Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая

Глава тринадцатая. ЧАС ПИК

ИЗ ПАРИЖА ОТ «ДОКТОРА» В «ЦЕНТР»

«По указанию Деревянко вернулся в Париж. Нуждаюсь новом сотруднике взамен 0135 отозванного в Испанию. Сведений о нем не имею. Прошу заменить 0135 Иржи Мрожеком разрешить поездку в Прагу.

Доктор».

ИЗ ПРАГИ ЧЕРЕЗ «ЦЕНТР» В ПАРИЖ «ДОКТОРУ»

«По указанию Центра выезжаю в Париж. Встреча Монпарнас кафе Куполь понедельник 20 часов среднеевропейского времени.

Иржи».

О боже, сколько было связано с этим великим городом! Сколько дней — радостных и тревожных, свободных от всяких дел и нагруженных с утра до ночи смертельной опасностью, прекрасных летом, весной и осенью, знойных от жары, когда асфальт становился мягким, пружинил и плавился, и в затяжные дожди, когда вечерами в лужах отражались сотни цветных рекламных огней, провел он в этом лучшем в мире городе! Ему казалось, он родился здесь, прожил интереснейшую, полную головокружительных происшествий жизнь и здесь суждено стать ему стариком. Иногда его посещали мысли о том, что и умереть по-справедливости ему положено в Париже, чтобы лежать под одной из березок, которые стали так разрастаться на кладбище Сен -Женевьев де Буа.

Впрочем, он не собирался умирать рано. Его дом был далеко, но «дела» для этого далекого дома временами были так неподъемны, что, казалось, не хватит человеческих сил для их выполнения. Работать рубежом становилось все труднее. Симпатия честных людей по отношению к Советскому Союзу таяли — очень уж открыто сползали советские государственные деятели к сближению с фашистской Германией. Приказы из Москвы часто были противоречивы, задания почти невыполнимы, новое руководство требовало жестких, а иногда даже преступных действий — участия в похищениях, террористических актах, простых убийствах.

Все это никак не укладывалось в привычную для Шаброля схему: он резидент, постоянно живущий в стране под прикрытием давно сложившейся легенды» не должен выходить из «образа», менять обличье, привычки, даже местожительство. Его задача в другом: врасти в чужую среду, наблюдать, координировать действия подчиненных ему людей, держать связь с Центром. Теперь такой стиль считался устарелым. Разведчик должен быть всегда готов выполнить любое задание. Так твердил вновь испеченный заграничный шеф Шаброля, — Иван Деревянко. Он не объяснял смысла своих приказов, не вводил сотрудника в суть дела, требовал слепого подчинения — и только.

Шаброль так и не понял, зачем он был вызван в Мадрид, где просидел, как было приказано, в роскошном номере отеля три дня, а затем, так и не повидавшись с Деревянко, был отправлен назад в Париж. С Венделовским он, разумеется, так и не встретился.

«Ситуация изменилась, необходимости в вашем пребывании в Испании нет», — так объяснил связной, явившийся на место условленной явки уже с билетом на тот же экспресс «Лиссабон — Париж», на котором Шаброль приехал в Мадрид. Оставалось только подчиниться. Искать смысла во всей этой истории было также бесполезно, как и во многих событиях того памятного года, который круто изменил всю его жизнь. Началось с того, что пришлось поменять и местожительство, и внешний вид.

...Шаброль гулял по Парижу. Если б в эти дни кто-то из знавших его прежде столкнулся с ним нос к носу, оя ни за что не узнал бы его в немолодом художнике с мольбертом, в широкой бархатной блузе, расклешенной книзу, в мятой и вытертой велюровой шляпе с широкими полями. Он был совсем не похож на прежнего Шаброля — преуспевающего коммерсанта, владельца антикварного магазина, одетого всегда безукоризненно, будто только что вышедшего от модного портного и парикмахера.

С мольбертом за спиной Шаброль ежедневно приходил туда, где облюбовали места десятки безвестных художников. Он охотно вступал в разговоры, выставлял одну-две свои работы, не надеясь продать их, а скорее привлечь внимание коллег и вызвать спор, в который Шаброль охотно вступал. Иногда он присаживался тут же, разложив на час-другой складной стульчик. Он писал Сену, берега, маленькие парижские дворы, выразительные архитектурные детали или человеческие лица из толпы, привлекшие на миг его внимание. Художником Шаброль был совсем неумелым. Но здесь, на холме Монмартра, художником считался каждый, кто держал в руке карандаш. А как он рисовал — это было его личное дело.

Теперь Шаброль жил в квартале неподалеку от Монмартрского холма, увенчанного белоснежным храмом Секре-Кёр, где в маленьких одноэтажных домиках, построенных без всякой планировки, на крутых улочках с железными перилами любили снимать комнаты приезжавшие ненадолго художники. Здесь привыкли к тому, что постояльцы несколько необычные люди — со своими странностями и причудами: говорят все на разных языках, но отлично понимают друг друга, работают и питаются когда попало, не обращая внимания на быт, нет у них никакого имущества я деньгами они не привыкли швыряться. Чаще всего на «голодном пайке», но если удастся кому-нибудь хорошо продать картину, собираются группой, покупают вино и много еды — отмечают удачу допоздна, спорят до хрипоты, до ссор, редко, впрочем, переходящих в потасовки. Женщины их интересуют главным образом как модели, хотя часто они становились подружками писавшего их художника. Но как правило, заканчивалась работа и кончалась любовь. Это никого не смущало. Шабролю нравилась эта вольная, ничем не стесненная жизнь. Недаром стремились сюда, как правоверные мусульмане в Мекку, художники со всего света. Прекрасный город, чудесные пейзажи, множество коллег, сотни выставок, вернисажей, художественных галерей, богатейшие музеи мира — рай для художника. «Ели бы эта жизнь для меня в самом деле была настоящей! — временами думал Шаброль. — Как просто, оказывается, можно быть счастливым человеком».

Шаброль ждал Мрожека. Встреча состоялась минута в минуту. «Доктор» первым увидел входящего в кафе Иржи, радостно кинулся к нему навстречу, крепко обнял — такие экспансивные манеры со стороны художника были вполне допустимы. «Доктор» и в самом деле был рад: после бессмысленной испанской поездки хотелось доверительных отношений с товарищем, таких, какие бывали у него с Венделовским.

Они долго сидели за столиком в глубине зала, проголодавшийся в дороге Мрожек ел с большим аппетитом, и Шаброль с удовольствием наблюдал за ним: этот жизнерадостный чех был ему давно симпатичен.

Но круто изменилось настроение «Доктора», едва Мрожек начал рассказывать ему о сути дела, которое они должны были провести вместе.

— Затеяна грандиозная провокация, — рассказывал Мрожек. — Немецкая разведка предприняла акцию против высшего руководства Красной Армии. Начальник СД, бывший морской офицер Гейдрих доложил Гитлеру ее цель: скомпрометировать группу высших офицеров, послать в Москву ряд секретнейших материалов (главным образом, фальсифицированных), доказывающих наличие заговора против Сталина под руководством Тухачевского.

Услыхав его имя, Шаброль потерял дар речи. Маршал Михаил Николаевич Тухачевский — блестящий военный талант, крупнейший советский военачальник, один из самых популярных руководителей Красной Армии. Он автор больших военных реформ, человек, насаждавший в армии самые современные методы обороны, наступлений, ратовавший за модернизацию советского вооружения. И он — глава заговора? Чепуха, неумная провокация, плохая выдумка. Ей невозможно поверить!

— Кто хочет верить, поверит! — не согласился Мрожек. — Задумано хитро, не в лоб, а в обход. Настоящая военная операция.

Сталин не любил популярных людей. Маршал Тухачевский был необыкновенно популярен.

Тухачевского называли «запасным Наполеоном». Разве не мог Наполеон быть конкурентом Сталина? Разве не мог он возглавить заговор, чтобы занять место руководителя страны?

На такие выводы, используя подозрительность Сталина, натолкнуть его было нетрудно. И дьявольская хитрость фальсификаторов из фашистского абвера опиралась именно на личные черты характера вождя народов.

Устранять Тухачевского и его ближайшее окружение перед готовящейся войной с Советским Союзом, по мнению Гитлера, было важнейшей задачей. Это значило обезглавить враждебную армию, лишить ее квалифицированного, знающего руководства.

И адская машина лжи была запущена на полный ход...

В свое время Тухачевский проходил стажировку при Германском генеральном штабе. Уехав в Союз, он иногда переписывался со своими немецкими коллегами.

Была инсценирована кража «личного дела» Тухачевского из здания абвера во время пожара. Все документы, найденные там, подверглись изучению, обработке, правке текстов — был скопирован не только почерк, но и характерный стиль Тухачевского. Для этой цели был вызван руководитель отдела, занимающегося изготовлением фальшивок, некто Науйокс, который привлек к работе лучшего гравера Германии Путцига. Прежде всего обработке подверглись сфабрикованные письма Тухачевского «друзьям» из высшего командования Германии (в одном содержались мысли по поводу стремления избавиться от опеки неквалифицированных гражданских лиц, которую вынуждена терпеть армия)...

Как начальник штаба РККА Тухачевский руководил работой по организация военных заказов. Ему приходилось довольно часто встречаться с иностранными , офицерами и генералами, подписывать деловые бумаги, обмениваться письмами. Все эти материалы, собранные в «личное дело» Тухачевского, фальсифицировались безукоризненно. Там же были и фотодокументы, якобы украденные нз архивов СД. Руководил всем специалист по русским делам штандартенфюрер СС Беренс. На «личном деле» стоял штамп бюро адмирала Канариса. В деле — записка, написанная Гитлеру адмиралом. Там заявление адмирала, собиравшегося вступить в контакт с частью тех немецких офицеров, которые подозревались в связях с русскими офицерами-заговорщиками. В деле подлинное предписание Гитлера, одобряющего идею Канариса и возлагающего общее руководство операций на Бормана.

Такова была разработка этой грандиозной провокации, которая должна была перед самым началом войны обезглавить Красную Армию, обескровить ее. Чтобы сведения «о заговоре» были неоспоримы для доверчивого Сталина, они не сразу отправились в Москву. «Деза» — дезинформация шла туда по трем каналам.

Первый — по архивным каналам СД и вермахта из Берлина.

Второй — через президента Чехословакии Бенеша, получившего эти секретные документы и решившего переправить их Сталину. Через советское посольство в Праге Бенеш узнал, что ведется активный обмен информацией между важными лицами в Советской России и немецким правительством. Информация подтверждала наличие военного заговора в России с целью свержения Сталина и создания нового правительства, проводящего прогерманскую политику. Бенеш немедля изложил все советскому послу Александровскому, посол тут же вылетел в Москву. В Прагу прибыл штандартенфюрер СС Беренс, добился встречи с личным представителем президента, которому сообщил: Берлин располагает документами, разоблачающими Тухачевского и других высших командиров РККА. Уже при следующей встрече Беренсу было предложено вступить в деловые отношения с сотрудником советского посольства в Берлине неким Израиловичем. Он и представитель Ежова договорились купить у Беренса досье целиком — за три миллиона золотых рублей. Согласие было получено. Сделка состоялась.

Третий канал — французский должен был дублировать два первых. И этот канал шел через парижское отделение РОВСа. через русского генерала Скоблина[10].

— Через кого? — не скрыл удивления «Доктор».

— Через вашего старого знакомца, полагаю.

— Генерал Скоблин? Сколько вокруг него ходил, за ярого антисоветчика принимал, а мы, оказывается, коллегии! Я и подумать не мог. Ну, дела!

— Да, да...

— Вот все же что значит параллелизм в руководстве и работе: с некоторых пор правая рука не знает, что делает левая...

— Бывший белый генерал, командир Корниловской девизии, один из нынешних начальников РОВСа — и активный сотрудник советской разведки. И как теперь выяснилось, одновременно агент СД. Им послано в Берлин два донесения: в первом сообщается, что командование РККА готовит заговор, который возглавит Тухачевский; во втором, что русские заговорщики тесно сотрудничают с германским генеральным штабом... Интересная деталь: Скоблин — ярый враг Тухачевского еще со времен совместной службы в царской армии; он не может простить ему блестящей военной карьеры: Тухачевский — маршал, а он, Скоблин, — жалкий предатель. Короче, все, что связано с третьим каналом и Скоблиным, выяснять тебе. Первое — найти этого Скоблина.

— Это весьма просто. Я знаю, где он.

— Ну, дела! Где же?

— Полагаю, на своей даче в Озуар ла Феррьер, под Парижем.

— Твоя осведомленность пугает меня.

— И меня. Чтобы выйти на генерала Скоблина, мне, к сожалению, придется связаться с Деревянко. Сейчас с ним сотрудничает известный тебе по Карловым Варам Монкевиц — большой прохвост и перебежчик, сотрудник РОВСа. Связываться с ним — это неприятная и даже опасная для меня миссия.

— А почему ты знаешь адрес Скоблина?

— Да они живут рядом — Монкевиц и Скоблин. Дом одному негодяю мы купили после похищения Кутепова, а Скоблин позднее сам купил себе там пристанище. Теперь понимаю, что тоже на наши деньги.

...Когда Шаброль с неизменным теперь для него мольбертом на следующий день приехал в Озуар ла Феррьер, обе виллы по известному ему адресу выглядели одинаково: ворота были крепко заперты. Вечером — а Шаброль добросовестно просидел за мольбертом, старательно рисуя сельский пейзаж, — не зажегся свет в окнах и ни одна живая душа не показалась на дорожках, ведущих к входу. Ни с чем вернулся Шаброль в Париж.

Он повторил свою поездку на следующий день — и снова никого не увидел.

И только в третий раз, просидев в выбранном укромном месте почти целый день, он увидел, наконец, как к Даче Монкевица подъехал автомобиль и Николай Августович собственной персоной направился к воротам.

Подтянутый, ничуть не изменившийся, в новеньком с иголочки костюме с белым платочком, уголком выглядывающим из нагрудного кармана, он был весьма импозантен. Солидный, богатый человек, владелец собственной виллы. Может быть, перекупленный не одной разведкой, казался именно таким. Шабролю он был отвратителен.

Выждав какое-то время, пока Монкевиц войдет в дом и по-хозяйски расположится в нем, Шаброль, приготовив оружие (в мольберте среди красок теперь всегда лежал его револьвер), вошел в дом. В связке его ключей нашелся нехитрый крючок, годившийся для любых замков.

Монкевиц в уютном домашнем халате, полуутонув в мягком кресле, читал газету. Вход в комнату был за его спиной.

Шаброль подошел неслышно, дуло револьвера приставил к затылку Монкевица:

— Шевельнешься, убью на месте, — пообещал он. — Узнаешь меня?

— Разумеется! Уберите оружие, Доктор. Можем говорить откровенно, мы ведь сотрудники, не так ля...

— Прошу не разглагольствовать, отвечать на вопросы. Где Скоблин? Чем он занят? Когда ты видел его в последний раз?

— Сегодня видел, вместе были на заседании в штабе РОВСа. А в чем дело, черт возьми? Да уберите эту чертову штуку от моей головы, мне неприятно.

Шаброль сунул револьвер в карман, схватил Монкевица за отвороты халата:

— Ах, тебе неприятно! Но я тебя насквозь вижу, мерзавец! Ты расскажешь мне все. Я знаю, что ты копишь свои сведения для тех, кто даст подороже. Сейчас на ставке самое дорогое для тебя — твоя жизнь. Говори, что знаешь о Скоблине. Вы в одной упряжке, знаю. И не отвертишься, убью как собаку!..

...Через некоторое время Шаброль поспешно выбежал из дома. То, что ему удалось узнать, надо было немедленно передать в Москву. Любое промедление могло стоить жизни замечательным людям. О них в первую очередь думал Шаброль. И был счастлив, что сумеет спасти их от беды.

ИЗ ПАРИЖА ОТ «ДОКТОРА» В «ЦЕНТР».

«Сегодня, 13 декабря 1936 года, в Париже по информации Монкевица генерал Скоблин передал представителям немецкой разведки документы следующего содержания Первое: Командование Красной Армии готовит заговор во главе с замнаркома обороны маршалом Тухачевским. Второе: Тухачевский и его ближайшие сторонники находятся в постоянном контакте с ведущими генералами верховного командования и немецкой разведки. Прошу указаний.

Доктор».

Резолюция на донесении: «Устранить.

Подпись неразборчива (...цкий)»

ОТ «ЦЕНТРА» ЧЕРЕЗ ПРАГУ «МРОЖЕКУ» В ПАРИЖ.

«Переводитесь постоянную работу в Париж поступаете непосредственное подчинение Деревянко — «Профессора». Самостоятельные контакты «Доктором» запрещены.

Центр».

ИЗ «ЦЕНТРА» В ПАРИЖ «ДОКТОРУ»

«Самостоятельное вмешательство операцию «Маршал» грозит срывом задуманных действий. Приказом починены «Профессору» — Деревянко. Действуйте только по его указаниям.

Центр».

ИЗ «ЦЕНТРА» В МАДРИД «ПРОФЕССОРУ»

«Назначаетесь старшим группы парижской агентуры. Указываем на самостоятельные действия «Доктора», мешающие проведению важной операции. Необходим ваш строжайший контроль над подчиненными вам сотрудниками Мрожеком и «Доктором». Об исполнении докладывайте.

Центр».

ИЗ МАДРИДА В ПАРИЖ «ДОКТОРУ»

«Выезжаю Париж для постоянной работы. Назначаю встречу четверг 12 дня у Вандомской колонны.

Профессор».

Шаброль уже давно понял, что теперь до конца своих дней — пока он работает в разведке — он привязан к Деревянко. Начальников, как родителей, не выбирают, но это был как раз такой случай, когда хотелось быть круглый сиротой. Как отвратителен был Шабролю его шеф — наглый, грубый, амбициозный, не допускающий простых дружеских отношений, к которым издавна привыкли подчиненные Артузову люди.

Стиль был совсем другой: жесткий приказ, надменный начальственный тон, нескрываемое презрение к подчиненным.

И именно в такие взаимоотношения приходилось вступать теперь Шабролю. Это было мучительно, но неизбежно.

Когда в назначенный день они встретились возле Вандомской колонны, Иван Матвеевич предстал перед Шабролем в каком-то новом для себя обличье. Он весьма терпеливо выслушал Шаброля, слегка пожурил его за самовольные действия, за сцену с Монкевицем, за телеграмму в Москву. Он был хорошо обо всем осведомлен, как оказалось.

— Дело теперь переместилось в Париж, я займусь им немедля, — сказал он, глядя на собеседника в упор. — Только так и не иначе.

— Какое это имеет значение? — отозвался Шаброль. — Ведь важно выиграть время, дать знать в Москву как можно скорее!

— Ну, это, голубчик, буду решать я, — все еще благосклонно сказал Деревянко, — Главный в группе я, мне и принимать решения.

— Я думаю, что в этом случае главный — тот, кто сможет скорее информацию передать. Я понимаю, что теперь все руководство РККА на прицеле. Ружья в любой момент могут выстрелить. Надо принимать меры к спасению невинных.

Иван Матвеевич нахмурился, посуровел:

— Ну, это уж не твоего ума дело, «Доктор»! Ты нашим органам, что ли, не веришь? А? Партии, Сталину не веришь? У нас, дорогой товарищ, безвинных не карают. Пора бы звать. Или ты тут в Париже оторвался от родины, от народа оторвался, возомнил невесть что. Выполняй мои команды. Встречаемся послезавтра, тут же. Получаем' полную информацию, решаем, что будем делать и, конечно, что передавать в Москву...

Разумеется, на очередной встрече «Профессор» и не подумал проинформировать «Доктора» о ходе событий. А они развивались стремительно.

Начальник абвера Гейдрих сразу оценил возможности донесения от Скоблина. Если донесение Скоблина о заговоре Тухачевского достоверно, Советская Россия превратится в военную диктатуру, что невыгодно Германии. Правда, Скоблин имел контакты и с советскими спецслужбами, — они зафиксированы СД, — нельзя исключить, что Кремль сам подбросил эти сведения Скоблину для того, чтобы заставить Гитлера подозревать своих генералов и подтолкнуть Германию к принятию ошибочных действий...

Стали известны слова штандартенфюрера СС Беренса. О Скоблине он якобы сказал: «Даже если Сталин хотел просто ввести нас в заблуждение информацией Скоблина, я снабжу дядюшку в Кремле достаточным доказательством того, что его ложь — это чистая правда».

Гейдрих добился подачи информации о заговоре военному министру Франции Эдуарду Даладье. Тот на дипломатическом приеме обратился к советскому послу Владимиру Потемкину и, взяв его под руку, отвел в сторону, с тревогой сообщил, что Франция обеспокоена возможной переменой политического курса в Москве. Ходят слухи о договоренности между нацистским вермахтом и Красной армией. Не может ли его превосходительство рассеять эту тревогу? Отделавшись несколькими ничего не значащими фразами, Потемкин поспешно покинул прием, вернулся в посольство и послал в Москву срочную шифровку о сведениях, полученных от Даладье...

Прошло еще несколько дней, и, ничего не зная о судьбе своего поспешного донесения, Шаброль решил сам задать вопрос «Профессору», какова реакция Москвы, поняли ли там, что вся эта история с «заговором Тухачевского» — обычная дезинформация, только поданная чрезвычайно умело.

— Ты, Шаброль, не пори горячку. Наше дело доложить, а там решат сами, — важно отвечал «Профессор». — Отдельно дано указание: тебе ни во что не вмешиваться без команды. У нас другое задание, его будем выполнять.

Шаброль спросил прямо: о какой операции идет речь и какая ответственная функция остается на нем. «Профессор» заметно поскучнел, пожевал губами, глядя в сторону, словно повторяя весь их разговор и раздумывая, не сказал ли он что-нибудь лишнее. Остался доволен собой, превратившись в прежнего, сумрачного и всем недовольного «хозяина». Сказал, вперившись взглядом в Шаброля:

— О белом генерале Скоблине, полагаю, не мне тебе рассказывать. И его роль в «дезе» по адресу Тухачевского и других военных тебе известна. Отлично! В ближайшее время Скоблин будет изолирован и, вероятно, нам поручат переправить его в «Центр». Однако произойдет это лишь после свершения не менее крупной и важной операции, связанной с РОВСом. Тут нет еще принципиального указания, нужно ли задействовать тебя. И я думаю. С одной стороны, у тебя большой успех по обезвреживанию Кутепова — совсем сходное дело. С другой, ты, прости меня, — я по-простому, по-нашему! — изговнялся ты в финале операции, когда не отреагировал вовремя на абверовцев, зацепившихся тебе и группе за хвосты. И потом этот «0135», этот Венделовский. По моим подтвержденным данным, в Испании он оказался связан с ПОУМом и всяким троцкистским охвостьем.

— Вранье! Ложь! — крякнул Шаброль и чуть не задохнулся от ярости. — Ты врешь! Это провокация, «Профессор»! Где твои доказательства, где сам Венделовский? Так обвинить можно кого угодно и в чем угодно!

— Ах, боже мой, какие мы сердитые! Знай, твой друг исчез. Полагаю, сбежал, как многие ему подобные. Знай, чтоб не предстать перед судом нашего народа и партии.

— Вранье, выдумки, наглая ложь! — уже криком кричал Шаброль. — Ты сам все это придумал. Какой ты разведчик, если не верить товарищам по работе?! Ты — доносчик, филер, обыкновенный осведомитель.

— Не пришлось бы пожалеть, Шаброль. Не бросайся словами. У меня память хорошая, я ведь все запомню.

— Да пошел ты к черту, провокатор. Я не могу с тобой больше сотрудничать. Я отказываюсь и пошлю донесение Артузову.

— Твой Артузов арестован как «враг народа». Можешь написать ему во внутреннюю тюрьму на Лубянку.

— Ну и сволочь ты, Деревянко. Я не верю тебе. Ты ответишь за все, предупреждаю!

«Профессор» сложил руки на груди, презрительная ухмылка растянула его рот:

— Ошибаешься, Шаброль. Это ты хотел вербовать меня, чтобы дать переждать воинствующим троцкистам и бухаринцам. Ты был готов в содружестве с военными, — кстати учти, все они признались во враждебной деятельности, — убить товарища Сталина и совершить в стране военный переворот. Я сегодня же передам в «Центр» донесение обо всем, что ты тут разболтал.

— Кто тебе поверит, провокатор? Я двадцать лет работаю за кордоном, я проверен десятки раз. Мало ли что ты придумаешь, подонок! На испуг меня берешь?

— Нет, голубчик, и у меня есть свидетель, — торжествующе произнес Деревянко и позвал. — Монкевиц! Заходи, полковник.

Дверь резко раскрылась и действительно появился Монкевиц. Он был также наряден и подтянут, как несколько дней назад у своего дома. Но больше всего поразило Шаброля лицо Николая Августовича. Совсем недавно он видел его испуганным, жалким. Сейчас Монкевиц преданно смотрел на «Профессора» и ждал указаний. Слыхал, к чему меня склонял этот предатель? Вербовал, деньги предлагал.

— Так точно! — лихо ответил Монкевиц.

— Подтвердить можешь?

— Конечно! Своими ушами слышал.

От возмущения и гнева у Шаброля не находилось слов. Он вытащил револьвер и, наставив его на Деревянко, стал пятиться к дверям.

— Ни с места! — крикнул он с порога. — Стреляю сразу!.. Пишите ваши донесения, только сначала попробуйте задержать меня. Мы в свободной стране. Первый же полицейский кинется мне на помощь.

Он захлопнул дверь и кубарем скатился с лестницы отеля (тихий семейный отель неподалеку от вокзала Сен-Лазар выбрал себе под жилье Иван Матвеевич, там — в противоречии с прежними инструкциями — и назначил свидание Шабролю).

Уже в вестибюле отеля Шаброль перешел на шаг, а выйдя на улицу, принял вид спокойно прогуливающегося человека. Отойдя от опасного места за несколько кварталов, уселся на высокий каменный бордюр: следовало сбить паническое настроение, охватившее его. И прежде всего не торопиться, обдумать первые, самые важные свои шаги. Следовало добраться до дому, осмотреть комнату — не оставил ли чего-нибудь компрометирующего. И только потом на вокзал, бежать отсюда, бежать как можно скорее.

Он пересчитал деньги. Маловато, но на первое время хватит... Ну, вперед, Шаброль, да поможет тебе бог!

Он спускается по улице и выходит на площадь. Берет такси, отъезжает. И сразу же оборачивается. Нет, преследователи еще не появились. Какое-то время у него есть. На миг мелькает мысль — искать убежища в посольстве, но он тут же отвергает ее: у первых же дверей его встретит «профессор».

Итак, выбор сделан. Он — невозвращенец. Его удел теперь долго бежать и умело прятаться. И он ведь кое-чему научен годами своей работы. Главное, не суетиться, не мелькать. Делать все планомерно, без суеты.

Он заходит к себе в комнату. Минута на объяснение с хозяйкой; он виноват, что не смог предупредить заранее о своем отъезде. Вот все деньги, что он задолжал, простите, непредвиденные обстоятельства, знаете, болезни приходят к нам и нашим ближним всегда так внезапно. Еще минута — взять мольберт и краски... Шаброль смотрит в окно — чисто будто бы. Он садится в другое такси и дает адрес своей связной. Он обязан предупредить мадам Пино. Ей надо исчезнуть немедля! Минутное прощание. Она готова — словно ждала его визита...

Шаброль вновь меняет такси и направляется на вокзал. Билетный зал. Касса. К счастью, народу мало. Экспресс только через час. Следует внимательно осмотреться; он уверен, что узнает людей Деревянко.

Шаброль, заметно прихрамывая, обходит все помещения. Пока никого. Он нарочно медлит, чтобы выйти на платформу в последнюю минуту и вскочить в вагон уже на ходу. Шаброль успевает схватить несколько газет и — вот он уже едет, он обставил своих преследователей, выиграл у них. Скоты! Жандармы! Убийцы! Не на того напали. Он еще поборется с.ними, он докажет, кто из них прав. Вот из-за таких продажных типов и идет по миру позорная слава НКВД...