около тысячи всадников из неверных. [Враги] оттуда повернули обратно и отправились к Мешхеду, что в Тусе, разграбили его и утащили четыре серебряных померанца, которые были положены на гробнице. Многих из этих воинов в Хорасане поубивали, так что когда они дошли до пределов Бадгиса и захотели сделать смотр войску, то не досчитались около пяти тысяч всадников. В этом обвинили Новруза и побили [его] палками.

На другой день державные знамена выступили из Джаджерма на Бистам и Дамган. Всем эмирам было известно событие[523] с Аргун-ханом, однако они скрывали [его] от него [Газана]. Прибыв в Бистам, [Газан] задержался на день,[524] потому что там находились [его] жены, а оттуда направился в Дамган. До этого раньше он посылал Абишку, брата Аладу, послом на служение к Аргун-хану. Тот, когда услышал о событии, остановился в Дамгане. Все жители Дамгана ушли из города. Часть их вместе с Шах-Ильдузом,[525] укрылась в Гирдекухе, а часть в замке деревни Маян, который является местом очень крепким. По этой причине Абишка из Дамгана возвратился назад, явился на служение в Бистам и доложил о деле дамганских жителей. Когда державные знамена остановились в Дамгане, ни одна душа не явилась и не приготовила фуража,[526] савери и таргу. Газан-хан разгневался, и так как тамошние старшины и вельможи находились в замке Маян, то он приказал, чтобы они [оттуда] вышли. Они отказались и было приказано осадить [замок]. После трех[527] дней боя они запросили пощады, покорились и выдали огромные средства наличными деньгами и припасами и предоставили[528] войску тагар, волов и овец. Газан из крайней благосклонности и милости простил вину этих преступников и повелел разрушить замок, но после благословенного восшествия на престол было приказано [его][529] отстроить. После этого отправились в Семнан. В это время Му’ин-ад-дин, мустовфи Большого Дивана, и многие битикчии ехали в Нишапур. Их схватили и доставили на служение. На это не было обращено внимания, но было приказано, чтобы они отдали обратно ярлыки и ал-тамги, которые у них имелись. Получив разрешение, они удалились.

Когда Газан-хан прибыл в Семнан, эмиры, посовещавшись, доложили Газан-хану о событии с Аргун-ханом. Царевич исполнил обряды оплакивания и приказал по монгольскому обычаю снять[530] с шапок перья. Эмир Мулай из Кухистана через пустыню приехал в Семнан, явился на служение и был отличен разного рода милостями. Было приказано выдать за него сестру эмира Саталмиша. Когда Уйгуртай-Газан возвратился из Султанмайдана и отправился в Кябудджамэ и Джурджан, его беспокоило все то же порочное намерение: он захватил с собою Тузмиш,[531] вошел в пределы Султандавина и Астрабада и провозгласил [эти] области принадлежащими Кайду. Он доставлял хлопоты монгольскому войску, которое находилось в тех краях, и возбуждал смуту. Поскольку старших эмиров не было налицо, Сайган-Абачи, Мамлак и другие, соединившись, внезапно напали на него, прогнали его оттуда и шли следом за ним, пока не выкинули его из пределов Джурджана и Кябудджамэ. |A 247b| Он стал скитаться с немногими людьми и удалился, доставив прежде в Мешхеде, [который] в Тусе, много беспокойства тамошним сейидам, жителям и ра’иятам. Аминь.

Рассказ о делах Газан-хана после события с Аргун-ханом до времени поездки его в Азербайджан в пору Гейхату-хана и обратном возвращении из Тебриза в Хорасан

|S 548| После этого державные знамена несколько дней задержались в Семнане и[532] двинулись в Фирузкух. Они дошли до границ Демавенда близ Мишана и пробыли там несколько дней. Булуган-хатун, хорасанка, там родила сына и скончалась. Прибыли в Фирузкух и [туда] пришло известие, что Гейхату едет из Рума, а эмиры, которые в ставке подняли смуту, разбежались. Некоторые примкнули к Гейхату, а некоторые заодно с Байду. Туган, бежав из Миянэ, пришел в Хорасан. По этой причине Газан-хан приказал, чтобы схватили Мулая и бросили в тюрьму. Когда пришла весть, что Тугана поймали, то по ходатайству эмиров Мулая освободили.

Когда установили, что воцарился Гейхату, [Газан] отправил к нему послом Кутлугшаха, чтобы доложить о бедственном положении Хорасана и о делах тамошнего войска. Гейхату для защиты Хорасана послал [туда] Хоркудака, Кару сына Джаурчи, Кутлуг-Тимура и других. [Царевич Газан][533] летом 690 года [1291] расположился в местности Асиран, что между Фирузкухом и Семнаном, которую[534] называют Нукату-яйлак, и все время занимался охотою и пиршествами. Чиновники же занимались сбором тагара для воинов и наводили порядок в налогах[535] области.

Эмир Кутлугшах в Арране прибыл на служение к Гейхату и доложил об обстоятельствах, но по причине увеселений, развлечений, игрищ и пиров [Гейхату] отвел ему не много внимания и он, вернувшись обратно, явился на служение к Газан-хану. Осенью державные знамена прибыли в Дамган и Бистам, оттуда в Кальпуш. [Газан-хан] послал Кутлуг-ходжу и Ляля в Бейхак с вызовом Низам-ад-дина Яхьи. Тот оробел, испугался и уклонился от явки, так как творил в Хорасане бесчинства, убил многих вельмож, хотя и бывших его приверженцами, и отобрал у жителей безмерные богатства.

Державные знамена через Кала-и Джанашк прибыли в Джурджан и ту зиму зимовали в Султандавине, что в Астрабаде. В помощь хорасанским войскам Гейхату послал на служение к Газан-хану эмиров Доладая, Кунчукбала и Иль-Тимура, и они в Султандавине совершили обряд подношения даров.[536] Было приказано, чтобы они раскинули зимние стойбища в пределах Каратугана. В конце зимы пустили молву, что Новруз вторгся в пределы Нишапура и идет на Джувейн, чтобы вызволить Низам-ад-дина Яхью из замка Андамад. Так как погода стояла еще холодная и лошади отощали, державные знамена двинулись в Кальпуш. Задержавшись [там] на несколько дней, [Газан-хан] разослал во все стороны лазутчиков. Новруз с небольшим числом людей домчался до границ Джувейна и повернул обратно, а державные знамена возвратились в Джаджерм, чтобы дать лошадям нагулять тела.

В начале весны 691 года [1292] [Газан-хан] отправил царевича Анбарчи[537] с дружиною, которая пришла вместе с ним, на Дехистан, Языр, Нису и Абиверд, а с ними послал Хоркудака для заготовления тагара и всего необходимого, чтобы [они] не опустошали владений и не обижали жителей. Державные знамена тоже двинулись в путь. В тот год из-за смут в Хорасане стояла великая нужда, так что и за 100 динаров нельзя было достать ста манов зерна. [Газан-хан] назначил почтенного сахиба ходжу Са’д-ад-дина во главе чиновников дивана[538] для заготовления войскового тагара и управления налоговыми средствами Хорасана, Мазандерана, Кумиса и Рея.

В том походе для большей части войска пищей служило [только] мясо дичины. Державные знамена расположились на берегу гератской реки, которая называется Чакчуран.

Из-за обилия воды [через реку] переправились с большим трудом. На служение прибыли царевич Анбарчи и иракские эмиры, а от дозоров пришло известие, что они увидели, что вдали зачернелась вражеская |A 248а| [рать]. Державные знамена выступили в Бадгис и остановились в Булдаке, что в Бадгисе. [Газан-хан] разослал по сторонам лазутчиков, но нигде ни следов, ни известий о враге не оказалось. Когда войсковое продовольствие[539] вышло и нельзя было раздобыть съестных припасов, воины стали красть друг у друга лошадей и [их] поедать. За отсутствием пищи они были в большом затруднении. Эмиры представили [Газан-хану] отчет о положении дел и доложили: «Скоро-де в Герате поспеет ячмень, лучше пойти туда». С таким решением они пошли в ту сторону и расположились у моста Малян. По причине смуты и волнений, садров и вельмож гератских в городе не было.

Мелик Шамс-ад-дин Курт жил в замке Хайсар. Старшего сына своего Фахр-ад-дина он из обиды на него держал в заключении, а младшего сына Ала-ад-дина послал на служение к его высочеству, чтобы он состоял при нем на службе. Поскольку Гератская область была опустошена тяготами прохождения войск и в ней не было никакого благоустройства, Газан-хан пожалел тамошних жителей и не причинил им никаких хлопот. Но не то было с жителями Фушенджа, потому что они засели в крепости и когда иракские дружины подошли туда и потребовали продовольствия, они отказали и стали биться. Газан-хан разгневался на их поведение и было приказано осадить [крепость]. После многих трудов то [место] взяли и добыли оттуда много лошадей, волов, овец и тагара, а большую часть жителей увели в полон. Когда державные знамена, возвращаясь из Герата обратно, пришли в Фушендж, тамошние жители изъявили покорность. [Газан-хан] сжалился над ними и было приказано, чтобы всех их женщин и детей, которых увели в полон, отпустили, и он снискал их расположение. Под счастливой звездой он воссел [на коня] и прибыл в Радкан. Так как Гейхату не посылал хорасанским |S 545| войскам денег, а войск там собралось много и они испытывали затруднения, то [Газан-хан] принял твердое решение отправиться к нему, чтобы в личной беседе рассказать, как есть, о делах. Но потом он отменил решение и пошел в Шутуркух.

Поскольку молвы о враге не было, а тагара нельзя было достать, [Газан-хан] соизволил дать царевичу Анбарчи и иракским и азербайджанским дружинам разрешение удалиться. Он летовал в Шутуркухе и основал Кушк-и Мурад, а цари в тех краях никогда никаким благоустройством не занимались. В те дни пришло известие, что в касабэ Джижад,[540] в округе Хафа, собрался сброд,[541] убил сыновей зузанского мелика и многих вельмож той округи и занял один замок. Было приказано, чтобы эмиры Сутай и Мулай отправились их устранить. Когда они приближались, из Кухистана, желая захватить Хаф, подошел Шах-Али, сын сеистанского мелика, и осадил тот замок. Они [эмиры] внезапно ринулись на него, окружили его дружину, большую часть перебили и разграбили ее имущество и животных. Шах-Али с тысячью уловок выбрался и бежал. Затем эмиры покорили тот замок, а смутьянов и подстрекателей казнили. Они расположили к себе ра’иятов, отправили их на ра’иятскую работу и вернулись обратно. В месяце ша’бане 691 года [VII-VIII 1292] Имад-ад-дин, нишапурский хатиб, большой человек, вследствие слухов о Новрузе, стал вести себя дерзко. Было приказано, схватив его, доставить из Нишапура и казнить. И то лето никаких событий не приключилось, а, когда пришла зима, [Газан-хан] соизволил зимовать в Султандавине, что в Астрабаде. Эмира Нурина он отослал в Семенган и Джурмаган. В начале весны пустили молву о враге, и державные знамена двинулись на Джурджан, Шахрек-и Нов и Мурджабад. Туда же прибыл на служение эмир Нурин. В начале месяцев [6]92 [1293] года [Газан-хан], выступив оттуда, несколько дней пробыл в Семенгане. По сторонам разослали лазутчиков, но молва эта оказалась ложной, и [Газан-хан] в другой раз задумал поехать в Азербайджан. Аминь.

Рассказ о поездке Газана в Аладаг с намерением повидать Гейхату, возвращении из Тебриза обратно, поражении Новруза и взятии Нишапура

|A 248b| Посовещавшись с эмирами, [Газан-хан] принял твердое решение поехать в Азербайджан. Назначив старшего эмира Кутлугшах-нойона и других эмиров на защиту Хорасана, он повернул обратно из Семенгана. Эмиры Нурин, Саталмиш и Сутай состояли при нем. Двинулись они в путь через Шахрек-и Нов и Мазандеран. Эмир Кутлугшах тоже сопровождал их до Тамишэ и, сыграв свадьбу с дочерью Чиргутая, возвратился назад. Державные знамена, выступив из Тамишэ, в одну ночь промчались почти тридцать один фарсанг до Шузиля, в одном из уездов Мазандерана, где стояла большая ставка. Один из старшин Мазандерана испугался и не явился на служение, так что его обозвали мятежником. Но Газан не обратил на это внимания и повелел выступить на Ирак и Азербайджан. Через Шахдиз он выехал в Фирузкух и несколько дней пробыл в Демавенде. Назначив эмира Саталмиша и ходжу Са’д-ад-дина собирать и править налоги в Хорасане, Мазандеране, Кумисе и Рее, производить податную оценку урожая[542] во владениях и определять поставки войскового тагара, [Газан-хан] направился в Тебриз. Нурин-ага сопровождал его, а Ягмиша он послал вперед с извещением о своем прибытии. В окрестностях Абхара [Ягмиш] вернулся обратно и сообщил: «Гейхату сказал, какая-де нужда Газану [самому] ехать сюда? Ему следует вернуться в Хорасан обратно, а нескольких человек пускай пришлет, дабы важные дела были улажены и прошения удовлетворены». Газан сказал: «Раз уж мы сюда прибыли, то как же нам ехать обратно не повидавшись». Эмира Аладу и Мулая он отправил на подставах,[543] чтобы они устроили важные дела, и [сам] двинулся в Тебриз. У моста Зирих на служение явились личные Аргун-хана евнухи[544] Наджиб, Анбар и Рейхан. Когда Газан благополучно приехал в Тебриз, он оставался там несколько дней. Один вслед за другим от Гейхату приезжали гонцы, чтобы Газан повернул назад. В конце концов явились Кемджу и Нарду и доложили, что [Гейхату] приказал, чтобы он сей же день возвращался обратно. [Гейхату] прислал кое-какие вещи [в подарок], но Газан не обратил на них внимания и сказал: «Раз он не желает видеть нас, мы стократ не желаем видеть его».

В добрый час он выехал из Тебриза и расположился в Юзагаче. Он посватал за себя Ашиль-хатун, дочь эмира Тук-Тимура, и сыграл там свадьбу. Явился на служение эмир Мухаммед-эюдэчи, назначенный на должность исфаганского эмира, поднес[545] достойные диковинки и, будучи отличен разного рода милостями, стал неотлучно служить. Через месяц державные знамена направились в Хорасан. В городе Абхаре им повстречались чиновник и толпа гонцов, которых Аргун-хан посылал на служение к каану, для того чтобы привезти одну из родственниц старшей Булуган-хатун и посадить вместо нее. Они привезли Кокечин-хатун с другими достойными царей диковинками из Хитая и Чина. Газан-хан там остановился и взял Кокечин-хатун [себе в жены]. По окончании свадебного дела, он из тех диковинок послал одного тигра и еще кое-что на служение к Гейхату и тронулся в путь в Демавенд. Когда он достиг пределов Фирузкуха, прибыли гонцы от Кутлугшаха и сообщили радостную весть: «Мы-де сразились с Новрузом и он, разбитый, обратясь в бегство, ударился в Нишапурские горы. Все его имущество, |S 550| лошадей [верховых] и подручных, на которых были навьючены пожитки, захватили». Державные знамена двинулись на Дамган и Бистам. В Бистам приехал эмир Кутлугшах и [другие] эмиры, поднесли[546] добычу, которую они захватили, и были отличены разного рода милостями. Оттуда через реку Хуррамабэ вступили в Джурджан. [Газан-хан] расположился в Султандавине Астрабадском, и занялся пиршествами и охотою. У эмира Кутлугшаха от чрезмерного питья [вина] приключилась тяжкая болезнь. Согласно указу, при нем неотлучно состояли лекари до тех пор, пока он не стал здоров по-прежнему. С той поры [Кутлугшах] отказался от вина и доныне никогда больше не пил.

Кия Салах-ад-дин, который во время поездки в Азербайджан, когда приехали в его владения, уклонился и воздержался [от явки на служение], по возвращении [Газан-хана] из Тебриза, явился на служение к его высочеству. По ходатайству эмира Нурина и других эмиров Газан-хан простил его вину, а когда он удалился в свои владения, он снова стал бунтовать. Газан-хан назначил для его устранения эмира Сутая, и тот отправился. Той зимою он покончил с делом [Кия Салах-ад-дина] и |A 249а| доставил оттуда в изобилии денег и множество лошадей. Их поделили между дружинами и провели ту зиму в Мазандеране. Ни с одной стороны не доносилось слухов [о мятежах и смутах], и весною [Газан-хан] изволил двинуться в Демавенд. Он выступил по дороге через Чехардих и с месяц задержался в Дамгане, а оттуда через Султанмайдан перешел в Фирузкух. В Демавенде он летовал и оттуда отправил в Хорасан военачальников Мулая и Хоркудака. Они обратно прислали известие: «У жителей-де Нишапура на уме своеволие и они выходить не собираются». Газан-хан на это не обратил внимания и из крайнего присущего ему милосердия посылал гонцов с посулами и предупреждением, но проку не было.

Осенью он изволил двинуться в те края и прибыл туда в месяце зи-л-ка’дэ 693 года [IX-X 1294]. Расположившись в ...,[547] он отправил в город ходжу Са’д-ад-дина, чтобы тот предостерег их [жителей] и увещанием и уговорами вывел бы [из города] с изъявлением покорности, потому-де, что не гоже, чтобы старые слуги были перебиты по вине кучки мятежных злодеев. Когда ходжа Са’д-ад-дин въехал в город, явились казий Садр-ад-дин, Пехлеван-Умар и нишапурские вельможи и сказали: «Мы опасаемся за жизнь. Ежели же ходжа подтвердит, что нам будет пощада, мы выйдем и станем служить». Ходжа Са’д-ад-дин благосклонно согласился: «Я-де доложив, устрою так, что вам не нанесут никакого вреда». Казий Садр-ад-дин, Пехлеван-Омар с толпою людей вышли из города и явились на служение к старшим эмирам. Их отослали на служение [к Газан-хану]. Газан-хан выступил из ...[548] и расположился в окрестностях Нишапура. Он сказал: «Мы не будем разорять владений и подданных из-за нескольких смутьянов. Надобно, чтобы выдали смутьянов и бунтовщиков: раиса Фахр-ад-дина, Хусам-ад-дина Эйбека Хитайи, Абу-Бекра-Али Айшэ, Усмана Мишкани и Мухаммеда Абд-ал-Мелика, да [причитающийся] налог[549] уплатили бы исправно, дабы с миром мы отсюда ушли обратно». Они стали мешкать и отговариваться. Было повелено осадить Нишапур. Тамошние жители укрылись в неприступной соборной мечети. Каждый из эмиров наступал с одной стороны. Когда воины их [нишапурцев] окружили, они от страха и ужаса бросили биться. Воины разграбили околотки и улицы и ринулись к мечети. Устроив в нескольких местах подкопы, они взобрались на стены и несчастные подняли жалобный вопль и стали просить пощады. Газан-хан из крайнего сострадания к тем несчастным простил их, несмотря на такую вину. Так как некоторых жителей убили, он велел, чтобы воинам воспретили грабить и убивать. Поскольку воины действовали дружно, остановить их не удавалось. Газан-хан сам своей благословенной особой, сев верхом, отправился в город, казнил одного, другого телохранителя из охранной стражи[550] и приказал части их тел повесить на воротах. Воины этим были напуганы и прекратили грабеж и убийства. Толпу же упомянутых смутьянов и бунтовщиков изловили и предали казни. [Газан-хан] не допустил увести из того края хотя бы одно животное. Расположив к себе ра’иятов, он побудил их к благоустройству и земледелию, а казию Садр-ад-дину и Пехлеван-Омару было повелено следовать при нем. Державные знамена двинулись в Джурджан и зимовали зиму в Султандавине Астрабадском. Аминь.

Рассказ об изъявлении покорности Новрузом, прибытии его снова на служение к Газан-хану и пиршествах и дарах

В начале месяца мухаррама лета 694 [кон. XI 1294] от Новруза прибыл его нукер Саталмиш и доложил, что Новруз говорит: «Я-де старый слуга и рожденный слугою. Из-за наговора и клеветы дурных людей я отвратился от служения его высочеству. Ежели царевич соизволит надо мною смиловаться, простит грех раба [своего] и, простив, не будет вспоминать преступление [своего] раба, то я явлюсь на служение и впредь буду стараться об усердии и исполнении правил службы». |A 249b| Государь из совершенства [своей] милости и справедливости простил его прегрешения, принял извинение и удостоил царским ответом. Под конец посольства Саталмиш доложил: «Ежели государь, оказав милость, пошлет в помощь войско до границ Меручака, то раб [твой], когда отвернется от тех людей, примкнет к нему [войску]. Ежели же кто-либо |S 547| станет [Новруза] преследовать, то оно поможет [ему] отбиться, дабы царским могуществом он сумел бы достигнуть чести [ему] служить». Государь сказал: «Поскольку стоит зима и ниоткуда нет слухов [о врагах], мы сами своею благословенною особою пойдем в те края под видом охоты». Саталмиш, будучи отличен разного рода милостями, вернулся с таким ответом, что Новрузу-де нужно держать свое слово.

Государь благополучно пустился в путь и старшие эмиры Нурин и Кутлугшах-ага состояли при нем. Когда он достиг области Языр, в местности Кушк-и Вабар, от Новруза приехали Хусейн-Хаджи, брат Новруза и Иджиль сын Чарду-бахадура с теми же речами, что приезжал Саталмиш. Царевич их обласкал и оттуда направился в Серахс. Отпраздновавши новый год,[551] он выступил по дороге на Даланкудук. Когда они вышли из гор и холмов, то в степи Мерва и Шабургана показались юрты, палатки и скот. Было приказано, чтобы Баудай, который был начальником кочиев,[552] разузнал чьи они такие. Через некоторое время он вернулся обратно, а с ним Саталмиш, нукер Новруза, и они доложили: «Это-де Новруз там расположился и ожидает прибытия державных знамен». Государь остановился на вершине холма. Тотчас же примчались Новруз и царевна Туган[чук] и, явившись на служение, удостоились чести поднести дары и выразить верноподданнические чувства.[553] Государь три дня пробыл в той деревне, и они пировали. Так как до населенных мест было далеко, а вина мало, то он приказал, чтобы эмиры запивали примирение[554] водою. [Газан-хан] там приказал воздвигнуть вышку, которую монголы называют обá. Простив преступления Новруза и отличив его разного рода милостями, [Газан-хан] повернул обратно в Меручак и отправился по дороге на Шах. У Нурин-аги сильно заболела нога, и он очень страдал в том походе. Военачальники дружины караунов, Тогай и другие, примкнули на служение. [Газан-хан] двинулся по дороге на Андхой и на служение явились сыновья Омар-огула Энгу и другие. Пошли на Фарьяб. Дозоры напали на вражеские дозоры и многих из них перебили, а нескольких, поймав, доставили на служение. [Газан-хан] их допросил, и они доложили, что вражеская рать находится в Фарьябе и Джузджане. Когда остановились в Фарьябе, [оказалось], что вражеское войско бросило там казну, обозы и бойцов, лошади которых устали. [Газан-хан] двинулся в Шабурган по дороге через очень холмистую и безводную степь.[555] Ночью он остановился вблизи Шабургана в местности Инчгесу и приказал, чтобы ни одна душа не зажигала огня, чтобы враг не узнал и наутро [можно было] напасть на него внезапно. Врагам самим уже было известно, что державные знамена дошли до Фарьяба, и они, отступив, выступили по дороге на Сан и Чарик. Победоносное войско расположилось на реке Шабургана. Было повелено, чтобы старшие эмиры Кутлугшах и другие отправились вслед за врагом. Державные же знамена остались в тех краях. Дружины караунов, укрывшиеся из страха перед врагом в неприступных местах, все прибыли на служение и, согласно указу, отправились в Серахс. Эмиры, которые двинулись вслед за врагом, настигли его в пределах гор Сана и Чарика в начале месяца раби’-ал-авваль 694 года [кон. V 1295] и дали большой бой. Они [враги] были обращены в бегство, и множество из них убито. Эмиры с многочисленными пленниками и несметной добычей явились на служение. В течение двадцати дней Газан-хан пребывал в тех краях. Воины, которые служили ему, вытащили из амбаров зерно, ели [сами] и давали лошадям. От обилия его в нем уже нужды не было. В те дни прибыл на служение также и Новруз.

После этого Газан-хан выступил оттуда. Когда прибыли в Ферамурзан, там находились царевна Туган[чук] и лагерь Новруза. Несколько дней пировали, подносили, сколько могли, подарков и исполняли обычаи разного рода услуг. Оттуда [Газан-хан] двинулся в Серахс. Когда |A 250а| дошли до Каратепе, от Гейхату прибыл Бугдай-эюдэчи и рассказал об обстоятельствах неповиновения Байду и эмиров, [но Газан-хан] на это не обратил внимания. Новруз, испросив разрешение, повернул обратно в Бадгис к своим жилищам,[556] а державные знамена простояли несколько дней и тронулись в путь по дороге на Ажджа и Шовган. Когда [Газан-хан] достиг Дерегеза, он соизволил отправиться на луговья Радкана для охоты на журавлей. От Байду приехал некий Кутлугшах с толпою гонцов. Они доложили о распре между Байду и Гейхату и сказали: «Много родичей, хатун и эмиров сошлись на том, чтобы царевич мира двинулся в те края и воссел на царский престол, который приходится ему по наследству и по заслугам». Царевич не обратил на это внимания и гонцов вернул обратно. [Газан-хан], посовещавшись с эмирами, послал гонца за Новрузом. Простояв несколько дней в Радкане и Чашмэ-и Гулясп, прибыли в Хабушан. Через несколько дней [опять] пошли дальше. Когда [Газан-хан] остановился в Давире, на служение явился Новруз. Поскольку обозы,[557] большая часть войска и царевич Суке, который приехал от Гейхату, находились в Мазандеране, благословенное решение |S 552| остановилось на том, чтобы отправиться в Султандавин Астрабадский, а оттуда двинуться в Ирак и Азербайджан. Через Шахрек-и Нов [Газан-хан] прибыл в Джурджан и расположился в Султандавине Астрабадском. Несколько дней в большой ставке занимались пиршествами и увеселениями и [Газан-хан] отправил Ура-Тимура-эюдэчи к Байду: «Я-де приеду вслед». Аминь.

Рассказ о походе Газан-хана из Хорасанского края в Ирак-и Аджам и сражении его с Байду в области Хаштруда и Курбанширэ

После посылки Ура-Тимур-эюдэчи, Газан-хан благополучно, под счастливой звездою, двинулся из Султандавина на Ирак и Азербайджан и по дороге через Чехардих прибыл в Дамган. Он хотел было совершить прогулку в замок Гирдекух, [но] эмиры доложили: «Так как впереди великое дело, не стоит ехать в замок из-за дурного предзнаменования». Было повелено, чтобы сыновей Тадж-ад-дина Ильдуза, оберегавших замок, с женами и детьми изгнали из замка. Он отдал и препоручил замок ходже Са’д-ад-дину Хабашу. Когда [Газан-хан] прибыл в Семнан, от Гейхату приехал Урду-Бука с несколькими харварами бумажных денег[558] и принадлежностями [для их изготовления], как то: белой бумагой и печатью.[559] Газан-хан сказал: «В Мазандеране и в этих краях от сильной сырости железные изделия и оружие недолговечны, как же бумага может быть долговечной». И он приказал все сжечь. Оттуда через Фирузкух он прибыл в Техран. Там явились на служение Боралиги и иракские эмиры. Когда достигли Хейл-и Бузурга, от Байду вернулся обратно Ура-Тимур-эюдэчи и доложил: «Он-де отказался от своих слов и на уме у него появилось страстное желание царствовать. Эмиры же Тогачар, Кунчукбал, Доладай и другие, которые посеяли смуту и пролили кровь Урдукия, Чуши и других, страшась и боясь службы Газану, все согласны на царство Байду и замышляют они своеволие и мятеж».

Поскольку Газан-хан не предполагал противодействия Байду, он не привел с собою большого войска, и толпа сопровождавших [его] не имела при себе боевого оружия, так что даже благословенный туг и ханские литавры они оставили там. Посоветовавшись с эмирами, он из царственной отваги не обратил на это внимания и отправил послами к Байду Мулая и Ягмиша: «Я-де иду сам благословенной особой своей, где мы увидимся друг с другом?». И он попросил ...[560]

Когда он благополучно прибыл в Акходжа в области Казвина, на служение приехал Шадай-гурген, которого послали Байду и эмиры, и повел разного рода речи, которые говорят льстецы и притворщики, в таком смысле: «У меня-де [Байду] замысла и желания царствовать не было, да вот из-за отдаленности царевича Газана в улусе случилась смута и неурядица. Потому-то родичи и эмиры, согласившись, |A 250b| поставили меня на царство. А сейчас все, что царевич пожелает, будет пожаловано и стеснения тут не будет. Надобно, однако, только, чтобы ты с того места, куда прибыл, повернул обратно». Газан-хан не внял этому и пошел дальше. Когда он достиг Кунгуруланга, явились Мулай и Ягмиш и повторили такого же рода слова. В тот же день, отстранившись от Байду, приехал на служение Наулдар, удостоился чести поднести дары, изъявить свои верноподданнические чувства[561] и был отличен разными милостями и пожалованиями.[562] Выступив оттуда, [Газан-хан] расположился на пути в рибат Мусаллям. Он призвал к себе Шадай-гургена и гонцов Байду, строго притянул их к ответу, так что Шадай-гурген отчаялся за свою жизнь, и сделал резкое предупреждение по поводу воцарения Байду. В то время, когда Мулай и Ягмиш уехали туда, Ильдар в опьянении сказал: «Мы-де родичи, согласившись, посадили Байду на царство. Ежели царевич Газан с нами не сойдется, — быть между нами вражде».

Между тем [Газан-хан] дал гонцам разрешение вернуться, старшим эмирам Нурину и Кутлугшаху он приказал, чтобы они привели в боевую готовность дружины, а Эсэн-Букая, битикчия, он погнал гонцом: мы-де идем. [Газан-хан] отправился в путь через Тукату, перешел Сефидруд и на другой день, 1 числа месяца раджаба лета 694 [17 V 1295), соответствующего 2 числу шун[?]-месяца, к Байду пришло известие о прибытии царевича Газана. [Байду] выслал передовым отрядом царевича Ильдара и эмиров Ильчидэя и Чечека. С этой стороны на левом крыле встали эмир Кутлугшах и Нурин-ага, а в средней рати, при Газан-хане, царевич Сукей, Боралиги, Новруз и прочие эмиры. Когда они подошли близко к [войскам] Байду, те выслали Бугдая-ахтачи, и он повел разные речи о мире, дружбе и родстве. Газан-хан не внял им, и с обеих сторон дружины подступили друг к другу. Кутлугшах [стоял] впереди них словно непоколебимая гора. Так как царевич Ильдар говорил высокомерные речи, счастливая судьба Газана сочла неизбежным, чтобы он раньше [других] понес наказание. Еще не пробили литавры в средней рати и дружины ее еще не пришли в движение, как Кутлугшах помчался на них [врагов]. Одним наскоком он опрокинул их войско, так что, когда весть [об этом] дошла до средней рати, они [враги] были уже обращены в бегство. Около восьми сот человек были перебиты, остальные бежали, а Тогай, наместник Ильдара, был убит. Арслан-огула пешего привели на служение. Хорасанское войско хотело было ударить разом и опрокинуть и уничтожить их [врагов], но Газан-хан из крайнего присущего |S 549| ему милосердия воспретил и сказал: «Все эти дружины — слуги дедов и отцов наших, как можно их убивать из-за наглости нескольких смутьянов, поднявших на царство Байду». Новруз и другие эмиры убедительно настаивали: «Надобно-де попользоваться случаем». Но когда он прикрикнул на них, они замолчали.

Когда схватили и привели Арслан-огула, двоюродный брат Боролтая доложил: «Поскольку он обнажил меч против слуг государева могущества, то, ежели государь позволит, я его убью». Государь не внял этому и приказал, чтобы из казны[563] принесли кафтан, шапку, пояс и сапоги, надели на него и посадили его на одного из ханских меринов. Газан-хан повелел также, чтобы доставили раненых в сражении. Своей благословенной рукою он перевязал их раны и роздал им, разбавив вином, лекарства. Неминуючи господь всевышний, в воздаяние за эту благосклонность и милосердие, вложил в десницу его власти все края владений.

Когда Байду и эмиры увидели, что Ильдар и Тугел, которые больше всех были богатырями, бежали, то они поняли, что у них нет силы сопротивляться и поехали для примирения и ходатайства. Байду с эмирами Тогачаром, Доладаем и Кунчукбалом явились на пригорок посреди поля брани и государь ислама, хотя и унизил и приневолил их, все же [тоже] взял на себя досадный труд. Эмиры Новруз, Нурин, Кутлугшах и Сутай находились при нем, и обеим сторонам случилось встретиться. Они расспросили друг друга [о здоровье] и сказали: «Надобно заключить условие и договор, что не будем наносить друг другу никакого вреда». Эмиры этой стороны закричали: «Сперва-де нужно порешить кому |A 251а| царствовать, а потом уже заключать договор и условия». Короче говоря, доставили вина и, смешав в чашах с золотом, выпили. Те же, кто были мусульмане, взяли друг друга за руки и поклялись, что не будут делать злых умыслов. Согласились, чтобы дело о царстве было решено завтра.

Когда день склонился к концу, каждый отправился во-свояси. Между тем эв-огланы старшей Булуган-хатун, шейх Хоркасун и много других, отпав от Байду, примкнули на служение к [Газан-хану]. Так как приближались багдадские и муганские дружины, то во время переговоров Байду непрерывно посылал гонцов с их призывом. С каждым мгновением эмиры с войсками подходили все ближе и к концу дня у них оказались собранными все силы. На другой день обе рати на брань друг с другом двинулись в Курбанширэ. Войско государя вошло в узкую долину, длиною в один фарсанг, и имело только одну эту дорогу. Кокету-бахадур помчался с двумя тысячами всадников и преградил выход из долины, а Кунчукбал шел вслед за ним, чтобы оказать поддержку. Когда Байду был уведомлен об этом, он понял, что [дело] кончится битвой. Он погнал гонца, чтобы открыли дорогу и не препятствовали и очень гневался такому образу действий. Короче говоря, обе рати в ту ночь расположились так близко друг к другу, что пили воду из одного ручья. Все воины в ту ночь не отдыхали, держа в поводу коней, не снимая оружия. На другой день, 7 числа месяца раджаба [23 V] приезжали и уезжали некоторые из искавших примирения, и эмиры, как то: Тук-Тимур и Сутай уговорились, чтобы между [обеими ратями] разбили царский шатер, явилась бы Тудай-хатун, юрт которой [был] поблизости, и примирила обе стороны. В то время приехал Кунчукбал и доложил: «Ежели-де победа останется за Газаном, то эмир Акбука нас, эмиров, изведет». По этой причине его [Акбукая] в сей же день казнили. После долгих переговоров порешили на том, чтобы эмиры собрались на средине ратного поля и покончили бы [дело] с одобрения друг друга. С этой стороны отправились эмиры Новруз, Нурин, Кутлугшах и Тук-Тимур, а со стороны Байду приехали Тогачар, Кунчукбал и Доладай и вели переговоры до полудня.

Дружины Байду стягивались с каждым мгновением, и силы его умножались. Эмиры, видя такое, порешили, чтобы Байду отослал на служение к царевичу Газану ставки Аргун-хана, старшей Булуган-хатун, Урук-хатун, царевича Харбандэ и других царевичей, отдал бы его имущество и казну, да [области] по ту сторону Сефидруда: Ирак, Хорасан, Кумис и Мазандеран, и половина владения Фарс со всеми тамошними землями-инджу принадлежала бы Газану. Когда это решение доложили Газану, он сказал: «Пусть отдадут также Тогачара с одним туманом караунов, которые являются личным инджу[564] Аргун-хана, дабы, покончив на этом, мы бы повернули обратно». Байду в присутствии эмиров ответил: «Царевич Газан знает, что Аргун-хан и меня тоже содержал, как родного сына, и каждому сыну в каком-либо краю определил зимнее стойбище в сообществе с каким-нибудь эмиром. Тогачар с туманом войска караунов постоянно был моим сподвижником в Багдаде. Ежели бы [Газан-хан] соизволил решить в согласии с волей Аргун-хана, то на то он судья». Государь и эмиры постановили так и сказали: «Пусть [Байду] выдаст постановленное, чтобы мы могли вернуться назад». Байду послал Доладая с яствами и вином на служение к [Газан-хану], чтобы воздать ему почести[565] и поднести чашу. Государь повелел возвращаться дорогою через Сяяхкух, но Байду и [его] эмиры не согласились, потому что там находилось войско караунов, и они боялись, что, когда Газан-хан пойдет тем краем, оно примкнет к нему и снова подымется усобица. Они послали к Газану Пулад-чингсанга [сказать], чтобы он возвращался тою же дорогой, что и пришел. На другой день [Байду] отправил своего сына Кипчака с толпою эмиров на служение [к Газану], воздать ему почести[566] и |S 554| поднести чашу: «Вот-де Байду говорит, что поскольку царевич сюда прибыл благополучно и между нами установился мир да согласие, то ежели мы, хоть на миг не повидавшись, расстанемся, дальние и ближние подумают, что между нами все еще есть неприязнь. Лучше, посидев часок вместе, |A 251b| возобновим свидание, а там пусть [царевич Газан] благополучно двинется в путь». По этой просьбе эмиры Сутай и Тук-Тимур несколько раз ездили туда и обратно и было условлено, что между обеими сторонами разобьют шатер и оба они явятся с несколькими особами из своих сановников и повидаются друг с другом. Государь в тот день ублаготворил и обласкал Кипчак-огула, надел на него почетную одежду, посадил на [дарованного] коня и отпустил обратно.

[Газан-хан] посоветовался с эмирами Новрузом, Нурином и Кутлуг-шахом, но они не видели проку в той встрече, да и звездочеты доложили, что день несчастливый. [Газан-хан] послал к Байду Сутая и Тук-Тимура: «Сегодняшний день, по словам звездочетов, несчастливый, да и вечер близок. Завтра поутру друг с другом увидимся». Эмирам Новрузу и Тук-Тимуру он приказал, чтобы они обождали, рано утром поехали бы к Байду, уладили дела о владении и отправили в путь ставки. Вечером, когда во всех жилищах зажгли огни, он благополучно пустился в дорогу и так погонял, что наутро переправился уже через Сефидруд. Находившиеся там военачальники примкнули на служение. [Газан-хан] выступил по дороге на Дих-и Минар и вечером расположился в Зенджане. На другой день из [рибата] Мусаллям он послал к Байду Кур-Тимура: «Мы-де идем в Демавенд, а эмиров Новруза и Тук-Тимура оставили там. Ты должен сдержать свое слово, отправить ставки и жен, а с владением решить по уговору». Оттуда [Газан-хан], пройдя Кунгуруланг, дошел до Кереруда, который монголы называют Турканморен. Там прибыл на служение Кяшхер[567]-бахши и доставил известие от Байду: «Была-де такая надежда, что мы возобновим свидание и в собеседовании немножко попривыкнем друг к другу, но раз царевич уехал, то само собою так лучше. Теперь нам обоим надо держать слово». Государь в сопровождении его [Кяшхер-бахши] послал обратно Ибрахима-шукурчи и известил Байду: «Надобно, чтобы ты поскорее отпустил Новруза, Тук-Тимура и Кур-Тимура, как только они покончат дела».

Оттуда [Газан-хан] направился в Демавенд и там провел то лето, а когда эмиры Новруз, Тук-Тимур и Кур-Тимур возвратились обратно и [оказалось, что] Байду привел недопустимые отговорки на счет устройства дел, владения и отправки хатун и ставок и слова своего не сдержал, то это обстоятельство возбудило негодование государя, и он приказал, чтобы все эмиры с дружинами отправились на пастбища для подкорма лошадей.

Дела же Новруза и прочих сложились так. Когда они прибыли к Байду и попросили дать ярлык на постановленные владения и отправить хатун и ставки, Байду, вследствие возвращения государя, испугался и их задержал. Он выслал вслед за [Газан-ханом] в передовом отряде Кунчук-бала, Доладая и Илчидэя, а сам выступил на другой день. В среду 9 числа месяца раджаба [25 V] они переправились через Сефидруд, а в пятницу 11 раджаба послом приехал Кур-Тимур. Эмиры помаячили в виду Шервияза, вернулись оттуда обратно и соединились с Байду в окрестностях Седжаса. В понедельник 14 числа [30 V] они продвинулись до холма Шервияз и повернули оттуда назад. Байду посовещался с эмирами, как лучше поступить с Новрузом и Тук-Тимуррм. Они в один голос отвечали: «Им-де наносить вреда нельзя». Только Тугел, который жаждал крови Новруза, сказал: «Новруз — прибежище и опора Газана, его должно убить». Но Тогачар и прочие эмиры из родства и дружбы не позволили. Тугел на это обиделся, ушел и отправился в Грузию, где было его стойбище, и не возвращался до события[568] с Байду.

Поскольку Тогачар, вследствие противодействия, которое ему оказывал Тудаджу, возымел отвращение к царству Байду, да еще и Садр-ад-дин из-за того, что ему не выходила должность везира, подстрекал его в этом смысле, он сговорился с Новрузом о поддержке дела Газана. Он научил Новруза, чтобы тот там проявил уступчивость и принял какое-нибудь условие. Затем он наставил и убедил его в том, чтобы он с ними заключил союз и обязался прислать Газана связанного. По этой причине он получил разрешение вернуться обратно и был отличен |A 252а| многочисленными пожалованиями, а сыну его Султан-шаху со стороны Байду была пожалована должность эмира в Иезде и для него выписали берат на Иезд на десять тысяч динаров. Во вторник 15[569] числа месяца раджаба 694 года [31 V 1295] Новруза, Тук-Тимура и других послов отпустили. На другой день вернулся назад Ильчидэй, ходивший вдогонку за Газаном, и Байду, свернув в сторону, отправился в Сугурлук. В субботу 19[570] числа месяца раджаба [4 VI] он расположился в большом юрте в Сугурлуке. Аминь.

Рассказ о раскрытии благословенной груди государя ислама Газан-хана светом принятия им и эмирами истинной веры и предания себя богу в присутствии шейх-задэ Садр-ад-дина Хамави из Джувейна, ‛да будет вечно его благоденствие’

|S 551| Когда господь всевышний и святый в предвечной вечности захочет сотворить раба [своего] счастливым и отличить его всяческой помощью свыше, то в час зачатия его он кладет закваской и влагает в природу и присущие свойства его способность к счастью. И драгоценное слово пророка есть непреложный довод и несомненное доказательство для удостоверения этого смысла и свидетельства этого утверждения: ‛Счастлив тот, кто [наделен] счастьем во чреве матери’. Наставник милости господней добрыми руками пестует его в колыбели воспитания, постепенно возводит на ступени совершенства и с течением времени направляет его к созерцанию сути явлений, чтобы, поразмыслив о внешнем виде и внутреннем содержании, он познал истину и ложность всякой вещи и посредством такого рассуждения и размышления печать его счастья получила бы действенную силу и в стремлении к этому счастию заключалось бы то, что предопределено тайной божественной мудрости и оно [счастье] проявилось бы согласно изречению: ‛И было повеление божие предопределенной судьбою.’[571]

Поскольку по смыслу этого предисловия милость всемогущего и воля предвечного предопределили, чтобы слабость и немощь, которые в смене месяцев и лет и чередовании ночей и дней проложили путь к разным сторонам общины ислама, были исправлены рукою одного из избранников божиих, ведающих верховной властью над странами и городами, они предназначили ангельскую особу Газан-хана для излияния света наставления на путь истинной веры и божественного откровения. Когда [Газан-хан] в начале отрочества своего был при своем великом деде [Абага-хане], тот, склонный к учению бахшиев и уверовавший в их убеждения, препоручил его одному-двум почтенным бахшиям и приказал, чтобы они приложили все старания научить и побудить его перенять правила их учения. Они постоянно состояли при Газан-хане и усердствовали в поощрении его к этому верованию, и он по прозорливости и проницательности ума и рассудка в короткий срок познал суть того учения, усвоил сокровенный и тонкий смысл речей и деяний того сообщества и достиг по этой части такого полного совершенства, что стал великим искусником на поприще бахшиев. Однако в силу божьего благоволения, он взирал на тайны идолопоклонства с проницательной мыслью и верно направленным мнением, размышлял о верах и общинах и по снизошедшему откровению его лучезарное сердце просветилось и озарилось лучами света веры Мухаммеда, ‛да будет над ним мир и молитва божия’. В его благоуханной душе все больше проявлялась склонность к этой общине истины. Укрепляясь и утверждаясь на этом основании, он продолжал этот путь и в этом отношении был тверд и непоколебим.

В Хабушане Хорасанском он из чрезмерного усердия в том учении [бахшиев] построил великолепные кумирни и так исполнял предписания их вероучения, что все бахшии и монахи поражались тому умерщвлению плоти и подвижничеству. Вместе с тем он очень усердствовал в искании тайн истины и в установлении правильного пути до тех пор, пока он не встретился с Байду. Присутствовавшие эмиры заключали договор и условия. Мусульмане клялись на Коране, а монголы на золоте. Тогда Новруз доложил: «Ежели-де государь, прибежище мира, укрепит ислам |A 252b| своей верой в него, то плохого не будет». [Газан-хан] ответил: «Уже несколько времени, как этот помысел у меня на уме». Новруз вдруг извлек совсем бесподобный лощеный лал, упал на колени и сказал: «Хотя карачу [не подобает] такой дерзости давать подарки царевичам, но пусть государь окажет ласку рабу и хранит это как подарок до прибытия раба [своего] на служение». После этого, когда Новруз и другие эмиры возвратились от Байду не сделав дела, государь разгневался и стал размышлять о том, как с ним [Байду] расправиться.

Нохзадэруз снова доложил то дело [о принятии ислама]. Великий шейх Садр-ад-дин Ибрахим ибн Кутб-ал-авлия шейх Са’д-ад-дин Хамави, ‛да возвеличит его господь и освятит его душу’, [тоже] присутствовал и большую часть времени состоял [при государе]. Государь постоянно просил его раскрыть обстоятельства веры в ислам, расспрашивал и обсуждал ее тонкости и сущность и в силу [слов] ‛кого захочет бог поставить на прямой путь, того сердце он откроет для ислама’,[572] сошествие божественного наития в его благословенную грудь придавало силы излучению света [истинной] веры в его сердце, и им овладевала помощь руководительства по верному пути. Он сказал: «Воистину ислам есть вера твердая и ясная и обнимает собою все пользы духовные и мирские. Чудеса посланника [божия], ‛да будет над ним молитва и мир’, весьма восхитительны и искусны и признаки их истинности явны и очевидны на скрижалях времен. Нет сомнения, что непрерывное наблюдение за исполнением заповедей, предписаний веры, богоугодных деяний и прекрасных дел, к которым они призывают, соединяет с богом. Что же касается поклонения идолам, то это чистая неспособность и весьма далеко от разума и знания, а преклонение головы земно пред камнем есть чистое невежество и глупость со стороны трезвого и способного человека, и человеку, обладающему духом и разумом, представляется даже отвратительным при разумном рассмотрении. Конечно, ни один достигший совершенства человек не согласится земно преклониться перед ним [камнем]. По правде, изображению кумира пристало быть порогом двери, через который люди переступают и [который] попирают ногами. Да и согласие всего народа на мусульманство и отвержение идолопоклонства тоже не является пустой выдумкой». Короче говоря, |S 556| в начале месяца ша’бана лета 694 [II пол. 1295] Газан-хан со всеми эмирами в присутствии шейхзадэ Садр-ад-дина Ибрахима Хамави признал единобожие,[573] и все они стали мусульманами. В том месяце совершали торжества и занимались богослужением. [Газан-хан] обласкал сейидов, |A 253а| имамов и шейхов и щедро одарил их милостыней и подаяниями. По поводу постройки мечетей, медресэ, ханкахов и богоугодных учреждений[574] он ревностно издал постановления. Когда наступил месяц рамазан, он с несколькими имамами и шейхами занялся послушанием и богослужением. Для всех мудрых людей не скрыто, что предание себя богу и вера государя ислама Газан-хана были искренни и чистосердечны и свободны и чисты от грязи притворства и самообожания, ибо при наличии царского величия и могущества и полноты силы власти нельзя было бы представить себе принуждение и обязывание, а при отсутствии необходимости и при чрезмерной ненуждаемости притворство и лицемерие невозможны. ‛Господь помогает’.

Рассказ о походе державных знамен государя ислама Газан-хана на Байду во второй раз и изъявлении покорности его эмирами

После того как Газан-хан признал единобожие, и эмиры, согласно последовав за ним, приняли мусульманство, и они стали заниматься служением богу, от Байду прибыли гонцы, некий Кутлугшах и главный шейх[575] Махмуд, и повели всякие вздорные и дурные речи. Шейх Махмуд, найдя удобный случай, прямодушно доложил Газан-хану слова эмиров, которые находились при Байду, и представил письма каждого из них. В ответ он получил алтун-тамги. На третий день им дали разрешение удалиться. Когда шейх Махмуд вернулся обратно и доставил алтун-тамги тем людям, они сразу от души пожелали победы государю ислама и искренне стали с ним заодно. Поскольку Садр-ад-дин Зенджани не мог извлечь пользы из царствования Байду, вследствие того, что должность везира отдали Джемал-ад-дину Дестджердани, он стал толкать Тогачара на путь непослушания и противления. Козней его опасались, [а потому] сделав ему значительные пожалования и дав [ему] ярлык и пайзу, его назначили на управление Румскими владениями. Когда он тронулся в путь, то из области Хаштруд отправил свой лагерь и приверженцев в Тебриз с эмиром Яглаку, который следовал в его сообществе, а сам налегке под предлогом того, что хочет [попросить] взаймы денег, направился в Серав. Этой дорогой он пошел в Гилян. Из Сугурлука, во время следования в Рум, он отправил в Казвин к своему брату Кутб-ад-дину с объявлением этого замысла Менгли, который был его старым слугою и поверенным его тайн. Он [Кутб-ад-дин] тоже под каким-то предлогом, выйдя из города, направился в Гилян и примкнул к брату. Вместе они отправились на служение к государю ислама Газан-хану и в Фирузкухе удостоились лобызания праха перед его высочеством. В присутствии эмира Новруза, который совсем недавно прибыл из Хорасана, они ввернули приятные слова от лица Тогачара. Поскольку Новруз привел в порядок и готовность войска, вышел указ, чтобы все войска собрались вместе. Обстоятельства эти произошли в месяце шаввале. Так как Байду боялся и не знал, что делать, он еще раз подослал Кутлугшаха с обманными речами. Государь ислама из чрезмерной проницательности понял, что тут не без козней и коварства. Он приказал раздеть его догола и ударами палок и дубинок разузнал от него картину обстоятельств. Он [Кутлугшах] досконально рассказал о всех делах Байду, его эмиров, его войска и их замыслах и сказал: «Меня-де послали разведать, пойдете ли вы в ту сторону или нет». Тогда вышел указ, чтобы его, заковав, заточили в крепости Устунабенд [на реке] Хаблеруд. В пятницу, в середине месяца шавваля, державные знамена благополучно направились в Рей. В передовом отряде тронулись в поход эмиры Новруз и Кутлугшах. Новруз, как было в его обычае, распускал молву о многочисленности войска. Когда государь ислама дошел до Хаблеруда, эмир Чобан и Курумиши-гурген сын Алинака, бежав от Байду, удостоились чести явиться служить [государю]. Государю ислама их прибытие пришлось весьма по душе, он счел его за счастливое предзнаменование, пожаловал их и одарил их кафтанами, шапками и поясами с драгоценным набором. Выступив |A 253b| оттуда, [Газан-хан] расположился у реки Кухэ[576] и простоял [там] несколько дней. Эмиры Чобан и Курумиши доложили: «Ежели-де государь ислама нас пожалует, то мы поусердствуем и присоединимся в передовом отряде к старшим эмирам Новрузу и Кутлугшаху». Государь позволил им, и они примкнули к эмирам. Затем государь ислама Газан-хан оставил там Булуган-хатун, хорасанку, и тронулся вслед за эмирами. Когда он дошел до Акходжи [близ] Казвина, от Новруза прибыл Арга-битикчи брат Бугдая-ахтачи, и показал, что эмиры Тогачар и Бугдай, отделившись от Байду, пристали к Новрузу с намерением служить государю ислама. Оттуда государь двинулся по дороге на Седжас, а с той стороны на служение к [государю] явились царевич Харбандэ и царевич Ильдар. Когда [Газан-хан] пришел в Бехистан на берегу |S 553| Сефидруда, на служение прибыли эмиры Доладай-эюдэчи и Ильтимур сын Хандукура с несколькими другими. Выступив оттуда [Газан-хан] остановился в Юзагаче и стал дожидаться эмиров Новруза и Кутлугшаха, которые ушли по следам Байду и Тугела в сторону Нахчувана и Аракса. После этого [Газан-хан] прибыл в Уджан. От Новруза и Кутлугшаха приехал эмир Баянджар [с вестью]: «Схватив Байду, его доставили из пределов Нахчувана в Тебриз, а он говорит, что у меня-де есть к государю одно-два слова. Каков будет указ?». Государь по своей прозорливости понял, что у него дельных слов нет, а что он ищет [только] предлога. [Поэтому] вышел указ, чтобы его не доставляли к его высочеству, а там же и прикончили бы его дело. Байду вывезли из Тебриза и, прибыв в Баг-и Нейкеш, там же прикончили его дело в среду 23 числа месяца зи-л-ка’дэ 694 года [4 X 1295]. Пришло в действие постановление указа о том, чтобы в стольном городе Тебризе, Багдаде и других городах ислама разрушили все храмы бахшиев, кумирни, церкви и синагоги. За эту великую победу мусульмане в благодарность [богу] выполнили полагающиеся действа, потому что всевышний господь людей [мусульманской общины] предшествующих времен не доводил до [исполнения их] заветного желания. После этого государь ислама двинулся в столицу Тебриз, и Садр-ад-дин Зенджани, который для устройства разных дел раньше отправился в этот город, выехал навстречу до ...[577] Он хотел показать свой сан народу, проявлял дерзость и докладывал [государю], сидя верхом на лошади. Эмир Мулай, который в тот день нес охранную службу,[578] стоял при нем [государе] телохранителем, два раза говорил ему: «Такой способ — не твой путь, не делай дерзости». Садр-ад-дин не обращал на это внимания. Мулай несколько раз ударил его по голове плетью и прогнал. По этой причине и по некоторым другим причинам, дело Садр-ад-дина испортилось. Государь ислама в среду 23 числа месяца зи-л-ка’дэ[579] [4 Х] со всем возможным величием расположился в виду Тебриза, в благословенном дворце в [местности] Шам. Илчидэя-кошчи согласно указу, не допросив, казнили, и то, что принадлежало ему [Газан-хан] отдал Булуган[-хатун], хорасанке. После этого прибыли Новруз и Кутлугшах, приехали из Сугурлука Булуган-хатун и другие жены и пировали в Кушк-и Адилийе. Допросили Кунчукбала и Чечека. Кунчукбала в отмщение за кровь Акбукая казнили. Оттуда [Газан-хан] двинулся в Каратепе. Чечека били палками, а Тудаджу освободили. Эмира Нурина послали с войском в Хорасан и Мазандеран. [Газан-хан] снова возвратился в Тебриз, и кликнули клич, чтобы все соблюдали свой путь, друг друга не обижали, не раздували смуты и беспорядка и без берата с алтун-тамгой ни одной душе не давали бы и данека денег. Мир и миряне благодатью справедливости государя ислама и преуспеянием его правосудия обрели строй и порядок и полный покой. Дальние и ближние, турки и тазики стали возносить молитвы за изо дня в день растущее счастье и в благодарность за такое огромное божеское благодеяние подали безмерную милостыню. Из-за завесы потустороннего мира вестник счастья подал голос:

|A 254а| Из Тебриза [Газан-хан] послал эмира Мулая на должность эмира в Диярбекр и в Диярраби’а, а Новрузу оказал полную ласку. Вышел указ: «Да будет ему пожалована должность везира всего улуса. Теперь пусть он пребывает в Тебризе и, наладив важные дела и выгоды народа, вслед [за нами] приедет в Арран». В понедельник 6 числа месяца зи-л-хиджджэ лета 694 [17 X 1296] державные знамена двинулись из столицы Тебриза в Арран для зимовки. В Тебризской же области он сочетался браком с Булуган-хатун по мусульманскому закону, хотя она и была супругою его отца Аргун-хана. Однако, поскольку они сошлись вопреки [мусульманской] вере, то хатун-мусульманка по закону шариата подходила для этого брака, и он [Газан-хан] счастливо и радостно сыграл с нею свадьбу и, как установлено и в обычае, они устроили пиршества и торжества. После этого, выехав по дороге на Ахар и Бишкин, отправились в Муган и расположились в пределах Абубекрабада, в местности Пул-и Хусров. Через две недели прибыл на служение Новруз. Все хатуны, царевичи, эмиры, столпы державы и придворные вельможи собрались в Карабаге Арранском и без притворства и лицемерия согласились на царство государя ислама и дали в том обязательство.[580] Для благословенного восшествия на престол выбрали воскресенье 23 числа месяца зи-л-хиджджэ лета 694 [3 XI 1295], соответствующего 23 числу тукузунч-месяца года овцы, и под счастливой звездою государя ислама посадили на ханский престол. Все хатуны, царевичи и эмиры, каждый на своем месте, преклонили колени, поднесли чашу и поздравили мир с державным восшествием его на престол и сказали:

|A 254b, S 558| Рассказ о приказе государя ислама начать устроение дел войска и владений после благословенного восшествия на престол

После выполнения обрядов ликования и увеселений [Газан-хан] обратил лицо приводящего в порядок владения усмотрения к твердому управлению и устройству государственных дел. В среду, последний день месяца зи-л-хиджджэ 694 года [9 XI 1295] он послал Тогачара в Рум, на должность эмира и для охраны на том основании, что он был человеком изменчивым и лучше ему быть подальше от его высочества. В пятницу, последний день месяца мухаррама лета 695 [9 XII 1295], из Хорасана прибыли гонцы и привезли известие, что царевичи Дува и Сарабан сын Кайду, вследствие отсутствия державных знамен, вторглись в Хорасан и Мазандеран и приступили к грабежу. Государь ислама, посоветовавшись с эмирами, постановил на том, чтобы царевич Сукей и эмир Новруз отправились туда их отразить. Сукей еще раньше уехал в свой лагерь и сколько его ни вызывали, он с разными отговорками откладывал [приезд]. Государь ислама послал с требованием его Хоркудака. Сукей в пьяном виде сказал кое-какие возмутительные речи. Рассказ об этом довели до благородного слуха [государя]. Из крайней твердости, степенности и доброты на это не было обращено внимания, и, когда Сукей прибыл на служение, [государь] оказал ему полную ласку, назначил в Хорасан и отправил с ним темников Барулая сына Ходжи, сына Йисур-нойона из рода олкунут и Арслай-огула, из внуков Джучи-Касара. В передовой рати он отправил Новруза и Хоркудака при царевиче Тайджу-огуле. Хаджи Нарина, брата Новруза, и Саталмиша, [одного] из его старинных нукеров, он назначил на должности наибов. В пятницу 21 числа месяца сафара [30 XII] они покинули ставку и в понедельник 24 числа [30 1296] тронулись в путь по дороге на Ирак. Внезапно пришла весть, что Тарагай-гурген, эмир ойратов, который находился в Диярбекре и тех краях, с эмирами Йисутэем и Кокетей[581]-бахадуром, с имуществом и тысячами ойратскими двинулся в Сирийский край. Эмир Мулай отправился воспрепятствовать им, но они его разбили и ушли. В конце месяца раби’-ал-авваль прибыло известие, что Ильдар с тремя сотнями всадников, бежав, ушел. Шадай сын Букура и Инэбек брат Эшек-Туклу с тремя тысячами человек настигли его, сразились и обрели победу, а он некоторое время скрывался в пределах Эрзерума. Наконец его схватили в какой-то деревне, и Акбал, сын Уруктуту, сына Элькэй-нойона, его убил. В четверг 20 числа месяца раджаба [24 V] убили Йисутэя сына Ташменгу-кошчи, который в Диярбекре поднимал смуту. 6 числа месяца раби’-ал-ахыра [12 II] казнили зонтоносца Буларгу-кыйоти,[582] который в конце поры Аргун-хана был заодно с мятежными эмирами и еще доныне был замешан во всех мятежах. Аминь.

Рассказ о замышлении Сукеем и Барулаем неповиновения, обнаружении этого, походе войска для отражения их и о сути тех обстоятельств

Когда Сукей и Барула выступили из Аррана, они в пути, с многочисленными войсками, держали совет: «Нас-де для того [Газан-хан] посылает в Хорасан, чтобы жен и детей наших здесь поделили и отдали хорасанскому войску». После этого совещания сошлись на том, чтобы сначала отразить Новруза, а затем пойти на [государевы] ставки и посадить Сукея на царство. Это дело было в местности [где протекает река] Кереруд, которую называют Турканморен. Новруз проведал об |S 555| этом совещании и в предполуденную пору напал на Сукея. Они жестоко схватились. Барула был убит в бою, а Сукей, бежав, направился в |A 255а| Харакан и Савэ. Хоркудак с отрядом всадников двинулся вслед за ним и в пределах Харакана его схватили и доставили в …[583] [близ] Рея. Хоркудак сказал Сати сыну Лаодая, который был заодно с ними: «Ты-де убей Сукея». Тот вошел в шатер, чтобы убить его по обычаю, как убивают царевичей. Сукей ударил Сати кинжалом в живот и убил. Некий Байтимур, из нукеров Хоркудака, вошел, выхватил из его рук кинжал и прикончил его дело. В эту пору государь ислама из Абубекрабада выехал на охоту ...[584] 8 числа месяца раби’-ал-ахыра [14 II] от Новруза прибыл Саталмиш Кальчи[585] и на месте охоты доложил весть о мятеже Сукея. Государь ислама тотчас же повернул обратно и остановился у моста Менгу-Тимура. Эмиры Кутлугшах, Саталмиш и Сутай находились при нем. На заре [Газан-хан] послал схватить Эсэн-Тимура сына Конкуртая и Курумиши, брата Барулая, потому что они участвовали в совещании с Сукеем. После суда казнили Эсэн-Тимура, монгола Черика, который был начальником его ставки, и Курумиши. Эмир Кутлугшах, Чобан, Саталмиш, Сутай и Ильбасмиш сообща собрали дружины. Во время этого приведения в готовность войск из Хорасана прибыл эмир Мулай и возвестил, что Новруз убил Сукея и Барулая, а эмир Нурин схватил в Хорасане Чечека и Доладая, что дела идут согласно желанию и что большая часть полчища врагов побеждена, а те, которые остались, начальником своим сделали Арслан-огула, пришли в Билясувар, а оттуда пошли в Сарай Мансурийе и деревню Баби и остановились. Государь ислама тотчас же приказал, чтобы эмиры Чобан, Суламиш, Курумиши, Тогрулча, Тайтак и Ильбасмиш воссели [на коней] для их отражения. В области Бейлекан им дали сражение и бились жестоко. Эмиры, которые были с Арслан-огулом, [следующие]: Тулек, двоюродный брат оружейничего Учана, Инэ-бек сын[586] Эшек-Туклу из джалаиров, Газан сын Тайджу-бахадура, Муса-тархан, Саркис сын Нарин-Ахмеда. В тот день они одержали победу. Из нашего войска был тяжело ранен Тогрулча, так что он чуть было не упал, но Курумиши сын[587] Алинака,[588] его поддержал. Хоркудак и Барым с двумя тысячами человек пошли на помощь нашему войску. На другой день стали друг против друга. Их [мятежников] воины без боя сдались, а их эмиры обратились в бегство. Хоркудак повернул назад и, схватив Саркиса, привел с собою. Другие эмиры отправились по следам беглецов и, поймав, привели Тулека и казнили [вместе] с Саркисом. В четверг 23[589] числа месяца джумада-л-уля лета 695 [29 III 1296], схватив, привели Арслан-огула и убили. Вслед за ним убили и Газана сына Тайджу-бахадура. В те дни схватили Садр-ад-дина Зенджани и потребовали [от него] те деньги, которые на него насчитал Джемаль-ад-дин Дестджердани. Булуган-хатун ему покровительствовала и по ее ходатайству он получил свободу. Она укрыла [его] у [себя],[590] и он уехал. В четверг 7 числа месяца джумада-л-ахыра [12 IV] государь ислама выехал поклониться подвижнику старцу Ибрахиму и через два дня расположился в ставках. Он послал эмира Хоркудака на должность эмира владения Фарс для приведения в порядок дел и извлечения тамошних налогов. В том году между Токтаем, государем Кипчакского улуса, и Нокаем сыном Тутара случилась война. Нокай был убит, а люди его разбежались. Чопай-хатун, жена Нокая, и Турай, его младший сын, явились на служение к государю ислама и просили помощи для отмщения за кровь Нокая. Государь ислама по доброте [своей] их ублажал и старался утишить их гнев. В среду 26 месяца раджаба [30 V] государь отдал за Кутлугшаха свою сестру Олджей-Тимур, которая раньше была женою Тугела. Поскольку существование Тогачара было причиною мятежей и крамолы, а государь ислама желал, чтобы закваска мятежей совсем застыла, он в ту зиму послал в Рум эмира Харманчи, чтобы тот совместно с Балату, Арабом |A 255b| и эмирами румского войска сначала доставил [ему] для снискания расположения ярлык. При удобном случае, наедине, они доставили ярлык и прикончили его дело. Хотя у государя ислама не было искреннего желания его губить, однако он приказ этот отдал ради пользы дела государства и по этому случаю сказал своим приближенным: «В давние времена в стране Хитай воевали друг с другом два государя. Один потерпел поражение, и войско его разбежалось. Победоносное войско несколько дней преследовало побежденных. Один эмир поймал того обратившегося в бегство государя, и, поскольку он был весьма немощен и несчастен, сжалился над ним и захотел дать ему свободу. В тех краях [эмир] дошел до какого-то колодца [и] сказал: «Полезай-де в этот колодец, дабы наши воины тебя не увидели». Когда люди подоспели, то по причине того, что [там] была пустыня и ветер, налетев, скрыл следы, они не находили дороги. Тот эмир сказал: «Пути не видно и неизвестно в какую сторону податься, он идет одной дорогой, а мы по ста дорогам. Как мы сможем его найти, лучше повернем назад». [Все] вместе вернулись обратно, а тот государь вылез из колодца и отправился в свое владение. Постепенно и потихоньку он собрал войска и опять пошел войной, разбил того государя, который в тот раз вышел победителем, [его] убил и завладел его владением. Того эмира, которому он был обязан жизнью, он отличил разного рода ласками. [Эмир] стал весьма приближен и ему были пожалованы должность старшего |S 560| эмира и полномочного наместника. Однажды один из эмиров сказал государю: «Этот-де человек не соблюл прав своего государя, не остался ему верен и стал причиною его гибели и твоего владычества. Как можно было оставлять его в живых, ибо вскоре он замыслит также изменить и тебе». Государь был весьма смышлен, послушался этих слов и отдал приказание его убить. Эмир завопил: «Ты мне обязан жизнью». Государь заплакал и сказал: «Ты прав, и я совсем не согласен на твою казнь, но ради соблюдения пользы владения и верховной власти [иного] средства нет и надобно тебя убить». И [государь] его казнил и плакал. Сейчас твердое управление делами государственными таково же, и, хотя мне очень тяжело кого-либо убивать, однако, ежели ради сохранения дел общих и частных не казнить никого, то нельзя будет царствовать».

Государь ислама в начале весны выступил из Билясувара в стольный город Тебриз и благополучно расположился во дворце в Шаме [близ] Тебриза. 27 числа месяца раджаба [31 V] Инэ-бека, схватив, доставили в Тебриз. В субботу 29 числа [2 VI] его предали казни на площади. В среду 10 числа месяца ша’бана [13 VI] из Хорасана прибыл эмир Аладу и доложил [государю] тамошние обстоятельства, как они были. Государь ислама из Тебриза двинулся на луговья Саин, которые расположены между Серавом и Ардебилем. В среду 17 числа месяца ша’бана [20 VI] в этом юрте открыли курултай, а 19-го [22 VI] курултай закончился. Аминь.

Рассказ о делах Нурин-аги, злых умыслах эмира Новруза против него и начале расстройства дела Новруза

Нурин-ага был из рода кыйот, почитаем и уважаем государем ислама, имел его полное доверие и был поверенным его тайн. Он приобрел власть в Хорасане и Мазандеране, и брат Новруза Ойратай был у него нукером. Нурин вследствие величия своей кости не оказывал ему большого внимания, и тот жаловался на него своему брату. [Между ними] появлялись трения. После этого, когда Новруз прибыл в пределы Хорасана, он приписал победу и превосходство врагов вине Нурина и в отсутствии и присутствии его [Нурина] приверженцев говорил устрашающие речи. Когда они встретились в Джурджане, они были раздражены друг на друга. По дороге через Тамишэ приехал царевич Тайджу. Новруз яростно и дерзко сказал: «Мне приказали, чтобы я спросил у Нурина, как это он допустил врагов без стеснения вторгнуться в это владение. Теперь вот в присутствии царевича Тайджу я его об этом спрашиваю». Все на него обиделись и стали [его] не признавать. Первая трещина, которая появилась на деле Новруза, произошла по причине этого спора и упорства. Оттуда они переехали в Хабушан и сделали смотр войскам. От дозоров прибыл гонец, что врагов-де видели на луговьях Радкана. |A 256а| Новруз воссел [на коня] и когда разведал, [оказалось] что это известие было ложным. В Мешхеде Тусском он держал совет с эмирами, что я-де пойду в набег до пределов Герата, дабы разузнать о положении врага. 17 числа месяца раджаба [21 V] он с этим намерением выступил в путь. Царевич Тайджу эмира Нурина отправил в Радкан. 25 числа месяца раджаба [29 V] эмир Новруз вернулся обратно и остановился в ставке Тайджу. Ничего не сделав и не потрудившись, он сказал: «Я слышал, что жена моя что-то недомогает. Я отправлюсь на служение к государю ислама, [а] вы до моего приезда займитесь распоряжением и устройством [дел] войска». Он тотчас же отправился в Азербайджан и оставил без надзора дела Хорасана и тамошнего войска. Преступники, которых государь посылал к нему, чтобы во время войны они были передовым полком войска, все пошли вслед за Новрузом. Когда эмир Новруз прибыл, хорасанское войско каждый день стало распускать какой-нибудь слух и по этой причине [воины] расходились, пока не ушли все. Некий Олеум, тысячник, бежал с четырьмя стами человек и пошел в пределы Ардебиля в свой коренной юрт. Когда эмир Новруз в Шервиязе услышал весть об его бегстве, он, не уведомив государя ислама, в пределах Серахса, воссел на коня, отправился к их жилищам и причинил [им] беспокойство. Государь ислама из-за его [Новруза] возвращения рассердился и послал гонца: «Вернись-де». Новруз ответил: «Жена моя, царевна Туган[чук] больна, как же мне вернуться, не повидав ее». Этот отказ также стал частью причины гнева. 21 числа месяца ша’бана [69]5 года [24 VI 1296] он в местности Саин прибыл на служение к его высочеству и был отличен почетом и уважением. Государь ислама прибыл в Уджан и в понедельник 29 числа месяца ша’бана [2 VII] сочетался браком с Ашиль-хатун. Когда Кутлугшах-нойон и другие эмиры почувствовали перемену в сердце государя к Новрузу, они доложили, что посылка-де его в Хорасан не к добру, необходимо расследование его дел, потому что из природных его свойств можно усмотреть воочию признаки мятежа и крамолы. Однако великодушие государя ислама было словно безбрежный океан, а терпеливость и степенность превыше того, что можно описать. Он сказал: «Хотя слова ваши правильны, но я не дозволю нарушить обязательство и преступить клятву». В среду, в первый день месяца рамазана [3 VII], Новруз, согласно указу, выехал обратно в Хорасан. Ему сопутствовал Низам-ад-дин Яхья в качестве наиба. Когда он приехал в Хорасан, сыновья Нокая-яргучи в отмщение за кровь отца втайне стали злоумышлять на эмира Новруза, и Новруз стал их бояться. В это время скончалась его жена Туган[чук], и его дело начало клониться к упадку. Однако он выказывал упорство и суетился. 8 числа месяца рамазана [69]5 года [10 VII 1296] государь ислама остановился на берегу Наур-Дула[591] [на] дороге в Тебриз. Там он заложил сад и благословенный кушк. В те дни прибыл султан Мардина и преподнес множество денег звонкой монетой и драгоценных камней. Очень обласканный и отличенный зонтом, он вернулся обратно. |S 557| 13 числа месяца шавваля [14 VIII] в Хаштруде казнили Хусам-ад-дина, лура, а 26 числа [27 VIII] была свадьба Донди-хатун, матери Алафранга. 8 числа месяца зи-л-ка’дэ [7 IX] в Сегумбаде казнили Байгута сына Ширемун-нойона, сына Чурмагуна. Государь ислама прибыл в Мерагу и отправился в обсерваторию, а тамошние хакимы устроили торжество. В этот же день [государю ислама] доложили письмо, которое Ильдар сын Конкуртая писал Балату, и [в котором] он побуждал его к мятежу. [Государь] немедля выступил и вернулся в ставки. Ильдара схватили и после установления вины казнили.

Рассказ о походе державных знамен в Багдад и казни лура Афрасияба, Джемаль-ад-дина Дестджердани и мовляна Изз-ад-дина Музаффара Ширази и рождении царевны Олджей-Кутлуг

Во вторник[592] 18 числа месяца зи-л-ка’дэ лета 695 [17 IX 1296] державные знамена из пределов Мераги двинулись в Багдад с намерением [там] зимовать и [государь] отправился в Хамаданский край. 24 числа упомянутого месяца [23 IX] из Хорасана прибыл Нурин-ага, и государь ислама его обласкал и пожаловал. Поскольку Балату сын Тайши[593] со времен Абага-хана[594] находился в Румских владениях и приобрел там полную власть, а Самагар-нойон умер, и сын его Араб был еще отроком, то по этой причине самовластье и сила Балату выросли. Сколько государь |A 256b| ислама ни вызывал его [к себе], он с [разными] отговорками воздерживался [от поездки]. После того как был казнен Тогачар, его власть и гордыня вышли из пределов, и за ним закрепилась кличка мятежника. В месяцах лета 696 [1296/97] обстоятельства его неповиновения доложили [государю]. Согласно указу эмир Кутлугшах с тремя туманами войска направился в Рум для отражения его мятежа. Балату бежал и устроил за одной горой засаду. Вслед за ним шел эмир Кутлугшах с Суламишем, Арабом, ...[595]-огулом и Абишкой. Абишка был в передовом отряде. Когда он дошел до той горы, Балату выскочил из засады и с обеих сторон некое число народу было ранено. Вслед подоспел эмир Кутлугшах. В степи Малие одним его ударом Балату был обращен в бегство. Эмир Кутлугшах послал Суламиша по его следам, а [сам] повернул обратно в Арран. Когда державные знамена, которые двигались в Багдад, дошли до луговий Зака в Хамаданской области, [государь] назначил Джемаль-ад-дина Дестджердани на должность везира вместо Шараф-ад-дина Семнани. [Это] было 8 числа месяца зи-л-ка’дэ лета 695 [7 IX 1296]. Там простояли один месяц, и мелики Ирак-и Аджама удостоились чести явиться на служение к его высочеству. Уладив важные дела, они получили разрешение удалиться. Возвращаясь назад после выколачивания налогов[596] в Фарсе, Хоркудак вернул с дороги и привел с собою лурского атабека Афрасияба, который получивши [от государя] пожалования, шел [обратно]. Когда он прибыл на служение, государь приказал ему [Хоркудаку] изложить дела в Фарсе. [Хоркудак] сказал: «Раб [твой] сначала доложит об этом тазике. Во время поездки раба [твоего] в Фарс путь пролегал через луров, а он не показался. Из Шираза я отправил сборщика для сбора налогов с [владения] Кухгилуе, а его люди с ним вступили в спор и говорили: «Мы-де это владение захватили мечом, и здешние подати[597] отпали [для нас]». Я уже не говорю о настоящем мятеже, об убийстве исфаганского воеводы Байду и походе на Исфаган и Фирузан и занятии [их] и тому подобных поступках». Государь ислама пришел в ярость и приказал, чтобы Афрасияба казнили. Когда прибыли в округу деревни Сепендан, шейх Махмуд и Садр-ад-дин Зенджани подстрекнули некоторых людей к доносу на Джемаль-ад-дина Дестджердани. 28 числа месяца зи-л-хиджджэ [69]5 года [27 X 1296] учинили суд и его казнили. Оттуда [Газан-хан] соизволил отправить царевича мира Харбандэ в Хорасан на должность своего наместника. В те дни Изз-ад-дин Музаффар, внук фарсского амида, сделал донос на фарсского хакима шейха Джемаль-Ибрахима Савамили, а Садр-ад-дин Зенджани ему помогал. Так как он не смог доказать его измены, его [Изз-ад-дина Музаффара] казнили. [Газан-хан] выехал оттуда [и] в среду 14 числа месяца сафара лета 696 [12 XI 1296] благополучно прибыл в Багдад и расположился в загородном кушке, который называют …[598] Через несколько дней он выехал с намерением поохотиться в Ниль, Ну’манийе, Шиб [близ] Хиллы и до благословенной гробницы Сейиди Абу-л-Вафы. Через двадцать четыре дня он возвратился обратно и остановился в Марзбанийи, 9 числа месяца раби’-ал-ахыра [4 II 1297] он выступил на охоту в Хит и Анбар и через восемь дней расположился в Мухаввале.

Он сподобился поклониться священной могиле Казима и великого имама Абу-Ханифы из Куфы. В пятницу он присутствовал на молитве в соборной мечети [на площади] Сук-ас-Султан и в четверг 4[599] числа месяца джумада-л-уля [28 II], приказав выступать обратно, выехал из Багдада. В четверг 18 числа месяца джумада-л-уля лета 696 [14 III 1297] в местности Шахр-и Абан состоялось рождение царевны Олджей-Кутлуг. Аминь.

Рассказ о деле Кайсара, гуляма эмира Новруза, казни сыновей и братьев Новруза, полном пресечении его могущества и казни Новруза в Герате[600]

|A 257а, S 562| В среду 17 числа месяца джумада-л-уля лета 696 [13 III 1297] в Багдаде схватили Алям-ад-дина Кайсара, который был послом Новруза. Шейх Махмуд послал своего брата Сулеймана с извещением об этом к его высочеству. Рассказ об этом таков. Новруз в пору Байду хотел свергнуть его власть и ханский престол завоевать для государя ислама Газан-хана, чтобы посредством такой доброй услуги его преступления совершенно позабылись. Когда это дело с помощью множества [людей] стало налаживаться, он отправил послом к государю Мисра упомянутого Кайсара, который был гулямом какого-то багдадского купца и ездил в Сирию и Миср, и сообщил: «Байду безбожник и нам, мусульманам, надобно сообща его уничтожить». Когда Кайсар привез обратно ответ, Байду уже был побежден, царство укрепилось за государем ислама, а дело Новруза достигло высшей точки величия. [Поэтому] он не счел полезным докладывать об этом деле на служении [государю]. Он приказал Джемаль-ад-дину Дестджердани, который был наибом, чтобы он изготовил какой-нибудь черновик, подходящий к случаю. Его переписали набело неизвестной рукой и доложили на служении [государю]. Кайсара, согласно приказу, ублаготворив, отправили обратно. Во время суда над Джемалем Дестджердани это дело сосчитали в числе преступлений. Фахр-ад-дин Руми, который состоял при багдадском воеводе эмире Наулдаре, знал этого Кайсара и был осведомлен о той грамоте. Он рассказал об этом эмиру Наулдару, а этот доложил [государю]. Вышел указ, чтобы Фахр-ад-дин Руми отправился в Багдад и расследовал дело Кайсара. Поскольку Новруз во время отъезда в Хорасан знал, что государь ислама к нему не расположен, он отправил на служение к его высочеству Садр-ад-дина, сына гератского шейх-ал-ислама, который был его слугою, чтобы он, состоя [при государе], соблюдал его выгоды в его отсутствие. Этот Садр-ад-дин был осведомлен об обстоятельствах посылки Кайсара и рассказал одному почтенному человеку из своих друзей кое-что о дружбе Новруза с государем Мисра. Тот человек передал этот рассказ главному шейху Махмуду, и они вместе доложили [об этом] на служении [государю]. Государь ублаготворил шейхзадэ Садр-ад-дина и, обнадежив добрыми посулами, послал в Багдад, чтобы он расследовал дело Кайсара, приехал ли он из Хорасана или нет. Из Хаштруда он на улаге отправился в Багдад. В Чемчемале он явился на служение к государю ислама и доложил, что Кайсар еще не приезжал. Вышел указ, чтобы он снова поехал в Багдад и раздобыл Кайсара. Когда он туда отбыл, Кайсар с тремя нукерами уже прибыл. В ту неделю он разъезжал и явился с чистым сердцем с двумя нукерами в дом Садр-ад-дина. Тот известил об этом советника. Он [советник] прислал шейхзадэ два подноса халвы с примешанным снотворным снадобьем, чтобы [шейхзадэ] дал ее гостям покушать. Кайсар и нукеры съели все и на месте упали без чувств. Тот друг с несколькими нукерами стоял наготове. Они внезапно напали на дом, схватили Кайсара и нукеров и [их] связали. Садр-ад-дин Зенджани, который недавно сделался везиром, постоянно выжидал удобного случая, чтобы совсем расстроить дела Новруза. Причиной тому было то, что в начале дела, когда он ожидал должности везира, Новруз назначил своим наибом Дестджердани. С тех пор он стал его противником и врагом, потому что для него не осталось дела. В этом происшествии он и его брат Кутб-ад-дин нашли удобный случай. Проявив чудеса хитроумия, они написали эмирам Мисра и Сирии от имени Новруза шесть писем такого содержания: «Государь-де, слава богу, его милостью мусульманин, однако, когда я хочу укрепить веру в ислам, эмиры препятствуют. Я надеюсь, что мы в согласии друг с другом подымемся их отразить, дабы [это] было одобрено божеским законом и разумом. Я сам написал братьям Легзи и Хаджи, что ежели они могут до нашего сговора уладить [дело], то пусть сделают, а нет, так мы сами сделаем. Завоевав Иранские владения, я препоручу их вам. Несколько штук платья я послал в подарок с предъявителем [письма] Кайсаром». Эти подложные письма с семнадцатью халатами они положили в вещевой узел, который был при Кайсаре. От имени Новруза Садр-ад-дин по этому поводу написал письмо [также] Хаджи Нарину и отправился к нему. Устроив ему угощение, он положил [это письмо] в его каптургу так, что тот не узнал [об этом], и ушел. Шейх Махмуд |A 257b| отправил своего брата Сулеймана с извещением об этом на служение [к государю]. Государь ислама из Майдана Керманшаханской области выехал обратно и в один день домчался до Шахр-и Абана, который [находился] в тридцати фарсангах. В воскресенье 21[601] числа месяца джумада-л-уля [17 III] шейх Махмуд и Кутб-ад-дин, брат Садр-ад-дина Зенджани, в сопровождении Кайсара прибыли в Шахр-и Абан и доложили об его деле [государю]. Государь ислама сказал: «Докладывай по правде». Кайсар дал такой отчет о деле, что на эмира Новруза никакой вины не падало. Они потребовали его чемодан,[602] извлекли оттуда письма и халаты и согласно засвидетельствовали, что это почерк Хаджи Рамазана, письмоводителя эмира Новруза. Государь повелел, чтобы Кайсара с тем нукером забили досмерти палками. Шейхзадэ Садр-ад-дин согласился разыскать других двух нукеров и по этому делу поехал в Багдад. Задержать их не удалось, и так как он не сумел их выдать, его тоже казнили. От того обстоятельства огонь гнева государя стал пылать пламенем и сжигать сырое и сухое. Он сказал: «Раз-де тайны его стали известны, то, прежде чем появятся последствия измены и коварства, надобно выполнить условия предосторожности и осмотрительности». Было приведено в исполнение постановление указа, чтобы эмир Нурин и Баянджар схватили и казнили всех людей Новруза: [его] детей, пособников и подначальных. Державные знамена выступили оттуда в Харунийе. Хаджи хотел было сесть [на коня, чтобы уехать], как подоспел Баянджар, [и] схватил его, а лагерь |S 559| его перегнали в другую сторону. До этого казнили Саталмиша, наиба Новруза, Кутлуг-Тимура и Урду-Букая сына Новруза. Хаджи Нарина доставили на луговье Ханекина, и эмир Нурин его судил. После установления вины [благодаря] обнаружению в его каптурге письма Садр-ад-дина, его, раздев донага, обвели вокруг лагеря и казнили, а лагерь и добро его разграбили. Его сын Тогай, которому было двенадцать лет, при тех обстоятельствах бежал и укрылся в доме эмира Иджиля, бывшего начальником ставки великой хатун-хорасанки Булуган. Его там оберегали, пока через некоторое время ярость государя не утихла. После этого, бив челом, он получил свободу. Теперь он состоит при своем дяде по матери эмире Хусейне, а людей его отдали Булуган-хатун, хорасанке. Кемаль-Кучюка, который тоже был наибом его [Новруза], убили. Легзи казнили 7 числа месяца джумада-л-ахыра [2 IV] на Майдане Майдашта.[603] Кушлюка племянника Новруза и его брата Йол-Кутлуга простили. По причине этой победы Большому Майдану положили название Кутлугмайдан.[604] Во все владения послали указ, чтобы всех родственников и подначальных людей его [Новруза] казнили. Шидуна и Иль-Букая, сыновей Хандукура казнили в области Каср-и Ширина. Во вторник 20 числа месяца раджаба [14 V] на стоянке в Бисутуне прибыл на служение из Хорасана царевич Харбандэ, а 5 числа месяца ша’бана [29 V] из Мугана прибыл в Асадабад Хамаданский эмир Кутлугшах. После этого из Рея приехали эмир Чобан и Пулад-Кия. Вышел указ, чтобы Пулад-Кия отправился в Хорасан для захвата Новруза и присоединился к Хоркудаку и эмиру Сутаю. Через два дня [Газан-хан] отправил также эмира Кутлугшаха, а вслед выслал еще Кутлуг-Кия. В начале месяца ша’бана [кон. V] Суламиш и Араб схватили в Руме мятежника Балату сына Тайши и доставили в Тебриз. Государь ислама из Асадабада двинулся в Аладаг с намерением летовать, и из области Кереруда отправил для охраны Хорасанских владений царевича мира Харбандэ. Когда он доехал до Новшахра, гонцы от Кутлугшаха доставили радостную весть, что Новруз дал сражение и был разбит, а Булучэ привел молочного брата Туганчук. Рассказ об этом таков.

Когда эмир Кутлугшах достиг пределов Дамгана, Хоркудак и Сутай уже перебили воевод Новруза, которые были в Рее, Верамине, Харе, Семнане, Дамгане и Бистаме. Когда они дошли до Эсфераина, с ними вместе отправились сыновья Бука-Тимура и Алгу для отмщения Новрузу за кровь отцов. В те дни некий Данишменд, эмир-тысячник Новруза, покорился. Эмир Кутлугшах отправил его передовым отрядом. Ойратай-Газан, брат Новруза, поехал в Нишапур и уведомил Новруза о приближении войска. Новруз оттуда выступил и у стоянки Ям встретил отряд Данишменд-бахадура. Они сразились, и, хотя отряд Данишменд-бахадура был малочислен, Новруз был разбит и бежал с немногими |A 258а| людьми. На рассвете его обоз и казна[605] попали в руки противников. Хоркудак и сыновья Нокая-яргучи с одним туманом войска со всей поспешностью двинулись вслед за ним. Новруз ночью в области Джам добрался до своего табуна, расположился посредине табуна и приказал своим нукерам устроить засаду за [разрушенными][606] стенами. Отряд подошел и хотел было угнать лошадей, [но] Новруз и нукеры выскочили из засады, натянули луки и стали стрелять. Некоторое число народу было убито, а [некоторые] растерялись. Новруз был разбит, и отряд этой стороны вышел [победителем]. Новруз ударился в бегство. Когда он подошел к Герату, мелик Фахр-ад-дин, сын мелика Шамс-ад-дина Курта, пригласил его в город. Новруз по этому поводу призадумался. Его эмиры Бабекр,[607] Сарабан и Садум сказали: «О эмир, сердца наши не успокаиваются речами этого человека. Лучше нам подобру пройти мимо этого убежища и не доверять его слову». Новруз ответил: «У меня-де пропали за три дня обязательные молитвы. Я хочу [их] исполнить». Эмиры ушли и спасли свою жизнь быстротою ног. Новруз с четырьмя сотнями отправился в город и въехал в крепость. Когда эмир Кутлугшах, который шел по его следам, подошел к священной гробнице в Тусе, он свершил паломничество [к ней], сотворил два ра’ката молитвы, поклонился земно и сказал: «Боже мой, я не знаю — прав я или ошибаюсь. Оба врага мусульмане, а ты повелитель мусульман ведаешь тайны. Ежели ты знаешь, что Новруз преступник и лжец, противится и восстает на Газан-хана, то выдай его пленником в руки раба [твоего] и оставь [его] без помощи». Он выступил оттуда, и когда дошел до Герата, войска окружили город. С обеих сторон начали битву. Эмиры Нурагай[608] и Чамчай бились жестоко.[609] Погода была весьма жаркой. Некоторые говорили: «Лучше нам повернуть обратно, потому что стены Герата очень крепки и враг Новруз легко не дастся». Эмир Кутлугшах очень разгневался и сказал: «Враг ослабел и поддается, а стены остались без оборонителей и защитников, как же нам повернуть назад, да и как же мы извинимся на служении его высочеству. Надобно поусердствовать и приложить старание, дабы с божьей помощью к нам пришла внезапная победа». Он приказал шейх-ал-исламу Джама, который состоял при нем, и [которому] мелик Фахр-ад-дин приходился зятем, чтобы он написал мелику письмо, что надобно-де тебе помочь этому делу, а не то город Герат и все владение Хорасанское за это дело пропадет. [Письмо] было украшено вензелем эмира и через одного лазутчика его отправили в город. Когда мелик его прочитал, он понес [его] к Новрузу. Тот в отсутствии [мелика][610] сказал своим приближенным: «Из этого случая становится ясным, что мелик со мною очень честен». Хаджи Рамазан |S 564| тайком сказал Новрузу: «Лучше-де нам схватить Фахр-ад-дина и заковать с тем, чтобы под конец дела, ежели мы одолеем, отпустить его, одарив почетным халатом и обласкав. А не то ведь они его знают. Нам бы лишь соблюсти условия бдительности и осторожности». Новруз с этими словами не согласился. Один сеистанский серхенг украдкой подслушал [их]. Он тотчас же пошел и известил мелика. Мелик испугался, держал совет с городскими садрами и вельможами и сказал: «В конце концов войско Газан-хана возьмет этот город и уведет в полон наших жен и детей и долголетний род [наш] падет. Новруз дал клятву[611] Газан-хану, что никогда не будет противиться, но поступил [вопреки клятве]. Лучше нам предупредить [такой конец], захватить его коварством и хитростью и изъявить покорность и послушание. Возьмем от эмира Кутлугшаха грамоту о пощаде и тогда его [Новруза] выдадим». Горожане сказали: «Мнение-де мелика превыше [других], что он признает за верное, то пусть и повелевает». Мелик после приведения в исполнение этого предварительного дела пошел к Новрузу и сказал: «Гератские и гурские воины в бою проявляют слабость. Чтобы помочь делу ты пришли на каждые десять человек их по два своих воина, дабы они побуждали их к битве и не допускали нерадивости». Новруз согласно его словам распределил и разбросал весь свой отряд между теми людьми и остался в крепости один. Мелик сказал воинам, чтобы они всех нукеров Новруза схватили и связали, а сам с несколькими гурскими храбрецами поднялся в цитадель, схватил Новруза, крепко связал и сказал: |A 258b| «Приказ таков, чтобы мы тебя выдали эмиру Кутлугшаху».

Удивительным [в этом] деле является то, что мелик Фахр-ад-дин в пору своего отца Шамс-ад-дина Курта был весьма недостоин своего родителя, резок и бунтарь. Мелик Шамс-ад-дин держал его в оковах заточенным в крепости Хайсар. После семи лет заточения туда прибыл Новруз и попросил у отца, чтобы он его освободил. Шамс-ад-дин сказал: «Я-де его знаю, какова у него душа, он человек вероломный и нечестивый. Раз он отцу не соблюдает верность, то и тебе не соблюдет». Новруз в [своем] заступничестве прилагал все усилия и неотступно просил. Мелик сказал: «Я отпущу его с таким условием, что ты дашь мне бумагу, что впредь всякое дело, которое от него произойдет, будет лежать на ответственности эмира».[612] Новруз дал такого содержания бумагу и вызволил его из оков и заточения. Теперь, когда он его брал, [Новруз] сказал: «Я ведь тебе не сделал дурного, что ты [ценою] моей крови изменяешь [нашему] союзу. Ежели уже нет иного средства, то дай мне моего серого коня и саблю, дабы я обнаженный воссел на него, ударил на то войско и был убит в бою, и был бы вместе и газием и павшим за веру». Мелик сказал: «Впредь ты погляди, как другие будут погонять коней и владеть саблей».

Когда он его схватил, то отсек Хаджи Рамазану голову и с гонцом отослал эмиру Кутлугшаху с объявлением о задержании Новруза и [его] братьев и нукеров. [Мелик] потребовал от него грамоту о пощаде и обязательство, что он заступится и выпросит у Газан-хана [прощение] вины гератцев, и все это скрепил бы торжественной клятвой. Гонец ту голову бросил [к ногам] эмира Кутлугшаха и сказал: «Мелик-де представляет ее тебе и говорит: «Могуществу и счастью эмира досталась победа — Новруз и его нукеры взяты в плен и закованы в тяжелые цепи». Когда эмир увидел голову Хаджи Рамазана, он понял, что слова его — правда. Он приказал, чтобы, согласно прошению гератцев, ходжа Ала-ад-дин Хитайи написал подтверждающее обязательство и на этом торжественно поклялся. Для доставления этой грамоты он отправил послами в город эмира Пулад-Кия, ходжу Ала-ад-дина и шейх-ал-ислама [города] Джама. Мелик встретил их приход с полным почетом, отпустил их с честью и сказал: «Ночною порой я пришлю Новруза связанным на служение к эмиру».

Они возвратились обратно и представили отчет. Ночью мелик отправил связанного Новруза с отрядом гурских серхенгов. Кутлугшах очень обрадовался этой победе и спросил у него: «Почему-де ты так поступил?». [Новруз] ответил: «Судить меня может Газан, а не вы». Сколько его ни допрашивали, он не отвечал, ибо сознавал, что за ним никакой вины нет. Эмир Кутлугшах приказал его повалить наземь и переломить пополам. Его голову он через Пулад-Кия послал на служение к его высочеству. Оттуда ее переправили в Багдад, и она несколько лет торчала на колу у Нубийских ворот. Его братьев ...[613] Хаджи и Юлдука[614] тоже убили там же. Это обстоятельство произошло 23[615] числа месяца шавваля лета 696 [14 VIII 1297]. Аминь.[616]

Рассказ о возвышении степени Садр-ад-дина Зенджани и его дела вследствие казни эмира Новруза, прибытии державных знамен из Аладага в Тебриз и закладке высокого куббэ в Шаме [около] Тебриза

После убийства Новруза эмир Кутлугшах выступил из-под Герата и расположился на луговье Шаваран. Эмиров Новруза — Борачара, Алычака, Тугел-Кару и некоторых других перебили. Карасун убежал и находился на служении у эмира Кутлугшаха. Государь ислама, выступив из Аладага, в пятницу 24 числа месяца зи-л-хиджджэ[617] [13 X] прибыл в Тебриз. |S 561| На другой день на тебризской площади казнили Балату и его сына. С убийством Новруза дело Садр-ад-дина пошло в гору. Государь оказал ему милости и пожаловал ал-тамгу.

В первый день месяца зи-л-хиджджэ [20 IX] государь ислама из Шама приехал в Тебриз, присутствовал в соборной мечети при пятничном молении и роздал безмерные деньги[618] нищим и беднякам. Точно так же [было] и в следующую пятницу. В субботу 16 числа месяца зи-л-хиджджэ 696 года [5 X 1297] он заложил основание высокого куббэ посредине сада |A 259а| Адилийе в местности Шам. В этом деле он проявил большую страстность и любовь и постоянно посещал строительных мастеров и рабочих. Когда основание подвала[619] гумбада возвели до уровня земли, зодчие задали вопрос: «В скольких-де местах нам для освещения сделать окна?». [Газан-хан] спросил: «Для чего?». Они сказали: «Чтобы погреб[620] был светлый». [Газан-хан] ответил: «Свет там надобно провести отсюда, а иначе освещение, происходящее от солнца, в том месте не принесет человеку пользы».

В понедельник[621] 18 числа месяца зи-л-хиджджэ [7 X] из Хорасана прибыл Кутлугшах-нойон. В середине месяца мухаррама лета 697 [кон. X 1297] государь всем эмирам повязал чалму и на другой день пировали. В пятницу 20 числа месяца мухаррама [69]7 года [7 XI 1297] после сотворения молитвы [Газан-хан] двинулся из Тебриза с намерением зимовать в Арране. В Грузии распускали молву о затруднениях. [Газан-хан] с дороги послал туда эмира Кутлугшаха, чтобы он привел в порядок владение. [Тот] быстро вернулся обратно и привез с собою брата царя Давида, Вахтанга, и они, получив пожалование, возвратились назад. Державные знамена направились в Баку и через несколько дней [Газан-хан там] расположился.

В пятницу 9 числа месяца раби’-ал-ахыра[622] 697 года [24 I 1298] в Далан-науре скончался царевич Хитай-огул, а 9 числа месяца джумада-л-уля 697 года [22 II 1298] в Далан-науре появился на свет царевич Алачу и много дней предавались пиршествам и увеселениям. Аминь.

Рассказ о расстройстве дел Садр-ад-дина Зенджани и его казни

В пятницу 13 числа месяца джумада-л-ахыра лета 697 [28 III 1298] преклонили колени сейид Кутб-ад-дин Ширази и Му’ин-ад-дин Хорасани и доложили о преступлении Садр-ад-дина Зенджани в [управлении] денежными средствами[623] владений. Между составителем этой книги, врачом Рашидом, и Садр-ад-дином большей частью времени была дружба. Некоторые из сахибов дивана захотели заронить между нами неприязнь и рассказывали всякие [вещи], но на это не обращалось внимания. Когда они отчаялись [в успехе] с этой стороны, они пошли к Садр-ад-дину и, запутывая дело, вывели его из себя. Когда и на это обстоятельство не слишком обращалось внимания, Садр-ад-дин в воскресенье, в средине месяца джумада-л-ахыр на служении государю преклонил колена, чтобы оклеветать и отстранить меня [Рашид-ад-дина]. Я стал ему отвечать. Государь прикрикнул на него и сказал: «Он [Рашид-ад-дин] никогда не заводил о тебе речи». Тогда заговорил я. Государь промолвил: «Ты не оскверняй своего языка, отвечая ему и соблюдай свой образ жизни и путь». Садр-ад-дину стала ясна моя невиновность, и он стал очень плох с той братией, которая клеветала.

В воскресенье последний день месяца джумада-л-ахыра [13 IV] на берегу Каракударьи схватили Тайджу-огула и его соратников по причине мятежа [а также и] шейха, который состоял при нем и ему обещал власть государя. Это обстоятельство вдруг довели до благословенного слуха государя. Второго числа месяца раджаба на берегу протока, который заново прорыли в пределах Далан-наура, Тайджу-огула с четырьмя нукерами казнили. Государь переправился через реку и расположился в ставках у нового протока.

Когда государь был в Далан-науре, эмир Кутлугшах, вернувшись из Грузии, стал попрекать Садр-ад-дина за [состояние] тамошних денежных средств.[624] Садр-ад-дин отнесся к нему с подозрением и доложил [государю]: «Приверженцы-де Кутлугшаха разорили область Грузии». По этой причине государь и в опьянении и в трезвом состоянии упрекал эмира. Эмир спросил Садр-ад-дина: «Знаешь ли ты что-нибудь о том, кто подал жалобу на меня его высочеству, что он стал меня бранить?». Садр-ад-дин сказал: «Врач Рашид». В день нового года эмир Кутлугшах вышел от его высочества и случайно [у нас] произошла встреча. Он сказал: «Мы друг с другом были однокашниками[625] и никогда между [нами] не происходило никаких недоразумений, которые могли бы стать причиною обиды, так как же ты это перед государем вздумал действовать против меня?». Я ответил: «Никогда мне от тебя не было вреда, чтобы мне действовать против [тебя]. Нужно, чтобы ты сказал, кто тебе рассказал такие речи, а не то я доложу [об этом] на служении государю». Так как он не говорил, то я на охоте доложил об этих речах [государю]. Государь |A 259b| призвал эмира и сказал: «Клянусь моей головой, говори по правде, кто тебе сказал такие слова?». [Эмир] ответил: «Садр-ад-дин». Государь |S 566| ислама очень разгневался и сказал: «Я хочу лишь, чтобы этот человек бросил хитрить, оговаривать и подстрекать к мятежу, но видно иного средства нет, ибо природа его крепко привязана к такому образу действий».

В среду 17 числа месяца раджаба [30 IV] вышел указ, чтобы схватили Садр-ад-дина, а также его брата Кутб-ад-дина. В пятницу 19 раджаба [2 V] Садр-ад-дина судили. Он без исключения давал исчерпывающие ответы и не считался с судьями. Если бы ему дали возможность говорить, то он вызволил бы себя из этой ужасной пучины. Но государь приказал, чтобы Кутлугшах прикончил дело Садр-ад-дина. В воскресенье 21 числа месяца раджаба лета 697 [4 V 1298], в предполуденный час, у протока Джандар эмир Сутай схватил его за одну руку, Пехлеван Мелик-и Гури — за другую, а эмир Кутлугшах переломил его надвое. Великий боже, сколько он приложил стараний и усилий в разное время ради успеха своего дела и сколько всяких смут поднимал, и когда в конце концов достиг желаемого, то насладиться [им] не смог.

Державные знамена оттуда двинулись в Билясувар и, идя от стоянки к стоянке, в субботу 12 ша’бана [25 V] дошли до стольного города Тебриза. В понедельник 21 числа месяца ша’бана [3 VI] казия Кутб-ад-дина, брата Садр-ад-дина и их двоюродного брата Кавам-ал-мулька казнили у ворот Варджунэ[626] в Тебризе, а казий Зейн-ад-дин, который тоже был их родственником, в ‛ночь предостережения’[627] бежал из тебризской тюрьмы и направился в Гилян. Года через два-три он вернулся обратно и снова бежал. Его поймали и убили.

В воскресенье 10 числа месяца шавваля лета [69] 7 [21 VII 1298] тебризский простой народ поднял шум и разрушил остававшиеся церкви. Государь ислама разгневался и наказал некоторых мятежников.

В понедельник 9 числа месяца зи-л-ка’дэ [18 VIII] в Тебризе скончался Сарабан сын Сунджак-нойона, а 25[628] зи-л-ка’дэ [3 IX] умер Боролтай-огул из рода Джучи-Касара. Аминь.

|A 260а| Рассказ о походе державных знамен из стольного города Тебриза на зимовку в Багдад, пожаловании должности везира ходже Са’д-ад-дину, получении известия о восстании Суламиша и отправлении войска для отражения его

|S 563| В четверг 3 числа месяца зи-л-хиджджэ лета 697 [11 IX 1298] [Газан-хан] с намерением зимовать в Багдаде выступил из стольного города Тебриза в Уджан. Он пожаловал должность везира [всех] владений великому сахибу, ходже Са’д-ад-дину, который раньше уже доказал [свою] приверженность [государю] и всяческое соблюдение верности и в добрую и недобрую годину исполнял условия и обычаи неотлучной службы и усердия. Эмира Нурина [Газан-хан] отправил в Арран для защиты области Дербент. В пятницу 2 числа месяца мухаррама 698 года [10 X 1298] [государь] расположился на луговье Зак в пределах Хамадана. В [месяце] мухарраме скончался Эсэн-Бука-гурген, сын Нокая-яргучи.

27 мухаррама [4 XI 1298] [Газан-хан] выступил из Перахана и в пределах Буруджирда, после установления вины, казнили Абу-Бекра Дадук-абади, который был хамаданским валием. Пройдя Курдские горы, [Газан-хан] в субботу[629] 22[630] числа месяца сафара [29 XI] остановился на луговье Джукин в пределах Васита, а оттуда, перейдя через низменность Шиб,[631] вступил в Васит.

В те дни беспрестанно из Рума шла молва о мятеже Суламиша. Рассказ об этом таков. Когда Балату был казнен, государь ислама отдал эмирство в Руме эмирам Баянджару, Бучкуру и Докуз-Тимуру, а сам Суламиш был главным эмиром румского войска. Султана Мас’уда[632] по подозрению в состоянии нукером у Балату отрешили и передали султанство его племяннику Ала-ад-дину Кейкубаду сыну Ферамурза, и он вместе с упомянутыми эмирами отправился в Рум. В ту зиму в тех краях стояла превеликая стужа, выпал глубокий снег, дороги закрылись и сообщения оборвались. Пустили молву, что дела в ставке [государевой] переменились. На основании такой предпосылки Суламиш составил заговор с Акбалом, Таш-Тимуром и некоторыми другими. Он внезапно схватил Баянджара и Бучкура, убил [их] и положил начало противлению. Из Сирии и ...[633] он призвал войска, запряг в ярмо повиновения воинов, которые стояли в степи Казавэ, во владении Данишмендидов, и собрал безмерное число бродяг.[634] Он раздавал войску деньги и земли владений, пока вокруг него не собралось почти пятьдесят тысяч конных воинов. Сирийцы согласились послать на помощь двадцать тысяч человек. Некоторых [Суламиш] назвал эмирами и дал им знамена и накры.[635] Поскольку дороги были преграждены и гонцы и вестники с этой стороны не прибывали, надменность [Суламиша] возрастала.

Когда весть об этом дошла до благословенного слуха государя ислама Газан-хана, он в воскресенье 12 числа месяца джумада-л-уля [6]98 года [15 II 1299] отправил эмира Кутлугшаха с войском через Диярбекр в Рум для отражения его [Суламиша]. Эмир Чобан-бахадур еще раньше выступил в передовом отряде. Вслед за эмиром Кутлугшахом [Газан-хан] послал эмира Сутая.[636] Весною обеим ратям случилось сойтись в степи Акшехира [в округе] Эрзинджана. 24 числа месяца раджаба лета [6]98 [27 IV 1299], после сражения и битвы, Суламиш был обращен в бегство и направился в Сирийский край, а эмиров его схватили и привели.

Государь ислама из Джукина выступил в Багдад и во вторник[637] 21 числа месяца джумада-л-уля [24 II] из города Ниль направился к гробнице эмира правоверных Али, ‛да будет над ним мир’. Он свершил паломничество, обласкал обитателей и живущих при священной гробнице и отличил их подаянием и милостыней. В среду 29 числа месяца джумада-л-уля [4 III] прибыли несколько эмиров Сирии и Мисра — Сейф-ад-дин Кипчак, Сейф-ад-дин Бек-Тимур, Ильбеги и Азар,[638] которые обидевшись на сирийского хакима Лачина, отпали с тремя стами всадников. В Рас-ал-Айне они услышали весть о смерти Лачина и раскаялись, но |A 260b| уже нечего было делать. Они доложили и дурное и хорошее. 3 числа месяца джумада-л-ахыра [8 III] государь ислама расположился в Багдаде, а в четверг 15[639] числа упомянутого месяца [20 III] выступил из Багдада и направился в Майдан. Из числа мисрцев, которые покорились, Бузлар с некоторыми другими бежал и по их следам отправилось войско. Большая часть сирийцев была перебита, а семерых захватили в полон. Бузлар бежал в одиночестве и ускользнул. В начале месяца ша’бана [69]8 года [нач. V 1299] бежала тысяча караунов, стоявших в пределах Тарума, [и], предводителем которой был некий Бука. Она отправилась по дороге в Ирак, прошла до рубежей Иезда и Кермана, по пути учиняла разбой и примкнула в Бинигаве[640] к негудерцам.[641]

В субботу[642] 14 числа месяца ша’бана [17 V] из Рума прибыл Яглаку-шукурчи с радостной вестью, что эмир Чобан и Башгурд разбили Суламиша и он бежал с немногими людьми, а все дружины, которые у него были, покорились.

Алгу брата Ильчидэя-кошчи, который ходил с ним, убили, а Акбаля сына Урукту-нойона, сына, Элькэй-нойона, и Таш-Тимура, китайца, схватив, ведут сюда.

Государь ислама еще ранее расположился в Большом Куджине,[643] в пределах Сугурлука. В Курбанширэ, вернувшись обратно из Аррана, прибыл Нурин-ага. 25 числа месяца ша’бана [28 V] державные знамена остановились в Уджане. Из Хорасана приехал царевич Харбандэ. Братья обрадовались свиданию друг с другом и обратились друг к другу за помощью. Приступили к курултаю и пиршествам, а когда покончили с курултаем, то 28 числа месяца ша’бана [31 V] казнили Акбала. В среду 24 числа месяца рамазана [25 VI] казнили румских эмиров Керзе, |S 568| Черкеса и Эсэна, которые были заодно с Суламишем. В четверг 16 числа месяца шавваля 698 года [17 VII 1299] государь ислама сочетался браком с Керемун-хатун, дочерью Кутлуг-Тимура сына Абатай-нойона. На шесть туманов он ...,[644] сыграл свадьбу и посадил ее в большой ставке на место Докуз-хатун. В начале месяца зи-л-хиджджэ [нач. IX] [государь] приказал, чтобы царевич Харбандэ вернулся обратно в Хорасан и оберегал бы это владение от расстройства. В пятницу 14 числа месяца зи-л-хиджджэ [12 IX] державные знамена расположились в стольном городе Тебризе. Схватив Суламиша, его доставили сюда из Рума. Во вторник 29 числа месяца зи-л-хиджджэ [27 IX] его казнили на тебризской площади в позорном виде, а тело его сожгли на огне и развеяли по ветру.

У государя ислама по причине воспаления глаз было недомогание. Люди, чтобы отвести сглаз, курили рутой и возносили молитвы о помощи. Аминь.

Рассказ о походе государя ислама в Сирию и Миср, сражении с мисрцами, поражении их и завоевании области Сирии

В те дни, когда государь ислама благополучно прибыл в Тебриз, из Рума и Диярбекра один вслед за другим приезжали гонцы и возвещали, что сирийцы подступили к рубежам тех владений, совершают набеги, грабят на дорогах, жгут хлеба и причиняют беспокойство мусульманам. Они-де осадили Мардин и увели в полон множество мусульман. В месяце рамазане они в мечетях с мусульманскими девушками предавались разврату, а некоторые даже пили вино. Сама крепость Мардина уцелела от их злодейства, остальной весь город и область они разграбили. Оттуда они пошли на Дунайсер и учинили те же непотребные дела. В Рас-ал-Айне они тоже хотели было сделать такое же, но тамошние жители оказались стойкими воинами, завязали бой в тесных улицах города, и они не обрели победы. Однако все, что [сирийцы] нашли за городом из скота и прочего, они полностью угнали и в Халебе по самой |A 261а| дорогой цене продавали рабов-мусульман, чтобы вознаградить самих себя.

Этот рассказ дошел до благословенного слуха государя ислама. Он закипел рвением за веру и подвигом за ислам и признал для себя нужным отразить зло этих хулителей. После того как он уже больше не нуждался[645] в имамах веры и богословах ислама и все дали фетву, что устранение их [сирийцев] зла из мусульманских владений, которые находятся в ярме послушания государю ислама, является обязательным и необходимым для царского попечения, [Газан-хан] отдал приказ, чтобы войска собрались, и сообразно с пользой дела отправил в путь эмиров с правого и левого крыла. В пятницу 19 числа месяца мухаррама лета [6]99 [16 X 1299] державные знамена из стольного города Тебриза двинулись в поход на Сирию. На другой день [Газан-хан] выступил из окрестностей Мераги и из Диххарегана вернул обратно Нурин-агу, чтобы он пошел в Арран. 10[646] числа месяца сафара [6 XI], перейдя через реку Заб, [Газан-хан] расположился напротив крепости Кушаф. Во вторник[647] 14 числа месяца сафара [10 XI] в счастливый час под знаком созвездия Рыб он выступил дальше, а жены, которые следовали [с ним], простившись, из Мавсиля повернули назад. В субботу[648] 25 числа месяца сафара [21 XI] [Газан-хан] дошел до пределов Нисибина и сделал смотр войскам. В понедельник 27[649] числа [23 XI] он отправил передовым отрядом Кутлугшах-нойона с войском. Во вторник 12 числа месяца раби’-ал-авваль [7 XII] [Газан-хан] благополучно переправился через реку Ефрат против крепости Джа’бар и Сиффина. О неприятеле пришли добрые вести, что между ними произошло несогласие. В воскресенье 17 числа месяца раби’-ал-авваль [12 XII] державные знамена прибыли в город Халеб. Выступив оттуда по пути дошли до каких-то пашен. Ратные люди возрадовались: «Мы-де теперь будем скармливать [лошадям] хлеб». Государь принял повод, обошел хлеба стороною и повелел: «Каждого человека, который будет скармливать [коням] этот хлеб или другие хлеба, до которых мы дойдем, пусть предают казни, ибо негоже пищу человеческую давать животным». Во вторник 19 числа месяца раби’-ал-авваль дошли до пределов Сармина. Мугултай-Аджачи с несколькими кипчакскими нукерами бежал. В понедельник 25 числа месяца раби’-ал-авваль [Газан-хан] миновал город Хама и расположился напротив города Саламьи. Там появились вражеские разъезды.[650] Государь ислама видел своих воинов беспечными и пренебрегающими боевой готовностью. [Газан-хан] благополучно выступил с отрядом витязей, чтобы разведать поле битвы и добыть сведения о положении неприятеля. Он приказал по стану пустить слух, что враг подошел. Воины взялись за дело, и все занялись приведением в порядок оружия и приготовились к битве. После этого эмир Чобан возвратился обратно. [Газан-хан] сказал: «Врага нет. Цель-де этого слуха заключалась в том, что поскольку мы подошли к врагу, то будьте очень бдительны и разумны и становитесь поскорее [на места]».

|S 565| [Газан-хан] разведал [местность] и понял, что [враги] расположились на таком же самом месте, как они уже раньше расставили свои военные силы в пору Менгу-Тимура: заняли хорошее место так, чтобы большей части войска этой стороны досталось плохое. Он призадумался над тем, как можно было бы уничтожить преимущество расположения их военных сил и узрел пользу в том, чтобы не нападать на них в лоб. Он повелел [войскам] принять в сторону своего левого крыла, которое было их [врагов] правым крылом. В среду 27 числа месяца раби’-ал-авваль [22 XII] [Газан-хан] расположился в трех фарсангах от города Химс на берегу Аббарик и приказал набрать трехдневный запас воды и через пустыню выйти им [врагам] в тыл. [Тогда] им [врагам] поневоле придется обратиться лицом в ту сторону и расположение их военных сил потеряет всякое преимущество. Люди занялись набиранием воды. Мисрцы предположили, что монгольская рать приняла влево ради отступления. Было решено дать сражение в четверг. Предполагая отступление, они [мисрцы] в среду вдруг сели на коней и пошли на [монголов]. Государь ислама Газан-хан, когда узнал о приближении неприятеля, прочитал два рак’ата просительной молитвы вместе со всем войском, воссел на коня и с тем количеством войска, которое было налицо, вышел против врага.

В голове[651] правого крыла был эмир Мулай, за ним эмирзадэ Саталмиш, за ним эмир Кутлугшах, а за ним Яман[652] и Муртад,[653] каждый со своим туманом. В средней рати [стоял] государь ислама, словно величавая гора, а в передовом отряде средней рати эмиры Чобан и Султан: Чобан направо, а Султан налево. Справа от средней рати был Тогрулча сын Аджуя-шукурчи. Ниже главной средней рати[654] находились эв-огланы, |A 261b| за ними Ильбасмиш со своим туманом, за ним Чечек, за ним Курумиши сын Алинака, и позади всех Курбука-бахадур, который ведал задней ратью.[655] Прежде чем все войска успели сесть [на коней] и построить боевой порядок, завязали бой. Сирийцы весьма уповали на свою численность и снаряжение и не понимали, что наступали ногою на хвост змеи, а рукою прикасались к шипу. Кутлугшах-нойон приказал, чтобы забили в литавры, и мисрцы предположили, что государь ислама находится в этих рядах. Они разом ударили туда и шли непрерывно тысяча за тысячью. Прорвав ряды, они опрокидывали витязей, и огромное множество людей из полка эмира было убито и ранено. Эмир с отрядом всадников присоединился к государю. Мисрцы так же, как и в пору Менгу-Тимура, держали в стороне в засаде Иса-Мухана с пятью тысячами арабских всадников. Государь ислама проведал [об этом] и повелел Курбукаю с пятью тысячами всадников охранять тыл войска. Во время битвы арабская дружина внезапно выскочила из засады. Курбукай ринулся на них и рассеял нападавших. Государь ислама услышал голос из Счастливой долины:[656] ‛Не бойся, ты спасся от народа притеснителей’.[657] От этой радостной вести в благословенной душе [государя] объявилась большая сила. Он рычал, словно разъяренный лев, разрывал ряды войск и ударами копья опрокидывал их [врагов] богатырей. Он кликнул войску, чтобы спешились и стреляли из луков. И снова сели верхом и поскакали на них. От предполуденного и до предвечернего часа длилась битва. Наконец, мисрцы были разбиты и обратились в бегство. Когда |S 570| покончили с битвой, из Рума прибыл Абишка и в его сопровождении ...[658] с пятью тысячами человек.

Государь ислама медленно следовал по пятам мисрцев до [места] повыше Химса и остановился в одном фарсанге от города. Жители города Химс и сидевшие в крепости покорились и в воскресенье 2 числа месяца раби’-ал-ахыра [27 XII] сдали казну мисрского султана. [Газан-хан] роздал [ее] эмирам и большую часть эмиров одел в почетные халаты из одежды султана Мисра. На другой день он выступил в Дамаск |A 262а| и отправил в стольный город Тебриз и во все края владений гонцов с радостной вестью об этой победе. В четверг 6 числа месяца раби’-ал-ахыра [31 XII 1300] навстречу [государю] вышли садры, вельможи и именитые люди Дамаска, изъявили покорность и просили [себе] воеводу. [Газан-хан] назначил на должность воеводы Кутлуг-Кия. 9 числа месяца раби’-ал-ахыра [3 I] он расположился ниже Дамаска в Марджрахите.

Общество жителей Дамаска приготовилось служить [государю] и искало прибежища под сенью могущества его величества. Государь ислама спросил их: «Кто я?». Они все воскликнули: «Царь Газан сын Аргуна, сына Абага-хана, сына Хулагу-хана, сына Тулуй-хана, сына Чингиз-хана». Потом [Газан-хан] спросил: «Кто отец Насира?». Они ответили: «Альфи». [Газан-хан] спросил: «Кто был отцом Альфи?». Все промолчали. Всем стало ясно, что царствование этого рода случайно, а не по праву, и что все являются слугами знаменитого потомства предка государя ислама. Государь ислама сказал им: «В бытии ваших живых нет никакого блага, а большое благо и небесная милость в ваших мертвецах. Преступления, содеянные вами, невеждами, я прощаю ради этих сведущих мертвецов». Жители Дамаска очень обрадовались и приободрились и помолились за державу государя.

12 числа месяца раби’-ал-ахыра [6 I] [Газан-хан] поехал для обозрения в Майдан-ал-Хаса и так как эту населенную местность он нашел весьма цветущей, то сохранение ее посчитал обязательным. Он назначил отряд караульных к воротам Тума, чтобы они не позволяли воинам обижать горожан, приказал закрыть семь других ворот и [приказал], чтобы воины не бродили по садам и не причиняли разрушений. Должность дамасского эмира он отдал Кипчаку, который раньше был тамошним эмиром и изъявил покорность. Воеводство он закрепил за Кутлуг-Кия, а распоряжение налогами[659] и их сбережение по-прежнему за Фахр-ад-дином ибн аш-Ширчи и сейидом Зейн-ад-дином. [Государь] повелел, чтобы они распоряжались по установленному правилу и обычаю, а ежели у них случится важное дело, то представили бы [его] везирам его высочества. Служилых людей султана, как-то: казначейских писарей и войсковых писарей[660] и прочих он всех обласкал, и они по-прежнему служили. Эмиры доложили: «Раз-де сидящие в крепости не покоряются, то, конечно, у горожан к нам не может быть искреннего расположения, лучше разграбим город». Все эмиры в этом отношении были единогласны и по сей причине на горожан напала печаль и смятение. Государь ислама сжалился, не одобрил этого дела и повелел, чтобы ни одна душа не беспокоила и не обижала тамошних жителей. Каждого из эмиров и ратных людей, кто захочет отправиться в город, наотрез не допускали бы туда, прежде чем он не будет иметь от дивана установленной грамоты. Во вторник 18 числа [12 I], вследствие отданного приказа, чтобы пошли в сады и нарезали бревен, которые были бы пригодны для камнеметов для взятия крепости, толпа коноводов армян, грузин и отрекшихся от ислама[661] бросилась в Джебель-ас-Салихийе и учинила резню, грабеж и захват в полон. Государь ислама из-за этого происшествия закипел гневом и тотчас же приказал Араги сыну Коничи, сына Китбукая, чтобы он пошел туда и оберегал народ, а тех людей, которые грабят, казнил бы. Когда он прибыл туда, воины уже произвели разорение и рассеялись. После этого обыскивали жилища грузин и армян и, отобрав [от них] обратно пленников, отпускали на волю.

В субботу 29 числа месяца раби’-ал-ахыра [23 I] вернулся обратно эмир Мулай, который ходил до Газзы вслед за потерпевшими поражение. Поскольку погода уже начала клониться к теплу, государь ислама не придал значения засевшим в крепости, которые продолжали упорно сопротивляться, и 13 числа месяца джумада-л-уля [5 II] выступил обратно из Дамаска, оставив эмира Кутлугшаха и эмира Чобана для охраны того места с тем, чтобы они пришли, когда настанет весна. Эмиру Мулаю [Газан-хан] приказал пробыть там лето с большой ратью, а Насир-ад-дина Яхью определил в нукеры к Кипчаку. Бек-Тимура и |S 567| Ильбеги, которые ранее прибыли на служение, он назначил каждого на подобающее дело. В конце концов они и Кипчак забыли милость и покровительство государя ислама и распустили разные слухи, которые явились причиною возвращения эмира Мулая и [его] полка. Между тем государь ислама в среду 24 числа месяца джумада-л-уля [16 II] перешел |A 262b| через реку Ефрат против крепости Джа’бар по переправе, которую он по своему изобретению приказал соорудить из плотов, перевязанных между собою веревками из лыка. В тот же день он присоединился к большому обозу.[662] Прибыл Султан-ясаул, [который] доходил до Газзы. В пределах Синджара [государь] примкнул к хатунам. Приехали гонцы из Кермана и доложили о мятеже Махмудшаха и его последователей, об убийстве ученейшего во всем мире мужа, мовляна Фахр-ад-дина, гератского казия, и его сыновей, и о мятежах, которые поднимали. Во вторник 15 числа месяца джумада-л-ахыра [8 III] [Газан-хан] прибыл в Мавсиль, а в воскресенье 5 числа месяца раджаба [27 III] из Сирии приехал Кутлугшах-нойон и доложил о противодействии Кипчака и [его] нукеров. В первый день месяца ша’бана [22 IV] государь ислама переправился через Тигр. 17 ша’бана [8 V] из Дамаска прибыл эмир Мулай, а 19 ша’бана [10 V] в пределах ущелья Зенги были осчастливлены честью прибыть на служение [к государю] эмир Нурин, Чечек и Туган, которые возвратились из Аррана.

В субботу 15 числа месяца рамазана [4 VI] державные знамена остановились в Мераге. На другой день [Газан-хан] отправился полюбоваться на обсерваторию. Он поглядел на все ее действа и приборы, все неспеша рассмотрел, расспросил о качестве каждого из них и несмотря на трудность их тонкостей, большей частью уразумел и повелел, чтобы около Высокого гумбада и абваб-ал-бирр в Шаме построили обсерваторию, предназначенную для нескольких действ. Он изложил сущность этих действ в ясном описании, так что присутствовавшие ученые люди удивились его прекрасным выводам, ибо такого дела ни в какие времена не делали. Ученые сказали: «Постройка ее очень трудна». [Газан-хан] их научил и наставил, чтобы они приступили к ней со вниманием и закончили согласно его наставлению. Они [ученые] и все искусные зодчие согласны, что подобной ей никто не строил и не знал. [Газан-хан] выступил оттуда и пришел в Уджан.

Во вторник[663] 24 числа месяца шавваля [13 VII] начали курултай. По его окончании в субботу 3 числа месяца зи-л-хиджджэ лета 699 [20 VIII 1300] в Уджане скончался царевич Алачу и гроб с ним отнесли в Высокий гумбад в Тебризе. 6 числа месяца зи-л-хиджджэ [23 VIII] [Газан-хан] дал позволение царевичу Харбандэ вернуться обратно в Хорасан, а сам благополучно направился в стольный город Тебриз и каждодневно ходил к зданию Высокого гумбада. Аминь.

Рассказ о походе государя ислама в Сирию и Миср во второй раз

Когда наступила осень, государь ислама во второй раз твердо решил пойти на Сирийский край. В понедельник, первый день месяца мухаррама лета 700 [16 IX 1300], он отправил в передовом отряде эмира Кутлугшаха с большим войском, а державные знамена двинулись из Тебриза с этим намерением 15 числа упомянутого месяца [30 IX]. 3 числа месяца сафара [18 X] [Газан-хан] от [реки] Чагату повернул обратно Нурин-агу, чтобы он пошел в Арран. 4 числа месяца раби’-ал-авваль [17 XI] [государь] благополучно прибыл в город Мавсиль и два-три дня предавались забавам.[664] В пределах Абумири [?] [в день] по выбору [звездочетов?] [Газан-хан] выступил из ставки и отправил в передовой рати эмиров Чобана и Мулая. В пределах Синджара 6 числа месяца раби’-ал-ахыра [19 XII] не стало Туганшах-хатун дочери Мубарекшаха. Жены, которые приехали проститься, из пределов Рас-ал-Айна повернули обратно.

12 числа месяца раби’-ал-ахыра [25 XII] из рати прибыл Шинка и известил, что наш-де разведчик[665] Кабарту с несколькими всадниками ударил на Кушлюка, который был их разведывательным отрядом, и один из их эмиров был убит. Государь ислама 7 числа месяца сафара перешел через Ефрат против Джа’бара и Сиффина и во вторник 21 числа расположился выше Джаббула близ Халеба. Прибыл Кабарту-бахадур и привел в полон нескольких сирийских воинов. 27 числа поднялся переполох и пролетел ложный слух, что подошел неприятель. Был отдан приказ, чтобы рать разом села [на коней]. Когда после разведки выяснилось, |S 572| что слух ложен, [рать снова] расположилась [в стане]. 5 числа месяца джумада-л-уля [16 I 1301] прошли Халеб и остановились в Рибат-и ...,[666] на берегу реки Кувейк, которая является рекой города Халеба. 7 числа [18 I] расположились напротив Киннасрина. Поскольку о неприятеле не было известий и султан Мисра из страха не выступал, государь ислама сжалился над владением мусульман и дальше не пошел. Он |A 263а| повелел, чтобы Кутлугшах пребывал с войском в Серхене [?].[667]

В эту зиму выпадали обильные дожди. Случайно эмир Сутай и некоторая часть войска эмира Шибаучи, которые шли из Рума, расположились на плохом месте. Вдруг полил большой дождь и наступила жестокая стужа. Образовалась такая сильная грязь, что оба эмира не могли соединиться друг с другом, и множество из животных погибли в грязи и холоде. Государь ислама отправил эмира Мулая с туманом войска, чтобы он их вывел при помощи животных этого тумана. Когда они прибыли туда, то сумели с тысячью ухищрений себя вызволить.

Государь ислама 22 числа месяца джумада-л-уля [2 II] повернул обратно и против города Ракки переправился по пловучему мосту, который соорудили. Он совершил паломничество к [гробницам] Аммара ибн Ясира и сиффинских мучеников. В субботу 15[668] числа месяца джумада-л-ухра [25 II] [Газан-хан] у Чехартака, ниже Синджара, присоединился к женам и ставкам. В последний день месяца раби’-ал-ахыра [11 I] в пределах Кушафа скончался эмирзадэ Саталмиш сын Боралиги, из родичей Алтачу-аги. Государь ислама после известия о событии с ним очень скорбел. В четверг 11 числа месяца раджаба [22 III] из Сирии прибыл Султан-ясаул. В середине месяца раджаба [нач. IV] прибыл также эмир Кутлугшах и несколько дней в той области предавались забавам, увеселениям и охоте.

Однажды государь ислама погнался за дикой козой. Он метнул стрелу и показалось так, что стрела не попала в нее. Вдруг коза упала. Толпа окольных людей [ее] осмотрела и [оказалось, что] стрелой ей было причинено девять ран. Все люди это воочию наблюли и поняли, каким образом эти девять ран произошли. Стрела была такая, которую монголы называют «тона».[669] У ее наконечника имеется три весьма острых острия. Когда коза была в воздухе и четыре ноги ее сошлись вместе, стрела, попав во все четыре и ранив [их], прошла дальше, попала в пах, брюхо и грудь, и каждое острие ее нанесло рану вдоль. Затем [стрела] попала в шею и горло и нанесла еще две раны, так что по определении таким образом виднелось девять ран. От этого происшествия совсем стерся рассказ о Бахраме Гуре, который ухитрился стрелою пришить ногу дикой козы к уху, чему люди изумляются и уже 1500 лет изображают [этот случай] на стенах и в книгах. Это обстоятельство воочию видели свыше двух тысяч человек.

В среду 23 числа месяца ша’бана [3 V] прибыли гонцы от Токтая, государя улуса Джучиева, и, удостоившись чести приема у государя, в скорости вернулись обратно. В среду последний день месяца ша’бана [9 V] [Газан-хан] переправился через Тигр и по пути приказал переловить курдов, которые чинили всяческие бесчинства. Многих [из них] перебили. 24 числа месяца рамазана [2 VI] [Газан-хан] расположился в городе ислама Уджане. Аминь.

Рассказ о приобретении ходжой Са’д-ад-дином, сахиб-диваном, [царских] милостей и о казни его завистников

Когда государь ислама, благополучно вернувшись из похода в Сирию, расположился в городе Уджане, он 27 числа месяца зи-л-ка’дэ [3 VIII 1301] лета 700 удостоил ходжу Са’д-ад-дина большой милостью, пожаловал ему ал-тамгу и вверил ему дела по должности сахиб-дивана. В первый день месяца зи-л-хиджджэ [7 VIII] была свадьба Кутлугшах-нойона с Иль-Кутлуг, дочерью Гейхату. На той летовке некоторые приближенные [государя] и сахибы-диваны, как то: Кази-Саин, шейх Махмуд, сейид Кутб-ад-дин Инджу-и Ширази и другие нукеры учинили [между собой] совет, как [им] устранить ходжей, и выжидали удобного случая. На собрании, где государь пил вино и вспоминал эмиров, присутствовал [также] сейид Кутб-ад-дин Ширази и сказал: «Башмиш был человеком прекрасного образа жизни». Государь ответил: «Ты потому говоришь об его прекрасных качествах, что вы вместе ездили в Шираз, и он стал орудием стяжания и вытягивания прибыли для тебя. Вы много |A 263b| денег оттуда вывезли». Затем сказал: «Вы постоянно вертелись вокруг мятежа и крамолы». Кутб-ад-дин спьяна сказал: «Государь изволит говорить |S 569| чудеса, будто был на нашем совете». Государь по догадке и проницательности почуял их дело и приказал, чтобы в ту же ночь шейха Махмуда заключили под стражу. Наутро схватили Кази-Саина, сейида Кутб-ад-дина, Му’ин-ад-дина Хорасани, Амин-ад-дина-эюдэчи и Са’д-ад-дина Хабаша и учинили над ними суд. Через семь дней отпустили Амин-ад-дина, а через десять дней Са’д-ад-дина Хабаша, потому что за обоими вины не оказалось. В понедельник 22 числа месяца зи-л-хиджджэ [28 VIII] в местности Дуль казнили Кази-Саина, сейида Кутб-ад-дина и Му’ин-ад-дина, а шейха Махмуда по ходатайству Булуган-хатун [Газан-хан] освободил 15 числа мухаррама 701 года [20 IX 1301]. Хотя государь ислама Газан-хан был весьма мягкосерд и совсем не позволял мучить животных, так что даже если когда-нибудь в кушанье попадала муха, он вытаскивал ее своею благословенною рукою тихонько, чтобы не сломались ее крылья, клал [ее], чтобы она оправилась и пускал ее лететь, однако он говаривал: «Убить невинного комара для меня тяжелее, чем преступного человека, ибо оставление в живых бунтовщика причиняет великий вред, особливо в делах государства и власти».

Рассказ о походе государя ислама Газан-хана в Аладаг, переезде оттуда через Нахчуван на зимовку в Арран и прибытии гонцов, которые ходили в Миср

В среду 15 числа месяца мухаррама лета 701 [20 IX 1301] державные знамена направились в Аладаг. 21 числа упомянутого месяца [26 IX] Кутлугшах-нойон с войском отправился в Мерагу с намерением итти в Диярбекр, а государь ислама в четверг 2 числа месяца сафара [7 Х] остановился в аладагском дворце. В воскресенье 2 числа месяца раби’-ал-авваль [5 XI] он через Нахчуван двинулся из Аладага в Арран. Вышел приказ, чтобы эмир Кутлугшах из Диярбекра вернулся обратно. В понедельник 16 числа месяца раби’-ал-ахыра [19 XII] прибыли казий Кемаль-ад-дин Мавсили и Али-ходжа, которые ездили послами в Миср. Когда ставки расположились в юрте Карабаг в Арране, государь ислама там долго не задержался, выступил на охоту в горы Ширвана и Легзистана и несколько дней там охотился. Оттуда он направился на охоту на лебедей в Говбари и некоторое время там предавался охоте на птиц и ловле рыбы. Оттуда он переехал на залив[670] [?], который государь назвал Кушкоюн. Тот морской берег простирается до пределов ...[671] Журавли и утки, которые, возвращаясь с зимовки, направляются на летовку, пролетают там.

Когда державные знамена прибыли в те края, а они [лежат] близко от Дербента, Токта, государь улуса, обратился в бегство. Его царевичи и эмиры, которые находились близко от этой стороны, в предположении, что покоряющие мир знамена направляются в ту [их] сторону, ударившись в бегство, перешли на ту сторону рек. Через некоторое время они узнали, что действительность была вопреки их предположению, и снова купцы стали ездить туда и обратно. В то время все эмиры Легзистана, которые с давних пор, бунтуя и восставая, скрывались в тех неприступных горах, послушно и добровольно покорились и искренне обратили лицо к служению [государю] и взялись рукой за крепчайшую рукоять послушания и повиновения. Толпу воров и бродяг,[672] которая укрылась из владения Азербайджан в те горы и предпринимала грабежи и разбой на дорогах, полностью переловили и перебили. Возвратясь из тех краев, [Газан-хан] остановился в ставках в Билясуваре и Хамашахрэ и [затем] пошел на охоту по дороге на владения Талыш |S 574| и Испахбад.

|A 264а| Газан-хан приказал среди тех гор построить из жердей и хвороста две сходящиеся клином изгороди длиною в один день пути, так чтобы между концами изгородей в широкой части клина расстояние было около одного дня пути, а в узкой пятьдесят гязов, и в тупике их сделали из дерева наподобие загона. После этого воины устроили облаву и гнали дичь, как то: горных буйволов, джуров, диких коз и ослов, шакалов, лисиц, волков, медведей и других всевозможных диких и хищных зверей во внутрь изгороди до тех пор, пока они все не собрались в том загоне. Поскольку они находились между обеими изгородями, а выхода не было, то они поневоле все попали в загон. Государь ислама с Булуган-хатун восседал на помосте, который построили в середине, и любовался на тех животных. Часть их перебили, а часть отпустили на волю.

Оттуда [Газан-хан], прогуливаясь, ехал от привала к привалу, до стольного города Тебриза. Жители владений, мужчины и женщины, большие и малые, с полным своим желанием и искренне воздымали руки на молитву и славословили его величество государя. Жители Тебриза с мусульманскими знаменами вышли за город, соблюдая все обычаи и распорядок, и выполнили обряд встречи. Государь ислама оказал им полное благоволение и сострадание и оградил от всех непричитающихся повинностей и поставок.[673] Аминь.

Рассказ о соизволении государя ислама на всеобщее торжество в Золотой ставке[674] в местности Баг-и Уджан, чтении там от начала до конца Корана и всеобщем пожаловании подарков

Государь ислама раньше приказал знаменитым мастерам и искусным зодчим построить золотую палатку и золотой престол из подходящих материалов и средств. В течение трех лет большая толпа была занята устройством их и теперь, когда [Газан-хан] прибыл в стольный город Тебриз, они были закончены. В конце месяца зи-л-ка’дэ лета 701 [кон. VI 1302] [Газан-хан] из Тебриза переехал в Уджан. Для благословенного местопребывания там оградили валом луг очень цветущий и прелестный. Там имеются речки и ручьи с проточной водой и [там] устроили большие пруды и водоемы, [в которых] поселились разного рода птицы. Тот прямоугольник разделили на равные части и по двум сторонам его обозначили рубежи ивами и белыми тополями, чтобы народ ходил вдоль этих рубежей и ни одна душа не проходила посредине луга. [Была указана] дорога каждому определенному разряду людей, откуда им входить и куда выходить. В середине построили кушки, башни, баню и прекрасные здания. [Газан-хан] повелел, чтобы золотую палатку разбили в середине этого сада с приемным шатром и навесами, которые особливо для него предназначены. Собрались все фарраши и зодчие и смогли разбить [палатки] из-за чрезвычайной [их] величины лишь в течение одного месяца. Затем они установили престол, усыпанный жемчугом и яхонтами.

Прежде чем приступить к торжеству, [Газан-хан] из уважения к исламу призвал сейидов, имамов, шейхов, казиев и благочестивых людей и пригласил заодно и прочую братию [разных] общин. Он обратился к собравшимся и повел тонкую речь красноречивым языком и в изящном изложении о непостижимых путях истины и о знании, увещевал и убеждал людские общины и возблагодарил за великие божеские благодеяния. Между прочим, он сказал: «Я, немощный раб, сознаюсь в слабости, недостатках и многочисленных грехах и не заслуживаю того дара и не достоин этой милости. Однако излияние божеского милосердия и сострадания и следы любви и щедрости творца, ‛да будет он могущественным и всевеликим’, по отношению к своим рабам беспредельны. Величина его благодеяния больше того, что сын человеческий и даже весь род людской может отблагодарить. Я не упускаю из виду, что благодарность за то, что весь[675] народ Иранской земли, который отдан [мне] |S 571| на сохранение божественной силой, из милости и доброты приведен в ярмо повиновения мне, является для меня обязательной и необходимой сотнею тысяч уст. Я не обольщаюсь тщеславием из-за имения, которому неделя времени, отобранного у нескольких тысяч человек. В числе разнообразных благодеяний, которые всевышний бог оказал мне по щедроте [своей], одно заключается в том, что он пожаловал мне то, чего не дал другим государям и исполнил заветное желание моих предков. Прекраснее всего то, что рабы его живут спокойно моими трудами, довольны моим владычеством и желают [его]. Основываясь на этих соображениях и предпосылках, я не хотел итти в эту царскую палатку и приемный шатер, как надменный и всемогущий властелин. Надобно, чтобы теперь правитель и подвластные, мы и вы, единодушно, без лицемерия и двуличия вознесли благодарность за это великое благодеяние и, горячо помолившись о прощении грехов, со смирением и покорностью вошли в этот царский шатер и приступили к чтению достославного Корана, исполнению предписаний веры и служению богу, а затем предались бы веселью и забавам». Сказав эти прекрасные слова и помянув с почитанием имя всевышнего господа и посланника [его], ‛да будет над ним мир’, [Газан-хан] благословенной стопою вошел в царский шатер и оперся спиною на подушку могущества. Он приказал принести денег и одежд без меры и счета и, после накормления людей разными яствами, все своею рукой из благодарности пожертвовал, так что всем общинам досталась доля. Трое суток каждая община занималась по своему обиходу чтением от начала до конца Корана и выполнением обязанностей богослужения. В день пиршества [Газан-хан] возложил на голову украшенный драгоценными камнями венец, подобно которому никто не видел, опоясался подобающим поясом и надел на себя золототканные одежды, очень дорогие. Хатунам, всем царевичам, эмирам и приближенным он приказал разубрать [себя] разными украшениями. Все садились верхом на бесподобных лошадей и ездили для потехи.

По окончании [празднества] [Газан-хан] лицо благословенного понимания [своего] обратил к управлению делами владения, изысканию пользы для царства, благосостоянию ра’иятов и ублаготворению всех жителей, не платящих податей.[676] Посоветовавшись с эмирами царства и придворными вельможами, [Газан-хан] приказал, чтобы царевич Харбандэ пробыл зиму в Мазандеране и тамошних краях, а лето в Тусе, Абиверде, Мерве, Серахсе и пределах Бадгиса; эмир Нурин чтобы по-прежнему зимовал с назначенными войсками в Арране и был бы субейе того края; эмир Кутлугшах с войском пошел бы в Грузию, а часть грузинского войска отправилась бы в Диярбекр и, примкнув к туману эмира Мулая, была бы готова к походу на Сирию. Туман Хуладжу чтобы пошел в пределы Фарса и Кермана, дабы если встретится нужда, он присоединился к эмиру Судаку и керманскому султану. Определив таким образом, [все] разъехались.[677] Аминь.

Рассказ о походе державных знамен из города ислама Уджана в Багдад, обстоятельствах, которые случились в пути, прибытии в Васит и Хиллу и принятии твердого решения итти на Сирию

В первый день [месяца] мухаррама лета 702 [26 VIII 1302] государь ислама из города ислама Уджана в намерении итти походом на Сирию направился в пределы Хамадана. В те дни[678] было постановлено, чтобы эмир Нурин пошел в Арран на зимовку и для охраны той области и окрестных мест, но он, не испрашивая пока еще позволения [отбыть], оставаясь при его высочестве, отправился в Хаштруд. Сыновья Шараф-ад-дина Абд-ар-рахмана, которые некоторое время были хакимами в Тебризе, а затем отправились в Румские владения на [должности] мустовфиев, надев черные одежды, просили правосудия при дворе прибежища царства, потому что Низам-ад-дин Яхья сын ходжи Ваджиха, приказал убить их отца.

|S 576| Когда державные знамена прибыли в Хаштруд, эмир Нурин, устроив угощение, повернул обратно и направился в Арран. В день ашура в окрестностях Юзагача и Хаштруда казнили Низам-ад-дина Яхью сына ходжи Ваджиха и Довлетшаха сына Абу-Бекра Дадукабади, а на другой день точно так же и Арабшаха, внука керманского султана Хаджаджа. Подойдя оттуда к Хамадану [Газан-хан] расположился в благословенном ханкахе, который приказал учредить и построить в деревне Бузинджирд и которому он передал в вакф безмерное имущество, [так что] он является весьма хорошим и прекрасным благоустроенным местом. Оттуда он отправился в Чаган-наур в Ферахане и, пробыв [там] несколько дней, через Нехавенд вышел на Чемчемальскую дорогу. В окрестностях Бисутуна прибыли, изъявив покорность, трое из сирийских эмиров. Предводителем их [был] Али-Шир. Государь ислама их обласкал и наградил пожалованиями.

Во время мятежа Новруза и пленения братьев и приверженцев его в окрестностях Керманшахана он [Газан-хан] однажды ночью с несколькими приближенными без шатра остался в поле и прилег спать на косогоре. Напротив него росло тенистое дерево. Поскольку Легзи еще не схватили и не было известно, где теперь Новруз, благословенное сердце его было встревожено. В этом месте он предавался размышлениям об этом и из потустороннего мира пришло веселье и радость. Теперь, когда он туда прибыл, и то дело уже исполнилось согласно [его] заветному желанию, он вспомнил эту местность и дерево и с намерением поклониться [ему] отправился туда со всеми хатунами и эмирами. Он расплакался, вспомнил хвалу и мольбы, которые тогда там возносил, возблагодарил за победу и помощь божию, которые обрел, и совершил молитву в два рак’ата. Поклонившись земно, он в полном смирении просил у всевышнего господа помощи при всех обстоятельствах. Потом, поднявши голову, обратился ко всем с наставлением и сказал: «В счастье и в невзгоде молите о помощи бога всевеликого и всевышнего, ни при каких обстоятельствах не отчаивайтесь в его милосердии, ничем не кичитесь и не гордитесь и знайте достоверно, что он [бог] ни на одно мгновение вас не покидает. Не обольщайтесь своею силой и мощью и бойтесь гнева божия». Он просил у всевышнего бога исполнения того, в чем нуждался и, молясь, задумал благие намерения, в особенности же увеличить справедливость и правосудие. Все присутствовавшие привязали к тому дереву знаки, и оно сделалось как бы местом паломничества. Затем скоморохи что-то сыграли, а эмиры пустились в пляс.

Эмир Пулад-чингсанг [тоже] присутствовал и рассказал, что Кубила-каан, предок государя ислама, в свою пору был государем нескольких народов и весьма доблестным и смелым, так что об его доблести приводили поговорки и о нем сложили много стихов. Голос его был столь громок и грозен, что перекатывался через семь холмов. Случайно однажды он выступил на войну с племенем меркит. В дороге он доехал до одного дерева, спешился, вознес молитву древнему богу и просил у него помощи. Молясь, он задумал: «Ежели я обрету победу над врагом, то это дерево сделаю своим местом паломничества и разукрашу его цветными одеяниями». Всевышний бог дал ему победу над врагом. После победы он повернул назад, приехал к тому дереву и украсил его, как обещал. Он вознес благодарственную молитву всевеликому и всевышнему творцу и с воинами под тем деревом пустился в пляс. Они так топали ногами, что земля вокруг на один гяз оказалась в рытвинах.

Государю ислама эта речь очень пришлась по душе, и он промолвил: «Ежели бы наши деды так не молились и не были так чистосердечны, господь всевышний их не сделал бы вождями государей мира и не возвел бы их род на высокие ступени величия». В таком приятном состоянии, в музыке, пении и плясках, [Газан-хан] провел часок под тем деревом, а затем отправился в путь вслед за ставками.

Внезапно от эмира Кутлугшаха прибыли гонцы и привезли с собою сирийских эмиров, бежавших оттуда и изъявивших покорность. Главою их был Ала-ад-дин. Государь их обласкал и обнадежил добрыми посулами. В тех же краях прибыли с дарами и подношениями гонцы от фасилиуса,[679] истамбулского государя, и возвестили, что фасилиус желает пребывать под сенью государя ислама и послать [ему] на служение наложницей свою дочь. Государь их обласкал и отправился |S 573| оттуда в Банданиджейн.

После трех дней стояния, он отослал жен и обозы[680] в Багдад и в среду 14 числа месяца раби’-ал-ахыра [6 XII] выехал из Банданиджейна с намерением поохотиться в Джукине. Несколько дней [Газан-хан] охотился в окрестностях Шиба, Васита и гробницы Сейиди Абу-л-Вафы, ‛да будет над ним милосердие божие’. Он съездил поклониться гробнице, наградил живших при гробнице милостыней и подарками и приказал, чтобы благоустроили оросительный проток, который отвели от реки Ефрата в эту безводную пустыню, отчего то место паломничества стало подобным городу. Оттуда он приехал в Хиллу и расположился в ставках.

Тебризский казий мовляна Насир-ад-дин и казий Кемаль-ад-дин Мавсили, которых [Газан-хан] из пределов Аррана посылал с посольством в Миср, вернувшись оттуда, прибыли на служение вместе с мисрскими гонцами в Хиллу и передали ответ на посольство, который [им] сказали в ненадлежащем виде. Приехали также триста гонцов от Токтая. В воскресенье первого дня месяца джумада-л-ахыра,[681] который был началом турецкого года, устроили празднество. Гонцы из Мисра и от Токтая в этот день явились на поклон и преподнесли дары.[682] Токтаевым гонцам [Газан-хан] оказал много милостей, а мисрцев отослал в Тебриз и заключил в городе.

В понедельник 9[683] числа месяца джумада-л-ахыра [29 I 1303], намереваясь отправиться в Сирийский край, [Газан-хан] перешел мост в Хилле. 16 числа упомянутого месяца [5 II] он поклонился гробнице эмира правоверных Хусейна, ‛да будет над ним мир’, и повесил пышные занавеси, которые он приказал изготовить для этого места. Жившим при гробнице и присутствовавшим он роздал безмерную милостыню. Из сборов[684] от оросительного протока Газани,[685] который вывели в той округе и вода которого ныне течет к гробнице, он определил каждодневно по три тысячи манов хлеба проживавшим там сейидам. В этот же день приехал из Хорасана Ирмини-Бела и привез известие, что подходили три-четыре тысячи вражеских всадников, [но] славная рать ударила на них, всех перебила и изничтожила. Государю [эта весть] пришлась весьма по душе, и любовь [его] и сочувствие к брату приумножились.

В пятницу 4 числа месяца раджаба лета 702 [22 II] прибыл гонец и возвестил, что в начале месяца джумада-л-ахыра [сер. I] на зимовке в Арране скончался эмир Нурин-ага. От этого события государь ислама опечалился сердцем. Он шел берегом Ефрата и, когда прибыл в Хадису, то приказал большей части хатун и всем обозам,[686] чтобы, переправившись через реку Ефрат, они пошли в пределы Синджара и там расположились, а сам он с войском пошел в Ану. Булуган-хатун и некоторые другие хатуны налегке сопутствовали ему под видом прощальных проводов. В субботу 12 числа месяца раджаба [2 III] [Газан-хан] расположился в городе Ане.

Воистину на свете нет места прелестней. Город находится на острове посреди Ефрата. С двух сторон шириною в один фарсанг [разбили] сады и баштаны, полные деревьев, цветов и пахучих трав, так что солнце сквозь них не пробивается до земли, выстроили кушки и из обтесанного мрамора прекрасные здания, основания которых возвели со дна [Ефрата], и по сторонам их вывели окна на Ефрат и раеподобные сады. Услада и отрада этих баштанов и пальмовых рощ больше того, что умещается в описание. Благоустроение Ефратской округи, начиная от плотины [у селения] Фаллуджа, которое находится в пределах Анбара, и кончая Саруджем и Харраном на протяжении девяти-десяти фарсангов все в таком же виде, как упомянуто. На указанном выше расстоянии и в ширину более фарсанга по обеим сторонам Ефрата садовые насаждения столь густы, что тень от деревьев совсем не прерывается. Подряд [одна за другой] построили плотины, по обеим сторонам день и ночь водою приводятся в движение мельничные колеса, и тесно примыкают друг к другу кушки и здания.

Итак, на восьмой день Булуган-хатун, распростившись, переправилась через реку и направилась в Синджар, а державные знамена с победоносным войском устремились к Рахбе Сирийской.

Прежде[687] чем державные знамена пришли в Рахбу Сирийскую распространилась молва, что со стороны Сирии показался враг. Хотя слухи были ложные, государь все же приказал, чтобы привели в боевую готовность дружины и исправили оружие и панцыри. 28 числа месяца |S 578| раджаба [18 III] домчались до Рахбы. Тамошние жители привели в порядок камнеметы[688] и прочие снаряды, но [Газан-хан] не обратил на это внимания и ночью, покинув свой шатер и лагерь, спал вблизи крепости. Эмир Алям-ад-дин Гитми и жители Рахбы заперлись в крепости. Государь ислама в последний день месяца раджаба приказал, чтобы старшие эмиры Сутай и Султан, составитель этой книги врач Рашид и ходжа Са’д-ад-дин, сахиб-диван, отправились к крепости и призвали их к покорности и послушанию. Согласно приказу они подъехали к крепости. [Газан-хан] повелел, чтобы по-арабски написали ярлык такого содержания: «Причиною настоящего похода являются несправедливые действия мисрцев, которые они с некоторых пор предпринимают. Неоднократно [к ним] посылались послы, возившие наставления и увещевания, но они, не принимая совета, присылали непочтительные ответы. Я приписывал [это] невежеству и неопытности в больших делах и терпел. Когда же это поведение преступило меру, победоносное войско по необходимости выступило с намерением отомстить, и поневоле путь [его] лежит через этот край. Кроме этого, к вам, сирийцам, [у нас] нет никакой причины для притязаний. Надобно, чтобы и вы, над этим делом поразмыслив, соблюли благо своей жизни и имущества и пришли к послушанию и повиновению, а так как вы знаете, что право на этой стороне, то не упорствуйте и не обрекайте себя на погибель». В таком роде был написан ярлык. Приложив к нему печать,[689] его отправили в крепость. Доставившего вернули обратно: «Поскольку-де слог указа весьма витиеват и цветист, мы на сегодняшнюю ночь просим отсрочки, дабы вникнуть в его смысл. Завтра днем скажем ответ».

На следующий день, в четверг 1 числа месяца ша’бана [21 III] с ответом на тот ярлык выслали Джемаль-ад-дина Искандери и шейха Шараф-ад-дина из мюридов великого Сейиди Ахмеда. Они доложили: «Мы слушаемся и повинуемся указу государя ислама». [Государь] их обласкал и отпустил обратно. На другой день спустился вниз Хусам-ад-дин Лачин, наиб Алям-ад-дина Гитми, который был кутувалом крепости, и выразил покорность и повиновение. Будучи обласкан, он вернулся назад. На следующий день он, Сейф-ад-дин Кылыч, старший сын Гитми, казий Наджм-ад-дин и толпа рахбинских вельмож спустились вниз и выполнили условия окончательного подчинения. Им была оказана честь приема в высочайшем присутствии. Относительно дел и занятий Гитми, [его] сыновей, тамошних наибов, казиев и служилого люда и безопасности жителей города, крепости и области были написаны по-арабски нерушимые указы и, снабженные тамгою, вручены им.

Во вторник 6 числа месяца ша’бана [27 III] [Газан-хан] выступил из крепости [города] Рахбы. Из Хорасана пришла радостная весть: войско Кайду разбито, [сам] Кайду умер, а Дува ранен. В эту пору эмиры Кутлугшах, Чобан и Мулай с войсками перешли через реку Ефрат в пределах Ракки и дошли до рубежей Халеба. Государь ислама расположился на берегу реки Ефрата выше Дейр-Басира. Простояв три дня, он всех эмиров с войсками вместе отправил в поход, чтобы они присоединились к эмиру Кутлугшаху и прочим. Так как уже наступила весна, началось половодье и погода стала жаркой, [Газан-хан], намереваясь пойти на Синджар и Мавсиль, 13 числа месяца ша’бана [2 IV] переправился через реку Ефрат, а в городе Максине перешел реку Хабур. Обласкав хорасанских гонцов Сайгана и Коничи-ахтачи, он разрешил им вернуться обратно.

Развлекаясь и охотясь, он шел той степью, полной тюльпанов и ромашки. В воскресенье 25[690] числа месяца ша’бана [14 IV] в местности Чехартак, ниже Синджара, он присоединился к хатунам, которые выехали к нему навстречу. Простояв два-три дня на месте, он в первый день месяца рамазана расположился в ставках в Тель-Я’фаре.[691] Правление над всем Диярбекром и Диярраби’а [Газан-хан] пожаловал султану Мардина Наджм-ад-дину и дал ему почетное прозвище ‛ал-малику-л-мансур’.[692] Перейдя реку Тигр, [Газан-хан] расположился в степи Кушафа. Мусульманские жители Мавсиля от руки насилия и гнета христианина Фахр-и Иса возносили вопли о помощи до седьмого неба. Было указано, чтобы султан Наджм-ад-дин, когда отправится в Мавсиль, прикончил бы его дело. Султан, соблазнив его тем, что он будет исправлять там должность наиба, через несколько дней его казнил.[693]

|S 578| Рассказ о встрече Кутлугшах-нойона с войском Мисра, обратном приходе оттуда[694] и возвращении державных знамен в Уджан

Государь ислама в Кушафе поджидал прибытия эмиров и войск, которые находились в Сирии. А они, когда дошли до Химса, приступили к грабежу и поголовному избиению. Когда они подошли к Дамаску и услышали, что приближается враг, то на заре в субботу 1 числа месяца рамазана [19 IV] сразу сели на коней, продвинулись вперед почти на пять фарсангов, переправились через множество речек и болот и в местности Мардж-ас-Суффар на твердой кочковатой почве добрались до врага. На другой день, который был 2 числом месяца рамазана [20 IV], они дали сражение. Левое крыло нашего войска ударило на их правое крыло и тринадцать их почтенных эмиров, в том числе Хусам-ад-дин Устад-ад-дар и значительное число из их людей, были убиты. Они были изнурены и изранены и бросились в бегство. Отряд наших богатырей гнался за ними несколько фарсангов. Кутлугшах-нойон от средней рати уклонился влево, чтобы оказать помощь. Правое крыло отделилось и осталось одно. Левое крыло мисрцев ударило на него. Так как войск было мало, они отступили назад. Когда эмир Кутлугшах-нойон прибыл на левое крыло, оно уже окончило битву и наступила ночь. Эмир взошел на холм и остановился. Наши войска направились туда же, и ту ночь до рассвета все провели на конях. Людей и животных одолевала жажда. Ночью мисрцы тот холм окружили. Когда рассвело, против них оставались тысячи эмира Пулад-Кия, Туге-Тимура сына эмира Иджиля и Насир-ад-дина Яхьи. Они стали сражаться. Эмир Кутлугшах приказал Тайтаку и Тарсе: «Вы-де вчера не дрались, сегодня ступайте им на помощь». Оба вместе пошли к ним и завязали бой. Сирийцы и мисрцы, отдав местность вокруг холма, вдруг повернули на них. Поскольку за предыдущий день войска потеряли управление и тысячи расстроились, то никак не удавалось построить боевой порядок. До полуденного намаза они держались, а затеи обратились вспять и пошли. На пути находилось без меры воды и топких мест. Множество лошадей застряло в иле, а воины рассеялись. Тайтак и Тарса не показывались. 19 числа месяца рамазана Кутлугшах и Туге-Тимур прибыли на служение к его высочеству государю ислама в степи Кушаф.

На другой день державные знамена двинулись в путь и остановились в саду в виду Ирбиля. Выступив оттуда, вышли на дорогу к ущелью Зенги в Курдских горах. Праздник разговения[695] отпраздновали в окрестностях ущелья Зенги. В субботу[696] 17 числа месяца шавваля [4 VI] прибыл на служение эмир Чобан, задержавшийся из-за [своих] воинов, которые остались пешими и которых он заботливо и жалея потихоньку вел по Багдадской дороге. Ему были оказаны большие милости. Когда дошли до Пул-и Сурх у Мераги, [Газан-хан] отправил жен и обозы[697] через Сегумбад и Юзагач в Уджан, а сам налегке отправился на охоту к горе Сехенд. Поохотясь там с неделю, он в четверг 10 числа месяца зи-л-ка’дэ 702 года [26 VI 1303] расположился в городе ислама Уджане.

Рассказ о судебном допросе эмиров и воинов, которые вернулись из Сирии, созыве курултая в Уджане и изъявлении ими верноподданничества.[698]

После того как державные знамена прибыли в город ислама Уджан, на второй день, 12 зи-л-ка’дэ [28 VI], приступили к судебному допросу. Хотя вели допрос очень искусно, но когда представили письменное решение дела[699] [Газан-хану], государь ислама указал еще на кое-какие тонкие обстоятельства. Допрос начали опять сызнова и учли эти тонкие обстоятельства. В конце концов в первый день месяца зи-л-хиджджэ [17 VII] суды закончились. Агутай-тархана сына …[700]-тархана |S 580| и Туган-Тимура из рода мангут казнили, а то что было согласно великой ясе — было приведено в исполнение. Тогда, в четверг 2 числа месяца зи-л-хиджджэ [18 VII] приступили к празднествам курултая, и эмирам была оказана честь позволением припасть к стопам государя.

Рассказ о приключении воспаления глаз у государя ислама, прибытии царевичей из Хорасана, походе державных знамен в Багдад и остановке у Хуланморена

В четверг 25 числа месяца мухаррама лета 703 [8 IX 1303] державные знамена прибыли в стольный город Тебриз. [Газан-хан] расположился в крепости и повелевал устроением войска и оружия. Через несколько дней [у него] приключилось воспаление глаз, и лекари и ученые мужи занялись их лечением и исцелением. Срок этой болезни затянулся и вплотную надвинулась пора отправления на зимовку.

В понедельник 4 числа месяца сафара [17 IX] из Хорасана прибыли великая хатун Ильтузмиш-хатун с царевичами Бастамом и Абу Язидом. Государь ислама весьма обрадовался их приезду и помолвил свою дочь Олджей-Кутлуг с царевичем Бастамом. Он постоянно их сажал пред собою, оказывал [им] внимание и ублаготворял.

В конце срока пребывания в Тебризе, в воскресенье 7 числа месяца раби’-ал-авваль [19 X] [Газан-хан] по предписанию китайских врачей прижег раскаленным железом в двух местах свое благословенное тело и в пятницу 19 числа месяца раби’-ал-авваль [31 X] выступил из Тебриза. Так как из Хиндустана на служение его высочеству доставили слонов, то он приказал, чтобы, как положено, на спине слона установили паланкин. Сначала, когда он выступил за город, он воссел на слона и доехал до майдана. От предполудня до пополуденной поры он занимался катанием на слонах, а горожане густою толпой, мужчины и женщины, стояли, наблюдая, и любовно [его] приветствовали. В тот вечер он расположился в Багистане Тебризском и на другой день отправился по пути на Уджан. Оттого, что благословенный живот его болел от ран, |S 577| причиненных прижиганием, и его одолевала слабость, [так что] он не мог держаться на лошади, он большую часть времени сидел в носилках, и каждый день проходили только небольшое [расстояние] пути.

В конце месяца раби’-ал-авваль [нач. XI] эмир Кутлугшах из Юзагача повернул, чтобы отправиться на зимовку в Арран и оборонять тот край. В понедельник 14 числа месяца раби’-ал-ахыра [25 XI] [Газан-хан] достиг окрестностей Сарай Джума-гургена. В Сугурлуке и в пределах Хамадана выпал в изобилии снег, стужа стала весьма сильной и итти на Багдад через этот край было нельзя. По этой причине переход в Багдад был отменен, и [Газан-хан] расположился на берегу Хуланморена, потому что эта местность тоже считается в числе зимовий, и воистину это весьма прекрасное место для зимовки. Со [всех] сторон [сюда] доставляли в изобилии [всякое] добро и [на месте] имелось топливо в безмерном количестве. Каждый расположился на своем юрте и на досуге занялся [своими] нуждами и делами.

Случайно однажды государь ислама ради малого искупления [собрался] раздать десяти беднякам пищу и одежду. Он хотел раздать своей благословенной рукой и приказал, чтобы представили десять бедняков. Михтар Наджиб-ад-дин Фарраш, который был из числа ближних слуг и имел доступ к государю, согласно указу представил ко двору десять бедняков. [Газан-хан] в своем присутствии дал им пищи, чтобы они поели, и приказал принести из хранилища десять одежд. Он посмотрел на них задумчиво, восьмерым каждому дал по одежде, а две одежды передал в руки михтара Наджиб-ад-дина и сказал: «Ступай и приведи двух других нищих, чтобы я им отдал, а то эти двое христиане». Наджиб-ад-дин сказал: «Разве вы не сказали, что вы мусульмане?». Они ответили: «Да, мы из жадности так тебе сказали, но государю нельзя лгать. Благословенный взор его верен: мы оба держимся христианской веры». Это тонкое обстоятельство есть ясное доказательство тому, что [Газан-хан], ‛да помилует его бог, [ибо] милосердие его всеобъемлюще’, был угодником из угодников божьих, ‛да будет он велик и превозвышен’. Аминь.

Рассказ об уединении государя ислама на зимовье у Хуланморена, появлении Алафранга, его противлении и казни шайки мятежников

Государь ислама на том зимовье пожелал несколько дней провести в уединении по способу сорокадневья.[701] Он приказал, чтобы за чертой царского шатра разбили палатку, засел в ней в одиночестве, не допускал к себе ни одной души, кроме дворецкого[702] или караульного,[703] и каждый день довольствовался небольшим количеством пищи. В эту пору произошло удивительное обстоятельство. А оно было таково: несколько людей, по внешности прикидывавшихся шейхами, а по внутренним качествам бывших нахалами, предстоятелем [которых был] пир Я’куб Багбани, в Тебризе склонили к своему учению царевича Алафранга из-за [его] любви к славе и богатству и захотели показать чудеса, которых у них не было. В те дни они послали в ставку некоего мюрида по имени Махмуд, чтобы привлечь на свою сторону близких к государю людей. Тот человек из невежества объявил ту тайну и говорил: «Некий-де человек сорока гязов роста и пяти гязов в плечах приходит к шейху Я’кубу с гор Меренд и Икан, наставляет его и открывает ему тайны. Ныне он царство отдал царевичу Алафрангу, волей иль неволей, а царство будет его, а дервиши ему [уже] его пожаловали».

Такие слова дошли до слуха сахиб-дивана ходжи Са’д-ад-дина. Он его схватил и посадил на цепь, а о происшествии доложил на служении государю ислама. [Государь] послал в Тебриз Джебей-ахтачи для вызова подстрекающих к мятежу злоумышленников. Через десять[704] дней тот возвратился обратно и доставил всех — пир Я’куба, каанова гонца Насир-ад-дина, шейха Хабиба, который был преемником[705] Рашида Булгари, и сейида Кемаль-ад-дина. Шейх Рашид был шейхом Садр-ад-дина Зенджани, а сейид Кемаль-ад-дин тоже постоянно состоял при нем. Удивительно то, что когда государь ислама их увидел, он сказал: «Мне приходит на память, что эти мятежники приверженцы Садр-ад-дина Зенджани». Когда дело расследовали, то точно так и оказалось. [Газан-хан] промолвил: «Мертвый все еще подстрекает к мятежу». Потом он сам лично сел и в присутствии эмиров и приближенных стал вести допрос, а та братия невежд говорила все те же никчемные речи. Когда |S 582| тщательно вникли в дело, то было установлено, что верование их является все тем же образом мыслей Маздака, а цель — распространить этот тарикат среди народа. Когда вина их была доказана, Я’куб сказал: «Пиры нас сохранят». Государь ислама ответил: «Мои пиры — бог, Мустафа[706] и Муртаза.[707] Посмотрим, у них ли силы больше или у твоих», — и приказал сбросить его с вершины горы, на которой они находились, а товарищей его казнить. Царевичу Алафрангу [Газан-хан] простил вину.[708] Он [Алафранг] сказал: «Поскольку государь мне оказал милость, я по правде расскажу обстоятельства дела. Было так, что меня в Тебризе два-три раза под предлогом «пойдем-де на охоту» водили к шейху Я’кубу, а он и его мюриды на радениях[709] и тому подобном рассказывали чудеса об этом учении и меня ослепляли царством, но я из страха не отваживался об этом рассказать и скрывал». Ятмиша, наиба Тайтака, также судили и, когда он признал вину, его тоже казнили. Акбука сын Тайтака хотя и участвовал в заговоре и был в нем замешан, потому что Алафранг говорил, что вся вина лежит на нем, но так как он был еще юным, а отец его на войне в Сирии проявлял усердие[710] и попал в плен к врагу, то государь ислама вину его простил и посадил его в заключение. Аминь.

Рассказ о празднестве в ставке Ильтузмиш-хатун по случаю дня рождения царевича Абу-Язида и об окончании государем сорокадневия

В воскресенье 1 числа месяца джумада-л-ахыра [10 I 1304] в ставке Ильтузмиш-хатун по случаю дня рождения царевича Абу Язида, как водится, устроили празднество. Явились государь ислама, все хатуны, царевичи и эмиры, выполнили обряды поздравления и торжества и |S 579| отдали дань веселию и удовольствию. Государь ислама отличил царевичей, хатун и их слуг разного рода ласками и милостями. После этого государь ислама, выйдя из уединения, обратился к руководству и управлению делами владений и царства. Здоровье его стало поправляться, и он радостный и веселый проводил время. Вследствие славной победы по случаю обнаружения козней и коварства шейха и его приспешников общество столпов государства было радо этому известию и приободрилось.

Рассказ о милостях государя ислама по отношению к сахиб-дивану Са’д-ад-дину по случаю проявленной им преданности в деле Алафранга

Когда сахиб-диван ходжа Са’д-ад-дин немедля схватил того посланца пира Я’куба, который приезжал в ставку для привлечения сердец и для каждого привез письмо с добрыми обещаниями, и тут же это обстоятельство доложил на служении его высочеству государю, он [Газан-хан] обратил на это чрезвычайное внимание, убедился и понял достоверно, что то полное доверие, которое он во всех отношениях к нему имел, оправдалось, что искренность преданности в службе, честность в приверженности и усердие его таковы, что если ежедневно на сотни ладов ему оказывали бы ласку и жаловали, то он этого достоин и заслуживает; он на своем месте. Поэтому [Газан-хан] пожелал пожаловать его так, чтобы сан и достоинство его возросли, а великолепие и величие его стали больше. Поскольку бразды правления владений и вершение государственных дел [государь] таким образом вложил в его способные и разумные руки, что нельзя было представить никакого добавления, то он оказал ему милость тем, что предоставил[711] ему тысячу [человек] монгольского войска, пожаловал туг и литавры и приказал всем эмирам пойти и исполнить обряд поздравления. Воистину, одаренная ангельскими качествами особа, которая является вместилищем душевных добродетелей и источником человеческого совершенства, есть причина спокойствия высоких и низких, знати и простого народа и основа украшения царства, державы, веры и ислама. Да уделит ему всевышний господь преширокую славу и пребогатое великолепие. Аминь.

Рассказ о кончине Керемун-хатун, перенесении гроба с ней в Тебриз и о нескольких мудрых словах, сказанных государем ислама по поводу творения [божьего]

На рассвете во вторник 12 числа месяца джумада-л-ахыра лета 703 [21 I 1304] на зимовье в окрестностях Сарай Джума скоропостижно скончалась Керемун-хатун дочь Кутлуг-Тимура, сына Абатай-нойона, которая была женою государя ислама. Гроб с нею, соблюдая все обряды, перевезли в Тебриз. Поскольку она была в расцвете молодости и не вкусила еще мирских благ, государю ислама ее смерть пришлась очень тяжела, и он опечалился этому событию. После события с нею он явился в ее ставку, много плакал и приказал, чтобы то, что относится к обязанности [соблюдения] порядков и обрядов в отношении нее, исполнили бы на все лады. После того как гроб с нею увезли, он все время вспоминал ее и благословенные глаза его наполнялись слезами.

Однажды при нем присутствовало общество столпов государства. [Газан-хан] спросил: «Что есть на свете, тягостнее и труднее чего не |S 584| было бы?». Эмиры ответили: «Попасть в неволю к неприятелю и быть побежденным врагом». Некоторые сказали: «Нищета». Кое-кто сказал: «Смерть». [Газан-хан] промолвил: «Самое трудное — родиться и появиться на свет, ибо все беды и несчастия, неприятности и невзгоды — в жизни, и ежели бы не было бытия, не было бы и никаких трудностей. Нет человеку на свете никакого покоя, кроме смерти, на таком основании, что ежели по дороге идут два человека и один бежит, а другой идет [медленно], то который из них спокойнее?». Они ответили: «Тот, который идет [медленно]». «А ежели один идет, а другой сидит, который из них спокойней?». Ответили: «Тот, который сидит». [Газан-хан] спросил: «Ежели один сидит, а другой лежит, который из них спокойнее?». Они сказали: «Лежачий». «Следовательно, — сказал [Газан-хан], — согласно этому сравнению и точному правилу, мертвый спокойнее лежачего. Спасение души и всеобщая польза [лежат] в избавлении из теснины природы. Никакие оковы и тюрьмы, ад и муки не тяжелее неведения и любви к миру, хотя бы потому, что мир есть ад людей божиих, а загробная жизнь рай, и подтверждением [тому] — этот хадис о словах избранного посланника божия, ‛да будут над ним достойнейшие молитвы и наилучшие ему пожелания’: «Мир есть тюрьма верующих и рай безбожников». Невежда совершенно не желает спастись из тюрьмы природы и по крайнему неведению считает душу мертвой, а тело живым, и не знает, что действительность противоположна этому. Он занимается самовосхвалением и чванится на разные лады невежества и глупости и не ведает, что смерть есть приятное состояние и чистая справедливость. Ведь ежели бы отцы не умирали, то когда бы сыновьям доставались чины, богатство, величие и царство? Хоть смерть отцов тягостна и тяжела, однако в силу [наличия] другой смены, она желательна. От долгой жизни не много проку, разве только человеку, который движется к совершенству, и жизнь его день ото дня идет в гору и преуспевает. Лучше довольствоваться уделом господним. Ежели бы люди достигали более восьмидесяти лет отроду, их члены становились бы бездеятельными, чувства притуплялись и сходили на нет и в глазах [других] людей они становились бы ничтожными и жалкими, у родных и чужих к ним поднималось бы отвращение. Поскольку цель жизни есть совершенство, то после достижения совершенства, сколько бы жизнь ни длилась, она может быть только ущербом. Следовательно, излишек жизни бесполезен». В таких выражениях он вел тонкие[712] речи, которые все — чистая мудрость.

В конце месяца ша’бана лета 703 [нач. IV 1304] он выступил из юрта Хуланморен, который назвал Олджейту-Буйнук, оставил жен и обозы[713] в окрестностях крепости Джук, которая находится в одном переходе от Сарай Джума, и налегке двинулся со столпами государства и придворной знатью в Муррак.[714] Поохотившись несколько дней в горах в окрестностях Харакана и Маздакана, он расположился в городе Савэ, Сахиб ходжа Са’д-ад-дин устроил там всеобщее празднество и угощал государя ислама и всех хатун, царевичей и эмиров. Он выразил свои верноподданнические чувства[715] и был пожалован его высочеством государем разного рода милостями. Точно так же [поступил] и великий садр ходжа Шихаб-ад-дин Мубарекшах, который является муншием владений и из числа столпов могущественной державы. Поскольку в Савэ находился его старинный дом и его отец ходжа Шараф-ад-дин Са’дан там проживал и [состоял] хакимом, то он устроил всеобщее празднество, преподнес достойные дары его высочеству государю и всем хатунам и царевичам. Всем сахибам он послал угощение и богатые подношения, а остальным слугам и приближенным роздал в изобилии одежды, динары и дирхемы.

Через три дня державные знамена выступили оттуда и направились в Рей. С той поры как [Газан-хан] выехал из зимнего юрта, здоровье его обрело полную силу, так что он сидел на коне, делал дальние и долгие переходы и вкушал досыта всякую пищу. Теперь же, когда он отправился в путь из Савэ, показались признаки возврата болезни, снова [им] овладело недомогание и появилось отвращение к пище. Тем не менее он старательно крепился, все так же по-прежнему садился верхом и выезжал. Несколько дней он пробыл в пределах Рея. |S 581| Так как в окрестностях Хейл-и Бузурга, из прилегающих к Рею местностей, болезнь обострилась, то он отправил к обозам гонца и очень срочно вызвал [к себе] старшую жену Булуган-хатун. Когда она приехала, он уже выступил из Хейл-и Бузурга, каждый день понемногу двигался дальше и добрался до Пишкеллэ в пределах Казвина. В конце месяца рамазана, когда хатун прибыла, они там и остановились. Когда хатун вошла и свидание случилось при таком состоянии, они зарыдали и пролили из глаз слезы. Затем [Газан-хан] призвал всех эмиров своих, избранников, приближенных, столпов государства и придворных вельмож и к каждому достойно и соответственно [его] положению обратился с увещеванием и наставлением. Насчет наследования престола его великим братом Олджейту-султаном, ‛да укрепится навеки его владычество’, о чем уже соизволил приказывать пять лет тому назад, и многократно, от раза к разу, его повторять и подтверждать, он снова сослался на весьма ласковое и нежное завещание и очень побуждал всех к соблюдению и сохранению его смысла и значения.

Когда [Газан-хан] покончил с завещанием, он большую часть времени предпочитал оставаться в уединении и хотя слабость его состояния была в полной силе, он постоянно все остро ощущал и был красноречив, но так как в силу извечного божественного предопределения срок его жизни пришел к концу согласно [указанию] ‛когда придет назначенный для них срок умереть, они не смогут ни отдалить, ни приблизить его ни на час’,[716] то, в воскресенье 11 числа месяца шавваля лета 703 [17 V 1304] в пору полуденного намаза пречистый дух его переселился из обители тщеславия в обитель радости. От этого великого события, которое для мира было большим бедствием, небеса окрасили одежду в синий цвет и заплакали сотней тысяч очей, и потоки крови наподобие Нила и Джейхуна потекли из глаз жителей обитаемой четверти земного круга. После свершения обрядов омовения и облачения в саван, священный гроб с ним возложили на собственных государя вьючных животных, и вслед за ним тронулись в путь на Тебриз хатуны и эмиры. Из городов и деревень выходили женщины и мужчины с обнаженной головой и босые, в одеждах из грубой ткани[717] и, посыпая прахом голову, плакали.

Во всех городах владений Иранской земли минареты облекли в паласы и на базарах, улицах и площадях рассыпали солому. Великий и малый, мужчины и женщины, разорвав одежды и, облачившись в грубую ткань,[718] восемь дней оплакивали [кончину государя]. Когда священный гроб доставили [в местность] в одном переходе от стольного города Тебриза, жители города, мужчины и женщины, и стар и млад, в унынии и безграничной скорби, надев разом синие одежды, вышли.

Войска, свита,[719] слуги и ра’ияты шли рыдая вокруг священного гроба до великолепной усыпальницы в местности Шам, которую он приказал построить, и [в ней его] похоронили. ‛Все сущее гибнет, кроме существа его. Ему принадлежит суд и к нему вы возвратитесь’.[720] Да погрузит всевышний господь этого счастливого султана в море бескрайнего милосердия, а царя царей ислама Олджейту-султана да сделает наследником [многих] жизней и доведет до крайнего предела [осуществления] надежд. ‛Подлинно он отвечает на молитву. Да будет благословение божие над нашим пророком и родом его’.

То, что распределено по главам — сорок весьма прекрасных рассказов согласно перечню, который ниже подробно излагается.

1. Об отраслях совершенства и знаний государя ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, и об умении его в разных ремеслах.

2. О целомудрии и чистоте [свободной] от дурных свойств души государя ислама, ‛да будет вечным его владычество’.

3. О красноречии, изысканности его слога и красоте вопросов и ответов ближним и дальним, туркам и тазикам.

4. Об его терпеливости, твердости и верности обязательствам и договорам.

5. О том, что большей частью речи, которые он изволил произносить, оправдывались.

6. Об его щедрости и тароватости ради одобрения и дружественных отношений.

7. Об уничтожении идолопоклонства и полном разрушении их [идолопоклонников] капищ.

8. О расположении его к роду пророка, ‛да будет над ним благословение и мир’, и оказании уважения почтенным сейидам.

9. О его воинской доблести, устроении войска, сражениях и выносливости на войне.

10. О наставлении казиям, шейхам, подвижникам и благочестивым людям.

11. О запрещении кощунствовать ратным людям и прочим.

12. О любви его к благоустройству и поощрении к тому народа.

13. Об абваб-ал-бирр в Тебризе и Хамадане и об обетах, которые он выполнил во владениях.

14. Об устранении мошенничества и неосновательных исков и об устранении вероломства нечестных людей.

15. О запрещении писать незаконные кабалэ и об объявлении недействительными старых документов.

16. Об упразднении [податной] оценки[721] [урожая] и разверстки[722] и устранении разного рода поборов.

|S 583| 17. О заботливом и внимательном отношении к ра’иятам и отстранении от них насилия и стеснения.

18. Об отмене улага для гонцов и запрещении им обижать [народ] во владениях.

19. Об изгнании воров и разбойников и охране от их злодеяний дорог во владениях.

20. Об обогащении пробы золота и серебра на такой лад, как еще никогда не было и лучше не может быть.

21. Об исправлении мер веса денег, тяжестей, длины, жидких и сыпучих тел.[723]

22. О соблюдении строгого порядка в деле выдачи людям ярлыков в пайз.

23. Об изъятии повторных ярлыков и пайз, находившихся в руках людей.

24. Об отдаче в икта монгольскому войску местностей в каждой области.

25. Рассказ о том, как он устроил отдельное войско лично для себя.

26. О запрещении давать в рост деньги и совершать сделки с грубым обманом.

27. О запрещении платить кавин безмерными деньгами и о девятнадцати с половиною динарах.

28. О постройке мечетей и бань во всех деревнях владений.

29. О запрещении народу пить вино и другие запретные хмельные напитки.

30. О наведении порядка в отпуске средств на государево столовое довольствие и вино для Большой ставки.

31. О наведении порядка в отпуске средств на столовое довольствае хатун и ставок.

32. О наведении твердого порядка казнохранилищ и об устроении их дел и выгод.

33. Об упорядочении дела мэсэс и оружейного дела.

34. Об упорядочении дела, [касающегося] скота каана.

35. Об устроении дела сокольничих и ловчих.

36. Об устроении рабочего скота во владениях.

37. Об упорядочении возделывания и застройки втуне лежащих земель.

38. Об указе о постройке во владениях дворов для гонцов и о запрещении им и хакимам останавливаться в [частных] домах жителей.

39. О запрещении погонщикам ослов и верблюдов стеснять народ.

40. О запрещении государем ислама, ‛да укрепится навеки его владычество’, силой помещать невольниц в дома разврата.

|S 588| Рассказ первый. Об отраслях совершенств и знаний государя ислама ‛да увековечится его царство’, его умении в разных ремеслах и осведомленности в их тайнах[724]

Да не останется скрытым от живущих на свете, что когда государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, был в детском возрасте, то его содержал при себе его дед Абага-хан, заботился [о нем] и оберегал. [Абага-хан] приставил к нему и назначил учителями бахшиев-идолопоклонников, и вследствие этого это [их] учение внутри него утвердилось, в особенности потому, что верованием его предков было это же учение, и они следовали его пути. Идолопоклонство, которое было полностью устранено с начала ислама во всех краях, где его исповедывали, в их пору снова появилось. Эта община [идолопоклонников] окрепла, с полным почетом и уважением доставила из Индии, Кашмира, Хитая и Уйгурии бахшиев, строила повсюду кумирни и расходовала на это огромные богатства. Дело их вероучения чрезвычайно расцвело, как воочию все наблюдали. Государь ислама постоянно находился вместе с бахшиями в кумирне, изучал [их] вероисповедание, и день ото дня склонность его к этому предмету возрастала и убеждения в этом отношении крепли. Когда Абага-хан умер и его [Газан-хана] отец Аргун-хан отправил его управлять и предводительствовать войсками в Хорасане, он в городе Хабушане соорудил внушительные кумирни, и большая часть времени у него проходила в беседах, еде[725] с бахшиями в тех кумирнях.

Твердость убеждений, которая у него была в этом учении, и преклонение перед идолами были неописуемы до той поры, пока Байду не захватил царства и он [Газан-хан] не приступил к его завоеванию. Поскольку всевышний бог предопределил его счастье и предназначил, чтобы царство и владычество принадлежали ему, чтобы он с помощью и споспешествованием господним явил миру следы справедливости и правосудия, поправил расстроившиеся дела, благоустроил опустошенные владения, а укрепление веры ислама и преуспевание дел шариата и постановлений находились бы в его руках, и ни он, ни обитатели сего мира об этом не ведали, то внезапно в это самое время по превеликой милости господней в чистую грудь его снизошел свет руководства на пути истинной веры. Он ступил благословенной стопою в круг ислама, рукой ухватился за крепкую вервь исповедания истинной веры и отдал распоряжение об уничтожении исповедания ложных вероучений.

Все люди подозревали, что причиной принятия им ислама являлось побуждение и поощрение [со стороны] некоторых эмиров и шейхов, однако после расследования оказалось, что это подозрение ошибочно, потому что однажды наедине он рассказал мне, бессильному рабу, сочинителю этой книги: «Есть несколько грехов, которых всевышний бог не прощает. Из них величайший грех тот, когда кто-либо склоняет голову долу перед идолом, ибо ему никогда не будет прощения. Жалкие люди охвачены невежеством и потому склоняют головы долу перед идолами. Я тоже был таким же, но господь всевышний меня просветил и вразумил — я спасся и очистился перед богом от этого греха. Довод к этим словам таков: ничто человека так не ведет в ад, как невежество. Больше того, [само] невежество — ад, из которого нельзя выйти. Как разум допускает, чтобы преклонялись перед камнем? Такой поступок — признак чистого невежества. Во-вторых, в основе мысли идолопоклонников лежит следующее: человек был совершенным и умер, а мы-де на память изготовляем его образ, ставим и прибегаем под [его] защиту, воззвав о помощи к попечению этого достопочтенного [мужа], служим ему и падаем перед ним ниц. Но они не ведают того, что тот человек при жизни, когда то, что является человеческой сущностью, находилось вместе с плотью, вовсе не желал и не допускал, чтобы кто-либо пред ним преклонялся, дабы в душе его не появлялись надменность |S 585| и спесь. Следовательно, когда молятся и падают ниц ради воззвания о помощи к попечению его и прибегают под его защиту, то где же душе его быть довольной этими людьми, которые перед подобием его тела склоняют головы долу и страстно жаждут от его души доброго попечения. Если мы представим себе, что такое попечение оказывает какое-либо действие, то оно несомненно является недобрым попечением и недовольством, а не благодетельным попечением и довольством. Затем следующее. Человеку надобно доподлинно познать и усвоить, что плоть никакого значения не имеет, дабы предать забвению любовь к своей плоти. [Надобно] ему знать, что то, что покидает плоть, является его сущностью, и поразмыслить над тем, что же это такое, что покидает [тело], куда оно девается и каким образом будет вечным и постоянным, дабы представить себе это нечто и его место и состояние и постараться их понять. Если он уверует в образ, который сотворили наподобие тела, и будет пред ним падать ниц, то он отстанет от размышления о сущности и искания [ее], что является подлинным раем, и склонится к противоположному этому, что есть настоящий ад и преисподняя. Думается так. Идол годится для того, чтобы из него сделать порог дверей, дабы люди при входе и выходе наступали на него, и та душа, предположив, что это подобие является ее плотью, была бы им довольна, ибо она полагает: пока-де я жила на земле, то достигла совершенства в смирении, после же оставления [плоти], подобие [моего] тела в таком же [смиренном] состоянии. Затем размышляют: у души, которая достигла совершенства, плоть превратилась в прах, а подобие ее плоти достойно быть порогом и попираемым ногами, мы же не достигли совершенства, что же будет с нашей плотью? Вследствие этого они вдруг отказываются от плотской жизни, стремятся к размышлениям о загробном мире, о жилищах праведников и о состоянии святых душ. Они постоянно созерцают это состояние, чтобы, быть может, и им обрести кое-что из того, что есть истина, чтобы от их рождения на свет была бы какая-нибудь польза и они достигли бы совершенства, ибо цель их сотворения в том, чтобы из мира мрака устремиться в мир света».

Когда [Газан-хан] в таком порядке рассказал в красивых выражениях и с тонким смыслом, то внутренний свет его, искренность и чистота определились полностью. После этого он постоянно делал такого рода высказывания и [изрекал] глубокомысленные слова о высшем познании и искании истины, которых никогда не слышали ни от одного мудреца и арифа.

Пробыв два-три года на престоле царства, он изо дня в день все больше укреплял мусульманскую веру и со всей искренностью и преданностью заботился о соблюдении законов вероисповедания. Всем людям стало ясным и доказанным, что причиной принятия им ислама были не доводы некоторых эмиров и шейхов, а только лишь божественное руководство на пути истинной веры, ибо установлено опытом, что редко человек, которого какой-нибудь государь или правитель насильно обращает в мусульманство, согласно его желанию остается в его вере. При удобном случае он в той же стране или в другой стране вернется к своему вероучению. Следовательно, какая нужда такому выдающемуся и могущественному государю в подобном большом деле обращать внимание на чьи-либо слова и делать [их] своим вероисповеданием или затруднять себя выбором другого вероисповедания, в особенности когда его предки завоевали все страны света в пору язычества. С такими предварительными замечаниями стало ясно, что награда его в этом отношении подобна награде друга божия Авраама, ‛да будет над ним милость господня’. С самого начала он благодаря божественному руководству понял заблуждение идолопоклонников, разбил своего идола и с сознательной верой стал признавать бога. Государь ислама тоже придерживался таких убеждений, но когда, несмотря на царское величие и всемогущество, он перешел от идолопоклонства в ислам, то разбил всех идолов, находившихся в Иранской земле, разрушил до основания кумирни и все храмы, не дозволенные шариатом, а всех идолопоклонников, неверных и монголов, которых числом было более песчинок, привел в мусульманскую веру, так что никого не пришлось убить. Во всяком случае, ему будет большая награда. Эти соображения, которые были упомянуты, являются ясными доказательствами совершенства его знания, образования и мудрости.

|S 590| Другое доказательство такое. Когда молодые люди предаются веселью, удовольствиям и питью вина, то у них появляется стремление к игре, смешным речам и забавам на разные лады, а государь ислама, когда он слегка под хмельком, большей частью погружается в высказывание слов людей мудрых и ищущих истину и в весьма глубокомысленные повествования и рассуждения, которые [может] постигнуть разум не всякого ученого и мудреца. Он любит беседу в обществе избранных ученых и рассудительных людей. Если он встречает занимающегося науками человека, который обладает разумом, способностями и образованием, но которому в том не помогает терпение, то он его не одобряет. Всякого, кто из этих людей к нему является, он тотчас же правильно оценивает. Ни одному хитрецу и обманщику невозможно произнести перед ним неискренних слов, а если и скажет, то сможет сказать не больше одного раза, потому что он его распознает и впредь не допустит. Если он встречает болтливого и легкомысленного ученого, он сразу же познаёт его глубину. Ради наглядного доказательства этой мысли, мы приведем один рассказ.

В Хорасане был некий человек, пришедший из Туркестана, по имени Хибаталлах, человек добронравный, приятный и одаренный всякими знаниями. Он знал сирийский и турецкий языки, помнил множество притч и хорошо рассказывал о деяниях шейхов. Государь и эмиры твердо доверяли его речам, и он некоторое время в Хорасане состоял на службе у государя, ‛да укрепится навеки его царство’. Когда [Газан-хан] благополучно воссел на престол, он послал гонца, потребовал его [к себе], оказал ему почет, сделал своим приближенным, пожаловал ему денег, одежды и значительное месячное содержание и препоручил его этому рабу державы,[726] сказав: «Заботься о нем хорошенько». Я поступил согласно этому. Он постоянно приходил на служение к его высочеству, и текли глубокомысленные речи о мудрости и высшем познании. Хоть он был сведующим человеком, но между его словами и словами государя ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, была большая разница. Я удивлялся: «Ежели государь не понимает разницы между его знанием и своим, то это странно, а ежели понимает, то к чему это полное доверие». Так как [Газан-хан] считал слишком серьезной возможность укоризны по отношению к нему, то спросить об этом обстоятельстве было нельзя. Некоторое время я находился в таком недоумении, пока однажды [Газан-хан] не произнес глубокомысленную речь и сказал: «Есть такое слово, что не всякий может в него проникнуть. Большая часть людей знают его оболочку и внешность, а сути его постигнуть [не могут], потому что не всякий имеет доступ к сокровищнице царей. В сокровищницу входят избранные царем лица, а прочие остаются снаружи. Шейху Хибаталлаху же путь один — сидеть снаружи казны. То, что с внешней стороны — он знает, а чтобы проникнуть во внутрь и узнать подробности содержимого, ему доступа не дано». После этого я доложил: «Уже некоторое время, как я хочу спросить об этом обстоятельстве, но не было возможности. Теперь я доподлинно узнал, что государь знает цену всем, однако же он всем оказывает почет». [Газан-хан] сказал: «Я не удивляюсь, что он или другие не знают подобных тайн, кроме того, что они знают. Мне [они] нравятся, и я их уважаю и хочу, чтобы в беседе с ними [мне] приходило на память кое-что из того, чем меня одарил всевышний господь. Хотя точильный камень мягче булата, однако оттачивает булат. Так как закал стали увеличивается при помощи камня, то острота находится в закале стали, однако оттачивается она мягкостью камня».

В кружках и собраниях, куда являлись разных разрядов люди из ученых и мудрецов, все поражались вопросам, которые он задавал. Хотя он говорил на монгольский лад,[727] так что не всякий его скоро понимал, однако, когда неоднократно повторяли и поясняли, некоторым становилось ясно, но многие не могли найтись. Направление его мудрости и способ богопознания таковы, как были рассказаны. Что же касается различных вероисповеданий и убеждений разных племен каждого в отдельности, то большую часть он помнит на память, так что, когда он спорит с руководителями их вероучений, то из десяти его вопросов они не знают [как ответить даже] на один. А он все знает и излагает. Из различных языков ему приписывают свой монгольский, арабский, персидский, индийский, кашмирский, тибетский, китайский и франкский и прочие языки, из которых он знает кое-что.

|S 587| [Обычаи царей]. Он знает наперечет повадки, обычаи и порядок султанов и меликов древних и следовавших за ними [до его времени], то есть привычки и обычаи каждого в битвах и на пирах, в приятном расположении духа и неприятном, в пище, одеяниях, езде верхом и [знает] о других обстоятельствах и предметах [каковы они были] и в каком виде они сейчас. Он подробно рассказывает [все это] представителям каждого из них [т.е. разных народов], и они удивляются.

Знание летописей и повествований. Он весьма подробно знает летопись монголов, которая у них в большом почете, имена отцов, дедов и родичей, мужчин и женщин, имена древних и современных монгольских эмиров, которые существовали и существуют в [разных] странах, а также большей частью подробно знает родословную каждого [из них], так что из всех монгольских родов, кроме Пулада, никто так не знает, и все от него учатся. Эту написанную летопись монголов удалось составить, большей частью извлекая пользу из пребывания у него на службе. Есть много тайн и повествований о монголах, которые знает лишь он сам, и они не записаны в этой летописи. Историю царей иранских, турецких, индийских, кашмирских, китайских и других народов он преимущественно знает в различной их последовательности, рассказывает всяким людям и они поражаются. Что касается его воинской доблести и знания обычаев и порядка сражений, то они весьма совершенны и по этому поводу будет написана отдельная глава.

Различные мастерства. Нет такого ремесла ювелирного, кузнечного, столярного, живописи, литейного, токарного и прочих, которым бы он не владел лучше всех мастеров. Так что он сам мастерит [и] других поучает. Если какой-нибудь ученый мастер хочет смастерить небывалый прибор,[728] которого ученые мастера не знают, то он руководит и наставляет до тех пор, пока они не научатся. Что касается мастерства алхимии, которое является самым трудным из всех мастерств, то он им сильно увлекся и в короткий срок ознакомился с его содержанием. Так как он достоверно понимал, что это дело не всякий сможет разрешить надлежащим образом, то он призвал к себе тех людей, которые утверждают, что могут это сделать. Он не допускал, чтобы они что-либо на это расходовали, дабы по обыкновению [самому] тратить деньги по их указанию, но сказал, чтобы они перед ним проделывали некоторые работы, которые они умеют и производят, вроде муравления …,[729] плавления стекла, приготовления киновари, возгонок, изготовления вещества, которое похоже на золото и серебро, и прочие свои мастерства до тех пор, пока он с ними не ознакомится. Он сказал: «Я не ради того учусь, чтобы делать золото и серебро, ибо знаю, что это невозможно, но я желаю познать те тонкие и чистые мастерства, которые в этом заключаются. И их я не [собираюсь] применять, так как совершенство в [одном только] знании, а ему [присуще] движение без остановок и преуспевание от одного дела к другому делу».

Наука врачевания. Ему знакомы общие положения тех способов, которые имеются в отдельности у тазиков, китайцев, монголов, индийцев и кашмирцев, и знает способ изложения каждого [из этих] народов. Он знаком со всеми лекарствами и знает свойства большей части [их]. Врачи с ними знакомы больше по лавкам продавцов благовоний, а он все сорта лекарств разных народов находил и распознавал в поле. И ныне тоже он распознает их по листьям, а их пять снадобий [?]. Когда он срывает [растение], оно бывает как раз то, которое нужно. Множество лекарств, которые считали водящимися только в Туркестане, Хитае и Индии и которые купцы ради торговли доставляли и продавали в этом государстве по высокой цене, он нашел также и в этих владениях и часть [из них] сам определил опытом. Он призвал нескольких известных знатоков лекарственных трав из турок и тазиков, находившихся во владениях, возил их по горам и полям во время охоты и прочего и расспрашивал, пока не ознакомился с их приемами. В настоящее время из всех знатоков лекарственных растений и врачей никто так [хорошо] не распознает, как он. Единого лекарства, которое бы у каждого народа было испытано и известно как противоядие, не существует. [Газан-хан] четыре простых снадобья, из которых каждое в отдельности было безусловным противоядием, прибавил к противоядию фарук и это противоядие испытал. Оно оказалось очень благотворным и его стали называть «Газановским противоядием».

|S 592| Наука о горных богатствах. После многих расспросов людей, сведущих в этой области, он, осмотревши любое место в горах и степях, скажет, какие в том месте имеются руды и, когда произведут изыскания, оно так и окажется. Он знает [также] способы добычи каждого рода руды и [приемы] ее выплавки устройством приспособлений и приборов. Все их он сам смастерил и испытал.

Он знает и заклинания, которые читают от разных бедствий. Что касается распознавания особенностей обличья людей и животных и приведения к тому доказательств в разных смыслах, согласно тому, как пишут в книгах, то оно ему известно подробно.

Наука предсказания по звездам и наука о небесных светилах. После того как он неоднократно ездил в Мерагинскую обсерваторию, просил обстоятельно объяснить ее приборы и расспрашивал об их назначении, он все это усвоил и [теперь] знает общие приемы работы. Так что в настоящее время он приказал построить по своему нраву все то, что относится к распорядку и благоустройству обсерватории. Для наглядного представления о вращении солнца он по своему усмотрению приказал выстроить куполообразное сооружение,[730] объяснил [его] звездочетам, и все сказали: «Мы-де, хотя подобного приспособления никогда не видали, однако оно сообразно с разумом». Около обсерватории, которая находится у тебризских абваб-аль-бирр, соорудили куполообразное здание, в котором помещены эти приборы.

Как [все] видят, [Газан-хан] не обездолен в любой науке, которую [можно] вообразить. Всевышний господь не пожалел для него ни одного совершенства и снабдил его похвальными душевными качествами, как об этом будет написано в других главах. По этой причине он никогда не позволяет себе поражаться и говорит: «Сущность [всех] наук есть наука о познании божественного, а знание прочих наук и мастерств лишь ради того, чтобы на них распространить название «совершенство», ибо то, чего не знают, есть изъян. При таком взгляде надобно из каждой [науки] кое-что знать, дабы не быть несовершенным. Иначе для чего же я столько трудился». В настоящее время он тоже постоянно занят обучением и изучением. О знаниях и образовании государя ислама, Газан-хана, ‛да укрепится навеки его царство’, упомянута частица. Современники знают и видят воочию, что оно так и есть, пусть же читатели в будущем не делают упреков, что было допущено преувеличение. Да наградит его щедро всевышний господь каждый день снова каким-нибудь совершенным качеством.

Рассказ второй. О целомудрии и воздержании государя ислама

Люди, которые раньше состояли приближенными его высочества, рассказывают, что государь ислама, ‛да увековечится его царство’, никогда не совершал ничего запретного. Если случайно он был кем-либо недоволен, то он заглаза никогда не позволял себе свершить вероломный поступок. Когда он долгое время находился вне дома, в походах, и выпадала победа, и эмиры, выбрав луноликих девушек, которых захватили в полон и которых признавали подходящими, приводили к нему на служение, то несмотря на то, что у монголов в обычае содержать наложницами юных невольниц, дабы их путь к битвам и победам был счастливым, государь ислама никогда не проявлял охоты и говорил: «Как это я оскверню с ними свое тело и ни с того ни с сего буду с ними общаться». И он не обращал на них внимания и не принимал. Затем в течение этого времени, как наблюдалось, от его высочества никогда не исходило поступка, который в шар’е назывался бы прелюбодеянием, мужеложеством, или блудом. На чужих женщин он не глядел с преступным намерением. Также во время завоевания Сирии, в Дамаске, несмотря на долгий срок, отлучки из дома, он не обратил внимания на монгольских и прочих девушек, которые там находились, сколько их ни предлагали, и сумел перетерпеть и себя соблюсти. Его благородная душа никогда не дозволяет, чтобы и другой тоже приобрел возможность к мужеложеству, разврату и распутству и постоянно издает настоятельные указы с запрещением таких вещей. Нескольких известных лиц он за этот грех наказал, согласно шар’у и ясаку. Чистота его благородной души — как самое чистое золото без примеси. Да защитит и сохранит всевышний бог эту несравненную особу от невзгод судьбы и да отвратит дурной глаз от его |S 599| благословенного существа ради ‛пророка и рода его’.

Рассказ третий. О красноречии и изысканности его слога и красоте вопросов и ответов ближним и дальним, туркам и тазикам

Раньше большую часть важных дел и нужд царей, которые были, вершили эмиры и везиры, и они распоряжались и наводили порядок в государстве, а государь имел полный досуг и занимался охотой и развлечениями. Можно понять, каковы меры противоречивых эмиров и везиров. Всегда, когда от далеких и соседних государей приезжал гонец, то ответ ему эмиры передавали, доложивши [государю]. Государственные дела, которые много лет разваливали, и основам которых наносили вред, государь все вкупе поправил и упорядочил своими меткими мыслями и проницательным разумом. Настаивая на [исполнении] своих приказов, он не терпел отказа и рассуждений ни от одного эмира и везира и не допускал, чтобы кто-либо придавал вес и значение своим мыслям и мнению. Все подчинились его приказам и указаниям. Ни одной душе не осталось возможности даже в маленьком деле задать вопрос, все только постоянно внимательно наблюдали и выжидали его повелений, что он прикажет, до того, что он не давал ни одной душе возможности, спросить у него даже — в какой день выступать. Силой воли он сделал так, что все, стар и млад, разумный человек и невежда, соблюдали требуемое его мнением, решением и повелением, и никому это не оказывалось трудным, потому что [все] воочию убеждались, что его душа совершеннее и мнение его во всех видах вернее. Все сделанное и не сделанное им было весьма верно и уместно, и само собою разумеется, они при такой его способности считали себя ничтожными.

Несмотря на юный возраст, он помнит столько замечательных притч, историй и остроумных рассказов, что во время повествования слушатели изумляются и поражаются. Всегда, когда откуда-нибудь приезжал посол, [Газан-хан] без обращения к столпам государства, обдумывания и совещания по этому поводу давал правильные ответы, а ведь во всяком случае великие государи посылают в другие царства послов весьма смышленых, искусных, красноречивых и опытных. Все послы, которые до сих пор приезжали, а также выдающиеся ученые и врачи, которые прибывала сюда с разных сторон, все поражались красноречию, изысканности слога, изяществу собеседования и разговора и совершенству душевных его свойств. Он им пересказывает большей частью повествования и предания тех стран и подробно излагает верования разных племен, которые до него доходят. В виде рассказа он поясняет обычаи и обряды разных стран и народов, древних и более поздних. Несомненно, что до всех стран, до Чина и Мачина, Хиндустана, Туркестана, Кашмира и Кипчакских степей, до Урусов и Франков, Мисра и Сирии дошла и распространилась молва о нем. И все во всех случаях и обстоятельствах полностью приняли в расчет его внушительность, умение править государством, способность и прозорливость и стали восхвалять и прославлять его. Всевышний господь да сохранит навеки во главе людей этого государя ислама, избранника божия, разумнейшего и совершеннейшего из сынов времени. ‛[Клянусь] истиной его истины’.

Рассказ четвертый. О терпеливости, твердости и верности государя ислама обязательствам и договорам

О терпеливости, выдержке, твердости и верности слову и договору, которые заложены в его благословенной особе, мы расскажем [только] несколько образцов, потому что подробное изложение всего этого излишне растянулось бы. В Хорасане ему изменил Новруз, несмотря на то, что был слугою из слуг его высочества. Он стал покушаться на ставки и [однажды] внезапно окружил [Газан-хана], как упомянуто в [сей] |S 594| летописи. Еще несколько раз он нападал, и из-за него происходило разорение Хорасана и расстройство ставок. Никогда ни от одной души не исходило, кажется, таких мятежей и злодейств, какие совершал и возбуждал он. Затем прибавилось еще войско Кайду, и он долгое время занимался опустошением владения. Когда он, потеряв силы, прислал на служение [гонца] и просил пощады и союза, а [затем] явился сам, то несмотря на все те злодеяния, которые никто не смог бы перенести, [Газан-хан] ему простил, пренебрег его виной и пожаловал ему управление всеми владениями. Поскольку Новруз обладал странной душою и[731] на челе его были ясны знаки вероломства и речи его были неподходящи, то эмиры неоднократно докладывали: «Он-де совершил столько дурных поступков и сотворил разного рода преступлений,[732] что его надобно убрать».

Но государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, не соглашался и говорил: «Вы правы, и это дело ясно и очевидно, однако я не могу нарушить моего обязательства и договора».

Сколько ни исходило от него злых поступков и деяний, [Газан-хан] переносил и терпел до тех пор, пока тот не отправился в Хорасан и положил начало усобице и мятежу. Он хотел захватить тот край, Шираз и Керман, и казалось близким, что владения снова будут им разорены. Дела эти обнаружились, и [Газан-хан] повелел принять меры. Эмиры доложили: «Мы-де не раз говорили, что у него такие дела на сердце». [Газан-хан] промолвил: «Я тоже это знал, но хотел, чтобы он начал, а не я». Затем многих вельмож он частью казнил, частью пощадил. В подробном перечислении их имен нет надобности, да это и не подобает. Во время суда над ними [Газан-хан] сказал эмирам: «Некоторые из них такие, преступные действия и тайны которых я уже пять лет как знаю и полностью выявил, но терпел. А некоторые не раз говорили мне неподобающие речи, каждое слово которых могло бы причинить разорение владений, и ежели бы я, обратив [на них] внимание, послушался, то от этого поднялась бы такая усобица, что и заподозрить нельзя. Некоторых я не хочу выразить словами. Несколько времени я разговаривал с ними наедине и несмотря на то, что я с первого раза понял, что [это] чистое коварство и причинит разорение мира, они не имели стыда и в течение пяти лет [к этому] возвращались и докладывали на иной лад. Странно, они видели, что я не соглашаюсь и не осуществляю [этого], но по невежеству продолжали все так же повторять. Глупцами и невеждами были они, а хотели меня, одурачив, поймать в свои тенета. Когда же мера переполнилась и мятеж их обнаружился, они сами сознались. Теперь я [об этом] заявил открыто». Из отчета о делах и обстоятельствах люди точно удостоверились в том, что он говорил. Уже долгое время, как об этом поговаривали, и люди изумлялись какой он терпеливый, а когда заговорили открыто и определенно, они еще больше изумились.

Испытано также, что всякий, кто на службе у него злоумышлял против людей, обманывал и плутовал, того он тотчас распознавал, делался с ним нелюбезен, но вследствие [своей] терпеливости не спешил обнаруживать гнева. А тот глупый человек не понимал, что государь знает и терпеливо выжидает, и упорно продолжал это дело, пока, наконец, [государь] его не казнил. Таких людей было много. В числе их были семнанский казий, которого называли Кази-Саин, ‛злейшее из созданий божиих’ и воистину злее дьявола, исфаганский сахиб и несколько других лиц, которые [здесь] не упоминаются. [Газан-хан] понял проделки [всех] их и через несколько времени, в течение которого он проявлял терпение, он некоторых казнил при помощи какого-нибудь доказчика и обвинителя, а некоторых от себя прогнал. Лиц, которые знали его нрав и воздерживались от злословия, бредней, назойливых речей и подстрекательства к мятежу и всегда говорили разумные, полезные речи, как это требовало их внутреннее убеждение, этих лиц [Газан-хан] постоянно по мере своего совершенного разума уважал и одобрял и считал надежными людьми. Так как его лучезарное сердце было осведомлено об их делах, то если другие из зависти и неприязни их порицали и на них нападали, то он [к этому] не прислушивался, терпел и крепко держал их при делах, за которые они |S 591| отвечали, чтобы дела шли своим чередом, укреплялись и им не наносилось вреда.

Неоднократно он говорил: «Нет ничего на свете драгоценнее и редкостнее надежного и честного человека». В силу этого честные, надежные [люди] у него в большом уважении и чести. Тех же, кто злодей, вор и занимается темными делами, он казнит всех. Если знакомые с обстоятельствами торжественно поклянутся, что государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, никогда никого не казнил, кроме людей, которые были сквернейшими тварями и которых обязательно нужно было казнить, потому что их существование было чистейшим вредом для людей, то клятва их правильна и в искуплении нет надобности. Несомненно, что и всякого другого злодея, который приблизился бы к его высочеству, он прикажет казнить, ибо свойство его благородной души по отношению к злодеям есть свойство змеи эфы[733] и изумруда. Злодеи, которые остались, суть те, которых он еще не видел и не распознал, а то бы его благородная душа тотчас их поняла, словно кислота, которая отличает стекло от яхонта. При всем этом он ни в одном деле не проявляет поспешности, кроме как в добрых делах и во всем том, что может быть упущено.

Неоднократно, много раз он читал наставления эмирам, судьям и везирам: «Всегда, когда придут люди с жалобою на какого-нибудь хакима или мутасаррифа, не [сразу] соглашайтесь с их словами, ибо возможно, что те люди до этого не отдали калана и свое бремя перекладывают на других, а хаким этот с них требует калан, и такие люди, конечно, жалуются. Если для подтверждения их слов придут другие, поступить нужно так же, ибо возможно, что эти люди до этого были должностными лицами, и хотят, чтобы у него отобрали должность и передали им. Возможно также, что придут лица, которые издавна являются его врагами, или по дружбе, снискав [у кого-либо] расположение, ругают хакима. Всех этих случаев остерегайтесь. Расспросите у всех раи’ятов, несущих калан, притесняет ли [хаким] или нет, желают ли они его или нет, чтобы образ его деятельности был установлен доподлинно, ибо слова множества людей имеют вес, так как они бескорыстны, а слова своекорыстных и немногочисленных людей не столь надежны. Такие лица, которыми ра’ияты довольны и нрав которых склонен к справедливости, встречаются редко. Вследствие того, что у какого-нибудь хакима оказалось бы один-два изъяна, но зато много добродетелей, особливо не слишком большая алчность, умение править строго и честность, — его нельзя отстранять от дела».

В согласии с тем, что у него в благословенных мыслях, [Газан-хан] постоянно осмотрителен [сам], а также наставляет [к тому] эмиров и везиров. Ни в одном случае из-за проницательности и дальновидности у него не пропадает [даже] кончика волоса. Да уделит всевышний господь этому государю ислама долгие годы жизни и господства ‛ради пророка и рода его’.

Рассказ пятый. О том, что чаще всего речи, которые он изволит произносить, оправдываются

Приближенные, которые с детства государя ислама состояли неотлучно при нем на службе, рассказывают, что всегда, когда из его благословенных уст исходили какие-нибудь суждения или высказывания, то оно так и случалось и в течение этих лет было испытано. Изволил ли он говорить серьезно или в шутку, — он рассказывал все так же [правду], вроде того, что с таким-то в этом году случится такое-то происшествие, или, из таких-то мест приедет гонец такого-то вида и внешности, или, приведут узника такого-то обличья, или придет приятное или неприятное известие. Хотя большинству государей, которые родились под счастливой звездой, и которым всевышний бог дал могущество и благополучие, не чужды такие качества, однако в такой степени не рассказывают ни об одном государе и наблюдать [этого] не случалось.

Поскольку он [государь] страстно увлечен всеми науками, то он исследовал и изучил науку гадания на песке, бараньих лопатках, конских зубах и по прочим приметам, на которых испытывают хорошее |S 596| и плохое и которые описаны в книгах, а также [научился] всевозможным предсказаниям, которые приняты у разных народов и в разных краях, и в этом отношении тоже выносит суждение. Он распознает большую часть звезд, подвижных и неподвижных, которые известны звездочетам, и осведомлен о восходе, заходе и свойствах каждой из них, так что слушающие [его] объяснения изумляются. Он до мелочей знает и помнит особенности строения всех животных домашних и диких ‛отдельно по их разрядам и различию их видов’, привычки, движение, спокойное состояние и местопребывание каждого летом и зимою. Все это не может быть, кроме как силою проницательного разума. ‛Бог ведает лучше’.

Рассказ шестой. О щедрости и тароватости государя ислама ради поощрения и [дружеских] отношений

В ту пору, когда государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, воссел на царский престол, сокровищницы его отцов и дедов были пусты, владения чрезвычайно опустошены и не взяты твердо в управление, причитающиеся дивану налоги[734] пропадали, сбор податей[735] невозможен и мутасаррифы областей, вследствие нераспорядительности прежних везиров и хакимов алчно расхищали [государственные] средства, и пришлось долгое время блюсти выгоды государства, пока после этого в казну не стали поступать деньги. Сначала сокровища, которые Хулагу-хан доставил из Багдада, владений еретиков и Сирии, и сложил в крепости Шахутеллэ,[736] постепенно разворовывали казначеи и продавали балыши червонного золота и драгоценности купцам, и так как они хорошо понимали друг друга, ни одна душа ничего не говорила. Случайно одна из башен той крепости, стоявшая у озера, рухнула, и под предлогом того, что балыши и драгоценности упали в озеро, они украли еще [большие] количества. То, что осталось, Ахмед все отдал войскам, вследствие того, что желал привлечь их сердца [на свою сторону], закрепить за собою царство и сразиться с Аргун-ханом. Больше немного чего оставалось. Рассказывали, что не доходило даже до ста пятидесяти туманов. Аргун-хан собрал всякого рода ценности в Сугурлуке. Их частью расхитили, частью растратили. Когда эмиры задумали измену и борьбу и некоторых эмиров и приближенных его убили, то некоторые те сокровища, которые Аргун-хан приобрел в пору своего царства, распределили между собой, а некоторые говорили, отдадим-де войску, но растратили. Гейхату сам ничего не стяжал, а если и оставался какой-нибудь остаток от сокровищ Аргун-хана, то это он роздал людям.

По этой причине во время благословенного восшествия на престол, кроме этих средств, ничего не оставалось. Вместе с ним из Хорасана пришли войска. [Воспользовавшись] этим удобным случаем, в Хорасан пришли враги и ограбили их жилища и стада скота. Так что, когда государь ислама хотел было им кое-что дать, в казне ничего не оказалось, а налоги с владений не поступали. Новруз некоторое время распоряжался владением и средствами, но так как он предпринял прежний образ действий, то ничего не получилось. Затем распоряжались мелик Шараф-ад-дин Семнани и Садр-ад-дин и тоже ничего не получилось. А войско[737] нуждалось в деньгах, и если из дальних и ближних стран приезжал какой-нибудь гонец и ему хотели дать почетную одежду и подарки, то в казне ничего достойного его положения в наличии не оказывалось. Людям не верилось, что казна до такой степени пуста, и относили это за счет нерадивости и беспечности государя ислама, до того, что от всех по этому поводу поступали жалобы. Когда это дошло до благородного слуха [государя], он не раз в собрании говорил эмирам и приближенным: «Как вы полагаете, что находится в этих ящиках, которые навьючивают на нескольких верблюдов и мулов и называют казной? Поскольку я люблю мастерства и постоянно занимаюсь строганием разной породы дерева и слаживанием его, то это большей частью дерево и разнообразные приспособления и орудия для разных ремесл, да еще несколько тюков оружия. От вас не скрыто, и казначеи это |S 593| знают. Как я вам дам то, чего нет? От предков мне не осталось сокровищ, а из владений средств[738] не доставляют. Я стал во главе разоренного владения. Вы соберите и доставьте налоги[739] с владений, и вот тогда, ежели я не дам, вина будет с моей стороны». От этих слов для всех стало несомненным, что правда на его стороне.

Через два года, когда наступил досуг от упорядочения и устройства дел государственных, края и пределы были укреплены, а мятежников и людей, которые смуту и бунт сделали [своим] ремеслом, он убрал с дороги или наказал, [Газан-хан] занялся мероприятиями по делам [отдельных] областей, приведением в порядок дел управления и сбора налогов и податей.[740] Каждый день с утра и до вечерней поры он сам лично сидел и своим благословенным пером исправлял черновики того, что надлежало написать, и в делах владений он навел порядок. [Государь] установил законы и приказал, чтобы каждое дело производили в таком-то и таком-то порядке, чтобы владения, которые отдают в откуп,[741] давали бы людям надежным и не отбирали обратно три года, [чтобы] не обращали внимания на доносы всякого нищего и бедняка, и [указал] каким путем и способом собирать налоги. Он определил [размер] налога со всех владений и установил сметные расходы,[742] которые производили бы в большей части местностей, и порядок их таков, как будет изложено в других главах. Такими средствами дела владений были упорядочены и изо дня в день со всех сторон поступали наличными [причитающиеся] казне деньги. От года к году средства возрастали. Одежды из карханэ, которых раньше не поступало и две шестых установленного количества, потому что на них нехватало средств, теперь поступают все полностью. Когда средства прибыли, [Газан-хан] занялся раздачею их и сказал эмирам и столпам царства: «Нет в мире труднее дела, чем распределение денег». И [еще] промолвил: «Чингиз-хан [тоже] сказал, что нет хуже дела, чем давать или не давать деньги. Когда не дают, то само собой ясно, что [человек] скуп, а что бывает хуже скупости? Что же касается давания, то ежели одному дают чего-нибудь немного, а другому больше, или одному дают, а другому не дают, или тому, кому должно было дать раньше, дают позже, то это людям кажется тяжелее смерти, и они становятся врагами. Человек, который эти тонкости умеет соблюсти и его осеняет подобная мысль, встречается редко. Не всякому это дело удается. А теперь, сколько сил хватит, давайте будем [их] соблюдать».

Он передал эмирам и наибам некоторые суммы денег,[743] поступившие вначале, по двести, триста туманов каждая, и сказал: «Я-де к тому, что доставили, не буду касаться и в казну не заберу. Пусть также положат отдельно то, что доставили из владений, чтобы эмиры его распределили». Затем он указал каким людям дать и какое количество каждому разряду. Эмиры согласно этому и раздавали. После того, в эти последние годы, он сказал: «Несколько раз распределяло общество эмиров, я тоже имею искреннее желание кое-что распределить сам». Во время курултая в Уджане он повелел, чтобы разбили большой приемный шатер и собрали там казенные деньги,[744] которые доставили с разных сторон владений. [Затем] сел сам с несколькими почтенными эмирами и определил тем лицам, сан которых был выше — раньше, а тем, которые свершили славные дела и проявили похвальное усердие — больше. Причину этой прибавки он пояснял на словах: «Вот поэтому-то я и даю этим людям больше. Цель [заключается] в том, чтобы впредь и другие тоже постарались приложить большие усилия и полное рвение». На этом основании он жаловал и раздавал им.

Затем он отдавал предпочтение тем людям, которые имели степень родства [с ним] по отцу, а потом давал эмирам тысяч правой и левой руки согласно тому, как было принято и установлено Он еще раньше |S 598| приказал, чтобы разного рода одежды в порядке разложили по сортам и по назначению, чтобы вытащили и [расставили] отдельно разного веса мешки с золотыми и серебряными деньгами и надписали, какое в них количество и чьи они, сообразно их [жалуемых лиц] способностям и заслугам. Он вызывал по одному и приказывал [каждому] принимать свою долю тут же в его присутствии. Таким порядком он распределял добро десять-одиннадцать дней.[745] Он роздал триста туманов[746] наличными деньгами, двадцать тысяч штук одежд, пятьдесят штук поясов, украшенных драгоценными камнями, триста штук золотых поясов и сто штук балышей червонного золота. После этого он всегда, постоянно и непрерывно распределял из казны наличные деньги и одежды и никогда ни одного даника и ни одной штуки одежды в качестве подарка не переводил[747] на области. Сколько эмиры и везиры ни просили, перевода не было. Он давал и дает только чистоганом, однако соблюдает достоинство дела и лица и соразмерность средств. Тем, которым должно дать много, он не дает мало, а тем, которым нужно дать мало, не дает много. В казне его никогда не переводились деньги и одежды. Так, если он давал слишком много, всевышний господь даровал приумножение его справедливостью и благораспорядительностью и никакого оскудения не наступало. Никогда не проходит дня, чтобы из его казны не были израсходованы десять-двадцать тысяч динаров наличных денег и сто, двести, триста штук припасенной одежды. Таковы и должны быть шедрость и тароватость.

Затем однажды в присутствии эмиров и вельмож государства он сказал: «Лучшее из дел, которое творит человек, то, когда он подражает господу, в особенности [это касается] государей. Великодушие и щедрость — свойства властелина. Но только такие великодушие и щедрость, которые давали и жертвовали бы столько, чтобы не наступало оскудения и истощения. Дело человеческое пред всевышним богом может быть не больше капли в море, однако по силе возможности подражание обязательно. Что касается государей и всех людей, то они должны тратить всегда столько добра, сколько они в состоянии. Кому какая выгода от того, что они несколько дней дают без удержу, а потом не в состоянии ни давать, ни пользоваться [плодами своих трудов]. А ежели они все отдадут немногим лицам, а прочих совсем обездолят, то такое дело не свойственно господину. Нужно, чтобы лучи государя, подобно солнцу, падали на всех. Казна его есть доля всех людей, в особенности имеющих на то право и нуждающихся, людей свершивших хорошие дела и прежде всего войска. Как можно ее отдать немногим лицам, а потом сидеть с пустыми руками и никому ничего не давать и не мочь дать. Какую приятность и удовольствие получают от такого человека? Что красивого тут для царского всемогущества? Щедрость и великодушие государей должны быть подобно воде в колодце и в роднике: сколько бы ее ни черпали, она прибывает снова и не истощается. Такое дело удается не иначе, как [разумным] управлением царства, благоустройством, справедливостью и твердым распоряжением, тем, что во всяком деле соблюдают предел равновесия, так чтобы непрерывно возмещалось столько, сколько отдают, иначе

Ежели у нас и у вас есть склонность к деньгам, к щедрости и тароватости, то мы должны быть справедливы и правдивы, ибо свойство справедливости заключается в том, что поскольку мы не знаем, откуда поступят деньги и как пополнится казна, то раздавали бы столько, чтобы казна не пустела. Было бы хорошо, ежели бы мы всегда были к тому в состоянии, а иначе к чему годен такой государь, который один день может, а другой день не может, по временам богат, а иногда нищ. Это не является качеством государей. Ежели же он таков, то ему постоянно придется проводить время в горе и унынии, а люди будут лишены его даров и не станут нуждаться в его царствовании. Мы должны соблюдать это правило и поступать так, чтобы давать столько, сколько нужно, а не так, чтобы нагромождать кучей, и не так, чтобы сразу обеднеть и разориться. Нужно, чтобы всегда было немного для почина, ибо свойство денег таково, что если есть для почина немного, то деньги быстро к ним прибавляются, вроде охотника, у которого, ежели бы не было одной какой-нибудь птицы для приманки в силках, чтобы к ней слетались другие птицы той же породы, то он ничего не мог бы поймать. А ежели у него есть для |S 595| почина одна птица, то посредством ее он в год словит несколько тысяч птиц».

Эмиры и столпы государства воздали хвалу и славу этим речам государя ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, и все возрадовались. С той поры и поныне постоянно согласно этому из казны государя ислама текут деньги и одежды, подобно тому, как течет из родника вода. Никогда ни в какие времена, никто из прежних государей как будто не давал чистоганом столько денег и одежд, сколько соизволил раздать и раздает он [Газан-хан]. Конечно, люди эту мысль уже считают за преувеличение и говорят: «Кто видел прежних государей и знает состояние их сокровищниц, чтобы иметь возможность сделать такое сравнение?». Однако подтверждением этой мысли являются сложенные в дафтар-ханэ и существующие с тех пор реестры прихода и расхода средств предшествовавших [государей]. Где может быть более справедливое свидетельство по этому делу, как не в реестрах, которые совершенно беспристрастны. Во время чтения [их] пусть доподлинно установится правда и неправда этих слов.

Да сохранит навеки нерушимой всевышний господь его справедливость, доброту, благодеяние и ласку, ради милости и щедрости своей. Аминь.

Рассказ седьмой. Об уничтожении идолопоклонства, разрушении их [идолопоклонников] храмов и разбитии всех идолов

Когда государь ислама Газан, ‛да укрепится навеки его владычество’, по промыслу и руководству божию на пути истинной веры вступил, как было упомянуто, в круг мусульманства, он приказал разбить всех идолов, разрушить все кумирни, капища и прочие храмы, существование которых не дозволено в странах ислама по божественному закону.[748] Большую часть бахшиев обратили в мусульманство. Поскольку всевышний бог не споспешествовал им, они не держались истинной веры, а [только] по необходимости внешне показывали себя мусульманами, на челе же у них были явны следы неверия и заблуждения. Через несколько времени государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, уразумел их лицемерие и сказал: «Каждый из вас, кто желает, пусть отправляется в Индию, Кашмир, Тибет и родные свои края. А те, кто останутся здесь, чтобы не лицемерили и чтобы поступали согласно тому, что у них в сердце и на душе, и не марали бы чистой веры ислама своим лицемерием. Ежели я, однако, узнаю, что они строят капища и кумирни, то я безжалостно их предам мечу».

Некоторые по-прежнему продолжали лицемерить, а некоторые занялись своими непохвальными замыслами. [Газан-хан] сказал: «Отец мой был идолопоклонником и таким умер. Для себя он построил кумирню и храм и пожертвовал ему разное имущество во времена той братии, а я ту кумирню разрушил. Ступайте туда, живите и пользуйтесь милостыней». По этому случаю хатуны и эмиры представили прошение: «Твой-де отец построил храм и на его стенах написал свои изображения. Ныне, когда он разрушен, снег и дождь падают на изображения твоего отца, а он был идолопоклонником. Ежели бы то место благоустроили, то это принесло бы ему славу и упокой его душе». [Государь] не одобрил и не послушался. После этого они предложили, чтобы [храм] переделали в виде дворца. Он опять-таки не одобрил и сказал: «Коль скоро я задумаю выстроить дворец и там нарисуют изображения, то он будет подобен храму и месту идолопоклонников, а это не годится. Ежели нужно построить дворец, то пусть строят в другом месте».

Такого рода рассказов и случаев множество, изложение их [слишком] длинно. Одним словом, он сказал бахшиям: «Мне известно, что знания у вас нет, однако из ревнивого отношения к своему достоинству государям надобно, чтобы все разряды людей состояли их подданными, по этой причине они всех охраняют и холят. Даже животных, которые не имеют разума и понятия, государи, мусульмане и все люди жалеют и оберегают ради пользы и надобности [в них]. С вами тоже так поступят, но надобно, чтобы даже на кончик волоса у вас не появлялось следа идолопоклонства, изуверства и криводушия, а не то я вас предам мечу». В настоящее время, небольшое число их, которое |S 600| осталось, не собирается обнаруживать, что у них есть возможность придерживаться какого-либо убеждения или вероисповедания, вроде мугов или еретиков,[749] которые издавна существуют в этих владениях, однако убеждения свои они держат втайне и скрывают.

Да сохранит всевышний господь государя ислама невредимым и вечным, ради милости, благоволения и великодушия своего.

Рассказ восьмой. О любви государя ислама к роду посланника [божия], ‛да будет над ним мир’

Государь ислама, ‛да укрепится навеки владычество его’, два раза видел во сне красу господина вселенной,[750] ‛да будут над ним наилучшие молитвы и самые совершенные благословения’, и пророк, ‛да будет над ним молитва и мир’, обнадежил его добрыми посулами. Между ними происходила долгая беседа. Вместе с пророком, ‛да будут над ним молитвы божии’, были эмир правоверных Али, Хасан и Хусейн, ‛да будет над ними мир’. Представив их, он промолвил: «Надобно вам быть братьями», и повелел, чтобы государь ислама с ними обнялся. Обе стороны побратались. С того времени для государя ислама исполнилось много желаний и достались победы. Из их числа самое замечательное было то, что он распространил по всему свету добрые дела и строгий порядок, устроение, справедливость и твердое управление, что он сподобился приобрести славу и что он собрал себе клад из благих пожеланий людей. Что может быть выше этого счастья и благодеяния божия? С той поры любовь его [Газан-хана] к семье пророка, ‛да будет над ним мир’, возросла. Он постоянно ради хаджджа оказывает помощь, паломничает на могилы семьи [пророка], дает и исполняет обеты, чтит и уважает сейидов и жалует им щедрую милостыню. Когда он строил в разных местах ханкахи, медресэ и мечети и прочие благотворительные учреждения[751] и делал определенные завещания на богоугодные дела, он принимал во внимание и содержание и месячное жалование каждого разряда людей и говорил: «Как это так, что у факихов, суфиев и прочих есть доля, а у сейидов нет. Обязательно должна быть доля и для потомков Али». И он приказал, чтобы в Тебризе и прочих больших областях, во всех владениях, таких крупных городах, как Исфаган, Шираз, Багдад и им подобных, построили убежища для сейидов, чтобы сейиды там селились. В их пользу он назначил такое количество денег,[752] какое признал за благо, как об этом, упоминая, гласят жертвенные грамоты,[753] чтобы и они тоже имели долю от его благодеяний. Он постоянно высказывает и заявляет: «Я-де никого не отвергаю и признаю сподвижников [пророка], однако поскольку посланника [божия], ‛да будет над ним молитва и мир’, я видел во сне и он между своими сынами и мною положил братство и любовь, то разумеется я больше люблю семью пророка, а не то, чтобы я, сохрани боже, отвергал сподвижников [пророка]». Он приказал, чтобы для гробницы Хусейна, ‛да будет над ним мир’, провели [оросительный] проток, как об этом будет изложено, и постоянно без изуверства славит род [посланника божия], ибо ‛славою господа и по милости его’, он мудр и совершенен.

Да пожалует всевышний бог обитателям мира такого справедливого и совершенного государя на бесконечные годы.

Рассказ девятый. О воинской доблести государя ислама, устроении войска, сражениях и выдержке его на войне

Государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, с поры детства находился на границе Хорасана, который является самым тягостным краем. С древних времен и доныне чужеземные войска постоянно вторгаются с этой стороны, и не проходит года, чтобы не нужно было один-два раза выступать в поход.[754] Вследствие этого [государь] повторно и неоднократно, давая врагам сражения, вел жестокие войны и переносил много беспокойства и невзгод. Он приобрел полное знание тонкостей этого дела, стал весьма искусным и настолько мужественным, |S 597| что и в больших событиях никак не пугается и не допускает колебания в благословенное сердце. Хотя он знает, что трудно и враг силен, он все-таки терпит и упорствует и не позволяет, чтобы в нем обнаружились следы опасения. Он говорит: «От страха никакой пользы не получается. Последствие его таково, что [человек] перестает распоряжаться и способствует неприятелю. Такие случаи лица, состоявшие на службе при его высочестве, наблюдали много раз, и изложение их длинно. Что же касается случаев, которые приключились в здешнем крае, то один из них — дело его с Байду. Сначала он, как молния, помчался из Хорасана, и ударил на них с небольшой ратью и стойко держался. Затем для пользы дела они постановили повидаться друг с другом наедине с несколькими нукерами. Во время свидания [государь] шутя ударил его весьма крепко кулаком по спине, так что тот почувствовал боль и понял, что он не придает ему никакого значения. На сердце его [Байду] запал страх. Затем [государь ислама] сделал приготовления и с небольшим войском в благоприятное время напал на него и захватил [в полон], так что владениям и войскам не было причинено никакого вреда и беспокойства. Эмиров, которые во времена его отца и дяди возбуждали усобицу, он переловил, хотя они и имели влиятельных заступников. По мужеству [своему] он принял правильное решение и, не обращая внимания ни на чье ходатайство, всех их уничтожил и привел в порядок владения.

Другой случай, когда восстал Сукей, а Арслан со стройной ратью повернул обратно и шел на него. [Государь ислама] непрерывно выслушивал известия и ясно понимал, что когда он [Арслан] придет, то оказать ему сопротивление будет нельзя, вследствие того, что на месте не было войска. Но он совсем не смущался и каждый день занимался по своему правилу и обычаю. Когда Арслан приблизился, он отправил как бы на охоту войска, которые были налицо, а сам не двинулся [с места] и даже никого об этом обстоятельстве не осведомил. Он по-прежнему смеялся и забавлялся разными играми и рассказами. Призывал врачей и звездочетов и говорил: «Я-де хочу принять слабительного, приготовьте снадобье и изберите день». С виду он совсем не обращал внимания на положение неприятеля, и его благословенное сердце по этой причине было не настолько расстроено, чтобы можно было описать. Вследствие такой выдержки и терпения никакого вреда не произошло, ибо молва не распространилась, и народ оставался спокойным. Но если бы хоть на кончик волоса в нем проявилось беспокойство, дела пришли бы в замешательство, в особенности потому, что еще было только начало его поприща, и страна и войска [не могли] сразу успокоиться: войска, повидавшие прежние смуты, стали жадны и падки на такие дела и грабежи. [Поэтому] он и вел перед ними [такую] игру. С поддержкою творца, ‛да будет он велик и превозвышен’, и благодаря терпению и выдержке государя ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, это событие было улажено, и никакой беды не произошло.

[Затем] еще на войне с Мисром и Сирией. Люди полагали, что по привычке государей [Газан-хан] будет стоять в каком-нибудь укромном, месте, так чтобы никто не знал. А он, вопреки этому, отважно выступил вперед, сам выстроил все войско, встал перед ним и как разъяренный лев раз за разом стал нападать [на неприятеля]. Если бы не хватали поводья его [лошади], он ни за что не переставал бы биться. Хотя приближенные препятствовали [ему], он все же несколько раз бросался в середину врагов, гарцовал, гнал их, часть убивал и возвращался обратно. Внезапно войска, которые находились поблизости, обратились в бегство, а те, что стояли по сторонам, частью не знали о битве частью еще не вступили в бой. С правой и левой руки государя ислама осталось пусто, но он сам своей особой с немногими людьми по-прежнему вместе с Султаном стоял против врага. Войны же, оттого что первый удар пришелся по среднему полку, отступили и, остановившись, ничего не предпринимали из опасения, что во время натиска на врага, никакой поддержки не будет. А они [враги] каждое мгновение нападали с силою, и государь ислама, словно яростный лев, выдерживал от полуденной до предзакатной молитвы, и один отражал их нападения и прекрасными распоряжениями и разнообразными хитростями оказывал |S 602| сопротивление такому громадному полчищу и бился. Какой другой удалец обладает такой силой и мощью. Наконец, когда войска левой руки, которые остановились поодаль и выжидали, готовые вернуться назад, увидели такое положение, они обратились на врага. С правой руки тоже часть двинулась вслед за ними. Враги, [которые] были уже обессилены выдержкой государя ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, в бою с ним, поневоле обратились в бегство и были разбиты. Рассказов, подобных этому, есть множество. Для примера мы ограничиваемся этим их количеством.

[Государь] постоянно обучает, наставляет и дает советы победоносному войску. Он говорит: «Каждый, кому наступил смертный час, где бы он ни был, дома ли, в пути, в сражении или на охоте, неминуемо умрет. Следовательно, зачем же бояться врага, который стоит против [нас]. Раз смерть есть необходимость и она неизбежна, то лучше, чтобы человек пролил свою кровь, ибо непролитая кровь сгниет в теле и кроме зловония ничего не даст. Подобно тому, как румяна украшение для женщин, так кровь украшение для мужчин. Славное имя таких людей останется в мире, и они сразу попадут в рай. У того, кто умирает дома, жена и дети удручаются его болезнью и уходом за ним и в их глазах и [глазах] прочих друзей он становится ничтожным и жалким. Ежели же он падет в бою, то он свободен от этого. Друзья по нем сокрушаются и за него молятся, а государь того времени оказывает уважение оставшимся после него, сочувствует им, покровительствует его потомкам, и дела их становятся лучше».

И [еще государь ислама] сказал: «Когда рать совершает поход, то ежели она идет в набег, ей надобно постараться, чтобы весть [о ней] не распространилась, и приспособив[755] лошадей, итти день и ночь, дабы прибыть внезапно и до того, как враги сойдутся вместе и соберутся, свершить свое дело и вернуться обратно. Ежели [в набег] ходят каждый год, то надобно стараться ходить в разное время, а то раз это будет в определенное время года, враг заранее займется устройством и принятием мер против. Нужно также постараться ходить каждый раз другой дорогой, чтобы враг не знал, однако нужно, чтобы имелись проводники[756] надежные и знающие дорогу. Ежели пойдет большая рать, то лучше заранее пустить молву, а с войной надобно медлить, ибо большая рать быстро итти не может, враг же несомненно осведомлен, занялся мероприятиями и приведением в порядок снаряжения и войска и ждет, чтобы выйти навстречу. Не следует полагаться на многочисленность и малочисленность войск, на то, что они быстро идут, ибо нельзя знать помощь божию. Когда двигаются медленно и распускают молву, то, быть может, враги испугаются этой молвы, или между ними случится смятение и разногласие, или с какой-нибудь стороны на них нападет другой враг, или случится какая-нибудь молва, или от бескормицы [лошадей] и отсутствия продовольствия они обессилят и истощатся. Во время такого похода надобно, чтобы войско, распустив молву, предусмотрело бы места, где есть вода, корм и охота, останавливалось бы в таких местах и не съедало бы продовольствия,[757] которое оно заготовило для труднопроходимых местностей. Все время [войско] рассылает лазутчиков, что бы быть осведомленным о положении врага. По осведомлении, что бы оно ни замыслило и ни сделало, [все] будет основательно, ибо делать дело без осведомленности, все равно, что разить кулаком впотьмах. После такой полной предосторожности надобно, чтобы выбор — драться или не драться — оставался за вами, а не за врагом, потому что ежели вы окажетесь без самообладания и будете спешить без задержки, то столкнетесь с врагом невзначай, место для остановки окажется плохим, а биться придется поневоле, у врага же место будет прекрасным. В общем главное дело — порядок войска и недопущение, чтобы какой-либо отряд без позволения отправлялся куда бы то ни было, потому что [это] уже испытано: враг таким образом выигрывает время и набирается смелости. Еще более важное условие [заключается] в том, чтобы решительно не допускать кого-либо отправляться по своему желанию в деревни и селения и что-нибудь забирать и уносить, потому что ежели [воинов] к этому приучить, то большое войско никак нельзя будет от этого удержать и порядка не выйдет. Таким образом, они и в бою не вовремя займутся захватом |S 599| добычи[758] и [их] нельзя будет удержать. Всякая беда, которая приключалась с войсками, чаще всего происходила вследствие захвата добычи. Когда бой закончится, пленные и добыча никуда не денутся. Надобно, чтобы ради ясака они не взирали на лица и не жалели убивать, ибо ежели они пожалеют двух-трех человек для ясака, то вместо них погибнут десять-двадцать тысяч человек, и из-за этого пропадет и царство.

Надобно, чтобы с самого выступления из дома они постоянно предавались добрым помыслам о всевышнем господе, себя соблюдали, не творили дурных дел, были любезны своему народу и царству и никого не насиловали, дабы люди желали им добра и молились [за них], пока [молитвы] не будут услышаны, ибо для войска нет лучше тылового полка,[759] чем молитва за него и благое пожелание. Надобно, чтобы [воины] не говорили чванливых речей, не впадали в гордыню и высокомерие и не считали врага ничтожным, а тоже опасались бы его. Себя они считали бы ничтожными, а бога всевышнего великим и боялись бы бога, дабы замыслы удались и дело сделалось. Да ведали бы они достоверно, что всякий, кто говорил высокопарные речи и [горделиво] помышлял, [на того] господь всевышний гневался, ибо величие подобает [только] богу, а он ставит себя [такими речами] вровень с богом. Бог покидает [его] и, оказывая помощь другим, наказывает его, это дело для могущества божия просто. Он наказывает так, что ум ни одного мудрого и совершенного витязя не может этого постигнуть».

В таком роде [Газан-хан] постоянно давал и дает советы обществу эмиров и воинов. Он произнес много речей тоньше этой, которые не остались в памяти, а если бы даже и приступить к изложению их, то они растянулись бы надолго. Поскольку целью является приведение [только] образцов, то этого количества довольно, а что сверх него, для всех известно и несомненно.

Да сохранит и укрепит навеки всевышний господь этого державного покровителя мира и защитника ра’иятов и войска.

Рассказ десятый. О наставлениях государя ислама казиям, шейхам, подвижникам, ученым и благочестивым людям

Всегда, когда упомянутые люди являлись на служение к его высочеству, он давал им различные наставления, но в собрании, когда на курултай к его высочеству явились старейшины и выдающиеся лица этих людей, он [Газан-хан] сказал: «Вы надели на себя одеяние домогательства, а это великое дело. Вы ведь обращаете это домогательство не к народу, а обращаете к богу. Возможно, что люди [в течение] нескольких дней, пока будут в неведении об истине, признают ваши домогательства бесспорными, однако господь всевышний знает ваши сокровенные помыслы, обмануть и утаить правду от него нельзя. Он разгневается и воздаст и покарает еще на этом свете, [а наказание] на том свете несомненно и предопределено. Всякий, у кого домогательство является сокрытием правды, того [бог] позорит на людях, одеяние и имя его уничтожаются, он стыдится людей, становится презренным и жалким в их глазах и постоянно бывает посмещищем для избранных и простого народа. Против тех же, кто такого одеяния на себя не надел, одной масти [с прочими], себя перед другими не отличает и не помышляет о власти, главенстве, подвижничестве и полной невинности, никто не возражает, и от них ждут такой жизни, которая бы соответствовала их одежде. То, что я сказал вам «Вы надели на себя одеяние домогательства» — имеет такой смысл. Поскольку вы люди иные и из-за одежды вам выпало высокое звание и за этим званием имеются несколько особых обстоятельств, которых нет у других, а вы согласились на это звание и обстоятельства и обязались и поручились блюсти права и говорите: «Мы-де такие-то и так-то будем поступать», — то поразмыслите теперь хорошенько. Ежели вы сумеете привести в исполнение взятое на себя обязательство и домогательство, которые сопряжены с этим одеянием, и сумеете сдержать слово, то это будет очень хорошо и похвально, и достоинство ваше перед творцом и людьми станет выше и лучше других. В противном же случае вам в итоге будет стыдно перед богом и народом, и вы по своей воле насильно навлечете на свою голову беду и невзгоду. Знайте также |S 604| достоверно, что всевышний бог для того мне дал царство и назначил меня во главе людей, чтобы я устраивал их дела и соблюдал между ними справедливость и правосудие. Он вменил мне в обязанность говорить правду, поступать по правде и наказывать преступников соответственно [их] вине. Повеление божие в предвечности постановило, чтобы с избранников спрашивалось больше, поэтому с животных не взыскивается. Государям точно так же надобно прежде всего взыскивать за вину с вельмож и тех, кто является предводителем людей и, сделав это [для себя] руководством, править царством. Вследствие этого я тоже раньше всего буду взыскивать с вас за ваши провинности, обращусь к вам и не буду взирать на лица. Не думайте, что я буду считаться с вашим одеянием, напротив, я буду считаться с вашими деяниями и проступками. Надобно, чтобы вы следовали словам и деяниям посланника [божия], ‛да будет мир над ним и родом его’, и каждый соблюдал бы то, что является для вас обязанностью. Наставляйте других на правильный путь, воздерживайтесь от скверны и пустословия и не дозволяйте [себе] толковать в духе Корана то, чего нет в сути шар’а. Соблюдайте искренность и [душевную] чистоту. Оказывайте благорасположение и замышляйте добрые намерения, чтобы весь мир и мы тоже пребывали хранимы их благословением. Надобно, чтобы вы не были нетерпимы друг к другу и к другой общине не проявляли нетерпимости, которой не повелевал бог и посланник [его], ибо быть нетерпимым сверх указанного ради своей славы и быть более добрым и сострадательным к людям, чем бог и [его] посланник, является чистейшим срамом и несостоятельностью. Ежели я сотворю что-либо наперекор шар’у и разуму, то вынесите мне порицание и поучите меня и знайте доподлинно, что слова ваши только тогда на меня подействуют, будут приняты и услышаны, когда смысл ваших [слов] будет согласен с домогательством, ибо тогда вы будете говорить искренне, начистоту, с душевной силою, и несомненно [слова] окажутся действительными, ибо следование за правдой после ваших слов для меня и для вас явится причиною добрых дел и восхваления, а людям от этого достанется благополучие. Ежели-же будет не так, то слова ваши на меня не окажут действия, во мне воспылает огонь гнева на вас и по этой причине мне, вам и всем людям нанесется вред. У меня еще есть множество речей и соображений по этому поводу, которые я хотел рассказать. Теперь же в общем смысле сказано вот столько. Ежели вы одобрите и согласитесь, то мне и вам будет польза, мои слова окажутся для вас полезными, и любовь ко мне окрепнет в ваших сердцах. А ежели слова мои вам придутся не по душе, в сердца ваши вселится вражда ко мне, и душа моя проведает о ваших сердцах, вы тоже будете мне ненавистны, и вера и мир потерпят от этого урон. Сегодня мы ограничимся этим, а в будущем, ежели сподобит бог, мы [еще] поведаем содержательные речи с тонким смыслом».

В таком смысле он советовал и наставлял тех старейшин и почитаемых судей, шейхов и ученых, которые явились на служение к его высочеству. Все изумились и поразились этому и приветствовали и вознесли хвалу чертогу прибежища царства. В иные времена в различных собраниях [Газан-хан] изрекал подобные же наставления и произносил с тонким смыслом речи, перечисление в отдельности которых растянулось бы надолго. Да распрострет всевышний господь навеки веков над всеми разрядами людей сень могущества и справедливости этого государя ислама, украшенного разнообразными совершенствами. Подлинно он [бог] ‛всеслышащий и подающий ответ’.

Рассказ одиннадцатый. О запрещении государя ислама ратным людям и прочим кощунствовать

Государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, услышал, что когда некоторые ратные люди и прочие ходили на войну и им выпадала победа, то они бахвалились, что мы-де сделали так и эдак, что вследствие такой-то находчивости удались большие дела, что такой-то проявил доблесть, а стараниями такого-то враг был разбит, и таким способом |S 601| приписывали дела своей способности, мужеству и доблести, кичились и чванились. Иногда, наоборот, они возвращались, не достигнув цели, и говорили: это-де была воля божия, хотя мы и старались и прилагали все усердие. Такие речи размножились в устах народа, и во всех мелких делах монголы и тазики говаривали на такой же лад, и неоднократно эти речи доходили до благороднейшего слуха [Газан-хана]. Он не одобрил этого, разгневался и сказал: «Эти речи чистое кощунство, и большая часть дел наших, войска и всего народа приходят в расстройство от злосчастия таких речей. Надобно всякое добро, которое выпадает на долю нашу, войска и прочих людей, считать милосердием и состраданием всевышнего господа, а всякое зло и отчаяние, которое случается, признавать последствием своих грехов и дурных качеств и никогда не говорить речей чванливых и спесивых».

Он приказал написать по этому поводу красноречивый указ и послать во все владения всем монголам и тазикам: «Всякий-де, кто впредь поверит указанным выше речам или будет их говорить, является грешником и на том свете ему место в аду. Надобно, чтобы [всякий] считал добро милостью божией, а зло последствием своих дурных деяний. Надобно, чтобы всякому человеку, который подойдет к дверям дома [прося подаяния] давали бы поесть мало или много из того, чем богаты и что имеется наготове; обходились бы с ним человеколюбиво и жили бы в мире со всеми людьми. По этому указу, который мы повелели, лица, приходящие в дома людей [за подаянием], пусть не требуют чего-либо приказом и не полагают, что давать им что-нибудь является для кого бы то ни было необходимым и обязательным. Это дело зависит только от человеколюбия». В таком роде [Газан-хан] издал указ и приказал, чтобы его провозгласили во всех владениях. Благотворность его ‛с помощью всевышнего господа’ преуспела во всех делах в пору [его] державы и коль захочет всевеликий господь изо дня в день будет расти ‛его милостью и добротой’.

Рассказ двенадцатый. О любви государя ислама к благоустройству и о поощрении к тому людей

Раньше монгольские государи и некоторые из отцов и дедов государя ислама, ‛да укрепятся на веки его владычество’, имели страстную склонность к благоустройству и приступали к нему. Однако они редко, как наблюдалось, доводили его до конца. Повсюду они закладывали основания [построек]. На это расходовались большие толики средств, из областей доставляли чрезвычайные налоги,[760] животных, материалы и наемных рабочих.[761] Людей постигали тяготы, и большая часть их погибала. Лица, которые находились при этом [деле], говорили: ‛Ночь чревата’. Пропадало много добра, множество построек не удавалось, а те, которые сооружали, не были прочными и в короткий срок разрушались. Государь ислама дела благоустройства так прибрал к рукам и завел такой порядок, что лучше нельзя. Он выбрал повсюду надежных, честных чиновников, на которых можно положиться, назначил их во главе строительства и перевел им деньги.[762] Он [Газан-хан] назначил достойных доверия чиновников, честных и опытных писцов и умеющих составлять чертежи зодчих. Очень расчетливо определили все материалы, [их] стоимость и стоимость работы при таком их количестве, чтобы если производящие расчет с рабочими лица[763] совершат преступление, недостача и убытки ложились бы на них. Доверенные люди и оценщики[764] постоянно считают уже использованные материалы и те, которые предназначены для работы и, основываясь на этом, требуют отчета от каждого подотчетного лица.[765] Все так твердо установлено, что если даже через сто лет захотели бы составить смету на них [стройки] и отпустить деньги, то пусть сопоставят расчеты битикчиев с материалами, которые израсходовали на работу, и немедленно истина отчетливо отделится от неправды, причем решительно [смета] не окажется ни ниже, ни выше. Никогда ни один доносчик не найдет возможности упрекнуть за работу тех чиновников и зодчих. При каждом деле назначены смотрители,[766] чтобы не допускать применять в работе плохие материалы или убавлять известь и алебастр или примешивать к ним землю. Соблюдение такого порядка и предосторожности лежит на их обязанности. Затем еще — [поставку] всех древесных и железных |S 606| материалов отдали в подряд[767] по установленным ценам, так что сорта их были определены и утверждены.

Во всех городах и областях [государь ислама] изволит производить благоустройство и проводить оросительные протоки и подземные водопроводы. Из них величайшим, от которого особенно значительная польза, является чрезвычайно большой проток, который провели в области Хиллы. Назвали его Верхний Газанов проток. Этот проток провели к священной гробнице повелителя верующих Хусейна, ‛да будет над ним мир’. Все поля Кербелинской степи были безводной пустыней и в [селении при] гробнице не было пресной воды для питья. [Газан-хан] направил [туда] прозрачную воду Ефрата, так что в настоящее время вся округа гробницы возделана и в ней разбили сады и огороды. Суда, которые ходят из Багдада и других городов на берегах Ефрата и Тигра, могут заходить [и туда]. Урожай той [округи] составляет около ста тысяч тогаров. Злаки и разного рода зелень произрастают там лучше, чем во всех уездах Багдада. Сейиды, которые проживают при гробнице, стали вследствие этого весьма процветать. Так как они были людьми бедными, и было их много и они чрезвычайно нуждались, то [государь ислама] пожаловал им милостыню хлебом, и она выдается им из года в год. В окрестностях гробницы Сейиди Абу-л-Вафы, ‛да будет над ним милосердие божие’, точно также находилась безводная степь и не было пресной воды для питья. В каком-то году государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, отправился в ту степь на охоту и не нашел там воды для лошадей, а онагры и лани от безводья и безтравья были тощи и слабы. [Газан-хан] приказал провести туда проток из Ефрата, чтобы и при гробнице появились вода и земледелие, и степные животные тоже оправились, а также, если отправиться в ту степь, то лошадям не приходилось бы тяжело от безводья и нашелся бы корм, ячмень да солома. В короткое время туда провели большой проток и назвали его Нижним Газановым протоком. Затем с западной стороны к рубежу этой степи провели еще другой проток и назвали его Газанов проток. Из воды и земли он несколько фадданов пожаловал в вакф той гробнице, а остальную часть всех местностей, которые устроили и сделали удобными, купил себе[768] и все сделал вакфом благотворительных учреждений[769] в Тебризе. В настоящее время при гробнице Сейиди Абу-л-Вафы развели сады и огороды. Появилась пресная вода и разного рода зелень, которой [там] никогда не имели. Так как эта гробница была расположена далеко от населенных мест и живущим при ней доставалось много тягот от враждебных бедуинов, то [Газан-хан] приказал обнести ее крепостной стеной наподобие города. В том месте построили баню и новые здания, [так что] в скором времени оно станет городом.

В большей части областей [Газан-хан] производил и производит благоустройство, проводит наземные и подземные оросительные протоки, так что если бы это начать подробно перечислять, то оно слишком растянулось бы. Тому, что он повелел возделать и устроить на основании указа о контрактах[770] при участии уполномоченных от Дивана земель халисэ[771], нет предела. В его счастливую пору, вследствие всеобъемлющей его справедливости, тысячи тысяч людей заняты благоустройством при их участии, а то, что они делают для себя, в сто раз больше. Всякий дом и сад, который до этого стоил сто динаров, теперь стоит тысячу динаров. Столько же людей, сколько теперь строят, раньше производили разрушения. Такого благоустройства, которое в настоящее время производят во владениях, после поры Хосроев[772] не производили ни при одном государе. Было бы удивительно, если бы во времена Хосроев благоустройством было занято такое же количество людей, ибо в ту пору владения хотя и были вполне благоустроены, но благоустраивали их в течение долгих лет, и поскольку в ту пору не было такой разрухи как теперь, то каким же благоустройством им было заниматься.

Город Тебриз, который в настоящее время является столицей, имел небольшую крепостную стену, да и она тоже развалилась, за городом же имеется много домов и построек. [Газан-хан] сказал: «Как это можно для города, где проживает столько тысяч человек и который является столицей, не построить стены?». Он повелел, чтобы разузнали где и как можно [ее] построить. Так как сады и огороды соприкасаются с городскими строениями, то по необходимости пришлось бы стену [возводить] среди возделанных земель. Предложили также, поскольку в Тебризе проживает несметное число по большей части богатых |S 603| чужеземцев и постоянных жителей, стену разделить на части, чтобы каждый разряд людей построил одну часть [ее] на свои деньги, в течение двух-трех лет.

Государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, исходя из своих высоких помыслов и полноты милосердия и сострадания заявил: «Разве можно, чтобы разрушалась большая часть устроенного людьми и они пострадали вследствие благого предприятия, которое мы начинаем. В то время, когда строили город Тебриз, разве могли предполагать, что его состояние дойдет до того, что столько тысяч домов построят за городской стеной. За короткий срок, как наблюдалось, все это население увеличилось и произвело благоустройство за чертой города. Ежели в такой мере будет происходить рост, то надо надеяться, что население этого города станет весьма многочисленным. Надобно загадывать далеко вперед и эту стену вести так, чтобы все сады жителей вместе с домами пришлись внутри ограды, чтобы не нужно было разрушать сады, ценность всего выросла бы, а мне была бы награда за доброе дело. Возможно также, что по промыслу божию с течением времени появится столько людей, что они застроят домами все огороженное место, [так что дома] будут соприкасаться друг с другом, а людям не будет тесно. Ибо испытано, что некоторые города, которым всевышний господь дарует счастье и которые благоустраиваются, становятся тесными для жителей вследствие обилия [их]. Здания строят в два-три яруса, улицы становятся тесными, с высокими стенами [по сторонам], воздух делается зловонным и посему появляется холера, возникают разнообразные болезни и [город] снова разрушается наподобие города Хорезма». На основании этих соображений [Газан-хан] приказал, чтобы стену повели за садами, а в отношении того, что говорили, чтобы жители города дали деньги, он повелел так: «Хотя польза от этой постройки обращается на них, однако ра’ияты и простой народ недальновидны и они не могут уразуметь последствия дел и суть положения. Дать деньги для них сейчас тяжело. Это доброе дело, [а потому] мы дадим свои собственные деньги и построим [стену], дабы мне была награда и обо мне гремела слава, а ра’ияты и народ зажили спокойно. Пусть никто к ним не пристает по поводу таких требований». Основываясь на этом он и издал указ. Уже два года как начали эту стройку, и в этом году, ‛если даст бог’, будет закончен верхний слой.[773]

[Газан-хан] заложил еще другой город больше огражденной площади старого Тебриза в местности Шанб, называемой также Шам, где он выстроил абваб-ал-бирр, так что он включает в себя [эти] богоугодные заведения и большую часть их садов, и дал ему название Газанийе. Он приказал, чтобы купцы, которые прибывают из Византии и Франкских стран, тюки раскрывали там, однако тамошний тамговщик и [тамговщик] города Тебриза был бы один и тот же, чтобы не возникало споров.

Еще он приказал, чтобы у каждых новых ворот Тебриза внутри города, рядом с воротами, были построены каравансараи, базары и бани и [помещения] для карханэ и загоны для [вьючных] животных, и [повелел], чтобы каждый род купцов, прибывающих с разных сторон, въезжал [в город] через те ворота, которые для этой стороны предназначены и останавливался бы в тех каравансараях, а тамговщик принимал бы их товары. [Затем], сходив в баню, шли бы они в город и[774] там располагались, пока тамговщик не осмотрит тюки и [их] оттуда не отправят.

Много разного благоустройства [Газан-хан] произвел и производит во владениях. Еще он повелел доставить семена разного рода плодовых деревьев, трав и злаков, которых в Тебризе не было и которых никогда никто не видел, и привить их молодые побеги и ветви. Занялись разведением их, и теперь все они появились в Тебризе и с каждым днем приносят плодов столько, что нельзя описать, и люди ими пользуются и молятся: ‛да укрепит господь всевышний могущественную державу’. Во все дальние страны, как индийские и китайские владения и прочие, он посылал гонцов, чтобы они доставили семена растений, которые растут только в этих странах. Да ниспошлет ему всевышний господь удовольствие от жизни и царства.

Рассказ тринадцатый. Об абваб-ал-бирр, которые государь ислама создал и построил в Тебризе, Хамадане и других областях, о вакфах, их устройстве и о добрых делах, совершенных им по обету

|S 608| У монгольских государей из рода Чингиз-хана до настоящего времени водится такой обряд и обычай, что могилы их находятся в неизвестном месте, вдали от населенных и возделанных земель, так что ни одна душа о них не знает. Окрестности их объявляют запретным местом и препоручают верным людям, чтобы они близко к ним никого не подпускали. Когда государь принял мусульманство и предписания веры довел до небывалой высоты, он сказал: «Хотя таков обычай моих предков, но ежели даже мусульманин не пожелал бы, чтобы могила его была известна, то от этого соблюдение законов веры не пострадает, однако пользы в этом нет. Поскольку мы стали мусульманином, надобно, чтобы и отличительный наш признак стал, как у мусульман, особенно потому, что обряды мусульманские гораздо лучше тех обычаев».

На первых порах он отправился поклониться священной гробнице в Тусе, ‛да будет мир над покоящимся [в ней]’, гробницам Султана Баязида, Абу-л-Хасана Харакани, шейха Абу-Са’ида [ибн] Абу-л-Хайра и других тамошних святых отцов, ‛да вдохнет бог жизнь в их могильный прах’. Он воочию ознакомился с устройством селений [при гробницах] и положением их обитателей. Затем, когда он стал мусульманином, он сподобился поклониться священной могиле повелителя верующих Али, ‛да будет над ним мир’, и прочим могилам и гробницам святых отцов в Багдаде, ‛да освятит господь их души’. Однажды он сказал: «Как можно считать мертвецом того, кто умер таким образом и у кого такое место кончины и погребения? Такая смерть лучше жизни иных людей. Хотя у нас и нет степени праведника, однако, уподобляясь им, мы построим абваб-ал-бирр, которые были бы местом нашей загробной жизни, и таким образом проистекло бы доброе дело и милостыня, чтобы в воздаяние за это снизошло милосердие всевышнего бога, постоянно накоплялась награда и [все] было бы весьма прекрасно. Теперь, когда всевышний господь дал нам силу, мы приступим [к стройке и будем строить] пока она, быть может, не завершится с божьей помощью». Поскольку это происходило в столице Тебризе, он выбрал [место] там и за городом, на западной стороне, в местности Шанб, построил их, самолично сделав чертеж. В настоящее время уже несколько лет, как занимаются их стройкой. Они гораздо больше гумбада сельджукского султана Синджара в Мерве, который есть самое большое здание на свете и который он видел. Начертание этого славного селения таково, как оно излагается.

|S 605| Расходы вакфов, упомянутых абваб-ал-бирр и прочих общеполезных и богоугодных учреждений, которые в них включены на основании условия жертвователя Газан-хана, ‛да примет [их] господь от него’, согласно тому, как они перечисляются в благословенной жертвенной грамоте,[775] в сжатом изложении

Поскольку державный помысел признал необходимым, чтобы от этих благих деяний и абваб-ал-бирр получили пользу побольше людей [всяких] разрядов, то он и предначертал, согласно изложенному. Из того, что во владениях ему принадлежало по закону и составляло его бесспорное имущество,[797] он произвел пожертвования в вакф таким образом, что ни у одного порицателя не может быть на них возражения. Все муфтии, заслуживающие доверия крупные ученые и мусульманские казии издали фетву об их правильности и вынесли [утвердительный] приговор. [Государь] приказал, чтобы изготовили семь списков с жертвенной грамоты и все их заверили, дабы один находился в руках мутаваллия, один хранили при священной ка’абе, один в Доме суда[798] стольного города Тебриза, один в Доме суда города мира Багдада, один ...,[799] один …,[800] и один ...[801] Через определенные отрезки времени казии Багдада и Тебриза возобновляли бы [свои] свидетельства о них, и каждый казий, который вступает в свою должность, садясь судить, прежде свидетельствовал бы их правильность в законном порядке. [Государь] повелел, чтобы в этих упомянутых выше абваб-ал-бирр поселились на жительство самые ученые и самые совершенные люди своего времени и постоянно находились бы там. В Хамаданской области, в округе Сефидкуха, в деревне Бузинджирд он выстроил замечательный ханках, пожертвовал там в вакф множество поместий,[802] и уходящий и приходящий обрели покой от этого доброго деяния, как все воочию видят.

Далее. В каждой области, куда он приезжал, и всегда, когда он ради какого-нибудь дела или обстоятельства скрывал в чертоге всевышнего бога надежду, тайну или мольбу, он давал обет, обязывался раздать милостыню и все выполнял. Когда он разбил мисрское войско и в Дамаске воссел на престол царства, он выполнил несколько обетов, которые он дал во время того похода, частью в этих владениях, частью в тех. Один из них [состоял в приношении] золотых лампад, тканей и ковров для усыпальницы Сейфаллаха Халида ибн ал-Валида, ‛да будет им доволен бог’, в окрестностях которой произошла битва Передача там на месте и состоялась. Еще он дал обет, что пожертвует в вакф несколько деревень в уездах Дамаска для Иерусалима и гробницы Авраама, друга божия, ‛да будут над ним молитвы божии’. Он также дал обет: поскольку-де уже несколько времени, как государи Мисра и Сирии, расходуют на нужды войска и дивана [средства], пожертвованные в вакф для Мекки и Медины[803] и на паломников, и считают такое дело дозволенным [на основании] разъяснительной фетвы, [тогда как] в действительности оно недопустимо, и поскольку всевышний бог пожаловал мне это царство, то пусть эти вакфы и пожертвования на добрые дела полностью расходуют по своему назначению и отнюдь не тратят на войско и диван. [Государь] сказал: «Эта страна теперь находится в моем владении. Когда мы повернем обратно, мы все войско оставим для охраны. |S 612| То доброе дело, которое мы задумали, надобно осуществить». И он издал жертвенную грамоту об этих абваб-ал-бирр. В этих владениях он дал обет раздавать двадцать туманов денег из доходов с [поместий] инджу в его владениях в виде вспомоществования, вакфа, милостыни и наград эмирам, простым людям и благородным, богатым и бедным, и войску, которые каждый год собираются на курултай. Когда он вернулся обратно, он этот обет исполнил. Каждому разряду людей в отдельности, согласно их достоинству, он пожаловал пояса с золотым набором и простые и разнообразные одежды, а двадцать туманов денег, которые он обещал в виде вспомоществования и милостыни, ныне в каждой области определены и установлены [и] из года в год распределяются. Кроме того, он постановил, чтобы из всех средств, которые поступают в казну, выделяли из десяти динаров один динар, из десяти штук одежд — одну одежду и десятую часть прочих припасов и сдавали бы их дворецкому,[804] который по этому делу назначен, чтобы хранить эти средства. Их постоянно раздают беднякам и нуждающимся, а ненуждающимся из них ничего не дают, а отпускают из основного казнохранилища. По этой причине во все благословенные мазары посылают занавесы, подсвечники и лампады. [Государь] постоянно втайне обращается к всевышнему богу с просьбами и наверное знает, что вследствие добрых деяний, милостынь и обетов, его нужды безоговорочно будут услышаны чертогом [божиим], исполнены, и награда за них не пропадет. Нет сомнения, что ни в одну пору никто не видел ни от одного властелина столько добрых дел, благих начинаний, наград, жалований и непрестанных милостыней. Да удостоит всевеликий и всеславный бог этого справедливого и щедрого государя своей помощью в многочисленных добрых делах и благословит и воздаст за них [еще] в его державные дни.

Рассказ четырнадцатый. Об устранении мошенничества и неосновательных исков и об устранении вероломства [со стороны] получивших ссуду без залога и должников

Государь ислама, ‛да продлится навеки его владычество’, из совершенного правосудия устранил всякого рода мошенничество и необоснованные иски и воспретил казням и хатибам, которые не являются знатоками в законоведении, писать кабалэ и васикэ и приказал всем казиям писать кабалэ по одному способу, так чтобы совокупность относящихся к мусульманскому закону тонкостей была бы соблюдена, чтобы врата споров между людьми оставались заперты. Поскольку изъяснение этих дел написано в постановлениях и руководствах, то приводятся формы этих указов, чтобы стало известно, и речь не повторялась. Постановления и руководства эти следующие:

Указ о пожаловании достоинства казия, который дают казиям.

Указ о том, чтобы не разбирать иски тридцатилетней давности.

Указ о доказательстве [права] собственности продавца до продажи.

Указ о подтверждении прежних постановлений и изданий в развитие их дополнительных правил.

Руководство [для составления] васикэ, с которым согласились все современные имамы.

Списки каждого из упомянутых постановлений таковы, как они ниже приводятся.

Список с [формы] указа о пожаловании достоинства казия

|S 609| Да ведают баскак, мелик и лица, которые правят от нашего имени в таком-то владении, что такому-то мы пожаловали должность казия того владения и подчиненных ему местностей, дабы каждый случай, дело и важное обстоятельство, которое в этом владении имеет отношение к шар’у, докладывали бы ему, и он разрешал бы их и выносил окончательный приговор и тщательно оберегал бы имущество сирот и лиц, находящихся в отсутствии. И чтобы ни один человек, кроме него, кто бы он ни был, не вмешивался в его дела, чтобы ни одна душа не освобождала узника, которого он приговорит по закону к тюремному заключению, а люди, которые приставлены к большим и малым делам, имеющим отношение к шар’у, не поступали бы наперекор ему. Поскольку постановление великого указа Чингиз-хана таково, чтобы казии, ученые и потомки Али не давали калана и копчура, то [и] мы повелели, чтобы на основании этого решения они были свободны от повинностей, и с них не взимали бы денежного налога[805] и копчура, не брали с них перевозочных средств[806] и кормового довольствия[807] и в их дома не ставили на постой проезжих и гонцов. Вспомоществование ему [казию] из года в год платили бы без изъяна, как вошло в наказы[808] и реестры. Мы повелели, чтобы воевода владения наказывал всякого, кто пред лицом казия будет вести грубые речи, отвечать [непочтительно] и умалять его достоинство. Ни одна душа чтобы не приглашала к себе другого казия. Казий же, когда вынесет окончательный приговор по относящемуся к шариату делу, на основании того, что он дал судебное решение и письменное свидетельство,[809] пусть ни от кого ничего не взимает. Если он будет писать новое судебное решение, то согласно постановлению указа, [который] мы издали отдельно, пусть старые судебные решения представит к «чаше правосудия»[810], окунет в нее и смоет. Иски, которые не предъявляли в течение тридцати лет и старые судебные решения, вынесенные более тридцати лет тому назад, не разбирал бы, согласно постановлению указа и правил, которые мы по этому поводу издали отдельно. Если к нему принесут такие старые кабалэ, то пусть он не дает [их] противникам и тяжущимся, а смоет в «чаше правосудия». А еще не разбирал бы он иски по принуждению. Тому человеку, который свершит принуждение, пусть сбреют бороду, посадят его на вола, водят по городу и подвергнут строгому телесному наказанию. После этого пусть не пишут челобитную, а если напишут, то пусть [ее] не разбирают.

Далее, если два тяжущихся, которые идут к казию, придут под чьим-либо покровительством или приведут в Дом суда насильников, чтобы они им оказывали помощь, то казий должен не разбирать дела и иска до тех пор, пока они не выйдут из Дома суда и, разумеется, пока присутствуют покровители, [казий не должен] в их присутствии вести судебный допрос.

Далее, [в отношении] тяжб между двумя монголами или между монголом и мусульманином и [в отношении] других случаев, разрешить которые трудно, мы повелели, чтобы ежемесячно два раза в соборной мечети собирались на судебное разбирательство воеводы, мелики, битикчии, казии, потомки Али и ученые, сообща выслушивали бы иски и, установив по ним вину, разрешали бы [их] на основании постановлений шариата, писали бы записки и, составив судебный протокол, свидетельствовали бы его своими подписями, чтобы впоследствии ни у одной души не нашлось возможности порицать [решение] и [никто] не мог бы [его] объявить недействительным.

Далее, [по поводу] имущества, о котором идут переговоры и тяжба или налицо вымогательство,[811] пусть матери, невестки,[812] жены, сыновья, дочери, зятья, эмиры, темники, тысячники, сотники и десятники, многие монголы, битикчии Большого дивана, казии, потомки Али, ученые, шейхи и раисы не вмешиваются и [этого имущества] не покупают. На основании постановления указа, который мы издали, этот казий такой-то пусть остерегается писать кабалэ на имя упомянутых лиц по какому-либо спорному имуществу и [спорной сделке], а если он увидит, что пишет другой, то пусть воспрепятствует.

Далее, махр,[813] взимаемый, согласно постановлениям указа, который мы до этого издали, [равен] девятнадцати с половиной динаров. Больше этого чтобы не брали.

Еще о владениях, которые подчиняются [такому-то городу] и подсудны ему. В такие местности, которые отдалены от города и стоят того, чтобы назначили [туда] казия, пусть назначают надежных казиев и, согласно вышесказанному, отбирают от [них] подписку.[814] Каждый месяц пусть [главный казий области] проверяет их работу, дабы согласно тому, как мы постановили, он соблюдал шариат и правду и не относился бы к этому беззаботно. Пусть он дает им разрешение писать кабалэ и выносить законные по шариату приговоры, а они каждый месяц посылали бы ему списки [с решений]. Казии, назначенные в волости и деревни[815] не должны разбирать иски и |L 694ab| судебные дела, выносить приговоры и свидетельствовать законность владения земельной недвижимостью. Кроме чтения хутбы и составления долговых обязательств и удостоверений, они ничего другого не писали бы. Если случится трудное судебное дело и большой иск, пусть едут в город и докладывают казию города, чтобы он вынес окончательное решение. Еще надобно, чтобы он [казий] назначил одного надежного и набожного человека, чтобы он записывал даты решений и вел бы журнал, да следил бы внимательно.[816] Если же кто-либо свершит подобное [преступление], то тому человеку пусть обреют бороду и водят по городу. А если регистратор кое о чем из этих дел дознается, но скроет и утаит, то он преступник и подлежит смертной казни. Написан такого-то числа. Аминь.

Список с [формы] указа о том, чтобы не разбирали иски тридцатилетней давности, с оговорками, которые [для сего] установлены

Да ведают казии владений, что все наши помыслы обращены и направлены к тому, чтобы среди людей уничтожить несправедливость, насилие, притеснение и неосновательные иски и вымогательство,[817] дабы мир и миряне проживали в душевном спокойствии, знаки правосудия дошли бы и объяли людей избранных и простой народ, дальних и ближних, предметы несогласия и спора исчезли бы из среды человеческого общества, права укрепились бы за теми, кому они положены, а ворота обмана, принуждения и коварства совершенно закрылись. По этой причине мы неоднократно посылали указы к обществу казиев и ученых богословов, которые вершат дела, относящиеся к шар’у, и исправляют должности, [связанные] с вероисповеданием, дабы они разрешали тяжбы и пресекали распри между всеми людьми таким образом, чтобы было сообразно с основами шариата, согласно законам правосудия и свободно от пятен обмана, лицемерия и [личной] склонности, и относились бы с особым вниманием к делам о ложных челобитных и поддельных обязательствах, вникали в суть дела, а если внешняя сторона тех документов имеет признаки давности времени, то ни на минуту не пренебрегали бы условиями и обычаями осмотрительности из доверия к предшествовавшим казиям и хакимам. Всякие обманщики и мошенники, руководствуясь судебными актами, которых они в течение тридцати лет не оспаривали, отдаются под покровительство сильных и опорачивают и причиняют изъян правам людей на [их] имущество, да доставляют неприятность народу, а казии, как должно, не могут этого поправить. До этого, во времена минувших государей, в многочисленных указах[818] и ярлыках уже помянули, чтобы иски тридцатилетней давности не разбирали, но до сей поры как было должно, в суть дела еще не вникли и всех мер не приняли. В настоящее время мы соизволили навести справки у мусульманских казиев по этому делу, и они по правде нам доложили. Поскольку мы пожелали утвердить это дело как со стороны истцов, так и со стороны казиев, дабы никто не мог настаивать на ложном и не мог руководствоваться старыми тридцатилетней давности документами о судебных актах,[819] мы повелели, чтобы судебные акты, соответствующие шар’у и истине, брали у мусульманских казиев. Дабы никто не взирал на лица, а люди могущественные не могли бы их [мошенников] понуждать, чтобы они неправильным путем и незаконно подавали прошения и не могли бы причинять беспокойства казиям и имамам, мы повелели покойному гератскому казию, сейиду Фахр-ад-дину, чтобы он составил черновик формы подписки.[820] Она [форма] написана на обороте [настоящего] указа, чтобы с них [казиев] брали подписку по этой самой форме, не добавляя лишнего и не сокращая, и представляли в казну, а настоящий указ и форма подписки, которая написана на обороте его, пусть будет при казиях, чтобы для знатных людей и простого народа было доказательство …,[821] чтобы боялись, а люди могущественные по этой причине не могли их понудить и они бросили бы неосновательные иски и вымогательство. Вокруг всего того, что вне настоящего постановления и подписки, [написанной] на обороте, пусть казии не вращаются, а если они |S 611| поступят наперекор, то да будут они отставлены от должности казия и виновными до тех пор, пока не познают правду. Никаких извинений от них мы не примем. А если могущественный человек будет их понуждать, настаивать и не внимать тому, что написано на обороте документа, то чтобы они приговора не выносили, а записывали имена таких лиц и присылали в наше присутствие, дабы мы, обвинив тех лиц, так распорядились,[822] чтобы они послужили примером живущим на свете.

Написан 3 числа месяца раджаб-ал-асамма лета 699 [25 III 1300] в месте Кушаф.[823]

Список с [формы] подписки, которая была написана на обороте упомянутого выше указа

Поскольку высокий помысел и прекрасное мнение государя мира и мирян, царя царей ислама и мусульман, отмеченного милостью милосердного, Газан-хана, ‛да не прекратится его держава, существуя навеки, ширясь и не достигая предела’, от начала появления державы ограничены и обращены, а бразды его благоволения и благосклонности придержаны и направлены к тому, чтобы в пору [его] державы и во время его царства и могущества мир и миряне проживали со спокойной душой, и знаки совершенства его правосудия и замыслов и изобилие его благосклонности и милосердия объяли людей именитых и простой народ, дальних и ближних, турок и тазиков, и чтобы предметы несогласия и спора во всех взаимных сношениях застыли и исчезли, права укрепились за теми, кому они положены, а ворота обмана, коварства и хитрости закрылись бы совершенно, то по этой причине в содержании державных указов и в благословенных ал-тамгах, ‛да не прекратится сила их действия на Востоке земли и на Западе ее’, к обществу казиев и ученых богословов, которые вершат дела, относящиеся к шар’у и исправляют должности, [связанные] с вероисповеданием, была обращена речь, чтобы они разрешали тяжбы и пресекали распри между всеми людьми таким образом, чтобы было сообразно с основами шариата и согласно законам правосудия и справедливости и могло бы быть свято хранимо и свободно от пятен обмана, искажения истины, хитросплетений [по личной] склонности и лицемерия. Между прочим, также чтобы они относились с особым вниманием к неосновательным челобитным[824] и поддельным судебным актам и протоколам,[825] разоблачали бы их и по мере сил и возможности проникали бы в суть дела. А если по внешнему виду те судебные акты имеют признаки давности времени, то из доброго мнения о предшествовавших казиях и хакимах ни на минуту не пренебрегали бы условиями и обычаями осмотрительности, проверки и расследования и [таким документам] не доверяли. Ибо часто случается, что человек имеет какое-нибудь имущество,[826] которое он [сам] создал и произвел, или [которое] ему досталось от другого, и на его собственность и права написаны правовые грамоты и судебные акты [на основании] шар’а и подтверждены и засвидетельствованы по постановлению судящих по шар’у казиев и хакимов. Через продолжительное время то имущество по какому-нибудь законному для отчуждения поводу от него передается постороннему человеку, а от того постороннего другому и, так далее, а те судебные акты остаются в доме первого владельца и переходят в руки нескольких наследников. После долгого времени и завершенного срока один из ищущих удобного случая наследников извлекает те судебные акты и ссылается на них, что-де в такую-то пору [это имущество] было собственностью моего деда, а ныне оно по закону наследования причитается мне. Некоторые люди, стремясь показать себя любезнее других, свидетельствуют правильность его прав по наследству, и между ними затягиваются споры и переговоры, а в некоторых областях некоторые из казиев, не твердые в благочестии и богобоязненности, в науке фикха и в фетве и не имеющие полноты должного веса, не вникая в суть дела, не различая правды от неправды, возможно, вынесут такой приговор, который повлечет за собою отнятие прав у людей, имеющих их. На основании этих предпосылок до этого бывшие цари и предшествующие халифы, ‛да оросит господь их прах и да сделает рай их обителью’, постановили, остерегаясь возможности подобных [явлений], чтобы после тридцати лет, называемых в обычном праве[827] «веком», иски в имениях и вещах не разбирались и им не придавали значения, а по ложным |S 616| и поддельным челобитным и судебным актам приговоры не выносили до принятия мер предосторожности и проверки. После них эти постановления были подтверждены указом великого ильхана Аргун-хана. Когда по этому поводу обратились к мнениям имамов и высшим по знаниям ученых богословов, то выяснилось то, что малое и великое общество позднейших имамов и ученых богословов оказались согласны и сходились на том, что если два человека находятся в одной местности и один из них является владельцем определенного имения и в той местности есть справедливый хаким и казий, выносящий непреложные приговоры, и с внешней стороны не существует никаких других препятствий и помех для иска и заявления [своих] прав, и пройдет тридцать полных лет, а один из них не предъявит иска к другому, который является неограниченным распорядителем и владельцем, то после этого [срока] он не может предъявлять иска, а казий пусть такой иск не разбирает и не одобряет и [на него] внимания не обращает.

И вот я, такой-то, казий и судящий по шар’у в такой-то местности, дал настоящую подписку и согласился, что от сего числа впредь буду исполнять все, что написано в этой грамоте и в разборе тяжб, вынесении приговоров и пресечении вражды не буду преступать и отклоняться от того, что сообразно с мухаммеданским законом и по мере сил и возможности буду до крайних пределов стараться вписывать в реестры и улаживать тяжбы и проверять и расследовать судебные документы и законные правовые грамоты, а всякий иск, который предъявляют через тридцать лет, я, в силу упомянутых выше предписаний, разбирать не буду и не буду оказывать [ему] внимания и придавать ему законной силы, а если я поступлю наперекор одному из этих пунктов, то буду достоин наказания и исправления и заслужу побои и отставку от должности. Во всем этом я взял в свидетели общество людей надежных и верных. Сие [написано] такого-то числа.

Список с [формы] указа об установлении права собственности[828] продавца до продажи

Да ведают баскаки, мелики, казии, наибы, имамы, именитые и почтенные люди, старосты и община ра’иятов в областях, что согласно тексту ‛Подлинно, о Давид, мы сделали тебя наместником на земле, так твори же суд между людьми по справедливости’ и [согласно] изречению избранника, ‛да будут над ним благословения милосердного’ [бога], что ‛правосудие в течение часа лучше, чем моление богу в течение сорока лет’, все наши царские высокие помыслы, намерения и взоры обращены к благоденствию всего народа и мы желаем того, чтобы справедливость и правосудие наши распространились по свету, и ни один сильный человек не мог бы обижать и беспокоить слабого, чтобы коварством и всякого рода обманными действиями и толкованиями ни у одного человека, имеющего [на что-либо право] это право не теряло силы, и разного рода споры между людьми были бы устранены. Когда мы размышляли над устроением, упорядочением и основными правилами разных дел, то из совокупности главной части дел и разного рода споров и распрей между мирянами, одним [делом оказался] неосновательный иск по причине старых кабалэ, документов[829] и повторных грамот на бесспорное право владения,[830] которые остаются в руках разных лиц. Происходит это так. Какой-нибудь человек имеет имение[831] и ради своей надобности кабалэ на него выправляет в двух списках, или если он имеет много имений, то изготовив грамоты на бесспорное владение, опять таки выправляет [их] в двух списках. Возможно, что потом между наследниками этого человека происходит раздел,[832] и те имения путем купли-продажи и передачи [прав на владение] переходят к разным людям. Затем проходит [долгое] время, а все те кабалэ, документы и грамоты на бесспорное владение или часть из них остаются в руках продавца или его наследников. Через некоторый срок продавец вероломным путем предъявляет иск. Без сомнения он долгое время обдумывает, каким образом ему вчинить иск и каким образом ему подстрекнуть свидетелей, чтобы [иск] был подтвержден. В этом отношении он становится искусен и настойчив, пускает в ход тысячи уловок и хитростей, а также, быть может, опутывает свидетелей и отводит им глаза, или же сам делает свидетелями шайку вероломных и нечестивых людей. Если даже [сам] продавец такого иска не вчинит, то его наследники найдут в его доме те |S 613| документы и либо признают верным, что [имение] передано, либо не признают и вчинят иск, сообразно тому, как было упомянуто. Без сомнения, когда представят казию подлежащие суду заверенные кабалэ с живыми свидетелями и докажут их, то казий будет судить, [считая] их правильными, ибо почем он знает, что [имение] законным образом перешло к другому, и известно, что казий не может возразить при двух свидетелях, когда несколько предшествовавших, почтенных и известных казиев заверили те документы. Неопороченные свидетели вышеуказанного лица, живые, присутствующие и незнающие того, что впоследствии произошла купля-продажа и имение перешло к другому, а размноженные или неразмноженные документы остались у продавца, и он не вручил их покупателю, по необходимости дают показания, казий же заносит их в протокол и выносит приговор, [считая] их правильными. Истец же идет и с помощью могущественных людей овладевает [имением] согласно кабалэ, которая снова была предметом суда и заверена [казием], или же продает [имение] могущественным людям, а покупатель по этой причине терпит убыток, и спор и распря между ними затягиваются. И вот, поскольку документы и собственность подтверждаются неопороченными свидетелями и владение на правах собственности[833] в шар’е имеет полную силу, а документов вроде размноженных и недействительных на руках у разных людей имеется множество, то полагаться на них становится сомнительным и неопределенным. Так как некоторые дурные люди склонны к обманам и занимаются ими, то наилучший способ заключается в том, чтобы во время купли-продажи имений продавец и покупатель являлись к казию и представляли неопороченных свидетелей с имеющимися документами, и продавец доказывал бы свое право на собственность посредством неопороченных, оправдывающих [его] свидетелей, дающих показания, что то-де имение принадлежит продавцу, находится в его владении и ни от кого мы не слышали и не знаем законных к нему претензий. Документы те пусть вымоют в воде. Если же он не имеет документов, а свидетели свидетельствуют согласно упомянутому выше и обстоятельно рассказывают, что его достояние издавна или с недавних пор находилось в его владении и продавец подтверждает, что документов на него не имеет, — а если таковые появятся, то будут недействительными, — тогда пусть он его [т.е. право] на собственность изложит письменно, а свидетели напишут показания, казий же пусть их заверит и вынесет приговор, [считая] их правильными. Затем пусть напишут под этим доказательством собственности акт купли-продажи.[834] Если же [продавец] признается в отношении кого-либо в законной передаче [имения], то пусть поступают таким же образом. Если на это имение в руках продавца, или его детей и родственников, или других лиц, кто бы они ни были, окажутся какие-либо документы или грамоты на бесспорное владение или акты о разделе,[835] то ни один казий из казиев ислама пусть не придает им законной силы и, как только увидит, пусть отнимет их принуждением и грубой силой и вымоет, а если у него окажутся сильные люди или некоторые будут [ему] покровительствовать и не слушать слов казиев, то пусть они скажут воеводе того города, чтобы он отнял [документы] грубой силой и понуждением и вымыл бы их в Доме суда. Если же они совершат преступление, то будут виноваты. Надобно, чтобы лица, которые пишут судебные акты и кабалэ купли-продажи были писцами Дома суда, а другие не писали бы. Непременно нужно, чтобы казий, когда садится судить в Доме суда, ставил на курси чашу, полную воды, которую мы назвали «чашей правосудия». Пусть [казии] требуют документы к каждой купле-продаже и претензии, которые совершаются, и смывают их в воде. Если продавец из своего бесспорного имения часть продаст, а часть останется его собственностью, то количество, которое он продаст, пусть в присутствии казиев и надежных свидетелей запишут на обороте документа, что из этого-де имения, которое упоминается в документе, это количество в руках продавца. В документе же покупателя пусть напишет, что у продавца имения было столько-то и что он из этого количества столько-то продал этому лицу и столько-то еще является его собственностью. Таким образом, в руках продавца остается несмытый документ. Если [теперь] кто-либо в отношении купли-продажи или залога будет давать свидетельские показания и писать, и это свидетельство будет [даваться] тогда, когда другой предъявляет иск к покупателю или принявшему, то [дела] пусть больше не разбирают, а сбреют ему бороду, посадят на осла и водят по городу. Если же кто-либо продаст другому имение, которое прежде заложил, или отказал |S 618| кому-нибудь другому, или продал, и это дело имеет вид ложной продажи[836] или признания чужого права над своим,[837] то [его] пусть не разбирают, а сбреют истцу бороду, посадят на осла и водят по городу. Если же кто-нибудь продаст или заложит другому имение, и [потом] то же лицо вторично продаст или заложит [имение] другому, и это станет известно и будет установлено, то таких людей пусть предают казни.

Еще мы повелели. Казии за заверение документов и разрешение тяжб по установленному обычаю пусть не ожидают и не взимают ни одного данека, а довольствуются той пошлиной,[838] которую мы повелели [установить]. Писцы, составляющие судебные акты, за каждый документ в сумме ста динаров пусть взимают один дирхем, а за те, которые свыше ста динаров, пусть взимают один динар и лишнего не берут вовсе. Мудаббир, который приглашает свидетелей, за каждый полностью засвидетельствованный документ пусть взимает полдинара, находящегося в обращении, и сколько бы тот же самый иск не был повторен, пусть довольствуется той же самой суммой. Каждого поверенного, который возьмет что-либо с обеих сторон, пусть подвергнут телесному наказанию, сбреют ему бороду и отставят от должности поверенного.

Далее, по поводу исков тридцатилетней давности мы написали отдельный фирман и определили для них правила, — пусть поступают соответственно им. Каждый казий, который поступит против этого указа и наших постановлений, которые мы написали, будет подвергнут преследованию и отрешен от должности казия. Мы повелели, чтобы во всех владениях баскаки и мелики каждого города созвали тамошних казиев и отобрали с них и прислали [сюда] подписку по этому случаю, согласно той форме, которую мы, выработав, разослали. Теперь надобно, чтобы такие-то созвали тамошних казиев и согласно форме, которая послана, взяли с них подписку и прислали в сопровождении этого гонца. Написан в таком-то месяце такого-то года. Аминь.

Список с [формы] указа о подтверждении предшествующих постановлений и введении дополнительных правил

Да ведают казии [наших] владений, что поскольку мы знаем, что устойчивость положения мира и мирян зависит от порядка дел шар’а, то мы раньше по поводу исправления изъянов, которые случаются при разрешении судебных дел, разослали указ во все стороны и направления владений, от реки Амуйе до границ Мисра, и приказали казиям не спешить и быть очень осмотрительными при проверке и подробном рассмотрении судебных актов, обратили их внимание на соблюдение нужных мероприятий и правил, которые необходимы при исследовании состояния челобитных, судебных документов, правовых грамот и актов, предостерегли их от производства дел, в которых имеется примесь обмана, подделки, ложной продажи, передоверивания[839] и прочих видов ухищрений, вразумили им необходимость не придавать значения давности судебных документов или приговорам предшествующих казиев, ибо возможно, что они не свободны от послаблений или поблажек, обязали их блюсти предписания и тонкости, которые могут быть необходимы для беспорочности веры, спасения загробной жизни и сохранения доброго имени, чтобы во всех владениях ежемесячно один раз читали их в присутствии свидетелей, дабы они при помощи повторения укрепились и стали привычными в умах [людей] и предъявляющие необоснованные иски в душе своей побаивались и вступали бы на правильный путь, а у людей сильных тоже не оставалось бы большого желания обязывать казия выносить приговор, лежащий вне пути справедливости, в особенности тогда, когда мы подтвердили постановление и повелели, чтобы от всех казиев отобрали подписку, что впредь они, не взирая на лица, не будут блюсти ничьей стороны, кроме божеской стороны, и из крайних сил будут стараться в улаживании тяжб и проверке судебных документов и правовых грамот, дабы избавиться от соблазна, обмана и плутовства, [что] они никогда не будут разбирать дела и выносить приговор, если будут предъявлять иски, которые не были предъявлены в течение |S 615| тридцати лет, несмотря на то, что истец мог это сделать, и препятствий не было, ибо зло от таких исков явно и разбирать их предосудительно.

Сельджукские султаны еще раньше напали на эти дела и с помощью рвения современных им имамов запретили слушание их. Затем имамы, казии и мусульманские ученые богословы самостоятельно написали письма и подтвердили это постановление, и списки с него распространены повсюду. По этому поводу выходили также указы наших предков, а настоящий указ издается в двух целях. Во-первых, для подтверждения тех постановлений, дабы всем была доказана сила внимания, ума и забот наших и незыблемости дел веры, дабы в людях исчезла мерзость пренебрежительного отношения и лени в делах шар’а и вместо этого получили силу добродетель, непреклонность и постоянство, и они доподлинно знали бы, что со всяким, кто от них отступит, будет поступлено так же, как с казием Ардебиля, которого, поскольку он не воздерживался от производства обманных в мошеннических дел, казнили смертью ужаснейшим образом и в позорнейшем виде.

Далее, поскольку наш ум постоянно увлечен укреплением и приведением в порядок дел мирян и обращен к приобретению и пополнению средств для сего, мы пожелали к предыдущим постановлениям присовокупить еще несколько необходимых соображений, получившихся от врожденного свойства здравого разума и следования законам шар’а, и вразумить казиям [наших] владений необходимость им подчиняться, дабы они следовали им и их не преступали. Во-первых, подтверждение осторожности при разборе свидетельских показаний, в которых содержится суть большей части судебных дел, ибо стало известно, что казии допускают небрежность в этом отношении и не стараются [показания] проверить, выносят на [основании] их приговоры, без того чтобы внутри них [казиев] вселились спокойствие и уверенность или победило мнение о точности и правоте [показаний]. Они придерживаются того [положения], что казий бессилен возразить двум свидетелям и не боятся беды от этой беспечности. Случается, что судебное дело само по себе важное, а они, не зная истинного положения вещей и не принимая мер предосторожности, выносят по нему решение, и некое число людей, ищущих помощи, имущих, таким образам истребляется, и самый смысл [дела] для них пропадает, хотя они [казии] законное доказательство и поставили в зависимость от двух свидетелей, [и следовательно] связали [его] с законом правосудия. Правосудие же — дело великое, которое проявляется только в единичных людях и то редко, а большей частью людьми владеют страсти. Судья должен постоянно думать, что, быть может, свидетельство Зейда или Амра не лишено страстного желания и мечтаний одной стороны [тяжущихся], или попечения другой стороны. Не следует прельщаться только тем, что свидетель проявляет качества и свойства благородного человека и украшает свою внешность или [свой] слог речи, а нужно для уловления истинного положения и для извлечения наружу скрытого [смысла] дела остроумно поразмыслить, ясно рассудить и направить все свое внимание к тому, чтобы подробности обстоятельств прояснились, а сомнения и затруднения исчезли.

Мудрость господня, ‛да возвеличится имя его’, при наделении [человеческих] тварей познавательными способностями сделала неизбежным, чтобы они утаивали внутри себя ложь, [однако] признаки ее обнаруживаются из смысла слов говорящего, как [об этом] изрек повелитель верующих, ‛да будет над ним мир’: «Все, что у людей имеется на сердце, становится явным через проговаривание». Следовательно, каждый, кто с верным умом приступит к исследованию внутреннего мира человека, может его постигнуть по его речам. На основании этих предпосылок мы повелели, чтобы при выслушивании всякого свидетельства, на счет согласия с которым в уме найдутся опасения, принимали бы меры предосторожности и каждого из свидетелей допрашивали бы отдельно, дабы выявилась разница в их словах, ибо разница в словах есть то, за что ухватываются в расследовании обстоятельств. Да каждого [свидетеля] чтобы допрашивали в нескольких заседаниях и раскрывали дела из добавлений [свидетелем новых] слов, да основывались бы на важных соображениях, помогающих при допросе, как-то: противоречия во времени, месте, количестве и качестве обстоятельств судебного дела и на остроумных вопросах, которые вставляются при расследовании таких дел, чтобы от этих стараний получилось одно из двух искомых — либо достоверность, на [основании] которой можно вынести приговор, ибо на нее следует положиться, либо сомнительность, которая становится поводом для колебаний и средством спасения от возможности попасть в пучину неправильного решения. Поскольку большая часть изъянов, которая случается |S 620| в судебных делах, происходит от оправдания [истца] со стороны оправдывающих свидетелей, которые сами по себе не являются оправдывающими, то в этой части нужно проявлять много осторожности и считать обязательным для руководства обращаться к разделу, который написан особо по поводу оправдания [истца] свидетелями.

Далее, пусть не спеша и обдуманно действуют в отношении судебных документов, к которым прикладывают печать, потому что в этой части случается много ошибок. Большая часть [людей], имеющих судебные дела, которые приводятся в исполнение в местах и краях их [жительства], доказывают дела эти у казиев других областей, и по той причине, что предметы и обстоятельства таких судебных дел узнаются в чужом краю, правильность или порочность их остается скрытой для тех казиев, они без расследования прилагают печать и отсылают к другим казиям, чтобы они разрешили вопрос. [Те] выносят приговор, [считая содержание] тех документов доказанным, и ложь получает обращение в облике правды. Способ избавиться от этой беды заключается в том, чтобы казии до тех пор, пока не будут оповещены об истинной сути обстоятельств судебного дела и необходимости предъявления [документов] в чужом краю и [пока] не разузнают всего, документы эти не удостоверяли и печати [на них] не проставляли, а тот, кто разрешает дело, пока не узнает причину необходимости их удостоверения у того казия, который приложил [к ним] печать, и [пока] не представит себе в отношении его правды, разрешать дела и выносить приговор не торопился бы.

Далее, [пусть соблюдают] осторожность в делах, связанных с написанием документов, правовых грамот, разного рода записок и судебных решений и удостоверений, ибо большая часть дел, которые пишут, не лишена изъянов, а также случается, что заражение этой пагубой кончается удостоверением лжи и признанием правды ложью. Этот вред происходит от невежества пишущих, от требуемых условий и правил писания или от личного усмотрения и блюдения выгод одной из сторон. Поскольку в этом отношении тоже было необходимо полное исправление, мы повелели некоторым казиям, имамам и ученым, известным глубокомыслием, сообща обратить на то внимание, чтобы для Домов суда были полно написаны несколько разрядов книг. Для каждого разряда написали бы полный черновик, содержащий в себе все правила и подробности, безупречные и неоспоримые, и украшенный соответствующей проповедью, в которой содержалось бы много полезных замечаний. [Затем] собрали бы в один том, и почтенные и знатные ученые поставили бы на нем свои подписи и засвидетельствовали правильность содержания. Когда требуемое было выполнено, то с того тома изготовили списки и разослали во все стороны владений, чтобы каждый разряд, когда случится надобность его написать, после приговора судьи и указания его написать, писали бы по форме того черновика, который к тому предназначен. Казии же [всех] владений должны сначала его [т.е. написанное] осторожно рассмотреть, и когда найдут его соответствующим цели и стоящим на пути пречистого шар’а, то тоже поставить на нем свою подпись и обязать шурутиев, чтобы они впредь не отступали от [формы] и писали буква в букву, и поскольку в прошлом этого дела было подтверждено, чтобы писали только тогда, когда к написанию отдан приказ судьи, то нарочно не чинили бы затруднений, а считали бы для себя обязательной в тех делах одну только милость.

Далее, стало известно, что послабление, попустительство и бесчестие казиев дошло до того, что по одному и тому же судебному делу они вручают двум тяжущимся две противоречащие друг другу грамоты, обе [ими] заверенные, и не задумываются о мерзком образе таких действий и [от него] не воздерживаются. Мы повелели, чтобы впредь они ни под каким видом этим не занимались и позаботились загладить то, что случилось. В каждом присутственном месте судьи, где появятся две подобных грамоты, [судья] пусть с осмотрительностью постарается разобрать обстоятельства дела, и если он будет нуждаться в помощи имамов, то пусть устроит собрание и выяснит их [т.е. обстоятельства] по точному закону. Ту грамоту, право которой станет ясным, пусть он приведет в исполнение и придаст ей [законную] силу, а другую грамоту пусть смоет в «чаше правосудия». Если при данных обстоятельствах судебное дело не будет разрешено, то пусть он обе грамоты отдаст на хранение хранителю судебных дел и ни за что не отдает тяжущимся, а задерживает до тех пор, пока судебное дело не разрешится, ибо от оставления таких зацепок в руках противников не происходит ничего, кроме зла, соблазна и расстройства. В том нет никакого сомнения, что всякий тяжущийся или [его] наследники, которые когда-нибудь найдут возможность к введению в заблуждение |S 617| и опутыванию, извлекут эти грамоты наружу и предъявят по ним иск, и, быть может, у казия того времени не окажется доказательств и свидетельских показаний по этому делу, и он вынесет неправильный приговор. Если же [казий] будет хранить оба документа [у себя], и тяжущиеся убедятся, что им [документов] обратно не отдадут, то они по необходимости явятся и будут судиться. Как было постановлено, [дело] завершится на основании следствия, и правда будет восстановлена в подобающем виде.

Далее, подобно тому, как султан Мелик-шах на основании общего согласия, старания и одобрения современных [ему] имамов издал и ради пользы мирян занес в реестр постановление, что [если] кто-либо тайно отдаст [свое имение] в вакф или тайно напишет отказную грамоту[840] на имение и будет держать [эти грамоты] сокрытыми, а затем он или [его] наследники продадут упомянутое в вакфной или отказной грамоте имение и через некоторое время он или [его] наследники эту вакфную или отказную грамоту извлекут наружу и предъявят иск к купившему имение, то казии владений такой иск не разбирали бы, вакфную или отказную грамоту объявляли недействительной и признавали нужным покарать истца, а имение закрепляли бы за покупателем, так и некоторые из известных имамов после того, как они немного посовещались в Казвине, взялись постараться исправить отклонения от правильного пути, от чего зависит благонравие народа, и написали [постановления], согласно которым казиям надлежит действовать. В том числе одно такое, что в случае, если обнаружится какой-нибудь договор, противоречащий [праву] собственности[841] на какое-либо имение, находящееся законно [по шариату] в руках [своего] владельца, то [это имение] от него не отбирали бы и оставляли в его руках. Мы тоже повелели, чтобы казии [наших] владений действовали согласно этому и, стремясь упрочить право, не отступали бы от решения, на котором согласились [имамы].

Далее, поскольку дошел слух, что некоторые легкомысленные люди, которым по условию отдающего в вакф имущество достается должность заведывающего этим имуществом, вследствие соблазна [со стороны] некоторых алчных людей, продают свою должность заведывающего и препоручают другому, отчего порождается разорение и расстройство дел отдавшего в вакф имущество, то мы повелели, чтобы [в отношении] всякого, кто подозрительным образом имеет на руках [документ] о препоручении [ему] отданного в вакф, осмотрительно разузнали об условии по этому делу отдавшего имущество в вакф. Если оно содержит в себе разрешение на передачу, то ему не чинили бы препятствий, в противном же случае передачу объявили бы недействительной и препоручительную грамоту вымыли бы в «чаше правосудия». Впредь чтобы ни одной душе не давали возможности совершать передачу, если условие отдающего в вакф имущество не содержит в себе разрешения на это, и каждого, кто поступит наперекор, передающего, принимающего и пишущего [документ] — всех привлекали бы к ответу и подвергали телесному наказанию.

Далее, поскольку для всех не осталось скрыто, что в этих повелениях, которые приводятся в исполнение, не имеется в виду ничего, кроме почитания величия бога, ‛да будет он всеславен и всевелик’, укрепления мухаммеданского закона, ‛да не перестанет он быть уважаем’, распространения правосудия и спокойствия ра’иятов, а в наставлении казиям, чтобы они следовали знакам правды и справедливости и в повторном предостережении и разъяснении заключается [только] стремление к устроению положения людей, а не к ломке, к повышению их достоинства, а не к уменьшению, и к уважению их превосходства, а не к унижению, то пусть они эти соображения выслушают покорно, извлекут из них пользу и доподлинно знают, что каждый, кто будет действовать согласно им, [кто] отдаст предпочтение, величию бога, [кто] будет свято оберегать начала пречистого шар’а от скверны извращений и в решении судебных дел действовать с крайней осмотрительностью, тот не взирая на значительное жалованье и добрую славу, будет объят [еще и нашей] благосклонностью. [Для того же], на кого столько извещений, разъяснений, подтверждений и подкреплений не подействует, мы не будем сызнова издавать указов, а будет применен способ ‛меч более убедителен, чем вещание писаний’, дабы они познали правду — 'в этом достаточно убедительных свойств для того, кто его взял для себя в пример’. Такой-то эмир и хакимы должны, как только прибудет настоящий ярлык с экземпляром наказа, вручить [их] казиям и отобрать расписку,[842] что они получены ими. Вместе с тем, пусть сделают с каждого из них списки, сличат и заверят на них же их правильность, разошлют всем чиновникам, старшинам и казиям областей и вручат им, дабы они были оповещены и [тоже] отобрали бы у них подписку, что они будут [считаться] виновными, если от |S 622| сего числа впредь не будут поступать, исходя из них, и не сделают так, что эти постановления для всех станут несомненны и ясны. Аминь.

[Рассказ пятнадцатый. О запрещении писать незаконные кабалэ и об объявлении недействительными старых документов]

До этого, во времена халифов и султанов, ‛да озарит господь их доказательства’, приложили все старания, которые только были возможны, для преуспевания судопроизводства и славы шариата, проявляли большую осмотрительность и назначали для исправления должностей судей людей набожных, совершенных мудрецов из числа почитаемых [граждан], а они тоже ставили на службу в Доме суда людей набожных, обладающих добрым именем из числа известных ученых. Разумеется, дела, связанные с шар’ом, и религиозные дела исполнялись согласно велению всевышнего господа и посланника, ‛да будет над ним мир’. Права людей укреплялись за теми, кому они были положены, и врата насилия и притеснения совсем были закрыты. Людям подлым, нечестным, алчным, нахальным, фальшивым и клеветникам не только не оставалось возможности применить на какой-нибудь лад хитрость, обман и подлог в крупных делах, но у них не было даже смелости вращаться в обществе, и ни одна душа не оказывала им внимания. Поскольку, однако, несмотря на такое твердое управление и порядок в пору счастливого султана Мелик-шаха, ‛да благоухает его прах’, старые кабалэ и повторные грамоты на бесспорное владение, как и в настоящее время, во множестве находились в руках людей, их относили к казиям, и, применяя уловки, которые казиям поневоле приходилось разбирать, их [т.е. кабалэ и грамоты на бесспорное владение] удостоверяли. Люди, изощренные в хитросплетениях, когда им удается за что-нибудь ухватиться, могут пустить в ход ложь во образе истины. Поскольку таким способом людям причинялись затруднения, а затем выяснилось, что эти иски были неосновательны, и кабалэ, повторные грамоты на бесспорное владение и [самые] имения оказывались уже переданными другим, то неоднократно споры и распри доходили до слуха султана Мелик-шаха и его везира Низам-ал-мулька. Для них стало несомненно, что зацепкой для мошенников являются старые кабалэ и повторные грамоты на бесспорное владение, которые после отчуждения имений оставались в руках владельца[843] или его наследников. С течением времени ни у кого не оставалось сведений о положении дела. Вдруг кто-нибудь из потомков владельца извлекал наружу кабалэ и вчинял иск. Возможно, что покупатель тех имений или его наследники даже не видели тех кабалэ: или они пропали, или их утащили в смутные времена, или их украл кто-нибудь из людей их предков и отдал продавцу, а тот, опираясь на то, что он знает, что у них на руках нет кабалэ на отчужденное имущество, вчиняет иск на основании своей старой кабалэ и доказывает [ее законную силу]. Разновидностей таких дел множество. В общем, когда Мелик-шах и Низам-ал-мульк узнали об этом обстоятельстве, они написали указ в соответствующем шар’у виде и повелели, чтобы не вчиняли исков на основании старых кабалэ, по которым в течение тридцати лет исков не предъявляли и чтобы [такие иски] не разбирали. Его [указ] передали всем муфтиям Хорасана, Ирака и Багдада, чтобы они согласно шариату издали фетву. Затем [его] переслали в столицу, чтобы привести в действие. Этот указ существует еще до сих пор, и списки с него распространены повсюду. Если в ту пору, когда казии и сахибы Дома суда были такими, как упоминалось выше, и благочестивые и почтенные казии, султан и везир так устали от проделок мошенников, что по необходимости издали подобный указ, то во времена монголов случилось так, что постепенно стало известно, что они признают казиев и ученых только ради [их] чалмы и мантии и ровно ничего не смыслят и не понимают в их науках. По этой причине невежды и легкомысленные люди, надев на себя мантию и чалму наглости, шли к монголам, проявляли себя у них посредством разного рода низкопоклонства, услуг и взяток, и получали достоинство судьи и шариатские должности и раздобывали на этот счет ярлыки.

Когда, таким образом, прошло некоторое время, крупные ученые, благочестивые и благородные, отстранились от этих должностей и дел, да и как почтенные лица могут позволить себе стать на одну доску с таким людом? Но тазикские везиры и хакимы не отпускали почтенных благородных мужей. Они постоянно расхваливали их и, если какой-нибудь негодяй хотел опорочить их доброе имя, они этому |S 619| препятствовали. Вследствие этого некоторые из почтенных и уважаемых казиев по-прежнему продолжали оставаться, но для большей части [их] обстоятельства складывались так, как изложено. Поскольку невежд и пустых людей с ученым видом во владениях имелось много и они видели, что людям, им подобным, удаются большие дела, то они стали соперничать друг с другом. От множества их распрей и споров монголам стала ясна подлость и наглость всех, и они вообразили, что таковы все ученые, что у старейшин и даже у всей мусульманской общины из-за этих невежд пропали честь и достоинство, и они стали совсем бесчестными, презренными и низкими. Каждый эмир и вельможа оказывал покровительство одному из таких людей, и все время то один становился казием, то другой получал отставку. Некоторые довели [дело] до того, что должность казия получали на откуп,[844] тогда как должность казия должны ему давать лишь по его прошению и по ходатайству [за него других лиц], и он [должен] ни от кого ничего не брать. Когда должность казия берут на откуп, то можно понять, какое будет положение. Такие дела свершались и достигли крайнего совершенства в пору Гейхату-хана, когда везиром был Садр-ад-дин, назвавший себя Садр-и-Джехан, и брат его был главным казием, которому он дал почетное прозвище Кутб-и-Джехан, а шейх Махмуд тоже сделался главным шейхом, и часть духовных дел стала зависеть от него. Шариатские должности сдавали на откуп, и по этой причине в минувшие годы дошло до того, что вследствие открытия путей для неосновательных исков, каждый, кто имел какое нибудь имение,[845] считал его хуже сотни врагов, потому что изощренные в хитростях, голодные негодяи постоянно причиняли беспокойство и опорочивали доброе имя почтенных владельцев,[846] обладающих положением и берегущих [свое] достоинство, посредством старых кабалэ, лжесвидетелей, всевозможных уловок и обманов, разновидности которых не имеют предела. Поскольку должность казия сдавалась на откуп, добронравие казия и сахибов Дома суда падало. Они подстрекали истцов, заманивали посулами, затягивали и приостанавливали дела на месяцы и даже на годы. А между тем, они забирали лучшую часть и ежегодно каким-нибудь способом удовлетворяли свою корысть с обеих [тяжущихся] сторон, а тяжба и спор по-прежнему [продолжались]. Множество имений годами оставались спорными, и каждый год на Дом суда расходовались средства больше, чем они [имения] стоили, а человек все надеялся: «Иск мой поддерживается, дам-ка я еще что-нибудь, дабы через посредничество хоть часть закрепили за мной». Между тем та голь брала взятки[847] и приобретала известность. Когда подобные им люди видели, что они посредством необоснованных исков выходят в знатные люди, а почтенные люди ради сохранения своего доброго имени кое-что им дают и в Дом суда не идут, а те же, которые идут, ладят с ними помимо воли Дома суда, дают лахик и кое-что получают, тоже рассуждали: «Раз-де мы при помощи сотни ухищрений и трудов не можем в день раздобыть одного дирхема, то нет лучше ремесла и мастерства, чем это», — и все они предприняли такой образ действий. Некоторые имели свои старые кабалэ, некоторые благодаря нахальству и краснобайству стали помощниками для других, некоторые находились такие, что раздобывали кого-нибудь, кто умел писать почерком, похожим на почерк других, писали кабалэ, засвидетельствованные в законном порядке, и помогали друг другу, а находилась и такая братия, которая писала нечто вроде указов бывших султанов и старинные кабалэ неопределенным почерком, помеченные числом сто пятьдесят лет тому назад. Хотя кабалэ без свидетеля не имеет силы, каждый из них шел [к казию] под защитою какого-нибудь монгола или влиятельного человека и спорил с людьми. Откупщики судебных должностей, хотя и не выносили окончательного решения, соблюдая свою пользу, и во время их спора [даже] молчали, не произнося ни слова истины, однако тайком устами аванов судебного заседания сообщали им: «Эти-де люди могущественны, и мы не можем вынести окончательный приговор». Таким способом они жили и попутно кое-что получали. Такое дело было подобно мельнице — чем больше она вертится, тем быстрее становится ее вращение. Положение дошло до того, что во владениях возникло столько неосновательных исков, что и предела им нет. Поскольку неосновательный истец шел [в суд] под защитой могущественного человека, то и бедный ответчик, который является законным владельцем, из |S 624| боязни потерять имущество и доброе имя поневоле обращался к покровительству другого. Вследствие этого обязательно возникала вражда между обоими могущественными людьми. Такова уж природа мира с древнейших времен, что за имущество бьются мечом. Благодаря злополучию этого люда, кончалось тем, что большая часть могущественных людей начала друг с другом спорить и враждовать, и дело доходило до сражения мечом, в особенности потому, что чаще всего неосновательный истец обманно продавал сильному человеку за коня или за сто динаров деревню, стоющую десять тысяч динаров, законно принадлежавшую [своему] владельцу, и на уме у того крепко сидело: эта деревня принадлежала ему, а теперь она моя. Тоже и некоторые деревенские хатибы и прочие из невежества и бесчестности учили его и говорили: «Это-де правильная продажа, деревня твое бесспорное имущество». Когда у монголов, в противоположность предшествующим временам, появилось страстное желание иметь поместья,[848] они в этом [отношении] проявляли много стараний, и стало так, что поместье сразу стало главным предметом судебных дел. Все люди стали опасаться за свои имения, доброе имя и жизнь. Честные казии утомились от проделок продувных негодяев, не имели сил принять мер против [них] и постоянно молили всевышнего бога избавить [их] от этого состояния растерянности.

Когда наступила державная пора государя ислама, ‛да укрепится навеки его владычество’, и он воочию увидел этот непохвальный образ действий, то он надумал его исправить так, что издал указ и назначил надежных осведомителей, чтобы в каждой области, всюду, где имеется обманщик и обман его обнаружен, на него доносили и не позволяли другим [его] скрывать или брать под защиту. Тех [людей], дело которых было ясно, [государь] тотчас же требовал [к себе] и после установления вины предавал казни. Таким способом было обнаружено множество обманов и подложных кабалэ, которые успели написать, и обманщики, благодаря справедливости и правосудию государя ислама, Газан-хана, ‛да укрепится на веки его владычество’, были казнены. Что касается рассказа о том, что султан Мелик-шах написал, чтобы не разбирали исков тридцатилетней давности, то во времена Хулагу-хана [об этом] просили тазикские везиры, и на этом основании был издан указ, затем в пору Абага-хана, Аргун-хана и Гейхату-хана [вновь] добились проведения в жизнь [этого постановления], однако никакого последствия от издания тех [указов] не оказалось по двум причинам. Во-первых, в этих постановлениях не упоминалось несколько условий, к шар’у, разуму и обычному праву относящихся и, поскольку приказывали не разбирать исков на основании старых, тридцатилетней давности кабалэ, они [постановления] не были законными и оставались пренебреженными. Во-вторых, постановления указа должны приводить в исполнение хакимы и руководители, но поскольку все они желали купить много имений за небольшие деньги, — а иным путем это было невозможно, — то как им было провести запрещение такого дела. Поневоле, несмотря на то, что они сами просили [о постановлении], они им пренебрегали.

Государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, когда захотел ввести это постановление, то повелел, чтобы черновик указа составили с согласия и совета знаменитых ученых и достигших совершенства казиев. Покойный мовляна Фахр-ад-дин, гератский казий, был один из выдающихся ученых века и известных своей образованностью лиц, украшенный разного рода знаниями и разнообразными совершенствами, пользовавшийся всеобщим вниманием, главный казий[849] [своего] времени и беспримерный по части сочинения [документов]. Он написал черновик указа, содержащий в себе несколько правил и условий, которые в этом отношении важны. На основании его был издан указ и повелено, чтобы во всех владениях лица, исправляющие должности судей, заслуживали и удостаивались этого почетного дела с согласия простых и знатных людей. Им назначали сумму на прожитие, дабы они довольствовались ею и ни под каким предлогом ни у кого ничего не брали. В отношении каждого рода предосторожности [государь] издал указы и разослал руководства, с правильностью которых согласились имамы. Списки со всех них и с упомянутых указов полностью написаны в предыдущей главе и нет нужды в повторении.

[Рассказ шестнадцатый. Об упразднении [податной] оценки[850] [урожая] и разверстки[851] и устранении всякого рода поборов[852]]

|S 621| Прежде мы вкратце упомянем некоторые сообщения и обстоятельства о том, как в каждой области взимали диванские налоги и подати[853] и сколько разрядов их существовало, и о злоупотреблениях везиров и способах тиранства и притеснения, прибегая к которым, они опустошали области и разоряли ра’иятов, пока те не разбегались. В этом отношении мы не сделаем преувеличений. Хотя в настоящее время читатели [сами] знают, что притеснения были вдвое больше того, что приводится [в летописи], однако в будущем, вследствие справедливости и правосудия государя ислама, ‛да укрепится навеки его владычество’, люди, обретя благоденствие и покой, все же позабудут про те тяготы, а младенцы и те, что появятся на свет впоследствии, не испытавшие [на себе] этого гнета и насилия, без сомнения вообразят, что эти обстоятельства изложены с большим преувеличением. По этой причине мы и расскажем кратко, как государь мира поправил положение Ирак-и Аджама и Азербайджана и областей, ливанские налоги и подати с которых состоят из копчура и тамги, и как эти области раньше пришли в расстройство, и как он принял меры [против этого].

Дело было так. Эти области сдавали на откуп хакимам, к каждому прикрепляли определенный состав[854] людей, и они [от его имени] производили сметные расходы[855] [по области]. Такой хаким каждый год брал с ра’иятов десять копчуров, а местами двадцать и тридцать копчуров. Хакимов дестур подводил итог тому количеству копчура, которое досталось его людям, и, когда в область приезжал какой-нибудь гонец по важному делу или с требованием денег и необходимых средств, хаким по этому поводу разверстывал[856] копчур. Хотя гонцов приезжало множество и их расходы[857] и запросы[858] бывали непомерны, хаким все же радовался их прибытию. Один раз он производил разверстку под предлогом [сбора] средств на важные дела,[859] один раз на фуражное довольствие[860] и расходы, один раз под видом обязательного попечения[861] и [удовлетворения] запросов. Некоторую часть он расходовал на эти дела, а часть давал воеводе и битикчиям, дабы они становились его соучастниками и лжесвидетелями. Из всех этих средств, которые отбирали у ра’иятов, никогда в казну не посылали ни одного вьюка. Средства[862] областей распылялись и исчезали на сметные расходы по [области] и на отпуск по нескольким нарядам.[863] В Хорасане восемь десятых таких нарядов оставались [непогашенными]. Гонцы и держатели нарядов с бератами на руках являлись в диван, а от дивана был ответ: «Средства-де не сданы областью, как это [их вам] не сдали?». Вновь в подтверждение писали ал-тамгу, что причитающиеся-де им средства[864] сдайте поскорее. Они опять отправлялись туда, еще раз совершались расходы на большие суммы, и хаким по этому поводу производил разверстку и говорил ра’иятам: «Вы же видите, сколько гонцов сидит. Ежели не будет им на расходы и обязательное попечение, то нельзя будет [удовлетворить] требование». И ни одна душа не осмеливалась ему сказать: «Ты сам должен выдать средства на них, потому что ведь в начале года ты взял вдвое больше того, что причиталось, и растратил». Из этой разверстки опять-таки четыре шестых делили между собой, а две шестых тратились на расходы гонцов. В конце концов они, не выправив средств, возвращались обратно и ездили туда и назад столько времени, что бераты в их руках становились ветхими, жажда получить по ним прекращалась, и они годами лежали в их каптургах и сумках. Хотя обычно узнают у дивана, сколько составляет основное [количество] налогов с каждой области, и на какое место можно выписать берат, чтобы их раздобыть, но ни одна душа этого не ведала, и бераты непрерывно писали на ту или иную местность согласно просьбам. Поскольку наибы и везиры знали, что причитающееся по наряду не будет получено, они, чтобы оттянуть время, манили посулами и, давая почувствовать, что делают одолжение, заверяли: «Мы-де эти бераты пишем только ради вашего степенства». Играя так, они отправляли их довольными. В конечном счете ничего, кроме разорения области, не получалось.

Между тем, наиб или везир при случае докладывал на служении государю: «Уж очень много сборщиков[865] на эту область надобно, чтобы кое-какие причитающиеся средства[866] доставили в казну». Тотчас же писали указ: «Приостановить отпуск средств всем сборщикам и держателям бератов и не выдавать, за исключением таких-то и таких-то средств». Это была небольшая сумма, включавшая в себя подарок и доход в пользу везира |S 626| и наиба. Они требовали от хакимов ручательства,[867] что [средства] поступят. Писали письмо, что поскольку-де мы устранили сборщиков, надо спешно из области доставить причитающиеся государевой казне средства.[868] Благодаря такой уловке, они получали чистоганом то, за что поручился [хаким]. У везира с хакимами областей был также уговор и [условленный] знак. До тех пор, пока [хаким] не видел его в берате или письме, он причитающиеся средства не отпускал, и гонцы и сборщики, не зная что делать, возвращались обратно. Вновь они упрашивали их и эмиров еще раз дать письмо. Между тем дело везира улаживалось, и корыстное его желание исполнялось. Хакимы областей, основываясь на сговоре, который у них был с везиром, и на уважении его достоинства, чувствовали за собой опору, были наглы и чинили всяческие притеснения и обиды. Ежегодно два-три [сбора] копчура и городских тамговых пошлин тратились на расходы и обязательное попечение о гонцах, и люди удивлялись: почему этот хаким не жалеет наличных денег, [собранных] из тамговых пошлин, что они расходуются на подобные пустяки. Но они упускали из виду, что хаким придерживается такого способа ради темных дел, чтобы под этим предлогом, при помощи разверсток, получить вдвое больше податей[869] и [их] присвоить. Во время сведения счетов он относил на расходы гонцов в два-три раза больше и под этим предлогом не сдавал причитающихся дивану средств. Воистину, из таких областей никогда в казну не поступало ни одного данека денег, а из десяти динаров сметных расходов [по области], которые предназначалось получать из основной суммы налогов, не выдавали и двух динаров. Никто никогда не видел тамговщика при исправлении своей должности, ибо он постоянно то находился в бегах, то, попав в лапы сборщиков, получал палочные удары. Чтобы получать тамговую пошлину, он сколько было сил старался назначать тайком людей, дабы они как наккабы ночью ходили по домам. Поневоле он соглашался плательщикам устанавливать тамговую пошлину в половинном размере, лишь бы они [ее] уплачивали тайком вперед. По этой причине [сбор] тамговых пошлин сокращался. То, что собиралось, обращалось на путевое довольствие[870] гонцов, и их нукеры собирали, наседая, а поскольку для всех нехватало, то они друг с другом дрались, и выигрывал тот, у которого было больше силы.

Из средств на содержание и жалование работникам и сметных расходов по области, которыми может поддерживаться благосостояние области и без которых не преуспевают государственные дела, несмотря на то, что согласно наказу[871] хакимам, они прежде других вычитались из основного количества налоговых поступлений, никому не давали ни одного данека в начале года под предлогом того, что раньше-де справим причитающиеся казне средства, а потом, говорили, — отдадим во время урожая. Поскольку же всегда имелось налицо множество гонцов и сборщиков, дела которых еще не были улажены, то хаким отговаривался: «У меня-де на шее сидит столько-то аймаков гонцов, надобно сначала уладить их дело», — и получающие содержание, жалованье, милостыню и прочее с начала года и до конца [его], живя отказами и [обещаниями] «сегодня да завтра», сидели ободранные и голодные. Люди, которые были половчее, ища поддержки у наибов хакима, после множества ходатайств продавали [свои права] исполу и взамен этого получали припасы по двойной цене, так что при помощи тысячи хитростей они добивались четверти [того, что им причиталось по праву]. Тот, кому такое дело удавалось, считал себя довольным и счастливым, а прочие, оставшись лишенными всего, ему завидовали. Если иногда один из этих лишенных с тысячью затруднений и невзгод попадал в ставку и подавал прошение, то он от Большого дивана получал грамоту: «Мы-де распорядились выдать причитающиеся средства прежде всех, почему [их] не выдали?». Хаким отговаривался: «За областью остались недоимки по налогу, по этой причине я не выдал. Мы выпишем берат, чтобы он получил». Бедняк поневоле брал берат на недоимки, но поскольку хаким, как упоминалось, уже успел взять налога в несколько раз больше, то как тут было оставаться недоимкам. Это были недоимки по сверхсметному копчуру,[872] который он разверстывал. Часть обессиленных ра’иятов, не имевших сил повторно платить, бросив деревню и дом, убегали, либо могущественные и влиятельные лица, которые препятствовали сверхсметным разверсткам,[873] удовлетворяли их тем, что «эту-де последнюю разверстку мы с вас не потребуем, либо скинем половину». Итог разверсток мустовфи и битикчи записывали в реестры. Хотя ни одного сверхсметного копчура не полагается, но в силу того, что иные дали, а |S 623| некоторые не дали или дали меньше, от последней разверстки кое-что оставалось недополученным. Это называли недоимками. Так как мустовфи и битикчи были соучастниками в повторных разверстках и воровствах, то они писали, что за таким-то селением имеется столько-то недоимок и давали затемняющие смысл показания. Если бы наиб или везир спрашивали, остались ли эти недоимки от основного налога[874] или от сверхсметных, которые раскладывали, то картина обстоятельств выяснилась бы, но поскольку наибы и везиры знали это дело и за взятки[875] получали от хакимов большие суммы из тех сверхсметных разверсток, язык у них не поворачивался. Такие поступки, как изложено, совершал каждый из предшествовавших везиров, однако для «бумажного»[876] Садр-ад-дина такой образ действий был ремеслом и мастерством, и по этой части он был искусен. Это злоупотребление и неправосудие он поднял на недосягаемую высоту и совершенно расстроил дела управления страной и областями. В его пору никто не мог в какой-либо области получить причитающегося ему по берату, и ни один, имеющий право на содержание и жалованье, не добился своей доли, ибо все его [Садр-ад-дина] бераты и наряды были чистейшей уловкой и обманом. Многие бедняки,[877] нуждающиеся, и шейхи, которые к нему прибывали и для которых он по настоятельной просьбе или иным [способом] выписывал берат на пятьсот динаров, никогда не видывали и ста акчэ. Это он называл щедростью. Бедняк весьма радовался и, когда отправлялся истребовать причитающееся, размышлял: «Вот у меня есть пятьсот динаров. Возьму-ка я в долг сто динаров и истрачу их на верховое животное, вещи и дорожные припасы. После уплаты долга у меня еще останется четыреста динаров». С этой надеждой он столько [времени] ездил взад и вперед за причитающейся суммой, что забывал про шейхство и успевал научиться быть гонцом, сборщиком и аваном, но это не приносило никакой пользы и в конце концов он, будучи должником, бежал из этого государства.

Вследствие злоупотреблений и разорения большая часть ра’иятов в областях покидала родину и обосновывалась в чужих краях, а города и деревни оставались пустыми. Через известные промежутки времени для сбора отсутствующих посылались гонцы. Они причиняли много стеснений, взимали с них в [виде] обязательного [о себе] попечения вдвое больше копчура, но [никто] никогда не желал отправиться в свою область, и [каждый] питал большое отвращение к этому царству. Несмотря на стольких гонцов, которые в разное время отправлялись по сторонам для сбора отсутствующих, они ни разу не могли привести на свое место хотя бы одного ра’ията. Те, которые оставались в городах, большей частью закладывали двери домов камнем или оставляли в них узкое отверстие, входили и выходили через крышу домов и убегали из страха перед сборщиками. Когда сборщики отправлялись по околоткам, они находили какого-нибудь мерзавца, знавшего дома, и по его указанию извлекали людей из углов, подвалов, садов и развалин. Если не могли заполучить мужчин, то схватывали их жен, и, словно стадо овец, гоня перед собою из околотка в околоток, уводили к сборщикам. За ноги их подвешивали на веревке и били, и вопли и жалобы женщин поднимались к небу. Часто случалось, и мы [это] наблюдали, что сборщик, поднявшись на крышу, находил какого-нибудь ра’ията и гнался за ним, чтобы его схватить. Ра’ият из-за крайнего бессилия и несчастия убегал так, что бросался было с крыши вниз. Сборщик настигал его, хватал за полу и, сжалившись, упрашивал и заклинал: «Не бросайся-де с крыши, убьешься», — а тот, потеряв самообладание, падал [вниз] и ломал себе ноги. Из числа таких областей в Иездской области дошло до того, что если кто-нибудь ездил по всем тамошним деревням, то он решительно никого не видел, с кем бы мог поговорить или расспросить о дороге. Немногочисленные люди, которые оставались, назначали дозорного. Когда он кого-нибудь издалека замечал, то подавал знак, и все прятались в кяризах и в песках. Если кто-либо из вельможных помещиков,[878] |S 628| имевших в Иезде имения, ездил туда и желал осмотреть эти имения, то в какую бы деревню он ни приезжал, он не видел ни одного из своих земледельцев, чтобы расспросить о состоянии своих садов и в каком они месте находятся. В большей части городов [жители] из боязни, что в их дома поместят на постой гонцов, делали двери через подвалы и узкие проходы [в надежде], что, быть может, гонцам не понравятся такие проходы, и они не остановятся у них, потому что каждый гонец, располагавшийся в чьем-либо доме, помимо того, что рвал и изнашивал ковры, постельную принадлежность и всю домашнюю утварь, он еще забирал с собою все, что хотел, или же [вещи] похищали их коноводы. Если [кто-нибудь] успел собрать немного пищи, средств на прожитие и топлива, то все отнимали. Вместо дров ломали и жгли двери домов. Между прочим, прошел такой слух, что один из иездских имамов имел в Иезде дом. В месяцах лета 695 [1296] Султан-Шах сын Новруза и его мать[879] в пору его величия поставили там на постой одного гонца. Он простоял там в течение четырех месяцев и за это время не оставил в доме ни одного редкостного предмета. Когда он выехал, явились городские оценщики[880] и произвели осмотр. Оказалось, что в доме, который стоил около пятидесяти тысяч динаров, сожгли чрезвычайно изящные и нарядные двери [ценою] свыше двух тысяч динаров и произвели другие разрушения. Если таково было состояние дома чалмоносца, который был городским муфтием и носил звание казия, то можно сделать вывод, каково было [состояние] домов, принадлежавших жителям, единичным людям и ра’иятам.

Для помещиков,[881] вельмож и ра’иятов не было дела труднее и тягостнее, чем это. Чербии научились и по случаю приезда гонца в день продавали по сотне домов и в конце концов ставили на постой. Ежегодно гонцы под разными предлогами увозили с собой несколько тысяч штук ковров, спальных принадлежностей, казанов, посуды и утвари, принадлежавшей жителям. Они ставили в садах [верховых и вьючных] животных и в один день разоряли сад, который с тысячью трудностей благоустраивали в течение более десяти лет. Если в саду случайно имелся кяриз и животное в него попадало, то они схватывали хозяина сада и брали с него двойную цену; то же самое, — если [в изгороди] было отверстие и [животное] уходило. Аваны, серхенги и коноводы гонцов ломали изгороди садов, а зимой они рубили деревья на дрова. Если в садах замечали прямые деревья, то хакимы и могущественные люди их рубили под предлогом, что они годятся на копья для войска, или же они их получали посредством настойчивого требования. В некоторых областях находилось столько их — сборщиков, гулямов и серхенгов, что поистине на каждого ра’ията их приходилось по два. Передавали так,[882] что в 691 году [1292] в Иездской области был хакимом Али-Ходжа сын Омар-Шаха Самарканди. Один из землевладельцев[883] отправился в деревню под названием Фирузабад, одну из самых больших тамошних деревень [в надежде], что он, быть может, сумеет кое-что получить из урожая с поместья, которое он имел. Но сколько он ни старался, он за трое суток не мог заполучить ни одного из старост. В деревне сидели семнадцать сборщиков с бератами и нарядами. Они поймали в степи одного полевого сторожа и двух ра’иятов и, приведя в деревню, подвесили на веревках и били, чтобы они привели других, и раздобыли для них съестного, но ничего не вышло. Всем этим сборщикам и подначальным людям требовалось путевое и фуражное довольствие, вино и красавчики. Отсюда можно вывести, каковы были другие виды угнетения. Подумать только, каким образом в короткий срок может быть отменено столько новшеств[884] и скверных обычаев, которые с течением времени стали привычны скверным людям, особливо, когда в пору правления каждого [государя] во все стороны рассылались указы о снискании расположения ра’иятов и устранении некоторых из этих насилий, и никогда не исполнялись. Весь народ от этого пришел в отчаяние.

|S 625| В настоящее время, в державную пору, государь ислама Газан-хан, ‛да укрепит господь навеки его владычество и да продлит навеки его правосудие и милость’, благословенные намерения посвятил тому, что является чистейшим благодеянием и настоящим правосудием, и все высокие помыслы направил к тому, чтобы поправить изъяны, объявившиеся в государственных делах, и совершенно устранить новшества и злодеяния. Он прилагал усилия к тому, чтобы миряне были спокойны, и сказал: «Польза, получающаяся от жизни человека на свете, в этом самом и заключается». Он обязал [себя] в этом отношении прилагать все силы и старания. Исправил он упомянутые виды [злоупотреблений] в платящих копчур областях[885] так, что приказал: «Раз дела ясака и расправы потеряли силу и в них объявилось множество изъянов, то приведение их в порядок нужно прежде начать с мелочей, чтобы живущие на свете поняли: раз-де притягивают к ответу, взыскивают и расправляются за мелкие проступки, то неизбежно за крупные проступки достанется вдвое больше. Поневоле от них откажутся». Еще [государь] сказал: «Раз будут соблюдать порядок всякого дела и его общие основы, то в него войдут и все частности, а ежели займутся исправлением в отдельности частностей, то когда исправят одну и займутся другой, исправленная опять снова придет в расстройство и нельзя будет в них навести порядка». И еще он сказал: «Людям, для которых в течение долгого времени какая-нибудь повадка стала привычной и их природой, весьма трудно бывает запретить такое дело и удалить эту привычку из их природы, подобно этим аванам и хакимам, которые за минувшие годы приучились обижать ра’иятов, повторно взимать налоги, ничего не сдавать в диван, ежегодно идти под суд и, дав взятку, отделываться несколькими росказнями. Если даже кое-кого из них казнят, то другие воображают, что это дело произошло случайно, в пример себе не ставят и говорят: «Такой-то человек с ними не ладил, а не то, если бы это было из-за денег и присвоения, со многими другими людьми должно было бы то же самое произойти». В общем, ежели мы прикажем казнить половину из этих людей, то не может быть, чтобы прочие бросили привычку и отказались от угнетения и насилия. Ра’ияты все так же будут мучиться, и никаких средств в казну и войску поступать не будет. Лучше придумать так, чтобы у хакимов областей [в отношении] распоряжения налогами[886] руки были бы совершенно связаны, чтобы они отнюдь не находили под каким-либо предлогом путей к насилию. Притча о них есть притча о лисе, которая говорила: «Я-де от собаки избавиться могу посредством тысячи и одной уловки, и самая лучшая из них одна: когда ни я ее не вижу, ни она меня». В этом деле тоже лучше всего, чтобы мутасаррифы областей не могли выписывать на ра’иятов бераты ни на один данек денег». [Государь] повелел, чтобы в каждую область отправился расторопный битикчи, подробно, деревня за деревней, описал всю область и, исходя из прежних подушных списков,[887] равномерно определил копчур, не стараясь умножить и сократить, и устроил бы так, чтобы ра’ияты благоденствовали и были довольны.

Он повелел также, произведя расследование, подробно переписать по именам владельцев все поместья[888] инджу, вакфные и частные,[889] находившиеся в их владении без спора в течение тридцати лет, и занести их в реестры податной росписи,[890] дабы, если у кого-нибудь пропадет кабалэ, или он попросит другую, чтобы она у него находилась под рукой, то обращались бы к этой податной росписи и действовали, основываясь на том, как [в ней] занесено, чтобы ни у кого не оставалось возможности плутовать и вымогать. Битикчии, согласно повелению, отправились в области и, хотя люди вполне надежные и честные встречаются редко, они, по силе возможности постаравшись, написали и доставили податные росписи областей. После этого [государь] повелел ни одному мелику, баскаку и битикчию отнюдь не прикасаться пером к бумаге, чтобы [писать] берат или наряд. Если же они напишут хоть один берат, то хакима, давшего разрешение, пусть казнят, а написавшему битикчию отрубят руку, дабы другие битикчии, видя его, ставили себе в пример. Для каждой области [государь] приказал назначить одного битикчия, чтобы он здесь состоял при Большом диване и в начале года подробно, с указанием имен, деревня за деревней, выписывал бераты на причитающиеся к получению подати,[891] исходя из того, как они вошли в податную роспись. Наибы Большого дивана помечают [бераты] и, |S 630| скрепив алтун-тамгой, отсылают в область для того, чтобы ра’ияты [причитающееся] по ним сдавали двумя взносами, вместе с «десятью и половиной»[892] и казенной долей[893] подотчетному чиновнику, который в каждой области назначен. Тот на основании бератов, снабженных алтун-тамгой, часть чистоганом отдает владельцам нарядов, а остальное отправляет в высочайшую казну и вместе с казенной долей сдает казначеям. Если по временам какой-нибудь сборщик или раис к тому подотчетному чиновнику доставит наличные [деньги], то пусть платит казенную долю[894] [деньгами] с «десятью и полутора данеками» [?][895] и со ста динаров — полдинара или же пусть те сборщики доставляют наличные суммы и вместе с казенной долей [деньгами] вручают непосредственно казначеям. [Государь] повелел: «Ежели в областях с ра’иятов взимают наличные деньги, то ни в коем случае им не разрешается сдавать в казну хотя бы на один динар припасов и, ежели кто-нибудь доставит припасы, то пусть их свезет на базар, продаст и вручит наличные деньги. Суммы на содержание, жалование и сметные расходы, которые производятся в областях, полностью пусть выдают наличными деньгами и не убавляют ни на один данек, чтобы все люди еще больше молились за благополучие постоянно крепнущей державы». Посредством подробно написанных бератов с алтун-тамгой, которые отсюда отвозят в области, все ра’ияты на местах осведомлены о количестве причитающейся с них подати, и они знают, что сверх него не надобно давать ни на один данек. Они также имеют грамоты от сахибов податной росписи, [указывающие], сколько и какой подати с них требуется.

Когда этот указ о том, чтобы хакимы областей не писали бератов, вступил в силу, мелик Рудравера, одного из уездов Хамадана, счел его подобно прежним указам [и] приказал битикчию написать несколько бератов на область. Было постановлено, чтобы его казнили, а битикчию отрубили руку. [Мелик] узнал о поездке гонца по этому делу и бежал. Через три года он умер в том месте, куда убежал. Битикчия через некоторое время схватили в Нехавенде и отрубили ему руку. В Хамадане один бакалейщик из старост, чтобы уважить, перевел на товарища два мана сумака. Его схватили, и вышел указ, чтобы его казнили. После долгих ходатайств ему дали сто двадцать палок, и он заплатил тысячу динаров пени. Недавно доставляли слонов из Хиндустана. Когда прибыли в Хамадан, стояла зима, и нельзя было найти путевого довольствия. Тамошние хакимы сказали: «Придется-де потребовать с садов». Это дело дошло до благородного слуха [государя], и он сказал: «Мы для слонов отсчитываем и путевое и фуражное довольствие. Как это они берут из садов, [принадлежащих] жителям? Ежели можно найти, пусть покупают, а ежели нельзя найти, то как же они требуют с садов. На этот раз прощается, но если впредь так будут поступать, мы будем казнить». В общем в эти годы во всех областях ни у одной души не было и нет возможности выписать берат даже на один ман соломы или на хаббу денег. Пути к выписке бератов были совершенно преграждены. В позапрошлом году выяснилось, что поскольку у хакимов нет смелости набавлять на установленное количество податей с мест, то раисы и старосты деревень по своей воле разверстывают между собой надбавку. Вступил в силу указ, чтобы раисы селений установленное количество податей, вошедшее в податную роспись, расписывали подробно, с указанием имен ра’иятов, и список передавали в диван, чтобы впредь сверх этого [количества] они разверстки не производили, а каждый ра’ият, раз он знает определенный ему размер [подати], сверх ничего не давал, и [чтобы раисы] не могли также предъявлять какие-либо требования к чужеземцам и другим людям, имена которых не вошли [в список]. По этой причине все ра’ияты молятся за державу государя ислама, ‛да укрепится навеки его владычество’. Отсутствовавшие, без того чтобы кто-нибудь за ними ездил, явились на свои места. Дом, цена которому была сто динаров, теперь не отдают и за тысячу динаров. Налоги со всех областей стали вернее, чем суммы [денег] на монетном дворе. Каждый год два-три раза их без извинений и отговорок доставляют в казну, как воочию видят живущие на свете. За последние несколько лет ни разу ни на одну область не выписывался наряд под видом доплаты,[896] добавочного обложения,[897] [сбора на содержание] ямов, савери, таргу, путевого довольствия,[898] фуражного[899] и прочего, и [там] не взяли ни одного лишнего данека денег, ни одного тагара или харвара соломы, овцы, мана вина или курицы.

Всевышний господь так благословил средствами и диванскими доходами,[900] что никогда не случалось, чтобы в казнохранилище не было денег и одежд, хотя в последние годы [государь много] роздал войску и приказал |S 627| выдать разного звания людям по их прошению, ради оказания [им] почета или [им] на расходы, и все чистоганом из казны. Из недавних и старинных реестров выясняется, что ни в одну пору столько наличных денег и одежд, сколько расходует и раздает в год государь ислама, ‛да укрепится навеки его владычество’, другие не расходовали в течение пяти лет, а казна все по-прежнему полна денег и одежд. Налоговые поступления с областей[901] раньше полностью исчезали, хотя мутасаррифы ничего никому не давали по бератам и нарядам и в конце года писали отчеты, [но зато] другие большие суммы у мутасаррифов оставались в излишке. В настоящее же время, благодаря счастливым последствиям внимания и прекрасной распорядительности государя ислама, ‛да укрепится навеки его владычество’, владения благоустроены, в урожайных областях за мутасаррифами числятся в остатке большие суммы и прошлогоднее зерно все полностью имеется налицо в амбарах, так что не надобно давать людям в тарх [Р].[902] Каждый год, когда созревает хлеб, его уже не нужно поспешно продавать. В то время как прежде расходовали до времени не созревший хлеб, теперь у дивана в амбарах имеется годичный урожай, а в казнохранилище — деньги. Государь ислама сказал: «Раз-де мы приняли такие меры, и руки у хакимов связаны, чтобы писать бераты, а ра’иятам подробно стало известно определенное количество причитающихся с них податей, [раз] это правило утвердилось и сделалось привычным, и ра’ияту стало весьма легко [производить] установленные и определенные платежи, и они платят с полной охотой, то надобно думать о том, чтобы в дальнейшем этого правила придерживались, оно оставалось твердым и постоянным и из-за изменений обстоятельств, большой занятости или событий и происшествий оно не ослабевало, ибо возможно, что вследствие всех этих обстоятельств не будет представляться удобного случая выписывать от [лица] Большого дивана все эти подробные бераты. [Тогда] средства из областей будут требоваться спешно, или современные наибы и везиры проявят нерадивость в соблюдении их порядка и разрешат писать бераты хакимам. Опять аваны достигнут [своей] цели и протянут руку для захвата чужого, ра’ияты будут мучиться, а возможности [сделать] запрос и [получить] ответ не будет, и это славное правило, введенное с таким трудом, потеряет силу, и снова мир будет разорен, погибнут средства для казны и суммы на содержание войска. Поскольку нам помогает счастье и споспешествует промысел божий, [поскольку] всевышний господь вверил нам царство и одарил силой и могуществом, то надобно приложить большое старание и усердие, чтобы не дать власти беспечности и нерадению и утвердить и укрепить эти порядки и правила таким образом, чтобы они никак не могли быть переиначены и изменены».

[Государь] повелел, чтобы во все владения написали указы в одинаковых выражениях и списки с них вписали во все реестры и руководства и устроили бы так, чтобы содержание их было ясно и понятно всем, большим и малым. Этот список таков:

Список с указа о том, чтобы [наряды] на причитающиеся с областей подати подробно выписывал и переводил [на места] Большой диван, а мелики и хакимы областей отнюдь не писали бератов

Во имя бога милостивого, милосердного.

Да ведают баскаки, мелики, наибы, мутасаррифы и казии, сейиды, имамы и садры, арбабы, знатные и почетные люди, раисы, старосты и все ра’ияты и жители городов и областей от реки Амуйе до пределов Сирии и Франкской земли, что все высокие помыслы, намерения и взгляды наши были направлены к тому, чтобы в течение этих немногих дней державной поры [нашего] царствования согласно указанию [Корана] ‛господь заповедует правосудие и благодеяние’[903] и на основании повеления ‛суди людей справедливо’[904] устранять на такой лад всякого рода гнет, насилие, притеснение, несправедливость и жестокость насильников и тиранов, которые привыкли к тому, по смыслу [изречения] ‛мы нашли отцов наших в таком вероисповедании, по их следам и мы |S 632| идем’[905] и сделали кровь и достояние мусульман своим насущным хлебом и пищею, что впредь никто не сможет продолжать свою алчность и несправедливость. Устроение и распорядок в государстве и управление делами мы повелеваем такое, что польза от них скоро в будущем достанется всему народу всевышнего бога, и они будут причиною его благоденствия и благополучия, дабы по смыслу изречения ‛кто провозгласит хорошую сунну, тому награда за нее и награда за дело, которое он исполнил’, и для нас оттого получилась слава на этом и на том свете, ибо для нас стало несомненно, что согласно [поговорке] ‛справедливость [в течение] часа лучше, чем служение богу [в течение] семидесяти лет’, на этом свете нельзя представить себе лучшей пользы, и более подходящего образа для припаса в путь на тот свет не может быть.

Ныне для живущих на свете видно и несомненно, что с помощью всевышнего бога указание пророка ‛самый любимый из людей для всевышнего бога и самый близкий из них к нему есть властитель справедливый, а самый ненавистный из них для него и самый далекий от него — властитель несправедливый’ по мере сил и возможности имевшее место угнетение и насилие в некоторой доле устранено способами, которые оказались доступными. Изложение и подробности этого определены отдельно. В том числе дело назначения и установления средств и состояния владений, устранение [податной] оценки урожая[906] чрезвычайных повинностей[907] и разного рода обязанностей [?] по отношению к дивану,[908] отмена [пользования] улагом и фуражным довольствием для сборщиков и гонцов, которых непрестанно посылали в области для [истребования] средств и которые являлись одной из главных причин разных стеснений, неурядицы и напрасной траты средств.

Поэтому мы отправили во все владения битикчиев, чтобы они подробно переписали каждую область, уезд и деревню и так установили бы денежный налог и подати, чтобы весь народ успокоился, благодарил и был этим доволен. Прежде аваны и угнетатели взимали вдвое больше налогов под видом расходов, чрезвычайных повинностей и разных причин и поводов, перечислять которые подробно было бы долго, но большую часть [их] расхищали они сами, чиновники, разные подлые люди и серхенги, так что доход с них не только не поступал ни в диван, ни в Бейт-ал-маль, но вместе с тем происходило расстройство и разорение государства и гибель средств.

Люди, бравшие [сбор] причитающихся дивану налогов на откуп, имели только корыстную цель стать мутасаррифами и делать, что хотят. Они взимали вдвое больше налога, отданного на откуп, но не уплачивали ни малейшей частицы из него. По этой причине во время нужды на войско, охрану пограничных областей и государственные дела сумм в казне не бывало, и, по необходимости, приходилось выжимать со всех людей посредством поборов,[909] добавочного обложения[910] и досрочной уплаты налогов,[911] а вследствие этого царство, области и ра’ияты постоянно испытывали потрясения, стеснения и несчастия, и войско [оставалось] неснабженным и в состоянии слабости.

Ныне, с помощью всевышнего бога, стало доступно и удалось подробно для каждой деревни написать податные росписи большей части местностей [наших] владений, которых никогда, ни в одну пору не переписывали, и реестров и списков, которых никогда не собирали воедино, и установить [размер] налога. Хотя никто никогда не может, как полагается по правилам, соблюсти равномерность, частью из-за отсутствия знания, частью по причине задней мысли и корыстолюбия, — а человек, в котором не было бы таких предосудительных свойств, встречается редко, — все-таки по мере сил и возможности, податную роспись написали. [Ее] доставили в наше присутствие, и, если в отношении кого-либо произошло грубое несоответствие или какая-нибудь ошибка, то пусть он подает челобитную, чтобы наибы дивана сделали исправление. Большую часть принадлежащих дивану земель, когда это оказывалось выгодно и необходимо, отдали предпринимателям[912] из числа таниев, музари’ев и арбабов, и даны были вечные и нерушимые правила с печатью и знаками дивана, украшенные нашей алтун-тамгой, дабы они стали мутасаррифами и из года в год доставляли причитающееся дивану.

Разного рода угнетение и притеснение, чрезвычайные повинности и обязанности [?] по отношению к дивану,[913] существовавшие ранее, отменены. Если в равномерной разверстке[914] произошли небольшие несоответствия или ошибки, то с ними помирились, сравнивая их с теми притеснениями и обидами, которые раньше [имели место], и друг другу никакой неприятности не причиняли. [Теперь] все люди стали благодарить |S 629| и восхвалять, стали довольны, покойны и избавились от [податной] оценки [урожая][915] и разверстки, чрезвычайных повинностей и обязанностей по отношению к дивану, число разновидностей которых велико.

Для того чтобы люди, которые были небогобоязненны, неблагочестивы и легкомысленны, отнюдь не могли бы писать наряды и бераты, производить ложные изменения в установленном, строить непохвальные замыслы и козни для высасывания достояния и крови народа, мы повелели, чтобы на подробно расписанные и определенные для каждой местности на основании установленной податной росписи налоги, хакимы и чиновники не выписывали бератов, чтобы они совершенно не касались бератов и нарядов, и таким способом множество серхенгов и аванов, число которых превысило [число] платящих подати ра’иятов, мустагалл и кормление которых происходило за счет до того немощных крестьян, что ‛если бы муха утащила у них что-нибудь, они не смогли бы того от нее отнять’,[916] оказались бы не в состоянии [производить злоупотребления]. А как только они лишатся [запретной] пищи, им придется поневоле поискать дозволенного законом пропитания, вроде торговли, земледелия, цветоводства и разного рода благоустройства и от дурных привычек обратиться к хорошим занятиям и к дозволенному насущному хлебу, чтобы, когда они года два-три позаймутся хорошими делами вместо дурных, они позабыли бы о непохвальных привычках, самоуправстве, позорных проступках, и в мире снова бы объявился закон да порядок, ‛ибо они стали вельможами, перед которыми заискивают’. Сколько ни замышляли исправить дело, мечом, битьем, угрозой и тюрьмой, — оно не удавалось, а [удалось] только таким способом. Когда прежний государь своего времени отдавал кому-нибудь деревню и местность в виде постоянной пенсии[917] или жаловал икта, благотворительные учреждения, подарки и награды, или завещал в вакф, или [если] кто-нибудь от [имени] хатун, царевичей и эмиров оказывал покровительство какой-либо местности и не платил причитающихся дивану податей, или случайно какая-нибудь деревня приходила в упадок, мутасаррифы и аваны областей взяли в обычай в таких случаях доносить большому дивану о вдвое большем количестве причитающихся с тех мест податей, списывать [их в расход] по ведомству мухтасибов[918] и присваивать себе. Поскольку у наибов дивана не имелось подробных росписей настоящего количества причитающихся с каждого места податей, то откуда им было знать, каково должно быть это количество. Поневоле они считали со слов и донесений мутасаррифов и тех лиц, которые держали сторону мутасаррифа и давали ложные свидетельства. Таким способом они расхищали большие суммы наличных денег. Поскольку ныне на основании закона в Большой диван поступили утвержденные и подробные податные росписи, то впредь уже никому не удадутся подобного рода подлоги, и для государей [своего времени] и для их наибов такие дела, как упомянутые, и другие, будут просты и ясны. В их пору никто не сможет друг друга обидеть и обременить. Настолько польза от этой подробной податной росписи и от определения [размера] налога ясна и понятна людям разумным и мудрым, что нет нужды распространяться в обстоятельном изложении. Поскольку помог промысел божий, накопился опыт и стало несомненно, что податная роспись для каждой местности закончена, и вследствие этого удалось в последние годы от имени Большого дивана писать подробные бераты с алтун-тамгой, то плоды этого появились: ра’ияты обрели покой, области расцвели, и скрытый смысл слов ‛ты видишь землю бесплодной, но когда мы ниспошлем на нее воду, она поколеблется, разбухнет и породит множество разновидных растений’[919] стал явным. Ни одному авану не осталось возможным завладеть хотя бы одним данеком денег и маном припасов. Ра’ияты каждой деревни и местности узнали, сколько составляет установленный для них налог, и что [если] кто-либо стал бы взимать с них свыше этого, то оно не по праву, без основания и вопреки постановлению [государева] указа, что основным является разрешение дивана и что дивану от взимания не по праву и сверх установленного нет никакой пользы и прибыли. Ра’ияты же пусть не исполняют приказаний притеснителей и доставляют только те количества, которые установлены на основании бератов с алтун-тамгой, и совокупность их пусть достается казне, войску и Бейт-ал-малу.

|S 634| Ныне мы рассудили: раз-де цель этого мероприятия и устройства является благоденствие народа и стяжание вознаграждения [для нас], то мы и будем прилагать старания, чтобы это основание стало тверже и крепче, а воздаяние [за него] и существование его больше. Хотя мы для написания подробных бератов и назначили в Большом диване для каждой области битикчиев, дабы они выписывали бераты, а наибы украшали их знаками дивана и прикладывали нашу алтун-тамгу, однако снабжение знаками и прикладывание тамги нужно производить в [удобное] время и на досуге. Возможно, что по причине перемены времени, изменения обстоятельств, неотложных дел государства и окраин, смятений и затруднений, от которых не может быть свободен бренный мир, не удастся подробно расписать столько бератов, пометить и пропечатать. Когда же в этом будет допущена неизбежная задержка и отсрочка, то вследствие этого явится необходимость писать на области сокращенные бераты, и тогда снова аваны получат позволение писать бераты, наложат лапу на это, обнаглеют и по тому же способу и по старой привычке будут разорять мир, а средства казны и Бейт-ал-маля по-прежнему будут подвергаться сокращению и истреблению. Все сметные расходы по области, вроде [расходов] на благоустройство, жалованье,[920] постоянную пенсию,[921] милостыню и прочее, они тоже по своему обычаю будут откладывать и оттягивать под предлогом [сдачи] в казну денег, которых они никогда не сдают, или [посредством] иных отговорок и скрывающих [правду] росказней. Год за годом они будут проживать с этими отговорками. Все лишатся [принадлежащего им по праву]. Этот введенный в течение столь долгого времени и с таким трудом закон, вследствие которого живущие на свете обрели благополучие, потеряет силу,[922] и они, алчные и смелые в тиранстве, станут повелевать бессильными ра’иятами.

Снова дело расстроится, все средства и взаимные отношения будут нарушены и загублены, и правда исчезнет, как это было по сию пору, но такое обстоятельство не подходит ни государям своего времени, ни войску, ни подданным. Мы замыслили против этого обстоятельства принять такие меры. Поскольку на основании закона деревня за деревней и место за местом подробно переписаны, занесены в реестры и на них составлены росписи податей и все реестры областей собрали в книгохранилище, которое мы построили в Тебризе рядом с гумбадом, ханкахом и абваб-ал-бирр, и препоручили [их] достойным доверия людям, и дали им жалованье, чтобы они [их] хранили, и мы для них учредили вакф, как указано в жертвенной грамоте,[923] и написали проклятье, дабы ни одна душа не объявила их недействительными, то по всяким затруднительным случаям, которые произойдут, пусть читают [в реестрах]. Если у кого-либо пропадут выданные контракт[924] или таблица [с росписью налогов], то пусть выдадут список оттуда, чтобы возместить. Один список мы повелели хранить в Большом диване и один — в каждой области, а контракты на руках таниев, арбабов и ра’иятов, дабы согласно тому, как составлена роспись податей,[925] каждая деревня и место пусть начертает [эту роспись] на [деревянных] досках или каменных [плитах] или медных и железных листах, на чем они сами захотят написать, а если захотят, пусть высекут надпись на алебастре и пишут на воротах деревни, на мечети, на минарете, — где хотят. У евреев и христиан на дверях храмов и на воротах деревень или в местах, где они пожелают, у кочевников — пусть ставят столбы [с надписью] в местах, где они сочтут полезным. Хакимы областей, исходя из установленной законом росписи податей и нашей алтун-тамги, пусть не прибавляя и не убавляя раздадут те списки в присутствии казиев, сейидов, имамов, справедливых свидетелей и вельмож города и обяжут ра’иятов каждой деревни и селения и каждое сословие, для которых в тех областях определены денежный налог и подати, чтобы они все поспешно, в течение двадцати дней, согласно установленной законом росписи, как упомянуто, укрепили посредством алебастра и гвоздей так, чтобы они остались на многие годы. Никто пусть их не переиначивает и не изменяет. Для селений, которым налог определен наличными деньгами,[926] уплата обязательна по-прежнему наличными деньгами, для тех, которым [назначены подати] натурой,[927] по-прежнему уплата обязательна натурой, причем для каждого разряда податей — в определенный срок. Устанавливаются точно так же и тамговые пошлины, дабы по-прежнему их писали на досках. О каждом разряде из разрядов [податей], которые следует писать на досках, вчерне написано на обороте настоящего указа, дабы знали, как надобно писать о каждом разряде разных налогов, которые установлены и занесены в податные росписи |S 631| в различных областях, в какое время [приходится] срок [сдачи] для каждого из них и каким образом [происходят] прием и сдача. Надобно, чтобы каждый разряд [подати] написали на доске, согласно тому, как упомянуто в форме, дабы раисы и ра’ияты каждой деревни и селения сами в сроки определенного времени года собирали причитающиеся с них подати наличными деньгами и доставляли на майдан, ибо постановлено так, чтобы сборщик разбивал палатку на майдане города и с начала срока до того дня, пока дана отсрочка, пять раз в день били в литавры, чтобы доставляли и сдавали все подати с [причитающимися] фар’ом и казначейскими,[928] которые мы в каждой области установили. Пусть сборщик податей ни с одного селения решительно ничего другого не взимает под видом фуража, за услуги и тому подобного. От дивана ни в коем случае пусть [не выписывают] бератов и ни в одно селение или область не посылают сборщиков. Если раис и ра’ияты проявят нерадивость, нарочно отнесутся без внимания и не доставят податей в установленный срок, то пусть сборщик их заберет и взимает с каждой сотни динаров основной [подати] по одному динару пени, а каждому, кто провинился, даст по семидесяти палок, дабы этот закон и распорядок утвердились, польза от него распространялась на знать и простой народ и вследствие нерадивости, невнимания и невежества немногочисленных лиц, миряне больше не попадали в лапы насилия аванов и неверующих и не боящихся бога людей. Отныне сроки сдачи податей наличными деньгами и натурой, определенных и установленных согласно вечной и нерушимой податной росписи, о которой говорилось выше, назначены в таком порядке:

[сдачи] в каждой области податей наличными деньгами, разряды которых различны. В каждом селении разряд пусть напишут на доске в таком виде, как определено в росписи податей.

и подати[929] с оседлых ра’иятов, которые по обычаю доставляют двумя частями.

Из совокупности годовых податей, установленных для каждого селения, одну половину доставляют сполна, начиная с Джелалова нового года в течение двадцати дней.

Другую половину доставляют сполна от «начала солнца»[930] 1 числа месяца мизана в течение двадцати дней.

и подати с кочевников, которые по обычаю уплачивают в один прием в начале года.

и налог,[931] который издавна положен наличными деньгами, и определено, чтобы они вносили его в один прием в начале года от дня Джелалова нового года в течение двадцати дней.

наличными деньгами с некоторых местностей установлен так, что его платят во время урожая яровых, как в Багдаде и прочих местностях.

тамговые,[932] согласно тому, как они, каждая в отдельности, соответственно разным областям, написаны на обороте, пусть напишут на доске и выставят у ворот каждого селения, где взимают особую пошлину, дабы основываясь на этом, [их] доставляли по частям. Пусть ни одна душа не вносит в них новшеств и не вводит изобретенных правил, а откупщики под предлогом того, что мы [Газан-хан] повысили таможенные пошлины, пусть не взимают выше установленных пошлин и не вводят изобретенных [ими] правил.

Правила таковы, как они пишутся и подробно излагаются

|S 636| Обязательное условие для областей жаркого пояса, касательно озимых и яровых

пшеницу, ячмень и прочее, назначенные для каждой местности, за вычетом долей урожая,[933] пусть с 1 числа месяца …[934] доставляют на своих животных в назначенный той округе амбар и сдают приемщику. Крайний срок сдачи — двадцать дней.

назначенные согласно податной росписи, за вычетом долей урожая, пусть доставляют на своих животных в назначенный в той округе амбар и сдают приемщику в месяце …,[935] Крайний срок сдачи — двадцать дней.

для областей холодного пояса, дающих урожай яровых, — там же, где яровых не бывает, не сомневаясь пусть на них пишут, озимые, — согласно утвержденному в податной росписи

согласно утвержденному в податной росписи, за вычетом долей урожая, пусть сполна на своих животных доставляют в назначенный для той округи амбар в месяце ...[936] [Крайний срок сдачи — двадцать дней].[937]

согласно утвержденному в податной росписи за вычетом долей урожая, пусть сполна на своих животных доставляют в назначенный для той округи амбар в месяце ...[938]

Точно так же во всех областях, которые мы пожаловали хатунам, царевичам и эмирам, или отдали в икта войску, или передали во владение разным лицам, посредством ваджх-намэ, [и в качестве] постоянной пенсии,[939] ихтисабийе, жалованья,[940] вспомоществования,[941] милостыни[942] или вакфа на этом же основании, согласно податной росписи, выставили бы доски [с надписями] во всех селениях, чтобы упомянутые мутасаррифы не могли взимать по своей прихоти диванские подати свыше [установленного] и жители того селения тоже не испытывали стеснения, ибо надобно, чтобы правосудие государя в каждом месте словно солнце обращалось вокруг дел живущих на свете,

Поскольку в настоящую державную пору цель этого дела заключалась в благоденствии народа, твердом управлении войска, способствовании поступлению сумм в казну и Бейт-ал-маль, устранении злодеев, воров и притеснителей, и [поскольку] на опыте было установлено, что ра’ияты стали довольны, покойны и благодарны, что исправление обстоятельств, которые выше упоминались, произведено было таким способом, что средств добывается вдвое больше того, что прежде поступало в казну наших предков, и нет уже нужды в поборах и запросах, то несомненно, что такие дела, как упомянутые, подобают всем справедливым государям и достойны мнения и мероприятий сострадательных и искусных в своем деле эмиров, столпов государства, везиров и верных и опытных наибов в любой век и пору.

‛Эта книга не выдуманное предание, а подтверждение открытого до нее, изъяснение всего сущего, руководство и милость для всех верующих’.[943] И если преступят ее, |S 633| то это станет причиной их позора и наказания. ‛Те, которые желают большего, те суть преступники’,[944] ибо это общеполезное дело, устроение и строгий порядок приведены в исполнение, ра’ияты и весь народ вследствие этого благоденствуют, налоги определены и установлены.

Если же какой-нибудь тиран дозволит переиначить и изменить, то пусть он боится огорчения, поношения и жалоб людей, ибо [нельзя] вообразить себе наказания более ужасного и ада более мучительного, ‛и узнают те, кто тиранствует, каково им будет, когда они получат свою участь’.[945] А миряне пусть тоже не поддаются и говорят: ‛Не облекайте правду в одежду лжи и не утаивайте правды противу вашего знания’.[946] Неминуючи каждый, кто переиначит и изменит, заслужит проклятье и гнев создателя и народа, ‛кто изменит повеление, после того как слышал его, тогда вина падет на тех, которые его изменили’.[947]

В таком роде мы отправили указы во все владения. Настоящий указ мы послали для области ...,[948] дабы, как разъяснено, написали на доске и вскорости оправили тот разряд из разрядов податей и произвели [те] расчеты с казной, которые касаются этой области согласно тому, как определено и занесено на обороте [сего указа]. Всякий, кто совершит преступление, будет виновен. Написан в средине божьего месяца раджаб-ал-асамма лета 703 [II 1304] в месте Олджейту-Буйнук на Хуланморене. ‛Слава богу, господу миров. Да будет молитва и привет над лучшим из людей его, Мухаммедом, и родом его’.

Что же касается областей, в которых ливанские налоги и подати причитаются с урожая и наличными деньгами, большая часть которых добывалась посредством [податных] оценок[949] [урожая] и разверсток,[950] [где] выставление поводов [к новым поборам со стороны] хакимов, чиновников и мутасаррифов, [ведающих] налогами, в этом отношении имело полную возможность, [где] в каждую пору выдумывали [новые] правила и законы, назначали множество должностных лиц под разными названиями, и многие годы требовали подати вперед, а во время установления цен[951] для ра’иятов и музари’ев происходило значительное набавление и обременение и разного рода таких притеснений больше, чем можно вместить в пределы, то это [государь] также глубоко расследовал в Багдаде и Ширазе, которые являются двумя важными владениями, принял против этого меры и исправил. Подати назначили на основании податной росписи, а земли роздали навсегда таниям и откупщикам таким образом, что средства поступают вдвое больше того, что было поименовано, но не поступало. Все арбабы, землевладельцы[952] и ра’ияты спокойны и благодарны, а руки хакимов совсем стали короткие, чтобы предъявлять неосновательные запросы, и притеснения аванов сразу были устранены. Разного рода изъяны, которые имели место в государстве, и способы исправления каждого из них полностью разъяснены и подробно изложены в указах, которые написали для этих областей. Для всех оно ясно и известно, а потому рассказано кратко. Да насладит навеки всевышний господь этого творящего справедливость и распространяющего правосудие государя жизнью и державой и да ниспошлет ему награду за эти добрые деяния [еще] в его державную пору, которая есть предмет зависти Дария, Ардавана, Ардашира и Ануширвана.

Рассказ семнадцатый. О заботливом и внимательном отношении к ра’иятам и отстранении от них насилия

|S 638| Поскольку в предыдущих главах уже были описаны разного рода несправедливость, гнет и насилие, производимые над ра’иятами, и те стеснения, которые разными способами им причиняли, то мы [их] не повторяем. Из того повествования явствует, если сравнивать, что в глазах у хакимов и прочих комья грязи и мусора вызывают к себе уважение, а ра’ияты нет, и что сор на дорогах столь не топтался [ногами], сколько ра’ияты. Государь ислама Газан-хан, ‛да увековечится его владычество’, из совершенства [своей] справедливости дознался до сути обстоятельств и повелел эти дела поправить. Как уже было упомянуто, от счастья его правосудия все приобрели покой. То, что особо выделено в настоящую главу, заключается в том, что всегда, когда [Газан-хан] видел воочию или ему докладывали, что со [стороны] приближенных или воинов нанесены обида и вред ра’ияту и они кое-что забрали, он тотчас же повелевал, чтобы они под ударами палок и дубинок [взятое] возвращали обратно, так чтобы людям было неповадно. В случае, если он в добрый час выезжает на охоту, то когда прибывают в пределы какой-нибудь деревни, он приказывает, чтобы овец, куриц и все необходимое, идущее лично для него, покупали бы целиком за деньги, точно так же и из стад и станов монголов. Все, что стоит один динар, он оценивает в два-три динара. Цель заключается в том, чтобы, когда другие увидят такое обстоятельство, то держали бы себя в границах, воздерживались от насилия и крутых мер и подражали тому похвальному образу действия. Всегда, когда его высокому усмотрению представляется, что один из эмиров или воинов в какой-нибудь области учинил насилие и допустил крутые меры, он, обвинив, наказывает палочными ударами младших эмиров, а старших притягивает к ответу и порицает. Однажды он сказал: «Я-де не держу сторону ра’иятов-тазиков. Ежели польза в том, чтобы всех их ограбить, то на это дело нет никого сильнее меня. Давайте, будем грабить вместе. Но ежели вы в будущем будете надеяться на тагар и столовое довольствие[953] и обращаться [ко мне] с просьбами, то я с вами поступлю жестоко. Надобно вам поразмыслить: раз вы ра’иятов обижаете, забираете их волов и семена и травите хлеба, то что вы будете делать в будущем? О том, что вы бьете и мучаете их [ра’иятских] жен и детей, [тоже] нужно подумать, как нам дороги наши жены и дети и милы сердцу, а ведь и им точно так же, они тоже люди, как и мы. Всевышний господь препоручил их нам. С нас спросят за их добро и зло, что же мы ответим, когда [сами] их обижаем? Все мы сыты, никакого ущерба нам нет, так что же нам нужно. И что за благородство и доблесть обижать своих ра’иятов? Кроме злополучия, в похвалу за это ничего не достанется, и всякое дело, к которому обратятся, будет безуспешным. Надобно отличать покорного ра’ията от врага. Разница [между ними] заключается в том, что от покорных ра’иятов находятся в безопасности, а от врагов в опасности. Как же допустимо, чтобы мы покорных не оградили от опасности, и они испытывали бы от нас муки и неприятности. Во всяком случае, их проклятья и дурные пожелания будут услышаны [богом]. Надобно подумать и о том, что я постоянно вас так увещеваю, но вы не обращаете внимания». Вследствие подобного рода увещеваний, из тысячи стеснений, которые до этого причиняли, [теперь] встречается одно, и ра’иятское общество владений умножило молитвы за державу [Газан-хана], да будут они услышаны, ‛клянусь богом и величием его’.

Рассказ восемнадцатый. Об отмене улага, сокращении числа гонцов и о запрещении им стеснять народ

Хотя государям бывает необходимо посылать послов и гонцов в разные страны и края, и дела государственные через то могут быть укреплены и упорядочены, однако вошло в обычай [вообще] посылать их и для доставления известий о здоровье, даров и подношений и ради важных дел окраин, войсковых дел и государственных таин. Очевидно, что нужда в посылке гонцов по таким делам случается в год несколько раз. К настоящему времени постепенно дошло до того, что все хатуны, |S 635| царевичи, эмиры ставок и эмиры-темники, тысячники и сотники, воеводы областей, кушчии, барсчии, ахтачии, корчии, эюдэчии и прочие разряды [чинов], назначенные на разные должности, помалу и помногу за всяким делом посылали гонцов по областям, а также посылали их по разным надобностям в монгольские кочевья. Установился обычай, что население областей стало отдавать своих сыновей в инджу и уртаки хатунам, царевичам и эмирам и получало за это какую-нибудь малость. А у них имении, имущества, сделок и тяжб было помногу, и каждый посылал гонца и законным и незаконным образом устраивал свои дела. Противники же их от множества беспокойств и расходов выбивались из сил и поневоле шли под защиту других, брали от них гонца и искали отмщения, и возмещения у тех людей. Те опять посылали гонцов, и из-за этих людей постоянно сновали взад и вперед гонцы, и покровители из рвения и пристрастной привязанности [к своим подзащитным тоже] непрерывно слали гонцов. Другие были такие, — умрет человек, а его наследники друг с другом не ладят, и все, жаждая получить побольше наследства, отдавались под покровительство, посылали друг на друга гонцов и занимались этим всю жизнь. Им следовали другие люди, пока для всех это не стало ремеслом. Были еще раисы деревень, находившие себе каждый другого покровителя и гонявшие по области гонцов ради спора о должности раиса. Иные брали гонцов под предлогом того, что в такой-то области можно раздобыть тонсук, и расходовали во много раз больше того, чем доставали. Эюдэчии, под предлогом устройства тагара, столового довольствия и саверина, рассылали по областям столько гонцов, что городские диваны были полны ими; точно так же [поступали] и эмиры, [заведывавшие] оружием, конюшнями и животными и прочим. Кончилось тем, что по дорогам гонцов стало попадаться больше, чем караванов и всех путешественников [вместе]. Если бы даже, в каждом яме держали пять тысяч лошадей, то улага для них [гонцов] нехватило бы. Забирали монгольские табуны, которые держали на летних и зимних стойбищах, и садились [на них]. Спешивали все караваны и путешественников, которые прибывали из Хитая, Хиндустана и других дальних и ближних стран, [а также] и эмиров, баскаков, меликов, битикчиев, казиев, сейидов, имамов и челобитчиков, едущих в [государеву] ставку, захватывали их лошадей, а их оставляли посреди дороги. Некоторых вместе с пожитками [покидали] даже в страшных местах. Из-за множества гонцов, которые так вот разъезжали, дошло до того, что воры и разбойники придавали себе наружный вид гонцов и, выходя на дорогу, говорили: «Мы-де гонцы», — брали у них [у проезжих] лошадей для улага, а [затем] вдруг хватали их, связывали и грабили пожитки. Часто бывало, что одни гонцы отбирали улаг у других гонцов под предлогом, что наш-де путь поважнее. Дошло до того, что каждый, у кого было больше провожатых и силы, тот и отбирал улаг у другого. Когда разбойники проведали о таких делах, то они и гонцам [числом] поменьше говорили: «Мы-де гонцы» — силком отнимали у них улаг, их [самих] грабили и даже забирали у них [государевы] ярлыки и пайзы. Стало так, что большая часть разбойников с пайзами и [государевыми] ярлыками, преградив горные перевалы,[954] выходили для разбоя на дороги, хитро и коварно, под предлогом выполнения обязанностей гонцов, нападали на путников, едущих с караванами, и гонцов и грабили животных и пожитки.

Гонцы не удовлетворялись только улагом и путевым довольствием,[955] а как только приезжали к кому-нибудь, так сейчас же, под разного рода предлогами поднимали ссору и, причинив разные неприятности, забирали добро. Коноводы же их отнимали от людей одежду, головные уборы и все, что видели. [Гонцы] преднамеренно получали больше |S 640| улага [чем нужно] и [его] распродавали. Все, что они находили в деревнях, они силой тащили [с собой]. Если в один день они приезжали в десять деревень и кочевий, то со всех этих мест они брали путевого довольствия во много раз больше, чем [требовали] дорога и ясак, и поскольку корма у них оказывалось в излишке, они [его] продавали. У них постоянно только и было дела, что торговать по дороге фуражем,[956] так что даже китайские и индийские купцы столько [не торговали], ездя туда и обратно. Из изложения этих обстоятельств явствует, сколько тысяч гонцов в году ездило туда и обратно, сколько они брали улага и фуража, сколько народу избивали, вешали и обижали. Так как ра’ияты постоянно отвлекались ими, по случаю требования фуража и [разных] запросов и по ночам стерегли их лошадей и пожитки, то становится удивительным, каким образом достигалось хлебопашество в таком размере, что от него получалось пропитание народа. Это нельзя приписать ни чему иному, как милости небесной, которую ниспосылал господь, не лишая рабов [своих] насущных средств жизни.

Вследствие множества этих разъехавшихся [по сторонам] непутевых и никчемных гонцов, которые всюду, куда приезжали, говорили, что я-де сын или брат такого-то нойона и еду по такому-то щекотливому и важному делу, начальники ямов,[957] хакимы, раисы и ра’ияты понимали, что все это одна пустая ложь. Если же случалось, что ехал почтенный гонец по важному делу, то по примеру прочих у него в глазах людей было не слишком много веса и в сердцах уважения к нему не было. По этим причинам никакого почтения к гонцам не осталось, и для всех они были наихудшими тварями. Поскольку у настоящих гонцов не оставалось веса, вследствие смешения их [с прочими], им не доставалось ямского улага, или [доставался] лядащий. Путники и кочевники были напуганы, передвигались окольными дорогами и устраивали привалы в горах. По этой причине всегда, когда гонец ехал по тонким государственным делам, он не мог прибыть [к месту назначения] в срок, даже в два-три раза больший, чем надобно, и разумеется, этим производил вред. Постоянно ему приходилось притягивать к ответу начальников ямов за худобу ямских лошадей. Хотя в каждом яме держали пятьсот голов лошадей, но никогда [там] не находилось и двух крепких лошадей, на которых бы спешный гонец[958] [мог] сесть. Кроме того, что в каждом городе на ямы и на содержание гонцов обращали несколько туманов денег, хакимы областей по этому же поводу собирали с ра’иятов еще суммы денег и частью пускали в расход [на гонцов], частью присваивали [себе]. Тамговые [пошлины], которые являются самыми верными налогами во владениях, во всех областях всегда обращали на содержание гонцов, но их нехватало на их переезды. Хакимы [оплату] фуражного довольствия переводили на тамговщика и скрывались, а когда и этого всего нехватало, тамговщик тоже прятался. Между гонцами подымался спор, и, в конце концов, тот, кто брал верх, отнимал деньги. Поскольку вес и значение [гонцам] придавала толпа провожатых, то они старались, чтобы вокруг них собиралось побольше нукеров. Нукеров приглашали из [числа] родственников и друзей. По дороге они привлекали к себе людей всякой породы, и за ними следовали бродяги и беспутные люди.[959] Стало так, что гонец, которого не признали бы государь и старшие эмиры, при небольшом деле, по которому он ехал, брал с собой двести-триста всадников, а некоторые, которые были познатнее да поименитее, ездили с пятьюстами и тысячью всадников. Иногда бывало в каком-нибудь городе при диване расставляли почти двести стульев, принадлежавших гонцам, и хакимы говорили: «У кого-де дело неотложнее, [тому] устроим раньше». По этой причине гонцы друг с другом спорили, и, как только [один] брал верх, хакимы под его защитой спасались из рук других. [Эти] предоставляли ему небольшую отсрочку, давали ему взятки и проводили время. В конце года все эти гонцы возвращались обратно, не |S 637| выполнив дела и производя безмерные расходы. Разного рода убытки и вред, которые выпадали из-за этих гонцов, были гораздо больше того, что можно описать.

Государь ислама, ‛да увековечится его власть’, из совершенства [своего] правосудия признал необходимым исправить эти обстоятельства и сказал: «Дело, вред от которого стал таким огромным постепенно, и к которому все люди привыкли, нельзя устранить вдруг, одним разом, а удастся это медленным путем». Приступив к исправлению, он в первый год приказал: «Для нас-де надобно заложить особые ямы, чтобы спешные гонцы по важным государственным делам и надобностям окраин ездили бы пользуясь ими, и ни одна душа не садилась бы на тех лошадей, дабы эти гонцы имели преимущества перед другими и быстро достигали места назначения». Вышел указ, чтобы по всем важным, нужным дорогам через каждые три фарсанга заложили ямы и держали в них по пятнадцати крепких лошадей, а в некоторых местностях, не столь важных, — меньше. Он приказал не давать этого улага никому, пока не будут предъявлены благословенная подпись и собственная алтун-тамга [государя]. Каждый ям он вверил одному старшему эмиру и для дел и надобностей [ямов] отдал им в распоряжение[960] определенные области, так чтобы [у них] было больше денег,[961] чем нужно, чтобы не оставалось предлога [их добывать]. [Государь] сказал: «Я ради того даю вам больше денег, чтобы никак не случалось недостатка, а излишки вы тратьте в свою пользу, [чтобы] каждый день не подымался какой-нибудь айгак, что денег-де больше, чем требуется, что он-де расстраивает это дело или что [дело] надобно отдать другому, что ям остается без твердого управления. Так как вы старшие эмиры, то для вас лишних денег не жалко, вы же должны это важное дело содержать в порядке». Поскольку существовала необходимость начальникам пограничных областей посылать гонцов с извещением об обстоятельствах пользуясь этими ямами, то государь роздал каждому по нескольку грамот со своим обычным именным знаком и алтун-тамгой, частью на два улага, частью на три и на четыре, чтобы они давали их гонцам. Для начальников же ямов было бы твердо установлено, что, кроме как по этому именному, знаку, улага давать не следует. Затем [государь] изволил сказать: «Цель [посылки] спешного гонца заключается в том, чтобы он прибыл поскорее [к месту назначения], но ежели он будет даже из рода нойонов, то чтобы не ехал больше, чем на четырех улагах». Еще он приказал: «Ежели дело будет весьма спешное, то чтобы писали письма и, запечатав, отправляли через ямщиков[962] тех ямов, чтобы они гнали, а на письмах надписывали: из такого-то места в такое-то». Каждому начальнику пограничной области [государь] роздал «черновую тамгу»,[963] чтобы они ее проставляли на тех письмах и начальники ямов на пути знали, ибо ранее была отправлена подлинная[964] [тамга]. Так как через каждые три фарсанга находится ям, и ямщики скачут разные, то в сутки они проскакивают шестьдесят фарсангов, и спешные сообщения прибывают из Хорасана в Тебриз в три-четыре дня, а если едет гонец, то он раньше, чем через шесть дней приехать не может. В каждом яме [государь] приказал завести еще двух курьеров,[965] чтобы, если будут важные дела в областях, то на запечатанные письма проставляли бы курьерскую тамгу и надписывали бы: «Отправлено из такого-то места в такое-то». На опыте установлено, что курьеры в сутки без перерыва[966] проскакивают тридцать фарсангов, и всякое известие прибывает в короткий срок. Через некоторое время [государь] приказал: «Телохранители и состоящие при нашем высочестве день и ночь, в жару и стужу служат [нам] неотлучно и на охоте, и на войне и ездят на своем улаге и на своих кормах.[967] Зачем же лицам, едущим управлять [областями], ехать безостановочно[968] и получать корма, а когда прибудут в область, обращать на расходы [получаемое от] фар’а и обязательного попечения. Поскольку это было разумно, то по этому поводу было приведено в исполнение постановление указа. Некоторое время царил такой порядок, и ямы туманов были упразднены, а деньги, которые расходовались на них, поступили в казну. Так как для гонцов, которых посылал государь, уже не было улага, то как же было брать [его] другим. Было также повелено, чтобы ни одна душа не посылала гонцов, кроме как к его высочеству. По этой причине [посылка] гонцов другими была устранена. Вышло постановление, что если кто-либо по своему делу пошлет в какую-нибудь область или место гонца, то ему не давали бы путевого довольствия, тамошние хакимы хватали бы [пославшее] лицо, заковывали в цепи и бросали в тюрьму. Когда стало |S 642| так, то те люди, которые свои дела устраивали через гонцов, бросили это делать. Затем [государь] приказал: «Гонцам, которые отправляются в области, мы будем выдавать деньги на путевое довольствие из казны в размере, нужном для поездки туда и обратно, чтобы они нигде [ничего] не брали, а когда приедут к месту [назначения], довольствовались бы на предназначенного фар’а». И каждому гонцу, который назначался куда-либо в область, выдавали из казны наличными деньгами стоимость путевого довольствия. Это обстоятельство стало известно во всех областях и местностях и, поскольку гонцы, ехавшие по повелению государя, ‛да укрепится навеки его царство’, не имели возможности пользоваться фуражным довольствием [бесплатно], то как же люди могли давать его другим. По этой причине в [течение] этих двух лет по всем владениям в городах, деревнях и станах исчезла повинность поставки улага и фуражного довольствия. Больше того, ни одна душа даже не видит гонцов, потому что гонцы, которые скачут на ямских курьерских лошадях,[969] день и ночь находятся в пути и у них нет даже времени озаботиться немного поесть. От областей в год без сомнения отправляются около тридцати гонцов, и так как нет указа, чтобы они по дороге получали фуражное довольствие, то никто их от прочих путешественников не отличает. Вследствие такой всеобъемлющей справедливости [государя] весь народ успокоился. Монголы и кочевники на стойбищах свободны от тягот, купцы и приезжающие и уезжающие по дорогам в безопасности, жители городов и деревень в душевном спокойствии заняты стройкой и земледелием и все, с женами и детьми, от души и сердца творят молитву за державу государя. Да будет она услышана [богом].

Еще [государь] приказал: «Если когда-нибудь по необходимости и придется дать каким-нибудь людям улаг в несколько лошадей или ослов, чтобы переехать из одной области в другую, то плату за них пусть отдают им [предоставившим улаг], дабы он принадлежал им, и название «улаг» чтобы тут вовсе было не при чем». До этого сокольничие и ловчие доставляли соколов и барсов на улаге. [Государь] приказал, чтобы им для поездки выдавали стоимость [вьючных] животных, путевое и фуражное довольствие, и они бы по дороге ничего не брали, а каждое [вьючное] животное, которое по прибытии останется, принадлежало бы им.

Благодаря таким мероприятиям царство стало процветать и снова приобретало богатство и устроение. Средства, которые предназначались на содержание ямов и гонцов, или [которые] взимались с излишком, поступают в казну, и то, что пропадало [раньше] по этому случаю у ра’иятов, остается [теперь] у хозяев. Да ниспошлет всевышний господь благоденствие от этого правосудия в державные дни [Газан-хана], ‛милостью существования своего, скрытым [от людей] милосердием, и щедростью своей’.

Рассказ девятнадцатый. Об изгнании воров и разбойников и охране от них дорог

От мирян не скрыто, до чего доходили раньше засилье и господство разбойников и воров. Хотя разновидности их больше всего состояли из монголов, тазиков, муртаддов, курдов, луров, шулов и сирийских [арабов], но к ним приставали также и бежавшие гулямы, и шли городские подонки и сволочь.[970] Некоторые сельские и окрестные жители становились с ними заодно и ходили у них в проводниках. Во всех городах [разбойники] держали лазутчиков, чтобы они извещали о выезде разного состояния людей. Если иногда попадались некоторые грабители, которые уже долгое время разбойничали на дорогах и приобрели в этом деле славу, то кой-какой народ их защищал: как-де можно убивать такого богатыря, надо ему оказать покровительство. По этой причине другие грабители становились все нахальнее и смелее. Несмотря на то, что существовало такое старинное законоположение, что когда нападают грабители, то люди, едущие с караваном, гонцы и путники [должны] объединяться вместе и их отражать, в последнее время, когда грабители выходили на дорогу, эти люди друг другу не помогали. Большей частью бывало так, что грабители обстоятельно знали положение тех людей, [в них] разбирались и кричали: «У нас-де к тем, у кого ничего нет или есть мало, дела нет». [Тогда] эти люди отходили в сторону, а других грабители избивали и убивали. Если грабили в окрестностях |S 639| какого-нибудь стана кочевников или деревни или города, то сколь бы это не было близко, и отражение [разбойников] возможно, жители тех мест не вмешивались. Напротив, доходило до того, что у грабителей в каждом роду кочевников и оседлых жителей деревень были приятели и товарищи. Многие люди это знали, но об этом не заявляли.[971] Если даже иногда [это] обнаруживалось, то никогда не докладывалось [государю]. При помощи некоторых раисов и старост деревень, которые являлись их знакомыми и приятелями, во все времена года для них были наготове все необходимые средства. Многие ходили в гости в жилища этих людей и во время опасности бежали к ним. В городах у них тоже были знакомые, продававшие их товар. Иногда они проживали с ними вместе один-два месяца и вместе проедали награбленные деньги. Господство разбойников доходило до того, что они ночью, вдруг окружив дом какого-нибудь эмира, разграбляли [его]. Тотгаулы и сборщики подорожной пошлины[972] только и делали, что взимали с путников все, что хотели, и задерживали караваны под предлогом того, что среди вас-де имеются воры и беглые,[973] пока разбойники об этом не узнавали и не выходили на дорогу. Никогда [тотгаулы] не преследовали грабителей, и приезжающим и уезжающим никогда не доставалось столько огорчений от грабителей, сколько от тотгаулов и сборщиков подорожной пошлины, ибо вред от грабителей случался иногда, а к тем они попадали в лапы на каждой стоянке в двух местах. Сколь много караванов выбирали неизвестные дороги, очень дальние и весьма трудные, чтобы только избавиться от вымогательских лап[974] тотгаулов и сборщиков подорожной пошлины. Государь ислама, ‛да увековечится его власть’, счел нужным исправить это положение. Во-первых, он постановил, что всякий человек, который во время нападения грабителей отделится от своих спутников и вместе с другими не займется отражением, тот будет виновен, и на нем [будет лежать] ответственность за кровь и имущество товарищей. Еще [государь] приказал, что на [жителях] мест вроде станов кочевников и деревень, находящихся ближе [других] к месту, где разбойники чинят грабеж, лежит обязанность пойти по следам и найти грабителей, в особенности, если их известили. Будь то ночью или днем, им надлежит итти в погоню верхом и пешком до тех пор, пока они не найдут [грабителей]. Еще [государь] повелел безжалостно казнить всякого человека из монголов и мусульман, который в станах кочевников, деревнях и городах оказался бы в сговоре с грабителями и [это обстоятельство] раскрылось бы. На это важное дело [государь] назначил эмира Ингула, который является близким к его высочеству лицом и известен тем, что не считается с личностями и нисколько не церемонится. Многих из разбойничьего племени он переловил и всех предал казни, а некоторых доставил, ущемив им головы и руки в рогатины. Айгака, который давал указания эмиру Ингулу и опознавал |S 644| тех людей, [государь] жаловал в тарханы и издавал указ, чтобы он постоянно занимался розыском. Поскольку [государь] одобрял, что эмир Ингул казнил тех людей, он дарил ему все их добро и животных. Он приказал, чтобы казнили каждого человека, который свершает даже мелкие кражи. Вследствие этого во владениях объявился такой страх перед расправой, что впредь ни одна душа не осмеливалась вступить в союз с грабителями. Разбойники же, когда поняли, что друзей, средств и места [для них] уже не найдется, стали грабить меньше, и появилась некоторая безопасность. Затем [государь] приказал, чтобы во всех владениях, в опасных местах по дорогам сели определенные сборщики подорожной пошлины, и чтобы они взимали в виде баджа с каждых четырех груженых ослов, идущих караваном, — пол-акча и с каждых двух верблюдов — пол-акча, и отнюдь не брали больше, а с животных, идущих без поклажи, и с таких, что перевозят съестные припасы и зерновой хлеб, не требовали бы ничего. Если случится грабеж, каждый сборщик подорожной пошлины, который находится ближе к тому месту, [должен] заполучить грабителя, а не то он ответит за [ограбленное] добро. Исходя из этого, ото всех отобрали подписку. Всех сборщиков подорожной пошлины [государь] препоручил эмиру Боралиги сыну эмира Чинкура, который в пору Аргун-хана был старшим эмиром тотгаулов, и повелел, чтобы он тоже вверил каждую дорогу почтенному человеку. Для того, чтобы сборщики подорожной пошлины не сидели в местностях безопасных и легкопроходимых местах и не оставляли без присмотра опасных местностей, а также не сидели бы [числом] больше нужного, [государь] приказал, чтобы, действуя осмотрительно, в нужных местах построили из камня и извести столбы и прикрепили бы к этим столбам плиты, на которых написали бы число сборщиков подорожной пошлины в той местности и условия ясака, который по этому поводу установлен, дабы они не сидели вне [пределов] этой местности и [свыше] определенного числа и не взимали больше установленного. Называют их «плитою правосудия», и назначение их ясно и очевидно. Прежде каждый, кто хотел, будучи [сам жителем] какого-нибудь стана кочевников, садился у дороги и взимал подорожную пошлину под предлогом исправления должности тотгаула. В настоящее же время, поскольку на плитах написано, что всякий, кто сидит вне тех местностей, является вором, никто из монголов и тазиков не осмеливается садиться в другом месте. В течение этих двух лет, как [государь] издал этот ясак, во владениях грабили по дорогам немного, а если иногда и случался [грабеж], то грабителей задерживали вместе с добром и предавали казни. Вследствие этого все те люди бросили этот образ действий, и установилась безопасность дорог. Еще [государь] приказал, чтобы караваны и путники, которые на больших дорогах хотят расположиться близ какой-нибудь деревни или кочевья, [должны] прежде спросить у старшин тех жителей, есть ли в этой округе разбойники или нет. Если скажут, что есть, то располагались бы в кочевье или в деревне, и надобно, чтобы они [жители] не препятствовали. Если же скажут, что разбойников нет, то располагались бы в поле, а если случайно что-нибудь утащат, то отвечать будут те жители. Однако это постановление не распространяется на городскую округу, потому что в тех местностях оно неисполнимо. Когда дороги таким путем упорядочили и доставили эмиру Боралиги подробные [списки] имен сборщиков подорожной пошлины и их эмиров, то [оказалось], что этим делом заняты около десяти тысяч человек, целое войско. Имеется приказ, чтобы они не уходили ни на какое другое дело и оберегали бы жизнь и имущество всех путешествующих так, чтобы они со спокойной душой могли разъезжать и со всею искренностью творить молитву за державу, да будет она услышана ‛[клянусь] истиной его истины’.

Рассказ двадцатый. Об обогащении пробы золота и серебра на такой лад, как еще никогда не было и лучше не может быть

|S 641| Не скрыто, что с древнейших времен и поныне ни в одну пору монеты всех владений не были имени того государя, который являлся владыкой совокупности [этих владений], в особенности в такие времена, когда эти владения находились в руках нескольких государей и властителей. Постоянно проба золота и серебра в [разных] местностях была различна. В некоторых владениях хотели даже ввести строгий порядок в [монетное дело] и установить одинаковую пробу, [однако] сколько ни издавалось постановлений, дело не шло в ход согласно повелению, и упорядочить его не смогли. Несомненно, одно из достоинств царей заключается в том, что читают хутбу и чеканят монету их именем. До настоящего времени в Руме, Фарсе, Кермане, Грузии и Мардине монету чеканили именем тамошних меликов и султанов и разной пробы. В нескольких местностях, в отношении которых в пору Аргун-хана и Гейхату вышел указ, чтобы там серебро чеканилось пробы 9:10, по названию так и было, однако [на деле проба] была не более 7:10 и 8:10. Румские серебряные деньги,[975] которые по сравнению с прочими местностями были лучше, дошли до того, что в десяти динарах содержали в сплаве только на два динара серебра, остальное все была медь. Неоднократно монгольские гонцы с тазикскими битикчиями по постановлению указа ездили в области для обследования пробы и производили огромные расходы, но, соглашаясь на взятки, не привлекли к ответу ни одного преступника, и [те] не стыдились чеканить и пускать в ход серебряные деньги, которые сразу, даже по виду казались медными и в которых обнаруживалось не много следов серебра. Поскольку монеты имели хождение, [согласно указанному на них] числу, то срезали края серебряных монет. Так как проба в [разных] областях была различна, то купцы, само собой, не торговали товарами, а в какое бы владение ни ехали, скупали золото и серебро более высокой пробы, чем в месте их назначения, ибо выгода в этом была большая. По этой причине товаров в большей части местностей нельзя было найти, и дошло до того, что звонкую монету покупали дешевле, чем она стоила, а в противном случае [ее] не принимали. Каждый, кто хотел истратить в какой-либо области сто динаров, терпел свыше десяти динаров убытка, а часто и двадцати динаров. Никакие поборы не тяжелее этого, потому что неторговые люди из денег, которые предназначены на их нужды, на каждые две-три [единицы] теряют десять-двадцать. При этом [им] приходится положить много трудов, пока от них не примут звонкую монету, в особенности в селениях и станах кочевников, которые не разбираются в пробах и не решаются принимать [монеты, не зная], которая лучше.

Польза от существования золота и серебра заключается в том, что посредством их удовлетворяются людские потребности, и то, что желают быстро добывается. Когда же обстоятельства с золотом и серебром становятся такими, что из-за них появляются споры и неприятности и во время расходования никто их не принимает, то это противоречит обычаю и нраву мира. Исправить эти изъяны государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, надумал так, что сначала установил по своему нраву [образец] монеты, сделал на ней такой знак, что никому не удастся этот знак подделать, и приказал, чтобы во всех владениях золото и серебро чеканили по этому [образцу], дабы повсюду монеты были во имя бога и посланника [его]. Его [государя] имя тоже было помещено. Даже в Грузии, где никогда не чеканили монету во имя бога и посланника [его], стали по необходимости [ее] чеканить, ибо [другие монеты] помимо нее, не имели [нигде] хождения, так что тем местам тоже пришлось чеканить эту монету, хотя они [грузины] и не признают власти[976] [Газан-хана], а иначе их деньги нигде не принимали. Согласно упомянутому, чеканка золотых и серебряных монет по одному образцу установилась и стала постоянной во всех владениях. Об утверждении пробы [государь] сказал: «Ежели мы допустим, чтобы она была ниже пробы «дозволенного золота»[977] и неполноценного ...,[978] вроде халифатской, мисрской и магрибской, то из-за нее очень понизят дозволенную пробу[979] и хитростью и обманом эту пробу представят в ином виде, а сыщики наши не будут осведомлены [об этом] или, приняв взятку, отнесутся с попустительством. Благо в том, чтобы чеканили только лишь такое «дозволенное золото»,[980] которое можно раскатать в листы, а серебро многократно ...,[981] которое можно растворить во ртути, чтобы, если будет хоть на кончик волоса примеси, она бы |S 646| обнаружилась по цвету и по …[982] и по мягкости. А если раскалить в огне, то [примесь] сейчас же объявилась бы и каждому было бы легко [определить] его достоинство». Поскольку [государь] захотел, чтобы во всех владениях проба была на этот лад, — а в пробах [разных] местностей было большое различие, — он изволил сказать: «Ежели это постановление войдет в силу вдруг, то весь народ потерпит ущерб и поднимет вопль. Лучше так: раз прежде каждый дирхем чеканили в четыре данека, [а затем] без того, чтобы в этом была государственная нужда ...[983]».

[Государь] доискивался, какова цена «дозволенного золота». Он приказал чеканить [его] и оценивать так, как оно есть, чтобы не было никакой разницы. Он повелел, чтобы ормуздское золото, которое никто не отличает от бронзы, и другие сорта низкопробного, малоценного золота расценили дешевле. Цель была в том: когда саррафы догадаются, что в плавке его есть нажива, они его скупят целиком и будут смешивать с золотом. Из-за того, что они поняли эту выгоду, в течение одного года стало так, что во всех владениях никто не видит ни одного мискаля низкопробного золота. Раньше из-за этого и червонное золото редко попадалось на базарах, и если доставляли немного, то на него появлялась сотня покупателей. Общеизвестно было так: в пору-де монголов много носят вышитой и затканной и тому подобной одежды, на которую растрачивается золото, оно же товар для Хиндустана и [его] увозят туда, [а потому] золота стало мало. Теперь же на базарах через руки каждого селянина проходит столько червонного золота, что конца-края нет. Все торгуют на него. Во владениях совсем не осталось золотых и серебряных [денег], не чеканенных по упомянутому образцу. [Государь] сказал в таких выражениях: «Ежели в руках кого-либо увидят неполноценное[984] золото и серебро, то пусть его обвинят и не спрашивают по древнему обычаю: укажи того человека, который дал тебе.[985] Существовали разного рода неполноценные деньги, теперь же приказ таков, чтобы ни одна душа не торговала, кроме как на золото и ...[986] Кто не знает, пусть покажет другому, чтобы соблюсти осторожность. Когда будет так, тогда ни один фальшивомонетчик не будет подделывать золотые [деньги], ибо он будет знать наверное, что от него [их] не возьмут, так как все поступают осторожно».

В настоящее время, когда такое великое дело приведено в исполнение во всех владениях, и не было нужды кого-либо казнить смертью, и так установилось, что во всех владениях не существует иного образца монеты и пробы, кроме тех, что были упомянуты, [государь] приказал, чтобы серебро в чеканной монете тоже выпускали по весу, — три мискаля в одном, имеющем хождение, динаре, — чтобы ни одна душа [их] не обрезала. Когда во всех областях звонкая монета уравнялась, народ освободился от забот, и купцы, которые звонкую монету сделали товаром, теперь в каждую область возят разного рода товары, и он стал дешевле. Все люди пользуются выгодами, имя государя ислама, ‛да укрепится навеки его владычество’, прославилось добром, хутба [читается], и монеты во владениях [чеканятся] его благословенным именем. Он повелел, чтобы полноценные золотые монеты все чеканили по сто мискалей, и выбил на них свое имя письменами всех областей, дабы во всех местностях, когда прочтут, знали, что это его чеканка. На этих монетах красуются стихи из Корана и имена двенадцати имамов, ‛да будет мир над ними’. Монеты весьма красивы и изящны, так что, кто их приобретет, тому сердце не позволяет их отдать, и он хочет непременно их сберечь. [Государь] сказал: «Когда мы кому-нибудь будем делать подарок, то чтобы [разлеталась] молва, мы будем давать ему из этих монет».

|S 643| Эти столь великие дела, которые не давались бывшим халифам и султанам, удались государю ислама, ‛да укрепится навеки его владычество’, и успешно так осуществились, что являются причиною спокойствия народа. Господь всевышний да сохранит его на вечные времена по милости своей.

Рассказ двадцать первый. Об исправлении мер веса золота, серебра и грузов, а [также] гяза, пейманэ, кафиза, тагара и прочих [мер]

До этого во владениях меры веса золота и груза, гяз и пейманэ, кафиз и тагар были различны до такой степени, что даже в одной области рознились по уездам. Вследствие этого, в деле [установления] рыночных цен происходило много неладов. Купцы стали меньше покупать товаров, потому что, когда они перевозили звонкую монету какой-нибудь местности в другую местность, то выходило больше, и от одной только разницы в весе для них получалась нажива. Товары же в некоторых областях не имели сбыта, а в некоторых их нельзя было достать. В каждой деревне имелось два-три разных кафиза. На те, что поменьше, торговали с чужаками, а на те, что побольше — между собой. Чужаку, знал ли он [об этом] или не знал, поневоле приходилось соглашаться на это дело, а селяне друг для друга ложно свидетельствовали, что это-де справедливый кафиз. Тагары, которые поставляли войску [в виде] савери и [которые] должны были весить сто манов, весили только семьдесят или шестьдесят манов и даже меньше, но люди сильные, при помощи палочных ударов, получали все сполна и даже с лихвой. Народ по этой причине постоянно находился в пререканиях и спорах. Государь ислама, ‛да укрепится навеки его владычество’, сказал: «Все владения подвластны моему указу, так что за нужда в этом различии. Мы наведем в них [мерах] строгий порядок, чтобы во всех местностях они были одинаковы, и так устроим, что на базарах в областях и в деревнях не останется различных мер веса, дабы таким путем не могли воровать». Счастливо поразмыслив, он издал указ, заключавший в себе способы исправления, мероприятия и устройство этого [дела], согласно тому, как ясно и понятно приводится в списке с него.

Список с указа, который [государь] издал по поводу проб золота и серебра по наилучшему изо всех способу

Да ведают воеводы, мелики, битикчии и наибы, казии, сейиды, имамы и садры, именитые, почтенные и известные люди, все жители, путники и купцы [наших] владений, что все наши царские взоры и помыслы [направлены] на создание благосостояния ра’иятов и всего народа, на справедливость и правду среди них и на основы богоугодных дел. И мы желаем устранить притеснения, насилия, новшества и несправедливости, которые в течение долгих времен распространялись среди народа, и по причине которых весь народ постоянно стеснен, изгнать из среды людей поводы к несогласию, пререканиям, необоснованным искам, спорам и распрям и счистить с их выи разного рода обман и обиду, дабы в этом мире они избавились от смут и тягот, а на том свете от мучений и огня ада. Теперь, поскольку мы производили расследования государственных дел и пользы народа и выявляли законы всякого дела, выяснилось, что на базарах [царской] ставки и городов каждый человек ради своей выгоды и прибыли делает гири из камня, комьев, железа и прочего и всегда по своей прихоти прибавляет и убавляет [в них вес]. Торговля у них производится по этому [весу], и бедный люд обманывается и терпит убыток. Такое дело не соответствует нашему украшающему мир мнению, и мы его не одобрили. Приказано, чтобы во всех владениях, от реки Амуйе до Мисра |S 648| исправили меры веса золотых и серебряных [денег] и грузов, меры для зерна и меры длины, наложили на них клейма и во всех владениях придерживались и не отступали от того строгого порядка, который мы установили в столице. Подробности и разъяснение этого таковы, как излагаются ниже.

Во-первых, меры веса золота и серебра должны во всех владениях совпадать и быть одинаковыми с тебризскими мерами веса, чтобы никто [их] не уменьшал и не увеличивал и не обижал народ. Пусть также не перевозят звонкую монету из одной области в другую из-за разницы в весе. Подобно тому как проба золотых и серебряных [денег] во владениях едина, так и меры веса [их] пусть будут одинаковы. По этой причине мы назначили устадов Фахр-ад-дина и Беха-ад-дина из Хорасана, чтобы они смастерили гири для золотых и серебряных [денег] в виде восьмиугольников и назначили в каждой области двух доверенных лиц от себя и одного амина со стороны казия той области, чтобы они в присутствии мухтасиба пустили их в ход. Соблюдать следует такой порядок. Во всякой области каждый, кто нуждается в гирях для [взвешивания] денег, пусть изготовит их для себя из чистого железа, согласно образцам, которые смастерили в виде восьмиугольников и снабдили [своей] печатью Фахр-ад-дин и Беха-ад-дин из Хорасана. Затем пусть он пойдет к назначенным в каждой области упомянутым четырем доверенным лицам, чтобы они, тщательно выверив вес, наложили на них штамп и вручили ему. Никто другой, ‛кто бы он ни был’, чтобы не делал такого штампа и [не] налагал бы [его] на гири. Каждый же, кто по своей воле такой штамп смастерит и будет налагать на гири, тот будет виновен и подлежать казни.

Далее. Надобно, чтобы имена тех людей, которым дают гири со штампом, вписывали бы в книги, дабы другие по своей воле не могли [их] подделывать. Каждый месяц пусть тщательно осматривают и взвешивают все гири у всех людей. Если кто-нибудь прибавит или убавит [их вес], или тайно по своей воле поставит штамп, или будет торговать с гирями иного веса, на которых не имеется печати и штампа, или с теми гирями смошенничает, того, схватив, пусть ведут к воеводе, чтобы он наказал его согласно постановлению указа.

Далее. Этот же указ, порядок и способ относится и к гирям для грузов. Однако постановлено так, чтобы во всякой местности, где меры веса меньше тебризских мер, [там их] привели бы в соответствие и сделали одинаковыми с тебризскими. Где же меры веса до настоящего времени были больше тебризских, там в том же порядке, тщательно проверив меры, оставили бы [их прежними], но только чтобы все гири сделали из железа в виде восьмиугольников согласно образцам, осмотрели бы их и наложили на них штамп. Все доверенные лица пусть строго соблюдают этот порядок. Гирь для взвешивания грузов от десяти манов до одного дирхема пусть делают одиннадцать штук в следующем перечислении: десять манов, пять манов, два мана, один ман, пол-мана, четверть, полчетверти, десять дирхемов, пять дирхемов, два дирхема, один дирхем. Для всяких же тяжелых и громоздких грузов тамговщики городов пусть построят надежные франкские безмены[987] и грузы взвешивают на них так, чтобы в весе не было ни излишка, ни недостачи.

Далее, из-за того, что в каждой области имеются различные кейлэ, кафизы, джерибы и тагары для пшеницы и ячменя и существует много условных обозначений [для них] и их то увеличивают, то уменьшают, и каждый мастерит [меры] кейлэ и пейманэ по своей воле, уследить за чем трудно, и не всякий их понимает, — особливо у монгольских воинов, купцов и чужеземцев, когда они приезжают в область, случаются пререкания с ра’иятами при приемке диванского тагара или при покупке его, и каждый, кто силен и берет верх, тот забирает больше установленного, а людям слабым дают меньше, и отсюда ущерб, убыток, стеснение и пересуды мирян, — по этой причине мы повелели, чтобы во всех владениях кейлэ были равны: каждая кейлэ по тебризскому весу десять манов, и каждый ее ман двести шестьдесят дирхемов, а десять таких кейлэ — один тагар. Кроме этих упомянутых кейлэ и тагара, никаких пейманэ и иных условных обозначений среди народа чтобы не было, дабы торговля и счет были бы правильны и [люди] |S 645| между собой не хитрили. Во время сдачи тагара пусть доставляют [его], измерив по тем [мерам], чтобы в тагаре не было излишка или недостачи. Поскольку злаки, как-то: пшеница, ячмень, рис, горох, бобы, кунжут, просо и прочие, одни легче, а некоторые тяжелее других, то надобно, чтобы для каждого из этих злаков сделали отдельную кейлэ, особо предназначенную для такого-то злака, и в каждой кейлэ было бы в точности десять манов. С четырех сторон [меры] пусть напишут: «Кейлэ для такого-то злака». Это дело пусть передадут от Дома суда тем же доверенным лицам, которых назначили для мер веса золотых и серебряных [денег] и грузов, чтобы они совместно с мухтасибом осмотрели эти кейлэ и тоже на их краях поставили свой знак так, чтобы с ними никакого мошенничества, уменьшения или увеличения нельзя было проделать. Каждый месяц в городе и области пусть производят осмотр. Каждого, кто сделал и держит [у себя] кейлэ без знака, пусть хватают и выдают воеводе, чтобы, осудив этого человека, ему отрубали руку и взимали [пеню] за проступок и преступление. Впредь во всех владениях, от реки Амуйе до Мисра, чтобы ни под каким видом и предлогом не было никаких кейлэ, кафизов и джерибов, кроме десятимановой кейлэ и стоманового тагара, а если они окажутся, то не придавали бы им значения. Других же пейманэ и мер не делали бы. Если захотят делать [меры] в половину той кейлэ по пяти манов, то это можно так, чтобы двадцать полукейлэ составляли один тагар.

Далее, пейманэ для сока плодов, уксуса и масла надобно установить отдельно, каждую пейманэ по десять манов тебризского веса, и если захотят делать по полпейманэ, то так, чтобы по тебризскому весу они были пятимановыми. Бурдюк плодового сока, который доставляют для довольствия ставки и савери должен быть в пять пейманэ, [то есть] пятьдесят манов, а тот, что доставляют на празднества — в четыре пейманэ, [то есть] сорок манов.

Далее, все гязы, которыми мерят ткани, пусть приведут в соответствие с тебризским гязом, исключая румский гяз, который очень отличается. Однако на обоих концах всех гязов по данному им образцу пусть ставят печать, которую изготовили устады Фахр-ад-дин и Беха-ад-дин из Хорасана. Следят за этим во всех городах согласно тому, как было изложено, те же упомянутые доверенные лица. Каждый, кто произведет изменение или подмену, будет виновен и подлежать казни. Да ниспошлет всевышний господь благословение за такую справедливость и правосудие в державные дни [государя].

Рассказ двадцать второй. О соблюдении строгого порядка в деле выдачи людям ярлыков и пайз

По поводу ярлыков [государь] повелел: «Пусть какие ни есть речи докладывают в трезвом состоянии, при удобном случае». Когда же государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, тоже иногда выпьет вина, то ни одна душа не смела бы с помощью хитрости, сокрытия правды и введения в заблуждение добывать [от него] разрешения на какое-нибудь неосновательное и бесполезное дело, и нельзя, чтобы какое-нибудь неосновательное соображение, в котором нет никакой пользы, или какое-либо дело исходили от него наспех. [Государь] не позволял докладывать [ему] в таком состоянии. Он приказал, чтобы после доклада черновик указа составляли эмиры, понимающие выгоду государства и пользу всякого дела. Если же дело неосновательное и никчемное, то не писали бы по просьбе каждого. Имеются также важные дела, при которых нужно обращаться к диванским реестрам и упоминаниям мест и сумм и составлять черновики [ярлыков по таким делам] нужно обдуманно. Затем, совместно с монгольскими битикчиями прочитав их слово за словом, докладывали бы [государю], чтобы, если понадобится исправление, он произвел бы его благословенным пером или благословенным словом. После того как перепишут [указ] набело, докладывали бы [его] еще раз, затем представляли к [наложению] печати[988] и говорили: такой-то указ, доложен был по [делу] такого-то лица, в такой-то день, прочитан в такой-то день для того, чтобы было дано разрешение поставить тамгу. Раньше ключ от большой тамги был в руках битикчиев, а теперь он находится в благословенной каптурге [государя] и его выдают, когда нужно, чтобы битикчии, сообща проставив тамгу, препоручали его обратно. [Государь] назначил четырех эмиров четырех караулов[989] и дал каждому отдельную кара-тамгу, чтобы, когда на указах будут проставлять [государеву] тамгу, они на обороте налагали свою и никогда не могли бы отрицать, что это-де было без |S 650| нашего ведома. Затем еще раз представляли бы [указ] везирам и сахибам дивана, чтобы они тщательно поглядели, не произошло ли какой-нибудь путаницы, тоже наложили на обороте тамгу дивана и вручили лицу, [для которого ярлык издан]. [Государь] назначил битикчия, чтобы он слово в слово списывал в книгу каждый ярлык, на который налагают печать[990] и упоминал, в какой день проставили тамгу, кто его написал и кто докладывал. По [прошествии] полного года начинал бы снова другую книгу с нового года, так чтобы на каждый год была отдельная книга. Цель заключалась в том, чтобы не произошла какая-нибудь путаница, и никто не смог бы отрицать, что он докладывал, писал и ставил тамгу, а также в том, что если ярлык дали одному лицу, а придет другое и захочет получить фирман, противоречащий смыслу [того ярлыка], то при обращении к ней [книге] обстоятельство становилось бы известным, и прошения в разрез с ней не происходило. Если же какого-нибудь владельца ярлыка ругают, то из той книги можно выяснить, превысил ли он то, что ему полагается, или нет, и взыскать с него или с поносящих, чтобы дело указов находилось постоянно в порядке и ворота неосновательных возражений оставались запертыми. [Государь] приказал, чтобы алчии, по случаю проставления печати,[991] ни с кого ничего не брали. И действительно, то, что они жадно стремились получать прежде, они значительно сократили.

Для каждого важного дела [государь] установил [особую] тамгу. Для [ярлыков] на управление, [даваемых] знатным султанам, эмирам и меликам, и по важным делам владений — большую тамгу из яшмы, для [ярлыков, даваемых] казиям, имамам и шейхам — другую поменьше, тоже из яшмы. Для [ярлыков] по делам средней важности — большую тамгу из золота, меньше тех, что из яшмы. Для [ярлыков] о выступлении [в поход] и расположении на месте войск — особую тамгу из золота с тою же установленной подписью и узором, но по окружности ее изобразили лук, булаву и саблю. Приказ был таков: до тех пор пока войско не увидит этой тамги, оно по слову эмиров и кого бы то ни было в поход не выступало и на месте не располагалось, за исключением сторожевых войск, [охраняющих] важные [участки] границ, и небольших, стерегущих дороги, отрядов, которые выступают и останавливаются по слову своих эмиров. [Государь] сделал и малую золотую тамгу, которую проставляют на казенных и областных бератах, приемных расписках, расчетных документах[992] и диванских грамотах, которые пишут по поводу сделок, воды и земли. После того как согласно царскому приказу[993] битикчии дивана их напишут и они [уже] помечены [вышеуказанными знаками], на обороте их пишут по-монгольски краткое содержание, чтобы на нем проставить ту тамгу. В настоящее время, всегда, когда наберется много бератов и грамот, доложив [о них государю], берут ключ, и везиры и наибы дивана, в присутствии хранителя тамги, проставляют тамгу, а другие вписывают в книгу, которая тоже находится в том сундуке, чтобы было ясно, когда и кто ставил тамгу. При наличии такого строгого порядка, куда девалась возможность написать берат без благословенного царского приказа хотя бы на один данек денег!

Когда установились и стали исполняться эти порядки, [государь] счастливо рассудил: «Поскольку-де важных государственных обстоятельств, дел и людских просьб больше, чем удается найти удобного времени для прочтения черновиков [ярлыков], то надобно придумать средство, чтобы важные дела людей не откладывались и челобитчикам таким путем не причинялось затруднений. Поскольку также по каждому делу составляют черновики [ярлыков], то, во всяком случае, они у битикчиев в памяти как следует не будут сидеть, иной раз в выражениях произойдет разница, и обнаружится разногласие в таких постановлениях, которые написали по одному и тому же делу». [Государь] повелел устранить это обстоятельство и путем сравнения и придумывания записать в книгу разного рода важные дела и прошения людей, могущие случиться, и очень обдуманно написать для каждого из них форму, содержащую в себе все условия и мелочи этого дела. Когда все написали, [Государь] созвал эмиров и сказал: «Постановления, которые издаются, являются моими повелениями и [плодами] ваших докладов. Поскольку нужно, чтобы ни одна душа не могла по причине непостоянства допускать изменения, нам необходимо вместе прочитать эти формы. Каждый в отдельности в этом отношении хорошенько подумает и, что окажется, мы обсудим и так исправим, что ни в одной мелочи из мелочей предосторожность не останется забытой и несоблюденной, и [формы] будут согласны моему и вашему мнению. Их мы сделаем руководством, и впредь все дела будем разрешать на этот лад и издавать постановления, исходя из них, дабы все дела приводились в исполнение по одному способу |S 647| и порядку,[994] и никакие противоречия в наши слова не допускались. Посовещавшись, надобно исправить их осмотрительно, так чтобы мнение всех вас на том сошлось. Затем в вашем присутствии пусть они будут прочтены еще раз, и, если окажется кое-какая мелочь, то чтобы ее исправили после совета, и на этом пусть будет покончено».

Согласно повелению, все те формы после исправления записали вместе в книгу, и [государь] положил ей название «Деловой канон»[995] и приказал: «Впредь постановления списывать с тех форм, не прибавляя и не убавляя. Ежели изредка попадется случай, который не упомянут, то пусть составят на него черновик и доложат [мне]. Ежели иногда, сообразно с личностью, местом и требованием обстоятельства и времени, нужно будет сделать незначительное добавление, то эти несколько слов писали бы отдельно и докладывали мне». Когда [государь] соизволил установить такой строгий порядок, ни в какие времена не существовавший, ворота пересудов и споров, которые случались вследствие противоречий в выражениях указов, закрылись, было устранено недовольство челобитчиков из-за искания удобного случая, и люди обрели покой. У всех появилось полное доверие к делу постановлений, и в сердца вселились почтение и уважение к ярлыкам, а вымогательство[996] и споры людей зловредных и нахальных, получавших постановления в согласии с их желанием, исчезли, и явно определились степени знати и простого народа, правящих и подвластных, угнетающих и угнетенных. Пользы от этого порядка больше, чем вмещается в описание.

[Государь] приказал также установить следующий порядок для выдачи пайз. Для султанов, воевод и меликов, чтобы делали большие, круглые пайзы и на них изображали тигровую голову и имя того человека, [которому они выданы], и записывали бы в реестр. В течение времени, пока они состоят в должности правителя, [пайза] находилась бы у них на руках, а после отставки они возвращали бы ее обратно, ибо эта пайза только для данной области на долгие годы, и ее отнюдь никому не давали бы для какой-либо другой области. До этого было в обычае, что если за двадцать лет в какую-нибудь область посылали двадцать правителей, то каждому давали пайзу, и каждый после отставки считал ее принадлежащей ему и тайком посылал в разные места по своим делам. Для средних воевод и меликов [государь] установил пайзу поменьше той, с особым узором, и на ней пишут имя таких лиц по упомянутому правилу. То, что раньше выдавали грамоты на чеканку пайз в областях, [государь] отменил. Он назначил золотых дел мастера, чтобы он постоянно состоял при ставке и чеканил пайзы. Во время вручения на нее в присутствии [государя] накладывают штамп, сделанный из стали и с узором на нем, который не каждый легко может сделать, и бьют молотком, чтобы [клеймо] на ней прочно пристало. Цель заключается в том, чтобы посредством этого знака обнаруживались поддельные пайзы. Для гонцов, едущих на улаге, установлена та же круглая пайза, и на ней пишут: «казенная пайза», а имена гонцов вписывают в книгу. По возвращении они отдают [пайзы] обратно. Что же касается гонцов, едущих на ямских курьерских лошадях,[997] то для них [государь] определил продолговатую пайзу, и на ее конце сделали изображение луны. Ее выдают и отбирают таким же порядком. Поскольку начальникам пограничных областей бывает нужно посылать гонцов на ямских курьерских лошадях, то старшим из них определили по пяти пайз, отчеканенных из меди подобно тем, а средним [начальникам] по три, чтобы они выдавали их спешным гонцам.

Прежде у каждого царевича, хатун и эмира были разного рода пайзы, и они непрерывно, по какому только хотели делу, гоняли по областям. Всем ясно и очевидно, каковы оказались последствия этих твердых мероприятий и какой покой обрели люди. Да прибавит всевышний господь свои благословения за эту справедливость и правосудие к державным дням государя!

Рассказ двадцать третий. О мероприятиях по изъятию повторных[998] ярлыков[999] и пайз, находившихся в руках людей

Таково уже неизбежное требование природы мира, что в пору какого-нибудь государя лица, соответствующие его образу действий и обычаям, становятся предводителями народов, им вверяются важные |S 652| дела государства и областей, и они, следуя по пути того государя, справедливо и несправедливо издают постановления и раздают людям ярлыки и фирманы. Когда же царство переходит к другому, тот всегда хочет передать эти важные дела лицам, которые следуют его обычаю и правилу и отдают такие приказы, которые соответствуют природе его века, ибо требования каждого века бывают иного рода. Прежде, во времена отцов и дедов государя ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, случалось наблюдать, что всегда, когда какой-нибудь государь хотел собрать старые ярлыки и пайзы, находившиеся по праву и не по праву в руках людей, он отправлял потрудиться во все стороны почтенных гонцов с весьма строгими ярлыками и таким приказом, что каждый, кто утаит и скроет [старый ярлык или пайзу], будет виновен. Эти гонцы в пути и в областях производили столько расходов, что не счесть и не вместить в пределы. Они хватали и брали и тех, кто имел ярлык, и тех, кто не имел, и причиняли неприятности. Владелец ярлыка, хотя он ему и не был нужен для дела, ради сохранения чести, чтобы не упасть в глазах людей, производил значительные траты, чтобы ему его [ярлык] отдали обратно, и таким путем к нему появилось уважение. С пайзами было то же самое. Гонцы постоянно кружили по свету и таким способом наживали добро, а из сотни ярлыков они не могли привезти даже одного. Тем не менее даже в те годы такие ярлыки доставляли, и битикчии выдавали им [т.е. владельцам] другие о подтверждении и действительности [первых]. Несмотря на то, что недействительные ярлыки отбирались, разным людям выдавали много различных, противоречащих [друг другу] ярлыков, ибо таков был способ тех времен в отношении выдачи ярлыков, так как все люди на свете прибегали к покровительству какого-нибудь эмира и получали ярлыки по своему желанию. Вследствие разногласий спорящих и пристрастия покровителей, беспрерывно, один за другим выпускали столько противоречивых ярлыков, что и описать нельзя. Таким образом проживали жизнь, и противники и эмиры умирали, а их потомки занимались все тем же образом действий. У всех на руках было по пятьдесят противоречивых ярлыков, так что, когда они являлись на суд, то в десять дней нельзя было разобраться в их объяснениях и подробностях получения [ими] из года в год ярлыков, а когда становилось понятно, то выяснялось, что все [ярлыки] безосновательны, недействительны и написали [их] по пристрастию, либо доложили …[1000] либо без эмиров и приказания государя. Часто бывало, что старшие эмиры, согласившись вместе, докладывали [государю] об определенном ярлыке, предназначенном для какого-нибудь человека, передавали царское повеление[1001] и составляли черновик. А тот человек ради своей выгоды находил и посредством уловки включал в черновик несколько кратких слов, от которых, если они вошли в ярлык, менялся главный [его] смысл, определенный эмирами, или он давал что-нибудь хорошее писарю, чтобы тот написал, и, уцепившись за это, запутывал дело. Часто бывало, что мелкие битикчии, улучив удобный случай, без совета старших эмиров, выдавали ярлыки по желанию разных лиц, а также, если по приказу государя давали ярлык одному, и другой походил на него поприщем и ремеслом, то битикчии, уцепившись за это, на таком же основании выдавали ярлык этому другому человеку. Среди таких [ярлыков была] тысяча противоречивых дел, вследствие которых между людьми появлялись тысячи споров и усобиц. Все противники являлись владельцами ярлыков, так что, если судьи,[1002] хакимы и казии хотели вынести решение по какому-нибудь делу, то состояние его оказывалось таким запутанным и сложным, и на руках у каждого столько ярлыков и пайз, что они никак не могли его разрешить и не могли унять споров, а споры доходили |S 649| до того, что каждый год несколько человек друг друга убивали. Помимо того, что сбор этих повторных ярлыков и пайз не удавался, ежегодно таким способом выдавались еще большие количества их.

В настоящее же время государь, ‛да укрепится навеки его царство’, счастливо поразмыслив, как исправить этот вред, повелел разослать во все владения ярлыки, все в одинаковых выражениях, заключавшие в себе [приказ], чтобы баскаки, мелики и хакимы областей тоже совсем не внимали и не придавали значения старым и новым ярлыкам и пайзам, которые находятся на руках у людей, и [которые] им предъявляют. «Мы постановления всех их объявили недействительными, а также и ярлыки, которые выдали мы, [а именно] те, что вышли в течение первых трех лет [нашего царствования], ибо мы еще были заняты мероприятиями и устроением войска и устранением случившейся разрухи и беспорядков и не заботились о мелочах. Чтобы двинуть вперед дела, нужно было задобрить сердца людей и оставить в силе предыдущие постановления. По этой причине Новруз, Садр-ад-дин и другие наибы по своей воле и прихоти выдавали людям ярлыки. Все они недействительны от сей поры, когда мы сами лично стали заниматься твердым управлением и устроением дел владений. Мы постановили, чтобы ярлык испрашивали, прочитывали нам черновик и выдавали людям. Нужно, чтобы все [ярлыки] после упомянутой поры считали имеющими силу, ни одного же из других наших ярлыков и [ярлыков] предшествующих [царствований] во внимание не принимали, дабы всех [их] доставили в наше присутствие: те, которые стоят, мы оставим в силе. Без сомнения многие из ярлыков прежних государей хороши и дельны, и до тех пор, пока мы их не оставим в силе, надобно, чтобы в семьях людей было в чем найти поддержку и [существовала] опора, честь и благополучие. Как мы можем решиться их отобрать. Проставив на них установленную тамгу, мы возвратим их владельцам, чтобы они оставались в их руках и были еще вернее.

Пайзы мы будем чеканить иного вида. Каждый, кто имеет пайзу, пусть ее в течение шести месяцев доставит и сдаст, дабы каждому, кто имеет основание, мы выдали новую пайзу. Через шесть месяцев каждого человека, имеющего старую пайзу, [пусть] хватают и, обвинив, отнимают [ее] от него».

Когда государь так повелел, всем пришла необходимость представить и обновить свои ярлыки. Те, которые были основательны, оставлялись в силе, а те, которые были неосновательны, отнимались. Таким способом было отличено действительное от недействительного и правда от лжи, и люди честные избавились от позора [иметь] подлых соучастников. Поскольку у старых ярлыков, в особенности повторных, не осталось силы, то если даже они оставались у кого-либо на руках, тот не мог их предъявлять, так как помимо того, что их не принимали во внимание, он еще совершал преступление. С пайзами [обстояло] так же. Как только это постановление привели в исполнение, все эти ярлыки и пайзы исчезли: часть обменяли на новые и часть не решаются предъявлять. Но поскольку это дело приобрело известность, им никогда не будут придавать значения, ибо [все] достоверно знают, что если бы они были вески, то их предъявили бы в пору такого справедливого государя. Таким способом пусть руководятся все государи, эмиры и хакимы всех времен. Если же у кого-нибудь осталась золотая или серебряная пайза, и он знает, что в случае, когда он ее предъявит, ему взамен [ничего] не дадут, то если он человек благоразумный, он все-таки сдаст [пайзу], а нет, так расплавит [ее] и пустит в расход. Несомненно, что вскоре дойдет до того, что из всех пайз, которые в течение семидесяти лет получали по неуважительным поводам и причинам, не останется ни одной. Государь ислама, ‛да укрепится на веки его владычество’, двинул вперед это громадное дело небольшим мероприятием, которое он приказал по [своей] прозорливости. Всевышний господь да сохранит навсегда сень его правосудия. Аминь.

Рассказ двадцать четвертый. Об отдаче в икта[1003] монгольскому войску местностей в каждой области

Прежде всему монгольскому войску не полагались жалованье, средства на пошивку одежды,[1004] икта и тагар. Некоторые старшины получали соразмерно [их] достоинству тагар и больше ничего. Раньше, когда еще существовали их обычаи и правила, со всего монгольского войска выделяли ежегодно обедневшим ордам и дружинам копчур лошадьми, |S 654| овцами, волами, войлоком, крутом и прочим. Потом, в пору государя,[1005] войску, стоявшему поближе, стали выдавать понемногу тагара, и мало-по-малу тагар возрастал. Государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, количества увеличил. Когда тагары переводились на области, и мутасаррифы при выдаче зазнавались, монголы набрасывались на них и под предлогом истребования тагара чинили в областях насилие и вызывали расходы на улаг, фуражное и путевое довольствие и корма. Помимо того, что причинялись затруднения хакимам и мутасаррифам, ра’ияты, на которых писали тагар, доходили из-за них до крайней степени нужды. Тем не менее много тагара войску не доставалось. Частью по причине дурной исполнительности мутасаррифов, частью из-за того, что бокаулы принимали взятки и закрывали глаза, частью вследствие того, что битикчии-эюдэчи не делали вовремя перевода, и войско оставалось бессильным произвести сбор, а эюдэчи за полцены скупали [тагар] себе. Постоянно у военных были на руках бераты, и споры и пререкания с эюдэчиями, постоянно об этих обстоятельствах докладывали [государю] и беспокоили его благословенные уши. В конце концов большая часть тагара убывала и попадала в разряд устаревших исков. Они также держали при себе много бератов на [уже] полученные суммы.

Государь в течение четырех-пяти лет наблюдал это положение и издал указ, чтобы в каждой области как на зимних, так и на летних стойбищах, во время снятия урожая ссыпали [некое количество зерна] в амбары и, препоручив воеводе области, при нарядах[1006] выдавали чистоганом из амбаров, а бокаулы никаких взяток не принимали бы и за тагар и фураж [ничего] не требовали. Таким образом производились наряды. Некоторым [государь] давал из казны чистоганом деньги, так что через три-четыре года никто не смог бы сказать, за диваном-де остался один ман тагара. Потом в начале месяцев лета 703 [осень 1303] [государь] счастливо рассудил: «Столь многий тагар, установленный для войска, с каждых десяти человек хватает не более, чем на двоих. Я желаю, чтобы жалованье наше для всех было общим. Тоже и войско во время похода причиняет областям беспокойство, а также каждый верно и неверно говорит: «У меня-де ничего нет и в итоге нужда, а вследствие стужи, юта, и других бедствий лошади наши пали». Все время приходится собирать средства и давать им, ибо свет не лишен событий. Иногда бывает, что быстро собрать средства не удается, и нужно постоянно прибегать к мероприятиям по изысканию денежных сумм[1007] для войска и тагара для него. Лучше нам те области из [наших] владений, по которым расположены пути следования войск и их летние и зимние стойбища и где они постоянно бесчинствуют и силою захватывают деревни и ра’иятов, целиком отдать в икта войскам, определить долю каждой тысячи, чтобы они владели ею,[1008] считали своей, и их глаза и сердца стали сыты. Поскольку в настоящее время большая часть воинов страстно желает иметь поместья и [вести] земледелие, то, когда они получат поместья-икта, они достигнут [своей] цели, и казне не нужно будет каждый год тратиться на их дела, ибо каждый [получит] долю и будет добывать из нее средства для жизни, и еще много земли им удастся возделать посредством своих невольников,[1009] конюхов, волов и семян. Когда они будут постоянно иметь солому и ячмень, то если даже будет ют, каждый все-таки сможет держать двух-трех лошадей, годных в дело, чтобы в случае надобности мочь поскорее выступить в поход, ибо наибольший вред для нашего войска от падежа лошадей, которых в настоящее время не поят и не кормят досыта. Когда мы войску предназначим области, а также предназначим область для содержания необходимых ямов, для прокорма царевичей и хатун и на другое необходимое содержание, то у нас будет меньше расходов, [людей] требующих и просящих станет немного, и в тех нескольких областях, которые не являются местом прохождения и пребывания войск и останутся на наши личные расходы, без труда можно наладить строгий порядок, а средства, которые оттуда добываются, достаточны. Таким образом будет наведен порядок в важных войсковых и прочих делах. Впредь пусть навсегда так и |S 651| останется, и польза от этого распространится на всех государей, эмиров, везиров, воинов и ра’иятов».

Так надумал [государь] и в течение двух-трех месяцев определил всему войску икта [в областях] от реки Амуйе до Мисра и распределил. По этому поводу был издан указ. Список с него приводится в настоящей главе, чтобы, ‛если захочет великий бог’, когда его прочтут, стало известно, какие мелочи [государь] принял во внимание.

Список с [формы] указа о раздаче икта монгольскому войску

Да ведают матери, невестки и жены, сыновья, дочери и зятья, темники и эмиры тысяч, сотен и десятков, султаны, мелики, битикчии и все жители всех областей от реки Амуйе до пределов Мисра, что могуществом всевышнего и всесвятого господа наш предок Чингиз-хан от рождения был отмечен господним вспомоществованием и божественным вдохновением. Тоньше волоса он соблюдал свой ясак и ни одному человеческому существу не давал мочи выйти из повиновения ему или сойти с верного пути. Подлинно, таким средством он со своим монгольским войском завоевал и очистил земную ширь и мировой простор, Восток и Запад, и славным именем [своим] записал на страницах времен вечное завещание. Он претерпел разного рода бедствия и невзгоды ради увеличения простора и пространства владений и завещал и оставил на память своим сыновьям и роду улус и владения крепкими и благоустроенными. Славные деды и отцы наши таким же порядком и [по тому же] правилу препоручили эти владения своим сыновьям. Потом о каждом из их сыновей, кто соблюдал строго ясак и потрудился[1010] принять на себя миродержавие, на страницах времен сохранилось упоминание об его прекрасных качествах, а о тех, которые не оберегали улус, угнетали и притесняли, без сомнения осталась дурная слава. ‛Следы их указывают на них, взгляните после них на следы’. Так как правдивость этой мысли подтверждена и установлена, и мы знаем, что бесконечное пребывание и вечная жизнь на этом свете никому невозможны, и никакой пользы от этого мира, кроме стяжания доброй славы, представить себе нельзя, то мы вознамерились в эти немногие, считанные дни, пока нам пришел черед царствовать, постараться и поусердствовать в стяжании доброй славы и весь улус, который передали мне в порядке очереди, объять спокойствием и благоденствием, чтобы на страницах времен записать памятку о душевных свойствах и добрых делах, в чем и заключается вечная жизнь и бесконечное существование. Пусть завет нашего правосудия останется постоянным, бесконечным, непреходящим и вечным. ‛Бог споспешествует нам по милости своей и поддерживает своей помощью’.

Теперь ни для кого не скрыто, что прежде, во времена наших славных отцов, на монгольский улус налагались разного рода повинности и тяготы, вроде копчура скотом, содержания больших ямов, несения бремени сурового ясака и каланов, которые мы ныне одним разом отменили. Большей частью они были лишены [продовольственных] складов и тагара, однако, несмотря на те обременения, они честно трудились и служили [государю], переносили невзгоды дальних походов и довольствовались малым. Несомненно, что до настоящей поры монгольскому войску немного досталось богатства и добра. Ныне, когда всевышний господь пожаловал нам улус и владения, которыми |S 656| ведали наши предки, и удостоил нас троном миродержавия и их великим престолом, мы все высокие помыслы и царские стремления направили к тому, дабы дела и выгоды многочисленного улуса упорядочить и устроить так, чтобы впредь все монгольское войско[1011] ‛доколе оно будет плодиться и размножаться’ никоим образом не слабело[1012] и проживало в благоденствии и довольстве, а после нас, когда придет черед другим, мы передали бы им владения и войско в таком виде, чтобы им не пришлось возражать, и установилось бы такое положение, которое вызвало бы укрепление и упрочение дел владения и улуса, постоянное доброе воспоминание, вечную славу и увеличение [божественной] помощи за молитву о нас. Ни для кого не скрыто, что из всего монгольского войска от реки Амуйе до пределов Мисра только некоторой части давали немного тагара, а некоторой части изредка в разное время выплачивали вознаграждение, большая же часть была лишена этого и оставалась обездоленной. Ныне мы повелели, чтобы все монгольское войско при оказании [ему нашей] милости и благосклонности нанизали на одну нить, чтобы никто не остался без доли нашего благодеяния и во время усердной службы и выступления в поход имел бы силу, состояние и способность защищать владения, ибо ось вращения, устойчивость и порядок дел государства зависят от него [войска]. На основании этих предпосылок мы повелели, чтобы во владениях выделили[1013] деревни, воду и земли местностей, каждая из которых [находится] поблизости и является подходящей для них [войска] из числа инджу, степей[1014] и возделанных и запустевших пашен, согласно тому, как установлено в реестрах и податных росписях, и определили [их] в качестве икта каждой тысяче и передали им, дабы они вступили во владение ими. В настоящее время [икта] назначены таким-то тысячам, согласно тому, как подробно перечисляется [ниже]. Постановления об этих икта, условия и содержание каждого вида из видов их таковы, как излагаются [ниже].

Во-первых. В местностях, принадлежащих инджу или дивану, ра’ияты, являющиеся с давних пор ра’иятами этой местности и возделывающие [там] землю, пусть по-прежнему занимаются хлебопашеством и доход с него исправно предоставляют войску и отдают войску, не прибавляя и не убавляя причитающиеся дивану денежный налог, копчур и подати согласно наказу[1015] и подробному перечислению, которые были упомянуты. Далее, надобно, чтобы общество ратных людей[1016] не присваивало поместий [частных] владельцев, арбабов и вакфных учреждений, не завладевало доходами с них и согласно реестрам податной росписи и упомянутого подробного перечисления исправно доставляло установленный диваном денежный налог, копчур и подати. Пусть возделывают[1017] принадлежащие дивану деревни, пашни[1018] и места, пришедшие в запустение и входящие в их [войска] юрт и их земли, ставшие пастбищами, а остальное обрабатывают своими пленниками, рабами, рабочим скотом и семенами. Если у тех пришедших в запустение земель обнаружится хозяин и заявит притязание на собственность, или на заведывание имущества, отданного в вакф, и он долгое время ими распоряжался, и право его устанавливается на основании пречистого шар’а, а воины возделали те места посредством своих пленников и гулямов, то одну десятую долю общего количества [урожая] пусть предоставят владельцу,[1019] а остальное пусть они возьмут вместе со своими издольщиками.

Далее. Ра’иятов, разбежавшихся тридцать лет тому назад из переданных им [войскам] благоустроенных или пришедших в запустение деревень и не вошедших в подушную перепись других областей [и не упомянутых] в податных росписях [этих областей], пусть возвратят обратно, у кого бы они ни находились. Если и у них [воинов] окажутся ра’ияты из других областей, то пусть они этих людей тоже возвратят обратно и решительно никоим образом не допускают к себе ра’иятов других областей и местностей и ...[1020] не прикрепляют под тем предлогом, что они ра’ияты дальних областей. Никоим образом пусть они их не собирают, не оказывают им покровительства и не допускают в свои деревни. Военные люди пусть не переводят ра’иятов, переданных им деревень, из родных деревень[1021] в другие деревни и не говорят, что оба-де хутора или деревни наше икта, а они наши ра’ияты. Ра’ияты каждой деревни чтобы |S 653| занимались земледелием на своем месте. Да чтобы не говорили: ра’ияты-де этих мест, которые нам отданы в икта, — наши невольники. У военных над ра’иятами нет власти выше, как только заставлять их возделывать [землю] их деревень и получать с них исправно установленные диваном налог и подати. Пусть [воины] не занимают ра’иятов иной работой, кроме того, что каждый возделывает землю на своем месте. Ра’иятов, которые не знают земледелия или им не занимаются, если они платят определенный налог, установленный диваном, пусть [воины] не принуждают силой к обрабатыванию земли, не обижают их и хорошо содержат.[1022]

Далее. Военные люди пусть не закрепляют за собой [земли] деревень, которые находятся по соседству с их деревнями, не обрабатывают их и под предлогом, что это-де их юрт, не запрещают[1023] пользоваться водой и землей и не чинят препятствий для размеров выгонов, которые являются пастбищами для их [жителей соседних деревень] волов, овец и коров.

Далее. Поскольку мы удостоили их наградой и, определив в качестве икта эти упомянутые местности, пожаловали[1024] [им], и целью этого является спокойствие всех людей, поминание славных дел [наших], ясак и справедливость, и они все приободрились и возликовали от этого дара и милости, и [поскольку] начальники туманов, тысяч, сотен и десятков дали много письменных обязательств стараться по мере способностей и сил внедрять правосудие и распространять справедливость, впредь не бесчинствовать, не насильничать, не обижать и не чинить разного рода притеснения и жестокости, которыми они прежде занимались, то надобно, чтобы они держали свое слово и ничего не требовали бы под предлогом таргу, фуража, тагара и прочего.

Далее. Постановлено так, чтобы от дивана ни под каким предлогом не писали бератов на [земли] икта и совершенно не выдавали на них нарядов. Они же, [получившие икта] на каждого военного человека, доставляют в государственные амбары[1025] на пятидесяти манов тебризского веса. Сверх этого пусть с них никоим образом ничего не требуют.

Далее. Мы повелели, чтобы в настоящее время, когда эти икта из [числа] вод и земель, пришедших в запустение и возделанных, распределяют между тысячами согласно тому, как подробно было изложено, несколько умудренных опытом людей из той области явились бы к такому-то битикчию, которого мы назначили, и разделив [землю] на десять частей, произвели жеребьевку плетью, а затем, разбив на участки между сотнями и десятками, произвели жеребьевку плетью. Этот битикчи, которого мы назначили[1026] в качестве ариза, пусть занесет в реестр участок каждой сотни и [каждого] десятка, в отдельности поименованных, и хранит. Один список пусть он передаст Большому дивану и один — эмиру тысячи, а реестры сотен пусть вручат начальникам сотен. После этого битикчи-ариз, ежегодно производя обследование, пусть записывает и представляет мне имена тех людей, которые трудятся над возделыванием земли, и тех, которые провинились, и [доносит] о запустении и благоустроенности каждого определенного участка, дабы тот, кто трудился, был отличен [царской] милостью, а тот, кто свершал упущение и порождал разруху, был привлечен к ответу за виновность. Эти икта, которые мы дали, пусть они не продают, не дарят и не отдают названным братьям, сватам, родичам[1027] или своякам и [не уступают] в качестве кавина и калыма.[1028] Всякий, кто свершит такой поступок, будет виновен и умрет. Кавин пусть установят в девятнадцать с половиной динаров чистых[1029] согласно относящемуся до пророка преданию, по каковому поводу уже раньше был издан особый указ. Еще пусть ведают, что эти икта установлены для военных людей, которые вошли в калан и несут службу. Когда из этих людей кто-либо умрет, то надобно одного из его сыновей или родичей сделать его преемником, передать ему икта покойного и занести в реестр. Если же он безродный, то пусть [икта] закрепят за его старинным гулямом, а если и гуляма у него нет, то пусть признают достойным кого-нибудь из числа сотни и передадут ему. Если кто-нибудь в сотне или десятке изменит установленный ясак, то пусть начальники тысяч и сотен определят его виновность и отдадут его икта другому, кто может нести службу, занесут в реестр на его имя, а реестр каждый год представляют. Если военные люди будут требовать [денежный] налог, копчур и прочее, сверх подробно перечисленного в податных росписях и наказа, то пусть ариз [этого] не допускает. Если же они будут брать принуждением и силой, то ариз, не утаивая, пусть записывает их имена |S 658| и представляет нам.

Далее. Во время выступления в поход этого войска, когда будут делать смотр согласно постановленному указу, этот такой-то битикчи, составив поименный реестр, пусть сначала покажет его начальнику сотни, затем эмиру тысячи, затем темнику, сличит и произведет подсчет, а затем представит начальнику средней рати.[1030]

Постановлено так, что раз-де определена и выделена [особая] икта для начальника тысячи, то чтобы он не распоряжался войсковой икта. Точно так же и аризу мы дали [поместье] в другой области. Чтобы не писали бератов на войсковые икта и нарядов на них не выдавали. Поскольку мы так повелели и пожаловали войскам икта согласно тому, как упомянуто, то, если, военные люди опять будут взимать с ра’иятов больше того, что указано в податной росписи и подробно перечислено, будут оказывать покровительство и допускать к себе ра’иятов, которых мы войску не давали, или ра’иятов из других областей, будут захватывать воду и землю, расположенные в окрестностях их деревень, будут запрещать пользоваться пашнями и пастбищами для волов, овец и ослов, не будут представлять свои подушные списки и ...,[1031] будут отлынивать, отговариваться и посылать в поход вместо себя другого, — они опять же будут виновны. Такой-то, назначенный на должность битикчия этой тысячи, пусть хорошенько блюдет все статьи, упомянутые в настоящем указе, и отдельно, с указанием имен, записывает и препровождает в диван [сведения] о местностях, не вошедших в эти [статьи], но возделанных кем-либо на становищах, а также о [землях], пришедших в полное запустение, дабы они были занесены в реестры и добавлены к общему количеству.

Настоящий указ дан в отношении такой-то тысячи, дабы впредь постановление его считали вечным и нерушимым и не допускали его изменять и переиначивать. ‛На тех, кто после того, как слышал это [завещание], переменит его, на том будет грех. Подлинно, бог есть всевышний и всезнающий’.[1032]

Указ написан в таком-то месяце, такого-то года, в таком-то месте.

Рассказ двадцать пятый. Изложение того, как он [Газан-хан] устроил отдельное войско лично для себя

Прежде монгольское войско по сравнению с настоящим временем было меньше. Государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, обдуманно и умело увеличил монгольские и тазикские войска и сказал: «Границы и окраины наших владений — Хорасан, Фарс, Керман, Багдад, Диярбекр, Рум и Дербент. Расположены они очень далеко друг от друга и, хотя во всех этих местностях стоят особые войска для определенных субейе, но ежели в случае нужды они с одной стороны направляются для помощи в другую, то вследствие дальности расстояния, они приходят поздно, обнашиваются, а кони их худеют и гибнут, и решительно никакой пользы не получается». По этой причине [Газан-хан] повелел, чтобы в каждом доме, где имели двух сыновей, братьев и коноводов, назначили одним-двумя человеками больше. Сделав из всех них отдельное войско, [государь] назначил [их] для [оказания] помощи разным сторонам, чтобы они постоянно обслуживали других. В горные проходы и малодоступные пограничные области, которые можно оборонять пешим, он назначил тазикские войска и всех снабдил одеждой[1033] и роздал им икта. До этого тазикские войска получали определенное снабжение одеждой, но не имели твердого управления. Их эмиры на некое количество человек получали одежду, а на самом деле никаких войск не существовало. В настоящее время [Газан-хан] повелел, чтобы определили их тысячи и сотни, записали в реестры имена и ...[1034] и каждый месяц производили смотр и проверяли их вооружение, снаряжение и численность как в коннице, так и в пехоте, на основании твердого распорядка и закона, относительно которых издан указ. Монгольское войско он устроил так, как написано в предыдущей главе и в указе о [пожаловании] ему икта, так что повторять нет нужды. На каждой границе [государь] назначил такое |S 655| количество войск, какое для нее достаточно, а из войск, имеющих стойбище и местопребывание внутри владений, он каждому, находившемуся поближе к какой-нибудь границе, приказал в случае нужды быть их тыловой ратью.[1035] Он сделал так, что никогда войску одной стороны не приходится ходить на помощь на другую сторону. Сверх установленного он устроил еще войско, чтобы оно непрестанно находилось при нем. [Это он сделал] таким путем, что склонил телохранителей[1036] и эмиров, чтобы они назначили по одному-два человека из братьев и сыновей, не вошедших в подушные списки [войск], так что в каждой тысяче прибавилось по сто и по двести. Всех их в течение года призвали и представили. Государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, пожаловал им вознаграждение, одежду и икта. Все, дойдя постепенно числом до двух-трех тысяч, неотлучно служат вместе с телохранителями при тысяче средней рати.[1037]

Уже несколько лет между потомками Джучи, Чагатая и Угедея, являющимися двоюродными братьями государя ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, происходит борьба и распря. Войска их, постоянно грабя обозы друг друга, уводили в полон детей друг друга и продавали их торговцам. Многие же продавали своих детей по бедности. Государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, от этого обстоятельства пришел в негодование и сказал: «Поскольку монгольские роды по большей части происходят от великих эмиров, которые усердно служили в пору Чингиз-хана, а в настоящее время потомки эмиров находятся в почете у каана и других государей, то как можно, чтобы их родственников продавали в рабство тазикам или большая часть их впадала в нищенство. Для соблюдения прав этих людей и для защиты [их] чести, необходимо устранить эти обстоятельства, потому что иначе величие и внушительность монгольского войска, достигшие выси небесной, будут разбиты, и в глазах тазиков оно [войско] станет ничтожным, и большую часть их [воинов] уведут во вражеские страны».

По этой причине [Газан-хан] повелел: «Сколько бы ни приводили от монголов молодых людей, [всех] покупали бы для государевой службы и давали бы за них наличными деньгами, дабы в итоге получилась слава и награда, а из них неотлучно служили бы каптаулы собственного [государева] войска. В последние два года он купил многих и, определив им средства для жизни и тагар, назначил для их содержания область [города] Мераги. Темником над ними он поставил Пулад-чинсанга, а начальниками тысяч и сотен [Газан-хан] назначил своих приближенных. Собралось около десяти тысяч человек. По заведенному правилу, сколько ни приводят [молодых людей], всех покупают, что бы получился целый туман с лишком, и все, ставши государевыми каптаулами и инджу, служат неотлучно. Ни в какие времена не было войск столь оснащенных и стройных, как в настоящую пору. У всех [имеются] определенные икта, и каждая из границ прочно занята и охраняется отдельным войском, не нуждающимся в посторонней помощи. Государственные дела приведены в порядок, люди находятся в благополучии и спокойствии, и помощь божия от этого день ото дня растет. Да продлит навеки всевышний господь сень правосудия государя ислама ‛из милости своей и скрытого [от людей] милосердия’.

Рассказ двадцать шестой. О запрещении отдачи в рост денег и [торговых] сделок с грубым обманом

Когда государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, распростер сень [своего] правосудия и прозорливым взором внимательно рассмотрел общие и частные выгоды, он понял доподлинно, что отдача [денег] в рост и разного рода незаконные сделки заключают в себе расстройство положения людского общества, особенно в настоящее время, когда [люди] сразу сошли с пути справедливости и приложили руку к незаконным, дутым сделкам, и сказал: «Исправление этого явления является обязательным, дабы несчастье от беззакония и причинения вреда не оказывало на все лады воздействия и не распространялось». Он издал указ, которому покоряется мир, чтобы ни одна душа не свершала |S 660| таких осуждаемых и незаконных поступков. Поскольку громадная польза, которая заключается в этом постановлении, не скрыта от всех сынов настоящего века, так что если бы она была изложена письменно, все признали бы, что это чистейшая правда, то для того, чтобы в будущие времена [люди] узнали, что указ государя ислама, ‛да пребудет вечным его царство’, заключал в себе прздотвращение столь много полного вреда, [ниже] излагаются несколько видов его, дабы миряне поняли, сколько вреда, зла и неправды порождается от свершения какого-нибудь незаконного поступка.

Во-первых, в пору Абага-хана, который известен народу тем, что был государем справедливым, и в его дни люди находились в безопасности и были спокойны, порядок ясака, правосудие и твердое управление его отца Хулагу-хана, бывшего поистине счастливым избранником века, продолжали существовать, и эмиры, столпы государства и везиры его отца и еще некоторые, вступившие на поприще уже в дни его правления, были еще живы. В эту пору некоторые уртаки, справив на свои деньги несколько наборов вооружения, [состоявших] из кольчуг, лат и боевого оружия, а некоторые нескольких добрых коней, доставили [их] к Абага-хану. Через посредство начальников корчиев и конюшен они получили за них такую цену, что в ней оказалась прибыль. Прочие, когда усмотрели способ получения этой прибыли, последовали их примеру, и дошло до того, что некоторые, не имея средств, брали деньги в долг с уплатой лихвы и тратили на это с намерением отдать долг из прибыли и скопить барыши от капитала.[1038] Повелось так, что на то, что сдавали, несли приемочные расписки корчиев и ахтачиев в диван, получали берат и взыскивали деньги. У многих подлых людей и также лиц, ничего на ‛божьем свете’ не имевших, таким способом получились значительные накопления. Заплатив долг, они вошли в число богачей и вдруг стали восседать на арабских конях и резвых мулах и одеваться в царские одежды. Собрав при себе луноликих гулямов и множество серхенгов, они садились на богато оседланных мулов и верблюдов и разъезжали по дорогам, городам и базарам. Люди, изумившись их состоянию, спрашивали: «Откуда и каким образом им с такою быстротой досталось этакое богатство?». Когда дознавались до сути дела, у прочих нищих и несостоятельных людей [тоже] возникало страстное желание к этому делу, и такая торговля засела в мозгу. Несколько тысяч мусульман и евреев из кропальщиков и старьевщиков, то есть люди, которые, взвалив на плечи мешок с тмином и кориандром или мелким товаром, ходили и продавали, ткачи и люди, которые не только никогда у себя не видели ни данека денег, но даже не наедались досыта хлебом, стали заниматься тем, что брали в долг деньги и то, что брали в долг [уже] не отдавали за оружие и лошадей, а все тратили на одежды и на свое устройство или за услугу и взятку сдавали упомянутым начальникам и, получив [от них] расписку, что например, [такой-то] сдал тысячу полных наборов вооружения и столько-то меринов, несли расписку к битикчиям и, хотя [битикчии] были осведомлены об обстоятельствах дела, они, взяв плату за молчание, выписывали ярлык и берат на [получение] наличных денег в областях.

Когда некоторым из этих людей дело удавалось и они богатели, они стали давать [деньги] в рост другим. По этой причине большая часть людей сделала это своим ремеслом и давала [другим] людям в долг с уплатой лихвы дирхемы, динары, золотые вещи, оружие, носильное платье и разного рода имущество из мертвого и живого достояния,[1039] которые те жаждали получить. То, за что раньше нищие удовлетворялись десятью туманами, составляющими сто тысяч динаров, подчас не удовлетворялись и ста туманами. Мошенники, которые называли себя купцами и мэсэсчиями,[1040] так наладили, что каждого смертного, который немного знал монгольское письмо, сажали дома, и он писал приемочные расписки, как они хотели, и подделывали знаки каждого эмира по [своему] желанию. Затем несли к битикчиям, и было установлено давать [им] за каждый туман несколько динаров денег, чтобы они писали ярлыки и бераты. Название «туман» в их глазах стало столь пренебрежительным, что они на своем языке называли его «горошиной» [?].[1041] |S 657| Затем несли претензии в диван и докладывали на служении Абага-хану. Они обладали столькими бератами и приемочными расписками, что если бы собрали все золото и серебро стран света и к нему было бы еще добавлено то, что сокрыто в рудниках, то и тогда бы оно не отвечало тому количеству. Удивительно, если мы предположим, что в поле соберут полных наборов вооружения на тысячу человек, то это будет высотою с гору и не уместится в сотне амбаров, а десять тысяч лошадей на поле или на пастбище уместится с трудом. Каким же образом [уместилось бы] вооружение на двести и триста тысяч человек и сто-двести тысяч лошадей? А они искали получить за сто с лишним раз большее и имели на руках ярлыки и указы. Но вследствие высокого желания оказать милость и величия Абага-хан не раздумывал о том, куда представляют всех этих бесчисленных лошадей и безмерное вооружение, среди какого войска распределяют, в какие хранилища складывают, на каких пастбищах пасутся. А эмиры и столпы государства, которые были осведомлены, за небольшую плату за молчание соглашались и, замарав себя, не имели возможности принять меры против этого. Каждый из этих мошенников держался также за какого-нибудь эмира или хатун, давал им мелкие взятки и за овцу и флягу вина делал их [своими] покровителями.

Когда дело перешло всякие границы, счастливый господин Шамс-ад-дин, сахиб-диван, ‛да помилует его господь’, захотел исправить его. Он собрал этих мошенников и сказал: «Таких денег, каких вы ищете получить, не существует на свете. Я знаю, что у вас не было расходов, кроме как на взятки. Ныне я стану вашим соучастником, получу от государя за каждую тысячу двести динаров и будем в расчете». Поскольку они на каждую тысячу динаров не имели даже полдинара расходов, то все согласились, а он, уговорив эмиров, доложил [государю]: «Из каждых десяти туманов, которые государь отпустил, я-де восемь туманов сберегу, а на два тумана выпишу бераты на область, так чтобы они достались уртакам». Это дело было одобрено. Сахиб-диван отбирал, от них ярлыки и на каждые десять туманов выписывал на два тумана бератов на ожидаемые к получению деньги. Так как половина принадлежала ему, то их долю он выдавал вещами и припасами, которые не стоили и четверти, а получал наличными деньгами. Люди, которые раньше давали деньги в рост этим мошенникам, отчаявшись и за прибыль и за капитал[1042] уже больше не давали, сколько те ни просили еще денег, обещая уплатить сполна, как только [ими] будут получены средства. В эту пору, когда они совершили сделку с сахиб-диваном, и пошла такая молва, что суммы за мэсэс будут получены, все те, которые имели с ними дела, обрадовались и все, что имели из наличных денег, вещей и припасов, отдавали им в рост, а те мошенники из крайней алчности и нахальства опять сидели дома и писали приемочные расписки, несли их к монгольским битикчиям и разъезжали с ярлыками и бератами. Сахиб-диван узнал об этом, но остался бессилен. Среди тех людей был один еврей-кропальщик, он во времена Хулагу-хана, найдя убежище в ставках, привел к сахиб-дивану несколько монголов и требовал деньги за мэсэс. [Сахиб-диван] его спросил: «Сколько тебе причитается?». Тот предъявил ярлыков и бератов на пятьсот туманов. Сахиб-диван изумился и спросил: «У тебя есть дом в Тебризе?». Он ответил: «Есть.» — «Большой или маленький?». — «Маленький». [Сахиб-диван] спросил: «Ежели на крышу твоего дома втащут пятьсот туманов и оттуда всыпят [в дом], они в нем уместятся или нет?». Он [еврей] признался, что не уместятся. Вот таково было беззаконие тех людей.

В подобного рода случаях даже сахиб-диван становился в тупик и не мог помочь делу. Изо дня в день вследствие этой молвы люди тратили на то дело все, что имели, а если не имели, то брали в долг, пока большая часть [их] не осталась с пустыми руками, и они жили в надежде получить те туманы, которые были упомянуты в бератах. Через некоторое время, когда деньги уртакам не доставались, вошедшие с ними в сделку теряли надежду и [больше уже] не оказывали им помощь ссудами и деньгами на расходы. Мошенники говорили совершившим с ними сделку: «Нам-де от вас скрывать нечего, и поскольку у вас над нами разного рода права, |S 662| то мы стеснения в деньгах не причиним. Согласно ярлыку, снабженному тамгой и знаками, нам дан перевод на столько-то денег из податей наличными деньгами с владений. Мы предъявим его сообща и возьмем каждый по гонцу от такой-то хатун и от такого-то царевича, дабы заполучить [эти деньги] и отдать вашу долю». Поскольку вошедшие в сделку видели ярлыки и бераты говорящих [достаточно] прочными, чтобы предъявить их сообща с ними на сумму вдвое превышавшую долг, то жадность одолевала их, и они устраивали все необходимое для тех людей. Так как требовалось больше, то они брали в долг и продавали имения, большей частью отправлялись с ними [мошенниками] в области и предпринимали тот же самый образ действий. В конце концов они ничего не достигали и, спустив состояние, оставались разоренными и в долгах.

После поры государя [Абага-хана] во времена Ахмеда, Аргун-хана и Гейхату эти люди [продолжали] гоняться за теми деньгами. Каждый [из них] брал гонцов от хатун, царевичей и эмиров и, согласившись выполнить какую-нибудь пустячную службу, отправлялся в области, а наличные деньги владений растрачивались на их прокормление и расходы. Хакимы областей, также жаждая сбыть какой-нибудь товар, стоящий десять динаров, за тридцать и сорок динаров, — а в казну нужно сдавать чистоганом, — продавали им по дорогой цене пояса, усыпанные драгоценными камнями, жемчуг и другие товары. Они же ладили [на этом], ибо если вместо причитающегося по этой сделке они получили бы камни и черепки, то и [тогда] посчитали бы, что [товары] достались [им] даром. По той причине они тоже продавали те драгоценности по небольшой цене или за пустяк отдавали в заклад. От злополучия такого образа действий цены на драгоценные камни упали, и они совсем потеряли спрос. Тем не менее они не могли собрать больше того, что составляло деньги на расходы и на содержание гонцов. В конце концов торговцы-мошенники и вошедшие с ними в сделку оставались голодными и нагими и по этой причине оказывались уже не в силах заняться даже малым делом, которым можно снискать хлеб насущный. А казенные средства пропадали, и никто не мог исправить [положение].

Когда очередь править миром досталась государю ислама [Газан-хану], ‛да продлится навеки его царство’, и он приказал не давать денег в рост, у тех людей руки стали коротки для этого, и ничего они поделать не сумели. За эти несколько лет все те многочисленные истцы со всеми теми ярлыками и бератами пропали из виду и забросили сделки, которые никогда не были основательными. Никто о них не вспоминает, и те люди, которые совершали все те бесчинства,[1043] вернулись каждый к своему первоначальному ремеслу и стали явственно различаться богатые и бедные, простолюдины и благородные, а те люди, удовольствуясь малым, возносят молитвы за державу государя ислама, ‛да укрепится навеки его царство’. Таково, как описано, было одно из вредных последствий ростовщичества.

Далее, лица, которые в эти времена давали в рост деньги, были большей частью монголы и уйгуры. Конечно, как могут быть счастливы несчастные, когда берут деньги в долг с уплатой лихвы. В конце концов они оказывались не в силах уплатить и с женой и детьми попадали в унизительную неволю к ним. Счастьем правосудия государя ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, это унижение было отстранено от последователей ислама.

Еще один большой вред состоял в том, что в эти времена те мелики и мутасаррифы областей, которые были людьми благородными и честными, не могли, как положено, позаботиться о денежных средствах области и сами устранялись от этого дела, а нищие мошенники, когда смогли сменить десять лет нищенской жизни на десять дней царской роскоши, стали брать деньги в долг, давать взятки и получать должности хакимов областей и достигали достоинства важных меликов и султанов. Они брали на себя [управление] областью за большой откуп и, поскольку им нужны были деньги на расходы ставки, на покупку гулямов, животных, почетных одежд и предметов роскоши, то они по необходимости брали в долг, а тот, который давал деньги, поскольку понимал, что рискует ими, не давал до тех пор, пока не представлял себе весьма высокой прибыли. Без сомнения они могли получать [ссуду] по три и четыре динара за динар. Когда они [хакимы] отправлялись в области, то совокупности причитающихся дивану податей не хватало на покрытие их долгов, становилось необходимо взимать с ра’иятов вдвое против |S 659| установленного, и несколько тысяч человек рабов божиих и платящих подати государю подвергались притеснению и мучительству. Когда сахибам дивана случалось узнавать об их бесчинстве, то вследствие того, что [хотя] средства и были нужны, но этот хаким, все растратив, замарал и их взяткой, они не могли [этому] воспрепятствовать, к тому же он был человеком неспособным платить. Множество ра’иятов тоже поневоле распускали, делали послабления и не обращали на это внимания, лишь бы приумножились средства. Ему [хакиму] также приходилось давать взятки воеводе и битикчиям области, чтобы они не препятствовали, но если они даже не брали, устранить [этого] не удавалось. Поэтому казне никогда не доставались деньги чистоганом, а если и привозили по временам кое-какие товары, то они не соответствовали четверти стоимости. Поэтому дела войска постоянно находились в расстройстве от недостатка припасов.

Из года в год таким способом они забирали [налоги] области. Хотя обладавшие добрым именем вельможи уступали этим неблагородным злодеям, они никогда не брали на себя сбора налогов, и старейшины мудрецов говорят, что упадок и расстройство государства бывает тогда, когда отстраняют от работы лиц, достойных разных должностей, и предоставляют дело недостойным. Некоторое время шли этим путем, а когда везиром стал «бумажный садр»,[1044] положение и дело со взятием ссуд с уплатой лихвы дошло до того, что если его описать, то нехватит сил. Однако, поскольку об этом зашла речь, то некоторую часть [упомянуть] необходимо. Поскольку все современники воочию видели [обстоятельства], то [теперь] нельзя говорить небылицы, но в будущие времена по этой причине читателям [они] будут казаться невероятными. Они заключаются в следующем. В его [Садр-ад-дина] пору откупщики областей были самыми подлыми из сынов [человеческих] того времени и, поскольку они [откупщики] знали его обычай, что он вола продает за гуши,[1045] они брали суммы в долг и отдавали в виде взятки. Взяв то, что стоит десять динаров за двадцать, они отдавали [их] ему за тридцать. Он принимал, а затем говорил: «Дивану нужны деньги». Откупщик непременно отвечал: «Деньги дают в долг. То количество, которое я дал за оказание услуг, удалось достать при помощи тысячи ухищрений». Он говорил: «Тебе убытка не будет, как только получишь, отдай нам наличными». Тому человеку, как только он представлял кабалэ, вычисляли основную сумму и лихву. Все, что стоило десять, он сразу брал за тридцать и отдавал ему за сорок и немедленно тратил десять динаров излишка. Когда Садр-ад-дин срочно требовал причитающееся, его наибы говорили: «Стоит десять динаров, однако покупают не больше, как за шесть», — и четыре динара забирали они. В общем из сорока динаров основной суммы денег[1046] к нему доходило не более шести, да и те были достоянием дивана, которое растрачивал он. Некто из числа свершавших с ним сделки взял лично для него у одного торговца несколько тысяч овец по пяти динаров за голову с отсрочкой [платежа] на два месяца. К [назначенному] сроку денег не оказалось, большая часть тех овец изнурилась и отощала, [и] он приказал всех продать по незначительной цене. [Их] отдали за лихву, [причитающуюся] за два месяца, а долговую расписку [кабалэ] на основную сумму продлили еще на два месяца. Конечно, от злополучия такой отдачи в рост и взятия в долг, государственные средства погибали, и в казну ничего не доставляли. Из всех переводов, которые Гейхату-хан жаловал из великодушия, никогда никому не доставалось ни гроша, точно так же и из довольствия, содержания и сметных расходов. По этой причине войско стало питать отвращение к Гейхату. Тем не менее Садр-ад-дин постоянно находился в нужде, а когда он умер, на шее у него остались тысячи и тысячи обид людей. Увы, сколь много он опустошил домов, в которых царили богатство и изобилие. Все правители областей, как султаны и мелики, приезжавшие в ставку, таким способом задолжали и брали в долг у сотни тысяч мусульман и монголов, и все их достояние погибло. Некоторые из этих людей умерли и обиды [остались у них] на шее, а у некоторых на этом деле пропали и дома, и поместья, и движимое имущество. Все видели [это] воочию, и слышали, и все знают наверное, что никакого преувеличения здесь не было сделано, напротив, эта речь соответственно действительности является лишь образцом и малым из большого. Если бы |S 664| даже [государь] был справедливым, строгим и могущественным, он с трудом смог бы принять меры против таких больших дел, которые с давних пор укрепились в мозгу людей знатных и простых.

По причине упомянутых корыстных целей все царевичи, хатуны, эмиры, везиры, битикчии, вельможи и придворные имели связи с теми мошенниками, некоторые были у них в долгу, некоторые приняли от них взятку, а некоторые стали их соучастниками. Только благодаря мудрости, способности и большому разуму государя, ‛да укрепится навеки его царство’, он счастливо поразмыслил и понял, что первопричиной всего этого разорения является давание денег в рост и взятие [ссуд], и что когда он запретит это, то он и божественный закон пророка укрепит и народ выведет из пучины заблуждения на путь истинной веры, и благодеянием запрещения ростовщичества будет устранен столь великий ущерб.

После этого размышления, в [месяце] ша’бане лета 698 [V 1299] он издал указ, чтобы во всех владениях ни одна душа не занималась ростовщичеством и не брала [ссуд]. Большая часть людей, которая к этому привыкла, не согласилась [с указом], и некоторые вельможи, имевшие власть, говорили, что пути-де для деловых сношений будут совсем преграждены. Государь, ‛да укрепится навеки его царство’, изволил сказать: «Я для того повелеваю [запрет], чтобы был прегражден путь для непохвальных сделок». Некоторые же корыстолюбивые невежды утверждали: «Казне-де всегда нужны наличные суммы, а ежели хакимам областей не будут давать в долг, они окажутся не в силах вносить деньги». Государь ислама и его везиры говорили: «Мы здесь ни от одного хакима и мутасаррифа не требуем денег». И [государь] решительно постановил: «Мы не позволим никому, кто дает деньги в рост, вступать в деловые сношения с диваном и получать что-либо из основных сумм и лихвы». Неоднократно он наказывал хатунам, царевичам и эмирам, чтобы они ни за что не давали в долг тем людям, и повелел, чтобы на этом основании кликнули клич: «Мы-де не допустим, чтобы кто-либо, кто даст в долг денег тем людям, потребовал их обратно с них при жизни или из оставшегося после их смерти имущества, ибо мы с них [хакимов и мутасаррифов] не требуем денег вперед, а ежели они растратят средства, принадлежащие дивану, то возмещением будут их движимое имущество и поместья». Еще утверждали, что брать в долг бывает нужно челобитчикам, чтобы уладить дела. [Государь] сказал: «Зачем же приезжает [сюда] тот, кто не имеет средств на путевые расходы и на необходимое, что нам проку в нем, а ему в нас, пускай сидит спокойно дома и не приезжает». Так как вели еще разного рода речи, то [Газан-хан] сказал: «Кто лучше знает пользу мира, господь всевышний и [его] посланник, ‛да будет над ним мир’, или мы? По необходимости нужно сказать, что они». [Государь] сказал: «Всевышний господь и [его] посланник повелели так, и никаких речей наперекор этому мы слушать не будем, таков приказ». С той поры до настоящего времени ни одной душе, просившей ссуду, денег не давали, а если какой-нибудь насильник принуждал, то ему запрещали, [исходя] из постановления указа. В настоящую пору, ‛клянусь славой господа и милостью его’, вследствие того, что ни одна душа не дает в рост денег, так как их не возвращают, все убытки, которые происходили, устранены, деловые сношения стали честными, среди людей появилась справедливость, и большая часть средств[1047] поступает в казну чистоганом червонцами, и нет такого порядка, чтобы доставляли припасами. Цена на драгоценные камни и золотые украшения установилась по-прежнему, и никто из имеющих деньги не дает их мошенникам, чтобы они хитростью [не могли их] отнять. Богатства людей стали все больше благоприобретенными, снизошло благоденствие, большая часть людей стала заниматься земледелием, торговлей и полезными ремеслами, и таким способом мирские дела снова поправились и устроились. Люди этого времени, видевшие воочию те злодеяния, получают удовольствие от такого положения, [но] как смогут себе представить пользу этого постановления люди, которые впоследствии появятся на свет, не видевшие тех [злодеяний]. В то время, когда входил в силу этот указ, некоторые люди, у которых в сердце сохранился вкус к ростовщичеству, хитро давали в долг кое-какие товары по дорогой цене под видом торговой сделки и продажи, а не ростовщичества. В конца концов заимодавцы являлись в диван, сообщали, что они давали товары на таком-то основании, и требовали [уплаты] денег. Государь, ‛да укрепится навеки его царство’, разгневался и сказал: «Ежели они не оставят этих уловок и обманных действий, мы издадим указ, чтобы тот, кто берет что-либо в долг, совершенно не возвращал бы ни основной стоимости, ни лихвы. Ежели у людей есть деньги, какая [им] нужда |S 661| давать ссуды, пусть покупают поместья и занимаются благоустройством, земледелием и торговлей». Люди испугались этих [слов]. Ростовщичества и несправедливых сделок стало меньше, и имеется уверенность, что очень скоро этот образ действий совсем отпадет. Да ниспошлет всевышний бог [свою] помощь этому государю, дабы он постоянно ниспровергал непохвальные обычаи и укреплял основания священного шар’а!

Рассказ двадцать седьмой. О запрещении платить кавин безмерными деньгами

Государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, сказал: «Мудрость божия в законе брака заключается в том, чтобы люди плодились и размножались. Поэтому постановление шариата таково, что ежели кто-либо дает развод жене, всерьез ли или в шутку, с охотой или в гневе, [развод] состоялся бы немедленно, потому что, ежели между женой и мужем нет согласия, то лучше, чтобы они расстались, иначе то несогласие окончится гневом и яростью, а жить в ярости — обычай хищных животных. Во всяком случае, оно вызовет отвращение, а при наличии отвращения не будет происходить зарождения и размножения». По этой причине [государь] повелел оставить открытым, без одного препятствия, путь для развода. Когда жену сватают за дорогой кавин, то никто не отваживается дать развод жене из боязни выплаты большого количества денег и, хотя он не согласен и не расположен, он все-таки должен ладить. Такое положение противоречит законному и разумному, ибо, исходя из того, что рассказано, мудрость законодателя требует того, что если у кого-нибудь в любви и согласии к жене появится колебание, то он без разговоров, раздумья и препятствий может с нею расстаться. У людей также могут быть дети, и пропитание их лежит на отцах. Им когда-нибудь нужно будет нести калан, а некоторым выступить в поход, но откуда же возмутся деньги на кормление детей и на необходимое для калана и их дела, если отцовские средства пойдут на погашение кавина жены.

Основываясь на таких предпосылках и на том, что пророк, ‛да будет над ним молитва и мир’, одобрил легкий кавин, надобно, чтобы кавин был весьма легким. Как предусмотрели, дабы не явилось нужды в закяте, все кавины пусть будут установлены в девятнадцать с половиной динаров, ибо в небольшом брачном даре[1048] нет никакого греха. Человека, который любит жену, нельзя разлучить с нею и сотней хитростей и понуждений, а тем, у которых нет согласия, лучше разойтись как можно скорее, дабы избавиться [друг от друга] и обоим была польза, так как опытом установлено, что есть некоторые жены, которых мужья не любят, но когда им дают развод, их сватают другие и любят, следовательно [развод] содержит в себе пользу для обеих сторон. Оттого [государь] по этому поводу издал указ. Аминь.

Рассказ двадцать восьмой. О постройке мечетей и бань во всех деревнях владений

Не скрыто, что потребность людей в бане и мечети является необходимой, а в некоторых областях владений в деревнях не построили ни той, ни другой. До этого мусульманские государи не принимали к этому мер и, конечно, там, где местные жители не творят молитвы вкупе и им не удается свершать полного омовения и очищения, как того требует правило, в мусульманстве их бывает изъян. Государь повелел и издал державный указ, чтобы во всех владениях построили в деревнях мечети и бани, а те, которые не построят, будут виновны и грешны. Почти в два года во всех владениях построили всюду, где не было, и в настоящее время с тех бань получается изрядная арендная плата.[1049] [Государь] повелел, чтобы доходы с них расходовали на местные нужды и потребности мечетей, как-то: на благоустройство, ковры,[1050] масло и на содержание служителей. Благодаря одному только этому прекрасному мероприятию, которое он повелел, в разных местах владений было оказано столько добра, объявились отличительные знаки ислама, и народ |S 666| обрел благополучие и покой. Да ниспошлет всевышний бог благословения и воздаяние за это в державные дни.

Рассказ двадцать девятый. О запрещении народу пить вино[1051]

Поскольку во владениях большая часть народа стала пить вино и вкушать хмельное и на базарах и в общественных местах люди постоянно ссорились и спорили по причине пьяного своего состояния и некоторые при этом погибали, а некоторые получали ранения и увечья и их приходилось судить, и [поскольку] во всех вероучениях и общинах хмельные напитки отвергнуты и запрещены, — какая нужда в рассказывании и порицании их для ограничения вреда, который они наносят, довольно и того, что вино прозвали матерью пороков, — государь ислама по поводу принятия мер против этого сказал: «Так как законодатель, ‛да будет над ним мир’, и прочие пророки его [т.е. вино] запретили и об этом гласят тексты, а люди все равно не воздерживаются и не бросают [привычки пить], то ежели и мы решительно запретим [пить вино], то без сомнения тоже ничего не выйдет, [поэтому] мы теперь повелеваем только, чтобы в городах и на базарах каждого, кого застанут пьяным, задерживали и, раздев его догола, привязывали к столбу среди базаров, дабы люди проходили мимо него и порицали, пока он не опомнится и не станет чувствовать отвращения к своему пороку». В таком смысле он обнародовал указ во всех сторонах владений, и теперь ни у одной души не находится смелости выйти пьяным на улицу, не говоря уже об озорстве и буйстве во хмелю, и явное зло распития вина, драки и спор пьяных на базарах и в общественных местах — устранены.

[Государь] приказал также, чтобы ни одна душа не входила для сыска в дома людей, чтобы аваны не бесчинствовали и народу не было бы стеснения. Да окажет всевышний господь свою помощь этому набожному государю, дабы он всегда издавал такие указы. Аминь.

Рассказ тридцатый. О наведении порядка в отпуске средств на государево столовое довольствие[1052] и вино для Большой ставки

Всем известно, что раньше из-за порядка истребования причитающегося на стол постоянно происходили споры. Битикчии-эюдэчи постоянно доносили друг на друга, в этом деле излишествовали и очень часто эмирам нужно было их судить. Причитавшемуся на стол и вино подбивали итог. Количества того, что потреблялось, еще несколько увеличивали и приумножали и добавляли к ним расходы, не связанные со столом, вроде подаяния и жалованья людям, корма соколам и [охотничьим] барсам, путевого довольствия и шербета послам, содержания некоторых царевичей и хатун, необходимого [для] карату,[1053] кухонной утвари и тому подобного. Таким образом итог получался увесистый. К нему присовокупляли все нужное для празднеств, которое по большей части не расходовалось, на припасы назначали высокие цены, и [требование] сумм переводилось на области. Поскольку средства дивана в действительности находились без присмотра и в запутанном состоянии и хакимы и мутасаррифы не опасались того, что не дадут дивану ничего, и [что] дела областей были в большом беспорядке, причины какового расстройства были выше объяснены и перечислены, то причитающееся на стол вовремя не поступало. Гонцы же, которые отправлялись для получения его, брали много взяток за отсрочку, и глядели сквозь пальцы. Вторично [требование] переводилось на другую область, и гонцы поступали [там] точно таким же способом. За год в области отправлялось за столовым довольствием столько гонцов, что их расходы и фуражное довольствие превышали основную стоимость столового довольствия, а средства не поступали. Хотя причитающееся на стол определяли так, что оно хватало |S 663| с излишком и тому, кто составлял требование, и еще нескольким человекам, однако поскольку оно не поступало вовремя, эюдэчии брали в долг с уплатою значительной лихвы. Случалось иногда, что вино, которое они оценили по десять динаров за сто манов, — а если бы рядили с умом, оно обошлось бы по пяти динаров, — они покупали по 20-40 динаров. Поэтому даже когда им доставались значительные средства и бывали количества большие, чем причиталось на стол, их [все же] не хватало. Что же говорить, когда у них на руках находились бераты двухлетней [давности] и из их совокупности оставались недоимки за местностями. Большой вред состоял в том, что хакимы областей, когда гонцы спрашивали причитающееся на стол, приостанавливали дела прочих гонцов и сборщиков под предлогом того, что-де столовое довольствие дело тонкое, прежде мы справим его, однако и его тоже не справляли. Затем уже требование причитающегося теряло силу и сокращалось. Вследствие задержки гонцов производились бесполезные расходы и, если в конце года хакима отстраняли от должности, то он отговаривался тем, что [причитающееся столовое довольствие] осталось за областью или пропало, а если его не отстраняли, то он жил себе под предлогом ведения счета и переговоров попечением хакимов дивана для того, чтобы участвовать с ними [в наживе] и получать взятки. Последствия этих дел и злоупотреблений отражались на положении эюдэчиев. Вечно у них происходили споры с диваном, обе стороны перекладывали вину друг на друга и писали доносы. Никогда не доставляли столового довольствия без перебоя даже десяти дней подряд. Если поглядеть внимательно, обратившись к реестрам, то [окажется], что таким путем загублено столько средств, что и описать нельзя. Можно понять, каково столовое довольствие, которое справляют таким способом. Постоянно пищевые припасы и вино привозили с отвращением и по этой причине тоже происходили пререкания. А когда они прибывали в ставку и внезапно случалось выступать, они оставались лежать на земле. Во время переходов на летние и зимние становища, савери приносили больше чем нужно для стола, и в то время поставки столового довольствия пропадали даром и [их] растаскивали. Эюдэчии всегда брали вино в долг у виноторговцев, а баранов у мясников и, часто случалось, не отдавали платы за них. Вечно эти люди на них жаловались и преклоняли колени перед эмирами, но пользы от этого никакой не было, и многие из виноторговцев и мясников по этой причине пошли по миру. Подобных злоупотреблений больше, чем [можно] описать, [а потому] они ограничены [здесь] этим количеством.

Меры против этого обстоятельства государь принял таким образом, что повелел причитающееся ежедневно необходимое столовое довольствие выдавать наличными деньгами из казны вперед на каждые шесть месяцев, чтобы все нужное покупали натурой. А то, что заготовлено в областях, привозили бы и на сколько дешевле ни купили бы, разница чтобы оставалась в казне. Никто чтобы не надеялся на разницу в цене и на излишки вина, баранов и припасов. Надобно покупать так, чтобы обходилось дешевле, чем расценили в реестрах, а то, что прежде брали себе из [произведенных] ненужных расходов, из неизрасходованного на празднества и из остатков в дни, когда толпа народа бывает меньше, пусть причитается казне. Излишков этого столового довольствия в течение двух лет накопилось столько, что на них купили пятьсот верблюдов и пятьсот мулов и поручили их добрым погонщикам и конюхам, дабы всегда были наготове перевозочные средства для вина и пищевых припасов, а то, что ежегодно расходовали на наем [перевозочных средств], обратили бы на корм и расходы [по содержанию] тех животных. Вино, которое покупали по тридцать и сорок динаров за сто манов, покупают [теперь] менее чем по пять динаров, и постоянно имеется в запасе вино, бараны, приправы[1054] и прочие необходимые припасы, и если бы потребовали вдвое больше установленного, оно без разговора оказалось бы налицо. Прежде, вследствие покупки эюдэчиями вина у виноторговцев, цена на него была весьма дорога, а теперь оно на базарах не имеет спроса. [Теперь] никогда ни один гонец и сборщик не отправляется в области для истребования причитающегося столового довольствия и по этой причине расходы не производятся, средства не растрачиваются и в казну поступают наличные деньги, а дело столового довольствия и способы его распределения и перевозки налажены и прибраны к рукам, как того, вероятно, не было ни при одном государе. [Сейчас] расходуется |S 668| отнюдь не более четверти того, что тратилось прежде, а если принять в расчет еще и расходы гонцов, которые в связи с этим случались, то это не составит и одной десятой. Производство этого дела вверено наибам и везиру владений ходже Са’д-ад-дину, а он не допускает, чтобы пропал хоть один данек из того, что причитается. Да распространит всевышний бог на вечные времена сень этого государя с совершенным разумом и правильным мнением!

Рассказ тридцать первый. О наведении порядка в отпуске средств на столовое довольствие хатун и ставок

В пору Хулагу-хана и Абага-хана отпуск средств на столовое довольствие ставок и хатун свершался на монгольский лад и обычай и был [он] невелик и непостоянен. Всегда, когда из вражеских стран доставляли добычу, то из ее количества кое-что отдавали им. Каждая держала по несколько уртаков, и они в виде прибыли доставляли кое-какие деньги, или же кто-нибудь подносил приношение. Они имели немногочисленные стада, от них был приплод, а также доходы. Отпуск средств на столовое довольствие и все для них необходимое производились отсюда и этим удовлетворялись. В конце дней Абага-хана появилось небольшое количество [определенного][1055] столового довольствия, затем в пору Аргун-хана для каждой ставки определили причитающееся[1056] [ей довольствие] и переводили на области. Когда их гонцы и эв-огланы выезжали для получения [столового довольствия], хакимы, ухватившись за разные предлоги, описанные в нескольких местах [выше], наряд не исполняли и занимали их получением фуражного довольствия, обязательным попечением и принятием взяток. Если они и поставляли небольшое количество, то тут же [его] тратили, а мутасаррифы большую часть тех средств собирали [с населения]. Когда причитающееся на столовое довольствие ставок поступает таким способом, можно понять, в каком оно находится порядке. Во времена Гейхату было точно так же, и количество средств в областях и у эв-огланов сократилось. В державную пору государя ислама, ‛да укрепит господь навеки его владычество’, между эв-огланами ставок случилась неприязнь. Вследствие этого они друг на друга делали доносы и по этому поводу производили суды. Часть из тех средств оставалась за областями, а часть пропадала среди эв-огланов, и за эти преступления [государь] некоторых для исправления наказывал, а некоторых отстранял от должности. Затем он сказал: «Эдак не ладно, потому что средства [либо] пропадают даром, либо [их] растаскивают хакимы областей, и ни столовое довольствие ставок не исправно, ни причитающиеся [суммы] не достаются казне и войску». Меры против этого он приказал такие: «Назначив для каждой ставки область из государевых земель инджу, выделить [ее] из [ведомства] дивана и передать в их владение. Установив также от дивана тамошние налоги, написали бы для каждой [ставки] наказ и подробно перечислили бы [в нем] причитающееся на столовое довольствие, тагар, необходимое платье и верховых животных для хатун, а точно так же полностью перечислили бы причитающееся на нужды шараб-ханэ, конюшен, верблюдов и мулов, на одежду девушкам, евнухам, фаррашам, поварам, погонщикам верблюдов и ослов, на прочих слуг и челядинцев и на все то, что потребно, и выправляли бы [это] из совокупности основных отпущенных средств».[1057] Согласно этому и написали. Все, что окажется в излишке, [государь] повелел обращать в казну той хатун, хранить строго под печатью двух эмиров, которые назначены во главе каждой ставки, и не расходовать без указа государя, дабы у хатун всегда имелась казна, которая могла пойти в дело в случае нужды. [Государь] сказал: «Мои поместья инджу впредь пусть будут инджу и поместьями детей от той жены, — и перейдут по завещанию к ее детям мужского пола, исключая женский пол. Ежели же у той жены детей не будет, тогда [они] пусть принадлежат сыновьям от других жен».

В настоящее время все те области и поместья согласно наставлениям дивана находятся в руках наибов хатун, приведены в цветущее состояние и [с них] добывается средств больше, чем прежде. |S 665| Причитающееся на столовое довольствие ставок и на их необходимые нужды полностью заготовлено и поступает исправно и вовремя. Суммы в казне у хатун определены, и теперь, когда для нужд войска понадобилось [добавочное] увеличение сумм, [государь] повелел выдать войску из средств их казнохранилищ тысячу тысяч динаров, и исходя из этого приказал [сделать] переводы, а войску была [от этого] значительная помощь. Никогда ни в одну пору не бывало такого строгого порядка. ‛Если захочет всевышний господь’, он будет существовать и процветать вовеки. Аминь.

Рассказ тридцать второй. О наведении строгого порядка в казнохранилищах и об устроении их дел

Прежде не было в обычае, чтобы кто-нибудь вел счет казне монгольских государей, или [чтобы] у нее был определенный доход и расход. Назначали нескольких казначеев, чтобы они принимали все, что будут доставлять, вместе складывали, и все, что идет в расход, вместе выдавали, а когда [ничего] не останется, говорили бы: не осталось. За казной присматривали фарраши, навьючивали ее и снимали, и до того она не была взята в твердые руки, что у нее не было даже палатки, а свалив в поле, ее накрывали войлоком, и по такому порядку можно догадаться о прочем состоянии. В числе обычаев был и такой, что всегда, когда доставляли что-либо для казны, к казначеям приходили их друзья и эмиры и просили подношения,[1058] и они каждому давали что-нибудь сообразно его весу. Баурчии, шерабдары, фарраши, конюшие тащили каждый что-нибудь из съедобного, питий и прочего и чего-нибудь просили. Казначеи, посоветовавшись друг с другом, давали. Точно так же они удовлетворяли наличными деньгами просьбу каждого из фаррашей, поскольку они их охраняли. Казначеи делали подношения также и друг другу и, посовещавшись, тащили каждый что-нибудь домой. Таким путем из казенных ценностей каждый год пропадало восемь десятых, а две [десятых] шли на расходы, которые повелевал государь. Когда хакимы областей уразумели это обстоятельство, они, если сдавали причитающиеся суммы в казну, давали взятку и получали расписку в приеме одного за два. Когда доставляют средства в казну редко, а то что доставляют находится в таком порядке, то ясно что государь может израсходовать. В таком роде продолжалось все время, а когда приказали, чтобы тотгаулы следили и хватали, если кто-либо будет выносить одежды или что-нибудь [иное], то они за несколько лет задерживали одного, да и то из корысти, выжидая удобного случая взвалить на него вину. Таких случаев во все времена произошло не более двух-трех раз. И из-за этого отказываются от драгоценностей и золотых денег! Изложение этих обстоятельств [лежит] вне пределов возможности.

В настоящее время государь ислама для этого завел такой порядок, чтобы казнохранилища были отдельные. Все драгоценности, какие бывают, он благословенной рукою кладет в сундук, так что если произойдет злоупотребление, оно немедленно станет известно. Рукою везира все до самых мелочей заносится в опись, и государь, заперев его [т.е. сундук] на замок, и запечатав своей печатью, назначает для охраны одного из казначеев совместно с одним евнухом,[1059] и он [сундук] находится на их ответственности. Ни одна другая душа из казначеев и фаррашей до него не имеет касательства. Все золотые деньги и государевы одежды, которые изготавливают в мастерских или [то, что] доставляют из дальних стран в виде тонсука, везир по-прежнему подробно записывает. Они тоже находятся на ответственности упомянутых двух лиц и до тех пор, пока государь не даст безусловного приказания, решительно ничего из этого не расходуют. К серебряным деньгам и разного рода одеждам, которые расходуют постоянно, [государь] приставил другого казначея и евнуха, и они на их ответственности. Везир, подведя всему итог, заносит в опись. [Государь] приказал, чтобы на то, что идет в расход, везир писал царское повеление[1060] и представлял ему, дабы он помечал [его] благословенным пером. Наиб везира заносит [повеление] в реестр и выдает. До тех пор пока не будет той меты [государя], ни одной душе ничего не выдают. Первое казнохранилище называют «нарин», а второе «бидун». |S 670| Для того чтобы не помечать каждое мгновение повелений, везир согласно приказанию пишет на каждый месяц [вперед] повеления о расходах, которые [государь] изволит произвести, с указанием имен и подробностей, и представляет их по одному в часы уединения и при удобном случае, дабы [государь] поставил мету. Через каждые шесть месяцев или год везир проверяет казну, все ли в казне имеется налицо, что [ей] было передано, или нет, из предосторожности, что не дай бог по каким-нибудь причинам больших казенных сумм могло не оказаться на месте.

Прежде некоторые вельможи и друзья обращались с просьбою, чтобы им выдали ссуду из казны. Вышел указ, чтобы без благословенного повеления по своему усмотрению не распоряжались, просьбы же были отклонены. [Государь] повелел, чтобы изготовили определенное клеймо, и каждую одежду, которую доставляют в казну, тотчас же клеймят этим клеймом, чтобы [ее] не могли подменить. Он повелел, чтобы многие фарраши, которые прежде состояли при казнохранилище, [теперь] были бы заняты только в должности фаррашей и не имели касательства к казне, потому что она находится на ответственности тех четырех человек и производство расчета по повелениям государя надобно предоставить им. Он повелел, чтобы в этих казнохранилищах ни в коем случае не было весов, а выдавали по тому же самому весу опечатанных свертков, как принимают. Ни у одной души нет возможности выдать держателю перевода хотя бы один гяз кербаса вместо денег, или на мгновение [его] задержать, или заставить ждать. Наоборот передаваемые деньги или одежду должны вручать немедленно, за казенной печатью, в точно таком виде, [как указано], и ни от кого ничего не ожидать. С каждой сотни динаров причитающихся сумм, доставляемых из областей, установлено два динара казенного сбора,[1061] и сверх этого ничего не берут.

[Государь] учредил еще другое казнохранилище и [к нему] приставлен один евнух, для того чтобы, выделив из каждых десяти динаров, доставляемых в казну сумм, по одному динару и из каждых десяти одежд по одной одежде, передавали ему, а он складывал бы [их] в это хранилище. Причитающееся на милостыни переводят на это [казнохранилище], дабы его представили, и государь [роздал] благословенной рукою, или же оно было передано нуждающимся в высочайшем присутствии. Содержится оно в таком же порядке, как выше описано.

По тому же распорядку управляется казнохранилище оружейной палаты. Никогда имущество ни одного хозяина, саррафа и ходжи-купца, известных [своим] хранением добра, не может быть хранимо и прибрано к рукам так, как в казнохранилищах государей. Совершенно нельзя себе представить, что можно было украсть хотя бы один данек денег. В пору походов на летние и зимние стойбища [государь] самолично [в течение], нескольких дней является в те [казнохранилища] и откладывает то, что желает, чтобы перевезли. Везир подробно переписав ценности, оставляет [их] в Тебризе под замком и печатью. Когда [государь] желает знать состояние казны [в смысле] количества и качества наличности или расходов, он спрашивает у везира, а тот, обратившись к реестрам, тотчас же докладывает. Поскольку государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, подкрепляется господней помощью и поддержка божественной милости в отношении него чрезвычайно велика, [поскольку] также и везир попался такой, что нет лица надежнее его, при наличии совершенной способности, проницательности, знания и искусства, то несомненно ни одного данека денег и ни одного гяза кербаса не может пропасть и ни одна душа не имеет возможности украсть. Благодаря счастливым последствиям такого твердого управления и прямоты, которые проявил государь ислама, [благодаря его] вере и благочестию из казны исходит столько наличных денег, что если бы она была морем, то опустела бы. Ни в одной старинной и новой книге, которые прочитываются, не было упоминания о таком количестве наличных денег и одежд, какое выдают оттуда. Из казны ни одного государя никому, вероятно, [столько] и не давали. Да сниспошлет всеславный и всевеликий господь такие милости в державную пору ‛ради пророка и ради его’. Аминь.

Рассказ тридцать третий. Об упорядочении дела мэсэс и военного снаряжения

Прежде в каждом городе и области владений было назначено множество ремесленников[1062] лукоделов, стрелоделов, колчанников, сабельщиков и иных, точно так же и монгольских ремесленников. Каждый от своей работы представлял одну-две штуки оружия и получал жалованье и содержание. Постанавливали также, чтобы они ежегодно доставляли |S 667| столько-то оружия и на то, что причиталось за него, выдавали бераты на области. В некоторых городах находились мастерские оружейников. На содержание их причитались определенные суммы, и во главе их стояли наибы начальников-корчиев. Взамен всех сумм, которые отпускались, не получалось и двадцатой части того, что следовало, отчасти по причине того, что причитающееся по бератам оставалось за мутасаррифами областей, вследствие разного рода хитрых уловок, которые проделывались, хотя в области отправлялись сотни аймаков-гонцов для получения его, причем столько же, сколько причиталось получить и даже больше, уходило на их фуражное довольствие, расходы и улаг, отчасти вследствие алчности и злоупотреблений наибов и битикчиев [приставленных к делу] мэсэс, отчасти по причине множества стоявших во главе того [дела] эмиров, из которых каждый отдавал какое-нибудь [свое] распоряжение. Поскольку ремесленники видели подобное, они не производили сполна того, за что давалась плата, и то время, которое они должны были бы отводить на работу, они проводили в ссорах друг с другом, кознях и делании доносов. Распри их дошли до того, что от их злосчастия эмиры стали нападать друг на друга, постоянно происходили суды над ремесленниками и споры, а делам государственным наносился ущерб. Когда же подводили счет, оказывалось, что ничего нет. Несомненно каждый год набирается с триста-четыреста тысяч динаров, которые в реестрах записываются недоимкой, а не видно потребления даже одного данека из них. В конце концов наибы и битикчии, приставленные к делу мэсэс, по этой причине были казнены, а их достояние ушло на это [дело]. Большая часть заправил этого дела выходила [из него] разорившимися и мошенниками, имя которых становилось бесчестным. Исправить это государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, приказал на такой лад, чтобы людей одного ремесла из числа мастеровых каждого города, соединили вместе. Он приказал, чтобы им ничего не давали в виде путевого и вещевого довольствия, определил, сколько наборов оружия собственного государева[1063] и «расходного»[1064] [и] по какой цене они поставляли бы, и сказал: «Несмотря на то, что они наши мастеровые и невольники, пусть они мастерят на средства дивана и рассчитываются так же, как другие торгуют на базаре на свои средства». Во главе каждого разряда он поставил надежного смотрителя, чтобы он был порукою, каждый год получал бы причитающиеся суммы, поставлял согласно установленному все до мелочей и получал расписки в приеме. [На покрытие стоимости] всего этого оружия [государь] назначил [доходы с] налога особой области, чтобы не было надобности гонцам отправляться для сбора ее во все области и производить расходы. Таким путем было назначено, чтобы поставляли в год полных наборов вооружения на десять тысяч человек, [в то время] как раньше никто никогда не видел вооружения и на две тысячи человек. Для своих личных целей [государь] определил сумму [на содержание] пятидесяти человек особых телохранителей[1065] и повелел изготовить сверх того для казны несколько тысяч штук луков, стрел и кольчуг, дабы они были [налицо] на случай нужды. Когда стали сводить счеты, то оказалось, что теперь причитающееся в уплату за назначенное [количество] оружия не превышает и половины того, что расходовалось на путевое довольствие и содержание мастеровых, а расходы, которые по этой причине случались в областях, совершенно упразднены. Прежде же иногда из этого оружия ничего не было видно. В последнее время благодаря такой прекрасной распорядительности каждый год изготавливали и поставляли согласно тому, как упомянуто выше, и вражда и суды над мастеровыми были устранены, а битикчии, которых раньше вследствие этого убивали, в настоящее время уважаемы и почитаемы и [живут] в спокойствии. Эмиры, которые друг с другом ссорились из-за их злополучия, все согласны и приятели [между собой].

Поскольку в течение этих лет [дело мэсэс] было установлено на такой лад и оно было весьма в порядке и прекрасно, то эмиры-оружейничие доложили [государю]: «Большая часть оружия, которое мастерят ремесленники, имеется на базарах, и его можно купить выгоднее него. Прежде не было ремесленников, которые умели бы изготавливать оружие по монгольскому обычаю, а теперь большинство ремесленников на базарах научилось. Опять же те мастеровые, которые каждый день были заняты кознями, дракой и спором, получали деньги и продовольствие и ничего не сдавали, теперь, когда они отставлены от должности, поневоле занялись своим ремеслом, и мастерят на свои средства на базарах предметы вооружения и продают. Вследствие этого на |S 672| базарах имеется разного рода оружие лучше того, которое мы в настоящее время производим. Было бы гораздо лучше, чтобы суммы мэсэс доставляли чистоганом, и вместо вооружения, которое мы изготавливаем и раздаем войскам, мы распределяли бы между ними деньги, дабы они покупали вооружение по своему нраву и дешево, и ничего не пропадало бы». Государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, одобрил и повелел определить в несколько дней кое-какие виды оружия, которые на базарах встречаются редко и являются особыми, чтобы они их изготавливали и сдавали по-прежнему. Для остального же чтобы доставляли наличные деньги и [воины] покупали.

Такая же кутерьма и разруха, как упоминалось выше, была и среди мастеровых, изготавливавших седла, уздечки и конские принадлежности, точно так же и среди мастеровых, делавших некоторые предметы, принадлежащие шукурчиям и эюдэчиям. Это [государь] поправил тем же упомянутым способом. В настоящее время все эти дела выправлены и упорядочены. Прежде существовал такой обычай, что если лично для государя была надобна какая-нибудь незначительная вещица или требовалось что-либо, чему цена была пятьдесят динаров, или от силы сто динаров, то за этой надобностью отправлялся гонец, улаг, фуражное довольствие, расходы и попечение о котором обходились в пять тысяч динаров. Теперь государь постановил так: все что потребно, пусть покупает и доставляет один из казначеев, или же выдает наличные деньги, чтобы купил и вручил другой. Таким образом каждый год из областей были устранены пятьсот аймаков-гонцов и сборщиков, и вместо пятисот тысяч динаров, которые тратились с сотней тысяч стеснений, огорчений и расстройств, несомненно на эти дела расходуется не больше пяти тысяч динаров. Тот обычай и порядок совершенно отставлен, введены и утвердились на продолжительное время похвальные законы, и польза от этого дела заключается в том, что впредь на долгие годы будут следовать по этому пути, ‛если захочет великий бог’.

Рассказ тридцать четвертый. Об упорядочении дела [содержания] скота, [принадлежащего] каану

Прежде верблюды и овцы каана во владениях были поручены ганчиям. Счета им не вели и твердого порядка для них не было. Все, что начиная с минувших времен им вверяли, должно было вследствие прекрасных стойбищ, которые они имели, и множества сторожей и пастухов, которые по этой причине освобождены от повинностей, увеличиться более чем в сто раз. Когда же произвели расследование, оказалось, что нет ничего. Отговаривались тем, что скот подох от холода и пропал. Государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, повелел поглядеть — нет ли у них собственных верблюдов и овец. Произведя розыски, доложили, что у них-де есть много. [Государь] сказал: «Каанова скота было вдвое больше их скота. Каким образом их [скот] не пал от холодов и юта, а принадлежащий каану пал весь?». Было несомненно, что они лгут, [что] весь [скот] они разворовали и продали. Вышел указ, чтобы они возместили уплатой, однако ничего не вышло, и дело бросили. Затем, набравшись опыта, [государь] сказал: «Пусть поручат овец надежным людям, на которых можно положиться. Поскольку они наши ганчии имеют прекрасные стойбища и освобождены от повинностей, то какие они могли бы привести отговорки? Пусть с ними заключат условие, основы которого были бы тверды, и [они] по причине приплода сдают ежегодно несколько более, так чтобы впоследствии, когда часть падет, у ганчиев все же еще оставалась бы прибыль и излишки. Тем же лицам, которые не имеют юрта, не являются нашими слугами, и получают [юрт], принадлежащий другим, пусть дают более льготные условия, дабы они ни под каким видом не могли приводить отговорок». Постановив согласно этому, с них отобрали подписки. Из года в год приплод с него [скота] возрастает и [его] доставляют. [Государь] повелел верблюдов для перевозки грузов [держать] отдельно, а [верблюдов] для перевозки казны, домашней утвари и необходимых принадлежностей ставок поручил отдельно доверенным людям, точно так же для шараб-ханэ и хаваидж-ханэ. Строгое управление и порядок этого дела славою всевышнего бога и милостью его дошли до того, что ни в одну пору ни при одном из монгольских и мусульманских государей оно не было столь налажено и никогда не бывало такого количества верблюдов для перевозки поклажи. Сверх того, что потребно, множество пасется в стадах, которые [не ходят] под вьюками, и со дня на день [число их] возрастает. Устройство же вьючных седел и приспособлений весьма красиво и прекрасно. Если захочет бог, помощь этой державе будет оказываться постоянно.

|S 669| Рассказ тридцать пятый. Об устроении дела сокольничих и ловчих[1066]

Прежде сокольничие и ловчие добывали ловчих птиц и барсов в областях. Было определено, где и в каком месте им каждый год добывать и [было указано], чтобы то, что они добудут, они доставляли сюда и сдавали с согласия начальников сокольничих и ловчих. Для них в каждой области были назначены суммы на путевое, фуражное и вещевое довольствие и каждый год их [отпускали?] деньгами, [имевшими] более широкое хождение.

Побоями и вымогательствами [ловчие] забирали лишнее путевое и фуражное довольствие во время сбора и обязательного попечения [о них], а доставляли только незначительное число птиц и животных на улаге. В пути, в каждом городе, яме, кочевье и деревне, куда они прибывали, они забирали множество улага, на часть садились сами, на часть навьючивали свои пожитки, а [часть] отдавали попутчикам. Множество из тех животных, которых они везли, они раздавали друзьям, знакомым и разным лицам. Из-за двух-трех ловчих птиц и барсов они расходовали в пути на перевозочные средства, путевое довольствие и корм тем животным в два-три раза больше того, что им причиталось взять в областях из основных отпущенных на это сумм и необходимых средств, а то, что они властью и силою отнимали у деревень и путников, уже само по себе не имело предела. Причитающееся по количеству животных они брали по числу, которое сами указывали, и не было известно, какие это [животные], сколько их и сколько было поставлено. Вследствие этого, они доставляли не много ловчих птиц и барсов и не записывали также сколько животных имеют. В любой области бродивший по степи человек, поймавший или купивший сокола, хотел по этому поводу получить ярлык, что он джанвердар или, быть может, тархан, и притеснять и обижать людей и получать содержание, фуражное и путевое довольствие. Ежегодно приходило некоторое количество народу, они доставляли двух-трех животных, получали ярлыки, что они джанвердары, [для них] определяли содержание, фуражное и путевое довольствие, и они возвращались обратно. Какой же человек не изберет такое занятие? С каждым годом такой способ распространялся. Каждый из таких людей имел под своим покровительством сотню ра’иятов, а тысячу обижал.

Сокольничие и их начальники, которые служили при государевой ставке, имели ловчих птиц и иногда в присутствии его высочества их запускали, состояли из нескольких эмиров, нескольких ковмов и нескольких аймаков, а к ним присоединилось еще некоторое количество коноводов, погонщиков ослов и верблюдов и деревенских жителей. Все эти люди, прикрепив к поясу несколько перьев, и заткнув за пояс железный курабаси, кого ни встречали, наперед ударяли несколько раз курабасием по голове, а потом уже говорили и отнимали чалму и шапку. Некоторые говорили: «Это-де не порядок, что каждый нашивает себе на шапку перья филина», — и по этому поводу тащили шапку, а некоторые делали все, что хотели безо всякого повода. Ну, а если кто-нибудь проходил близ шатра или дома джанвердаров, то ему приходилось испытать еще и не то, и когда кто-нибудь из караванщиков, ходжей или иных людей проезжал близ деревни, в которой находилось помещение для ловчих птиц и сокольничих, то с ним приключалось такое обстоятельство, которое было уж никак не меньше грабежа. В какую бы деревню [ловчие] ни приезжали, они для своей пищи и отдельно для корма [ловчих] животных забирали баранов и кур, а для [верховых и вьючных] животных солому и ячмень. Во время походов на зимние и летние стойбища, они уже не удовлетворялись этим, а сделав особливое назначение на деревни, получали с раисов придорожных селений сверх фуражного и путевого довольствия баранов, муку, ячмень и нужные вещи и отправляли в становища на улаге [местных] жителей. Посредством захвата многочисленного улага и [его] распродажи они получали [значительные] суммы денег. Позарившись на хороших ослов, они уже больше их не возвращали, и грабили всех, кого только ни встречали в пути. Для того чтобы о них пошла слава и люди боялись, они по каждому незначительному поводу брили бороду раисам и старостам [селений] области. Всюду, где имелся смутьян, он отправлялся под их покровительство и улаживал с их помощью побоями всякое дело, которое основательно или неосновательно имел с хакимами, арбабами и ра’иятами. Если по временам [один] из баскаков и хакимов притягивал к ответу какого-нибудь принадлежавшего им коновода, [сокольничие] ломали здоровому соколу крыло и докладывали, что затеяв драку, |S 674| они-де поранили сокола, и [в этом] свидетельствовали друг за друга, [потому что] несомненно, когда государи слышат, что кто-нибудь затеял драку и сломал крыло соколу, то они гневаются. Они также придирались к баскакам, наибам и хакимам, что мы-де такую-то местность объявили заповедником, а там охотились или там проходили и вспугнули птиц. Если кто-нибудь проходил в окрестностях заповедного места, далеко ли близко ли, они без разговоров отнимали у него лошадь, одежду или сумму денег [в виде] взятки, и он с тысячью неприятностей избавлялся из их лап. О таком образе действий имеется столько рассказов, что изложение их будет излишней подробностью.

Государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, так надумал исправить эти обстоятельства. Во-первых, он постановил, что достаточно доставлять из областей тысячу ловчих птиц и триста барсов. Пусть эмиры сокольничих и ловчих определят области и людей, которых признают подходящими, и подробно перепишут, а в областях, кроме этих людей, ни одного другого сокольничего чтобы не было. Причитающееся им за обученных и необученных ловчих птиц, которых они поставляют, он назначил в зависимости от [работы] и так, что [стоимость] необходимых принадлежностей, корма на месте и в пути и улага была в него включена. Все было подробно расписано на такой лад, что никаких поводов придраться не оставалось. Каждому он назначил сумму соответственно лежавшему на его обязанности [по доставке] той тысячи ловчих птиц и трехсот барсов и дал ярлык с алтун-тамгой и наказ, где были написаны правила, чтобы в пути улага, фуражного и путевого довольствия не брать. Во все владения он отправил приказ, чтобы [об этом] объявили. Когда подсчитали сколько отпущено на это количество ловчих птиц и барсов и на вошедшее сюда же фуражное и путевое довольствие тех людей, корм, улаг и необходимые принадлежности, то оказалось что оно не достигает половины того, что тратилось раньше, [когда] не доставляли и одной трети этих ловчих птиц и барсов, а улаг, фуражное довольствие и кормление в дороге обходились в два-три раза дороже. Бесчинствам и притеснениям ра’иятов, которые по этой причине производились [раньше], нельзя указать предела, а ныне без беспокойства доставляют и сдают тысячу ловчих птиц и триста барсов в год. Поскольку распространилось по владениям, что им [ловчим] нельзя |S 671| брать улага, довольствие и корм, то если они хотели взять тайком или силком, [им] не давали. Как же человеку, не имеющему права на них, требовать еще лишнее. Если бы он и потребовал, то все равно не дадут. Необходимо, чтобы они каждый год сдавали это установленное количество, иначе за ними записывают недоимку и отбирают. А множество сокольничих и охотников уже тем самым упразднилось. Со дня этого постановления много людей уже никогда не поступало в сокольничие и охотники. Никаких прошений они не могли подавать, ибо все вошли в твердо установленное [число людей], те же, кто находился под их покровительством, вошли в калан. Если, конечно, кто-нибудь захочет остаться, то причитающееся с этого человека переводят на их счет. Никаких решительно насилий и стеснений уже нет и эта братия забыла [свои] повадки и вошла в число людей разумных и справедливых.

Что же касается исправления положения сокольничих, состоящих при [государе], то он повелел так, чтобы составили подробную смету на их содержание и корм ловчих птиц, которые находятся на попечении каждого, и выдавали из казны их старшинам причитающуюся сумму наличными деньгами, из года в год сполна. По этой причине для них не осталось ни, одного повода придраться. Всегда, когда [государь] отправляет их в разные стороны на соколиную охоту,[1067] он определяет число сокольничих и ловчих птиц и приказывает выдать им собственных своих меринов в качестве верховых лошадей, дабы они их гоняли и объезжали, чтобы они не остались дикими и необъезженными. Сообразив время их отъезда и приезда, осенью и зимой на путевое довольствие пишут берат с алтун-тамгой на причитающиеся подати с тех местностей. Поскольку кроме корма из-за ...[1068] и болезни ловчих птиц, бывает нужда в курах и голубях, то [государь] приказал также доставлять по бератам кур и голубей для собственных его ловчих птиц сколько понадобится и держать в клетке. Для них, когда их переводят в какое-нибудь [другое] место, точно так же выписывают берат на определенное число. Поскольку установлен такой порядок, для бесчинства не осталось никакой возможности, и так как эти постановления распространились по владениям и прошла молва, что для всего им необходимого определены и назначены суммы, которые выдают из казны чистоганом, или пишут берат с алтун-тамгой, то они уже не могут требовать с мест ничего лишнего, а если требуют, то люди, поскольку они оповещены, не дают. В начале раза два, случалось, приходило известие, что некоторые эмиры-сокольничие, которые ехали в области, все же забирали лишнее, несмотря на то, что определили положенное для них путевое довольствие и ячмень для лошадей, написали берат с алтун-тамгай и отобрали [с них] расписку, что они ничего лишнего брать не будут. [Государь] отправил почтенного гонца, дабы он на месте же в области установил их вину, и каждому дали по семьдесят семь палок. Все, получив урок для примера, бросили эту повадку и ныне сокольничие и ловчие бесчинствуют редко, и хотя из волка овцы не выходит, однако насилия их весьма сократились. Благодаря благодати такого правосудия, есть полная уверенность, что в весьма скором времени все живущие на свете совершенно забудут, что такое насилие и притеснение, ‛если захочет бог единый’.

Рассказ тридцать шестой. О заведении рабочего скота во всех владениях

До этого мутасаррифы областей постоянно доносили, что большая часть областей разорена, ра’ияты обеднели и не в состоянии уже возделывать полностью землю своими волами и семенами, и множество воды и земли пропадает втуне, но никто не оказывал внимания их словам и не принимал против этого мер. Немного же семян, которые в предшествующую пору назначили и выдали от дивана, [ра’ияты] полностью израсходовали во время дороговизны хлеба, и для дивана и для ра’иятов это послужило причиной ущерба.

Поправить такое положение государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, повелел так: «Пусть из валового дохода каждого хакима и откупщика отпустят определенное количество для оплаты стоимости рабочего скота, семян и всего необходимого для земледелия и возьмут подписку, что рабочий скот будет использован в этих областях и |S 676| обработка земли увеличится. Безусловно доход и урожай[1069] для музария в два-три раза больше, в особенности, когда он бывает хакимом и мутасаррифом, ибо он засевает лучшие земли [и ему] скорее достаются средства для обработки земли и благоустройства, однако ради поощрения людей и для того, чтобы хакиму оставался излишек на кое-какие расходы, мы определяем [долю] в одну треть, дабы одну треть или четверть [музари] отдавали, а все, что получится сверх, принадлежало бы им. Стремясь к тому, чтобы получился значительный доход, пусть они приложат все старания к приведению [земель] в цветущее состояние. Когда два-три года [подряд] земледелие окажется удачным и оно окрепнет, тогда хлеб будет поступать в казну согласно урожаю». Исходя из этого было записано в наказах для них и были отпущены суммы наличных денег.

Между прочим, некоторые из мутасаррифов, которые были все те же прежние люди, привыкшие к кое-какому упомянутому выше образу действия, решительно не думали о том, что причитающиеся дивану налоги надобно сдавать, а бесспорно считали [их] своей собственностью. Эти суммы они растрачивали в начале года, и в конце, когда предъявлялось требование, не оказывалось ни урожая, ни семенного запаса.[1070] Они рассуждали так: раз-де волов и семена назвали на словах,[1071] так к чему им быть еще и налицо. В общем они причину нехватки и убыли объясняли небесными и земными бедствиями. Однако большую часть их не слушали, и с тех, кто обладал поместьями и недвижимым имуществом, взимали наличными, некоторые же оставались под стражей, а еще часть [из них] исправно имела рабочий скот и семена и получала урожай и прибыль и для дивана и для себя. Они и сейчас исправно [добывают], и множество людей и ра’иятов и прочих оттого благоденствует, занимается земледелием и приводит местности в цветущее состояние. В отношении тех местностей, где было принято выдавать семена, но их при помощи хитрости или злоупотребления растратили и распродали мутасаррифы и никто раньше дела не поправил, [государь] повелел, чтобы всем снова выдали семена, и таким способом в Багдаде и в Ширазе установленный податной росписью налог вырос более чем на пятьсот тысяч динаров. Снова образовался семенной запас, ра’иятам достается в два раза больше дохода, и они окрепли. Распространилось благосостояние и объявилась дешевизна. Когда [государь] определял войсковые икта, он предназначил для них [войск] множество из земель, которые привели в цветущее состояние благодаря этому рабочему скоту так что если бы его не было, пришлось бы отдать множество областей и драгоценных поместий. Еще до сих пор множество [таких земель] остается во владении дивана и с них поступает урожай. Ни в одну пору я не видел и не слышал, чтобы кто-нибудь принимал такие прекрасные меры и имел [такое] стремление и замысел в отношении благоустройства и благотворительности.

[Государь] повелел предоставить каждому также скот и [домашнюю] птицу, и на этом основании создал твердое условие быстрого приплода, дабы им был прибыток и они накопили состояние. Скот и [домашняя] птица всех людей находится под таким же покровительством, как и государев скот и [домашняя] птица. Никто ни в коем случае не смеет позариться на них или препятствовать [выпасу] на стойбищах, вместе с тем и дивану тоже от этого польза. Когда же державные знамена прибывают в какую-нибудь область и сокольничим и прочим нужны несколько [верховых] животных, они не должны брать улаг у ра’иятов. Точно так же, если потребляются куры и голуби для ловчих птиц и для поварни, то они [отпускаются] из принадлежащих дивану запасов. Ныне это дело подобно делу рабочего скота и в настоящее время таким путем взятие улага в виде ослов устранено. Прежде, не считаясь ни с чем, брал каждый, кто хотел, [ныне же], если имеется неотложная потребность, то ее удовлетворяют [от лица] дивана у таких подрядчиков.[1072] Нельзя описать, сколько улага [в виде] ослов ежегодно брали у ра’иятов, купцов и прочих и скольким тысячам ра’иятов ломали головы, руки и ноги. Ра’ияты постоянно блуждали, не зная что предпринять, за отнятыми [у них] под перевозку животными. Часть этих животных угоняли совсем и не возвращали, часть оставалась посреди дороги и подыхала, а ра’ияты отбивались от земледелия и работы. Когда государь ислама запретил сокольничим отбирать у людей голубей и кур и назначил доставку их за счет причитающегося на его собственную [домашнюю] птицу, он сказал: «Закон и ясак нужно поддерживать |S 672| в незначительных делах, дабы они удавались и двигались вперед, тогда по необходимости и большие дела пойдут. Ежели мы не сможем запретить отбирать голубей, то и запретить [брать] овец будет невозможно, а запрещение брать волов еще невозможнее». Посему он издал также указ, чтобы повсюду, где имеются голубиные башни, охотники безусловно силков не расставляли.

Из подобных этим прекрасных мероприятий и обилия сострадания, которое он имеет к людям, [из] забот об устранении злодеяний тиранов и преступлений зловредных людей, [из] соблюдения столь мелких обстоятельств, становится ясной и несомненной мудрость и совершенство, прекрасные душевные свойства и похвальный образ жизни, справедливость и правосудие этого справедливого государя, да здравствует он на вечные времена. Пусть в будущем живущие на свете изумляются таким делам, и да будут услышаны молитвы народа, которые он денно и нощно возносит за его державу!

Рассказ тридцать седьмой. Об упорядочении возделывания и устройства втуне лежащих земель

Путем исследования летописей и путем сравнения постигнутого разумом не остается скрыто, что никогда страны не были более опустошены, чем в эти годы, особенно те места, куда приходило монгольское войско, ибо со времени появления человека, ни одному государю не удалось покорить столько владений, сколько завоевал Чингиз-хан и его род, и столько народа, сколько они поубивали, никто не убил. То, что рассказывают о завоевании Александром многих стран, заключается в следующем. Он захватывал области и шел дальше и ни в одном месте не задерживался. Все местности, куда доходила молва об его приближении, быстро покорялись и подчинялись, вследствие его грозности и непреклонности. Жизнь его длилась тридцать шесть лет. На двадцать четвертом году он завоевал Иран и убил Дария. После этого он двенадцать лет воевал мир, и когда возвращался обратно, то скончался в пределах Вавилона. За эти двенадцать лет он захватил много стран, однако, поскольку он постоянно находился в пути и нигде не останавливался подолгу, они в его отсутствие опять восставали. Так как у него не было сына и потомства, царство не осталось за его родом, а он препоручил его диадохам,[1073] как об этом излагается в летописи о нем. Наоборот — Чингиз-хан. Он завоевывал не спеша и все всегда оставалось ему послушным и покорным. Его сыновья и потомки сохранили [завоеванное], прибрали к рукам и, как известно, сверх того покорили еще много стран. Во время завоевания владений [население] больших многолюдных городов и обширных областей до того подвергали избиению, что редко кто-либо оставался [в живых], подобно тому как было в Балхе, Шабургане, Таликане, Мерве, Серахсе, Герате, Туркестане, Рее, Хамадане, Куме, Исфагане, Мераге, Ардебиле, Берда‛, Гяндже, Багдаде, Мавсиле, Ирбиле и большей части областей, принадлежащих этим городам. В некоторых областях, вследствие того, что они были окраинами и по ним часто проходили войска, жители совершенно были перебиты или разбежались, и земли остались лежать втуне, вроде областей Уйгурии и прочих областей, ставших рубежом между кааном и Кайду, некоторых областей между Дербентом и Ширваном и части Абулустана, как Харран, Руха, Сарудж, Ракка и множество городов по эту и по ту сторону Ефрата, которые все разорены и брошены. А то, что пришло в запустение вследствие резни в других областях, вроде опустошенных земель Багдада и Азербайджана или разрушенных городов и деревень Туркестана, Иранской земли и Рума, которых люди воочию видят, это больше того, чему можно было бы указать границы. В общем, если произвести относительное сравнение, то окажется, что только одна десятая часть владений находится в цветущем состоянии, а все остальное в запустении. В последние времена никто совершенно и не желал привести его в благоустроенный вид. Если же изредка из любви к этому и начинали возводить здания в некоторых местах, подобно тому как Хулагу-хан, Абага-хан, Аргун-хан и Гейхату хотели выстроить несколько дворцов в Аладаге, Урмии, Сугурлуке, Седжасе, Хучане, Зенджане и Сарай-Мансурийе в Арране, привести в цветущий вид земли, или построить |S 678| какой-нибудь базар или город и его заселить, или провести оросительный проток, то из-за этого множество областей разорялось еще пуще, расходовались несметные средства и принудительно сгоняли множество ра’иятов из других областей на трудовую повинность.[1074] Но ни одно из мест не стало благоустроенным и [стройки] не доведены до конца, как мы сами воочию видим. Ясно, что если бы даже эти стройки были закончены, какое они составили бы [незначительное] количество, в сравнении с опустошенностью областей.

Господь всевышний захотел так, чтобы оживление царства и укрепление веры в ислам произошли через посредство благословенного существования государя ислама Газан-хана, ‛да укрепится навеки его царство’. Всевышний бог в предвечности возложил на него [выполнение] этого важного благодеяния и великого дела. ‛Славой и милостью бога’ он исполнил дело укрепления ислама так, как оно было изложено [выше], дело постройки зданий и богоугодных учреждений его имени на такой лад, как было описано отдельно, а дело прибрания к рукам государственных дел, управления ра’иятами и распространения справедливости и правосудия так, как рассказано. Несомненно, что причиною благоустроенности областей могут быть эти обстоятельства, как мы сами воочию видим и наблюдаем. В разоренных и полуразоренных городах, где из десяти домов пять были необитаемы и их [потому] ломали, несмотря на то, что они были в исправном состоянии, ныне благодаря счастливым последствиям его всеобъемлющей справедливости, ежегодно строят свыше тысячи домов в каждом. Дом, которому [раньше] цена была сто динаров, теперь стоит тысячу динаров и больше. Эти обстоятельства уже были изложены в предыдущих главах. Что же касается положения того, что оставалось заброшенным и никто не имел охоты приводить его в порядок, да и было невозможно, чтобы кто-либо смог благоустроить хотя бы одну тысячную часть на свои средства, то [государь] благодаря верно направленному мнению и рассудительности так соизволил его поправить, что созвав эмиров, везиров и столпов государства, сказал: «Эти разоренные области и брошенные деревни, которые были достоянием наших предков, а [теперь] принадлежат нам, относятся к ведомству дивана или инджу и частично являются [частным] владением людей. Со времени Хулагу-хана и до сих пор от них никому не досталось ни одного мана припасов и ни одного данека денег. Ежели кто-нибудь хочет их благоустроить, то, поскольку земля находится в ведении дивана или является частным владением людей, он не приступает к обработке или стройке из боязни, что ее отберут обратно, когда она будет в цветущем состоянии после понесенных трудов и громадных издержек, ежели обработка или стройка будет производиться без позволения. Что, ежели бы мы устроили так, что лежащие втуне земли стали бы обрабатываться и с того, что относилось к дивану и инджу, определенная часть поступила бы в диван, а с того, что было [частным] владением,[1075] некая доля доставалась бы владельцу,[1076] а часть дивану и тем лицам, которые производят благоустройство? Дадим им столько, чтобы им всегда было на что опереться, [чтобы] они считали его добрым сбережением для [своих] детей и потомков, и чтобы для них в этом был обильный доход и они сильнее к этому стремились. Когда они увидят большие доходы, они будут воздерживаться от торговли, от перенесения трудностей путешествий и других сделок и сразу проявят склонность к строительству и земледелию, ибо люди уходят [в другие места] от отсутствия барышей и доходов. Когда будет так, тогда в короткое время большая часть разоренных земель будет благоустроена и возделана и благоустройство стольких опустошенных мест будет достигнуто силами, средствами и согласием всех живущих на свете. Иным путем это сделать невозможно. Когда лежащие втуне земли будут возделаны, хлеб подешевеет, во время походов войска по неотложным делам тагар в пограничных областях будет доставаться легко, и средства казны тоже будут доставаться и приумножаться. Арбабам и землевладельцам[1077] вновь будет урожай и опора, ра’ияты окрепнут и станут пользоваться благами жизни, а нам достанется воздаяние и хорошая награда и о нас пребудет вечная и непреходящая слава». Все присутствующие были изумлены и ошеломлены от этой меткой мысли и остроумной речи. После похвал и одобрений все сказали: «Ни у кого-де в мире не было лучшего замысла и более полезной мысли, чем эта. Предки твои разрушали, а ты созидаешь. Между этим достоинством и тем достоинством разница ясна и несомненна и в смысле ума и в смысле обычного права и в смысле божественного закона. То, что другие умертвили, ты оживляешь. Довольно сказать и этого, что нам сказать больше».

После этого [государь] приказал написать контракты[1078] и указ такого |S 675| содержания, что диванские земли, деревни и хутора, как те, что издавна были заброшены, так и те, которые не возделывались ко времени благословенного восшествия на престол, все считались бы втуне лежащими. [Государь] повелел написать контракты с алтун-тамгой, так что для каждого, кто пожелает их [земли] возделать и устроить, они будут [считаться] трех разрядов.

Первый разряд [земель] такой, где имеется налицо для них вода и оросительные протоки, и не требуется больших расходов и трудов или где сеют под дождевую воду и нет надобности в подземных и наземных оросительных протоках и плотинах.[1079] Если [кто-нибудь] начнет возделывать [такую землю], то в первый год, когда она будет засеяна, пусть он ничего не дает дивану. На второй год пусть дает две шестых из того, что будет установлено причитающейся дивану платой, а четыре шестых доли дивана пусть останется ему за труды. На третий год из причитающейся дивану платы, согласно обычаю каждой области, пусть дает четыре с половиною данга, а полтора данга будут ему платой за труды. Кроме того, доля музария и излишек, который при этом [возможно] окажется, полностью принадлежат ему.

Второй разряд [земель] тот, где обработка средней трудности и устройство оросительных протоков и вывод [воды?] наружу мало доходны. Условия для этого [разряда] те же, что упомянуты выше, с тою разницей, что из причитающейся дивану платы он дает дивану четыре шестых, а две шестых остаются ему за труды.

Третий разряд [земель] тот, где возделывание и устройство трудны, где нужно построить плотину, где подземные оросительные протоки пришли в упадок и их нужно восстановить. Для этого [разряда] остаются те же условия, однако из причитающейся дивану платы он пусть вносит одну половину, а другая половина пусть будет ему за труды.

[Государь] постановил, чтобы эти доли причитающейся [дивану] платы вносили под видом хараджа. Всякая [земля], которую кто-либо обработал и устроил, составляет его имение и навеки передается и закрепляется за ним и его потомками. Если он захочет продать [ее] другому, то продажа ее дозволена. Диван взимает харадж с покупателя как установлено. [Еще государь] постановил: «Ежели вода для втуне лежащей земли берется из оросительного протока населенной и благоустроенной деревни, то до тех пор, пока владелец этой населенной деревни того желает, пусть [воду] никому другому не дают, дабы вследствие этого не вышло спора». Затем государь сказал: «Когда мы во владениях уничтожим [податную] оценку [урожая] и разверстку,[1080] тогда пусть также определят и установят причитающуюся дивану со втуне лежащих земель долю, согласно тому как определят надзиратели[1081] в каждой области путем сравнения, дабы [эту долю] сдавали под видом хараджа и аванам и притеснителям не оставалось возможности придираться к ра’иятам под видом [податной] оценки [урожая], разверстки и надбавки[1082] и эти стеснения были бы совершенно устранены». Поскольку пространство владений государя ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, очень велико и обширно, он рассудил: «Ежели каждому желающему нужно будет приезжать в ставку, чтобы получить контракт, то многие не пойдут на это из-за дальности расстояния и путевых издержек, некоторые [потому что это им] не по силам, а некоторые вследствие того, что не сочтут это стоящим». [Государь] повелел, чтобы с каждой области назначили одного-двух весьма почтенных людей и выдали им подлинные указы о контрактах. Затем он установил форму царской грамоты[1083] и руководство и разрешил им выдавать каждому желающему такую грамоту и на обороте ее писать текст контракта, дабы постановление считали вечным и нерушимым, никто не мог против него возразить и это дело в каждой области осуществлялось бы с легкостью. Когда поступили, исходя из этого повеления, то этот порядок утвердился, дело двинулось вперед и постоянно в ходу. Тот диван [государь] назвал Диван-и халисат, и наибы того дивана по настоящую пору уже выдали людям много контрактов. Обработка и устройство земли произведены обильно, и день ото дня [производится] все больше.

Что касается [частных] владений людей, то [государь] повелел, чтобы каждый, кто желает возделать и устроить все те [земли], которые еще недавно находились в цветущем состоянии, [может] их восстановить, посовещавшись с их хозяином. Ту же землю, которая издавна лежит втуне, каждый [может] возделывать и устраивать без совещания, и если объявится в законном порядке ее владелец и достоверно станет известно, что [земля] составляет его собственность, то пусть она по-прежнему остается закрепленной за приведшим ее в благоустроенное состояние. Количество [дохода], которое он должен отдавать, будет таким же, как упомянуто в разряде диванских земель, однако из общего количества, которое он отдает, пусть одну половину доставляет собственнику, а другую половину дивану. Такой порядок пусть будет в каждой области, где раньше и теперь дивану отдают налог по податной оценке урожая[1084] и десятину, а в тех областях, которые искони были свободны [от уплаты податей] и на них денежного налога по податной оценке урожая[1085] не было, пусть он отдает собственнику всю долю [дохода]. Собственнику не придется возражать, ибо он имеет то же законное право вечное и нерушимое, как и приведший в благоустроенное состояние диванские земли.

Что касается запустевших мест, расположенных на стойбищах монголов, то если они их возделают и устроят, к ним будет применено то же постановление, которое изложено для двух разрядов земель частновладельческих и диванских. Однако [государь] повелел: «Поскольку монголы любят применять силу, пусть они ни в коем случае не возделывают и не устраивают [земель] при помощи ра’иятов [разных] областей, |S 681| независимо от того, вошли ли ра’ияты в подушные списки какого-нибудь места или не вошли, и не допускают к себе ни одного ра’ията, а обрабатывают и строят при помощи своих пленников и рабов. Тазики тоже чтобы не возделывали [земель] при помощи ра’иятов, вошедших в подушные списки других мест. Если же они соберут таких ра’иятов, которые в подушные списки ни одной местности не вошли, то можно».

Исходя из этого [государь] приказывал [составлять] твердые контракты. В условия привносили многочисленные предосторожности, большую часть которых, мы ради краткости изложения, в этой летописи не приводим, все они записаны в контрактах. В настоящее время во всех владениях [люди] заняты приведением [земель] в цветущее состояние, и [оно] день ото дня растет. Множество людей благодаря этому обрели опору. Диван-и халисат весьма преуспевает, с каждым годом сборы его увеличиваются, и скоро запустевшие места будут попадаться редко. Еще [государь] приказал, чтобы в каждой области записали в реестры все втуне лежащие земли и передали в диван, чтобы, когда их будут отдавать людям, то через каждые два года производили поверку, все ли уже обработаны или часть осталась, а если кто-нибудь из наибов свершит подлог и некоторые втуне лежащие земли тайком захватит себе, или он станет чьим-либо соучастником и причитающаяся с этого человека доля дивана окажется не внесенной в реестры, то оно из них станет ясно.

Да сниспошлет всевышний господь, ‛по милости своей’, благословение за такие добрые дела еще в державную пору государя.

Рассказ тридцать восьмой. О повелении построить во владениях дворы для гонцов[1086] и о запрещении воеводам и хакимам останавливаться в частных домах

Прежде постоянно в каждом городе в домах ра’иятов и арбабов стояли на постое свыше ста-двухсот гонцов и множество еще [других] людей, кроме гонцов. Когда гонцы приезжали в какой-нибудь город, воевода и мелик по дружбе и по знакомству ставили их на постой в домах жителей. У чербиев ремесло состояло в том, что, когда прибывал какой-либо гонец, они, взявшись быть его проводником, ходили по домам, [указывая], где расположиться, кое-что за это брали и в такой день продавали домов двести. В конце концов они ставили на постой в доме такого человека, на которого имели обиду, чтобы другие их боялись. Они забирали для гонцов в домах жителей ковры, постельную принадлежность, казаны и прочую утварь. Их большей частью увозили гонцы и их люди, или же их не возвращали обратно [сами] чербии под предлогом, что их увезли. Если даже часть [вещей] и возвращалась назад, то чего она стоила после того, как ею в течение некоторого времени пользовались гонцы. Каждый баскак, ездивший в какую-нибудь область, занимал по меньшей мере сотню частных домов. Располагались все в домах господ и ра’иятов. Пишущий набело эту благословенную книгу знает, что когда Тогая, сына Йисудера, сместили с должности воеводы Иезда и люди его выезжали, то произвели осмотр. Оказалось, что его челядинцы стояли в семистах с лишним домах. Под постой гонцов и воевод отводились непременно самые лучшие жилища. Стало так, что никто не решался строить домов, а те, которые строили, делали усыпальницы и называли их рибатами или медресэ. Тем не менее пользы не было. Многие из людей упразднили в домах двери и сделали трудно проходимые входы через подземелья [в надежде], что, быть может, [их дома] не выберут [под постой], однако [в них] проламывали стены и располагались. Гонцы препоручали [вьючных и верховых] животных чербиям, а те посылали кого-нибудь, чтобы они ломали изгороди принадлежавших жителям садов и ставили там животных. В тот самый день, когда один гонец выезжал из дома, в него на постой ставили другого, ибо они приезжали беспрестанно. В каждом околотке, где располагался на постой гонец, тамошние жители сразу подвергались стеснениям и мучениям, потому что их [гонцов] гулямы и нукеры с крыши спускались во дворы соседей и забирали, что попадалось на глаза, стреляли из луков в их голубей и |S 677| кур, и часто случалось, что стрелы попадали в детей жителей. Все, что они находили из съестного, напитков и кормов для животных, кому бы они ни принадлежали, они грабили для себя. Люди были охвачены такой бедой, но сколько они не взывали о помощи и ни жаловались, никто из эмиров, везиров и хакимов на помощь не приходил. Однажды один старик из старост, человек, берегущий свою честь, явился в диван и говорил: «О эмиры, везиры и хакимы, как вы допускаете, я старый человек и имею молодую жену, сыновья в отъезде, и каждый из них тоже оставил дома молодую жену, и дочери у меня есть, а в моем доме стали на постой гонцы, народ все молодой, ловкий, с лица красивый, и вот уже несколько времени, как находятся у меня. Женщины их видят и не могут удовольствоваться только мною и уехавшими сыновьями, а поскольку мы с гонцами [живем] в одном доме, то я не могу по целым суткам за ними присматривать. В таком же положении находится большинство жителей. Раз установился такой порядок, то как я себе представляю, через несколько лет в этом городе не найдется ни одного законнорожденного ребенка, а все будут внебрачнорожденными от турок и бастрюками».[1087] Для сравнения он рассказал еще несколько рассказов о таких делах.

«В пору султанов, окрестности Нишапура были местом пребывания султана, и эмиры и турки располагались в домах жителей, но не так, как ныне. Однажды в одном доме остановился какой-то турок. Жена хозяина дома была новобрачной и красивой. Турок воспылал к ней страстью и хотел под каким-то предлогом услать мужа. Муж знал, в чем дело, и не уходил. Турок стал бить мужа: «сведи-де моего коня и дай воды». Муж не мог оставить жену, а делать было нечего. Он сказал жене: «Я останусь дома, сведи ты коня и дай воды». Женщина взяла коня и повела к водопою. По обычаю новобрачных на ней было надето красивое платье, и она принарядилась. Случайно мимо проезжал султан, и взор его упал на женщину, он подозвал ее и спросил: «Как это ты, новобрачная жена, а взяла лошадь и ведешь, чтобы напоить». Женщина ответила: «Из-за твоего тиранства». Султан удивился и расспросил о подробностях дела. Она рассказала свою повесть. Эти слова подействовали на султана, он загорелся рвением и повелел, чтобы впредь ни одна душа из [его] приближенных и слуг не останавливалась в Нишапуре и чтобы все эмиры и турки построили себе дома в тамошних окрестностях. По этой причине выстроили Шадьях Нишапурский, который в настоящее время является городом». Старик рассказывал о таких делах и плакал, но никак не подействовал на тех эмиров и везиров.

В общем, когда государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, принимал меры для наведения порядка во владениях, то первое мероприятие в отношении гонцов он повелел такое: «Из ста-двухсот напрасных гонцов-аванов, которые до этого ездили по областям, чтобы не ездил даже один, разве только пошлют по неотложным государственным делам». Эти гонцы ездят только спешно[1088] на ямских курьерских лошадях,[1089] так что не видят ни деревень, ни городов и останавливаются они лишь на столько, чтобы поесть, или переменить лошадей, или оправиться.[1090] Если же изредка какой-нибудь гонец поедет по [делам] налогов, то [государь] повелел построить в городах дворы для гонцов и заготовить ковры, постельные принадлежности и все необходимое, чтобы они там останавливались. Он назначил отпуск определенной суммы денег, чтобы ее постоянно расходовали на дворы для гонцов и их благоустройство, и издал указ, чтобы баскаки для себя и челядинцев построили дома или брали в наем. ‛Славою господа и милостью его’ эти стеснения устранены, народ обрел покой и забыл те мучения. Ни один черби не имеет смелости потребовать от кого-либо куска хлеба или мана соломы. Даже названия от чербиев не осталось. Благодаря спокойствию и душевному благополучию люди строят хорошие дома, воздвигают эйваны, занимаются разным благоустройством и разбивают прекрасные сады. Решительно ни у кого не хватает смелости ставить [вьючных и верховых] животных в садах жителей. Дом, который раньше стоил сто динаров, теперь не отдают за тысячу динаров. Люди, находившиеся в отсутствии, которые уже пятьдесят и больше лет, как покинули родину и бродили из города в город, все по своей воле возвращаются в свои прежние города и места и с полной искренностью, от души, за державу государя ислама творят молитву, да будет она услышана!

Рассказ тридцать девятый. О запрещении погонщикам ослов и верблюдов и вестовым стеснять народ

Прежде вокруг каждого почтенного человека, берегущего свою честь, и ходжи, шедшего на базар по делу или в баню, собиралось несколько погонщиков верблюдов: «Нам-де надобно столько-то денег, чтобы |S 682| спустить их на красавцев, вино, музыкантов, хлеб, мясо, приправы и прочие наши нужды, и дать должен ты». Если он не давал или отговаривался, они чинили безрассудства. В конце концов они либо получали деньги, либо его сильно избивали. Часто бывало, что у него не было денег, и он принужден был брать в долг. Лишившись денег, доброго имени и чести, он не мог уйти с базара. [Погонщики] шайками стояли у дорог, и каждый, кто таким способом, как рассказано, избавлялся из рук одной шайки и подъезжал к другой, снова испытывал то же самое, когда подъезжал к шайке погонщиков верблюдов, и еще хуже бывало, когда он подъезжал к шайке нарочных и вестовых. Часто случалось, что человек в один день попадался всем этим шайкам, потому что сделав это своим ремеслом, они сидели у всех дорог и базаров и выжидали добычу. Все они принадлежали хатунам, царевичам и эмирам, и, если кто-нибудь находил в себе силы дать им отпор, то не видел пользы в споре, ибо они [хатуны, царевичи и эмиры] обижались и полагали что так уж положено, чтобы их погонщики ослов и верблюдов и вестовые поступали таким образом и что они смеют это делать. В праздничные дни, на новый год [мусульманский], на новый год [монгольский] и в тому подобные [дни] они наряжали животных и шайками обходили дома знатных людей. Если хозяин дома показывался, они после назойливого приставания, получали то, что хотели, и произносили сто тысяч пустых речей и бредней и поношений, чтобы получить еще больше. [Таким образом] они неминуемо лишали хозяина доброго имени и кое-что получали. Если же хозяин не оказывался дома, или он не появлялся из страха перед ними, они брали в залог все, что находили, и отдавали в заклад кабатчикам и виноторговцам за большие деньги. Когда владелец [этих вещей] шел их вызволять, он слышал две тысячи поношений, претерпевал неприятности и отдавал в два-три раза больше денег, чем рассчитывал, чтобы только получить обратно свои вещи. Часто бывало, что они забирали носильное платье, одевались сами, или надевали [его] на девок[1091] и ни за что не отдавали. Каждый год в течение пяти-шести дней до установленных [праздников] и пяти-шести дней после них ни один человек не отваживался проезжать по дорогам, потому что его стаскивали [с лошади] и делали с ним все, что можно ожидать от подобного люда. С этими повадками они обходили [также] лавки, и от их бесчинств базары замирали, таможенные сборы падали, и ни одна душа против этого не принимала мер. Для вельмож и сановников в этом имелось удовольствие, что их погонщики ослов и верблюдов наряжают мулов и верблюдов и набрасывают на них ткани, чтобы суметь получить что-нибудь от людей, и они спрашивали: «Кто вам что дал, и кто ничего не дал?» — а те вследствие этого становились увереннее и набирались нахальства. Самым тяжелым из стеснений, каланов и расходов было это обстоятельство. Поскольку народ видел, что таким путем можно постоянно получать деньги и одежду, только благодаря силе, заступничеству и назойливому приставанию, которое тверже силы, то большая часть людей последовала способу погонщиков ослов и верблюдов и вестовых и стала с ними заодно. Вокруг каждого погонщика ослов собирался десяток бездельников и повес. Дошло до того, что устранить и принять против этого меры стало делом трудным.

Когда государь ислама, ‛да укрепится навеки его владычество’, приводил в порядок царство, он постановил, чтобы каждого погонщика ослов и верблюдов и каждого вестового, который у кого-нибудь что-либо потребует, подвергали смертной казни. По праздникам и в дни нового года, всегда, когда [государь] слышал резкий и раздирающий [уши] рев верблюдов и мулов, он повелевал телохранителям ударами булав разбивать им [погонщикам] головы, руки и ноги. Он повелел [через глашатаев] кликнуть клич, чтобы ни одна душа ничего не давала погонщикам ослов и верблюдов и вестовым и чтобы их били всюду, где они будут ставить мулов и верблюдов. Благодаря счастливым последствиям его правосудия и строгой управе, это стеснение и мучение совершенно отпало от народа, и в настоящую пору ни один из тех людей не осмеливается потребовать у кого-нибудь даже куска хлеба. Эта жадность к наживе вылетела у них из головы, даже след ее исчез из сердца того люда, и мир обрел безопасность от их злодеяний.

|S 679| Да продлит навеки всевышний господь сень справедливости и правосудия государя мира над главою всего народа, ‛ради святости пророка и рода его!’ Аминь.

Рассказ сороковой. О запрещении насильно помещать невольниц в кабаки

В больших городах рядом с мечетями, ханкахами и домами всяких людей постоянно помещали непотребных женщин, а также невольниц, которых доставляли с разных сторон. Поскольку кабатчики покупали по более подходящей цене, большинство торговцев при продаже их [невольниц] склонялись больше к свершению сделок с ними. Некоторые из этих невольниц, дорожившие своей честью и обладавшие душевной силой, сами по себе не желали, чтобы их продавали в кабаки, но их продавали насильно и поневоле и сажали для дурного дела. Государь ислама, ‛да укрепится навеки его царство’, сказал: «Содержать кабаки и сажать непотребных женщин — дело, разумеется, безусловно предосудительное, и устранение его обязательно. Однако поскольку издавна по отношению к нему проявляют пренебрежение ради кое-каких выгод и такого порядка придерживаются, то запрещение его одним разом успеха иметь не будет, надо прилагать старания, дабы оно было устранено исподволь. Ныне надобно освободить из кабаков тех женщин, у которых нет желания к этому делу и которых к тому заставляют, ибо много усилий нужно приложить, чтобы имеющее изъян сделать совершенным. Принуждать [человека] к скверному обычаю, к которому он не имел склонности, — это настоящее тиранство, очень дурно и недостойно». По этой причине был издан указ чтобы всех тех невольниц, которые не питают склонности к кабакам, не продавали тому люду. Все те, которые захотят, могут уйти, и пусть им не препятствуют. [Государь] определил им цену по достоинствам и по породе[1092] и повелел чтобы их выкупали по этой цене, уводили из кабаков и выдавали замуж по их выбору.[1093]