Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая

1

Павел Анатольевич Нефедов теперь частенько покидал почти достроенный дом и уезжал в столицу — шумный многолюдный Асунсьон, где неожиданно для себя нашел много новых друзей и единомышленников.

Да это было нетрудно — среди 50 тысяч жителей города было немало искателей приключений, готовых идти по этой девственной земле за удачей и богатством. Красивые прямые улицы столицы вели к террасообразному берегу реки, поросшему густой тропической зеленью. Эта пышная зелень укрывала и много грязных улиц с полуразвалившимися домиками на окраинах. В Асунсьоне сосредоточилась торговля целой страны. Здесь продавали матэ, кожу, табак, апельсины, ром, маниоку. Шумные базары предлагали все, чем богата природа Парагвая. Вокруг обширных складов и железнодорожной станции как пчелы вокруг улья, роились самые разные люди: именно здесь заводил новые знакомства Нефедов. Тут были и разорившиеся купцы и охотники, давно порвавшие с родными племенами и ушедшие со своих земель: бродяги, нанимающиеся на любую работу за пару бутылок рома, матросы, списанные с кораблей. В Асунсьоне среди торгового люда постоянно толкались многоязычные сезонные сборщики плодов, упаковщики и грузчики, люмпены, выдающие себя за искусных врачевателей всех болезней, торгующие чудодейственными мазями, ядами и травами. Все оттенки кожи, все человеческие типы были представлены здесь — от черного и медно-красного, шоколадного или сиреневого, до баклажанного или цвета кофе с молоком. И немало было здесь белых: многие выходцы из Европы и Северной Америки добрались сюда на южный край земли. Это были главным образом люди, еще сохранившие связь с пароходной пристанью и железнодорожной станцией, чьи знания и навыки механики требовались ежедневно.

Было еще одно место в городе, где любил бывать Нефедов, — у кафедрального собора, построенного еще в середине прошлого века. Здесь собиралась публика почище, те, кто читали газеты и любили обмениваться новостями, люди ученые, привлеченные неисследованным до конца краем. Тут можно было встретить зоолога, ботаника — охотника за редкими цветами. Здесь толкались торговцы редкими и диковинными бабочками, каких не было больше нигде в мире. Были тут и золотоискатели-теоретики, и золотоискатели-практики, жизнь положившие на беспочвенные доказательства, ходившие безрезультатно не в одну экспедицию, так и состарившиеся возле асунсионского кафедрального собора. И именно здесь встретил Нефедов человека, с которым подружился особенно крепко. Люку Блэквиллу было лет под пятьдесят. Ростом он был выше Нефедова на голову. Доброе тяжелое лицо цвета медной окалины испещрено глубокими морщинами. Одна, особенно глубокая, рассекала подбородок... Наполовину француз, наполовину англичанин, он, казалось, говорил на всех языках мира. Нефедов сразу обратил внимание на то, как этот гигант с торчащими во все стороны густыми волосами цвета перезрелой пшеницы легко переходит с французского на испанский, на английский и местный диалект — гуарани. С ним было легко говорить, он вызывал симпатию тем, что к любому обращался как к другу.

— А не найдется ли у досточтимого сеньора несколько капель рома? — Обратился тот однажды к Нефедову. — Вообще-то я этой дряни не пью, но сегодня захотелось.

— Увы, с собой я не ношу фляжку... Но, может быть, мы посидим где-нибудь?

Незнакомец вывернул карманы:

— Я совершенно пуст.

— Я угощаю, но предупреждаю, что сам не пью.

— Тогда это неинтересно, сеньор, хотя вызывает уважение. Такие принципы характерны для русских. Вы русский?

— Обязательно, как вы изволите выражаться.

— Разрешите представиться?

— Буду рад.

Познакомились. Здесь и прозвучало звучное имя нового знакомца — Люк Блэквилл.

Новый знакомый внушал полное доверие: что-то было в нем крепкое, настоящее, надежное.

Они просидели несколько часов на остывающих ступеньках кафедрала. Уже солнце клонилось к горизонту, садилось за деревья. Его свет дробился в листве. Время бежало неутомимым галопом. Казалось, оно вслед за солнцем, огромным, раскаленным шаром прыгает по листве, верхушкам деревьев.

Люк рассказал о себе. Был в иностранном легионе. Солнце, Африка, песок. Был в драках и сам оборонялся. Из Африки удрал в Индию. Открыл там небольшое дельце. Вскоре, конечно, обанкротился, остался без гроша.

Люк вытащил старую, обкуренную пеньковую трубку, сунул ее в рот в, не зажигая, продолжил:

— Как-то черт сунул меня на одну дырявую калошу. Проплавал несколько лет и вот добрался до Южной Америки. Тут я понял, наконец, что попал просто в никуда. Чем тут заниматься — ума не приложу. Была работенка: полгода я охранял в сельве Парагвая одного милого чудака, за которым гонялся его столь же милый компаньон. Кто-то из них растратил общие деньги, я даже не понял, кто. Я за полгода износил три пары башмаков, уберег своего клиента и заработал деньжат, вполне достаточных на месяц жизни.

— Ну, а потом, Люк?

— Придет что-нибудь, если ежедневно толкаться у кафедрала.

— У меня есть предложение к тебе уже сегодня, — сказал Павел Анатольевич. Без сомнения, Люк был тем человеком, с которым можно было разделить тяготы экспедиции. Потому что единственной и главной целью Нефедова стала нефть. Он был уверен, что найдет ее, если сумеет собрать средства и людей для экспедиции.

Теперь Нефедов повел атаку на Андрея. Разумеется, всю географическую часть работы Павел Анатольевич брал на себя, однако ему было очень важно иметь в поисковой группе еще одного человека, хоть как-то причастного к геология, да, кроме того, он был уверен в разнообразных талантах Белопольского. Шофер, каменщик, плотник — все умел этот бывший офицер, эмиграция заставила его освоить десяток профессий. И вообще — Нефедов привык к Андрею, на него он мог положиться во всем.

Как демон-искуситель заводил он вечерами разговоры о нефти, о том, как она обогатит страну, да и их — нашедших ее — тоже.

— Сколько можно сидеть за спиной у Сигодуйского? — спрашивал Нефедов, и это был самый болезненный для Андрея вопрос. — Пора нам отдавать ему долги... Решайся, Андрей, собирайся в дорогу...

— А Ирина? Она не согласна, я уверен...

— Но разве ты не глава семьи, Белопольский? Только ты и должен принимать решение.

Состоялся тяжелый разговор с Ириной. Были слезы, возражения, упреки. Но тихое упорство Нефедова, его железные доводы победили: Андрей стал членом экспедиции.

Начали с создания подробной карты, составляли списки необходимого снаряжения, продуктов питания и медикаментов. Сборы затягивались: как всегда не хватало денег, приходилось экономить на всем. Государственной субсидии добиться не удалось, собирали по крохам в долг у знакомых и у тех, кто поверил в «нефть, сулящую огромные доходы». Опытный Нефедов, за плечами которого была не одна экспедиция, решал, сколько нужно купить лошадей и мулов, сколько нанять погонщиков и носильщиков... Был найден бывалый проводник, знавший места поисков с детства.

Вечерами Нефедов, Андрей и Люк Блэквилл, ставший завсегдатаем в доме Белопольских, подолгу просиживали над картами и списками, и Ирине и Сигодуйскому уже стало казаться, что все кончится этими разговорами и планами, что мифическая нефть так и останется мифом.

Дни шли за днями. Подготовка к выходу экспедиции и в самом деле шла не так быстро, как этого хотелось Нефедову. План менялся почти каждый день. Было решено на плоту добраться до реки Парана от Асунсьона, оттуда идти в лес плато Параны к границам Бразилии и Аргентины.

Именно там по расчетам Нефедова и должен был находиться нефтеносный слой, там следовало искать нефть.

Люку Блэквиллу очень ие нравилось, что об экспедиции известно многим в Асунсьоне, он очень огорчался и сердился. Говорил, что такая поездка — дело абсолютно тайное. Вдруг они, действительно, найдут нефть — ведь это громадные деньги, неисчислимые доходы. Зачем привлекать к этому делу всеобщее внимание? Однако именно благодаря слухам об искателях нефти, родившимся в столице, экспедиция, быть может, и не погибла. За ней следили почти на всем пути следования и, — более того! — писали в газетах. Сообщения были кратки, порой противоречивы, хронология событий часто перепутана.

Поначалу писали об эпизодах, случившихся на пути: столкновение с кайманами; встреча с американским львом — пумой — и пятнистым ягуаром, утащившим из лагеря мула. Потом пошли как бы путевые очерки, быт и нравы аборигенов, их полуоседлый образ жизни, занятие земледелием и охотой, даже короткий экскурс в историю Парагвая, принявшего трехцветное знамя французской революции, добившегося независимости, свершившего ряд демократических и экономических преобразований и сумевшего защитить их в ряде военных кампаний...

Спустя месяц сведения о путешественниках внезапно перестали поступать. Впоследствии писали, что у них произошло яростное столкновение с черными ревунами — самыми крупными из обезьян Парагвая. Затем удав задушил мальчишку, погонщика мулов. Долгое время слухов о пропавшей экспедиции не было вовсе. Затем ее следы были обнаружены в лесах плато Параны, в районах пограничных с Бразилией и Аргентиной, где живут индейцы каингая-мбуа. Автор расписывал свирепые нравы племени, сохраняющего традиции и обычаи первобытно-общинного строя. Вслед за тем экспедиция вновь надолго пропала со страниц газет. Потом появились описания участников экспедиции, их портреты. Но поскольку автор, видно, ни о ком ничего не знал, путешественники приобрели очень живописные биографии и характеры людей-богов, которым поклонялись местные жители, начиная от бывшего божества гуарани — тупа, Куарасуй-пара, создавшего жизнь на земле, до йагуару, человека с пятью глазами, который устанавливает срок жизни каждому. В реальность этих людей поверить было трудно.

Последнее сообщение поступило из малоисследованного района водораздела Сиерра-Амамбай и южнее Сиерра-Маракана, покрытого густыми девственными лесами. Этот своеобразный район на юго-западе страны орошают многие реки. Они глубоки и довольно широки. Лианы, могучие стволы деревьев и ползучие травы, отсутствие дорог делают этот район труднопроходимым. Здесь следы экспедиции окончательно затерялись, хотя последнее сообщение и показалось всем многообещающим: геолог Нефедов нашел место, где из земли вытекала буро-зеленоватая, не растворяющаяся в воде жидкость. Местные жители употребляли это вещество как масло для горения, хранящееся в глиняных лампадах. Но район, где это произошло, невозможно было вычислить даже приблизительно. Коварная, местами заболоченная речная пойма поглотила экспедицию... А спустя еще три месяца главная газета Асунсьона опубликовала на первой полосе сенсационное сообщение:

«Экспедиция, которую все считали погибшей, вышла из леса. Они нашли нефть в восточном Парагвае, в Чако, где главным богатством издавна считалось кебрачо («сломай топор» в переводе с испанского) — двадцатиметровое дерево с маленькими колючими листочками, из коры которого вырабатываются водонепроницаемые лаки и краски. Нефть теперь станет главным богатством этого края. Теперь перед провинцией Чако открываются новые, невиданные возможности.

Более другого поражает упорство, выдержка и настойчивость искателей нефти, среди которых в первую голову считаем необходимым назвать двух представителей русского народа, петербургских геологов Нефедова Павла Анатольевича и бывшего студента-горняка, затем капитана русской белой армии, князя Белопольского. Большое участие в экспедиции принял Люк Блэквилл — опытный путешественник и охотник»...

Такое уж бывает везение и бродягам-геологам, искателям! Довольно скоро три друга стали знамениты на всю страну...

Поначалу поиски нефти походили на увлекательную и интересную прогулку. Для Андрея, который встречался с джунглями в первый раз, особенно.

Позднее, уже по возвращении, рассматривая карту пути, Андрей поражался себе и товарищам: как они — истинно русские люди — отправились в столь опасный путь, не имея ни малейшего представления о маршруте, о местах, по которым придется идти, о преградах, которые могут им повстречаться. Он, помнится, еще в начале похода спросил об этом Павла Анатольевича Нефедова:

— Что это? Слепая вера в удачу? В силу, которая вывезет в любых условиях? Англичане, небось, готовясь к походу, совершили бы его заранее по карте, которую пересекли бы, ползая на животах, не один десяток раз.

Нефедов весело улыбнулся:

— Так то англичане. А пуще того сыновья дядюшки Сэма. У них деньги, времени масса я оснащение, о котором нам и не мечталось. У нас же один выбор — риск. Вот и идем куда глаза глядят. Авось кривая вывезет...

В самом деле, они даже не знали, где будет очередная стоянка; не то чтобы лагерь, а просто — ночевка и ужин «чем бог послал», ежели повезет и убьют крупную птицу или осмолят дикого кабанчика... А сколько раз они ложились спать вокруг костерка голодные и засыпали, наглотавшись «жареной водички», чтобы с утра пораньше кинуться вперед, прорубая тесаками-мачете тропу в зеленой стене, цепляясь за корни и лианы, в кровь обдирая локти я колени. Одежда висела на них лохмотьями. Каждый километр давался все с большим трудом. Ощущение авантюризма экспедиции усиливалось.

Однажды Андрей, всегда считавший себя человеком не робкого десятка, испытал страшный, сковывающий душу страх. Впервые в жизни. Это было, когда они дошли до неширокой и неглубокой речушки с отмелями и песчаными островками и хотели было форсировать ее сходу, без остановки, перенося по очереди свой немудреный скарб и рюкзак с отобранными по пути образцами пород. Тут и случилось происшествие, которое по-настоящему испугало Белопольского, да и всех его спутников. Довольно крупный мул, помогавший экспедиции в перевозке груза, сходя с отмели, оступился и упал в воду, согнув передние ноги. И тотчас вода вокруг него забурлила и вскипела: десятки тысяч рыбешек в бешеном танце я прыжках окружили мула и кинулись на него. Мул рванулся было раз-другой, но было уже поздно.

— Это пираньи! Осторожней! — крикнул Нефедов.

Через несколько минут рыбий пир был уже закончен.

От мула остались лишь обглоданные до блеска белые кости. Это были маленькие, с ладонь, рыбешки-пираньи. В миг растерзали они большое и сильное животное. Зрелище было, действительно, страшное.

— Да, картинка, — подавленно сказал Андрей.

— И никакого спасения. Пираньи не дают своей жертве ни малейшего шанса выжить. Надо быть архиосторожным. Особенно возле мелких речушек, — добавил Нефедов. — Один раз увидишь, урок на всю жизнь.

— Понятно, — согласился Андрей...

Их путь продолжался около месяца. Потом джунгли стали заметно редеть — путники начали спускаться по чуть пологим склонам.

А как-то поутру всех разбудил радостный крик Нефедова, который стоял на коленях над какой-то лужей и трубил, словно слон, обретший свою подругу:

— Нашел! Нашел! Мы нашли ее, братцы! Идите скорей сюда! Вот она, нефть! Повезло-то как нам, а?! Теперь она никуда от нас не денется!

Все сгрудились над лужей — с квадратный метр всего. От нее резко пахло керосином, а по ее поверхности плавала сизо-серебристая тонкая пленка.

— Нюхайте, нюхайте! — восклицал Нефедов. — Вот удача, так удача! А еще полагается вот что! — Он погрузил ладонь в лужу и мазнул по щеке Белопольского. — Теперь-то нефть никуда не уйдет от нас!..

Они вернулись в Асунсьон торжественно, при огромном стечении народа. Об их возвращении было заранее оповещено в газетах, и сам президент республики принимал участие в торжествах встречи.

Нарядная толпа жителей города, чиновники и официальные лица приветствовали маленькую группу, вышедшую на площадь. Приветственные речи и поздравления были поддержаны немалой суммой денег, которых хватило, чтобы рассчитаться с долгами и почувствовать себя богатыми людьми. Нефедов решил использовать премию на организацию новых экспедиций; Люк распрощался с друзьями и решил махнуть в Америку («там я скорее растрясу свой золотой мешок»). Андрей был счастлив, что может сторицей отплатить Сигодуйскому за все его траты и заботы в ту пору, когда за душей у него не было ни гроша.

...Дом был достроен, достаток позволил купить красивые вещи, сделать жизнь удобной и приятной. Катя и Маша, щедро осыпаемые подарками, примирились с Андреем. Для Ирины это было главной победой: в семье, наконец воцарился мир.

Сигодуйский по настоянию Андрея подыскивал место для открытия новой аптеки — средства для этого теперь были. Казалось, жизнь покатится по спокойному руслу. И внезапно все это поменяла война.

2

Андрею потом часто вспоминался старый человек, который во время их торжественной встречи грустно проговорил:

— Не было нефти в Чако, не было поводов для споров. А нефть заставит людей воевать: не одному Парагваю захочется владеть ею.

Огромная область Гран-Чако, расположенная в центральной части Южной Америки, вся целиком никогда не принадлежала одному государству: на ее подземные богатства могли претендовать и Парагвай, и Боливия, и Перу, и Бразилия, и Аргентина.

Ничего удивительного не было в том, что в знаменитый Чако-конфликт были практически втянуты все государства Южной Америки. Первые вооруженные столкновения в пограничной области Чако-Бореаль начались еще в 1928 году, а в мае 1932 года между Боливией и Парагваем началась настоящая война.

Усилия Лиги Наций уладить конфликт мирным путем не имели успеха, в результате Парагвай вышел из Лиги Наций. Военные действия втягивали все больше парагвайцев.

Армии для ведения военных действий было явно недостаточно. Семь пехотных батальонов, кони, которых поставляли из Чили, — семь эскадронов по 125 человек с четырьмя офицерами. Один полк горной артиллерии и два дивизиона по две батареи. Основное вооружение — пулеметы Максима и Норденфельда, да четыре скорострельные пушки Шнайдер; рота саперов, так называемое санитарное и ветеринарное управление. Дисциплина слаба — форму носить солдаты не приучены. С оружием обращаться навыков нет...

Но когда была объявлена мобилизация, к началу боевых действий было готово сто тысяч человек. Парагвайцы оказались храбры и мужественны. Им удалось захватить правый берег реки Параны и порт Рно-Негро. Война требовала новых солдат. Не миновала она и дом Белопольских. Однажды на ранчо прискакал вечно моложавый генерал Белякоев в сопровождении босоногого индейца. Генерал лихо соскочил с коня, четко откозырял, проделав немыслимо замысловатое упражнение рукой возле пробкового шлема и щелкнув высокими до колен шнурованными сапогами. Поправив очки, он шагнул к Андрею и, широко разомкнув объятия, обнял и троекратно расцеловал князя. Белопольский не мог вспомнить, чтобы их прежние отношения допускали такое.

— Рад видеть земляка во здравии! — гаркнул Белякоев.

— Здравия желаю, господин генерал! — по-уставному ответил Белопольский.

— Ну что, капитан, вновь наступает время показать, на что годны русские солдаты?! Грудью постоит за... — Он запнулся: прежний словесный стереотип был давно разрушен, новый не складывался и не запоминался. — Парагвай, капитан, наша вторая родина. Она дала нам все! И теперь, когда заиграла боевая труба, наш долг...

Остановитесь, генерал, — прервал Андрей этот высокопарный поток. — Я наслушался таких речей предостаточно. Давайте сразу к делу. И войдем в дом, там поговорим за чашкой кофе...

Ирина, сразу догадавшаяся о цели приезда Белякоева, с тревогой прислушивалась к их беседе. Андрей взял из ее рук две чашки кофе, отослал на террасу: «Я расскажу тебе потом обо всем подробно, а сейчас у нас мужской разговор, извини»...

Со смятенным сердцем Ирина вышла, чуя недоброе.

Белякоев не мог усидеть в кресле. Залпом опорожнив чашечку Кофе, он встал перед Андреем.

— Отвечайте, капитан, без обиняков: вы готовы к добровольному вступлению в местную армию и борьбе за права Парагвая? Армия нуждается в вас!..

— Надо подумать, генерал. Я давно уже не чувствую себя военным человеком.

— Ну, офицер — всегда офицер. Отвечайте проще: вы с нами или нет?

— С кем это с вами, генерал?

— С великим удовольствием перечислю своих соратников. Командир нашей армии генерал Эстигаррибиа культурнейший и образованнейший офицер, бывший слушатель французской Академии генерального штаба, два генерала русской службы: ваш покорнейший слуга и генерал-майор Эри, отличившийся не раз во время битвы с Советами, отлично зарекомендовавший себя моряк князь Туманов, капитан Буланов и... — Он замялся, но быстро закончил, — капитан Белопольский. Знаете, солдаты предпочитают русских офицеров. Это повсеместный факт. Так вы согласны? Каждый русский офицер, с кем мне приходилось говорить, немедля предлагает отправить его на фронт.

— Я не тороплюсь, генерал. У меня семья и обязательства перед вею. Надо подумать.

— Думайте, капитан, но помните, что вы нужны вашей новой Родине. Позвольте откланяться, тороплюсь...

Белякоев ринулся из гостиной, откозырял на ходу Ирине и, вырвав повод из рук поджидавшего его индейца, вскочил в седло.

Проводив Белякоева, Андрей долго стоял у дома, не решаясь войти я сразу приступить к беседе с Ириной. Он знал, что она ждет его с тревогой, но и чтобы успокоить ее, отказываться от предложения генерала не мог.

В последнее время он перестал ощущать себя русским. Вероятно, совершенно иные условия жизни отрывали человека от родной земли — иная природа, жара, язык, звучавший вокруг — с Россией во всем этом не было никакой связи.

И хотя все в доме говорили по-русски, по-русски завтракали, обедали, ужинали, пили чай из самовара, читали русские книги — это были какие-то остатки прежней жизни, невозвратной, невосстановимой.

Особенно после нефедовской экспедиции. Андрей часто ловил себя на том, что предпочитает плохо выпеченному русскому хлебу пресную лепешку, а русскому чаю — горький я терпкий матэ, парагвайский чай, готовить который он научил Ирину. Да и привычные русские словечки как-то само собой изменялись испанскими или индейскими выражениями — они выскакивали помимо воли.

Может быть, потому что росло в нем ощущение приверженности к этому краю, что та жизнь, русская, ушла навсегда и с каждым годом становилась все более смутным воспоминанием, он понимал, что должен идти воевать. Он по сути дела по-настоящему только и умел делать эту кровавую работу — воевать. И сейчас следовало поступить по-мужски, не прятаться от опасности, идти ей навстречу.

К тому же, как толковали газеты, речь шла о нефти, в поисках которой была и его доля. Все благополучие его семьи на этой нефти и было основано... Взять и так запросто отдать ее боливийцам?

Ирина вышла из дома, стала рядом:

— Ты уедешь, Андрей? Опять уедешь? Опять война?

— Что делать, дорогая, видно, мне на роду написано оставаться офицером. Ты не беспокойся, эта война не надолго, это не Россия, здесь все решат недели, может быть месяцы. Давай-ка лучше заварим тыквочку матэ, взбодриться надо немного.

Они вернулись в гостиную. Андрей сел в любимое свое кресло в углу, так, чтобы видеть через большую арку комнаты кухню, где хозяйничала Ирина. Когда он был дома, он всегда садился на это место — он любил смотреть на жену, на то, как она любимым жестом поднимает руки и поправляет волосы, запуская в свою рыжеватую густую гриву тонкие пальцы, на то, как ловко, ничего не задевая и не роняя, она колдует среди тарелок, посуды, кастрюль и умеет, трудясь с самого утра до вечера, сохранять беспечный, бездельный будто вид — всегда прибранная, улыбчивая, всегда желанная. Она и сегодня не позволила себе распуститься, разрыдаться. Насыпав в расписную тыквочку зеленовато-желтый порошок, капнув туда холодную воду, она ждала, пока закипит вода. Ладонью она смахивала слезинки, будто отгоняла от себя рыдание, губы дрожали, а глаза были устремлены на огонь, будто этот чай был самым главным делом на свете.

Она влила крутой кипяток, сунула в тыквочку серебряную трубочку с ситечком — бомбилью — и поднесла Андрею поднос — молча, не укоряя, не пытаясь отговаривать.

Она знала — это бесполезно. Решение было принято.

Андрей привлек ее к себе, заставил сесть на колени:

— Давай будем пить вместе, не хмурься, это последняя наша война, обещаю тебе...

Он и сам не знал, насколько оказался правым.

Да, это была другая, не русская война. Можно сказать, что она велась почти вслепую, наугад. Противник прятался в густых лесах, найти его там было нелегко. Но если находили — яростно кидались друг на друга. Сражение, как правило, начинали топоры, пробивающие узкую просеку. Навстречу, кроша деревья и лианы, двигались боливийцы, пробивая свой ход. Затем начиналась перестрелка — тоже почти вслепую. И лишь после того как расчищалась площадка для рукопашной, которую освещали бомбометы, а бывало, и факелы, начиналась «всеобщая поножовщина». Такие яростные схватки шли по всей линии фронта.

Боливийская авиация систематически бомбардировала скопления сражающихся. Обе стороны несли огромные и бессмысленные потери. Парагвайцы поклялись вырезать всех военнопленных, если хоть одна бомба упадет на их столицу. Жара и малярия, тысячи насекомых и змей, отсутствие воды и однообразное питание, состоящее из несвежего мяса, усугубляли тяжесть боев. Каждые четыре месяца парагвайские солдаты и офицеры отпускались в месячный отпуск.

Измученные до крайности русские офицеры приезжали в Асунсьон. С началом войны город окончательно потускнел. В больнице и в залах кинематографа размещались госпитали, они были переполнены. Жара стала нестерпимой. Канализация вышла из строя. Дождевая вода — подпочвенная, соленая — источала дурной запах, большими лужами стояла на мостовых, на площадях и незамощенных улицах центра. Ковыляли калеки, у костелов — толпы женщин в траурных платьях. К восьми вечера город начинал как бы вымирать. С быстрым наступлением темноты каждого офицера сопровождал полицейский, предупреждающий свистком о том, что кто-то идет к ним навстречу.

Белопольский с группой русских офицеров, которых в армии оказалось намного больше, чем он предполагал (командовали бригадами майоры Леш и Корсаков, полками капитан Таракус и Худолей, батальонами капитан Белопольский — ниже, кажется, не было), сумели получить два номера в гостинице. Не ели, не разговаривали между собой, не вспоминали боевые эпизоды, спали круглосуточно, сушили промокшее и задубевшее обмундирование. Оно не сохло, становилось как панцирь. Андрей хотел было добраться до дому, обнять Ирину и девочек, повидать всю колонию, но потом от этой идеи отказался: сил не было на поездку, а главное, на то, чтобы выглядеть бодрым и уверенным в победе. Появиться дома разбитым, усталым Андрей не мог себе позволить. На утро перед отъездом разбудил всех капитан Таракус. Он выкрикивал непонятные слова, катался по полу и бил что было сил себя по голове кулаками. На него навалились двое, прижали к полу, заставили замолчать. Он вроде успокоился, затих. Дышал тяжело, в углу рта пузырилась пена. Майор принес ему бутылку рома. Таракус отхлебнул и снова забылся, вроде задремал. И вдруг внезапно вскочил — с револьвером в руке, закричал чужим, срывающимся на крик голосом:

— Хва-аа-тит! С меня хватит, сволочи!.. Я опять навоевался, господа офицеры! Мне надоело и я ухожу... И никому не советую меня задерживать. Ни-ко-му! — он пальнул в пол и выбежал из номера.

Никто из офицеров, находящихся в номере, никак не отреагировал. И только пожилой майор Леш сказал, словно в задумчивости:

— Жаль... Хороший мальчик был. Исполнительный. Может, в больницу?

— Его наверно змея укусила, — перебил капитан Худолей. Здесь есть такие змеи, господа, от укуса которых теряешь разум...

— Выходит, всех нас покусали такие змеи, — флегматично заметил пожилой офицер, не подымаясь со своей кровати. — За каким дьяволом мы вмешались в эту войну? Чистое безумие!.. Кого защищаем, как боремся?

Андрею часто приходила в голову подобная мысль, но он не высказывал ее вслух. В конце концов, он сам выбрал эту войну, его никто не неволил.

После отдыха офицеры разъехались по своим частям, чтобы встретиться в конце мая на фронте возле форта Боливан, где уже шли ожесточенные бои и войска под командованием полковника Франка более ста часов безрезультатно атаковали позиции неприятеля.

Боливийские газеты в те дни писали: «Русские офицеры не хотят у нас мирно работать. Они идут «из белой авантюры в зеленую», в Парагвайскую бойню. Но они должны помнить, что для авантюристов у нас не будет пощады. Русских мы в плен брать не будем».

Бой за форт Бокерон был особенно жестоким. В нем участвовали крупные соединения, и группа капитана Белопольского оказалась на переднем крае сражения. Рота Андрея была здорово потрепана боями. Из-за бескормицы пало большинство лошадей и мулов, пушки парагвайцы тащили на себе по немыслимым дорогам, выбивались из сил, отчего застревали почти на каждом метре пути...

Андрей совершенно выбился из сил. Заросший густой щетиной, в оборванном обмундировании, в широкополой шляпе, хоть как-то спасавшей от солнца, он мало отличался от своих соседей.

...Лобовая атака началась с самого утра, еще до восхода солнца. Накануне на участке сельвы Андрей пытался заставить солдат соорудить нечто вроде окопов. Но переплетенная сотнями корней жесткая земля не поддавалась саперным лопаткам, в ход шли мачете, штыки — но лишь маленький холмик перемешанной с травой и порубленными корнями почвы мог соорудить перед собой каждый солдат. Андрей нашел место между двумя могучими лапачо — тяжелая древесина стволов этих деревьев стоила хорошего щита, а розовые и золотисто-пунцовые цветы, которыми были осыпаны ветви, образовали целый шатер над ложбинкой, где он укрылся.

Сигнал атаки, мелодию горна которого ждали, не сразу заставил солдат подняться. Андрей высунул голову, хотел вскочить, закричать «Avante», но не успел... Он не услыхал, как цвикнула пуля. Она пробила голову за ухом, ударилась о могучий ствол лапачо и рикошетом отскочила назад, сорвала погон с его плеча, раздробила ключицу.

Опрокинутый на спину, он видел перед собой прекрасные розовые и золотистые цветы. Он жил, быть может, еще несколько мгновений, и эти нарядные пышные цветы были для него в эти мгновения напоминанием об Ирине — ее пышная красота, бело-розовая кожа, рыжеватые волосы — все это он увидел в цветах лапачо...

Когда атака кончилась, санитары стали подбирать раненых и убитых. Андрея нашли не сразу — ветки дерева, сбитые пулями, почти закрыли его тело. Лицо Белопольского было спокойно, даже можно было разглядеть улыбку на посиневших губах. Но весь череп его был разможжен, кровью залито и лицо и грудь капитана.

Победа досталась в этом кровавом бою парагвайцам. Форт Бокерон был взят. В плену оказалось более 10 тысяч боливийцев.

Капитана Белопольского похоронили вместе с другими павшими в братской могиле. Он остался там одним из безымянных русских офицеров, которые гибли на чужой земле, за чужое дело по всему свету. Немногие из них удостаивались чести быть упомянутыми в истории бесконечных малых и больших войн.

Имя Андрея кануло в лету, не оставив следа, не в пример майору Борису Касьянову, погибшему в Чако, чьим именем был назван мост Асуньон-Лук. В газетах появилась рубрика «Русская кровь в Чако», там перечислялись погибшие смертью храбрых — майор Салазкин, капитан Василий Федорович Орефьев-Серебряков, бывший есаул Донского казачьего полка (последний даже был торжественно похоронен).

Андрея Белопольского в этих списках не было — считалось, он пропал без вести, и долго еще безутешная Ирина вместе с Сигодуйским и Нефедовым ждали от него известий — из плена, из госпиталя, из дальних краев, куда могла занести его судьба.

Президент и правительство Парагвая отметили заслуги русских воинов специальным декретом. Генерал-майор Белякоев и Эри были зачислены в парагвайскую армию чинами генерал-лейтенантов «Гонорио кауза» — со всеми правами и привилегиями парагвайских генералов... Ряду русских офицеров присвоено почетное парагвайское гражданство, они были пожалованы орденами, виллами и угодьями.

Наградой Андрею остались только слезы и память Ирины. Да и она, если сказать правду, утешилась через несколько лет. Сигодуйский, наконец, получил свою награду — руку Ирины. Такова жизнь. Оказывается, в ней побеждают самые терпеливые...