Семейные портреты

Зачем мы нужны друг другу?

Читатель, видимо, уже привык, что мы задаемся самыми наивными вопросами, которые на поверку оказываются и самыми сложными: что такое семья, супружеская любовь? Теперь черед выяснить и вообще самоочевидные вроде бы вещи: зачем нужны детям папа-мама, а родителям — их неугомонная ребятня?

И тут выясняется, что и этот вопрос не такой уж простой и однозначный. Спору на тему: нужны ли ребенку именно его родные-воспитатели или можно передоверить дело воспитания специальным работникам-профессионалам, которые смогут вести младенца к взрослости более разумно, осознанно, спору этому не одна тысяча лет.

В Древней Греции Платон вслед за Сократом утверждал: все зло мира, эгоистичность людей, их сословное неравенство произрастают прежде всего из наличия неравных условий воспитания в семьях. Неумеренная любовь родителей к собственному чаду плодит индивидуализм, корыстолюбие и прочие пороки, мешающие человечеству слиться в едином братском союзе. Последующие философы и педагоги не обошли своим вниманием эту проблему, хотя и оценивали ситуацию по-разному. Т. Кампанелла, Ш. Фурье, В. Годвин считали, что счастье людей недостижимо при сохранении моногамной семьи и семейного воспитания (эту форму воспитания ребенка они вообще отрицали как абсолютное и неизбывное зло). Т. Мор и Г. Мабли, настаивая на единобрачии, предполагали сочетание семейного и общественного воспитания. К третьему направлению философской мысли тяготели Т. Дезами и Р. Оуэн, предрекавшие, что с торжеством коммунизма общество возьмет на себя максимум забот по воспитанию детей, когда они уже не будут нуждаться в материнском уходе.

Эти предтечи научного коммунизма, особенно ценимые Марксом и Энгельсом, считали, что семья должна быть освобождена от тяжелого домашнего хозяйства и, соответственно, от владения движимой и недвижимой собственностью, которые порождают нездоровые инстинкты, требуют усиленной конкурентной борьбы, разрушающей непосредственность и бескорыстие человеческих чувств и отношений. В распоряжении семьи, по их представлению, нужно оставить только предметы личного пользования: белье, одежду, самую необходимую утварь. Все остальное должно принадлежать обществу.

Дети лишь в раннем младенчестве должны жить и расти в доме родителей. Затем они должны воспитываться в общественных детских учреждениях, чтобы преодолеть разнородность влияния отца и матери на мировоззрение ребенка, чтобы создать для каждого маленького гражданина одинаковые условия развития собственных способностей. Как видим, многие положения этих философов находят определенное воспроизводство и в нашей практике, в наших перспективных планах. Хотя некоторые нюансы продолжают вызывать споры и до сих пор. И, в частности, с какого возраста дети должны быть помещены в специальное учреждение для коллективного воспитания: с первых месяцев жизни или позже? И полезно ли индивидуальное семейное воспитание младенцев или вообще можно обойтись без оного?

Споры на эту тему с возникновением социалистического общества отнюдь не остыли. Еще 15—20 лет назад преобладало мнение о том, что государство должно взять на себя воспитание детей «от люльки до университета» (академик С. Г. Струмилин). И возьмет, когда наберется сил. А нынче ученые все чаще начинают возражать против такой ориентации.

Сторонники идеи соединения семейного и общественного воспитания считают, что любовь родителей, их постоянное общение с детьми имеет для малышей не меньшее значение, чем воздух и солнечный свет. Гармоническое развитие ребенка немыслимо без семейного воспитания, которое должно сочетаться и подкрепляться общественным, а противопоставлять эти две формы по меньшей мере неразумно.

Теперь педиатры утверждают, что даже несколько месяцев «лишения любви» наносят умственному, нравственному и эмоциональному развитию ребенка до трехлетнего возраста непоправимый урон. То есть именно в самом раннем детстве закладывается фундамент всей последующей духовной жизни человека, а от прочности этого фундамента, от того, из каких материалов он сложен, и зависит, какое сооружение потом можно будет на нем воздвигнуть, какой величины и сложности.

Значит, создание духовной основы личности и есть цель, смысл семейного воспитания.

Все ли мы готовы к исполнению этой сложнейшей миссии и что нам помогает ее исполнять, а что мешает? Как на эти вопросы отвечает наука?

Начнем тоже с любви, с эмоций. Сейчас некоторые сторонники энергичных мер предлагают вовсе отказаться от содержания детей в яслях, вернуть малышей матерям. Их нетерпение понятно: любовь воспитывается только любовью. «Иванов, ты куда ползешь? Вынь соску изо рта. Сосание соски негигиенично» — такими методами не вызовешь в душе ребенка ни нежности, ни доброты, ни сострадания, ни готовности к самопожертвованию. Но все ли современные матери способны дать ребенку именно ту радугу необходимых прекрасных чувств, чтобы его душа засверкала ответным сиянием? Ведь это тоже особая способность, дар, искусство — любить своего ребенка по-человечески. Горький сказал, что любить и курица умеет. А что доброго человечьему детенышу принесет «куриная» любовь?

О вреде бездумной, инстинктивной любви писалось много. Но мы теперь все же признаем, что это лучше, чем ее полное отсутствие. У иных же современных мамаш появление материнского чувства запаздывает (браки-то ранние). Передала бы юной родительнице свой нравственный, чувственный опыт бабушка, да она нынче ко времени появления внуков еще сама работница, некогда ей. Тут ясли могут быть не в ущерб, а на пользу. Есть, например, и такие мамы, которые не намерены или не способны жертвовать своими деловыми успехами ради успехов на таком ограниченном плацдарме, как семья. Отрыв от занятий любимым делом (хотя бы на год) эта женщина может почесть за катастрофу, несчастье. И в таком случае от нежности к младенцу, который приковывает ее к дому, может ничего не остаться.

Бывают семьи, где ребенок и любовь к нему становятся орудием борьбы между враждующими родителями. Эта ли обстановка предпочтительней ясельной? Мы уж не станем поминать тех матерей, которым что ребенка родить, что на танцы сходить — ни заботы, ни труда.

У нас нет оснований сурово и высокомерно взирать на прежние заблуждения: без огромного эксперимента с ясельным воспитанием мы так и не оценили бы его достоинств и недостатков. И просто так, по причине «непрогрессивности», ясли сегодня не сбросишь со счетов. От них отказываться пока нам рано (по соображениям и педагогическим и экономическим). Но, на мой взгляд, наиболее разумную позицию занимают те исследователи, которые оставляют право свободного выбора за родителями; где и как им растить детей. Правда, они оговариваются, и это весьма существенно, что такое право нуждается в экономическом обеспечении. Сейчас делаются новые шаги для этого: малообеспеченным семьям, имеющим на каждого члена менее 50 рублей в месяц, дается прибавка к зарплате на ребенка, а матерям дается годовой отпуск. Такая тенденция — оплачивать воспитательский труд матерей из общественных фондов, — видимо, нуждается в дальнейшем развитии и совершенствовании. В перспективе матери должны быть созданы еще лучшие условия для сосредоточения своих физических и духовных сил на воспитании ребенка. Это несет не столько дополнительные расходы государству, но ни с чем не сопоставимую пользу. Дети, поставленные на ноги матерью, не требуют впоследствии тех огромных затрат на «перекройку» их здоровья, телесного и нравственного, как дети, оторванные от нее преждевременно.

…Без родительской любви, дело известное, ребенок при живых отце-матери сирота. Но ему совсем не безразличны и их отношения между собой. Как бы мал он ни был, а все отлично чувствует, чутко воспринимает их лад и ссоры.

Этим утверждением доктор педагогических наук, профессор А. И. Кочетов переводит вопрос об эмоциональной основе воспитания несколько в иную плоскость. Нам ведь нередко до сей поры кажется, что равнодушие родителей друг к другу, сонно-безразличное отношение менее опасно, чем откровенный разлад. Однако это утверждение пока что никак не доказано. Зато психологами доказано другое: «неприкосновенное» отношение членов семьи между собой и к ребенку часто порождает у последнего безотчетный страх, настороженность, а потом «немотивированную» жестокость. Даже шлепки, данные любящими, но невыдержанными родителями, как и их перебранки, которые учиняются с намерениями изменить друг друга в лучшую сторону, не так разрушительны для детского характера, как тихое безразличие. По крайней мере, здесь я разделяю точку зрения Бенджамина Спока, который считал, что и гнев и обида родителей — явление тоже естественное и необходимое в общении старших членов семьи с меньшими, а равнодушие губительно для всех.

Короче, родители нужны ребенку прежде всего как «учителя любви», которой не может обучить никакая умелая воспитательница и учитель, на руках у которых не один-два ребенка, а от двух до четырех десятков! Если же довести это количество до семейного среднего уровня, то передача добровольных и бесплатных функций отца и матери платным работникам будет экономически разорительной для общества. И все равно при этом не будет достигнут эффект, получаемый в домашней атмосфере, потому что не будет действовать свет личностных отношений родителей между собой. Да и сами матери и отцы при таком отторжении очень много потеряют.

О том, что мы даем нашим детям, мы все более или менее осведомлены. Очень многое из сделанного, прочувствованного храним в памяти, как в кондуите, чтобы при случае напомнить свои заслуги им, «неблагодарным». И не всегда точно представляем, чем обязаны тем, кому подарили жизнь.

Толстой в свои сокровенные записи внес следующую мысль:

— Нет, нынешние дети себя не оправдывают. Расходы на них сил и средств огромные, а отдачи что-то не видать.

Это мне приходилось слышать не раз. И от «детных» мам, и от тех, кто решил не обзаводиться этой «обузой». Особенно часто возникают подобные разговоры, когда молодых людей допекают старшие: дескать, почему не спешат обзаводиться первенцем или остановились на одном? Однажды в момент таких вот выяснений юный супруг, сын моих знакомых, решительно заявил:

— Я знаю, как намучились со мной мои родители. Так что я себя добровольно не стану обрекать на подобные испытания.

Ему стали рисовать картину, которую являло бы собой общество, если бы все рассуждали столь же себялюбиво. И действительно, что произошло бы, если бы человечество перестало воспроизводить потомство? Нецелесообразными стали бы все поисковые, исследовательские работы, высокое искусство, наука — все ни к чему. Зачем они, зачем «великие и вечные вопросы», на которые мы ищем ответы, если не будет тех, кому они обычно адресуются, если не будет потомков, продолжения?

Человечеству ничего не останется, как проживать накопленное историей достояние. У людей, переживающих военные, социальные, даже космические катаклизмы, всегда сохраняется главное — надежда: кто-то выживет, пробьется, исправит содеянное, восстановит разрушенное, создаст новое, поскольку народит и вырастит детей. Бездетное общество будет лишено этого сознания. А что может быть страшней безнадежности?

Не дать жизнь новому существу, отказаться от собственного продолжения?.. Не потому ли почти у всех народов почиталось это смертным грехом, что сим решением отнимается у рода-племени не только надежда на будущее, но и перечеркивается его прошлое! Не надо обладать сверхмогучим воображением, чтобы представить, как спасали наших пра-пра-пра… их собственные отцы и матери от голода и мора, от чумы и от стрелы, от неволи и злого глаза. Великие страдания и жертвы, перенесенные нашими предками, бережно сохранявшими слабый огонек человеческой жизни, тонкую ее нить, для чего они, если их так легко может оборвать ленивая рука эгоистичного потомка?

— Что вы напустились на меня? — взорвался молодой супруг. — И опять эти вечные категории: прошлое — будущее. Откуда такая тяга к глобальным обобщениям по весьма частным поводам? Мое решение — мое личное дело. Я же не открываю кампанию по борьбе с деторождением. Вон сколько сложных проблем вызвал демографический взрыв в других странах. Так что еще надо посмотреть: может, я помогаю человеческому роду выжить именно тем, что его не продолжаю, а не наоборот. И еще одно замечание: я не могу существовать сразу в трех измерениях. Живу я сегодня, а не вчера и не завтра. И не вижу, чтобы в этом сегодняшнем моем бытие дите принесло бы мне что-нибудь, кроме хлопот и забот. И я уверен, тут вам нечего будет возразить, разве что снова прибегнуть к «историческим», весьма неконкретным восклицаниям.

Публика собралась в этом доме начитанная, и каждый выложил известную информацию о демографическом взрыве. Одни говорили о том, что так или иначе природа сама корректирует количество возможного и необходимого Земле населения. Другие напомнили регулирующую политику государств. Разговор постепенно ушел в общетеоретические дали. Но вдруг вступила молчавшая до сих пор женщина неопределенного возраста, но, видимо, с большим и не очень легким жизненным опытом. Она снова обратилась к молодому человеку:

— Ты вот говоришь, что видел, как малыши помешали твоим друзьям в учебе, в профессиональных достижениях, что слышал, как кричат новорожденные. А ты слышал, знаешь, как кричат нерожденные дети?..

Слова эти, сказанные тихо, всех словно оглушили.

— Твое личное дело, говоришь? — продолжала женщина. — А лишить жену высшего человеческого счастья: носить под сердцем, растить, любить, обмирать и возрождаться с малышом — это чье право? А лишить и своих и жениных родителей радостей, которые приносят внуки, радостей пусть и тревожных и дорогостоящих, но ведь и ничем не заменимых! Ты видел, как твоя мать уже теперь заглядывает в чужие коляски? А потом так же будет заглядывать и твоя хорошенькая и пока что беспечная «жёнка», как ты ее называешь. Вот тогда она и услышит, и ты вместе с ней, голоса тех, кого нет, кого она могла бы подарить миру и тебе.

— Это удар ниже пояса! — вспылил парень и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Меня тот разговор тоже заставил задуматься. Но только по-иному увиделась мне знакомая по публичным дискуссиям проблема. Юноша прав по-своему. Не все можно и нужно доказывать методом от противного. Что будет потом, если он НЕ обзаведется ребенком, ему убедительно продемонстрировали и в историческом и в личном плане. Но так никто и не сказал, что ему даст ребенок в нынешнем быту. Вот тогда-то я и задалась вопросом: для чего нужны дети? Как потом убедилась: очень полезный вопрос не только для молодых людей, начинающих самостоятельную жизнь, но и для тех, «кто родился несколько ранее», то есть для старшего поколения.

Еще в «Крейцеровой сонате» Толстой указал на эту особенность цивилизованных народов: с ростом образования, общей культуры и благосостояния меняется взгляд на детей, оценка их роли во взаимоотношениях супругов.

И нынешние исследователи проблем семьи отмечают, что первого ребенка супруги чаще всего заводят не для него самого, не для того, чтобы вкусить радости отцовства и материнства. Опросы будущих матерей выявляют такую картину: молодые женщины говорят, что рожать решились оттого, что «так случилось», прерывать беременность страшно, а рожать не так. То есть первенец нередко у молодых — «сюрприз», нежданный презент. Им не до него. Они заняты собой и друг другом. В обостренном внимании к тому, кто и что сказал, как взглянул, что купил, нередко тонут, пропадают те бесчисленные и глубокомысленные «мелочи», которыми полны время ожидания ребенка и время его роста.

Мать десятерых детей, доктор биологических наук М. К. Копылова в телеинтервью призналась: она не испытала всей остроты и значительности материнских переживаний с появлением первого ребенка. А вот на втором ей открылся и в ней открылся этот особый мир неведомых дотоле чувств. Но, по моему мнению, родительская «бесчувственность», которая и прежде бывала и нынче нередко встречается, является следствием определенной эмоциональной неподготовленности молодой женщины. Как писал Пушкин: мы любви учимся не у природы, а у мадам де Сталь и Шатобриана (воспроизвожу слова поэта по памяти). Следует признать, что даже матери полезно подсказать, на что и как смотреть, что видеть, слышать. Это знание одним природным инстинктом к продолжению рода не дается. А книжные и телерадиосоветчики учат юных мамаш гигиене ребенка, учат, как с ним гулять, играть, то есть опять же учат давать ребенку, но не учат брать от него. Учат трудам материнства, а не его радостям.

Особое значение приобретает появление ребенка в семьях, где молодожены не объединены общими профессиональными интересами, имеют разные пристрастия и увлечения. Их прежние, добрачные привязанности тоже направлены в разные стороны: к собственным родичам, которые еще долгое время будут чужими людьми и друг для друга, и для каждой из «половин». Все это частенько «работает» на духовное и чувственное разобщение юной пары, а не на их соединение. Совместный ребенок сразу делает всех этих людей родными, а молодоженов не просто возлюбленными, но по-настоящему родственниками. Значит, тем самым ребенок дает своим родителям и родителям родителей чувство общности забот, желаний, интересов.

«Будущей маме нельзя волноваться», «Кормящей женщине нужны особые условия, режим, покой» — это часто слышат молодые супруги. И мало-мальски подготовленный к роли отца молодой человек старается снимать напряженность в отношениях. И в такое время привыкает к мысли, что женщину нужно оберегать от лишних раздражителей. Так, еще не появившийся или только родившийся младенец уже дает матери чувство ее собственной особой значимости, как бы заслоняет ее от всяких напастей и обид. А отцу создает возможность продемонстрировать свое благородство, почувствовать себя защитником, помогает ему поупражняться в великодушии, в терпимости, выдержке. Все эти качества весьма полезны и необходимы не в одних личных отношениях между мужем и женой, а в любой профессиональной деятельности. Ведь не только в домашней, но и в рабочей обстановке женщины нередко страдают от недостатка именно этих черт и свойств характера у своих коллег мужчин. И чем меньше в нашем доме детей, тем меньше и подобного нравственного опыта, тем острее мы ощущаем дефицит этих качеств.

Отплачивают нам дети своей наукой за то, что мы их многому учим и тратим на это время и силы. Учат тому, что сами знают, прежде всего искренности, непосредственности, милосердию и демократизму.

— Дяденька, а вы дурак? — серьезно, без злобы спросит герой повести Веры Пановой «Сережа» солидного мужчину, который сыграл с ним-таки дурацкую шутку. И своим вопросом объяснит матери истинную цену «солидности» надутого собственной спесью глупца. «А король-то голый!» — закричит другой мальчишка и откроет глаза целому королевству. «Устами младенца глаголет истина», — признает и народная мудрость. Пусть мы нередко сердимся на «недипломатичность» ребятишек, даже наказываем их за то, что они «не умеют себя вести», то есть притворяться, как был наказан и пановский Сережа. Но ведь благодаря им и прозреваем, входим в здравый смысл, которого лишаемся порой под влиянием массового гипноза вроде того, что овладел людьми в сказке Андерсена о голом короле.

У Толстого есть рассказ-притча «Сила детства». Толстой предлагает читателю осмыслить такую ситуацию. Народ победил в борьбе с ненавистной ему властью, идет охота за самыми главными притеснителями — городовыми. Один из них попал в руки разъяренной толпы. Страсти накалены до предела: готовится самосуд, предотвратить который не в состоянии даже разумные предложения — предать городового в руки правосудия. В это время в толпе раздается крик ребенка, сына этого человека. Ребенок еще не понимает всего, что происходит, но чувствует: отцу грозит страшная опасность. Отец старается успокоить мальчика, уверяет его, что это он с приятелями идет вместе и скоро вернется домой. Затем он просит окружающих его людей подтвердить его слова и проводить ребенка до дому. Когда мальчика увели, городовой сказал: теперь делайте со мной, что хотите. И те же люди, что минуту назад были полны жажды справедливой мести, вдруг заколебались. Раздались сначала неуверенные возгласы о помиловании, а потом крики, столь же решительные: «Отпустить его!» Толпа, счастливая своим милосердием, радостно кричала и пела.

Сила детства в том и заключается, что она пробуждает в нас чувства добрые. От скольких падений, глупостей, грубостей, лжи, несправедливости спасли взрослых детские глаза, полные доверия и участия. «Постыдился бы (постыдилась бы) ребенка!» — восклицают нередко родители, обращаясь друг к другу, когда все средства воздействия на зарвавшуюся «половину» бывают исчерпаны. И действительно очухиваются, стыдятся. И, сами того не замечая, возносят собственное дитя в ранг нравственного судьи, хранителя и зеркала семейной чести и совести.

Глядя на детей, общаясь с ними, мы приобретаем не только нравственные навыки, с их помощью расширяем свой кругозор, множим полезные привычки. В любой сфере труда и досуга окружение требует от нас лишь какой-то части наших свойств, способностей, качеств. Где-то нужен наш ум, где-то руки, где-то ловкость, где-то чуткость и т. д. и т. п. Но только ребенку нужна вся наша личность без остатка: и ум, и руки, и сила, и доброта, и выражение глаз, и интонации, даже наш запах ребенку дорог и важен. А уж о наших пристрастиях, деловых увлечениях, интеллектуальных и физических занятиях особо говорить не приходится.

Сами готовые включиться в любое наше дело, дети очень часто вовлекают и взрослых в свои занятия. И тем самым не дают нам обрасти жирком, спасают нас ог профессиональной ограниченности. Приходится молодым папам и мамам тратить время на долгие прогулки, путешествия в лес, в парк, куда иначе они не нашли бы возможности (или охоты) выбраться. Во время таких прогулок дите требует разъяснений по вопросам, которыми взрослые уже давно не интересуются. К примеру: отчего муравьишка такой маленький, а тащит здоровую ветку? Откуда у него силы берутся, если у него нету мышц? «А действительно, откуда?» — задумываются родители и идут в библиотеку, ищут объяснения. Я знаю, как одна любознательная девчушка открыла своему отцу-художнику многокрасочный мир бабочек, стрекоз, всяких козявок и букашек, которых он раньше хоть и видел, но не замечал. Теперь же он всерьез увлекся энтомологией. В других семьях мама вместе с сыном или дочерью начинает изучать музыкальную грамоту, пытается рисовать, а то и шить (это надо для уроков домоводства). А папа заражается конструированием, увлекается филателией.

Мы много и с удовольствием смеемся над шутками сатириков, которые изображают погруженность старшего поколения в заботы школьников. А ведь это, кроме шуток, отличная вещь: и память немного «встряхивает», освежает давно забытые знания, и новыми сведениями нас обогащает. Так что, помогая детям, а потом внукам подниматься по ступеням школьной программы, мы одновременно помогаем и себе не «замшеть» в наших представлениях о мире. И еще. В таких случаях, хотим мы того или нет, дети каждого из нас превращают в учителей и учеников одновременно: мы учим их, учимся вместе с ними, учимся у них.

Вот и выходит, что, прибавляя нам множество больших и маленьких дел и хлопот, прежде всего хозяйственных, наши дети заставляют нас отрывать взор от привычной повседневности, обращают наши мысли к вечным вопросам бытия. И открывают новое зрение, новое чувствование.

Банальные истины время от времени тоже нуждаются в переосмыслении. Как и эта мысль, которую я уже приводила выше: дети — наше бессмертие, реальное, а не мифическое, ощутимое, живое. Можно противопоставить этому утверждению слова Маяковского о том, что, умирая, мы можем «воплотиться в пароходы, строчки и другие долгие дела». Но вернемся к началу разговора: для чего нужны дети? Придется признать, что «долгие дела» только тогда и возможны, если их будет кому продолжать. Как нужно, чтобы было кому водить пароходы, названные именами героев прошлого, нужно, чтобы было кому прочесть великие строки. А чем же мы будем матери-истории более ценны: собственным ли делом или тем, что вырастили-воспитали замечательного сына, дочь — увы! — знать нам это чаще всего не дано.

Славен был «род Пушкиных мятежный» деятелями незаурядными, энергичными, оказавшими свое влияние на многие события российской истории. Но отчего внимание нынешних поколений задерживается на их делах и биографиях особенно часто по сравнению с другими знаменитыми фамилиями? Нередко более влиятельными даже. Например, мы не так пристально изучаем биографии деятелей из рода Голицыных, хотя их роль в нашей истории куда значительней. Да оттого, ответит нам любой школьник, что не среди Голицыных появился и вырос тот, имя которого составляет целую эпоху в отечественной истории и культуре. Они — Пушкины — предки гения, он их кровь и плоть.

Мне долгое время не давался смысл слов Максима Горького о том, что мы все рождаемся и живем для лучшего, вложенные им в уста Сатина. Последующее уточнение тоже не очень было ясно: дескать, для лучшего мастера, ну, скажем, столяра, плотника, сапожника. Когда же я вместо названий профессий подставила слова: для лучшего в своем роде — все встало на свои места. Мы рождаемся и живем для того, чтобы хоть немного продвинуть свой род к совершенству, к идеалу человека, каким является миру выдающаяся личность. И этим оправдывается существование всего рода-племени.

Ну хорошо, скажет читатель, с простыми смертными все понятно. А для чего такое «продолжение» самому Пушкину или тому же Толстому, ведь они точно знали, понимали: они сами вершина рода, они бессмертны в своих творениях. А действительно, для чего Толстому нужны были дети да еще в таком большом количестве? Ведь к мыслям о греховности супружеских отношений, если в их основе не лежит цель — иметь потомство, он пришел в старости, уже тогда, когда тринадцать детей родила ему Софья Андреевна и нескольких они похоронили.

По обыденной мерке, дети должны были служить помехой в творческой деятельности великого писателя. И сколько страданий причинили они ему, когда разделились на противостоящие друг другу (и ему) группы, когда некоторые из них захотели лишить его права поступать и жить по нормам, им же выработанным и проповедуемым…

Если мы вчитаемся, вникнем в то, что сделано, написано Толстым, то буквально везде отыщем «отпечатки пальцев» его детей. И радости, которые они давали своему великому отцу, и печали — все нашло свое отражение и выражение в его творчестве, которое и есть не что иное, как кардиограмма, запись движений его души. А дети в ней занимали огромное место.

Так пишет в своих «Воспоминаниях» Т. Л. Сухотина-Толстая, дочь и друг Льва Николаевича.

Вот какой поворот приобретает на этом месте наш разговор о роли детей в нашей жизни. Выходит, чтобы мужчине понять женщину (жену), нужно вырастить дочь? И, наоборот, чтобы женщине понять мужчину (мужа), нужно вырастить сына?.. Наверное, так. Впрочем, такого рода рассуждения ведут нас и дальше. Чтобы в полной мере понять и оценить собственных родителей, отца и мать, надо самим побывать в их «шкуре», то есть стать родителями.

Вот они, дети, оказывается, еще для чего нужны: они «переводчики», помогающие понять друг друга людям разных поколений, разного возраста и пола. А если вспомнить, как аристократка Долли Облонская быстро нашла общий язык с крестьянскими женщинами, когда они заговорили о ее детях, то мы вынуждены будем признать, что они служат связующим звеном и между людьми разных сословий, разных уровней культуры, сфер деятельности.

В системе доказательств каждодневной «пользы» детей в жизни взрослых мне очень многое дала наша русская, классическая литература, в которой, как ни в какой другой, воплощена мысль о самоценности детства. И тот, кто отказывает себе в этом трудном счастье, действительно заслуживает не осуждения, но сожаления.

…Тут мы все размышляли об эмоциональном опыте общения детей со взрослыми. Но есть ведь и еще одна сторона семейного воспитания: отношения друг к другу детей, растущих в одном доме. Братишки-сестренки, они тоже многое дают и берут из взаимного общения. А современная семья сплошь и рядом лишает их этого чувства братской любви. Почему?

Известный социолог доктор философских наук, профессор А. Г. Харчев напоминает нам, что наши предки рожали детей числом поболее отнюдь не из-за одного могучего родительского инстинкта, чадолюбия и не из одной темноты и простоты нравов или из-за отсутствия средств предохранения от беременности, религиозных запретов прерывать ее и т. п. Это еще одно заблуждение, будто появление противозачаточных средств привело к сокращению числа детей. Самые древние документы доказывают: в Египте и Греции были известны средства предохранения и прерывания беременности тысячи лет назад. Известны они были и индейским племенам.

Причина большой рождаемости, по мнению А. Г. Харчева, основывалась на сознании, что нужно создать определенный «запас прочности». Ведь из всех рожденных младенцев даже во вполне обеспеченных семьях только часть доживала до взрослого состояния. Детские смерти были столь же нормальным явлением, как и рождение. Теперь же выживает подавляющее большинство новорожденных. Поэтому ослаб страх остаться бездетными при малом количестве ребятишек, даже при единственном ребенке.

Надо вглядеться в современные цифры рождаемости непредвзято. Они тоже очень противоречивы. Как-то в телевизионной постановке увидела я такой эпизод: бабка ворчит на дочь за то, что та не родила себе еще ребят, вот и носится, как курица с яйцом, с единственным-то сыном. И оправдывается еще тем, что тяжело и этот достается. «Каково же было мне, — вопрошает бабуся, — родить и вырастить девятерых, а ведь вот управилась». И на счет горожан бабушка «прокатилась»: заводят собак, чтобы было о ком заботиться, кого любить, баловать и чтобы при этом немного сил на любимое существо затрачивать. Старушка эта неоригинальна и неодинока в упреках подобного рода.

Что и говорить, при внешнем сравнении с нашими предками мы выглядим худосочными себялюбами. Да ведь если посмотреть и посравнить век нынешний и век минувший, то неизвестно, «накопила» бы эта бабушка столько детишек или тоже поостереглась. То ли дело прежде, когда ребятишки росли, как трава при дороге, когда и думать никто не захотел бы о том, чтобы «яйца» непременно больше «курицы» знали и умели. А теперь ведь именно эти требования и соображения возникают пред очами каждого семьянина, когда он решает вопрос: быть или не быть еще одному ребенку?

Рожали наши предки числом поболее и из-за корыстных побуждений: дети были не только едоками-потребителями, но и кормильцами, опорой в старости. Полстолетия назад ребенок начинал «обрабатывать» себя с девяти-десяти лет, а в крестьянстве и того раньше. Ныне же у нас все семьи трудовые, и все они независимо от образовательного, социального и материального положения содержат, растят и учат наследников почти в два раза дольше, как минимум до шестнадцати лет. Известно, каких средств стоит государству обучение каждого школьника и студента. Но уже известно и то, что расходы эти окупаются с лихвой: рубль, вложенный в народное образование, даст большие прибыли. Расходы же нынешней семьи на содержание и образование детей растут вдвое-втрое быстрее, чем ее доходы.

А требования времени и потребности личности тоже постоянно вырастают. Нынче уже нам мало учить ребенка по обязательной программе средней школы. Мы отдаем его в музыкальную, спортивную школу, учим иностранным языкам… Все это заставляет родителей ужиматься не только в средствах, но и в жилом пространстве: у ребенка должно быть достаточно удобное место для разнообразных занятий.

Теперь мы можем с полным правом сказать: дорогое это удовольствие — иметь детей. Во всех смыслах: материальном и моральном. Этим обстоятельством в определенной мере, видимо, и объясняется тот факт, что 25 процентов супружеских пар не имеют детей, а 50 процентов обзаводятся одним ребенком.

Однако вот что любопытно: нередко соседствуют семьи с одинаковыми условиями жизни, образованием и профессией родителей, а количество детей в них разное. Так, однажды мне довелось обнаружить такой феномен в Кулундинской степи. В соседних колхозах жили хлеборобы. У жителей одной деревни по 8—12 детей. У других — два-три ребенка. Спрашиваю: в чем дело, отчего такая разница? Пожимают плечами. Одна женщина мне сказала: «Мужики у них непьющие, обстоятельные, и жены не работают. Отчего же не копить ребятишек?»

Однако и здесь не вся правда: в прекрасной семье прославленного механизатора Новосибирской области Николая Свистельникова было «всего» трое детей. Еще очень молодые супруги, Николай и его жена Катюша решили на этом остановиться. Катя не работает. Николай не грешит пристрастием к вину. И обвинить родителей в «себялюбии» тоже язык не поворачивается — у них же трое детей. Николай, к примеру, сказал, что им, видимо, придется покинуть свой обжитой дом и бригаду, когда ребята войдут в школьный возраст: в деревне, где они живут, четырехклассная школа, а надо, чтобы дети получили хорошее образование.

Когда, где можно было услышать подобное? Чтобы крестьянская семья снималась с теплого места, оставляла дом и хозяйство ради «хорошей» школы? А такое явление, вам расскажут многие, совсем не частное и не только сибирское.

Итак, педагоги настаивают на большом детском коллективе в семье. Демографы говорят о необратимости процесса ограничения числа детей. Два-три ребенка — вот, по их представлениям, оптимальный вариант современной семьи. Если бы такое число выдерживалось большинством супругов, никакой тревоги это не вызывало бы. Но сейчас в одних домах их густо, в других пусто, а в третьих нет ничего. Вот что нас и волнует. Хотя некоторое тяготение к усредненности можно и сейчас обнаружить. Кривая увеличения числа семей, имеющих двух детей, в последние годы обнаружила подвижность, сползла с точки замерзания.

Нужно, видимо, было довести число детей почти до катастрофически малого состояния, чтобы осознать, как нам они необходимы. Происходит то же, что и со всей остальной природой. Понадобилось человечеству отравить среду своего обитания, чтобы понять: воздух и вода важней многих технических новинок и комфорта, отравляющих реки, леса, атмосферу. Так и с детьми долгое время при решении дилеммы: дети или комфорт, или машина, дача, решение принималось в пользу бытовых удобств. Дети часто оказывались врагами вещей, их «конкурентами», и потребительский ажиотаж заставлял жертвовать живым бессмертием ради «самоутверждения» взрослых через разного рода вещественные «ценности».

Теперь стоит проехаться в метро, чтобы увидеть, как оборачиваются головы пассажиров на бесхитростный лепет малыша на руках матери. Глаза начинают излучать необычное благорасположение и умиление. Грубые окрики нетерпеливых мамаш нынче вызывают скорее осуждение, чем поддержку даже у самых замшелых ретроградов. Видимо, мы учимся их ценить и беречь, как никогда прежде. И осмысленное, ответственное отношение к ним, конечно же, приведет к тому, что количество их в семье будет соответствовать реальной возможности обеспечить им полноценное, всестороннее, гармоническое развитие. Правда, иные молодые супруги склонны занижать собственные возможности, хотят «пожить для себя» или сосредоточивают силы и внимание на единственном ребенке, которому отдают «все».

В моей почте есть немало писем мужей, сетующих на то, что жена отказывается иметь двух или трех детей. Давайте спокойно вдумаемся в них. Если вполне здоровая женщина, жена, отказывается родить ребенка, она, по существу, выступает как человек, насильно захвативший то, что ему одному не принадлежит. Она присваивает себе право решать вопрос о БЕССМЕРТИИ, бессмертии не только собственном, но и мужа и старшего поколения, решать важнейший для всего общества вопрос с сугубо эгоистических позиций.

Мне возразят, что в таком решении, может быть, повинна не одна женщина, но и мужчина, если он исповедует взгляды того молодого супруга, чьи высказывания я привела в начале данной главы и кого не смог переубедить целый синклит родни и знакомых. Да, бывает и такое. Но ведь муж волен распоряжаться лишь до той поры, пока жена разделяет его воззрения. В конечном счете за ней последнее слово.

А в итоге получается весьма печальная картина, обнаруженная нынешними исследователями семьи. Вопрос о числе детей чаще всего решается единолично — женщиной, без учета мнения и интересов других членов рода-племени.

«Да, конечно, мужчинам легко и просто достаются дети, — слышу я резонные возражения женщин. — Им не носить, не рожать, не кормить, не нянчить». Все верно, тут и спору нет, что главные тяготы по воспитанию детей ложатся на женские плечи. Хотя и призываем мы мужчин всячески облегчать положение женщин-матерей, но они не всегда находят свое место в сложном деле выращивания потомства. А сними мужчина с души женщины многие хозяйственные заботы, а с рук — тяжелые работы по обслуживанию его самого и взрослеющих детей, она, наверное, чаще бы отваживалась на второго-третьего ребенка. По этому поводу мне пришла мысль, что не мешало бы пересмотреть обычный ритуал «сговора» жениха и невесты, знакомства двух семей, которым предстоит породниться. Может быть, вместо вопросов о том, в каком ресторане справлять свадьбу, какой длины шить платье невесте, выяснять: кто и что думает о важнейшей стороне жизни новой пары — о будущих, детях? Каким образом все члены этого маленького сообщества собираются участвовать, материально, морально и физически, в осуществлении столь важной миссии — в продолжении рода.

Стремясь сделать отношение к семье и браку более серьезным, вдумчивым, мы порой забываем, что не количеством предваряющих регистрацию недель и месяцев определяются условия для глубоких размышлений, а «качеством» вопросов, которые предлагаются для обдумывания жениху и невесте. И вопрос: как вы относитесь к детям? — должен стать первоочередным, главенствующим.

Но тут нас снова, как магдебургские полушария, раздирают внушенные нам взгляды о «приличном» и «неприличном». Говорить об этом непозволительно даже с новобрачными. Похихикать на свадьбе, подмигивать понимающими глазами, отпускать двусмысленные шуточки можно, а серьезно, честно обсудить до регистрации вопрос о детях неудобно. Сколько же предрассудков нам еще предстоит преодолеть! В том числе и этот.

«Чей род — того и рот»

Нужны родителям несколько детей, а не единственный ребенок и для удовлетворения своих материальных потребностей в старости. Это многими не осознается в полной мере из-за того, что расчет со стариками-пенсионерами нынче ведет государство. Но ведь все материальные и духовные ценности общества создаются вчерашними детьми и внуками, нынешними работниками. От их количества во многом зависит экономическая мощь страны, ее возможность обеспечивать нетрудоспособное свое население. Если здесь будет нарушена пропорция полноценных работников и «едоков» (пусть и заслуженных), то, естественно, характер компенсации за прошлый труд будет совсем иной, гораздо ниже желаемого. Вопрос материальных отношений со стариками очень серьезный и заслуживает особого внимания.

Как-то «Литературная газета» выдвинула на обсуждение тему, которая многих задела за живое: о затянувшемся иждивенчестве нынешних детей. Публикации были полны гневной страсти в адрес великовозрастных «нахлебников». Однако такого рода разговор лучше всего основывать на цифрах и фактах, а не на эмоциях. Я тогда высказала свое мнение на этот счет в статье «Хлеб и любовь».

Статистика показывает, наш личный житейский опыт подтверждает ее выводы: у нас работают или учатся все, все трудоспособное население. Только несколько миллионов мам выключены из общественного производства, но заняты ответственным делом: пестуют будущих граждан. Откровенных тунеядцев у нас раз-два и обчелся. Да и не о них завела речь газета.

Так о ком же? Начнем с рассмотрения ситуации, описанной в этюде «Булка, полная меду», возбудившем дискуссию. Там речь шла о взаимоотношениях престарелого родителя-пенсионера и его великовозрастных детей. Пенсионер работает в поте лица сразу на трех должностях, лишь бы давать и давать блага своим ненасытным чадам. Но так ли уж типична эта история? Если мы от частного случая перейдем к общей картине, то сразу же убедимся, что молодежь и зрелая часть населения создают львиную долю материальных благ общества, в том числе благ для тех, кто уже отстранился от дел — пенсионеров. Ведь ежемесячные пенсии миллионам старших есть не что иное, как отчисление от совокупного сегодняшнего труда. Отчисления, производимые в погашение долга признательности за труд вчерашний. И если бы работающие ныне и впрямь сложа руки уселись «на родительской шее», как это утверждают некоторые ворчуны, то никакая самая могучая шея не выдержала бы.

С увеличением же числа пенсионеров, с возрастанием продолжительности жизни граждан нашей страны нагрузка на каждого, принимающего на себя заботы и труды предшественников и расходы на содержание нетрудоспособных, будет все возрастать, а не сокращаться.

Перед моими глазами несколько семей, где на семерых взрослых один ребенок. Это прабабушка (78—80 лет), две бабушки и два дедушки (от 50 до 65 лет), мать и отец (от 30 до 35 лет). Все семь человек вкладывают средства и силы в ребенка, питают его, учат, развлекают, охраняют его здоровье. Уже сейчас количество работающих и неработающих пенсионеров вместе с иждивенцем делится поровну: работают четверо. Через несколько лет работающих останется двое, а пять человек будут в основном потребителями их продукции. Когда же подрастет единственное дитя, ему будет уготована весьма нелегкая задача: одному кормить, лечить, развлекать два старших, а то и все три поколения.

Разве можно при этом говорить о разумной любви к ребенку, если мы собираемся в будущем навалить на его плечи столь тяжкий груз долгов и обязанностей? Мы ведь все будем еще и претендовать на его внимание, чуткость, заботу, поскольку все шестеро-семеро отдавали ему собственные силы.

…Ну хорошо, скажут нам сердитые оппоненты, оставим пенсионеров. Но иждивенчество проявляется, мол, больше всего в отношениях не с ними, а с работающими родителями. Их, дескать, великовозрастные дети тоже превращают в «дойных коров». Так ли?

Да, нынешние молодые люди, сами находясь в трудах и заботах, нередко все же продолжают пользоваться материальной помощью старших. Но иждивенчество ли это? Тут вопрос термина принципиальный. Иждивенчество — это полное содержание нетрудоспособных или уклоняющихся от труда. А помощь труженику — это же совсем иная нравственная категория. Что касается студентов, то вопрос: помогать или нет — излишен. Родительская «дотация» в этом случае — нередко суровая необходимость. А иждивенчество предполагает, по-моему, эксплуатацию родительского бюджета без нужды, из нежелания самому себя обеспечить. Относительно благополучен только студент-холостяк. Молодой же семье жить лишь на одну стипендию невозможно. Уверена: многие молодые ребята с охотой совмещали бы дневную учебу с вечерней работой, если бы им было позволено такое совмещение. Но у нас существует странное правило: работающему создаются условия для вечерней учебы, а учащемуся запрещается систематически работать. Поэтому и бывает так, что дед-пенсионер оформляется на двух или даже трех службах, а студент-внук фактически на одном из этих мест трудится.

Скрепя сердце мы доплачиваем не только студентам, но и уже оперившимся птенцам разницу до определенного «престижного» материального уровня, ибо молодой специалист сразу, с первых шагов этого уровня не достигает. Он, как и студент, мог бы приработать к своему пока еще невысокому окладу, но увы… Нелепостью выглядит бытующая практика: пенсионерам совмещение разрешается, а молодым нет. То есть по закону оно допустимо, а на деле встречается в штыки. Кадровики часто не дают необходимых справок, без которых человека в другом месте не примут. На ищущего приработок молодого работника смотрят как на рвача-хапугу. И нередко «спец» с дипломом ходит с электродрелью по новоселам, которые не спрашивают справок — разрешения на совместительство. В свою очередь, страх перед «недозволенными» заработками детей — одна из стойких причин родительской доплаты. Папы и мамы сами детям приносят денежки: «Только не роняй себя хождением «в люди», отхожим промыслом». Как будто честный труд может кого-то унизить.

Что же касается многочисленных молодых работников непроизводственной сферы, то тут ситуация куда сложней. Пока нет ребенка, все в порядке. Если же появляется в семье третий, а в 90 случаях на 100 браков он появляется скоро, то… бегут к папе-маме. Утверждаю с полной ответственностью: малооплачиваемым юнцам без родительской помощи ребенка поднимать тяжко. Припомним, как опережают расходы на разностороннее воспитание детей доходы семьи.

Стоило медикам и психологам высказаться за предпочтение домашнего воспитания перед ясельным, как резко стало сокращаться число претендентов на место в яслях. Большинство юных мам готовы потерять материально, лишь бы не потерять морально: не мучиться потом сознанием, что твой ребенок лишился чего-то важного, что, может, необратимо скажется на нем, на его будущем и на его потомстве.

Молодые матери с радостью принимают поддержку старших. Мне кажется, что в таких случаях никаких счетов вообще быть не может. Есть ли более благородное «помещение капитала», нежели в воспитание детей?

В помощи, даже и по необходимости, тем более без таковой, таится, конечно, реальная опасность. Привычки к доплате. Когда родительская дотация становится непременной составной (и существенной) частью бюджета молодой семьи, возникает такая психологическая ситуация, при которой малейшая попытка урезать эту помощь вызывает раздражение и обиду. И здесь терять трудней, чем получать!

Я преднамеренно ухожу от разговора об отношениях в семьях, где берут взрослых детей на полное содержание оттого, что у старшего поколения деньги девать некуда. И молодожены в таком случае действительно садятся на шею и свешивают ноги. Не вникаю в существо подобных связей потому, что взяла объектом рассмотрения нормальные семьи. А здесь уже все искажено, поражено отравой излишеств. Пусть они сами разбираются: давать — не давать и какие потом «проценты» получать. Ситуация эта сама в себе несет наказание и берущим и дающим. Одним всегда будет казаться, что им мало «перепадает» от родительского жирного пирога, а другим будет обидно видеть, как неблагодарно ведут себя ненасытные потомки.

И в обычных семьях, бывает, обостряются реакции с обеих сторон, если помощь сокращается не потому, что возможности иссякли, а по каким-то воспитательным соображениям. То есть когда молодежь видит, что «старики» пользуются методом «экономического давления» ради навязывания, например, своих вкусов или стиля жизни молодым.

Мне думается, что такого рода нравственные коллизии будут иметь под собой почву до тех пор, пока большинство расходов на содержание детей не перейдет в ту же «безналичную» систему расчетов, как и на содержание стариков. Уже сейчас есть колхозы и совхозы, которые полностью берут детей на общественный кошт. Тенденцию эту надо всячески развивать и поддерживать. Как справедливо заметил профессор А. Г. Харчев: общество, заинтересованное в увеличении населения (а мы в этом очень заинтересованы!), должно максимально удешевить содержание ребенка в семье. Если это принять во внимание, то постепенно устранится экономическое основание для бытующей еще стародедовской сентенции: «Я тебя кормил-поил, я тебе и господин». А пока…

На недостаток помощи взрослые дети реагируют самым радикальным способом: сокращают число собственных детей, а то и вовсе не рожают их. Хуже того, остаются холостяками, рать коих с каждым годом опасно возрастает. Конечно, тому причин много. Мы уже об этом говорили. Но и опасение материальных затруднений отнюдь не последняя из них. Но откуда эти опасения берутся? Не от мудрых ли мам и пап, бабушек и дедушек, возлюбивших собственный покой и комфорт больше рода своего и долга перед ним?

Не доводилось ли вам видеть такую картину?

За большим обеденным столом сидит многоступенчатая семья: четыре поколения. Три поколения кормятся из одного котла. Четвертое, точнее первое, прабабушка (или прадедушка) отдельно: не хочет растворять свой персональный навар в более жидкой похлебке потомков. И никто против этого не возражает: личное дело каждого, как распоряжаться собственными средствами. Семья мирно обменивается мнениями, далекими от меркантильной прозы…

Не знаю, как вам, а мне такого рода отношения кажутся патологией. Они, по-моему, более социально опасны, нежели даже «детский» эгоизм, который с годами и обстоятельствами может исчезнуть.

Во все времена и почти у всех народов старшее поколение помогало молодоженам встать на ноги: построить свой дом, обзавестись необходимым скарбом, рабочим инвентарем, всякой животиной. Крестьяне выделяли сыновьям земельный надел, имущие классы — часть наличного капитала и т. п. Приданое для дочерей готовилось загодя, много лет. Если же делить и отдавать было нечего, то делили крышу и хлеб, нужду и труды.

Нынче у нас «приданым» и «капиталом» становится и ежемесячное пособие, которое получают молодые после свадьбы от родителей. А нам уже кажется, что ничего подобного прежде не было и что перед нами какое-то чрезвычайное, несуразное, неестественное положение! И вот с воркотней и оговорками теснятся, пуская молодую жену (или мужа) на «родительскую жилплощадь»: получили бы, дескать, свою квартиру, тогда и женились бы. И забывают при этом, что государственному жилью все члены семьи — равноправные владельцы. Нередко попрекают детей даже и кооперативными квартирами, хотя, если по совести говорить, родители вкладывают в них свои сбережения (или залезают в долги) прежде всего для того, чтобы не делить имеющееся жилье, сохранить за собой наличные квадратные метры. Комфорт ныне ценится дороже денег.

Тогда для чего все эти наши претензии и упреки в адрес молодых? Чего мы от них хотим: материального возмещения понесенных убытков? Нет, как правило, не того жаждет родительская душа. Любви, уважения, почтения и послушания — вот что нам всем надобно, извините, «за свои любезные!»

А справедлива ли такая плата? За деньги-то любовь? Любовь коли есть, так она и так есть, а коли нет, нечего на детей пенять. Любовь не признает счетов-торгов, поскольку сама в себе несет и награду и наказание. И расточительство есть ее первейшее удовольствие.

Есть и такой аргумент в споре о количестве детей в семье: карьера женщины. Многодетной матери нередко приходится отказаться от честолюбивых стремлений достичь максимальной высоты в избранном деле. При двух или нескольких ребятишках она, мол, непременно отстанет от своих бездетных или «однодетных» сверстниц-коллег. Преимуществ у нее вроде бы никаких, а потери очевидные.

Ну что тут возразишь?.. Да очень многое просится в опровержение такого мнения.

Коли дети родятся сразу, один за другим, то потери времени и сил практически одинаковые. Даже сил! На первого и единственного ребенка мать «выкладывается» гораздо больше, чем на двоих, тем более троих. Во-первых, больше всего ее изнуряет неумение, незнание азов по уходу за ребенком, его кормлению. Со вторым многие процедуры производятся почти автоматически. Во-вторых, приковывает к себе внимание, расходует нервную энергию первенец больше всего потому, что ему заняться, поиграть не с кем, вот он и пристает к папе-маме. А когда их двое, они друг друга занимают отлично. И материальные расходы со вторым ребенком сокращаются: вещи от первого донашивает следующий. И по болезни ребенка мать с двумя сидит ненамного дольше, чем с одним. А здоровье малыша зависит и от душевного равновесия родителей. Может ли быть спокойной мать, имея единственное чадо, которое она постоянно опасается потерять, трясется над ним, обмирая из-за каждого скачка температуры?

Недаром русская пословица утверждает: «Один сын, (ребенок), — не сын, два сына — полсына, а три — полный сын». И действительно: один ребенок — это еще не продолжение рода, а лишь заявка. Загляните в статистические справочники: сколько родившихся не доживает до совершеннолетия; сколько, став взрослыми, остаются холостяками, сколько хотели бы стать родителями, да не могут (цивилизованные нации начинают остро ощущать растущее число бесплодных мужчин и женщин — еще одна тяжелая дань прогрессу, которую мы платим).

Наконец, уже о чисто профессиональных интересах женщины, в какой зависимости они находятся от количества детей? Нет надобности обращаться к экспертам, чтобы заметить: продвижение по службе у матери двух-трех детей несколько замедляется, но карьера ее не рушится вовсе. Посмотрите и посравните не молодых и не тридцатилетних женщин, а эдак под пятьдесят, ближе к «итоговому» в служебном плане возрасту. Они чаще всего на одних «высотах», что детные, что нет. Почему? Отставая в молодые годы, мама впоследствии успевает наверстать упущенное (если, конечно, ее профессия не имеет жестких возрастных ограничений, как, например, балерина). Зато замедляет с годами разбег та, что ради служебного успеха отказала себе в трудном счастье материнства.

Французские исследователи «вычислили» падение профессиональных способностей в самый активный для деторождения возраст у женщин — в 20—30 лет. А в 40—60 лет эти способности наиболее ярко проявляются и стабилизируются. Это значит, рожает она или нет, а организм ее отвлекает энергию от дела. Переборов в себе эти стремления, женщина со временем начинает ощущать перебои в здоровье, падающую работоспособность — это природа мстит за отступничество. Глядишь, и докторская диссертация не закончена, решающие открытия делает кто-то другой. И некогда преуспевающая женщина с тоской заглядывает в чужие коляски и размышляет о смысле и назначении своем в этой жизни. И с новой силой встает такой наивный и простой вопрос: для чего нужны дети? И ответ тогда приходит сам собой: для счастья не только грядущего, но сегодняшнего, каждодневного.

Здесь нам вполне уместно перейти от общих проблем отношений между родителями и детьми к частным портретам членов семейства. Начнем с того, кто многие тысячелетия считался главой семьи, с отца. Его нынешнее положение, весьма сложное, заставляет обратиться прежде всего к нему.