Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая

1

Это была заранее спланированная и с ювелирной точностью выверенная акция.

Исчезновение из Парижа Александра Павловича Кутепова так и осталось в памяти парижан как событие таинственное, не проявившее после себя никаких следов.

...26 января в десять тридцать утра Кутепов вышел из своей квартиры на рю Русселе 26, чтобы посетить церковь Галлиполийского союза. Генерал обещал жене вернуться к часу пополудни. Он был всегда чрезвычайно точен. Лидия Давыдовна за долгие годы совместной жизни уяснила это достаточно. Генерал не вернулся ни к обеду, ни позднее. Он исчез. Самым таинственным образом, среди бела дня, в центре французской столицы. Участник двух войн, боевой офицер, кавалер нескольких орденов, он с некоторой бравадой демонстративно отказался от телохранителей, даже зная, что за ним следят многочисленные недруги. Его поездки по Балканским странам были всем известны и даже поездки в Финляндию не скрывались, а ведь тогда он находился всего на расстоянии винтовочного выстрела от советского часового.

И вдруг — это исчезновение. Похищение генерала яри свете дня, в центре Парижа, и ни одного сколько-нибудь стоящего свидетеля этого события! Это была выверенная акция советской разведки. То, что похищение генерала проводилось на территории иностранного государства, по тем временам во внимание не принималось. Тем более, что свидетели не предусматривались и их не оказалось.

Среди немногих, кто заранее знал об этом событии, был и один из героев этой книги. Представитель закордонного отдела ИНО ОГПУ Шаброль четко выполнил задание центра.

...Кутепов спокойно направлялся на встречу, как он полагал, с представителями немецкого Генштаба, которых уже знал по предыдущим контактам в Берлине и Хельсинки. На самом деле они не являлись ни немцами, ни генштабистами. Один представлял Коминтерн, другой ведомство Шаброля и был его подчиненным. По паспортам они значились в Париже как австриец Шосель и эльзасец Лаутен Шреген. Немцы после Версаля еще не имели права ни на воинские формирования и, тем более, на разведку и генштаб. Отсюда и понятная Кутепову их таинственность, стремление к конспирации, необходимое, впрочем, для каждой из сторон.

Кутепов нес на встречу отчет о пятилетней деятельности Воинского союза: документы, списки агентов, проходы через «окна», в которые они засылались. Имелась тут и определенная опасность, конечно. Кутепов был совсем один, без охраны. И это оговорили заранее. Отчет обменивался на гарантии будущих больших и совершенно секретных денежных субсидий в пользу Союза. Немцы обещали гораздо больше французов и поляков, «Дезьем бюро» и «Дефензива» скупились, не говоря уж об англичанах, известных своей расчетливостью. В кутеповском отчете РОВСа, среди прочего, поименно назывались и те русские офицеры, которые с его помощью и по его приказу были переданы (для видимости — перевербованы) европейским разведкам для работы против Советов. Внедрение русского человека в родную ему русскую среду отличалось большой простотой и легкостью. Это понимали обе договаривающиеся стороны. В обмен на отчет Кутепов должен был получить наиподробнейшую расписку, в которой, как в союзном договоре, перечислялись постатейно все обязанности и права обеих сторон...

Как было уговорено при последней, прикидочной встрече, Александр Павлович, неторопливо пройдя вдоль квартала до угла, отпустил дожидающегося его офицера-таксиста. На этот раз офицер был из дроздовцев. Кутепов обладал цепкой памятью на лица, и этот офицер из окружения генерала Туркула — с утиным носом и скошенным лихим сабельным ударом подбородком — запомнился Александру Павловичу... Не оглядываясь и не убыстряя шаги, Кутепов сделал знак, отпуская таксера, и вернулся к входу в свою квартиру на противоположном углу квартала, где пересекались улица Русселе и переулок, выходящий на бульвар Удино. Тут его уже ожидали два автомобиля. Зеленое такси и большой красный «Делаж», из которого вышел человек в форме полицейского — их человек — и, поклонившись генералу, предупредительно раскрыл перед ним дверь. Все его действия были предусмотрены. Последовательное исполнение их являлось знаком, что все идет по плану и операцию надлежит продолжать.

Кутепов, согнувшись, ловко полез на заднее сидение. Полицейский занял место рядом с шофером, затянутым в кожу. Обе машины тронулись, проехали не торопясь мимо госпиталя Святого Иоанна, свернули по безлюдной в этот ранний час улице Русселе к Монпарнасу. Здесь в небольшом ресторане и должен был произойти обмен документами и подписание дополнительного соглашения, каждый параграф которого был уже оговорен. «Все же немцы — отличные мастера конспирации, — подумал удовлетворенно Кутепов. — Этого у них не отнимешь. Учиться надо!»

Откинувшись на мягкие подушки, он неприязненно поглядывал на заполняющиеся людьми парижские улицы. Столица Франции всегда не нравилась генералу, казалась средоточием неуправляемого вольнодумства, пороков и анархии. Если бы не штаб РОВСа, расположившийся здесь по распоряжению великого князя Николая Николаевича и генерала Врангеля, Кутепов давно приказал бы перебазировать штаб в Берлин, где все сильнее давал о себе знать боевой дух возрождающейся нации, армии и консолидации всех правых сил. Кутепову гораздо ближе были идеи арийской воинственной нации, ее требование скорейшего пересмотра ненавистного Версальского договора. Кутепов вообще считал, что следует поставить на Германию, единолично и вовремя вступить в секретный контакт с се представителями.

На окраине Парижа, на пустынной нормандской дороге, машины остановились, и в салон к генералу быстро пересели оба немца...

Далее о пути следования двух автомашин ничего достоверно неизвестно. Сведения тех дней в газетах были самые противоречивые: то машины были замечены на дороге Нормандии и якобы следовали к побережью. То какие-то «очевидцы» вспоминали советский корабль, стоявший на рейде в Гавре и внезапно покинувший порт после того, как принял на борт подозрительный груз — тяжелый продолговатый ящик, завернутый в мешковину. Следствию этих сведений было явно недостаточно[1].

Так и осталась неразгаданной эта история — исчезновение русского генерала. И хотя теперь уже доподлинно известно, что похитили Кутепова советские чекисты, его судьба до сих пор толкуется в различных вариантах. Слухи о его смерти очень разноречивы. Документами не подтверждено, умер ли он от сердечного приступа в московской тюрьме на Лубянке или смерть наступила еще на французской земле, когда, затащив генерала в машину, чекисты применили хлороформ или эфир и не рассчитали дозу: прекратив сопротивление, генерал заснул и... не проснулся.

Судьба Кутепова еще долго обсуждалась на страницах известной эмигрантской газеты «Общее дело» Владимира Львовича Бурцева. Некогда раскрывший провокатора Азефа, Бурцев всеми силами стремился поддержать свой авторитет «разоблачителя тайн». Он высказывался определенно и недвусмысленно: похищение русского генерала — несомненное дело рук Москвы. «Я занят этим делом, как журналист, с первого дня, и берусь доказать свое обвинение названных мною лиц, опубликовать все материалы, если мои информаторы разрешат мне эту акцию».

История тайного сыска в России была «коньком» Бурцева. И потому его заявление о том, что в деле Кутепова рано ставить точку, вызвала некоторый интерес у читателей. Бурцев объявил, что располагает обширным и проверенным материалом и обещал, «потянув за соответствующие нити, размотать весь этот запутанный змеиный клубок». Свои версии похищения излагала и другая эмигрантская газета «Последние новости».

И даже знаменитая фельетонистка Тэффи отдала дань модной теме: правда, она не пыталась назвать виновных и не предлагала свою версию похищения. Процесс дал ей возможность еще раз сделать блестящие острые зарисовки русской эмигрантской жизни: обстановку суда, поведение свидетелей и обвиняемых, реакцию французской публики...

2

По договоренности «Доктор» и «0135» окрестили свое участие в похищении Кутепова как «операция груз». Она прошла по плану без сучка и задоринки, как точно продуманная заранее шахматная партия, где воображаемые ходы противников были проанализированы сотни раз и выбраны единственно возможные.

Тем более странным показался Венделовскому вызов, который «Доктор» — Шаброль — передал ему по срочной связи, существующей при чрезвычайных обстоятельствах. Подавляя тревогу, Венделовскнй отправился на встречу.

Он ждал, как всегда, возле второй скамейки справа — ближней от выхода на плас Конкорд.

Шуршали шины на разгоряченном асфальте. Шумела вода в ближнем фонтане. Февральский день представлялся абсолютно весенним. И солнце сияло в полную силу. Шаброль осунулся, под глазами мешки: выглядел усталым, плохо выбритым — против своих многолетних правил, которым Альберт Николаевич не изменял никогда — даже во время подготовки и проведения сложнейших и опаснейших акций. И как всегда, среди этой мирной картины Венделовский ие забывал о реальной опасности, ставшей неотъемлемой частью его жизни.

Эта опасность разлита в воздухе, среди только-только начинающих опутываться зеленой дымкой деревьев, она — в каждом человеке, который идет мимо с безмятежным и доброжелательным видом, в каждом остановившемся неподалеку автомобиле. И с этим чувством надо было жить и работать. Шаброль пришел вторым. Он прошел мимо, делая вид, что выбирает место поудобней. Затем вернулся, осмотревшись, и сел рядом. Но разговора не начинал. И вблизи он выглядел усталым, осунувшимся.

— Отвернитесь, Альберт, — понизив голос, сказал он и, улыбнувшись белозубой, очаровательной своей улыбкой, добавил. — Это проверка: по-прежнему ли работает наша срочная связь. Мы разойдемся сейчас, — он сложил газету и сунул ее в боковой карман пиджака. — Проследите внимательно, нет ли за мной «хвоста». Если чисто, встречаемся через час ровно. Не торопитесь, будьте внимательны.

— Понял, — еле кивнул Венделовский и встал.

— До встречи. Полагаю, ателье Десбона? Ну, успехов.

— К черту!

Они разошлись. Роллан удалялся медленно, заложив руки за спину и сцепив пальцы, — обычный состоятельный человек, позволяющий себе ежедневную часовую прогулку именно в это время...

Они встретились в маленькой портновской мастерской Филиппа Десбона, недавно служившей спокойной явкой. Филипп, как было условлено, откладывал в сторону работу и брался за скрипку: бравурная мелодия была сигналом, что все в порядке, опасности нет и наблюдение ведется.

Шаброль сказал:

— Похоже, с господином Кутеповым при всей легкости дела мы где-то «прокололись». Я до сих пор не узнал, где. И меня это беспокоит. Кроме того, против нас начали работать не недоумки из «Внутренней линии» РОВСа, не престарелые филера Климовича, а кто-то посерьезней. Похоже, на нас вышли немцы-профессионалы и ведомства самого Николаи-Канариса. Можете мне поверить, это реальная угроза.

— И где ее начало, по-вашему?

— По-моему, Монкевиц.

— Где он был все это время? Был ли в поле вашего зрения?

— Да, мы виделись почти ежедневно, придумывали контакты. Более или менее правдоподобные. Выбор и покупку дачи осуществлял он сам. Постойте-ка! Десять дней назад он опоздал на условленное заранее свидание больше чем на час. Объяснил опоздание задержкой в мэрии, где оформлялись документы на дачу, и он не сразу застал нужного чиновника.

— Перепроверяли с чиновником?

— Нет.

— Как же это вы, Альберт Николаевич? Это ошибка! — Роллан Шаброль не скрывал своего недовольства. — Что потом? Не заметили ли каких-либо перемен?

— Абсолютно! Как всегда, Монкевиц точен, исполнителен. Очень увлечен проблемами виллы.

— И у него никаких посторонних личных контактов?

— Пожалуй. Только с одним соседом, эльзасцем. Любитель-цветовод. Разводит гладиолусы, живет через дорогу. Один. Старый холостяк. Владеет половиной дома, достаток средний. Поселился в Оэуар ла Ферьер более пяти лет назад. Знакомств никаких — нелюдим. И Монкевица встретил не слишком любезно.

— Это чья информация? Ваша? Монкевица? Его соседа?

— Мне докладывал «Фунтик». После опоздания Монкевица я просил его не расставаться с «другом». Они неразлучны.

— И все-таки меня тревожит Монкевиц. А что его сосед — француз?

— Эльзасец.

— Любимая агентура Николаи. Скорей всего «прокол» именно тут. Отсюда и начнем проверку.

— Слишком много случайностей в одно время, в последние десять дней. Ко мне в магазин тоже пожаловал немолодой человек с хорошей военной выправкой. Говорит по-французски с чуть заметным усилием. Сразу принялся изображать полное восхищение Натали, оказывать ей знаки внимания, пустяковые, впрочем. Я предположил, что это знакомый ее постоянного ухаживателя — того, из военного ведомства. Но догадка не подтвердилась. Через день я внезапно столкнулся с господином «Ино» около площади Конкорд, на берегу Сены. Он не слишком прятался и легко передал меня другому типу. Этот, можно сказать, являл собой полную противоположность первому, — запоминайте! — высокий, худощавый, с маленькой головой. И в то же время было между ними нечто общее. Чуть позднее, глядя на его отражение в зеркальном окне магазина, я сообразил, что оба имеют вид бывших военных — походка, манера высоко держать голову, четкий шаг... Я захотел услышать, как он говорит. Мне пришлось извиниться, представившись провинциалом, приехавшим недавно из Гавра, и задержать его каким-то идиотским вопросом о способе поездки в Булонский лес наикратчайшим и самым быстрым способом. Мой поднадзорный недовольно пробурчал, что он тоже приезжий, и уже в конце первой фразы я знал, что и он не француз, а эльзасец. Он «тащил» меня весь день. И надо признать, неназойливо и весьма умело, не давая мне никакой возможности оторваться и исчезнуть. Оторваться я смог, когда мне это уже изрядно надоело, лишь с наступлением вечера на крутой улочке, поднимающейся к Секре-Кёр.

...Около художников под красными зонтами как обычно толпились люди. Большинство — молодежь. Переходили от одной картины к другой, вскользь просматривая изображения. Толкались, шумели, смеялись, отпускали шутки. Я успел обогнать своего «хвоста» на белой лестнице, на мгновение забежал в церковь и, выйдя, спустился по иной улочке, смешавшись с другой группой любителей живописи. Внизу мне удалось быстро схватить такси. Для страховки я сделал медленный круг по площади Тэтр и поехал вверх по Елисейским полям к площади Звезды. И оторваться от них я сумел только к вечеру. Поскольку они уже знали адрес моего магазина, как вы понимаете, я не мог вернуться к себе. Я протелефонировал Натали, чтоб она немедля закрылась, вызвал в условленное место Иветту и переночевал в маленькой гостиничке «Наполеон Бонапарт». Мне, вероятнее всего, придется срочно менять город, ликвидировав ковровое дело и компанию «Сулейман Гамидов, Клерман и сын». Вот почему вы срочно понадобились мне, Альберт Николаевич.

— Думаете, все настолько серьезно, Роллан? Чем нам может грозить Николаи и его люди, которые сами должны пока действовать в обстановке строгой конспирации. Французская полиция, если узнает о их присутствии в Париже, не будет в большом восторге от подобного открытия. И примет меры немедля.

— Вы так считаете? — Шаброль призадумался и снял очки в роговой оправе. — Тут есть одна светлая идея, Альберт Николаевич...

Музыка за портьерой умолкла. Вошел Филипп Десбон. Доложил: дважды мимо салона медленно проезжал автомобиль марки «Рэно» без пассажиров. Но тревога Десбона оказалась ложной: машина, по-видимому, была просто неисправной. Покопавшись в моторе и изругав «старую кобылу, место которой давно на свалке», шофер медленно уехал и больше не появлялся. «Доктор» придирчиво и очень скрупулезно расспросил портного о внешности шофера и всех словах, сказанных им около салона. Не уловил ли Десбон какого-нибудь иностранного акцента?

Десбон давал стопроцентную гарантию в том, что шофер был французом. И судя по специфическим словечкам — подлинным парижским водителем. И никем больше: уж он-то знает их предостаточно. Они, конечно, разные, но у всех есть и нечто объединяющее: это не только специальные выражения и термины, но и стойкий запах бензина, въевшийся за годы, и руки в масле, держащие рулевое колесо, и особая небрежная посадка вроде как вразвалочку, с левым локтем, высунутым в окошко. Осторожный Десбон (он всегда становился архиосторожным, когда приходил патрон), выбегал на несколько минут на улицу: попросил баночку бензина (накапал-де нечаянно стеарином на рукав почтя готового пиджака — хозяин не прощает такой небрежности) и перебросился несколькими фразами о новой модели «Ситроена», появившегося в магазинах пару месяцев назад. «Доктор» похвалил его и вроде бы несколько успокоился. И тут же из примерочной зазвучал вихревой вальсовый мотив. Beнделовский прислушался к звукам скрипки, доносящимся из-за портьеры. Мелодия была по-прежнему бравурной.

— Давайте-ка вернемся к нашим агентам, Альберт Николаевич. Вы правы: надо навести ажанов на «эльзасцев». Это сделает Натали через своего старого поклонника и его ведомство. Должны же мы хоть раз по-серьезному использовать ее. Затем она исчезает: ее видели со мной и, вероятно, знают, где она работает. Третье — подробная шифровка в «Центр» о наших новостях. Я меняю город. Предположительно — Марсель. В портовом городе легче потеряться. Особенно среди массы публики, ежедневно прибывающей и отъезжающей пароходами. На это «добро» еще не получено. Все покажут события ближайших дней.

— Моя задача? — спросил Венделовский.

— «Лечь на дно», «законсервироваться» вместе с Монкевицем. Как запасной вариант, если согласится «Центр», поездка на отдых, на курорт, что ли. Модный, но не очень шумный... Есть еще один вариант — студентом в Прагу.

— Я не работал в Чехословакии. Ни разу, Роллан.

— Прага — прелесть. Остерегайтесь только «эльзасцев». Зато Иван Цветков — наш болгарин поблизости. Всегда поможет.

— Думайте, немцы знают о нашем с вами знакомстве?

— Возможно. Если они — с помощью Монкевица или без него — «повели» меня сразу после исчезновения Кутепова, они быстро вычислят и вас. И пожелают познакомиться поближе. Придется поговорить с Монкевицем, еще здесь в Париже, еще раз серьезно пугнуть его РОВСом и нашими связями со Скоблиным. Мы готовы, мол, представить полный доклад об участии подполковника в деятельности некоей разведывательной службы, осуществившей ряд акций не только в Париже, но и в другой столице. Продемонстрируйте его письменные обязательства. Дайте ему денег. И не спускайте с него глаз. В случае необходимости пошлите в Марсель, ко мне. А я уж сумею отправить его дальше. Пусть он знает и про этот наш вариант. Если досточтимый Николай Августович вздумал ставить на двух лошадок сразу, образумьте подполковника и скажите, что подобное у нас не проходит. Никогда!.. Перевербованные двойники нам не требуются.

— Все понял. Связь с вами?

— Пока через «Фунтика».

«Фунтик» — Николай Федорович Абрамов — был в группе советских разведчиков личностью неординарной. Его отец Федор Федорович Абрамов, генерал-лейтенант, окончил Полтавский кадетский корпус, Николаевское инженерное училище, Академию Генштаба. Бывший хорунжий лейб-гвардии Донской казачьей батареи, он стал позднее командиром уланского полка, потом генерал-квартирмейстером штаба 12-й армии. В армии Врангеля Абрамов — командир Донского корпуса, в Софии — начальник III отдела РОВСа.

Оставив Россию, генерал Абрамов очень мучился разлукой с семьей (она осталась в городе Ржеве) и особенно с любимым малолетним сыном. Когда мальчику исполнилось 12 лет, отец нашел способ послать за ним преданного казачьего есаула, ждал, что Колю привезут в Софию. Но тот не пожелал расстаться с матерью и бабушкой, к отцу не поехал. Именно тогда и попал Абрамов-младший в поле зрения чекистов.

А через шесть лет вдруг явился в Москву, пришел на Лубянку и выразил желание сотрудничать с чека, заявив, что готов работать против отца.

Не успели в соответствующих инстанциях провести необходимые проверки и отработать «легенду» для перехода границы, как Абрамов-младший все сделал сам: нанялся матросом на судно, совершавшее рейды между Ленинградом и Гамбургом, в Гамбурге — «сбежал», сел на берлинский поезд и явился к... фон Лампе. Представился ему Николаем Федоровичем Абрамовым, сыном генерала, убежавшим из Советской России, попросил связать с отцом и даже получил от Лампе деньги на дорогу в Софию.

Естественно, он стал работать в РОВСе вместе с отцом. Абрамов-старший очень гордился сыном, сумевшим удрать от комиссаров, его хваткой, умением быстро входить в любую ситуацию. Абрамовы жили на софийской улице Оборище, в небольшом домике с тенистым садом, и хозяйка дома Александра Семеновна была совершенно очарована сыном генерала, счастливо избавившимся от большевиков. И еще более нежные чувства вызывал генеральский сын у дочери хозяйки, молоденькой хрупкой девушки Наташи. Тут расцветала настоящая любовь, которая неминуемо должна была кончиться свадьбой, что и случилось вскоре. Со стороны домик смотрелся как райский уголок. Цветник. Высокий забор, калитка. Деревянные ступеньки на второй, генеральский этаж. «Кабинетный стол», бумаги. На круглом столике рядом — обязательный для всех русских присутственных мест графин и три стакана. В углу — икона с теплящейся рубиновым цветом лампадой. Тут владения казака «Михеича». Он — денщик генерала, посыльный, дворник, охранник и владелец ключей от шкафов и сейфа, комендант здания Воинского Союза.

Картина сложилась совершенно идиллическая. Абрамов-младший законспирировался идеально. Он вызывал недовольство московского начальства лишь тем, что неосмотрительно рвался «в бой». Приходилось сдерживать его, уговаривать не торопиться.

Тем более, что ближайшее окружение генерала Абрамова встретило внезапное появление генеральского сына по-разному. Некоторые считали его по меньшей мере авантюристом. Другие высказывались определенней: «платный красный агент, гэпэушник». Коробила грубость и резкость его суждений, манера говорить обо всем безапелляционно, неумение прислушиваться к чужому мнению.

И в то же время нельзя было не признавать его знание современной жизни Советской России, о которой большинство ровсовцев были осведомлены очень поверхностно, больше из чужих уст, из газет и рассказов очевидцев.

Абрамов-младший о русской жизни знал по собственному опыту, он успел даже поработать в неведомой для многих организации «Осовиахим»...

Любое поручение РОВСа он выполнял с необыкновенным рвением. И все-таки добиться полного доверия ему не удавалось. Особенно недоверчивым оказался начальник контрразведки РОВСа полковник Браунер. Свое мнение полковник не скрыл от Абрамова-старшего:

— Я считаю, генерал, что Николаю Федоровичу доверяться полностью не стоит, его приезд — мистификация чекистов.

Генерал-лейтенант ответил незамедлительно и грозно:

— А я считаю, полковник, ваше недоверие к моему сыну личным оскорблением.

Браунер принес извинения. Но на деле — просто изменил тактику, продолжал наблюдать за Николаем тайно. Ситуация вроде бы изменилась. Николая Абрамова стали посылать в города Болгарии и Югославии. Он давал консультации боевикам перед отправкой их в Союз, помогал изготовлять фальшивые удостоверения и справки — знал о каждом ровсовце, готовом к отправке. Через каналы связи добытые сведения отправлял в Россию.

Но из «Центра» для него поступали пустяковые и эпизодические задания. Как сотрудник резидентуры он совершенно не подходил — был очень на виду и своей напористостью мог испортить любую операцию. В то же время он давал весьма ценную информацию, снимал копии с любого секретного документа, сообщал о готовящихся актах, до мельчайших подробностей раскрывал деятельность своего отца — генерала. Это более всего смущало как Шаброля, так и Венделовского. Работать с «Фунтиком» надо было, по их мнению, не спуская с него глаз.

— На том и решили, Альберт Николаевич, — сообщил Шаброль. — Никаких серьезных заданий. Основное его дело — Монкевиц. Пусть не спускает с него глаз... И теперь сообщение для вас, Альберт Николаевич. «Центр» дает вам новую связь — через торгпредство. Вас найдут. А пока вы остаетесь в Париже, вся связь только через каналы Десбона. Из него, кстати, мог бы получиться неплохой музыкант, как вы считаете?

— Мне он больше нравится как портной, — улыбнулся Венделовский, — и как наш гостеприимный хозяин.

— Ну, так попрощаемся с ним и разойдемся. — Шаброль крепко пожал руку товарищу, и по очереди они покинули маленькую портновскую мастерскую.

...Венделовский шел сумеречной, узкой парижской улицей и снова продумывал весь разговор с шефом — с беспокойством и с неудовольствием. Альберт все время ловил себя на мысли о том, что ему не совсем по душе перемена места и скорый вояж в Прагу. Он полюбил Париж и, думая об отъезде (если «Доктор» сказал о возможном отъезде, следовательно, все уже решено и жди приказа «Центра»), с печалью представлял себе расставание с Францией. Приказ Москвы мог забросить его и на Дальний Восток и в Северную Америку, в этом была особенность его профессии. Он не принадлежал себе и не мог выбирать.

Он вновь подумал об Абрамове-младшем. Представил себя на его месте. Мог бы он работать против своего отца? Для него это было бы совершенно невозможным. А что заставило «Фунтика»? Идея? Или большие деньги? Угроза расстрела его или близких? Нет, тут было нечто иное.

О многих своих товарищах Венделовский знал самое главное — это были идейные люди, защищавшие советское государство и обезвреживающие его врагов, «фунтик», несомненно, был из другой, непознанной им еще породы людей. Венделовский присматривался к нему стараясь понять, разобраться. И не мог. Почему он сам вызвался работать в любом городе, где существовало отделение РОВСа и жил руководитель одного из его отделений? Нет, Абрамов-младший не вызывал симпатий «0135»-го, доверять ему до конца он не мог.

Обдумывая предстоящие перемены, Венделовский решил, что на новом месте он должен будет поменять и свой образ жизни, и внешность, насколько это возможно без грубого грима.

Облик фланирующего богатого человека, посетителя дорогих ресторанов, домов «высокой моды» вряд ли подойдет для Марселя, для его пестрой интернациональной толпы.

Венделовский решил работать под свободного художника — отпустил усы и бороду, перестал стричься у своего парикмахера, запасся легким мольбертом, который вместе с блузой свободного покроя и традиционным шарфом, небрежно повязанным вокруг шеи, завершил нехитрый маскарад. И, разумеется, пришлось поменять квартиру, чтобы не изумлять соседей переменой внешности. Теперь Альберт Николаевич квартировал на Монпарнасе, где «служителей искусства» было немало. Бродя по улицам знаменитого холма, останавливаясь то около одного, то около другого художника сотни их располагались на каждом шагу, углубленные в работу и как бы не замечавшие зрителей — «0135» внимательно наблюдал, не тащит ли он за собой «хвоста». Но слежки не было — он был уверен.

Через Десбона «0135» сообщил «Доктору», что «Эльзасцы» на его горизонте больше не появлялись. Может быть, Шаброль опередил события, слишком перестраховался... Но нет, через Десбона связная Шаброля сообщала: за магазином продолжается демонстративно открытая слежка. У нее «на хвосте» постоянно один из трех «эльзасцев». И хотя Натали через знакомого чиновника уже сообщила полиции о неизвестных лицах, следящих за магазином ее хозяина, меры до сих пор не были приняты: эльзасцы, сменяя друг друга, целыми днями слоняются поблизости. Полиция Парижа не любила связываться с иностранцами, и со своими французами было достаточно хлопот. Оставалось только ждать развития событий.

3

В европейской эмиграции все сильнее и упорнее распространялись слухи о тайных контактах между представителями комсостава Красной Армии и немецкими офицерами, сотрудниками Генерального штаба. Эти слухи будоражили общественное мнение, серьезно мешали официальным французским кругам, желавшим сближения с Советской Россией и восстановления торговых отношений с ней.

«Центр» предложил европейской резидентуре обдумать способ пресечения злонамеренных слухов. Был принят один. Руководителем назначен «0135»-ый. Исполнителем — «Фунтик», фигура подходящая: генеральский сын, а в последнее время, до бегства из России, — командир РККА (по дополнительной легенде Осовиахим легко превращался в армейскую часть). Решили использовать и журнал РОВСа «Часовой», известный своим крайне монархическим и антисоветским направлением, ратующий за национальное спасение и возрождение России, за усиление борьбы с марксистами.

Продумывая операцию, чекисты решили опубликовать на журнальных страницах «переписку» белого и красного командиров, честных русских людей, готовых протянуть друг другу руку дружбы и вместе бороться за новую Русь — не старую, естественно, но и не за ту, что изобрел Ленин, развязавший братоубийственную гражданскую войну.

В первых двух письмах происходило как бы пробное знакомство русских офицеров. Потом «Часовой» поместил на своих страницах весьма примечательный опус:

«Письмо красного командира.

Ниже мы помещаем письмо красного командира, по своему интересу оставляющее позади оба первых. Мы уже писали, что: 1) лицо, сносящееся с нами из Советской России, очень хорошо известно редакции по прошлому и ныне занимает немалый командный пост; 2) редакция совершенно не гарантирует того, что у автора письма нет какой-то другой цели, однако при избрании его сама логика говорит за то, что он искренен; 3) редакция поставила красному командиру ряд вопросов, которые должны дополнить его ответ; 4) редакция категорически утверждает, что «краском» по мере возможности читает наш журнал; 5) редакция ничего не меняет в письмах, оставляя нетронутым все выражения автора».

Далее следует короткий рассказ краскома об армии и ОГПУ, об уничтожении в стране русской культуры. Приводится рассказ о том, как руководимое им подразделение армии защищало больницу от толпы, идущей убивать врачей... В свою очередь «краской» интересовался жизнью русской эмиграции. «Есть ли у вас силы, средства? Многие считают, что вы находитесь на запятках иностранных карет. Мы же, несмотря на успехи власти на Днепрострое, Магнитогорске и в целом по пятилетке, каждодневно обращаем свои взоры к временам Ивана Калиты, Ивана Грозного, Сергея Радонежского и всем тем святым людям, что веками крепили Русь...»

Подпись под письмом выглядела так: «Офицер, ныне красный командир. Верю, что вскоре смогу написать: ,,Свободный русский гражданин"».

Вскоре был напечатан ответ: «Белый офицер — красному командиру» с подписью «Белый офицер. Надеюсь, скоро просто ,,русский офицер"». От редакции публиковалось сообщение: «Автор писем — полковник артиллерии, кадровый русский офицер, участник Белой борьбы с первых ее дней. Редакция помещает эти письма как выражающее мнение большинства русского офицерства за рубежом. Подпись по понятным мотивам опускаем»...

Два следующих письма говорили о задачах славянского единения. Нерушимый блок славян обязан грудью встать против жидо-масонского вала, катящегося на Европу с запада, — так, как в былые времена славяне прикрывали собой Европу от татаро-монгольских орд. Нужен крепкий союз, большую роль в котором, несомненно, сыграет и Германия. Это тоже социалистическая страна, в которой правит народ, но без жидов и коммунистов.

В продолжение и поддержку этих мыслей — следующее, пятое письмо красного командира. В нем высказывается твердая позиция, основанная на полном знании текущего момента. «Краском» утверждает:

«1. Власть пошла на уступки. Коминтерн отошел на второй план.

2. НЭП. На базарах, кажется, все население России. Лозунг «обогащайтесь!», похоже, должен уничтожить все завоевания революции,

3. В армии стало ненадежно. Солдаты не хотят подчиняться политкомиссарам. Командиры одним глазом все время косят в сторону Германии и при малейшей возможности отправляются туда на учебу.

4. Ни один дурак не пойдет сейчас занимать Россию. Иностранцы знают ее лучше вас. Выступления в эмиграции Милюкова, Деникина, Головина, их призывы и обещания — все оканчивается одними пустыми словами. У эмиграции нет козырей.

5. Япония воевать сейчас не будет. На дальнем Востоке у нее есть армия, которую Советам будет нелегко разгрызть. Польша может скушать Литву. Для нее и Германии это лучший выход в решении Данцингского вопроса...»

И в заключении: «Надо мирить государства во имя борьбы с большевизмом. Не сидите сложа руки...

Красный командир».

«Белый офицер — красному командиру»

«Перед лицом событий, назревающих в России, всем, кто хочет считать себя русским патриотом, необходимо протянуть друг другу руки и быстрее найти общий тактический путь...»

Отношения налаживаются, переходят в новое качество.

«Белый офицер — красному командиру»:

Дорогой собрат!

...Пусть каждый русский солдат и командир гордо заявляет: «Мы, русские воины, чтим светлую память наших героев. И пусть найдутся новые русские люди, способные повторить их незабываемые подвиги... Привет вам, командир, и всем русским доблестным орлам из нашего грустного невольного далека...

Как только окажетесь в Германии, соблаговолите сообщить нам Ваш адрес. Надеемся на продолжение корреспонденции.

Белый офицер».

Было еще несколько писем, и их регулярно печатал «Часовой».

Русские «эмигранты с интересом пересказывали друг другу прочитанное, гадали, кто же авторы писем. И вдруг шокирующее открытие в отделе объявлений и курьезов вечерней газеты; тут было напечатано обращение к доверчивым глупцам. Каждому, кто не побоялся бы эксперимента, предлагалось взять все письма, опубликованные «Часовым», и прочитать сверху вниз заглавные буквы первых абзацев. Любопытствующие произвели опыт. Получилось: «Да здравствует СССР!»

И следом — карикатуры, анекдоты, насмешливые пародийные репризы... Русские и парижане, смеясь, узнали «кто есть кто» или, как выразился кто-то, «сказку о том, как один офицер другого обдурил»...

Самое активное участие в этом политическом розыгрыше по поручению Венделовского принял «Фунтик». И хотя он заслужил похвалу «Центра», задание казалось ему недостаточно серьезным. Абрамов-младший не скрывал своего недовольства, рвался к делу. Таким считалось наблюдение за полковником Монкевицем. Венделовский наставлял своего подопечного: полковник — человек не только опытный, но и очень ловкий. И то, что они вместе ездили в Россию и оба участвовали в похищении Кутепова, значило не так уж и много, хотя Монкевиц был способен выкинуть что-нибудь совсем непредсказуемое: передать себя в руки французской полиции, потащив за собой всю цепочку и, раскрыв обстоятельства похищения Кутепова, получить миллион и бежать, подготовив побег безукоризненно, и исчезнуть, ловко заметя следы. Монкевиц мог убрать «0135»-го, такое уже не раз приходило ему в голову и заставляло осторожничать и подстраховываться. В конце концов, Монкевиц в поисках выхода мог дать перевербовать «0135» одному из «эльзасцев». Для Венделовского это был худший вариант. Он пришел в голову последним, и чем больше размышлял над этим Альберт Николаевич, тем больше склонялся именно к нему. Встречу (или встречи) мог засечь лишь «Фунтик»: его не знал ни Монкевиц, ни «эльзасцы» (по-видимому), «0135»-го знали все. Оставалось надеяться лишь на Абрамова-младшего, который все еще не совсем серьезно реагировал на четкие инструкции. Его сумасбродным выходкам не было конца. Вдруг он исчезал на неделю — не выходил из спальни, где предавался любви со своей очаровательной молодой женой. «Имею я право на медовый месяц?» — парировал «Фунтик» упреки Венделовского.

Потом — новая страсть: Фунтик начал коллекционировать марки. Филателия, казалось, поглотила его целиком. Он накупил каталоги, альбомы, лупы, вступил в филателистическое общество. И как все, что он делал, «сопровождал свое увлечение широкой рекламой. У входа в дом, на Оборшцте 17, прямо на заборе появилось объявление: «Покупаем и продаем марки всех времен и народов, континентов и государств. Спрашивать членов международного филателистического общества комиссионеров — «Чичо», «Славчо» и Николая — здесь, в этом доме».

Венделовский не приветствовал увлечения своего подопечного. Но Шаброль успокоил его: если будут в доме Абрамовых новые люди — это неплохо, для конспиративных встреч ничего более хорошего не придумаешь!..

Продолжая несколько настороженно относиться к «Фунтику», Венделовский принял решение ограничить его контакты со своими сотрудниками, хотя эта мера выглядела запоздалой и Абрамов-младший был уже осведомлен достаточно. Правда, с передислокацией группы «Доктора» в Марсель в «цепочке» образовались определенные «дыры», мешающие недостаточно осведомленному человеку установить, кто с кем непосредственно связан и кому подчинен. Венделовский употреблял много сил, чтобы сдержать активность «Фунтика» и постараться загрузить его так, чтоб у него оставалось не слишком много свободного времени для «самодеятельности». «0135»-ый дал ему приказание ежедневно докладывать о поведении Монкевица с утра до вечера, не оставляя его одного ни на минуту. «Фунтик» всячески демонстрировал усердие и преклонение перед всеми способностями Венделовского. Он организовал в своей квартире фотолабораторию, в которой совершенно бесстрашно переснимал переписку в двух экземплярах. Вместе с женой он увлекался спортом (летом — туристские маршруты, зимой — лыжи), даже записался в фешенебельный клуб. И в этом мнения Шаброля и Венделовского по поводу деятельности «фунтика» расходились решительно...

Однако к Абрамову-младшему придираться было трудно: дело свое он выполнял быстро и легко, словно играючи. Вероятно, он не догадывался, как внимательно следят за ним в РОВСе. А к Венделовскому поступали сведения об этом. Вместо полковника Александра Браунера слежку за Николаем Абрамовым поручили ровсовцу капитану Фоссу, который пока что, правда, стремился лишь удостоиться дружбы с генеральским сыном. Пользуясь, как ему казалось, подходящим случаем, Фосс предложил «Фунтику» взаймы без процентов небольшую сумму денег. Новое действующее лицо в окружении Николая Абрамова заставило «Доктора» насторожиться я принять кое-какие предупредительно-разведывательные действия. Справедливость этих действий Венделовского была признана в группе «Доктора» единодушно...

Но время шло быстро, Шаброль же пока молчал — ни одного сообщения из Марселя. Наконец, дело вроде бы сдвинулось с мертвой точки — Филипп Десбон передал «0135»-му шифровку: «Доктор» извещал, что натурализация в Марселе заканчивается нормально. Иветта может начинать перемену базы согласно плана. Магазин фирмы «Сулейман Гамидов, Клерман и сын. Торговля коврами, антиквариат» частично проведен в Марсель. Туда же перебралась мадам Пино. «0135»-му надлежит совместно с Монкевицем, который в переписке получал номер БЖ/13 и кличку «Монокль», ждать указаний в Париже, ничего не предпринимать, фиксируя каждое новое появление «эльзасцев» в любой точке Парижа. Новая связная выехала. Имеет приказ самостоятельно выйти на шефа, которым на время отсутствия «Доктора» в Париже назначается «0135»-ый.

«ДОКТОРУ» ИЗ ПАРИЖА ОТ «0135»

«Встреча с «Ивашко» состоялась, прошла благополучно. Технически грамотна, старательна. Имеет отличную «крышу». На отработку связи нужен месяц.

Один из «эльзасцев» арестован полицией возле магазина на Мак-Магон. Отпущен после проверки из-за отсутствия преступных намерений. Жду указаний.

0135».

ИЗ «ЦЕНТРА» В ПАРИЖ «0135»

«Имеется принципиальное решение руководства вашем переводе в Прагу; учебе местном юридическом институте. Документы, посланные с «Ивашко», являются основой вашей легенды. Уточнения предлагаем внести после встречи с «Доктором». Планируется встреча с руководством где-либо на территории Чехо-Словакии. Предположительно середина лета. Место и время будет уточнено.

Рекомендуем активное внедрение в правое крыло студенческого Союза.

Приказываем постоянно держать в поле зрения Монкевица и всех «эльзасцев», один из которых зафиксирован в Берлине, в профашистском обществе. Предполагаем, последует ряд попыток перевербовать Монкевица.

Центр».

«ДОКТОРУ» ИЗ ПАРИЖА ОТ «0135»

«Вчера вечером Монкевиц, усыпив «Фунтика», оторвался и исчез. Веду поиск. Прошу помощи.

0135».

ИЗ МАРСЕЛЯ «0135» ОТ «ДОКТОРА».

«Выезжаю последним поездом. Встречаемся на даче Монкевица.

Доктор»

4

Более суток Венделовский ничего не знал о таинственно исчезнувшем Монкевице. Виноват был «Фунтик», он упустил полковника. В последние дни, как заметил Николай, Монкевиц вел себя спокойно, не делал даже попытки избежать общества «Фунтика», как бывало прежде. Этим и вызвал у него определенные опасения. Днем, в самое жаркое время, они вместе сидели в тени сада Тюильри, потом решили покататься по Сене: все же прохладнее у воды к вечеру, когда весь город казался раскаленной духовкой. Отправились в Озуар ла Феррьер без определенной цели — просто погулять и освежиться на воздухе. Зная не проходящее никогда стремление Николая Августовича Монкевица вкусно поесть в хорошем ресторане, Абрамов-младший разрешил и себе сегодня немного расслабиться. Они устроились на открытой террасе ресторана, вкусно пообедали, заказали немного вина. В городе уже ощущалась предвечерняя прохлада, когда им подали кофе и счет. Платил «Фунтик».

Сиреневые сумерки сгущались над Парижем. И тут же стало возникать повсюду море огней: светящиеся и бегущие в никуда строчки ярких реклам, пунктирные цепочки фар автомобилей, полыхающее пламя освещенных входов в театры и синематографы, сверкающие огнями витрины магазинов, больших и малых развлекательных заведений.

Монкевиц и Абрамов-младший, оба в прекрасном настроении, фланировали по Елисейским полям, многозначительно посматривая на проходящих мимо хорошеньких женщин.

— Неплохо было бы закончить вечерок, — начал было беспечно подполковник фразой, не требующей продолжения. Но выдержав паузу, пояснил. — У какой-нибудь из этих курочек, этих милашек... Как ты смотришь на такую блистательную перспективу? У меня и телефончик имеется, обязан предупредить о приходе. Так что решай, голубчик. Ни много денег, ни много времени не потребуется! — Он рассмеялся чуть нервно, глядя на спутника выжидательно...

Однако, помятуя четкие инструкции «0135»-го, Абрамов от продолжения чудесного вечера отказался решительно.

Чтобы убить время, решили пойти в синематограф, куда их привлекли огромные фоторекламы. У «Фунтика» возникло стойкое чувство сделанной ошибки, как только они оказались в довольно плотной толпе, устремившейся в зрительный зал. Они вошли, отыскали свои места и сели рядом. Николай Абрамов — с края, возле широкого выхода, где, подсвечивая себе электрическими фонариками, билетерши усаживали на свои места опоздавших...

— Полагаю, нас не ждет тут ничего хорошего, — лениво растягивая слова, сказал Монкевиц. — К счастью, у меня есть немного виски. Предлагаю по глотку — как бальзам на духу. Хлебнем?

— По глотку, не более, — предупредил «Фунтик».

Он выпил и почти тотчас захотел спать. Очень. Ощущения были странными, непривычными: глаза закрывались, голова то и дело падала на грудь. Тело стало слабым и непослушным. Неужели в виски Монкевиц успел подмешать что-то снотворное? Но когда?

— Ты что, Николай? Устал, спать захотелось?

— А ты?

— Я в порядке. Мы чуть-чуть подремлем, а потом к моей цыпочке на часок сбегаем. Что с тобой? Хочешь спать? Так подремли. Фильм, вероятно, не очень интересен.

Так в полудреме, на всякий случай тесно прижав плечо к руке Монкевица, спокойно лежавшей на ручке кресла, «Фунтик» промучился весь фильм.

Вероятно, снотворное все-таки было подмешано в виски, и только усилием воли Абрамову удалось преодолеть дремоту.

Когда выходили из зала, «Фунтик» цепко ухватил Монкевица за локоть. Они медленно продвигались сужающимся коридором к выходу. Сзади и спереди во много рядов двигались короткими шажками нетерпеливые зрители. Всем хотелось покинуть, наконец, душный зал и глотнуть свежего воздуха. Но вот они почувствовали, как ослабевает давление толпы со всех сторон, и их вынесло в небольшой двор-колодец, освещенный несколькими яркими лампочками по пути к большой арке, ведущей либо в новый двор, либо уже на улицу.

«Фунтик», который после духоты зала почувствовал себя значительно лучше, ругал себя за то, что не дал труда осмотреть входы-выходы из зала, что слишком доверился Монкевицу. У того вряд ли будет лучшая возможность сбежать, чем сегодня, в такой благоприятный вечер.

Толпа вынесла, наконец, и их на улицу, залитую огнем и светом бегущих реклам. Невысокий пожилой человек, оказавшийся необычно крепко стоящим на ногах, сильно толкнул Николая Абрамова в плечо. Он едва не упал от неожиданности.

В это же мгновение полковник дернулся влево, точно и его отбросил прохожий, рванул руку и побежал через улицу.

— Стой! — заорал «Фунтик», ощущая под рукой пустоту, осознавая весь ужас положения: не справился с пустяшным заданием, дал уйти полковнику. Венделовский в лучшем случае отошлет его, отстранит от оперативной работы, переведет в другую страну, где не будет прикрывающего его отца, Наташи. Это в лучшем случае. Но ведь могут и просто «убрать»... Он кинулся в погоню.

Монкевиц перебегал через улицу, не оборачиваясь, будто уверенный, что догнать его невозможно.

— Стой! Я стреляю! — закричал что было сил «Фунтик», понимая, что здесь он стрелять не станет. Выстрелы привлекут полицейских, не дай бог, он ранит кого-нибудь из прохожих. Перескочив широкий зеленый бордюр, Николай Абрамов, задержанный сплошным потоком авто, перевел дух и посмотрел на противоположный тротуар. Он увидел, что и Монкевиц остановился. Обернулся, как будто улыбнулся даже и издевательски помахал рукой. Как будто назло, около полковника затормозило такси, и Абрамов даже услышал, как захлопнулась за Монкевицем дверь машины. Она влилась в стадо себе подобных, направляющихся к плас Конкорд, и растворилась среди них, исчезла.

Погоня кончилась. Он проиграл. Окончательно и во всем. Он сел на скамейку и задумался, вспоминая весь вечер с Монкевицем, каждый свой и его шаг, не находя на всем их пути ничего опасного, ни одного явного момента, когда полковник переиграл бы его. Хотя глоток виски, тот сильный и неожиданный толчок при выходе из синематографа — это могло быть предусмотренным и рассчитанным заранее...

У «Фунтика» оставался один путь. Он не знал, как найти Монкевица в миллионном Париже. И даже — предположительно — где его искать. Для чрезвычайных происшествий, самых, пожалуй, чрезвычайных, у него был телефон «0135». По этому телефону, работающему лишь в один конец, можно было, нарушив конспирацию, попытать счастья и вызвать шефа. Ничего другого Николай Абрамов выдумать не мог, убедившись окончательно, что Монкевиц сбежал и исчез...

«Фунтик» набрал необходимый номер, произнес все обусловленные слова, просил передать «0135», что должен его срочно видеть по поводу известной тому коммерческой сделки, которая окончательно сорвалась сегодня. Он готов прибыть через час на хорошо известное «0135» место автобусного парка. Они не раз там встречались.

Через час их встреча на автовокзале состоялась. Венделовский, не перебивая, терпеливо и внимательно выслушал своего сотрудника.

Альберт Николаевич раздумывал над создавшимся положением. Оно не казалось ему столь катастрофическим, каким виделось потрясенному Николаю, упустившему Монкевица. Венделовский просто лучше «Фунтика» знал про все «нити», связывающие исчезнувшего полковника с группой, проводившей операцию «Груз».

Разговор с Абрамовым-младшим Венделовский вел как начальник с нерадивым сотрудником. Неприятная процедура учить дурака, черт возьми! Еще и самоуверенного, самовлюбленного, убежденного в том, что он уже стал местным полковником Лоуренсом — до сегодняшнего вечера, по крайней мере.

— У вас максимум два часа, «Фунтик». Где предполагаете искать полковника? Район? Метод? Еще раз вспомните, как вы провели день, вспомните все встречи, разговоры. Может, что приведет нас хоть куда-то?

— Он говорил о посещении каких-то женщин, молодых и веселых, но адреса не были названы. Это точно. — «Фунтик» задумался, потирая ребром ладони лоб. И вдруг обрадовался, прямо засветился от радости и облегчения. — Мы были с ним в Озуаре! Без всякой цели, просто так. Днем! Бежали от жары! Надо же, вспомнил, я вспомнил все! Он сбежал туда, только туда! У него же не осталось и франка на отель. Он — там! Разрешите, я поеду и схвачу его? — «Фунтика» просто лихорадило от нетерпения. Догадка, которая с таким опозданием пришла к нему, для Венделовского не была тайной. Именно в Озуаре — неподалеку от дачи генерала Скоблина, по заданию «Центра» и на его средства на имя полковника Монкевица была куплена небольшая вилла. Именно туда должен был приехать и Шаброль из Марселя.

— Значит так, «Фунтик», — каждый раз обращаясь к Абрамову, он обязательно использовал кличку, подчеркивая этим их чисто служебные отношения и даже указывая на определенную черту, их разделяющую, — иди, бери машину. Предупреди, поездка за город, но куда, не говори. Сообщим по дороге. И твою задачу узнаешь по пути. Понятно? И никакой инициативы. Ни-ка-кой!.. Если он пустой, оставайся там, зажги свечу в одном из окон первого этажа справа и жди меня.

Если повезет и сумеешь задержать полковника, переставь свечу на левый подоконник. Ты понял? Запомнил? Тогда — вперед!

— А если я наткнусь на этих... ну... немцев?

— Сколько их может быть?

— Не знаю. Вероятно, два-три?..

Через некоторое время они были у окраинной улочки Озуара. Венделовский расплатился, и, развернувшись, такси умчалось.

— Что теперь? — спросил шепотом «Фунтик».

— Теперь действуй. Иди к дому.

«Фунтик» исчез в темноте. Венделовский перешел несколько вправо, чтобы видеть дорогу, на которой с минуту на минуту мог показаться «Доктор». Ожидание было томительным. Венделовский просчитывал варианты. Если дача пуста, она превращается в западню, в мышеловку, куда, без сомнения, должны были попасть и Монкевиц и кто-то из его новых хозяев. Наконец, неподалеку хрустнула ветка и появился «Фунтик».

— Ну же, ну! Докладывай короче!

— В доме Монкевиц с одним немцем. Беседуют. Я под окном кое-что услыхал. Понял, что про Кутепова, все заодно. Когда его купить успели?

— Ладно, размышления на потом оставь. Монкевица надо на даче задержать!

— А немец?

— Немец пусть уходит! А за Монкевица головой отвечаешь!

— Тссс... Вон он идет, немец. Осторожно.

Из черно-серой темноты показалась фигура в дождевике. Человек прошел в двух-трех шагах упругой, тренированной походкой охотника и скрылся в лесу, направляясь к автобусной дороге: послышался скрипучий хруст ракушечника. Немец был из профессионалов — несомненно. Он ни разу не оглянулся, лишь выйдя под фонарь на дороге, незаметно достал зеркальце и посмотрел назад...

Немец не сел почему-то в подошедший почти пустой автобус, а пошел вперед на шоссе. Возле перекрестка, из боковой улочки поселка выехала навстречу ему маленькая, точно горбатая автомашина с двумя дверцами. Чтобы сесть на переднее сиденье, немцу пришлось открыть дверь и, опрокинув кресло вперед, выпустить господина в таком же, как у него, дождевом плаще.

Венделовский, проводив автомобильчик взглядом, задумался. Сейчас должен был появиться Шаброль. В доме — «Фунтик» и Монкевиц. И этот немец, который вылез из машины. Куда и зачем он идет? В это мгновение исчезнувшая надолго машина — горбатая коротышка — описав круг, устремилась обратно, навстречу Венделовскому. На ходу прогремело два выстрела и рядом с головой Альберта Николаевича цвикнули пули. Инстинктивно он упал на обочину. Стреляющий «горбыль на колесах», как мысленно окрестил Альберт Николаевич смешной, самого мирного вида автомобильчик, скрылся. Венделовский остался на дороге один с револьвером в руках — выстрелить он не успел. И оставалось одно: идти к дому на встречу с Монкевицем. Хорошо было бы, если б Шаброль принял участие в этой беседе, — Монкевиц непрост, изворотлив как угорь.

Николай Августович, удобно устроившись в кресле и укрывшись черным шелковым халатом, расшитым золотыми драконами, крепко... спал. Вернее, делал вид, что спит. Напротив него, держа наизготовку браунинг, сидел на диване Николай Абрамов.

Монкевиц попал в тяжелый переплет.

То, что немцы знают о его участии в похищении Кутепова, Монкевицу стало известно уже давно. Когда в штабе РОВСа именно он, Монкевиц, докладывал о пресловутом похищении и ни один ровсовский чин не усомнился в правильности его положений, именно там, в коридоре, отловил его человек, часто посещающий штаб РОВСа.

Немец, эльзасец — черт его разберет! — пристал с целым ворохом вопросов, замечаний, сомнений по докладу господина Монкевица, из чего нетрудно было заключить, что знает он о том, что спрашивает, не меньше полковника.

И тон беседы быстро поменялся: вопросительные въедливо-вежливые интонации сменились насмешливо-рубыми намеками, и Монкевицу не оставалось ничего другого, как прекратить беседу. Но «эльзасец» встречался ему на улице, в коридоре отеля, в кафе, где полковник имел обыкновение пить свою утреннюю чашку кофе. От откровенного разговора уйти было невозможно.

И он состоялся — прямой, насколько это возможно у разведчиков. Карты были брошены на стол — Монкевиц убедился, что вся его деятельность известна немцам до мельчайших подробностей. Знали они и о посадке в Финляндию, куда Монкевиц сопровождал Кутепова, и о короткой его остановке в Москве, о сотрудничестве с группой приезжих, отлично осведомленных о делах РОВСа. В расследовании похищения Кутепова, прочитанном русским генералам, указали на все намеренные пропуски и неточности.

Было ясно: немцы, крепко вцепившись в Монкевица, собирались завербовать его или — еще лучше — перевербовать. Но при этом Монкевиц вновь сделал вывод, что и немцы по-прежнему стараются хорошо конспирироваться в Париже и очень осторожно идут на новые контакты. «Игры» с другой разведкой очень опасны для обеих сторон, и многим их участникам они стоили жизни.

И вот теперь, в эти быстро крутящиеся жернова попал он, Монкевиц. И надо же было на этой вилле сойтись в один день и час «эльзасцам» и «русским». По счастливой случайности, немец, не получив вновь никаких твердых гарантий от полковника, ретировался злой, как черт.

Теперь Монкевиц, охраняемый «Фунтиком», знал, что предстоит тяжелый разговор с Венделовским. Как и чем оправдать свое бегство, желание ускользнуть от «Фунтика». Увы, это не Абрамов-младший, Венделовского на мякине не проведешь...

Венделовский вошел стремительно, громко поздоровался, и Монкевнцу ничего не оставалось как встать и протянуть руку:

— Рад вас видеть, Альберт Николаевич!

— Сомневаюсь, — ответил «0135». — И руки я вам не подам до той поры, пока вы не объясните своего поведения... А вы, Николай Федорович, побудьте у входа в дом, я жду гостя, надо его встретить.

Неловкая пауза повисла в воздухе. Венделовский ждал ответа Монкевица. И вдруг самое простое решение пришло в голову полковнику. Он продолжал молчать. Пусть говорят Венделовский.

— Итак, полковник, чем вы объясните внезапное бегство от нашего человека я свое дальнейшее поведение? Все было спланировано заранее? Кем, когда? Повторяю — у меня мало времени. Люди, с которыми вы встречались здесь, германские агенты. Вы случайно не демонстрировали им вот это? — Он достал из бумажника расписку, данную Николаем Августовичем при вербовке. Полковник не повернул головы и нахально улыбнулся. — Итак, — поторопил его «0135». — Говорите. Или у вас есть иной вариант? Готов выслушать.

— Все очень просто, господин начальник. Это действительно немцы. И не первая моя с ними встреча. Позволю сделать вам маленькое замечание. Разрешите?

«0135» кивнул.

— Мое признание будет иметь смысл лишь в том случае, если я встречу у вас полное понимание моих обстоятельств и полное доверие к сообщенным фактам.

— А в чем гарантии?

— Очень просто, — голос у полковника был ровный, спокойный, точно не тут и не сейчас решалась его судьба. — Вы, правда, оказались находчивей и привязали меня к себе кровью генерала. Не знаю, как посмотрят на это в Германии: укрепляющаяся и растущая фашистская партия ставила на Кутепова, мечтая сделать его фюрером партии русских национал-социалистов... Тогда мне пришла в голову, как я считаю, совсем неплохая идея. Я сделал вид, что продаюсь немцам. Войдя в их доверие, я стану намного полезнее и вам. Не так ли? Особенно теперь, когда инициатива в их руках.

— Отчего вы так решили?

— Исключительно из их слов. Вы уже стали «дичью», господин Венделовский. Разрабатывая гаврский вариант, ваши люди при похищении Кутепова оставили несколько весьма крупных следов. И напрасно не убрали свидетеля — того санитара, что видел все из клиники Святой Иоанны, — у него оказалось отличное зрение и память. Он хорошо запомнил шофера мотора, в который сел генерал. Им были вы, господин Венделовский.

— Предположим, полковник. Далее.

— Следя за вами, они без большого труда вычислили моего телохранителя и красавицу из магазина.

— Что они знают о вашем, — как вы выразились, — телохранителе? Ну, говорите!

— Не так много. Что он приезжий, например. В Париже наездами.

— А откуда?

— Есть несколько версий. Предпочтительной считают балканскую. Белград или София. Возможно, и Будапешт.

— Конкретнее?

— Не могу сказать. Простите, я хотел бы знать немедля. Как вы расцениваете мой вариант сотрудничества? Устраивает он вас, кажется ли перспективным?

— Надо подумать, — протянул Венделовский. — А какие гарантии с вашей стороны? А если все это ложь и мне представится правильней убить вас тут?

— Мне кажется, мы рискуем примерно одинаково.

— Не уверен. Вы, например, уже стали владельцем неплохой виллы. У меня масса только ваших расписок, ваших обязательств по совместной работе. А на деле? Вы при первом случае бежите, сломя голову, и предлагаете свои услуги нашим врагам. Станьте на миг на мое место и скажите: как я смогу контролировать вас?

— Только моей работой. Моими донесениями о всех событиях в их лагере. — Монкевиц начал явно волноваться и сильнее косил — это был известный «0135» признак.

— Знаете, полковник, — сказал он. — Ваша святая простота меня просто обескураживает. В принципе я готов поддержать вашу игру. Но тут нужна мера. И главное — не заиграться. И еще мне нужно добро «Центра» на проведение этой акции. После того, что вы сегодня выкинули, а ваши друзья чуть не отправили меня на тот свет... Простите, но лично к вам я не стал лучше относиться.

— То же самое могут сказать и я.

— В таких условиях совместная работа весьма затруднительна. Я продолжаю делать упор на взаимных гарантиях. Но скажу: не знаю, в чем они могут выражаться. Предложите что-то. Подумайте.

— Речь, насколько я понимаю, может идти о каком-то залоге?

— О достаточно важном для вас залоге. Каков он — это ваше дело, предлагайте. Главное условие — он должен быть действительно дорог вам. Только не надо денег и драгоценностей: нынче они ничего не стоят. — Ну же, полковник. Где ваш гибкий ум, ваша находчивость?

— Не удивляйтесь, сударь, но решение у меня зреет. Дайте еще немного подумать. Кое-какие детали, обстоятельства» связь.

— Часа у вас нет, полковник. Даю вам пятнадцать минут.

— Разговор должен быть абсолютно конфиденциальным. Вы и я. Обещаете?

— Пятнадцать минут обещаю.

— Дело в том, что на вашей территории, то есть в Советской России, в городе Воронеже, живет мой старик-отец. Ему почта восемьдесят. Он разорен. Был акционером банка, являющимся филиалом Петербургской ссудной казны, который вы, — он запнулся, — которую давно национализировали.

— Вынужден перебить вас, полковник. Данные ваши неточны. Ссудная казна была эвакуирована из Крыма и в дальнейшем продана Врангелем англичанам и американцам.

— Возможно. Это история. Я не желаю спорить, да и не время... Я хочу, чтоб вы взяли моего отца под опеку. Платили ему ежемесячное жалованье, пусть мизерное. — Он усмехнулся и повторил. — Приглядывали, то есть наблюдали, а не следили. Разумеется, он не должен ничего знать о наших отношениях. Это непременное мое условие.

— Послушайте, полковник. Значит, вы даете нам адрес отца, пишите письмо ему... Как я понял, вы закладываете своего отца? Что ж, это вполне в вашем духе. Я не удивлен...

Монкевиц вспылил:

— Не смейте упрекать меня, сударь! Вы сами загнали меня в угол. Я не придумал ничего другого — вот моя беда. Еще мне, конечно, вполне можно пусть себе пулю в лоб. Это другой выход.

— Николай Августович, Николай Августович, — укоризненно покачал головой Венделовский. — Где же ваша выдержка профессионала? То, что вы назвали, возможный выход для каждого из нас. И каждый давно готов к нему. Уход за вашим отцом мы обеспечим. Что еще?

— Не знаю, что вы потребуете от меня! Давайте побыстрее подведем итога нашей позорной сделки. Дайте бумагу и перо.

— Вы хотите писать под диктовку? Не надо: смысл вам ясен, Изложите свободнее. Извольте пройти в соседнюю комнату и работайте. Нет, нет! Я уже боюсь, что вы вновь сбежите. К тому же вас встретит там старый знакомый.

— Надеюсь, этот нахал-охранник не будет знать содержания моих расписок? Обещайте мне.

— Не беспокойтесь, его это не касается. — Он постучал костяшками пальцев по двери. Вошел «Фунтик».

— Проводите полковника, товарищ Николай. Он пишет два письма. Положите их в конверты и передадите мне.

«Фунтик» и полковник направились к дверям:

— А где гость? Можете пригласить его.

И тут же вошел Шаброль.

Они посмотрели друг на друга испытующе. И хоть расстались совсем недавно, казалось, «Доктор» прожил несколько лет. В смоляных волосах стала заметна седина, особенно на висках; лицо как-то обострилось, в глазах какое-то тревожное ожидание.

— Что случилось, друг? Я поспешил на помощь!

— И вовремя, Шаброль. Я без тебя не могу принять решения.

Стараясь не упустить ни одной детали, Венделовский рассказал Шабролю обо всем, что произошло после отъезда. И особенно подробно о Монкевице, о его двойной игре.

— Ну что ж! Дело закручиваешь перспективное, — решил Шаброль. — Детали обсудим. Хорошо, хоть не убежал далеко твой полковник. Двойные «игры» при участии одного сотрудника, про которого не всегда знаешь, на чьей стороне сегодня он «играет» — дело не шуточное. Это — первое. Второе. Пока я не представляю, с кем его здесь оставить. Брать с собой в Марсель? Значит, ехать со всей немецкой компанией? Лихо! Надо запросить «Центр».

— А я? Я тоже в Марсель? Или остаюсь здесь, в Париже?

— Нет, милый, нет. Ты в Прагу. Это решено окончательно.

— Жаль, — только и сказал Венделовский.

— У нас в Праге масса проблем. «Цветков» явно не справляется. Чехословакия выходит на первое место в Европе по армии и новой оборонной промышленности. Там завязываются и многие антигитлеровские дипломатические узлы. Крыша у тебя будет надежнейшая — институт. Просто зависть берет.

— Полагаю, мы начинаем действовать на разных направлениях?

— Пора, мой друг, пора! За тобой остается вся разбросанная частями парижская группа, группа «Цветкова», «Фунтик» и его софийские акции. Ну и, конечно, наш друг-полковник. Тут для игр требуется особый человек — жесткий контроль и никакой самодеятельности. Тебе неплохо исчезнуть отсюда побыстрей. Следовательно, тут немедля нужен новый человек из «Центра». Будем думать. До рассвета много времени. Обговорим все. Не часто выпадают нам такие встречи.

— А о бегстве Монкевица ты сообщил в центр?

— К счастью, не успел. Иначе вся игра пошла бы в совершенно ином направлении. Решил повременить до Парижа: как чувствовал, что застану всех в одном гнездышке.

— Расскажи, как устроился, раз бог дал нам свободную минуту.

— О, Марсель — абсолютно бандитский город. Даже представить себе трудно. Порт — трущобы, публичные дома, бандиты, проститутки, сутенеры, воры разных категорий. Есть места, куда и полиция опасается захаживать. Зато как стемнеет, чуть не ежеминутно ревут сирены полицейских машин, за кем-то гонятся. Работать легко и очень трудно. Легко потеряться и уйти от любой слежки. Плохо торговать: вымогатели не дают покоя. Да вообще ковры и антиквариат моей фирмы — не самый ходовой товар в Марселе.

— Так что, закрывать магазин?

— Нет, таких приказов я еще не получал. Вот придется мне брать Монкевица под свое крыло и временно везти в Марсель. Тут и о его отце получим сообщения, и реакцию «Центра» узнаем точно. Может, сочтут в ИНО[2] все наши разработки несвоевременными, излишними, опасными в наших условиях. Да мало ли что! И запретят. Новое начальство приходит. Будем подчиняться и разыгрывать другую партию...

— Ну, а теперь снова о Праге, дорогой мой «доктор». Как жаль мне уезжать из Парижа...

— Конечно, вы тут неплохо устроились, — сказал Шаброль, оглядываясь. — Немало, небось, государственных рубликов потратил, не торгуясь?

— Не переживай, немного. И отчитались сполна. Удобнейшая явка...

— И «эльзасцы» тут как дома себя чувствуют.

— Вилла приобретена на Монкевица. Он теперь — их человек. Пускай живут при надобности. Поместимся как-нибудь. И секретами, надо будет, поделимся.

— Да, Альберт Николаевич. Тут не подкопаешься, — это прозвучало у него как высшая похвала. — Дело провернули замечательно. Поздравляю. Кстати, прими и еще одно поздравление. «Центр» сообщил о награждении тебя орденом Боевого Красного Знамени за образцовое выполнение заданий и проявленное при этом личное мужество.

— А тебя, Шаброль?

— Заодно уж и меня, — отшутился тот. — Жаль, не могут сейчас в Москву вызвать. Но у них родилась идея нас посетить. Организовать встречу в центре Европы, послать к нам крупного руководителя... Так-то, товарищ награжденный.

— Служу Советскому Союзу! — встав и вытянувшись, отрапортовал Венделовский.

— Правильно отвечаешь. Полагается отметить, а? А то я просто погибаю с голоду.

— Прости, ради бога. Я — плохой хозяин. Мой грех, мне срочно исправлять. Ты весь день не ел?! Ох, черт! Таких внимательных хозяев надо безжалостно гнать с работы.

— Но и ты, как я понимаю, весь день провел в бегах за полковником. Значит, прощен. Альберт Николаевич! Давай скорей все съестное, что имеется в доме! Голоден, как волк...

Венделовский поспешил на кухню, в кладовку, в погреб. По-видимому, Монкевиц и «Фунтик» спали в пристройке, возведенной в противоположном углу сада и имеющей отдельный выход через закрытую зелень калитку.

Собрав все, что попалось под руку, на большой мельхиоровый поднос, Венделовский вернулся к Шабролю. Тот оглядел с удовольствием и нескрываемой жадностью кусок холодного мяса, хлеб, бутылку вина.

Разлили, чокнулись, выпили «за успехи и свершение всего задуманного». И набросились на еду. Жевали и глотали молча, только посматривая друг на друга поощрительно и весело.

— Настоящая трапеза, Альберт, — заметил Шаброль. — Молодец, входишь в роль. В Чехословакии тебе придется жить по-студенчески...

Да, Чехословакия приближалась к Венделовскому неотвратимо. В надолго запомнившуюся ему ночь из беседы с Шабролем составилась сложная картина событий, скопившихся в центре Европы. И каждому, кому предстояла там работа, разобраться в этой сложности было необходимо.

Военный блок Румынии, Югославии, возглавляемый Чехословакией, некоторые политики уже называли Малой Антантой. Шла перестройка чешской армии, которую вели французы, возводились опять же по типу французских фортификационных линий современные оборонительные сооружения. Возрос приток французских, английских, бельгийских капиталов в военную промышленность страны, особенно в заводы «Шкода».

Зачастую военные камуфлировались какими-нибудь невинными торговыми связями: так, пражская фирма «Полезна» была связана с парфюмерной французской фирмой «Дюрас», поставляла розовое масло. Под косметическим прикрытием существовали еще две чешские фабрики «Прохазка» и «Минимакс». Венделовскому предстояло узнать, какую продукцию на самом деле там производят.

— Тут незаменимую помощь вам окажет «Цветков», — подсказывал Шаброль. — Он вырос и стал работать самостоятельно. Организовал экспортно-импортную информационную фирму, прикрытую торговыми конторами разных видов. Совладелец фирмы — чех «Кропачек». Это замечательный, очень образованный человек, хороший инженер. Он энергичен, предприимчив, имеет контакты с лицами, связанными с производством оружия на предприятиях «Витковиц-Верке», «Чешско-моравское предприятие», «Шкода» и других. На нас «Кропачек» работает по идейным мотивам.

Шаброль определил главную задачу Венделовского — помочь «Цветкову» связаться с торговыми представителями этих заводов в ряде стран Восточной Европы, найти инженеров и конструкторов, знакомых с новой технологией и документацией — местной и поступающей с Запада. Дважды «Цветкову» уже удавалось переправить в «Центр» не только техническую документацию, но и готовые, — конечно не собранные! — заводские образцы нового оружия и всю техническую документацию, касающуюся производства нескольких видов нового западно-чешского оружия.

...Сигнал поступил из Лондона. По своим далеко идущим каналам «Интеллидженс сервис» получила сведения, что советская военная разведка активно работает в Праге по сбору документов, касающихся нового оружия. Документов! Им и в голову не могло прийти, что мы приступили к сбору и отправке уже готовой продукции! Чешская полиция внезапно произвела налет и подвергла самой тщательной проверке весь персонал завода я каждого работника. Однако полицейские опоздали. Предупрежденный чуть загодя своим человеком из Вены, «Цветков» успел спасти людей. Группу чехословацких патриотов с семьями удалось переправить через границу. Успели ликвидировать и торговое бюро в Праге — освободить просторное помещение в центре столицы и за несколько часов вывезти всю документацию и исчезнуть из Праги...

Как бывает в подобных случаях часто, не обошлось и без жертв. Погиб Павел Поспешил — талантливейший радиотехник и конструктор. Он был создателем портативной рации, обладающей большим радиусом действия, выше мировых образцов. Рация могла быть использована в военных условиях с танков, самолетов, кораблей. Чехи создали все условия для запуска радиостанции в серию. Вскоре Павел доложил начальству о полной готовности своего аппарата. Неожиданно для изобретателя его открытие стало общим достоянием. Рация появилась на заводе в день приемки с офицерами генштаба и полицией. Для Поспешила это был удар. Именно в эти дни «Цветков» сумел убедить чешского изобретателя предпринять ответные действия. Изобретатель отдал русским всю техническую документацию и вынес по частям несколько аппаратов. Один попал в руки французской тайной полиции, когда сотрудник Цветкова переходил границу. Поспешила арестовали, но он отрицал все обвинения и мужественно вынес все допросы. Ни один адрес, ни одно имя не были названы. Молчание инженера привело полицейских в ярость. Там же в тюремной камере Поспешила забили до смерти. «Цветкову» пришлось срочно перестраивать свою работу. Вот почему ему в помощь срочно направлялся Венделовский. И недаром ему предстояло работать по легенде русского студента.

В Праге — бесчисленное число студенческих союзов. Немало среди них русских, состоящих из бывших врангелевских офицеров, принятых на обучение за государственный кошт чешским правительством Томаша Масарика и Карела Крамаржа. В союзах были представители, пожалуй, всех русских дореволюционных и революционных партий...

Юридический факультет в Праге основал Павел Новгородцев — депутат Первой государственной думы, юрист и философ. Он стал и первым деканом факультета. В Праге функционировали институты — педагогический, сельскохозяйственный, коммерческих знаний, высшее училище техников путей сообщения и другие. Существовал даже институт изучения России.... Общая картина, однако, не становилась светлее с годами: русские политические партии в Праге не ослабляли борьбу.

Студенты-социалисты и преподаватели демократы постепенно устранялись, занимали оборонительные позиции. Так было в первое время. Организовано ОРЭСО — объединение русских и эмигрантских студенческих организаций. Пестрое, как цыганское одеяло: ровсовцы, младоровсовцы, сменовеховцы, монархисты, члены «галлиполийского содружества», «кубанские первопроходники» — студенты ничем не отличались от других эмигрантских объединений, воевавших друг с другом. Собирались как-то на Стрелецком острове в Праге на митинг, требовали срочного роспуска монархических студенческих организаций, высылки всех монархистов за пределы республики. Первым председателем Союза стал некто Влезков. Под его давлением было принято единогласно обращение, в котором заявлялось о полном разрыве с эмиграцией, признающей Советскую Россию. Это же подтвердил его заместитель Былов, прогнанный с трибуны и освистанный участниками митинга.

Вторым председателем ОРЭСО стал Неандер. Он молод, замечательный оратор и, несмотря на молодость, хорошо знаком с политической кухней. Неандер вышел из кругов правой эмиграции, искал себя и среди правых и среди левых. Потом на какое-то время таинственно исчез. Одни говорили, уехал в Советский Союз. Другие — в Германию. Одним словом, порвал с русской эмиграцией, о чем выступал и в печати. Затем вернулся как ни в чем ни бывало и вновь принял ОРЭСО. Именно с Неандера придется Венделовскому начинать работу в Студенческом Союзе. Необходимо будет скомпрометировать эту нечеткую фигуру — так сформулировал Шаброль еще одно задание для Венделовского.

— Ситуация понятна? Будешь начинать, как последовательный сторонник Неандера. И изнутри изучать монархистов. На адаптацию год с небольшим. Тебе же еще одно задание: подготовить место для встречи руководства — она пройдет в Карловых Варах, курортном местечке в ста с лишним километрах от Праги.

Оставалось только решить судьбу «Фунтика», тем более после отъезда Шаброля с Монкевицем в Марсель он остается без дела. Решено было прикрепить его к Туркулу, чье имя все чаще связывают с развитием русского фашизма. Туркул давно уже ведет странную политику: то лезет в вожди, то вроде бы уходит от общественной жизни. Абрамов-младший должен завоевать его доверие — для него, сотрудника РОВСа, это будет нетрудно.

Беседа двух друзей, казалось, была кончена. Оба устали, побледнели, переговорили обо всем. Но спать не хотелось, хотя за окнами уже начинало светлеть.

— Быть может, выйдем, подышим воздухом? — в предложении Шаброля Венделовскому почудился какой-то дополнительный смысл.

— С удовольствием, — согласился он поспешно. Они вышли в сад, стали прохаживаться от дверей к калитке дома. Шаброль привычно зорко оглядывал пустынную аллейку, кусты и деревья, подошел к флигельку, где мирно спали Монкевиц и Абрамов-младший.

— Спят, как сурки, один другому подсвистывают. Можем говорить спокойно.

— О чем? Пожалуй, все деловые темы исчерпаны, а об интимном — это, кажется, не твоя любимая тема, Шаброль?

— Да, об интимном, пожалуй, лучше не скажешь. — задумчиво отозвался «Доктор». — О многом хочу поговорить с тобой доверительно, да вот не знаю, как начать...

— Ну, это на тебя совсем не похоже, Роллан. Говори, я весь внимание.

Но Шаброль, видно, так и не решился заговорить о главном. Стал расспрашивать о советском торгпредстве, где недавно поменяли многих сотрудников. И Венделовский рассказал о том, что знал через свою связную Ольгу Полякову, недавно появившуюся в Париже вместе со специалисгом-угольщиком, налаживающим во Франции торговлю советским углем. Василий Ротов — недавний шахтер, никак не мог понять, что ею делопроизводитель имеет дополнительные задания, кроме оформления договоров, авансов фрахтования пароходов.

Пришлось прижать «угольщика» по партийной линии, тем более, что Ольга считалась в торгпредстве секретарем партячейки. Скрепя сердце, Ротов признал за Ольгой право уходить из торгпредства в любое время. Разумеется, не в ущерб основному делу, но с ним она справлялась идеально. И французский язык она знала блестяще, видно, учила его в детстве.

Значит, со связной на этот раз тебе повезло, не так ли? Береги девушку, такие теперь редкость. — Шаброль со значением, с нажимом произнес слово «теперь» и вдруг положил руку на плечо друга.

— Скажи, Альберт, ты задумывался над тем, что происходит теперь? Ты обязан читать всю эмигрантскую прессу, давать ее обзор. Но какими глазами ты ее читаешь?

— Какими? Странный ты задаешь вопрос! Глазами человека, уверенного в правоте нашего дела, понимающего, что все эти измышления, пачкающие нашу страну, — беспардонное вранье, инсинуации, провокационные вылазки.

— Ну, если так, то легко тебе живется, милый...

— А тебе, Шаброль? Что ты имеешь в виду?

— Знаешь, ни с кем другим я не решился бы поделиться своей тревогой. Но верю тебе, как себе. И голову даю на отсечение: «неладно что-то в датском королевстве».

Пораженный выражением лица Шаброля, — его свела мучительная гримаса, будто физическая боль пронзила человека. — Венделовский обнял друга, встряхнул его за плечи.

— Черт возьми, Роллан, хватит намеков! Говори все прямо. Ты ведь знаешь, под пыткой не выдам тебя...

— Верю, верю, друг, поэтому и решился на этот разговор. Но не могу больше копить свои сомнения: ежеминутное ожидание беды, страх, который мешает дышать...

И обрушилась на Венделовского сбивчивая, почти на рыдании, на крике тирада, где выплеснулось наружу все, чем, видно, жил Шаброль последнее время. Он то шептал, то почти кричал, задавал вопросы и сам отвечал на них, казалось, он выворачивал всего себя наизнанку и не стыдился этого.

Неужели Альберт не видит, что рушится их мир, в котором все так четко было разделено пополам. Было ясно, что там, за кордоном, в Советской России, — свет и правда; здесь, где вынуждены жить и работать они, — ложь, гниль, неминуемый крах. Но там, в России, люди умирают от голода, надрываются в непосильном труде на стройках пятилетки, здесь же благоденствуют, обуржуазиваются, живут в свое удовольствие. Общество справедливости, строительства социализма — это что, правда? А враги народа, аресты, судебные процессы, расстрелы, лагеря — это что, выдумка, ложь? Не только эмигрантские, все советские газеты пишут об этом, и как поверить, что тысячи, десятки тысяч, может быть, миллионы людей — враги своей страны, предатели, шпионы...

А люди, которые приезжают работать сюда, — разве это те люди, которых они знали прежде? В большинстве своем они малограмотны, совершенно не разбираются ни в тонкостях дипломатии, ни в развед-работе... Зато как дотошно они следят друг за другом, как боятся произнести лишнее слово, как стараются быть похожими один на другого.

А что делается с теми товарищами, которых вызывают в Москву для отчета, награждения, новых инструкций? Они почти никогда не возвращаются назад, они исчезают, как будто их поглощает бездонная яма...

— Так, по-твоему, прав Беседовский, который не отозвался на вызов и сбежал? — не выдержал Альберт. — Я просто потрясен, Шаброль, я ушам своим не верю...

— А ты бы поверил, если б тебе сказали, что я — враг и предатель? Поверил бы? Молчишь?

— Успокойся, Роллан. Я верю тебе, больше чем себе самому.

— Тогда подумай, может ли быть правдой то, о чем писали про Беседовского? Советник советского представительства, посланный самим Сталиным осуществлять его директивы, обвиняется в краже посольских денег и вынужден бежать через забор. Это не выдерживает никакой критики. Ты читал его книгу «На путях к термидору»? Это зловещее предупреждение всем нам...

— Ну, а Гриша Агабеков, наш боевой и не раз испытанный коллега. Боевик. Пишут, что он совершил предательство из-за любви, точно гимназист... Но он раскрыл в ряде газетных статей многие из секретов нашей организации и действия наших групп за рубежом. Такое делают лишь по глубокому убеждению, если речь идет о людях типа Агабекова — о старых закаленных бойцах.

Шаброль замолчал, обессиленно сел на землю, опустил голову. Венделовский смотрел на него с ужасом. Это Шаброль, несгибаемый «Доктор», прошедший огонь, воду и медные трубы? Его наставник, товарищ, его идеал?.. Если б такие речи Венделовский услышал от кого-нибудь другого из товарищей, не раздумывал бы ни минуты — сообщил бы в «Центр». Но Шаброль?! Ему он верил безоговорочно: Шаброль не мог ошибаться.

— Послушай, Роллан, мне кажется, что ты смертельно устал, что многое видишь в черном свете. Я обещаю тебе подумать обо всем, что ты сказал. Можешь быть уверен, что останется между нами. Но не представляю себе, как ты будешь работать дальше. Надо отдохнуть, отвлечься. Может быть, это простое совпадение фактов...

Шаброль поднял голову, тяжелым взглядом впился в глаза Венделовского.

— Как ты еще молод, друг, как наивен! Но прав: забудем эту ночь, эту беседу. Может быть, я, действительно, ошибаюсь. Я хотел бы ошибаться, поверь мне. А сейчас идем в дом, скоро нам расставаться, хоть вздремнем немного... Еще раз прошу, забудь все, то я тебе сказал. Иначе пропадешь, это не по человеческим силам.

— А ты, Шаброль? Как же ты?

— Я — старый волк, Альберт, я из железа сооружен, мне легче.

Нет, заснуть в этот остаток ночи Венделовский так и не смог. И еще много бессонных ночей провел он в размышлениях о сказанном Шабролем. Оказалось, что очень тонкой была его защитная броня. Он жил как «прежде — вел кропотливую работу резидента, выполнял задания «Центра», шел на связь, но ночами снова и снова возвращался к фактам, почерпнутым из газет, сопоставлял советскую и парижскую прессу, искал совпадения, ясно видел, что один и тот же факт толкуется прямо противоположным образом...

О многом он просто не знал, давно оторванный от советской жизни. Некоторые понятия были для него просто абстракцией, не более. Колхоз, например. Об успехах колхозного строительства победно трубили все советские газеты. Но откуда тогда голод, откуда массовые выселения в Сибирь целых деревень, почему против родной Советской власти восстают крестьяне?

Венделовский не думал об этом прежде, сейчас не мог отрешиться от мыслей, мучавших его. Ответов он не находил. Он мог только задавать себе вопросы. И с каждым днем, с каждой новой прочитанной статьей в газете, журнале или книге этих вопросов становилось все больше.

Он читал отчеты о судах над врагами народа. Почему ни один из них не пытался оправдаться? Почему с такой готовностью признавали чудовищные обвинения, предъявляемые прокурором? Почему не видели нелепости этого суда те знаменитые писатели, которые посещали Москву? Почему любой поступок, слово, мысль Сталина объявлялись гениальными, в чем тайна его победы над любым соперником или оппонентом?

Особенно много думал Альберт Николаевич о деле Рютина, к которому недавно вернулись антисоветские, как привычно называл их «0135», издания.

Мартемьян Никитич Рютин, честнейший человек и коммунист, был автором так называемого «меморандума», обращения ко всем членам ВКП(б). Разумеется, обращение дошло всего до нескольких человек, текст надолго был скрыт в архивах Лубянки. Однако дотошные западные журналисты нашли экземпляр обращения и опубликовали. Не веря глазам своим, со странным чувством ужаса и восхищения перед смелостью автора, Венделовский читал: «Партия и пролетарская диктатура Сталина и его клики заведены в невиданный тупик и переживают смертельно опасный кризис. С помощью обмана, клеветы и одурачивания партийных лиц, с помощью невероятных насилий и террора, под флагом борьбы за чистоту принципов большевизма и единства партии, опираясь на централизованный, мощный партийный аппарат, Сталин за последние пять лет отсек и устранил от руководства все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии, установил в ВКП(б) и всей стране свою личную диктатуру, порвал с ленинизмом, встал на путь самого необузданного авантюризма и дикого личного произвола и поставил Советский Союз на край пропасти...»

Чем же закончилось дело Рютина? За двурушничество, дискредитацию партруководства Президиум ЦК ВКП(б) исключил его из партии. Через месяц его арестовали. Сталин голосовал за расстрел. Киров, Орджоникидзе, Куйбышев — против. Приговорили к десяти годам тюрьмы. Дальнейшая его судьба известна: «враг народа»... «Партийные и рабочие массы обязаны спасти дело большевизма, — призывал Рютин. — Сталин и его клика не уйдут, они должны быть устранены силой». Он призывал организовывать на местах ячейки и под знаменами «Союза марксистов-ленинцев» сплотиться для ликвидации сталинской диктатуры...

Перед отъездом Шаброль снова вернулся к разговору о студенческом союзе и предстоящей встрече в Карловых Варах.

— Приедет проверять нас представитель Центра, держи это крепко в уме, Альберт. Приедет, полагаю, человек большого ранга, думаю — наш непосредственный начальник. Не вздумай быть с ним откровенным! Делиться сомнениями, просить совета — все это оставь до встречи со мной. Пусть лучше говорит и рассказывает он. И поменьше вопросов. Думаю, это самый верный вариант. Сейчас даже срок встречи не определен. Может, и через полгода-год. За такое время все может измениться. Не следует опережать события даже мысленно.

С этим нельзя было не согласиться, но долго еще не мог Альберт Николаевич обрести привычное равновесие и способность целиком отдаваться работе. Шаброль разбередил ему душу и лишил покоя. Голова лопалась от мучительных сообщений из Советского Союза. Эти смерти... Казалось, череда страшных, необъяснимых смертей стала повседневной частью русской жизни. Камо, Фрунзе, Киров, Куйбышев, Горький — какой-то чудовищный нескончаемый конвейер... Еще не старые, сильные, работоспособные люди вдруг выпадают из жизни, как карты из колоды. Но кто тасует эту черную колоду? И кто ведет эту черную игру?..

Не так давно Венделовскому пришлось столкнуться с новым для него заданием, связанным с поездкой в Берлин некоего советского капитана Лебедева, направленного для изучения методов работы гестапо. Уму непостижимо: советским людям учиться у гестаповцев!

Впрочем, некоторое сближение советского и нацистского режима можно было отметить и раньше. Газеты писали, что, встретившись с германским послом Днркеном, советский политический деятель Авель Енукидзе заявил: «Советское правительство проявляет полное понимание развития дел в Германии»...