Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая

1

Решение было принято: они едут! Парагвай стал «страной обетованной» — достигнут ее, и жизнь станет прекрасной. Сроки отъезда из Парижа менялись, отодвинулись, но стали, наконец, точной датой. Дмитрий Сигизмундович и на этот раз взял на себя все предотъездные хлопоты. Изучив стопку бедекеров и других путеводителей, объявил, что в «Республику Ориенталь дель Парагвай» ежедневно направляются со всех концов страны голландские торгово-пассажирские пароходы, достаточно комфортабельные и быстроходные. Он даже отыскал в справочнике конкретный пароход, где были две каюты первого класса и три — второго, стоимостью немногим более 120 франков. Это было им вполне по средствам.

Но прежде следовало добраться до Бизерты.

Ирина, казнившая себя за долгую разлуку с дочками, требовала, чтобы путь был как можно короче. Сигодуйский был, как всегда, учтив:

— Милая моя, я все готов для тебя сделать, но изменить географию не могу. Испокон веку из Марселя плывут в Африку вдоль испанского побережья мимо Барселоны, Валенсии, Малаги, через Гибралтар, и там по Средиземному морю до Бизерты рукой подать. Да ты и сама в Париж добралась таким путем, ние помнишь?

— Ах, ничего я не помню! — капризно воскликнула Ирина. — У меня от всех этих дел голова кругом идет! Как все будет? Как нас девочки встретят? Господи, когда это все кончится, когда будем уже где-нибудь на месте!

Андрею почудилось в этом вырвавшемся крике какой-то намек, будто из-за него, вторгшегося в жизнь Ирины, возникли новые трудности и осложнения.

Черт возьми! Почему судьба ставит его в такие дурацкие обстоятельства? Опять он зависят от решений, которые принимают другие.

— Послушай, Ира, еще не поздно, — начал он. — Я в конце концов могу остаться в Париже. Я здесь буду искать работу, устроюсь, позову тебя с девочками...

Ирина растерянно смотрела на него, и глаза ее медленно наливались слезами.

— Хватит, друзья, — решительно вмешался Сигодуйский. — Не нервничай, Ирина, все будет прекрасно. Это будет последнее путешествие, заверяю тебя. Заберем девочек, и прощай, Европа и Африка! Не очень нам здесь везло. Америка, даст бог, будет гостеприимней. А вы, Андрей Николаевич, не будьте столь обидчивы, не принимайте все на свой счет. Мы ведь договорились: я веду записи всех расходов и придет пора, когда вы сполна рассчитаетесь со мной.

Дмитрий Сигизмундович, был как всегда, немногословен, деловит и сосредоточен.

...В назначенный день и час появилось трое тумбообразных парней в одинакового цвета комбинезонах. Соревнуясь в красноречии и учтивости, отдали дань красоте мадам, щедрости месье и твердо обещали быстро закончить процедуру освобождения апартамента. Чемоданы, дорожные сундуки в мгновение ока были снесены вниз...

Пока Дмитрий Сигизмундович договаривался с грузчиками внизу, где они встретятся на вокзале для оплаты багажа, Андрей и Ирина остались вдвоем в опустевшей комнате.

— Ну что ж, присядем на дорожку! — бодро сказал Андрей. Он протянул Ирину за руку и заставил ее сесть с ним рядом на маленький диванчик. Лишенная привычных предметов — туалетных принадлежностей Ирины, ее разбросанных на стульях вещей, при распахнутых дверях пустого шифоньера, обрывках веревок, валявшихся на ковре, комната выглядела сиротливо. Ирина положила голову Андрею на плечо.

— Но мы были здесь счастливы, верно, Андрюша? — спросила она тихо. — Это был наш первый дом, мы не забудем его?

— Ты здесь спасла меня, — ответил Андрей. — Я погибал, ты меня спасла, и за это я буду благодарен тебе до конца дней, что бы ни случилось потом...

— О чем ты? Почему у тебя такой печальный тон? Ведь все хорошо, и надеюсь, будет лучше.

Андрей обнял Ирину, поцеловал ее.

— Помолчим, понадеемся на бога, родная моя. Он один знает, что будет с нами.

Когда они спустились вниз, у багажа вместе с Дмитрием Сигизмундовичем хлопотал Святосаблин. Казалось, он делает невероятные усилия, чтобы стать похожим на покойного Аристархова. Отпустил бороду, не стрижет волос, обрядился в какой-то странный балахон — довольно нелепо выглядел он на парижской улице.

— Что за перемены, Володя? Что за маскарад?

— Почему маскарад? Просто так удобно — тепло и работать не мешает. Я ведь человек трудовой, не то что некоторые плавающие и путешествующие.

Даже шутки в эти минуты были невеселы. Они расставались, быть может, навсегда и не умели, да и не привыкли в словах выражать свою боль.

— Я вам счастья желаю, и вот принес... — Он протянул туго набитый маленький мешочек — старый кисет Аристархова. — Тут земля с его могилы. Приедете на место, обоснуетесь, посадите где-нибудь деревцо в его память... А эту землю под корни подсыпьте — крепче память будет.

Поцеловав по очереди Ирину и Андрея, попрощавшись с Сигодуйским, Святосаблин круто повернулся и быстрым шагом почти побежал по улице, не оглядываясь. Так они расстались, быть может, навсегда.

...Марсель встретил их дождем.

— Хорошая примета! — бодро заявил Сигодуйский. Он извлек из дорожного баула английский дождевик для Ирины и решительно направился на поиск багажных кладовых, куда доставляют вещи из Парижа. Заодно он хотел ознакомиться с расписанием движения пассажирских и торгово-пассажирских судов через океан, снять два номера в недорогой гостиничке, поближе к главной улице Канабьер, спускающейся к морю.

И хотя отель находился неподалеку от вокзала, они успели изрядно промокнуть, пока добирались до него.

Дождь и ветер не утихали еще несколько дней. Неутомимый Дмитрий Сигизмундович с утра исчезал — «дела, дела, друзья мои!» — и Андрей с Ириной были предоставлены сами себе.

Пытались несколько раз выйти в город, побродить по улицам, но сырость и ветер гнали их обратно в отель.

Сидели у окна, смотрели на порт, который с их верхнего этажа был как на ладони, вели нескончаемые разговоры о том, как будет в Бизерте и в том неведомом Парагвае, куда их тянет Сигодуйский.

И неутомимо предавались любви — одни в целом свете, как казалось, в этом маленьком гостиничном номере под крышей марсельского чужого дома, где их никто не знал и никому до них не было дела.

Сигодуйский возвращался к вечеру, к позднему обеду, который заказывал в номер. С ним врывалась суматошная, полная забот повседневность. Он рассказывал новости, обещал хорошую погоду, скорый отъезд, делал какие-то покупки, с кем-то встречался, вел переговоры о делах...

В один из вечеров он вернулся в отель в сопровождении высокого худощавого человека с приятным интеллигентным лицом и торжественно объявил:

— Я привел удивительную личность, старого знакомого друга... Как только вы узнаете его получше...

— Ну полно, полно, Дмитрий, — старался урезонить его спутник. — Что за реклама, я представлюсь сам.

— Нет уж, извольте мне, это моя обязанность, — не сдавался Дмитрий Сигизмундович. Итак, Ирина, перед тобой один из замечательнейших русских людей, знаменитый геолог и путешественник Павел Анатольевич Нефедов. — Кланяйся, Паша, целуй ручку...

Нефедов смущенно улыбаясь, топтался у входа, бормотал укоризненно:

— Что ты перехлестываешь, Дима, ничего не знаменитый и не замечательный. Обычный геолог, каких было в России немало. Замолчи, пожалуйста, ты меня совсем смутил.

Знакомство оказалось не только приятным, но и полезным. Так и не удалось Ирине дознаться, сговорил ли Нефедова Сигодуйский или было это решение Павлом Анатольевичем принято самостоятельно, но его путь тоже лежал в Парагвай.

Что же касается Андрея, то он, как правило, плохо перенося новые знакомства, к Нефедову проникся дружескими чувствами сразу же. Разумеется, немало этому способствовало то, что вышли они из «одного гнезда Петрова» — и тот и другой, правда, в разное время, учились в Петербургском Горном институте.

Хотя Павел Анатольевич был многими годами старше, но нашлись у них общие преподаватели, о которых, как всегда это случается с бывшими студентами, они вспоминали со смехом и ностальгической грустью.

Павел Анатольевич с шапкой седеющих волос, со щеточкой усов, которые то и дело подправлял рукой, в стареньком, но хорошо сшитом костюме выглядел очень элегантно. Рядом с низеньким толстым Сигодуйским, бесконечно рассуждающим о житейских проблемах, его молчаливая сдержанность была особенно заметна и очень располагала к себе.

— И чем думаете заняться в этом Парагвае, Павел Анатольевич? — спросила Ирина в конце обеда, к которому Нефедов, разумеется, был приглашен.

— Чем может заниматься геолог? — ответил Нефедов на вопрос вопросом. — Своим делом, конечно. Земля эта наверняка таит в себе несметные богатства, но пока мало разведана. Думаю, что найду людей, которые имеют для такой работы средства.

Тут же, после обеда, когда пили кофе, рассказал обществу о существующей теории так называемых геологических поясов Земли. Оказывается, по мнению многих геологов, существуют золотой, алмазный и, разумеется, нефтяной пояса Земли, располагающиеся четко по параллелям. И если верить этой теории, то в Парагвае должно быть много нефти.

— Остается ее только найти! — оптимистично закончил Нефедов. — Так что и мой маршрут в Парагвай.

2

...Наконец, отъезд был назначен. Море и ветер, будто лишившись всех сил, утихли, и пароходы могли выйти в море.

Несмотря на то, что пароход гордо назывался «Принц Фердинанд» — это была старая, грязная посудина с маленькими тесными каютами и малосимпатичной командой. Матросы и даже стюард, обслуживающий каюту, были неопрятны, совершенно не обращали внимания на пассажиров, кричали друг на друга и ругались на всех языках мира, да и капитан был им подстать: заросший рыжей щетиной не то норвежец, не то датчанин, угрюмый, злой, ходивший по палубе, тяжело опираясь на суковатую палку.

Ирина не могла дождаться, когда завершится это тяжелое плавание. Спасала тройка — теперь уже тройка ее верных рыцарей. Нефедов тоже поддался ее чарам, хотя никаких усилий для завоевания его симпатий Ирина не прилагала: просто всякий нормальный и благовоспитанный человек хотел чем-нибудь быть полезным слабой красивой женщине, так нуждающейся в опеке. Это было удивительным свойством Ирины — немедленно вызывать желание быть ей полезным. Заботу о себе она принимала как должное — так уж сложилось в последнее время в ее жизни. И начало этому положил, конечно, Сигодуйский.

Наконец, они добрались до Бизерты. Быстро выгрузились, нашли носильщиков, двинулись к дому. Андрей чувствовал себя прескверно. Кто он, в конце концов, Ирине? Они так и не обвенчались в Париже, решили церемонию отложить до Бизерты, чтобы совершить ее среди друзей, чтобы девочки тоже приняли участие. В глубине души Андрей решил, что матери требуется разрешение от них на замужество... Что ж, в конце концов, в этом была своя логика...

«Девочки», как их за глаза называла и Ирина, и Сигодуйский, были совсем взрослыми барышнями, вот-вот им должно было исполниться по 20 лет и встреча с ними, предстоящие «смотрины» не зря тревожили Андрея.

Но в тот вечер это не произошло. Было совсем темно, когда они вошли в дом. Хозяев ждали. Знакомые, соседи. А «девочки» или притворялись спящими, как подумал про себя Андрей, или уже спали. Быстро разошлись по комнатам: дом был просторный, комнаты почти без мебели — на африканский лад, какие-то диваны, ковры, ниша в стенах — толком Андрей рассмотреть ничего не успел. Ирина отвела его в одну из таких просторных комнат, поцеловала нежно, шепнула «отдыхай»...

Знакомство состоялось наутро за завтраком. Андрей вышел к столу весь внутренне напряженный и от этого сердитый. Ирина в свободном цветастом платье из местной ткани хозяйничала за столом, нервно переставляя чашки и тоже, видно, была неспокойна.

— Дмитрий Сигизмундович уже убежал — у него и тут дел невпроворот. А ты садись, будем завтракать.

Но сесть Андрей не успел, дверь распахнулась и две тонкие, высокие девицы с визгом и хохотом ворвались в комнату. Не обращая внимания на Андрея, они кинулись к Ирине, обнимая ее, тормоша, отталкивая друг друга.

— Катя, Маша, ну что вы как с цепи сорвались, мы же виделись уже, здоровались, — отбивалась Ирина. — Вы меня всю растрепали, всю прическу испортили. Угомонитесь. Я хочу познакомить вас.

— С нашим будущим папа! — закончила Маша.

— С князем Белопольским, — добавила Катя.

— С отставным! С бывшим! Нет, будущим! А я говорю — бывшим! — эти выкрики совершенно сбили с толку и Андрея, и Ирину, а Катя и Маша, будто наслаждаясь произведенным эффектом, продолжали кричать и даже стали припрыгивать вокруг стола.

Лицо Ирины загорелось гневом. Она ударила по столу ладонью, крикнула резко: «Хватит! Сядьте на свои места!» — И Катя с Машей мгновенно остановились, замолчали, и приняв благонравный вид, сели по обе стороны матери. Только что бесновавшиеся, они изображали испуганных, покорных и молчаливых девочек, и только быстрые заговорщические взгляды, которыми они обменивались, выдавали их с головой.

— Зачем вы устроили эту дикую сцену? — спросила Ирина. — Ведь я разговаривала с вами утром, как с умными, взрослыми людьми. И мне казалось, вы поняли меня.

Девицы молчали.

— Что это значит? Я не узнаю вас — мы всегда понимали друг друга и были дружны. А сейчас вы вели себя так враждебно, так зло... Мне стыдно за вас. Мне кажется, вы напугали Андрея Николаевича, совершенно ошеломили его. В этом была ваша цель?

Катя и Маша непроницаемо молчали.

— Ну, хорошо, пейте чай и идите к себе. Я приду к вам. Поговорим.

Так в тягостном молчании прошел этот первый завтрак. Андрей не притронулся к еде, как будто спазм сдавил ему горло. Едва «девочки» вышли, он подбежал к Ирине, бросился на колени, уткнулся в подол ее платья.

— Что делать, Ириша? Уезжать? Расставаться?

— Да как ты можешь думать так, Андрей? — Она гладила его волосы, утешала. — Все образуется, уляжется, вы еще подружитесь, увидишь. Они сумасбродки, привыкли к Дмитрию Сигизмундовичу, других мужчин у нас в доме почти не было, вот и набросились на тебя. Не сердись, наверно я виновата, надо было как-то иначе вас знакомить.

Нелегкими были для Андрея эти дни в Бизерте. Он бродил по дому и повсюду натыкался то на Катю, то на Машу, которые теперь не произносили ни слова, но каждый раз делали испуганное лицо и приседали с притворно-благонравным видом. Ирина разбирала вещи, откладывая то, что надо было взять с собой, возилась на кухне, болтала с соседками. Сигодуйский пропадал в городе — всем было не до него и Андрей чувствовал себя совершенно лишним.

Но время все ставит на свои места. Когда отъезд из Бизерты был совсем близок, в маленькой русской церкви города состоялось венчание. Все, благодаря стараниям Дмитрия Сигизмундовича, было таким, как требовал обычай, — и белое платье невесты, и венцы над головами Ирины и Андрея, и кольца, которыми они обменялись. И Андрею, который был сухопутным офицером, все-таки было приятно, что русская церквушка в Бизерте так свято сохранила память о русском воинстве, пусть морском. Когда открывали здесь во времена прибытия русской эскадры русский православный приход, то на вратах церкви укрепили андреевский флаг с одного из кораблей. И киоты, и другая церковная утварь, и те вещицы, что держали над головами жениха и невесты — все было сделано руками русских моряков. Вероятно, все тот же добрый гений — Сигодуйский — сумел убедить Катю и Машу вести себя подобающим образом. Во всяком случае, они присутствовали в церкви и первыми поздравили «молодых». Мать поцеловали, а Андрею вежливо протянули руки: «Поздравляем вас, Андрей Николаевич».

И на обеде, который последовал за церемонией в церкви, вели себя тоже сдержанно и благовоспитанно. Ирина ликовала:

— Я же говорила тебе» Андрей, что все утрясется, смотри, какие они молодцы, мои девочки.

Андрей же — новоиспеченный глава семьи — не верил затишью, не иначе за ним должна была последовать буря.

Немало, немало последовало этих бурь. Но мягкая настойчивость Ирины, сдержанность и терпение Андрея понемногу позволили наладить отношения: война во всяком случае сменилась устойчивым перемирием.

Немалую роль в этих «военных действиях» сыграл Дмитрий Сигизмундович. Как заправский дипломат, появлялся он в разгар очередного конфликта, и огромный белый платок, который он неизменно доставал из кармана, чтобы основательно высморкаться перед трудной беседой, можно было считать белым флагом парламентера, ведущего переговоры с враждующими сторонами.

И потом, конечно, перемена жизненных обстоятельств. В Бизерте, в давно налаженном все тем же Сигодуйским быте, девицы просто изнывали от безделья и скуки.

Когда семья двинулась с места и им пришлось принять участие в многотрудных хлопотах и заботах, «позиционная война» прекратилась.

Труден был этот переезд. Неведомый Парагвай лежал далеко, за океаном. От Бизерты надо было плыть до аргентинского порта Буэнос-Айрес, а потом по полноводной Паране до Пасадоса. Первый парагвайский город, где их должен был ждать давний знакомец Сигодуйского генерал Белякоев, носил труднопроизносимое название и располагался на другом берегу реки. Иногда Андрею казалось, что они принимают участие в какой-то фантастической игре: загадочный Парагвай и эти названия, которые невозможно запомнить с одного раза, — Пилькомайо, например, или Тебикуари, Жежуи-Гуасу, провались они пропадом! И все же семья Белопольских во главе с экспансивным Сиг-Сигодуйским двинулась на просторы парагвайской саванны...

3

...И вот, наконец, все это оставалось позади: изнурительное плавание по океану, оглушительно громадный порт Буэнос-Айреса, полноводная Парана, по которой их понесли быстроходные паровые катера. Пасадос был последней пристанью на аргентинской земле; переправившись через реку, они уже ступили на парагвайский берег. Их встречала (кто бы мог предвидеть такое?!) группа людей, судя по военной форме, их соотечественников, хотя при ближайшем рассмотрении форма оказалась весьма странной — смешение русского и прусского образца. Вперед выступил загорелый толстяк, всем своим живописным видом напоминавший запорожского казака, и двинулся навстречу Дмитрию Сигизмундовичу. Это и был генерал Белякоев, давний знакомец, демон-искуситель, позвавший по его примеру пересечь океан.

На минуту оторвавшись от жарких объятий с Сигодуйским, генерал жизнерадостно крикнул:

— Поздравляю, господа, с благополучным прибытием! Ура! — и вновь принялся обнимать Сигодуйского.

После взаимных представлений, прохладительных напитков, предусмотрительно заготовленных Белякоевым, и краткого отдыха двинулись в сторону города Пасадос.

— Там и находится наша «станица», — объяснил словоохотливый генерал. — Садитесь в повозки, о багаже не беспокойтесь, наши парни привезут.

И пока ехали, Белякоев не закрывал рта, хвастливо рассказывая о своей «станице». По его словам выходило, что чуть ли не настоящий городок построил он тут со своими товарищами. Вместе с детьми и домочадцами русских людей здесь собралось более тысячи. Уже и лавок два десятка есть, и гостиничка построена, и почтовое отделение. Правда, пока улицы не замощены, кое-где нет тротуаров, но зато проведено электричество, которое, правда, работает лишь в темное время суток — об этом полковник поведал скороговоркой. Он рассказал, что часть домов поселка была разрушена недавно сильнейшим, небывалым даже для этих мест ураганом. Русские восстанавливали не только свои дома, но и помогали местным жителям, которые тут очень бедны.

Пока ехали к «станице», навстречу или обгоняя их, то и дело попадались всадники. Широкополые шляпы вроде зонтиков почти целиком закрывали их лица — и трудно было понять, мужчина или женщина на коне, во всяком случае, у каждого за поясом торчала рукоятка пистолета, а то и отличный винчестер висел за плечом.

— Это наши соседи, индейские племена гуарани, — объяснил генерал. — Передвигаются только верхом. Очень добрые, спокойные, гордые люди. С ними легко иметь дело: они прекрасные работники и довольствуются весьма низкой платой.

Через два часа они были на месте. «Станица», о которой так много рассказал полковник, и впрямь была похожа на южнорусское поселение, особенно от того, что у каждого дома золотились громадные тарелки подсолнухов. Жители, видно, дорожили этим родным и привычным украшением у крыльца.

Всех умилили эти подсолнухи, и даже непроницаемый Нефедов улыбнулся в усы: «Придется и нам обзавестись этой красотой».

Отказавшись от обеда, который хотел с размахом закатить Белякоев, Ирина с девочками попросили только чай и место для отдыха. Истомленные дорогой, они мгновенно уснули, а мужчины собрались на «военный совет в Филях», как жизнерадостно назвал этот вечер неугомонный полковник. На его фоне обычная словоохотливость и жизнедеятельность Сигодуйского совершенно погасла. А может быть, Дмитрия Сигизмундовича подавляло количество предстоящей работы. Начинать надо было с нуля.

— Да не огорчайся, Дима, не один ты в поле воин. Мы тут все самое тяжкое прошли, сейчас вам легко будет. Всем поможем. Вот хутор для вас приглядел — трое мужиков вас, быстро его подымите. Коней купите, повозку... Ранчу будете строить. Это мы, русаки, так их фазенды называем — «ранча».

— Какие мы строители, генерал, — благоразумно вмешался Нефедов. — Ну, участок я распланирую, план дома с Андреем Николаевичем начертим, а вот землю корчевать, фундамент класть — это уметь надо.

— Об этом не беспокойтесь. За 120-150 франков парагвайцы вырубят и сожгут для вас гектар любого леса. И колодец вам выкопают. Метр стоит 40-50 франков. Для овощей вскопают огород, обнесут его колючей проволокой. И за дом возьмутся. Первое дело — не удивляйтесь, пожалуйста, — не стены, а крыша. Вот-вот зарядят майские дожди. Без крыши над головой пропадете...

— Мы целиком полагаемся на ваши советы, генерал, учтиво поддержал энтузиазм Белякоева Андрей. — Но нам торопиться надо, для женщин нужны нормальные условия, мы обязаны не подвергать их неудобствам и опасностям...

— Какие опасности, друзья? Они позади. Здесь вам будет хорошо, только не ленитесь.

И опять перед вновь приехавшими развернул полковник обширные планы: как, построив дом, возьмутся они за плантацию, посадят кукурузу, маниоку, пататы — сладкий местный картофель. Как будут расти у них под окнами ананасы, клубника, виноград, как табак разведут. А окрепнув, заведут плантации хлопка, сахарного тростника, риса.

— Здесь все растет, климат позволяет. Воткни палку в землю, и вырастет дерево!

Последняя фраза, которую считал обязательным произнести каждый живущий в Парагвае, вызвала бурный хохот, и долго еще за рюмками горькой настойки растолковывали Белякоеву все, что там, в Европе, знали и думали о плантациях Парагвая и о судьбе русских переселенцев. Прав оказался генерал: и года не прошло, как прочно обосновались в «станице» Сигодуйский со своими домочадцами.

Пока строили дом, корчевали землю, нанимали рабочих, разводили огород, не было времени для столкновения самолюбий, ссор и стычек.

Все уставали страшно, не хватало времени для знакомства с соседями, для участия в их праздниках, вечеринках, пикниках. А эти занятия в «станице» очень ценились.

Все это откладывалось на потом, как генерала Белякоева и просили объяснить любопытствующим. А семейство, действительно, вызывало общий интерес: красавица Ирина, которая, несмотря на трудный быт, умела каким-то непостижимым образом всегда выглядеть ухоженной и нарядной, две девочки-невесты, два пожилых, но вполне импозантных человека, особенно Павел Анатольевич Нефедов привлекал внимание своей благородной внешностью и статью.

Андрей, как бы отдавая долг этой семье за свое вторжение, работал неустанно, даже с какой-то яростью. Он загорел дочерна, руки от постоянной работы с топором, ломом и лопатой стали железными; целыми днями проводя на солнце, он перенял от индейцев их манеру прятаться от него под широкополой шляпой; к вечеру, когда резко холодало, как они, набрасывал шерстяное пончо — и его трудно стало отличить среди наемных рабочих. Раньше всех он научился болтать с ними на их языке, и Ирина в ласковые минуты стала звать его «мой гуарани».

Но едва дом был закончен, расставлена легкая мебель, куплена утварь, и скатерти, занавески, покрывала придали комнатам законченный жилой вид, что-то изменилось в их дружной компании.

Затосковал Сигодуйский — никак не мог решить, чем ему следует заниматься. Свою квалификацию врача он потерял, не отказывался, конечно, помочь больному при случае, но врачевать по-серьезному не решался. Аптеку свою оставив компаньону, он очень сокрушался: это дело ему нравилось, но для того, чтобы начать его снова, требовался капитал. Денег было в обрез. А расходы на шестерых — немалые. И щепетильный Нефедов первым заговорил о том, что должен заняться своим делом. Вначале, не говоря никому ни слова, он отыскал поисковую партию, которая уже длительное время вела разведку нефти на границе с Аргентиной. Потом за вечерним чаем стал заводить один и тот же разговор. «Хорошо, мол, пожить дикарем, ползать по сельве, тропическим лесам, по базальтовому плато и холмистым возвышенностям, покрытыми плодородными почвами. Говорят, что в Гран-Чако — песчано-глинистой равнине, наклоненной к востоку, немало цветных металлов. А уж нефть водится обязательно... Почему, черт возьми, ему не может повезти хоть раз в жизни? Да он просто обязан, пока есть силы, пойти в поисковую партию. Это ведь его профессия». И вскоре от разговоров перешел' к делу. В доме появились вещевой мешок, пробковый шлем с накомарником, палатка, гамак, большая фляга для воды, винтовка и револьвер.

И, наконец, Павел Анатольевич признался, что покидает «станицу» и уезжает вместе с геологами на Гран-Чако.

После его отъезда захандрил Дмитрий Сигизмундович. Часами просиживал в своей комнате, «кабинете», как любил говорить сам, вел какие-то подсчеты, составлял планы, надолго запирался с Белякоевым для тайных переговоров.

Девицы заводили речь о том, что напрасно завезли их в такую глушь, где нет приличной публики, театра, хотя бы захудалого синематографа. Ходили по дому неприбранные, сердитые, опять тайком от матери заводили ссоры с Андреем. Разумеется, Ирине об этом он не говорил. А она была счастлива: наконец-то есть у нее свой дом, вся семья в сборе, любимый муж рядом, верный друг тоже здесь. Быть может, от этого красота ее становилась все ярче и пышней.