Семейные портреты

Отец

Эту главу начну с письма читателя, который отозвался на мои высказывания о пользе детей весьма темпераментно.

Мне показалось это сердитое письмо очень интересным и даже знаменательным. Вот ведь как бывает: человек злится, негодует, а его гнев вместо сочувствия вызывает удовлетворение. «Гимн Домострою» — иначе не назовешь этот крик. Домострою, который не находит себе места в нынешнем быту. Смотрите, как входит в плоть и кровь наших детей чувство собственного достоинства. И общественность, оказывается, наша не дремлет: берет под защиту малых и слабых, когда рядом с ними находятся родители, что еще тешат себя надеждами быть полновластными «хозяевами» собственных детей. Родители, кому их положение видится лишь в двух вариантах: либо быть непререкаемой силой и властью, либо быть рабами детей. А нынешние ребята, выращенные не только дома, но и в яслях, садиках, в школе, видимо, не хотят ни той, ни другой крайности, а жаждут добросердечного равноправия, дружеского общения со старшими.

Обратите внимание, как хромает логика у сторонника патриархата: что бы сказал сам автор письма, если бы теперь его отец или дед, короче — «глава семьи», которого он сам не очень-то ценит, до глубокой старости руководил, управлял его жизнью, в том числе личными желаниями, стремлениями, планами? Он, наверное, сам бы взорвался на манер десятилетнего пацана. Ни за что не захотел бы оставаться «рабом» у своего престарелого родителя…

Вот еще один из парадоксов жизни: мы для себя никак не хотим того, что предписываем в качестве норм поведения другим, от нас зависящим. А ведь главное нравственное правило у всех народов утверждало: поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы другие поступали с тобой.

Впрочем, споры спорами, а с истоками такой психологии у немалой части мужчин-отцов полезно разобраться. Откуда есть пошел этот самый патриархат? Чем он был вызван и весь ли испарился?

Это «Песнь о Гайавате», вобравшая в себя представления о нормах и правилах жития древних индейцев. Она говорит о равной необходимости супругов, равной зависимости. А на деле один из «равных» был обычно главным.

Откуда она взялась, чем обусловлена главенствующая роль мужчины в семье, какие особые заслуги обеспечили ему это положение? Природные, исторические, социальные? Живут ведь и растят детей вдовы, безмужние женщины, которых оставили их легкомысленные партнеры с младенцами на руках. Живут домом и солдатские жены, и терпеливые подруги путешествующих, странствующих и командированных. И не пропадают без помощи мужчин. Дом без матери — сирота, холодная пустыня, а без отца — нет. «Бедна любовь отца в сравнении с материнской болью о ребенке», — признавался в письме к дочери А. И. Герцен, один из внимательнейших и чутких отцов. Где же логика, где историческая и человеческая целесообразность и справедливость, если почти все народы: и давние, сошедшие с мировой арены, и ныне здравствующие — утвердили главой дома «необязательного» его члена?

Не было мыслителя, анализирующего сложности человеческих отношений, который не упирался бы в этот, казалось бы, наипростейший вопрос: что есть отец? Зачем он? Задаются им и читательницы.

Сначала взглянем на проблему с юридической стороны. Надо признать, что патриархат в чистом виде встречался редко, в особенности в тех обществах, где он совмещался с возрастной иерархией. Власть старших, власть предков порой сводила его к нулю. Например, в феодальном Китае императрица-регентша, бывшая наложница Цыси своей материнской властью подчиняла своего венценосного сына, всячески унижала его, заставляла долгое время простаивать коленопреклоненным перед воротами дворца императрицы в ожидании милостивого приема. В России крепка была власть свекрови. И «матриархат» Кабанихи был ничуть не добрее, не справедливее «патриархата» Дикого.

Что же касается чувственного настроя, системы нравственных обязательств перед семьей и детьми, то и тут много неясного, противоречивого.

Чувство отцовства, видимо, приходит позже и не в той форме, что у женщин. Еще Аристотель считал, что по-настоящему отцами мужчины становятся годам к тридцати семи. Потому что в отличие от материнства, состояния скорее бессознательного, во многом инстинктивного, отцовство — явление скорее мировоззренческого характера, нежели чувственного. Оно свидетельствует не только, а вернее, не столько о физической зрелости, сколько о духовной и социальной. (Из-за отсутствия детей редко оставляют жену молодые люди, гораздо чаще люди солидного возраста.) Клод Гельвеций считал, что отцовский дар в ярком выражении встречается крайне редко. Мужчина часто женится от того, что жаждет монопольного обладания любимой женщиной, а не для того, чтобы иметь детей. Это уже следствие их отношений, и не всегда желаемое. Нередко мужчины не хотят делить внимание и любовь жены ни с кем, даже с собственным потомством. Эту мысль поддерживают и развивают многие ученые, которые уже методом социологических исследований доказывают: заботы о доме, о детях — это своего рода «приложение» к заботам мужчины о женщине. Результаты опроса мужчин показали, что наличие детей как условия семейного счастья они поставили на четвертое место, а супружескую верность — на первое. Наверное, поэтому, когда у мужа ослабевает влечение к жене, ослабевает и интерес к дому, к детям. В то время как женщина в аналогичной ситуации продолжает «нести свой крест». Редкая мать бросает своих детей на попечение супруга или отказывается их воспитывать, когда чувство к мужу остыло. Но у мужчин, к сожалению, это не такое уж исключительное явление. Об этом свидетельствует печальная статистика безмужних матерей и длинные списки злостных алиментщиков.

Впрочем, в последнее время общественность встревожена явлениями обратного порядка: растет число молодых женщин, оставляющих своих детей на попечение государства. И напротив, появились непривычные судебные процессы, на которых отцы категорически требуют и отстаивают свои права на воспитание ребенка тогда, когда брак уже расторгнут. У писателя Василия Белова есть рассказ «Свидание по утрам», в котором он с предельным состраданием передал душевные муки такого отца. Из этого следует, что любые самые распространенные и общепринятые суждения о человеке вообще легко могут быть оспорены, когда дело касается конкретной личности, семьи, судьбы. Но все же мы вынуждены прибегать к обобщениям, иначе можно утонуть в море случаев и отдельных примеров.

Итак, виновата мать-природа, которая заложила психологическое неравенство, непохожесть и разновременность чувствований и поступков женщины и мужчины. Но не только она. Человек — существо историческое. Природные различия закреплялись в мужчине и женщине условиями существования и развития общества. Пока наши предки жили тесным мирком рода-племени, малой родственной группой, мужчины в меру сил и разумения исполняли свои обязанности, которым их научила природа: добывали пищу, устраивали жилье, охраняли детей, женщин и стариков от хищных зверей и беспощадных соседей, растили мальчиков по образу и подобию своему. С увеличением рода-племени, с последующим разделением обязанностей между членами образующегося сообщества непременно возникала ситуация, при которой отец все меньше находился подле своего семейства. Все дальше от дома уходил на поиски добычи, на промысел, на работу: в поле, в лес, в мастерскую и т. д. Обмен продуктов собственного труда, поиски новых мест обитания гнали его в чужедальние края. И война и военная служба часто проходили уже не у порога собственной хижины, но за сотни и тысячи километров, там, где оканчивались границы владений данного народа, нации, государства. Думаю, излишне объяснять, почему именно мужчина получил такую «волю» отрываться от дома. История знает опыт, когда женщины вели войны, а не стерегли очаг домов своих. Кончилось это весьма печально: племя амазонок вымерло, оставив после себя лишь легенду.

Цивилизованное общество всячески поощряло эти «уходы» мужчин из дома и материально и морально. Песни, былины, легенды слагались отнюдь не в честь отличных семьянинов-домоседов. Совсем напротив. Чем дальше и чем надольше уходили они, тем больше им славы, наград и почестей. Дом для мужчины-горожанина существовал как место, куда возвращаются после главного дела, после подвигов, а не место, где совершается главное дело, где вершится подвиг человечности. Здесь действовала определенная закономерность развития общества, которое прежде всего отбирает и закрепляет в людях те особенности и явления, которые способствуют сохранению и укреплению определенного уклада жизни. Как и природа заботится о сохранении вида, рода, а не отдельного индивида. Поэтому же общество наделило отца особой властью: поручало представлять интересы семьи тому, кто более активно участвовал в общественных делах.

Отец выполнял роль связующего звена: в обществе он выступал как носитель семейного начала, а в доме — носитель общественного. Если мать своим примером передавала эмоциональный и рациональный опыт личных, семейных отношений, учила науке и искусству жить в любви и согласии с близкими, трудиться ради них, учила состраданию и самоотверженности, то отец обучал детей внесемейным обязанностям, делам и отношениям.

Такая вот «специализация» привела к тому, что всем социальным, материальным, техническим прогрессом человечество оказалось вроде бы обязанным исключительно мужчинам, что еще глубже утверждало их главенствующее положение и убежденность в собственном природном превосходстве.

Представления о «настоящем мужчине» как о носителе высших способностей настолько въелись в наше сознание, что даже вполне «эмансипированные» женщины, например, мои коллеги-журналистки, считают для себя обидным, когда им говорят, что они работают, пишут «по-женски». И напротив, как самую большую похвалу воспринимают слова: «У тебя мужской склад ума».

При всей живучести предрассудков выход женщин в производственные сферы разрушил убежденность в «божественном промысле» мужчины. Оказалось, что женщина может почти все, что делает на работе мужчина. А вот он не во всем может состязаться со своей подругой.

Время разрушения традиционных установок, «выяснения отношений»: «кто есть кто», всегда время нервное, напряженное. И я бы сказала, что для мужчин оно не такое уж простое и приятное, как иной раз кажется женщине. Напротив, терять-то всегда труднее, чем приобретать, а они теряют многие свои привилегии и позиции, прежде всего в качестве главы дома.

Не будем здесь поминать всуе войну. Поговорим о мире. Кормилец — таковой была его вековая роль и миссия. Она во многом и определяла его позиции, его привилегии в собственном доме, кстати, построенном либо его руками, либо на заработанные им деньги. От желания мужа-отца, от его способности идти на риск, проявлять ловкость, изобретательность в конкурентной борьбе за хлеб зависела и увесистость и пышность семейного каравая. Власть — привилегия в семье обычно сопрягалась с властью — ответственностью за ее благополучие. Именно отца ведь сажали в долговую яму даже в том случае, если разорялся он из-за расточительности и мотовства своих домочадцев. И крестьянские недоимки «собирались» преимущественно с мужицких спин.

Нынче же положение мужчин значительно осложнилось. Муж может быть честным, добросовестным тружеником, но тем не менее не главным кормильцем. Прилично зарабатывающим и все же материально нередко зависящим от жены. Казалось бы, эмансипированная семья должна быть безразлична к вопросу, кто именно из супругов создает материальный фундамент дома. Добившись права на равный труд, жены должны были бы быть готовыми в определенных случаях брать на себя и эту функцию — зарабатывать больше супруга. Фактически берут. Ну а психологически испытывают при этом какую-то неловкость, неудобство. А муж и подавно. У некоторых мужчин при этом начинают появляться своего рода «комплекс вины», чувство неудачника. Свойства для него не только неприятные, но и разрушительные.

Иные высокооплачиваемые мамы, чтобы сохранить достигнутый материальный уровень, пытаются даже «приспособить» низкооплачиваемого супруга к роли няньки у малыша. Однако из этого мало что получается. Нет у большинства (не у всех, конечно) мужчин этого тысячелетиями выработанного навыка, умения, терпения для ухода за младенцами. И никакие призывы, восклицания, попреки не дадут им этого опыта, умения сразу, немедленно.

Естественно, муж может и должен помогать жене в уходе за детьми, но заменить ее вряд ли сможет даже самый обученный и подготовленный мужчина. Ребенок связан с матерью биологически: он спокоен, когда чувствует рядом биение ее сердца, ее запахи, звуки, ее прикосновения. Никто ведь не удивляется, что мужчины не идут (да их туда и не зовут!) работать воспитателями в ясли и детские сады. Когда же дело касается собственных детей, то мы делаем вид, будто такой специфики не существует: просто, мол, мужчины увиливают от трудной работы.

Еще больше осложняется положение отца во время болезни ребенка, когда решается вопрос: кому брать больничный. Двойными оказываются материальные потери семьи, где мама получает больше папы, при этом именно она остается дома. Скудеет бюджет, соответственно «скудеет» подчас и авторитет мужа. Тут ему помощью могло бы оказаться право «дорабатывать» (в дополнительные часы или по совместительству) до среднего денежного баланса семьи. Но такая доработка редко практикуется, никто ее не предлагает и не поощряет. И зря! Звание кормильца — звание и почетное и ответственное — всегда помогало мужу и отцу осознавать свою значимость, свою необходимость самым близким и дорогим людям. Без этой роли он действительно теряет твердую почву под ногами. Смущает такая ситуация мужей, не устраивает она и жен. И не только с материальной точки зрения. Ведь что бы ни менялось в нашей жизни, а важнейшие свойства, которые ценит жена в своем избраннике, — это уверенность в себе, в собственных силах, целеустремленность, гордость, надежность (физическая и нравственная).

Неуважение к некоторым мужьям вызывается не только неумелым исполнением обязанностей главы семейства, то есть неумелым делом, но — особенно часто — неумелым отдыхом от трудов праведных. И тут снова сходятся в своих претензиях многие женщины, представляющие разные слои, уровни обеспеченности и образования. Чисто мужские развлечения — это, как правило, игра, в домино ли, в преферанс, анекдоты, выпивки, чтение спортивных отчетов и просмотры многочисленных матчей по телевизору, словно специально транслируемых ежедневно, чтобы приковывать именно мужчин к стульям и диванам. Занятия эти ничего не дают ни уму, ни сердцу, по мнению жен. Только время убивают. А этого рода «убийство» отнюдь не безвредно, даже если не перерастает в хроническое пьянство и ничегонеделание. Как писал великий наш педагог К. Д. Ушинский, необходимо, чтоб «сделалось невозможным то лакейское препровождение времени, когда человек остается без работы в руках, без мысли в голове, потому что именно в эти минуты портится голова, сердце и нравственность». Какое точное найдено здесь слово: «лакейское» препровождение времени, не «мещанское», как мы часто говорим. Мещане — категория деятельная, нередко до суетливости. А именно лакеи, ничем не озабоченные, ничего не желающие, не знающие обязательств, не испытывающие ответственности за других: гори все синим огнем — ничего не жаль! Только бы время прошло в удобстве и удовольствии.

Тут мне слышатся недовольные голоса уже с басовыми нотами:

— О какой мужской работе в доме можно теперь говорить, если во многих современных квартирах, отполированных, отлакированных, отутюженных и накрахмаленных, сам мужской «дух» всячески вытравляется. Ведь наши традиционные занятия не чета женскому рукоделью: пыльные, шумные, с копотью, красками, мусором неразлучные. А нас архитекторы, жилконторы и жены лишили любезных нашему сердцу сарайчиков, кладовок, подвалов и чердаков. Даже приспособленного угла часто не имеем, где бы можно было хранить необходимые материалы и инструменты.

Не принимать в расчет такие доводы было бы несправедливо. Но уж и руки складывать нет оснований. Ведь в прошлые годы, когда у большинства из нас было тесное, неустроенное коммунальное жилье, мы нашли способ и возможность развлекаться и отдыхать в специально приспособленных «красных уголках», микроклубах. Почему бы не приспособить пустующие подвальные помещения для общественных мастерских, где бы можно было и построгать, и попилить, и что-то припаять, отточить и на несложном токарном станочке обработать нужную деталь? А может, и необходимую консультацию получить у инструктора-общественника, как смастерить ту или иную поделку.

Польза от этого была бы не только материальная, но и педагогическая. Нынче больше всего нареканий вызывает неприкаянность подростков, мальчиков и юношей, их леность, нередко злые и грубые развлечения. Но ведь все эти пороки во многом объясняются неумением ребят заниматься каким-то конкретным делом, когда у них высвобождается время от уроков. Если бы они вместе с отцами приобретали бы навыки и вкус к разного рода ремеслу, тогда и на «шалости» ни времени, ни охоты не было бы. Правда, отцам трудно состязаться в воспитании грудных и ясельных младенцев с матерями. Но они оказываются отличными воспитателями ребят в том возрасте, когда те начинают делать первые шаги за порогом родного дома, когда приобретают навыки в учении и труде, когда пробуют свои силы в общественных делах. Этому доказательством служит и вся история педагогики: выдающиеся учителя-мужчины, как правило, специалисты по школьному и юношескому возрасту. Исключением являлись Януш Корчак и Бенджамин Спок, да и те оба врачи по профессии.

Однако в большинстве случаев родительские комитеты школ состоят из женщин-общественниц, как и другие внешкольные самодеятельные организации. Такой «однополостью» во многом объясняется их слабое влияние на дела подведомственных им сфер. Уклонение отцов (или их искусственное отстранение) от воспитательных занятий школьников наносит огромный вред формированию полноценной личности будущего отца и работника.

Беспомощность вполне здоровых и работоспособных отцов порой бывает следствием и непродуманной политики их жен. Наверное, многим читателям хоть раз в жизни да привелось встретиться с семьей, в которой усиленно и намеренно отгораживают мужа от домашних проблем: пускай, дескать, отец занимается своей основной профессией. Для семьи, мол, это важней его «непрофессионального» участия в мелочных и суетных занятиях. Его служебные успехи — это успехи, достояние, «капитал» всех домочадцев.

В таких домах папа постепенно превращается в большое дитя, которое не допускают к острым и режущим предметам. В таком случае, если жена и «везет» весь дом, то никак нельзя считать только ее «порабощенным», зависимым человеком. Не меньше ее, если не больше, зависим и муж. И в бытовом и в служебном отношении. Представьте себе, что этот «женин ребенок» задумает оставить ту самую службу, которая, по мнению членов семьи, составляет их общий «капитал»? Скорее всего никто ему это не позволит, да и не простит, если он все же «взбунтуется». А как же! Ведь он в таком случае выступает не столько как самостоятельная личность, сколько как «орудие», средство для удовлетворения определенных потребностей тех, кто за это его обслуживает.

Невключенность отца в дело воспитания приводит к тому, что и он по отношению к детям и они к нему испытывают в определенной степени чувство отчуждения, духовной изоляции. А это значит, что он не сможет нейтрализовать неверного, с его жизненной позиции, влияния матери и ее окружения. Ребенок, лишенный его внимания, забот и ласки, ребенок, привыкший со всеми проблемами адресоваться к матери, а не к отцу, которому «нельзя мешать», не сможет и не захочет менять привычные установки тогда, когда папа вдруг спохватится и вздумает его перевоспитывать. Тут могут возникнуть враждующие лагери. Можно быть уверенным, что в этих «сражениях» победа окажется на стороне более многочисленной и сплоченной «группировки», то есть на стороне матери и детей.

Итак, нам остается признать, что добровольное или искусственное отключение отца от важнейших домашних трудов и забот решительно сказывается на его семейном статусе, на его авторитете. Тут, как ни крути, видна прямая зависимость; легче заботы — легковесней положение.

Кроме заметной тенденции к снижению у некоторой части мужчин «экономического авторитета», немало изменений претерпел и авторитет отца-защитника. Чувство надежной защищенности, как мы уже знаем, тоже находится в ряду тех, что придают женщине смелость и готовность доверить себя, свое благополучие и благополучие детей мужу. Но чувство это основывается не только на материальном, хозяйственном базисе, но и на умении постоять за духовное благополучие домочадцев, их честь, достоинство.

Свежи в памяти людей времена, когда муж за честь жены, задетой чьим-то грубым словом или действием, вступался безоглядно, иной раз даже с опасностью для собственной жизни. Теперь не то. И не во всем опять же виноваты сами мужья. Из компетенции мужа защита жениной и семейной чести, по сути, передана в ведение официальных организаций. Естественно, что мужчина, «отражающий» противника посредством заявлений в инстанции, не может рассчитывать на восхищение супруги, на ореол героя в глазах детей.

Некоторые мужья не оглядываются на положение Уголовного кодекса и пытаются сами выяснять отношения с обидчиками и попадают в неприятные ситуации. Памятуя об этом, сами жены удерживают супругов от справедливого гнева: не обращай внимания, плюнь, махни рукой! Но когда муж с ней соглашается и приучается отворачиваться от наглеца, обидчика, хама, она же первая в душе, а то и вслух попеняет ему на трусость и безразличие к своей подруге, а дети станут совеститься слабости, обнаруженной тем, в кого они верили.

Еще сложнее положение мужчины в случае конфликта, возникающего у жены на работе. Идти в цех, в учреждение и требовать ответа у притесняющего, унижающего человеческое и женское достоинство? Не в правилах такое! «А ты какое имеешь право в производственные дела вмешиваться? Твоя супруга — самостоятельный и полноправный член нашего коллектива, пусть коллектив и разбирается в конфликте. А ты дома да на улице за нее заступайся». Вот ведь что он услышит. И жена, пожалуй, обидится на такое его вмешательство. Но ведь и не простит «отступничества». И будет испытывать признательность и теплые чувства к «постороннему» мужчине, что на общем собрании или так, один на один, поставит на место зарвавшегося обидчика. Муж-отец это тоже хорошо знает, он не может не испытывать чувства ущемления своих прав и ответственности, которую несет за благополучие всех членов семьи!

Если авторитет матери-жены прежде утверждался вопреки общественным и религиозным установкам, то авторитет отца нередко благодаря им и держался. Теперь уже одной принадлежности к мужскому полу недостаточно для того, чтобы претендовать на уважительное к себе отношение.

…Итак, патриархат никогда не был абсолютным и всеобъемлющим. Никогда он не держался единственно мужскими, но и женскими взглядами и привычками. Отменить его — не значит заменить матриархатом. А вот чем именно, вопрос дискуссионный.

В последнее время споры о том, кому принять на себя звание «главы семейства», тоже приобрели неправомочную остроту. Чего делить? Уже ясно: распределение ролей, прав и обязанностей в современной семье исключает чье-либо диктаторство, если даже дети не терпят насилия. Однако не терпит наш дом и анархии. Некоторые публицисты, выступавшие в прессе по этому поводу, отрицают необходимость семейного «единоначалия», говорят о демократическом устройство первичной общественной ячейки. И этим самым обнаруживают подмену очень важных понятий. Демократию путают с безначалием, безголовьем или с двуглавием. А демократия означает добровольное избрание руководителя подавляющим большинством сообщества и право смены его, если тот не справляется со своими обязанностями.

Дальше. Социальные психологи решительно утверждают: в любом человеческом объединении, коллективе, все равно большом или малом, есть ведущие и ведомые. Причем в зависимости от характера деятельности и условий бытия одни и те же лица могут попеременно выступать то в роли ведущих, то в роли ведомых. Так случается и на производстве, где администратор-лидер становится «ведомым», когда участвует в разного рода общественных организациях. Так это бывает и в семье: по одним вопросам главное решение за отцом, по другим — за матерью, а по третьим — за бабушкой. В домах, где единственный ребенок становится кумиром семьи, вся полнота власти может сосредоточиться в руках вовсе несмышленого существа. Однако распределение ответственности за отдельные «участки» семейного (как и общественного) производства предполагает все же единую ведущую и организующую волю, силу, власть. Эта воля не определяется нынче тем, кто и сколько вкладывает в семейный котел. Мне кажется ошибочным мнение, будто и теперь у кого деньги, у того и власть. Скорее наоборот. У кого сила, у того и деньги. Поскольку же современная семья все чаще из хозяйственной ячейки превращается в соединение по сердечно-нравственному принципу, главой дома и оказывается тот, кто воплощает самую деятельную и благодатную для всех домочадцев «доктрину» и кто сам последовательно и целеустремленно ее осуществляет. Короче, постепенно вырисовывается личность главы семейства, которая все меньше претендует на исключительность и привилегии и все больше берет на себя ответственность за судьбы всех домочадцев.

Убеждена, что большинство женщин-матерей согласились бы сохранить подобную почетную миссию за сильным, мудрым, волевым мужем-отцом. А тот, в свою очередь, без всяких «комплексов» согласится на главенство жены, если она несет в себе это сильное и разумное начало. Но при этом если и жена не будет попрекать супруга за «неказацкое» поведение, самоустранение от руководящей роли, но поможет ему обрести свою сферу влияния в доме, где его слово и авторитет тоже будут решающими. Чтобы действительно не выветрился из наших квартир «мужской дух», чтобы не превратились они для наших детей из «отчего дома» в гостиницу для постояльцев.

А кстати, что мы вкладываем в это понятие: дом отца?

Что он такое для дочери, для сына? Непременно нужно будет вернуться к этому вопросу, когда буду рассказывать про то, как складываются представления о родителях у детей.

Так действительно зачем нужен муж-отец современной самостоятельной женщине и детям? Неужто и впрямь только на одно счастливое мгновение? Нет, ничего подобного. И вдовы растят детей на памяти отца, на примерах других мужчин-соседей, на помощи друзей. И незамужние мамы ищут и ждут отца своим детям, а то и «придумывают» его и воспитывают детей на вымышленном образе. А солдатки и жены путешествующих живут ожиданием, надеждой на возвращение, тем и держатся. Отсутствие надежного друга, мужа лишает женщину счастья. Полная безотцовщина уродует душу детей, прежде всего дурно воздействуя на них через беспокойную, настороженную мать. Отсюда повышенная реактивность и агрессивность, отмечаемая психологами у детей, выросших в неполных семьях: нет опоры, нет уверенности, устойчивости, которые придает всему дому отец. Но и «скрытая безотцовщина» вредит домашнему самочувствию, делу воспитания. А она возникает в тех домах, где есть муж, отец, но лишь по видимости, по названию. А по сути женщина одна бьется в сетях домашних проблем.

И автору и, наверное, читателю известно множество отцов, достойно исполняющих свое жизненное назначение. Среди них есть способные заменить детям отсутствующую мать, столь они расторопны и искусны в воспитании и содержании детей. У меня родственник дважды отпускал жену в длительные служебные командировки, оставаясь первый раз с девятилетним сыном, второй раз, когда сын вырос, с пятилетней дочкой. И ребята вели себя наилучшим образом, не капризничали, проявляли максимум самостоятельности, занимались спортом, к которому их приохотил отец. Девочка за время отсутствия матери выучилась читать, считать, плавать, начала посещать секцию художественной гимнастики. И все это при помощи и по настоянию отца. И дети не болели, были сыты, ухожены, как и при матери. Хотя отец занят на серьезной, не знающей временных ограничений работе. Конечно, в этом доме авторитет отца, заработанный честно, очень высок.

Встречались мне и дома, где мужчины не очень-то вникали в бытовые подробности, но тоже пользовались всяческим уважением. Об одном таком человеке, М. Д. Мальцеве, я уже рассказывала. И дальше мне не раз приходилось сталкиваться с людьми разных профессий, о которых домочадцы всегда отзывались с любовью и почтением. Как правило, это были сильные личности. Не в смысле силы давления на членов семьи, а в смысле силы и стойкости в сопротивлении бытовым невзгодам, в умении отстоять свое достоинство, не уступить и не отступить перед трудностями и волнениями, которые низвергает на нас беспокойное время. Они никогда не позволяют выплескивать на родичей раздражение из-за служебных неудач и промахов, стоически переносят болезни и утраты близких, чего не минет ни одна семья. Они находят выход из запутанных ситуаций не только для себя, но и для «половины», для ребятишек. Отец-судья, отец-экзекутор уходит постепенно с арены в тень прошлого. Отец — советчик, наставник, наверное, всегда будет желанен. Если, конечно, он не прямолинеен, не груб, не упрямо настойчив в своих советах.

Однако сколько же нужно знать и уметь, чтобы к твоему опыту, слову прислушивались современные, «сами с усами», детки! Может, поэтому в последнее время у знакомых мне мужчин возросла тяга к литературе, которая не имеет прямого касательства к их профессии. Читают они труды философов древности, интересуются достижениями психологической науки, взялись и за педагогику.

Стратегию и тактику семейного развития без такой теоретической подготовки не выработаешь. А какой ты отец, если твой корабль бьет и мотает на волнах житейского моря, как судно без руля и ветрил, и, что еще хуже, без капитана. Там, на капитанском мостике, место истинного мужчины и отца. Думаю, что женщины вполне согласились бы стать штурманами рядом с опытным капитаном и не чувствовали бы от этого ущемленного самолюбия, как его не чувствуют на настоящем корабле моряки с умелым командиром.

Приблизительно такую идею высказал мне один вдумчивый папаша, как сами понимаете, бывший моряк. Вынуждена признать: в письмах, полученных мною в ответ на мои высказывания в печати, не было случая, чтобы женщины сетовали на «диктат» отца и мужа, заслуженно и разумно пользующегося авторитетом и властью в собственном доме. Зато встречались раздумья мужчин о том, как осветить теплом и светом творчества отцовский долг и повседневные труды.

На мой взгляд, самый прекрасный и убедительный образец поэтики и романтики отцовства дают произведения удивительного писателя и человека Аркадия Гайдара. Ничего похожего на его рассказы о духовной близости умного, волевого, сильного, но доброго, любящего отца с детьми, мальчишками и девчонками, мне читать не доводилось. Напомню: само слово «мужчина» состоит из двух равноценных долей — из «мужа» и «чина». И можно с полным основанием сказать: настоящим мужчиной человек становится тогда, когда упорным трудом на общую пользу добивается признания своего мастерства в любой избранной им области (добивается «чина»). То есть исполняет свой гражданский долг. И тогда, когда достойно и честно выполняет и другую свою важнейшую, семейную миссию. Только в этом случае он и заслуживает это гордое и почетное звание — мужчина, отец семейства.

Мать

Казалось бы, нет ничего проще: нарисовать ее портрет. И свой опыт — дочерний, материнский — не даром дался. И примеров из жизни более чем достаточно. И литература богатая. Да любой человек, не задумываясь, вам скажет: воплощенная доброта, самоотверженная любовь, бесконечные труды и заботы во имя счастья и благополучия своих детей — вот что такое мать. А еще откровение, ежедневное открытие нового мира, каким является ее взору растущее у нее на руках существо. Одновременно открытие себя самой, тех свойств и качеств, которых в себе прежде не подозревала, словно сама заново родилась. И наконец, открытие других людей, которых начинает женщина воспринимать в их отношении к ребенку: что они несут ему? Пользу или вред, науку добрую или дурной пример?

Все вроде здесь ясно. Да так ли это? Ведь если справедливы слова поэта о том, что без матери не было бы ни героя, ни поэта, то, значит, без нее нет и труса, и ничтожества, и подлеца. Материнство — явление сложное: в нем не только свет и высота, в нем и темь, и бездна, и подводные камни, и водовороты.

Для одних таинство материнства выше их понимания, для других ниже. И не только для мужчин, для женщин тоже. Одни смотрят на эту миссию с восторженным удивлением, другие — с тяжким вздохом сожаления, третьи — со снисходительным сочувствием.

Однажды на художественной выставке я увидела скульптуру, воплощающую, по замыслу автора, идею материнства: ствол дерева завершался женской головкой, а от него произрастала ветвь, тоже заканчивающаяся головкой младенца, точной копией материнской. И правда, для всей живой природы такой образ материнства можно признать достаточным и исчерпывающим. Могучий инстинкт воспроизводства рода, стремление повторить себя в новом существе присущ всему живому, в том числе человеку. Как от природы дана потребность и способность кормить и обучать своих питомцев, охранять их от опасности.

Так в чем же величие и подвиг человеческой матери, многократно воспетые художниками и поэтами? По всей вероятности, в разумности, преднамеренности, избирательности поведения, которые определяют и количество детей, коими обзаводится женщина, и качество исполнения ею материнских обязанностей. Выбор — вот что составляет и наше счастье, и нашу муку. Мы в отличии от всего сущего сами принимаем решение: быть матерью или нет и как исполнять свои обязанности. Чего и сколько отдавать детям из имеющихся у нас возможностей, сил, времени, чувств, средств.

Осуществлялось это право выбора с давних пор. По почти во всех странах вопреки общественным и религиозным законам, запрещавшим женщинам вмешиваться в природные процессы. «Бог дал — бог взял» — вот формула, которую культивировала религия в отношении к потомству, предписывая людям терпеливую покорность судьбе. И все-таки женщины шли на нарушение этих запретов, нередко с опасностью для самой жизни. По-видимому, именно эта опасность и диктовала суровые требования подчиняться природе.

Но строптивы женщины: они к знахарям обращались, и к «святым местам» ходили, и всякие снадобья пили. Наконец, становились приемными матерями, отдавая чужим детям весь нерастраченный жар любви. А коли задумывали «освобождение» от ребенка, тоже находили способы и средства. Современная медицина, фармакология идут навстречу доброй воле женщины, помогают ей осуществить выбор не только в случае отказа от детей, но уже помогают многим из тех, кому природа чинит препятствия в приобретении потомства.

Именно эти обстоятельства в полный рост ставят перед современной женщиной и вопрос о ее высокой ответственности за добровольно сделанный выбор. И поэтому, может, впервые мы стремимся оценить: кто и для чего обзаводится ребенком?

Всяческого уважения заслуживают те женщины, что, преодолевая трудности, невзгоды, растят детей без страха, без корысти, ради них самых, ради того, чтобы оставить лучших заместителей после себя на этой земле. Но ведь есть и такие матери, что святой акт — появление ребенка — делают средством достижения каких-то далеких от любви к детям целей. Мне, к примеру, приходилось слышать, как молодые люди вычисляли, какую жилплощадь они получат, если обзаведутся вторым ребенком. Квартиру-то они, может, и получат, а что будет с ребенком, который, сыграв свою роль «козыря», потом окажется связанным навеки с женщиной, что не его ждала, не его хотела, а дополнительные удобства? Какой она ему будет матерью?

Как видим, в этом примере тоже присутствуют разумность, преднамеренность, избирательность, которые, однако, не делают чести женщине-матери. Поэтому и приходится делить чисто человеческую способность к выбору на достойную и недостойную. И, надо признать, недостойных намерений встречается тоже немалое количество. Тут может быть и тщеславное стремление обрести выгоду в качестве жены и матери ребенка какого-то видного деятеля, а то и просто обеспечить себе безбедное существование. Бывает и сердечная корысть: желание привлечь, связать общим ребенком любимого мужчину. Или, напротив, отказ от детей из страха отпугнуть мужа, утратить в его глазах привлекательность.

Хочу напомнить читателю, как показал Лев Толстой преобладание женского начала над материнским в Анне Карениной. Любовь к Вронскому оказалась в ней сильнее всех других привязанностей, в том числе материнских. Она действительно сильно любила сына, но, по ее же признанию, не настолько, чтобы ради него отказаться от надежды быть счастливой с Вронским. А к дочери была вовсе равнодушна. На вопрос Долли Облонской: будет ли она еще иметь детей, когда все перипетии развода останутся позади, Анна возражает. Разве «этим» сохранит она любовь Вронского? И выразительно свела перед животом свои холеные белые руки.

И за это беспощадный правдолюбец ставит свою героиню в один ряд с трактирной молодайкой, с которой по дороге в имение Вронских столкнулась Долли. Та женщина тоже смотрела на ребенка как на помеху в радостях жизни. Поэтому и не горевала, когда его «бог прибрал». Анна, принимая свое трагическое решение о самоубийстве, думала лишь о том, как отразится ее гибель на Вронском, но ни на секунду не возникла у нее мысль: что станется с детьми? Словно она чувствовала свою необязательность для них. Из этого мы можем извлечь истину: нравственность женщины по отношению к мужчине и к другим людям не тождественна моральным нормам, которые определяют ее отношение к своим детям. Мы ведь сочувствуем Анне во всем, кроме… кроме вот этого сложного вопроса ее отношения к детям.

И не только в литературе, в повседневной жизни мы все чаще находим подтверждение тому, что материнство необходимо оценивать по особой мерке, прежде всего не как физиологический акт, но как явление нравственного порядка.

Отсюда возникла пословица: «Не та мать, что родила, а та, что добром воспитала». Отсюда двоякое отношение к той, что охотно и легко воспроизводит потомство. Мне рассказывала учительница из Ульяновска, как вся их школа с ужасом замечала определенные перемены в фигуре матери нескольких учеников: это значит, через семь лет учителям придется встретиться с еще одной изломанной, исковерканной душой. А расчет у этой мамаши тоже имелся: она знает, сколь заботливы и внимательны бывают наши люди и общественные организации к нуждам многодетной безмужней матери. Практически она паразитирует на своих детях.

Напомню о шести процентах из числа опрошенных социологами матерей, заявивших, что не хотят сами воспитывать детей ни при каких благоприятных условиях. Выходит, уже шесть процентов откровенно признают, что им материнство в тягость. Попробуйте понять, отчего такие женщины обзаводятся детьми? Сами-то они вряд ли ответят откровенно и вразумительно. Причин тому может быть множество: «Уговорили врачи»; «А интересно!»; «У других дети есть, а я что, больная?» Мотивом для приобретения ребенка, как мы видим, может быть и простое любопытство, и подчинение совету других, и даже некий престиж, утверждение своей «полноценности». За все это приходит расплата. Не скажу, что платят только дети, общество понуждает этих матерей поневоле нести принятую ношу. Хотя, как уже заметили исследователи, растет число женщин, что готовы передоверить свои обязанности целиком государству. В целях справедливости (и эмансипации тоже) следовало бы с них спрашивать столь же сурово, как и с отцов-алиментщиков.

Итак, каждой здоровой женщине дана возможность стать родительницей, но не каждой — хорошей матерью, даже если во всем прочем это вполне порядочный человек. Видимо, материнство тоже особый талант. И, как любой другой талант, распределяется он природой неравномерно: одним — много, другим — мало, третьим — вообще ничего. Однако, поскольку родительницами становятся и первые, и вторые, и третьи, недостаток природного дара нужно как-то восполнять.

Вот это — старание перенять мудрые и полезные навыки и знания — очень важно принимать в расчет при оценке того, как исполняет мать свое назначение.

С моей точки зрения, возможно и спорной, хорошей матерью называть нужно не только за РЕЗУЛЬТАТ (нынче нам воспитывать ребенка помогают детские учреждения, врачи, школьные учителя, руководители разных кружков, телевидение, радио, книги, наконец, соседи, друзья наших детей). Главным критерием, видимо, можно считать осмысленное, осознанное, целенаправленное движение матери к совершенному образцу, стремление поступать, как должно. Одно дело, если женщина ни сердца, ни рук, ни ума не приложила, чтобы вырастить доброе потомство, а дети выросли хорошими, и совсем иное, когда все возможное было сделано, а ребенок вышел неудачным (существует же справедливая пословица: «В семье не без урода»). В первом случае мы можем говорить о невыполненном материнском долге, даже если восхищаемся детьми. Примеров тому немало: мать Пушкина, Тургенева, Салтыкова-Щедрина… Во втором случае осуждать бывает трудно, больше хочется сочувствовать.

И все же мать — начало нашего характера. Какое оно, это начало? Мы пытливо всматриваемся в лицо той, что дала нам жизнь. Как, в свою очередь, наши дети испытующе и беспощадно всматриваются в нас. Что они в нас видят, за что ценят?

…По эскалатору метро бесконечным потоком протекают мимо лица женщин. Молодые и состарившиеся, веселые и печальные, красивые и неприятные, модно одетые и небрежно, интеллигентные и едва одолевшие грамоту — все это чьи-то мамы. Такие разные, друг на друга непохожие, они вызывают у своих детей нередко одинаковые чувства. Попробуйте предложить ребенку обменять его «плохонькую» маму на другую, что покрасивее, богаче, умней. Какой тут рев подымется, как станет цепляться ручонками малыш за спасительный подол! Но вот становится ребенок взрослей и говорит: «У того-то мать хорошая, а моя не поймешь что». А то и вовсе осудит. Но уйти, «сменить» — на такое решаются в самой-самой крайности. И ведь нередко мучаются, переживают: что там с ней, непутевой?

Вспоминается мне одна вагонная сценка. Молоденькая мама, почти девочка, и приникший к ней четырехлетний мальчик обращали на себя внимание купейных соседей своей хрупкостью, скульптурной слитностью. Все наперебой угощали их, заговаривали с мальчиком. Нашлась, конечно, тетя, задавшая традиционный нелепый вопрос: кого он больше любит, маму или папу? Малыш, нимало не задумываясь, со всей искренностью заявил: маму. «Почему? — допытывалась тетя. — Наверное, папа тебя бьет?» Мальчик удивился: нет, папа даже пальцем его не трогает. Наоборот, от мамы достается. «Но если она даже сильнее бить будет, я все равно любить ее буду».

Не будем углубляться в разбор поведения взрослых. Вдумаемся в то, что сказал ребенок. Это «все равно» не есть ли награда за труды, страдания, любовь и прощение всех грядущих грехов? Пусть потом, в тяжкое для детей и родителей время «великого противостояния», в переломном возрасте, сын забудет это «все равно» и будет он матери каждое лыко в строку вставлять, она-то этой минуты не забудет. Пока жива!

Как молитву, как заклятие твердит Анна Каренина сыну Сереже: верь отцу, я виновата. И слышит в ответ: нет, ты самая лучшая, самая хорошая. Толстой, христианин, по-язычески называет любовь к матери любовью к богу. Такой недосягаемо прекрасной, всезнающей, всемилостивейшей, всеправой представляется она своему дитяте. Когда вдумаешься в это, восторг и ужас заполняет сердце! Есть ли что-либо равное этому счастью внушить к себе такое чувство?

Мать врастает в своего ребенка, проникает в его поры. И связь эта не рвется с годами разлуки. Иначе отчего бы и по сию пору, через 35 лет после окончания войны, раздаются по радио призывы потерявшихся в ее коловороте детей: где ты, мама, отзовись!

И ведь нельзя сказать, что здесь звучит «голос крови». Известно, что матери не всегда замечают подмену детей, а уж приемные дети узнают про неродную маму только из уст взрослых. Что же тогда так вяжет нас? Наверное, прожитые на одном дыхании ранние долгие годы младенчества. Короткое по календарю детство, как говорят мудрецы, самое насыщенное по впечатлениям жизни. Мы порой беспамятно пересекаем «пустыню отрочества», проскакиваем шумный карнавал юности, а детство остается тем временем, когда мы жадно, вкусно, неотрывно пьем живую воду бытия. И никогда не забываем ту, что утоляла эту жажду, — мать.

Для меня долгое время загадкой было отношение одного молодого человека к своей матери, что только позволяла себя почитать и ублажать, ничего не давая взамен. Несправедливость нежнейшего внимания сына к эгоистичной женщине, признаюсь, раздражала. Потом поняла: у него естественное желание защитить имя матери, даже если она того не заслуживает, далека от желаемого образца. Хотя… особое почтение к той, что не дает себе труда исполнить свой природный долг, согласитесь, не умножает в мире справедливости, не упрочивает наши представления о том, какой должна быть настоящая мать. Скорее, напротив, расшатывает их. Оказывается, нет надобности быть доброй, самоотверженной, трудолюбивой, чтобы заслужить почет у потомства, достаточно только произвести его на свет. В таком случае может возникнуть взгляд на материнство как на своеобразную «ренту». Какое-то время помучился и всю жизнь потом «стриги купоны»!

А с другой стороны, если воздавать матери любовь только «по заслугам», то какая же это будет любовь? Мы ведь не только от матери требуем бескорыстия по отношению к детям, но и от детей по отношению к матери. Вот еще дилемма, решение которой у автора вызывает серьезные затруднения. С одной стороны, человечество во многом обязано сохранению этих святых чувств — любви, самоотверженности, бескорыстия — в отношениях между матерью и ребенком, а с другой, эти же качества создают своеобразный «порочный круг», что мешает нравственному прогрессу шагать в ногу с техническим: взаимное прощение грехов и ошибок, согласитесь, препятствует их скорейшему искоренению. Кто скажет, как разорвать этот круг, не порвав святые связи?

Как видите, каждое утверждение в этом разговоре влечет за собой сомнение, каждое «да» вызывает свое «но». Так и с призывом к матери: стремиться к совершенству.

Если вдуматься, то в чистом, абсолютном виде идеал материнства могут воплотить лишь те женщины, что лишены каких бы то ни было интересов, кроме тех, что касаются их потомства. Это бесплотные, от мира сего отключенные кормилицы, няньки, воспитательницы, сиделки. Не уверена, что такой идеал может вызвать восхищение. Более того, не убеждена, что точное его копирование вообще осуществимо. Трудно подготовить ребенка к жизни в мире, будучи отгороженной от этого мира. Трудно научить любви к другим людям, будучи отстраненной от чужих бед и тревог. Трудно быть беспристрастной судьей своим детям, не зная всех сложностей реального бытия за стенами собственного дома.

Таким образом, первое противоречие, возникающее в идеальном образе матери, как раз и заключается в том, что для лучшего исполнения своей задачи женщине нельзя целиком сосредоточиваться только на этой миссии. Хорошая мать не может быть человеком, замкнутым только на своих детях! Ее душа должна быть открыта болям и радостям людей близких и далеких; должна быть неравнодушна к несправедливости, творящейся в мире, даже если ее собственные дети вполне благополучны.

Тут, естественно, на память приходят дорогие и знакомые образы. Прежде всего матери Владимира Ильича Ленина, Марии Александровны Ульяновой. Как и любая другая добрая мать, она растила детей для радости и счастья. Но она твердо знала и детей учила: немыслимо строить собственное счастье на несчастье других, нельзя быть радостным среди обездоленных. Очевидно, для тех, кто воспитан на таких высоких нравственных принципах, только один путь в жизни — борьба за общее счастье. Борьба, которая — мать видела — причиняет детям много горя, отнимает у них силы, здоровье, свободу и даже саму жизнь. Мать все знала, но не только не остановила, не отговорила детей, но всячески поддерживала, помогала им.

Значит, второе противоречие заключается в том, что мать должна бы учить детей прежде всего самосохранению, умению выжить и лучшим образом приспособиться к существующим условиям бытия. А в реальности мы преклоняемся перед матерями, которые учат детей не щадить себя во имя чужого благополучия.

Третье противоречие мне видится в распределении ролей между матерью и детьми. В идеале мать — ведущая, наставница, руководительница их жизни. А дети — ведомые, исполнители ее воли и наказов всегда и во всем. В реальности же мы ценим ту мать, что, не теряя ни любви, ни авторитета у своих детей, становится их помощницей, принимает их правду и веру, даже если они отличаются от ее устоявшихся воззрений и привычек. В литературе такой пример являет собой преображенная судьба горьковской Ниловны. Мать с готовностью пошла на выучку к сыну, стала его духовной дочерью, если так можно выразиться. Значит, хороша не только та мать, что умеет хорошо учить, но и та, что хорошо у детей учится.

Наконец, еще одно противоречие в материнской миссии: соединение в одном лице роли защитницы и судьи своих детей. Многим матерям знакомо это чувство: как мы не любим выслушивать обидные, пусть и справедливые нарекания на наших ребятишек от чужих людей! В то время как сами мы бываем непримиримыми и нетерпимыми к их порокам. А если говорить о более высоких категориях, то нередко матери, готовые своей жизнью, своей грудью защитить родное дитя от напастей, скажем, войны, они сами же карают презрением своего отпрыска, спасшего свою жизнь ценой трусости, предательства.

Есть такая легенда о древней римлянке: у нее сын перешел в стан врагов и возглавил войско, осаждавшее родной город. Мать пошла на свидание к сыну и убила его. Убила как врага, а оплакала как родное дитя. В годы нашей Великой Отечественной войны миллионы матерей посылали своих сыновей и дочерей на защиту общей нашей матери-Родины, становились их соратницами и на фронте и в тылу. Недаром благодарные потомки рядом с памятниками героям войны ставили памятники и их матерям. Однако ими был совершен подвиг, который, думается, еще не нашел достойной оценки и воплощения в произведениях искусства. Женщины-матери спасли, вскормили на скудных хлебах, подняли и поставили на ноги целое поколение детей — сирот военного времени? Не дали пропасть, сгинуть, сбиться с пути миллионам ребятишек, заменив им погибших родителей. Когда нынче иные благополучно устроенные женщины отказываются иметь ребенка или останавливаются на одном, ссылаясь на трудности и занятость, не мешало бы им напомнить об этом. Ведь и их предшественницы были тоже не домохозяйки, а работницы, но хватало у них сил, и физических и душевных, не только на своих, но и на чужих детишек, которые зато и любили и уважали их как родных.

Как видим, в понятии «хорошая мать» сложно переплетаются требования, что предъявляют к ней природа и общество. Иногда эти требования решительно противоречат друг другу. Большое искусство — найти равнодействующую силу, которая помогла бы, не разрушая естественные чувства и стремления матери, уравновесить их с общественными потребностями и нормами. Что же мешает жаждущим овладеть искусством материнства? Надо признать, что, кроме общих, так сказать, теоретических представлений о должном, в нашем быту мы часто следуем правилам поведения, которые диктует ближайшее окружение. А правила и советы эти нередко бывают далеки от идеала. По утверждению философов, влияние микросреды на наше мировоззрение и поступки нередко оказывается более сильным, нежели опосредованное влияние макросреды. В переводе на обыденный язык, наше домашнее «радио», какая-нибудь Марья Алексеевна, может стать более авторитетным судьей, нежели ученые советчики из радиопередачи «Взрослым о детях». А еще есть незримые управители нашими пристрастиями: мода, престиж, желание быть «как все» или «не хуже других». Сколько слез, маминых и детских, пролито перед алтарем этих идолов! Сколько добрых намерений и прекрасных чувств было изуродовано до полной неузнаваемости ложно понятым представлением о материнском долге!

На память пришли истории двух матерей, выведенных А. Герценом в его философско-психологическом романе «Кто виноват?». Обе помещицы, обе вышли из крестьян. Одна много преуспела в создании материального достатка своему чаду:

Смотрите, та, что призвана быть образцом нравственности, аккумулятором человеческих добродетелей, нарушает всевозможные заповеди и законы. И ее тем не менее нарекают «несравненной матерью». Оттого она себя так и вела, не боясь «суда небесного», что в своей среде ее никто не осудил. Даже, как видим, восхваляли.

И теперь порой встречаешься с матерями, что локтями, зубами готовы расчищать своим детям путь к материальным благам. Наверное, и они не осуждаются в своем кругу, находят понимание и сочувствие своим усилиям и хлопотам. А чем такое усердие оборачивается, общеизвестно.

Но вот другая женщина, другой образ поведения. Мать Владимира Бельтова, главного героя «Кто виноват?», прежде всего озабочена формированием высоких нравственных начал в душе сына. Для этого она отгородилась от всякой житейской прозы и «скверны» и сына поместила в своеобразной башне из слоновой кости. Для ближайшего окружения, точнее — для тех, кого она сама ценила, мать Бельтова тоже была «несравненной». Но однажды она услышала, что она не кто иной, как «эгоист, преисполненный любви». Так назвал ее сын, ставший взрослым и осознавший, что совершенно не знает жизни, не видит в ней своего места, не имеет элементарных навыков труда и борьбы. Свет в окне для собственной матери, он стал «лишним человеком» для всего остального света, своего рода тенью среди живых.

Два «образца» матери, что считались хорошими. А были ли ими по сути? По большому счету? Вне сомнения, их к эталонам не причислишь. Подобное расхождение в оценках — явление не такое уж редкое. Иной раз доходит до абсурда. Так, Кабаниха, мать-деспот, пользовалась почетом среди Диких. Простакова, мать-раба, была нормой в кругу Свиньиных. Мать Веры Павловны, героини Чернышевского, вкладывала силы и деньги в воспитание дочери как в выгодное предприятие, рассчитывая иметь с этого солидные проценты. Мать-ростовщица, она тоже не была отверженной в своем окружении.

Сколько микромиров, столько своих «эталонов». Какому из них последует юная мамаша, не имеющая собственного жизненного опыта, во многом зависит теперь не только от семьи, но и от того, какие представления о должном получит она в школе, где тоже складывается микромир, нередко способный решительно противостоять домашним установкам. Вот отчего мы не устаем повторять: будущим матерям-воспитательницам необходимо основательное этическое образование, чтобы подлинные, вечные ценности не подменялись в их сознании фальшивыми, мелкими, эгоистическими.

Спросите у директора школы, завуча: кого из родительниц они могли бы поставить в пример другим? Скорее всего вам назовут мам, дети которых ухожены, накормлены, совмещают занятия в школе с музыкой, рисованием, спортивными кружками. И вроде бы все правильно. Но вот беру я в руки очередной том сочинений Толстого, заповедную его книгу «Путь жизни» и читаю осуждение родителей, чьи дети воспитываются «не в виду тех задач человеческой жизни, которые предстоят им, как разумным и любящим существам, а только в виду тех удовольствий, которые они могут давать родителям». В таких семьях «главная забота родителей не в том, чтобы приготовить их (детей. — Т. А.) к достойной человека деятельности, а только в том… чтобы как можно лучше напитать их, увеличить их рост, сделать чистыми, белыми, сытыми, красивыми и потому изнеженными и чувственными. Наряды, чтения, зрелища, музыка, танцы, сладкая пища, вся обстановка жизни от картинок на коробках до романов и повестей все больше разжигают эту чувственность, и вследствие этого самые гадкие половые пороки и болезни делаются обычными условиями возрастания этих несчастных детей богатых сословий».

Если присмотреться к программе, коей задаются некоторые современные мамы, не найдем ли мы сходства с картиной, что нарисовал нам великий моралист? И разве не вынуждены будем согласиться, что его тревога, предостережения имеют под собой серьезную почву? А в то же время есть ли альтернатива этому желанию: видеть свое дитя цветущим, благополучным, всем удовлетворенным? Не на голодный же паек, право, сажать их, когда взрослые имеют все больше материального достатка для удовлетворения собственных потребностей?

По всей вероятности, нам еще предстоит переместить центр своего внимания с внешней, часто вещной, стороны возрастания нашего потомства к внутренней, глубинной сути воспитания. Тогда, может, в числе «заслуженных мам» окажутся и те, у кого ребятишки не бог весть как прилизаны, упитаны, а просто здоровы, живы, энергичны. И не те мамы будут в почете, что уводят детей от трудностей и тягот жизни в теплые закутки своих квартир, но те, что смело выпускают их в лес и поле, в мастерскую природы и в дебри техники. Нынче почитаются мамы, что отводят своих отпрысков в безопасные залы библиотек, студий, концертных залов, так завтра мы признаем заслуги тех, кто наряду с музыкальными дает своим детям в руки острые, колющие, режущие рабочие инструменты. Воздадим мы должное и тем, кто наряду с развитием у детей различных способностей и потребностей найдет возможность сдержать потребительские аппетиты растущего существа, направить желания в разумные и нравственные рамки.

Две установки бытуют у матерей издавна. Одна: дети — цветы жизни, поэтому первый долг родительницы — их беречь, холить и лелеять. Вторая: дети такие же люди, как и взрослые, только знают они и умеют меньше. Поэтому задача родительницы — готовить их к серьезным обязанностям, что возлагает на них звание человека. Две эти установки ведут нередко борьбу на плацдарме науки, педагогической практики, на скромной семейной жилплощади и даже в сердце одной матери, что иной раз разрывается между диктатом любви и требованием долга, между слепым чувством и дальнозорким разумом.

Между этими крайностями и колеблется маятник материнской души. Амплитуда колебаний нередко меняется в зависимости от меняющихся обстоятельств жизни: от возрастных, социальных, эмоциональных явлений. Сегодня мы сильны, удачливы. Мы на коне, на гребне чувств! И мы способны на возвышенные поступки, одариваем своих детей всеми драгоценностями сердца. Завтра ситуация изменилась, и все краски померкли. Мы клянем свою долю, завидуем тем, кто свободен от повседневных материнских тягот. Даже самые уравновешенные, самые сознательные женщины бывают подвержены этим колебаниям. А от этого зависит и наш «портрет», наш образ в глазах детей и окружения. В раздражении брошенное слово порой глубоко застревает в сознании сына или дочери. И тогда они тоже начинают думать, что материнство — это не высокий и благородный долг женщины перед природой, обществом и самой собой, а обязанность, которую некоторые мамы «по глупости» взваливают на себя и которую нужно избежать по мере возможности.

И в этих сетованиях еще одна из причин того, что некоторые молодые люди зачисляют понятие «хорошая мать» в число третьестепенных человеческих ценностей. Да и как может быть иначе, если нередко роняется престиж материнства неумным, нечутким отношением к нуждам матери на производстве. Вместо сочувствия к тяготам с больными и здоровыми ребятишками она нередко встречает выговоры и упреки за «отсидки на больничном», за отпросы по школьным делам и т. п. необходимым заботам. «Начальство не любит детных работниц» — так можно услышать от женщин, подвизающихся в самых разных сферах хозяйства, науки, культуры. Нет ли здесь очень серьезного дефекта не только в личной нечуткости того или иного руководителя, но и в нашем трудовом законодательстве, в нашем общем настрое, во взгляде на роль матери в государственном развитии?

К примеру, мы с готовностью воздаем хвалу и почести хорошему хлеборобу. А кто видел рядом с ним в президиуме его мать? Вырастить добрый урожай сложно, а доброго хлебороба еще сложней. Поднять на-гора ценные ископаемые земли важно, а ценные «ископаемые» детской души еще важней. Написать поэму — нужен талант, а взрастить поэтическое сердце — не меньший. Кроме иных сравнений, мне кажется существенным и этот: мать, как и поэт, не всегда может знать результаты своих трудов, они часто непредсказуемы. Оттого мы и говорим, что материнство сродни творчеству, оно тоже «езда в незнаемое».

Вот с Пушкиным его любимая героиня, Татьяна Ларина, «удрала штуку: вышла замуж». А уж какие «штуки удирают» с нами наши дети, словами не перескажешь. И чем дальше, тем, видно, процесс формирования человеческой личности будет все сложней, будет требовать все большего знания, умения тех, кто берется за это трудное и рисковое дело. Наши дети растут не в замкнутом пространстве семьи. О разнородном влиянии на них многочисленного отряда воспитателей по должности и по своей охоте мы уже говорили. Все эти детсадовские, школьные, телерадионяни и учителя не только помощники мамы, но в чем-то и ее конкуренты. Они учат, увлекают, развлекают, используя суперсовременную технику. А у нее в арсенале вечные средства: добрый взгляд, ласковые руки, бесхитростная колыбельная… Чтобы не утратить авторитета в глазах всезнающих «акселератов», чтобы к ней ребенок обращался со всеми вопросами, тревогами, ей надо очень много, неустанно «работать над собой», то есть самосовершенствоваться, расти вместе со своим дитем. И тогда, наверное, повзрослевшее существо скажет с благодарностью: всем хорошим в себе я прежде всего обязан маме. На мой взгляд, это и есть самая высокая аттестация в трудной должности. А все остальное — внешнее, случайное, необязательное в ее прекрасном портрете.

Для исполнения этого долга нам, женщинам, полезно повторять вещие слова В. А. Сухомлинского:

В этом залог счастливого расцвета не только наших детей, но и залог собственного душевного роста, долгого здоровья и достойной уважения старости. Во имя этого стоит постараться.

Дочь

В любом семейном альбоме можно увидеть умилительные рожицы малышей-голышей. Большелобые, круглоглазые, с удивленно раскрытыми беззубыми ртами.

— А это кто? Мальчик или девочка?

Без подсказки, бывает, и не узнаешь, кто есть кто. Да и «в натуре» они не сразу позволяют угадать принадлежность к определенной половине рода человеческого: ни волос, ни голос их еще не выдают. Разве что платьице или бант-пропеллер, хитроумно водруженный на безволосом темечке.

Дома, в яслях и детском саду едят они одинаковую кашу, играют в одинаковые игры, тихие или озорные, бегают, прыгают, поют, рисуют, учат одни и те же стихи. Все одинаково, все вместе. И дальше, взрослея, они проходят общие коридоры знаний, обучения, одинаковые им лекции и наставления читают о дружбе и любви, смотрят они одни и те же фильмы, слушают одну и ту же классическую или эстрадную музыку…

Так когда же и отчего, из какой такой пены морской появляется это особое существо: заботливо-рассудительное, кокетливо-грациозное, чувствительное и лукавое, которое уж никак не позволит спутать себя со своим угловатым, неуклюжим сверстником-мальчишкой? Напомню: социологи и педагоги говорят, что девочками-женщинами не рождаются, ими становятся в результате целенаправленного воспитания.

Хотя нередко случается, что в одной и той же семье растут рядом «кисейная барышня» и «кавалерист-девица», девочка с глубокими и сильными чувствами, ясной душой и «кокетка, ветреный ребенок». Разнообразие лиц и характеров у дочерей, вскормленных одной матерью, лишний раз доказывает, что природные задатки либо помогают воспитательным усилиям взрослых, либо мешают им.

И все же большая доля истины есть в утверждении огромной роли специальных, преднамеренных мер в «сотворении» чуда по имени дочь. Впрочем, как и сыновей.

История педагогики не открывает перед нами секреты особых приемов и способов воспитания именно девочек. Напротив, такое впечатление, что ими никто из ученых и практиков прежде особо не интересовался. В лучшем случае теоретики просто не делали различия между полами и вели разговор о детях, учениках, школьниках вообще.

Что ж, разве прежде не было недовольных таким невниманием к специфике выращивания девочек? Какое там! «Я королева… а меня никогда ничему не учили», — жаловалась Мария-Антуанетта, владычица Франции. Если уж королевы не получали должного образования и воспитания, то про детей из народа и говорить не приходится. Герцен называл женщину обманутым ребенком без воспитания.

Ну не такая уж темная и тупая была наша предшественница, если говорить по правде. Мама и папа часто заменяли ей школу, университет. В домашней педагогике преобладала природная основа: дите повторяет повадки и привычки родителей. Хорошая мама девочке досталась — все в порядке, подготовит она дочь к единственной «профессии»: жены и матери. Никудышная, неумелая мама — печальная судьба ждет девочку.

О том, как изменилась ситуация нынче, мы с вами уже много переговорили, осмыслили. Но нам интересно посмотреть и на то, как складываются отношения девочек с мамой и папой отдельно. А отношения эти очень своеобразные. Сначала приглядимся к реакции отца на сообщение о том, что жена наградила его дочкой.

…Поздравляя с новорожденной, родные и знакомые обмениваются традиционными замечаниями и шуточками. Мужчины бросают отцу ехидно-сочувственное: «Бракодел!» Подруги тоже словно в утешение маме напоминают: «Девочек растить легче, чем парней. И они, войдя в возраст и выйдя замуж, становятся ближе к матери, в то время как сын в будущем всего лишь невесткин муж».

Папа обычно кисло отшучивается. Ведь частенько он (из-за него и мама) не очень-то ждал появления дочери. Ему бы парня лучше: по традиции же сын считается наследником и имени и дела отца. Зато потом нередко отец любит девочку нежней, бережней, восторженней, что ли, чем сына. По-моему, заблуждаются те, кто говорит обратное. Отцы действительно больше честолюбивых надежд связывают с сыновьями. Даже больше с ними возятся: с мальчишкой можно побоксировать, сгонять в мяч. С девочкой требуется деликатное обращение. И игрушки у парня привычные, «свои»: пистолеты, сабли, техника всякая. У девочек — тряпки, куклы, микропосуда. Не знаешь, как за них и взяться, что с этими игрушками делать. Но непохожесть, необычность интересов, занятий, реакций бывает и любопытна для папы. И дочери часто становятся его «слабостью».

Подумать только: от тебя «отпочковалось» существо иного рода, пола, стати и сути. Вроде бы это частица твоего «я», твое перевоплощение, хотя на тебя и похожее, но совсем особое. Мне не раз удавалось ловить восторженное удивление, с которым отцы наблюдают собственных дочек. Можно без преувеличения сказать, что любовь к дочери — самое святое и возвышенное чувство, на которое только способен мужчина. Ее отец жалеет, балует, прощает многие шалости и слабости, которые не прощает никому, в том числе сыну.

На эту мысль навели меня не только собственные наблюдения, разговоры с разными папашами, но письма, дневники великих людей. К примеру, каждому, кто читал переписку с детьми, которую долгие годы вел А. И. Герцен, наверное, бросилось в глаза, как резко отличаются его письма к сыну от посланий к дочерям. Будто разные люди их писали. Тон, стиль, содержание — все иное. К девочкам, девушкам обращение осмотрительное, речь мягкая, словно даже просительно-виноватая. С сыном тон более решительный, сдержанный, нередко требовательный, хотя тоже по-герценовски деликатный. И все это при том, что он стремился из дочек сделать своих «товарищей», серьезно относился ко всему, что касалось их развития.

Это пишется маленькому ребенку с полной уверенностью, будет ответ и про самочувствие в садике, будет и сочувствие к болящей папиной голове.

Откуда у человека такой суровой судьбы, какая сложилась она у Герцена, эта нежность?

В письмах к сыну-мальчику Герцен настраивает его на будущие тяготы, лишения, готовит к борьбе, напоминает, что в простых семьях сыновья рано берут на себя труд и заботы о пропитании. А взрослой девушке, дочери, он говорит о надобности трудиться совсем с иной позиции: не с точки зрения материальной нужды, но лишь как о средстве достижения успеха в избранном деле. И еще: «Привычка к работе — дело нравственной гигиены». О необходимости копить в себе силы и крепость духа он тоже говорит, жалеючи Наташу (Тату): время и среда, мол, требуют от нее этих свойств, которые есть и залог ее духовной свободы.

Уж не жалость ли любящих отцов, не их ли защитительный инстинкт делает дочек более слабыми (или более чувствительными), чем сыновей? Ведь говорят же специалисты, что среди «трудных» девочек, грубых, агрессивных натур чаще всего встречаются дети из семей, в которых отсутствует отец или где его присутствие никак не сказывается. В педагогической литературе много написано о благотворном влиянии отцов на характеры мальчиков. Мне думается, еще никто всерьез не изучил степень влияния их на души дочерей. Как положительного, так и негативного, впрочем.

«Я у батюшки жила, сладко ела и пила» — вот лейтмотив многих народных песен. Таким видится отчий дом многим ставшим взрослыми дочерям. Первый потатчик девчоночьим капризам, причудам, желаниям, отец иногда портит нрав дочери, приучая ее к безнаказанности, к своеволию и эгоизму. А нередко достигает совсем обратного эффекта: обучает своим примером щедрости, терпимости, пониманию и сочувствию. Это уже зависит и от природной основы, на которую падают зерна безоглядной любви.

Еще один пример из биографий великих людей. Отношение Льва Толстого к своим дочерям было тоже куда добрей и мягче, чем к сыновьям. Старший, Сергей, не раз замечал: уважительный страх держит его от отца на расстоянии, а вот сестра Татьяна ведет себя с папой совершенно свободно, раскованно, если не сказать, фамильярно. В итоге оказалось, что именно дочери восприняли сердцем, не только умом, учение своего отца и стали его неутомимыми помощницами, в то время как сыновья так и оставались на почтительной дистанции, хотя старшие и участвовали в его общественных начинаниях.

Надо признать, что традиции, как полезные, так и дурные, еще сильны в наших взглядах на то, что может дать отцу-матери и взять у них существо с бантиками в косичках. Ведь еще немало пап, что и до сей поры считают, будто их серьезные занятия не девичьего, тем более не девчоночьего, ума дело. И ведут с дочками исключительно «светские», отвлеченные от сложных проблем беседы: где была, что видела, было весело или нет? Свой же мир тревог отгораживают от ее сочувственных глаз высоким забором. И не подозревают порой, что девочка взрослеет душой быстрее парня, что все, до чего не дотянется ее неокрепший ум, воспримет ее чуткое сердечко.

Природные же задатки для обучения у девочек, как правило, удивительно богатые. Смотрите. Обостренная восприимчивость помогает им впитывать разнообразные впечатления от мимолетных встреч и значительных событий, от новых лиц и суждений. Склонность к подражанию («обезьянничанье»), за которую мы их нередко корим, позволяет им быстрее схватывать и усваивать приемы и способы разных работ и занятий. Поэтому девочки хорошо осваиваются и с новым делом, и с новой обстановкой. Их вполне можно пускать впереди всех, словно кошек, на новоселье, они тут же перезнакомятся со всеми соседями, обживут дом. Известны всем и девчоночье терпение, усидчивость, исполнительность и аккуратность. Врожденная чувствительность, участливость заставляют их кидаться на помощь любому и каждому. Не случайно в школе они энергичные общественницы. Замечено: потребность в общении — самая ярко выраженная их черта, природный коллективизм — благодатное их свойство. Если признать справедливыми слова о том, что общение есть главное человеческое богатство, то творят это богатство и пользуются им прежде всего девочки-женщины. Не всегда умело, разумно и искусно, это верно, но всегда неутолимо.

Умеют ли видеть и ценить эти прекрасные задатки родители, пестующие дочь? Стремятся ли направить могучие силы в нужное русло? Отнюдь. Возьмем для примера такую многократно не добром поминаемую черту, как говорливость дочерей. Девочки ведь начинают разговаривать гораздо раньше мальчиков. Наука пока не объяснила природу, да и последствия раннего речевого развития девочек, хотя известно: оно теснейшим образом связано с общим умственным развитием человека. Бывает, семейство потешается пространными тирадами, которые произносит крохотный оратор в колготках. И не очень-то вникает: простое это «звукоподражание», воспроизводство слов, смысл которых для ребенка скрыт, или и впрямь это осмысленные речи. А если бы родители дали себе труд вслушаться, то узнали бы, что дочку больше всего интересуют отношения людей. Ведь еще в детсадовском возрасте, когда мальчики усиленно осваивают материальный мир, девочки исследуют духовный. Кто и что сказал; отчего и почему посмотрел так, а не иначе; кто и с кем в мире или ссоре? Бесконечный психологический практикум.

Оттого-то, воспитывая дочек, родители то и дело вынуждены разбирать «сложные» коллизии. У девочки шире контакты, связи, больше и событий, перемен, а она не умеет о своих отношениях молчать, ей непременно надо поделиться с кем-то переживаниями.

Но чтобы золото общения в пустых пересудах не разменивалось на медяки, видимо, необходимо учить дочек культуре отношений. Потому что при духовной безграмотности общительность может приводить не к единению, а, напротив, к раздору между людьми. Ведь как ни странно, но потребность в общении порой удовлетворяется даже через скандалы, ссоры. Пусть внимание, заинтересованность возбуждаются злыми чувствами и намерениями, лишь бы не видеть по отношению к себе слепое равнодушие! Это очень часто служит скрытой причиной внешне «немотивированных» конфликтов у девочек. Они в таком случае сами и объяснить родителям не в состоянии, отчего они «завелись» против того или иного человека.

Если в такое время начать постепенно раздвигать рамки природной любознательности, вывести девчоночьи интересы за пределы дома, личностных переживаний, тогда и объявится подлинный масштаб ее мыслительных способностей. Но ведь частенько получается совсем обратное. Стоит девочке включиться, вклиниться в какую-то серьезную беседу родных, как ей дают понять: не ее ума это дело. В лучшем случае снисходительно улыбнется папа, но уж вникать в ее суждения — увольте. Таким образом искусственно сужается поле ее интересов, возможность проявления накопленных наблюдений, представлений, мыслей. Пока не останется только то, что «дозволено» школьной программой, и еще вот это: юбки, джинсы, макси-мини. А потом сами же родители и сетуют. Ничем, кроме тряпок и косметики, дочь не интересуется. Что за поколение пошло?

Позволю себе смелость сказать, что нередко традиционное предвзятое представление родителей о том, что надо знать и уметь дочери как будущей женщине, сдерживает ее духовный рост, глушит богатые интеллектуальные задатки. И это дает пищу даже для «научных» заключений о «неспособности» девочек к определенному кругу наук и профессий.

К примеру, попалось мне на глаза исследование зарубежных ученых, которые сделали заключение, что девочки при общем высоком «коэффициенте интеллекта» менее способны к точным наукам. Количество женщин-специалистов, выпускаемых в нашей стране из технических вузов и техникумов, вроде бы должно опровергнуть это мнение. И все-таки многие родители, убеждена, разделяют эту точку зрения. Они видят: девочкам в школе труднее всего даются именно эти предметы — физика, математика, химия. Нередко без родительской помощи им не одолеть все эти мудреные формулы, графики, схемы. Папы вздыхают покорно, подписывая дневники с неутешительными оценками по этим предметам. Что сделаешь — природа! Однако это еще нужно выяснить: природный ли тут недостаток или воспитанный. Как известно, точные науки в отличие от гуманитарных лучше всего воспринимаются юным разумом. Спросите у папы, который с малых лет усаживает сынишку за шахматы: пришла ли ему в голову мысль приохотить к этой игре и дочку?

— А ей это зачем? — искренне удивится папа. Точно так же не поймет он и предложения допустить дочь к автомашине, объяснить ей, скажем, принцип работы двигателя внутреннего сгорания.

— Пусть она со своими куклами возится, не девчоночье это занятие. Моторы, техника, математика всякая засушат ее. Будет этаким «синим чулком», «казаком в юбке».

Отрешенность дочери от детских забав, а потом от увлечений и развлечений юности, погруженность ее в книги или работу — те самые черты характера, что обещают значительные успехи в любой специальности, прежде всего в науке, черты, которыми гордятся родители мальчика, часто вызывают беспокойство у родни девочки. Вот останется «вековухой». Кому нужна жена, что умней мужа? И вообще неудачи дочерей в учении тревожат родителей куда меньше, чем отставание сына. Разве это может не сказаться на отношении самой дочки к занятиям, требующим особого напряжения? К чести наших девочек надо признать, что, несмотря на такую семейную нетребовательность, успевают они все же лучше своих сверстников-мальчишек по большинству предметов.

Значит, и впрямь хлопот с ними меньше, чем с парнями. Да в том-то и дело, что достаются эти успехи ценой больших физических и нервных затрат. Тогда как мальчишки беспечно гоняют в футбол или хоккей, девочки гнут спины над учебниками, берут уроки у репетиторов. «Зубрилы», — дразнят их мальчишки. А дело совсем не в их умственной заторможенности. Про ранние занятия мы уже говорили. Однако не в одном невнимании к детским занятиям дочери тут причина усидчивости девочки. Для получения доступа к любимой науке или профессии надо заметно обогнать «конкурента», представителя «сильного пола». Ему ведь повсеместно отдается предпочтение при равных способностях и знаниях. И все по той же причине: ведающие приемом в учебные заведения и на работу люди помнят: девушка менее «надежный контингент», чем парень. Она выйдет замуж, заимеет ребенка, и плакали денежки, затраченные на подготовку специалиста, а на работе вновь ищи ей замену. Отсюда и задача у школьницы — обогнать мальчишку по всем статьям.

У кого в семье растут дочери-школьницы, знают, какой огромный груз забот, обязанностей тянут они на себе чуть ли не с первого класса. Им ведь свойственно вообще дотошное и скрупулезное исполнение заданий учителей, старших. Оттого им чаще даются всякие поручения, уже не связанные с учением. И общественная работа, и забота о доме нынче если и ложится на ребячьи плечи, то, конечно, прежде всего на девчоночьи. Я считаю, что это им не во вред, но на пользу. Но во вред мальчишкам заниженные требования и дома и в вузах.

Мы все твердим про неравномерные нагрузки у взрослых мужчин и женщин. А они вот еще где начинают разниться. Дальше же все идет по инерции. Кто привыкает с детства больше трудиться, тот и дальше тянет. Привычка — вторая натура! Я думаю, если бы при воспитании мальчиков родители оглядывались постоянно: «возьмут» их чадо в мужья или нет, смогут они стать хорошими отцами, да если бы еще висела эта опасность оказаться вдруг «чересчур умными» для «половины», если бы, короче, сыновья были поставлены в равные с дочками рамки и условия интеллектуального развития, тогда можно было бы объективно оценивать способности представителей обоих полов.

Думаю, убедительным примером того, что развитию и воспитанию женского начала ничуть не вредят разносторонние и серьезные занятия, могут служить биографии прекрасных женщин, дочерей Маркса. Система их воспитания может стать основополагающей для каждого думающего родителя. Не было в семье тем и вопросов, которые бы отец находил «не детского» или «не женского» ума делом. Он с самым серьезным видом исполнял роль почтальона, когда его шестилетняя дочь Элеонора затеялась писать Аврааму Линкольну свое мнение об освободительной борьбе негров.

Так вспоминала потом Элеонора Маркс.

Когда же ее сестры и она сама становились взрослыми, то включались в работу отца уже без шуток. При этом оставались добрыми, внимательными, нежными дочерьми, а в замужестве становились умелыми женами, хозяйками в своем доме.

Такую аттестацию можно было отнести на счет всех трех дочерей Маркса. Напомню, свое блестящее образование и воспитание они получили в семье, вечно испытывающей нужду, нередко терпящей голод и холод, семье, потерявшей из-за нищеты нескольких детей. Но трое дочерей, выжившие в этой тягчайшей борьбе за существование, стали лидерами революционного рабочего движения, женщинами во плоти, идеалом для всех, кто с ними соприкасался.

Этот пример убеждает и еще в одном: не удобствами, не «капиталовложениями» в конечном счете определяется культурное развитие детей, в том числе дочерей. А внутренней готовностью родителей передать им все, чем сами богаты. И конечно, пониманием психологических особенностей конкретного ребенка. Ведь три дочери Маркса были очень разными по темпераменту, по характерам.

В огромном влиянии матери на облик дочки, внешний и внутренний, особо и убеждать нет надобности. Как бы ни менялись общественные взгляды и установки, мама действует как господь бог: лепит дочь по образу и подобию своему. Если она трудолюбива, самоотверженна, добра — учит этому и девочку. Если эгоистична, привередлива, вздорна — тоже воссоздает себя. Правда, в отличие от библейского творца мать почти всегда стремится создать улучшенный вариант самой себя. И в этом стремлении проявляет недостижимый даже для божества альтруизм: оригинал жаждет, чтобы копия превосходила его своими достоинствами. Что говорить о самозабвенных натурах, если и эгоистка внушает дочери, как прекрасно быть чуткой, отзывчивой хотя бы по отношению к ней, родной матери.

Мамы без специальных указаний, по личному опыту знают: к девочке нужно подходить с особыми мерками. Прежде всего для нее важна чистоплотность, физическая и моральная.

С первых же дней появления на свет и дальше до окончания дней у девочки свой режим гигиены. Нынче врачи говорят, что ее и кормить надо отдельно от мальчиков. Что же, в крестьянских семьях так и было: мяса ей давали меньше, чем парням, зато сладенькое ей первой. (А теперь ученые находят, что мясное питание — биохимическая основа агрессивности. Нет ли среди причин того, что стираются половые различия в поведении и характерах у наших современников, и этой: недифференцированного питания с детских лет и до старости? Вот еще одна «информация к размышлению» о воспитании дочерей.)

Мама часто принимает более строгие охранительные меры к шалостям дочки. Дочери запрещается бегать по лужам (застудит ноги), поднимать лишние тяжести (надорвется), лазать по деревьям и уж тем более прыгать с высоты. Запрещается все то, что составляет чрезвычайную радость и удовольствие для всех ребятишек, особенно мальчиков. Дочке причину таких ограничений и не объясняют. «Тебе нельзя, ты ведь девочка!» — вот и весь сказ. Запреты же продиктованы подсознательным страхом: заболеет, детей не будет или будут ущербные. Так даже в детских играх отражается далекое грядущее материнство, которое довлеет над девочкой.

Конечно, многие мамы стараются закалить дочек, приучить их к физическим нагрузкам, к искусному владению своим телом. Однако научить девочку физической культуре труднее, чем отучить ее от рисковых игр и увлечений. Оттого до сей поры мамы действуют запретами, предостережениями. И, сами того не подозревая, культивируют в дочках трусость. А у них и без того самой природой более развит инстинкт самосохранения, чувство осмотрительности, осторожности.

Как правило, мама впадает в отчаяние, увидя свою дочь дерущейся. При этом она даже не хочет вникать, оборонялась дочь, защищала свою правоту, достоинство или нападала. Мама учит: «Ты должна была позвать старших на помощь, пожаловаться старшим. Но драться — фи, как это грубо, неженственно!» По этому поводу и папа выступает заодно с мамой. И при этом в расчет не берется: нет у нынешней девочки-девушки телохранителей. Да и с детского сада она привыкает не столько к мальчишеской опеке, сколько к равенству. А то и сама покровительствует другу-мальчику, что обычно отстает от нее в росте и даже в силе.

— Не люблю девчонок, — признавалась как-то молодая учительница. — Все они плаксы, ябеды и сплетницы. У мальчишек отношения честней. Подрались, помирились, и дело с концом. Все прощено-забыто. А эти начнут сплетни плести, язвить, потом не развяжешь, не распутаешь.

И от писателей-моралистов девчонкам достается за «недостойные» методы борьбы. Но нигде, ни в одной многомудрой книге я не нашла ответа: как же все-таки ей защищать себя так, чтобы способы обороны и наступления были вполне «женственными», этичными, эстетичными и даже изящными и при всем том достаточно действенными? Ведь обижают-то ее мальчишки и своя сестра, девочка постарше, довольно часто. Вот и пускает она в ход свое извечное оружие: слезы, жалобы и язычок острый, что иной раз «страшнее пистолета».

По справедливости, надо признать либо право на традиционные средства самозащиты, либо на новые, «кулачные». Но ни того, ни другого мы не делаем. И сами ничего толкового предложить не можем.

Теперь в пору признать, что если дочери многое прощается, то еще больше запрещается. И прежде всего вот это: «око за око, зуб за зуб». А такая установка и порождает пресловутую «бабью» покорность, пассивное подчинение обстоятельствам и силе, которые так энергично мы готовы осуждать в повзрослевших дочерях.

Честно говоря, трудно вообразить что-либо более противоречивое, чем нормативы воспитания дочек. Можно с полным основанием сказать, что ее слабости, хрупкость ее внутренней конструкции — результат многовековой целенаправленной «селекции». Для чего же это делалось и продолжает делаться, по чьей злой воле или недомыслию?

Недавно разговорились мы с моим коллегой, молодым современно мыслящим отцом малолетней дочки. Он рассказал, как прививал своему ребенку свойства, очень важные в жизни: бесстрашие, решительность, выдержку, последовательность. Вообще растил ее на свой, «мужицкий» манер. Когда девочке исполнилось три года, заметили все: ребенок растет угловатым, резким. Нет в девочке мягкости, нежности, уступчивости. Даже внешне она больше смахивала на мальчишку. Любящий папаша струхнул и стал менять свое поведение.

— А с чего это вы переполошились? — спросила я. — Где сказано, что мягкость, нежность, уступчивость прежде всего нужны именно девочке? Что, это мальчику повредит?

— Какая же она будет мать? Без этих качеств разве сможет она младенца, беспомощного, хрупкого, но и нетерпеливого, требовательного, на ноги поднять?

Вот в том-то дело. Вся система воспитания девочки подчинена этой далекой перспективе — будущему ее материнству. Недаром древние говорили: мальчики — это настоящее нации, девочки — ее будущее. Так издревле складывался свод норм и правил воспитания, что в расчет принимались не столько сегодняшние и личные потребности и интересы самой девочки, сколько потребности и интересы того, кого она потом подарит миру. Вечный, из поколения в поколение, передающийся факел жертвенного пламени… Вот и приходится родителям помнить: они не один росток лелеют — целое соцветие, а то и ветвистое дерево жизни.

Так что ж, продолжать видеть в этих охранительных мерах средство «угнетения женского сословия», пережитки домостроевщины или разглядеть в традиционных правилах разумные начала? Ф. Энгельс не раз высказывался с критикой тех социалистов, которые в справедливых протестах против общественного неравенства женщины готовы были забыть ее природные особенности, не принимали в расчет особые условия, необходимые для ее физического и нравственного развития. «Меня же, признаюсь, — писал он в одном письме, — здоровье будущего поколения интересует больше, чем абсолютное формальное равноправие…» Русские мыслители-демократы, в XIX веке отдавшие немало сил борьбе за женскую эмансипацию, тоже решительно настаивали, что воспитывать нужно «девочек как будущих матерей», потому что «без образования матерей семейства действительно нельзя водворить совершенно правильных и добрых отношений в семействах» (Н. Добролюбов).

Современные сторонники «нераздельного», то есть бесполого, воспитания ссылаются на примеры из опыта разных народов. Дескать, у некоторых жителей нашего Крайнего Севера до последнего времени не было никакого различия в занятиях, играх у девочек и мальчиков. И те и другие рыбачили, охотились. И внешним видом они почти не различались: кухлянки да торбоса. А тем не менее народ не перевелся. Детская стайка расчленялась лишь в пору наступления половой зрелости. Заневестилась девочка, изволь себя держать по-иному, заниматься женскими делами. Вспоминают в спорах и обычаи племен, населяющих южные жаркие страны. Там вроде бы ребятишек взрослые совсем не делят, пока не наступает пора ритуального посвящения мальчиков в юношество, а девочек в девичество.

И что же это доказывает? Да, по правде сказать, ничего особенного. Действительно, в условиях, далеких от цивилизации, другой «набор» правил и ограничений действует. Люди там выживают более закаленные. Что и говорить про подростков, если новорожденных в снегу купают. Поэтому для северянки девочки рыбалка и охота на мелкого зверька не тяжесть. Но и там лассо на рога оленьи накидывают только мальчишки, и только им поручают выездку оленей, и на охоту на крупного зверя девчонок не берут. И в южных краях кокосовые орехи с высоченных пальм добывают мальчишки, хотя и девочки проворны, как кошки. Да не пускают их. Не берут их и в море, они, как и их мамы, ждут рыбаков на берегу.

Мы почему-то никак не примиримся с мыслью, что ограничения возможностей не всегда означают неуважение к лицу, которому что-то запрещается, или стремление подчеркнуть его «второсортность». Иногда запреты означают признание исключительности, особой ценности того, кого стараются уберечь. Вот если бы мы это сами до конца уяснили и смогли толково внушить дочерям, не страдали бы они, подрастая, от всяческих «комплексов неполноценности», не видели бы в своей судьбе несправедливость людскую.

Как видим, забота о теле нередко теснейшим образом связана и с моральным здоровьем ребенка. Только связь эта сложная. В одних случаях и впрямь в здоровом теле поселяется здоровый же дух. В других, напротив, чрезмерные телесные заботы и тревоги вытесняют духовные интересы. А поскольку мы убеждены в решающем воздействии матери на формирование жизненных установок дочери, то приходится прислушиваться к упрекам, которыми осыпают отцы своих безрассудных «половин»: «Вот плоды твоего воспитания!» И указывают на такие распространенные девчоночьи пороки, как тряпичное тщеславие, безоглядное кокетство, неустойчивость в привязанностях и увлечениях.

С приближением «опасного возраста» дочка все больше прилепляется к матери, делая из нее свою подружку — хранительницу сердечных тайн. Все перипетии ранних «любовей» обсуждаются с мамой. (Правда, снова вспоминая Льва Толстого, можно увидеть, как предельно искренни могут быть дочери с доброжелательным и чутким отцом. Но такое встречается нечасто.) Папа обычно только вслушивается в бесконечные шушуканья своих «девчонок». Он и сам бывает взволнован, обеспокоен происходящими на его глазах превращениями, что творятся с его дочкой, и боится приоткрыть заповедную дверь тайников ее души. А уж разговаривать с дочкой «про это» он никак не решается. Он сам не может видеть в дочери женщину, оттого страшным, порой кощунственным кажется ему, что кто-то может смотреть на нее с плотским вожделением.

Страх за ее чистоту, которую могут осквернить небрежные руки, приводит к тому, что, защищая ее душу, он нередко наносит ей самые тяжелые раны. Ведь веру в мужскую любовь и честность ломают в девичьих душах не одни донжуаны, пожиратели женских сердец. Перечитайте снова сцену в доме Полония в «Гамлете». Отец и брат Офелии Лаэрт внушают девушке: нельзя доверять чувствам и клятвам Гамлета. Уверения в любви могут быть лишь шумным голосом молодой крови, а не голосом души. Это они знают по собственному опыту. Честно говоря, подобные наставления можно услышать и теперь. А потом сами же мужчины негодуют: «О женщины! Вам имя — вероломство!» Не оглядываясь, не вспоминая, кто первый сломал веру в мужчин у дочерей и сестер.

— А как предостеречь дочь от ошибки, от обмана, которые не так уж редки в жизни? — спросят родители. На мой взгляд, нужно прежде учить дочек отличать в самих себе голос крови от голоса души. Потому что мы все тем легче позволяем себя обмануть, чем больше хотим обмануться. Девочкам-подросткам уже полезно знать, что с приближением половой зрелости возникает у них томление тела и духа, которое застилает пеленой тумана в другое время зоркие девчоночьи глаза, заставляет девушку играть с самой собой в прятки. Выдавать желаемое за действительное и в своем отношении к юноше, и в его — к себе.

Умению разбираться в собственной природе, в том, какими желаниями движима она, когда спешит на свидание, никто и никогда, никакой специалист, девушек не научит лучше матери. Мы уже говорили, что все классические признаки влюбленности могут вызвать самые разные движения души, в том числе не очень возвышенные. Например: любопытство к незнакомым обстоятельствам и ощущениям, жажда утвердить свою взрослость, тщеславное удовольствие покрасоваться перед подружками эффектным поклонником, даже корыстные умыслы. И, наконец, просто безадресное желание физической близости. Все эти мотивы заставляют девушку произносить слова любви и клятвы столь же опрометчиво и безответственно, как и юношу. Разница вся в последствиях самообмана для девушки. Так и надо объяснять дочкам, не отравляя их души безоглядным мужененавистничеством!

Один из многих парадоксов воспитания дочерей заключается в том, что, разными способами подготавливая их к миссии будущей женщины-жены-матери, родители сами оказываются меньше всего подготовленными к тому времени, когда она собирается и впрямь исполнить свое назначение. В этот период больше всего нервозности возникает в семьях: папа и мама в паническом состоянии пребывают до того мгновения, когда прозвучит свадебный марш Мендельсона. Хотя сей трубный глас иной раз возвещает начало самого сложного этапа жизни их ребенка. Этапа, когда она из дочки сама превращается в жену и маму, чтобы пройти снова бесконечный, неповторимый круг бытия земного.

Тут мне хочется остановить внимание читателя на переменах, что произошли на глазах одного поколения в социально-экономической основе отношений родителей с дочерьми.

У русского народа бытовало присловье: сына растить — деньги в долг давать, дочь растить — деньги по ветру пускать. Сын — будущий кормилец, оттого и наследник имущества, главного семейного капитала. Дочь — временная гостья в родительском доме, только до замужества родня. А там член чужой семьи, без собственной воли, часто и без средств, которые могли бы пойти на помощь престарелым родителям. Оттого-то и возникло печально известное восклицание «Бракодел!», отравившее радость от появления на свет новорожденной дочки многим и многим поколениям наших предков, искажавшее естественные чувства отцов к своему ребенку. И действительно, майся, страдай за нее душой и телом, а потом еще и приданое собирай, копи, чтобы ее удачно замуж выдать. А вышла, с тем и прощай, дом родной! Имя меняет, меняет и привязанности и обязанности. Ни чести, ни прибыли вскормившим-вспоившим ее.

Правда, бывала и возможность выгодно выдать замуж, приобрести новую родню, более богатую, могущественную, именитую. Но для этого нужно было, чтобы дочка обладала особой привлекательностью. Девичья краса, известно даже по сказкам, — капитал ценней многих прочих сокровищ. За красавицу полцарства дают, за дурнушку полцарства в приданое берут. Насколько тесно связывались всегда в сознании людей красота и корысть, можно понять хотя бы из сопоставления речей, с которыми обращаются к своим юным дочкам отцы, представляющие разные слои общества, разные культуры, даже разные эпохи. Шекспировский Полоний из «Гамлета» и пушкинский Мельник из «Русалки», по сути, внушают девушкам одну и ту же мораль: не продешеви, дочка, бери залоги любви подороже!

Я не случайно снова возвращаюсь к этому вопросу: женская внешность нередко решает всю ее судьбу и теперь. Хотя современным красавицам, как и простушкам, приходится проходить все обязательные ступени образования, а потом приобретать профессию, судьба у них особая. Выбор богаче и в деле и в супружестве. Что лукавить: ей всегда будет оказано предпочтение перед другими сверстницами, менее привлекательными.

Но нам не было бы особой заботы рассуждать об их преимуществах, если бы их поведение, их вкусы, их мораль, наконец, не оказывали столь решительного влияния на окружение.

Педагогическая мысль «нащупала» эту важнейшую миссию красавиц. Доктор педагогических наук Ю. П. Азаров в книге «Педагогика семейных отношений» обратил особое внимание на проблему воспитания красивых дочек. Он справедливо заметил: в детском коллективе, в школе, а потом в молодежной среде тон задают именно они. Неформальные лидеры — так можно определить их статус. Дружбы, внимания, хотя бы улыбки юных прелестниц ищут и добиваются все записные умники и отчаянные двоечники. Копируют их прически, одежду, замашки девочки-одноклассницы. Получается вроде бы так, что если суметь воспитать именно красавиц, то, считай, воспитал весь коллектив, в котором они живут, учатся, работают.

Часто сами эти «избранницы судьбы» не осознают силы и масштабов своего влияния. Иные же подсознательно чувствуют, что являются лидерами, соединяя в себе одновременно роль и арбитра, и сам приз-награду победителю в состязании за ее внимание. Видимо, родителям не помешало бы объяснить осторожно, деликатно девочке ее исключительную судьбу, ее ответственность перед друзьями, коллегами.

Коли такая законодательница мод и мнений отмечает своим вниманием не самого доброго, не самого умного, не самого благородного и вообще недостойного, то тем самым она делает его недостатки преимуществами, то есть ставит вниз головой представления о том, к чему стоит стремиться. Самым опасным для ребячьих душ служит предпочтение, корыстолюбием продиктованное.

На этой основе можно говорить, что красота, как и любой дар природы, не только благодать, это еще и испытание, своего рода крест, который приходится нести существу, к перегрузкам часто непривычному. «Быть красивой — значит страдать». Пословица не преувеличивает: страдать ведь можно и от избытка внимания, от чужой назойливости, домогательств, а не только от недостатка внимания и равнодушия.

Совершенно ясно, что у современных родителей, исповедующих высокие нравственные принципы, должна быть совсем иная, чем прежде, установка, взгляд на предназначение ребенка, отмеченного печатью «красы — природы совершенства».

Может, сродни той, что применяла золушкина мачеха, только, естественно, без злобы, а с любовью: растить дочку с сознанием, что ей больше даже, чем «дурнушкам», нужно быть рассудительной, скромной, бескорыстной и отзывчивой. Наверное, важно приучить ее к мысли, что в ее власти подвигнуть людей, с которыми сведет ее судьба, к добру, благородству и чести.

…Многое меняется во взглядах родных и на наследование дела и имени родителей детьми. Нынче дочки с полным основанием претендуют на равные с сыновьями права и здесь. Во всех сферах жизнедеятельности нынче можно встретить продолжательниц фамильной специальности: и в науке, и в искусстве, и на производстве. Больше того, нередко именно достижениям знаменитой дочери родители бывают обязаны тем, что неизвестная фамилия становится громким именем.

Впрочем, что имя? Символ, знак. Многие образованные родители сознают: истинная продолжательница рода — дочь, а не сын. Она дает жизнь, свою кровь и плоть новому потомству. А как оно там, в грядущем, будет именоваться, так ли уж важно!

Самостоятельность в собственной семье, экономическая независимость от мужа позволяют дочери встать вровень с сыновьями и в качестве опоры родителей в старости. Пожалуй, дочери более надежная опора. Ведь дочкино сердце отзывчивей на родительскую беду и боль. По крайней мере, у изголовья больных стариков чаще увидишь ее обеспокоенное лицо, нежели сына. (Предвижу, что у кого-то из читателей ситуация складывается иначе. Но мы ведь рисуем типический портрет, а частные случаи могут быть какие угодно.)

Вот и выходит, с одной стороны, корысти в отношениях с дочками у родителей поубавилось, а с другой — она вроде бы должна взрасти. По крайней мере, ясно одно: современные связи отца-матери с дочкой более продолжительные, глубокие, значительные. Отсюда более пристальное, заинтересованное и даже уважительное внимание, которым окружают дочерей современные родители. И сетования на их появление в семье вместо сыновей действительно скорее дань традиции. Как и уверения в том, что растить их легче, чем сыновей. Действительно, легче, если бездумно и безответственно: дочки более покладисты, более внушаемы, то есть лучше управляемы. Но это означает, что они скорее впитывают не только положительные примеры, но и дурные, что нужно спешить с самых начальных лет и дней придать ее уму, сердцу, ее развитию высоконравственное, разумное направление.

…Как видно из сказанного, облик дочери во многом определяется природой, временем, обществом, личным примером родителей и их осмысленными усилиями. Если эти составные силы представляют собой трудноуправляемую стихию, то жизнь родительская и воспитательные меры в наших руках.

Сын

Насколько трудно мне было работать над ретроспективой в типическом «портрете дочери», настолько проще живописать обобщенный облик сына. И не потому, что объект сам по себе менее сложен. Ничуть не бывало. Просто представители сильного пола не скупились на рассказы о самих себе, о собственных годах — детских, отроческих, юношеских, о впечатлениях и переживаниях по разному поводу.

Начинается это повествование буквально с Адама, когда у него появились сыновья, а с ними-то и проблемы по их воспитанию. По библейской легенде, были у первого жителя земли и дочери, но про них летописцы ничего определенного не сказали. Иное дело, два сына: один — добрый, кроткий Авель, другой, наоборот, Каин. Растили их любя, но без баловства, в труде и заботе. А что вышло? Один сын лишил другого жизни. Из ревности и соперничества.

Как же с ними обращаться, с сыновьями, как их растить, чтобы не было рядом с добром зло, чтобы сила не шла во вред брату, отцу и матери, а лишь на общее благо? Многие вопросы древнейшей книги остались нерешенными.

Легенда легендой, но немало книг о людях реальных полны подобных же сведений. Ведь вся известная история по преимуществу рассказ о делах сыновей человеческих, делах высоких и низких, благородных и жестоких. И у каждого героя, будь он Цезарь, апостол, воин или рыбак, были отцы и матери. И над колыбелями сыновей пели они песни, рассказывали сказки о славе, о торжествующем добре и поверженном зле.

Мне любопытно было читать повесть о сыне персидского царя и о самом верховном правителе древней страны, знаменитом полководце Кире. Повесть эту рассказал греческий философ Ксенофонт в «Киропедии», то есть в «Воспитании Кира». Писатель-педагог, отстоящий от нас на тысячелетия, рисует облик, как говорят, до боли знакомый, настолько часто он встречается потом в разных жизнеописаниях. Даже легко спутать, из какого времени, из какой страны вышел к нам навстречу этот герой, воплощающий черты, которые люди всегда мечтают увидеть в собственном сыне. Умен и силен, добродетелен и смел, почтителен к старшим, неустрашим, но и благороден с врагами, образован и прост в желаниях, в обращении, верный друг, усердный и понятливый ученик, самоотверженный труженик. Чего еще можно пожелать сыну, как не соединения таких свойств?!

Со временем программа воспитания становилась более конкретной. В Англии появились рекомендации, как вырастить из сына «истинного джентльмена» (Дж. Локк), в Швейцарии — гражданина собственной республики (Ж.-Ж. Руссо), в России — дворянина (Петр I). Каждое столетие пересматривало традиции, взгляды, привычки. И чем больше дробилась общественная структура, тем все более решительным образом отличались методы воспитания именно мальчишек.

О повышенном внимании семьи к «функциональной» роли подрастающих сыновей хорошо писал Н. И. Пирогов, выдающийся хирург и педагог. В статье «Вопросы жизни» он приводит диалог.

И дальше Н. Пирогов решительно утверждает:

Быть людьми…

Прежде в воспитании сыновей нередко довлело иго общественного положения семьи, профессии, избранной для мальчика родителями (или даже им самим), как над девочками довлело иго грядущего замужества и материнства. Сыновей обучать начинали рано, в зависимости, конечно, от дела, которым им предстояло заниматься. Однако и у мальчишек было время усвоить науку, помогающую становиться людьми. Время это — детство. Пора, вбирающая в себя все краски, запахи, впечатления, которыми нас щедро дарят и природа, и родительский дом, пора формирования самых главных представлений о жизни, ее радостях и печалях, о назначении человека на этой земле.

Думаю, что многие педагоги прошлого не уделили должного внимания младенческим летам потому, что не считали их очень важными для создания личности человека. Иначе они отметили бы огромное влияние матерей на души сыновей в те недолгие годы, которые дети проводили подле них. Сколько былин сложено, сколько песен спето про то, как растила сына матушка, какие наставления давала, как провожала, когда вырастал, как ждала и встречала с ратного дела, из дальних странствий. На живописных полотнах идеал материнства — мадонна — обычно рисуется не с ребенком вообще, а именно с сыном. Да и в поэзии немало прекрасных строк посвящено их отношениям. Опыт подсказывает, что любовь матери к сыну всегда отличалась особой остротой. Почему?

Думаю, причин несколько. Во-первых, как известно, мальчиков рождается больше, чем девочек, а затем соотношение выравнивается. Да, в младенчестве сыновья нередко оказывались очень слабыми перед всякими напастями. Мать же обычно сильнее дрожит над тем ребенком, потерять которого больше вероятности.

Во-вторых, обостряла материнское чувство кратковременность пребывания сына под ее влиянием, под ее крылом, да и вообще в родном доме. Дочка от матери до самого замужества никуда не денется, с сыном иная картина. Либо его уведут внаймы, «в люди», в гимназию, в корпус, в училище (кого куда), либо сам уйдет. Вернее, все равно от материнского подола оторвется, едва войдет в подростковый возраст. И значит, нужно было за эти несколько детских лет так утвердить в душе и сердце мальчика свой образ, чтобы он не стерся, не потускнел за всю жизнь. Материнский опыт подсказывал: с годами все трудней будет понять его желания, побуждения, замашки и повадки. И ему скоро станут казаться ненужными и даже досадными некогда столь приятные ее ласки, заботы.

Немалую роль, на мой взгляд, играло и неравноправное положение женщины в собственном доме и в обществе. Во всем ей надлежало подчиняться мужчине, а вот этот — маленький, слабый, ласковый — целиком от нее зависит, и она ему указывает, как и что делать. Сын словно примирял женщину-мать с ее подчиненным положением, возвращая ей отнятое мужем самоуважение, сознание собственной силы и власти. А интуиция подсказывала: добиться этого можно внушением любви к ней самой. Разрушая традиционные взгляды на «второсортность» женщины в глазах своего ребенка, она тем самым словно подрывала устои общественных норм и правил. Я бы сказала, сын, вольно или нет, становился орудием борьбы матери за общественное признание. А его сердце — полем битвы, где она могла одержать победу. Посмотрите биографии великих людей: это, как правило, сыновья незаурядных женщин. (Не всегда добрых, но почти всегда сильных.)

Еще одна причина, по-моему, кроется в том, что мать растит ребенка в соответствии с представлениями об идеальном герое, о мужчине ее мечты. Это, быть может, и образ Добрыни Никитича, и Дон-Кихота, и даже д’Артаньяна, и какого-то реального героя, занимавшего девичье воображение. Муж-то ведь не всегда воплощает лучшие черты своего пола.

Купаясь в лучах материнской любви и заботы, сын впитывает ее науку, вбирает в себя ее представления о нужном и должном для «настоящего мужчины». И привязывается к матери, и проносит через всю жизнь это чувство.

И еще: вся система воспитания юношества в прежние времена решительно вытравляла изнеженность. Здесь что российский «Домострой», что уложения о воспитании английских аристократов были единодушны: не жалей спины отрока, не бойся ран телесных, тогда не будет изъянов духовных. Как же тут не поминать добрую маменьку?!

Конечно, теперь многие причины, порождавшие остроту в отношениях «мадонны с младенцем», уходят в прошлое. Мальчики реже стали погибать в раннем детстве. И само это состояние — детство — для них значительно продлилось, как и пребывание в родительском доме. Этот срок для многих не кончается и в восемнадцать лет, и даже с женитьбой. Уходят сыны в армию и возвращаются. Уезжают учиться и потом нередко спешат к маме под крыло. Да и женское равноправие освободило мать от чувства чрезмерной ущемленности, от потребности возместить ущерб этот через сына. Можно предположить, что эмоциональные связи между ними изменятся. А вот как именно, сказать не берусь: может, ослабнут, а может, усилятся, но только на другой основе. Ведь и времени для общения у них сейчас больше, и интересы у матерей шире: не только накормить, одеть-обуть, приласкать. Появляется и профессиональная заинтересованность сыновей в делах матери. И мамы могут готовить детей к будущей специальности, не только отцы.

…Прошлое никогда не остается за дверьми настоящего. Оно растворено в сегодняшнем быте, хотя, конечно, изменения происходят колоссальные. Теперь мальчики в большинстве случаев растут и обучаются в детских садах, а не под одним маминым надзором, в школах, а не под папиной рукой. В специальных учебных заведениях, а не в подмастерьях у хозяина. Более того, все свои годы они воспитываются вместе с девочками и по единым с ними нормам и правилам.

Постепенно сыновья утрачивают сознание своей непременной обязанности — быть главным добытчиком, основой материального благополучия семьи, родительской и собственной. Это накладывает отпечаток на их отрочество и юность. Они могут позволить роскошь долгих поисков «себя», своего места, а то и вовсе незавуалированного безделья. Родители, не забывшие собственное трудное (военное или послевоенное) детство и отрочество, порой недовольны великовозрастными учениками, долгие годы долбящими иксы и игреки без видимой пользы. Отцы в эти годы уже не только себя сами обеспечивали, но и родителям помогали. Видят они с тревогой, что нередко нерастраченная энергия уходит на озорство, на бессмысленные драки, а то и серьезные проступки.

Начинают искать виноватых и, конечно, кивают на воспитателей по службе — на школу. Надо признать, что в своем нынешнем виде и учительском составе наша школа — учреждение «женское». Оттого и девочки в ней — более активная часть, более успевающая. Школа, это уже давно замечено, и культивирует в основном женские добродетели: аккуратность, исполнительность. А известный советский психолог профессор П. Симонов назвал среди важнейших отличий мужчины стремление к новизне, к исследованию непознанного, требующего риска, физической и интеллектуальной смелости. Наиболее бурные проявления этих свойств приходятся на 14—16 лет, то есть на те годы, когда мальчишку и дома и в школе всячески стараются удержать «в коротких штанишках». Дома, в условиях современной городской квартиры, ему редко позволяют «творить, выдумывать, пробовать». А в школе и вовсе нет простора для прорыва «в неведомое». Что из этого получается, мы уже знаем: на глазах у взрослых порой происходит непостижимое превращение некогда милого пай-мальчика в неслуха и дерзилу.

Вполне возможно, что и успеваемость-то у большинства мальчишек в это время падает по той же причине. Ребята кидаются в технические кружки, во всякие клубы, секции. И там, поверьте, ленивые, неинициативные мальчишки частенько преображаются в деятельных, изобретательных, сметливых. Тем не менее и родители и учителя считают частенько это «посторонними» занятиями и отваживают ребят от дела.

Социологи и публицисты уже заметили: программа воспитания и образования нынешних сыновей прибавила им знаний, но… отняла умения. Заволновались и сердобольные мамы, жалуясь, что растет уже второе поколение «безруких» мужчин. А ведь во все века знали люди: одной умственной работы мужчине мало. Настоящий мужчина должен уметь все. Так говорил и создатель монументального труда о воспитании юношества Ж.-Ж. Руссо. Вот и посмотрим: каждый ли из нас готовит сыновей своих таким образом, чтобы они выдержали экзамен на звание настоящего мужчины? Чтобы родители не смогли упрекнуть себя: вырастили богатыря, а он только внешним видом, усами да бородой, отличается от красной девицы.

В последнее время мы много пишем о половом воспитании подрастающего поколения. Прежде всего под этим подразумевается воспитание определенной культуры отношений между девочками и мальчиками, женщинами и мужчинами. На мой взгляд, необходимо включить в это понятие и культуру отношения к собственному полу. Это необходимо прежде всего для создания внутренней гармонии человека, чтобы не был он во вражде с самим собой, не считал дефектом своей натуры качества, которые просто пока не нашли применения.

Думаю, проблема трудового воспитания, столь остро вставшая в последнее время, по преимуществу проблема мужского воспитания.

Нынче произошел некоторый перекос, противоположный тому, о котором писал Н. Пирогов: теперь нередко из сыновей готовят людей вообще без профессиональных интересов. И забыли: многие человеческие свойства развиваются, тренируются в определенной деятельности, в процессе овладения деловыми навыками. И в определенном возрасте. И нередко получается: глядя на отца, не знающего, с какой стороны за топор взяться, как кухонный нож наточить, сын воспроизводит его неумение в домашнем хозяйстве. А приученный к сидению за партой, он нередко и дальше желает иметь дело только с такой же «непыльной», тихой, безопасной работой, с чем угодно, только не с тем, что требует физических усилий.

Это одна из многих мыслей В. А. Сухомлинского. Ее он записал в книге «Как воспитать настоящего человека» в том месте, где рассказывал о подготовке сыновей к труду, серьезному, мужскому.

Нашим милым мальчикам не должно быть легко в жизни, им должно быть в ней хорошо, честно, смело.

Видимо, надо признать, что уменьшением в мужской половине рода человеческого специфических свойств мы во многом обязаны тому, что из маминых добрых рук мальчик попадает в руки тети-воспитательницы в яслях-садике, затем тети-учительницы в школе. Оттого так настоятельно звучат призывы к отцам — включиться в дело воспитания сыновей. Правда, это будет иметь пользу, только если мужчина сам может строить отношения с сыном на общем мужском деле.

Особенно осложняется ситуация с сыновьями из-за того, что большинство детей — единственные. А единственный сын — это не сын, а чадо, дитя вроде существа «среднего рода». Ведь опекать его, ограждать от трудов и забот, от шишек и порезов рьяно берутся уже оба родителя. Надо бы посоветовать в этом случае маме и папе запереть на замок свои эмоции и позволить мальчику испытывать себя почаще на силу, отвагу, самостоятельность. Но ведь услышишь непременно: а вдруг беда, несчастье?.. Как тут быть, если иначе не получится сын?

Объективные условия многое могут объяснить в наших успехах и промахах по воспитанию будущих мужчин. Но они не должны снимать с нас личной ответственности за то, каким гражданином, работником, мужем и отцом станет тот, кого мы сейчас зовем нежно — сынок.

Я рассказывала о том, что означает для дочери «отчий дом». Попыталась выяснить, что он такое и для сыновей. С этой целью стала расспрашивать всех подряд, и старых и юных. Среди них были: крестьянский сын — 65 лет, шахтерский — на десяток лет моложе, сын летчика — около 40 лет, сын инженера — 28 лет. Были и многие другие собеседники, но я здесь расскажу лишь об ответах, полученных у этих людей, потому что они мне показались наиболее типичными.

Итак, что для них значит отчий дом? Прежде всего они считают, что выросли в нормальных семьях, без тяжких осложнений, хотя ничем: ни холодом, ни голодом, ни болезнями, ни потерями — судьба их не обошла, кроме самого молодого. На этом и кончается сходство, во всем прочем мало похожего.

Старший, из крестьян, вспоминал дом как что-то непогрешимо-радостное, так и сказал он: святыня! Это при том, что сам признавал: отец был ровен, справедлив, но строг. Ему не приходилось ни руку поднимать, ни голос повышать — в доме все принимали его просьбу, как принимают приказ. Не от страха, а из любви и уважения, веры в его мудрость и силу подчинялись ему сыновья. Такие же отношения сохранились до конца дней отца, когда дети сами стали взрослыми.

Я вспомнила при этом «программу» сторонника патриархальных порядков и спросила моего собеседника: как он смотрит на предложение возродить абсолютную власть отца?

— А в нашем доме царил не патриархат, царили любовь и справедливость. Вот этот порядок я бы считал полезным для любого времени и века. Отец действительно был сильней и умней всех своих домочадцев и никогда не использовал силу в унижение нам, но лишь помогал подняться до его высоты.

У шахтерского сына все было не так, хотя и у него в доме отец был «хозяином». Но родительский дом был первой мастерской, где ему пришлось освоить массу всяческих дел как старшему в многодетной семье. Учитель в этой «мастерской» был у него требовательный и не очень-то сдержанный и чуткий — отец. Он вызывал уважение своим умением все приладить, смастерить, своим трудолюбием. Но не характером. Сглаживала отметины обид мать, выдержанная, вдумчивая. Для сыновей летчика, инженера понятие ДОМ во многом абстрактно из-за частых переездов семьи, частых командировок отцов. Отцы здесь были скорее дорогими гостями, чем хозяевами. Работа обычно съедала у них все время, силы, заполняла мысли и сердце. И чем выше был профессионализм отца, тем меньшее место в его жизненных интересах занимали семья, жена и дети. Хотя отцы эти любили, заботились о своих домочадцах, могли, наверное, здоровье и жизнь за них отдать… Но… не могли пожертвовать лишним часом, оторванным от ДЕЛА. Сыновья это видели, впитывали такой стиль поведения. И усваивали нередко: дом не главное для мужчины.

От мальчишек требовалось послушание и помощь матери по хозяйству. Сыновья только и годились «поднять да бросить». Согласитесь, работа непривлекательная, мало дающая уму и сердцу. И бежали они от нее подальше, в ребячьи хороводы. Улица, проклятая и благословенная, нередко восполняла дефицит мужского присутствия, обучала ребят товариществу, праву сильного, риску, ловкости, смекалистости. Кого-то эта «школа» калечила, кого-то лечила.

Однако, как говорили почти все участники «исследования», отца они слушались больше, чем мать. Смотрите, как странно: его почти не видят, с ним изредка общаются по делу, а уважают порой не меньше той, что всю душу и труд отдает им. Видимо, отношение сына претерпевает «эволюцию» привязанности от матери к отцу. Независимо от свойств и той и другого. Рано или поздно, но и здесь единство пола возобладает.

Иное дело, когда отношения между родителями такие, что сыну приходится выступать в роли защитника матери. Тогда и речи про «отчий дом» вести не приходится. Тогда сам отец становится «враждебным элементом» в собственном доме. И первым ему противником — выросший сын.

И это не единственная нравственная задача, которую задает сыновьям жизнь не так уж и редко.

Кстати, ни один из моих собеседников не сказал, что именно отец учил его совести, чести. Про труд, работу говорили, а про то, какие моральные принципы воспитывались в них сызмала, никто и не упомянул. А от одного студента я услышала такое признание: отец драл его, как сидорову козу, за каждую двойку, за замечание учительницы в дневнике, когда он шалил на уроках. Но одобрял его «операции» по обмену заграничных тряпок и жевательной резинки, которые отец привозил из зарубежных командировок, на антикварные книги.

А от другого юного «предпринимателя» узнала я, что по просьбе отца он уволок со стройки дефицитные красители.

Попыталась себе представить подобную ситуацию в семье, где растет дочь, а не сын. И не смогла. Так редко бывает, чтобы девочку родители вовлекали в нечестные или неделикатные свои дела. А сына пожалуйста! (Напоминаю снова во избежание недоразумений: здесь мы не обсуждаем крайности. Автору не хуже других известны случаи, когда опустившиеся родители сами спаивают девочек, толкают их на грязные дела. Не о них мы ведем речь.)

Отчего же существуют как бы два моральных пласта, два уровня: для дочери и сына? Мы не разберемся в этом, если не обратимся к той самой психологической особенности мальчиков, про которую мы уже говорили выше. Им по природе свойственна тяга к опасности, к риску и приключениям. Их детское показушничество, набеги на чужие сады и огороды тогда, когда и нужды-то никакой нет, и плоды незрелые, а есть ощутимая возможность заработать себе синяки да шишки вместо пирогов и пышек, эти «подвиги» не из корысти совершаются. Это скорее самоиспытание.

Именно поэтому вдумчивый наблюдатель и гуманист Януш Корчак призывал не спешить с суровым осуждением детского воровства. Это своего рода признак «авитаминоза», эмоциональной недостаточности в быту у мальчиков. Значит, родителям и воспитателям нужно поискать и найти способ дать ребятам возможность испытать себя на отвагу и риск, но уже в соответствии с нравственными нашими принципами. Игрой ли, серьезным ли заданием, но позволить им проявить эти свойства.

Большинству девочек чужда подобная жажда «острых ощущений», может, и оттого, что они переживают чересчур остро. Наверное, потому и родители ограждают их от рисковых предприятий. Не знаю точно. У И. А. Гончарова, например, нашла слова, которые предполагают такую потребность в человеке вообще, без различия пола:

Способность творить другой мир «разгула и потехи» присуща подростковому возрасту как никакому другому. Первый признак взросления у девочек — тушь на ресницах и высокие каблуки. Первый признак взросления у мальчиков — сигарета в зубах и запашок дешевого вина. А еще лихое закручивание ядреных словечек. Когда мы замечаем перемену в поведении сыновей, начинаем беспокоиться: портятся мальчишки, как бы беды не случилось! И при этом редко задумываемся: отчего ребята именно эти «знаки» считают атрибутами взрослости, принадлежностью «настоящего мужчины»? Неужели ничего другого, хорошего, они не примечают в поведении отца, других людей, чему стоило бы подражать?

Логика здесь действует железная. Мальчикам позволяется дома все, что делает папа, кроме только этого «джентльменского набора». «Мал еще» — самое распространенное объяснение. То есть нет самоосуждения, есть лишь утверждение двух моралей, двух норм поведения: для взрослых и маленьких. Ну какой из всего этого может быть вывод? Ребенок всегда стремится стать скорее «большим, как папа». А коли его от папы отличает только барьер дозволенных пороков, то и нужно его преодолеть.

Мальчики мучаются, привыкая к куреву, болеют от первых выпитых рюмок. Но они «проявляют волю», одолевая отвращение и сопротивление организма отраве. А отцы снисходительно ухмыляются: сам, мол, через подобное прошел. И при этом редко кто хватается за голову: какой же образец истинного мужчины создан им в глазах сына? Это, выходит, тот, кто бездельничает дома, дымит без конца, пьет, матерится, кто хамит старшим и неуважительно говорит о женщинах. Какой же это страшный и безнравственный образец! Мы можем изобретать самые хитроумные способы воспитания сыновей, но пока не будут самими отцами осуждены названные здесь признаки «мужественности», мы мало чего достигнем, даже если навалимся на подростков всеми силами общественного воздействия. Я выше рассказывала о консультациях, в которых жениху и невесте читаются лекции по сексологии. Но еще прежде подросткам, и юношам и девушкам, нужны обязательные уроки этики, где бы говорилось о природе подлинного мужества и женственности. И чтобы они знали наверное:

Один из читателей, кандидат технических наук В. Белянин, написал мне, как он готовился к появлению ребенка в доме:

Отец запрещает себе то, что запрещено будет ребенку, — это и есть главный кодекс родительской морали.

Способности к самосовершенствованию от родителей требуют сыновья, чтобы не на распыл пошла мощная их энергия, а на общую и добрую пользу. Например, очень мужское и мужественное занятие для отцов — наведение порядка во дворе и на улице, где нынче нередко верховодят хулиганы и пьяницы. Очень мужское дело — вместе с сыновьями оборудовать спортивные площадки, объединять ребят в группы с определенными и заманчивыми целями: сохранение памятников старины, защита природы, усовершенствование дворового оборудования. Не знаю, как примет читатель мое предложение: ввести бы нам ритуал посвящения подростков в мужское сословие. Причем здесь важны не выдуманные и эффектные действа, скорее это экзамен, и очень серьезный, на смелость, выдержку, ловкость, смекалку. Например, недурно бы включить в состязание такие условия, как тушение пожара, спасание «тонущих», оборона от нападения (элементы самбо), а еще владение различными инструментами: пилой и топором, лопатой и стамеской, электродрелью и паяльником. Можно бы включить в состязание и изготовление или ремонт элементарной домашней техники. И неплохо бы проверить, как мальчики умеют вести себя в присутствии девочек и взрослых людей, то есть экзамен на «рыцарство». И были бы все эти состязания особенно полезны, если бы к испытаниям ребят готовили не тренеры и учителя, а непосредственно папаши. Пусть они получают консультацию и помощь, но сами занятия проводились бы родителями. Оценка готовности подростка к званию мужчины была бы и оценкой отцовских усилий. Тогда и понятие о «настоящем мужчине» приобрело бы законную многозначительность и уважение.

Воспитать в сыне высшие мужские и гражданские добродетели — это значит позволить ему как можно раньше принимать на себя ответственность за все, что происходит при нем и с его участием. БРАТЬ НА СЕБЯ, А НЕ СЕБЕ — главная сыновняя заповедь. Ее нам и стоит всяческими способами прививать. Остальное приложится.