Семья волшебников. Том 2

Глава 26

Высунув язык от усердия, Вероника отрезала себе краюшку хлеба. Тот лежал на столе, пышный и ноздреватый.

Попросить было некого. Енот чистил коровник, где с недавних пор поселилась Стрекозка, а Астрид играла в уош с Мамико, которая утром приехала на весенние каникулы. С Мамико приехала ее мама, тетя Сидзука, и мама Вероники болтала с ней в гостиной, а когда Вероника попросила отрезать ей хлеба, мама сказала, чтобы Вероника попросила папу. Но папа заперся в кабинете, и когда Вероника попросила его, он сказал, чтобы она попросила маму, а он занят.

И Вероника не стала просить больше никого. Она взяла нож и, помня, что им можно порезать себя, очень осторожно стала пилить хлеб.

Она отрезала идеально ровный кусок. Этого ей показалось мало. Если она теперь может резать хлеб — почему бы ей не порезать ветчину? И сыр. Может, еще и огурчики.

Или это слишком рано?

Вероника решила проверить. Она достала ветчину из холодильного сундука и стала ее пилить. Отрезав идеальный кружок, она плюхнула его на хлеб. Ее немного огорчило, что ветчина такая круглая, а хлеб такой овальный.

Терпеть этого было нельзя, раз уж теперь она готовит себе сама, и она обрезала края ветчины. Точно по хлебу, чтобы они совпадали. Полюбовавшись своим бутербродом, Вероника сделала еще один, с сыром.

Теперь нужен третий. Десерт. Ей осталось всего десять дней до четырехлетия, она должна привыкать к самостоятельной жизни. Так что нужно варенье.

Вероника тоскливо посмотрела на верхнюю полку. Варенье там. Сразу три вида — малиновое, земляничное и вишневое. Но они так высоко, что не достать даже с табуретки. Даже если хорошенечко ее попросить.

Вероника проверила.

В комнате Астрид тоже есть варенье, она знала. Но это варенье из тараканов. Астрид его любит и даже немножко обожает, а Веронику от него тошнит.

Еще можно поставить на табуретку другую табуретку. Или попросить банки с вареньем спрыгнуть вниз. Но это рискованно. Даже немножко опасно. Гораздо проще и разумнее будет…

— Ма-а-ам, а кто из демонов самый-самый высокий? — спросила она, зайдя в гостиную.

— М-м-м… не знаю, ежевичка, — ответила мама, вместе с тетей Сидзукой глядя в ноутбук. — Наверное, Агг.

Вероника утопала обратно.

Лахджа и Сидзука уже битый час фотошопили в четыре руки фотки со свадьбы. То есть как фотки… инкарны. Там была куча волшебников, которые умели запечатлевать изображения на бумаге, в том числе профессиональный инкарнист, который сделал для Сидзуки и Вератора целый альбом.

Перенести это все на ноутбук проблемы не составило — Лахджа давно обзавелась сканером. Сидзука тоже — это не сложно, когда у твоего мужа куча друзей, многие из которых живут за Кромкой. Да и подруга в случае чего может прихватить что-нибудь.

Но теперь Сидзука сама собиралась навестить родителей и вообще родню. Она долго об этом размышляла, потому что вообще-то особого желания у нее не было. Дома ее считают давно умершей, а с родней она никогда не ладила.

Но ее родителям уже много лет. Если они вообще все еще живы. Если Сидзука протянет еще немного, они помрут, так и не узнав, что их дочь жива, замужем, счастлива… теперь. И не узнают, что ей стыдно, что она в тот раз… неважно, это Лахджи не касается, и вообще никого не касается, кроме Сидзуки и ее родителей.

— Я и не спрашивала, — сказала Лахджа, пытаясь увеличить рост Артуббе. — Может, скажем, что это тематическая свадьба?

— Твою мать, и правда! — выпучила глаза Сидзука. — Типа исекайская! О-о-о, а мы уже почти всех отфотошопили!..

— Продолжаем?

— Да… наверное… проще закончить…

Лахджа взялась за мышку и вдруг сообразила, о чем ее минуту назад спросила дочь. И более того — что она ей ответила.

Возможно, это просто детское любопытство. Возможно, Веронике просто стало интересно. Но возможно… Лахджа бросилась на поиски дочери.

Та оказалась на кухне. Сосредоточенно рисовала мелком круги.

— Ты что делаешь?! — возопила Лахджа.

— Призываю Агга, — ответила Вероника.

— Зачем?!

— Я варенье достать не могу.

— Милая, ты что, призываешь демолорда, чтобы достать варенье с полки?!

— Ну я же не дотягиваюсь! — топнула ножкой Вероника.

— Ты могла позвать папу! Сестру! Меня! Тетю Сидзуку! Кого угодно!

— Ну я и позову Агга! А то вам всем некогда, вы заняты!

Лахджа присела на корточки, заглянула дочери в глаза и участливо сказала:

— Я тебя сейчас придушу.

— Я-я-я!.. — испугалась Вероника.

Но мама сказала это не всерьез. Она прижала дочь к себе, торопливо стерла круг и принялась объяснять, что Агг не просто высокий. Он ОЧЕНЬ высокий. Он эту усадьбу растопчет одной ногой. И всех, кто в ней.

— Ты этого хочешь? — тихо спросила мама.

— Н-нет…

— Если б ты его призвала, мы бы все умерли. И ты тоже. И я. И папа. И Астрид. И тетя Сидзука. И Мамико. И Снежок. И Тифон…

— Да поняла я!

Вероника стала хныкать. Ладно, ладно. Варенье того не стоит, она поняла.

Мама тяжко вздохнула, достала варенье, намазала Веронике бутерброд и сказала:

— А вот подождала бы ты десять минуточек, и мы бы с енотом начали готовить обед. И не пришлось бы призывать Агга.

Что?! Кто хотел призвать Агга?! Зачем?!

А кто у нас тут может хотеть призвать Агга?

Я ее придушу!

Вероника не слышала маминых и папиных мысленных воплей. Она недовольно смотрела на хлеб с вареньем.

Вишневое. Она хотела земляничное. Или хотя бы малиновое.

Себе Лахджа взяла пачку мелков. Ей сегодня захотелось чего-нибудь эдакого погрызть. Прямо до слез.

Ну а заодно лишить Веронику писчих принадлежностей. Та все-таки уяснила, что призывать демонов без защитных кругов — верное самоубийство, и просто так этого больше не делает. А после инцидента с пирожками, летучей коровой и микроразрывом Кромки вообще не призывает ничего, кроме личных вещей, да и те, кажется, непроизвольно.

Корова, кстати, оказалась не летучей, а в лучшем случае перепархивающей, но молоко дает очень вкусное, так что ее оставили. Лахджа назвала ее Стрекозкой, и она присоединилась в хлеву к Красотке, Абхилагаше и Люкрезе.

Последняя была козой.

Как же все-таки мелочно с твоей стороны назвать корову и козу именами своих недругов.

Эй, Люкреза мне не недруг. Почти что подружка, можно сказать.

Фе-е-е…

А Абхилагаша просто похожа. Мы когда купили эту корову, я поглядела на нее и не смогла найти и десяти отличий.

Мелочно.

Эх-хе-хе-хе.

Вспомнив о Люкрезе, Лахджа вспомнила и о его/ее подарке. Набивной дракончик-объекталь по-прежнему жил в клетке, время от времени пытаясь перегрызть прутья. Стоило с этим что-то сделать, но Лахджа все не могла придумать, что именно.

В Паргороне такую игрушку, конечно, оценят. Он чиненый, подержанный, но это ручная работа демолорда, с характером и историей… для какого-нибудь демоненка это будет чудесный подарок.

Но не для Астрид, и уж тем более Вероники. Лахджа не так их воспитывает.

А что еще можно с ним сделать?.. пожалуй, стоит провести мозговой штурм. Как раз вот Сидзука в гости телепортнулась, а она же японка, должна разбираться во всяких… покемонах.

— …Ой, мой дракончик!.. — обрадовалась Мамико, когда Лахджа поставила на обеденный стол клетку.

— Нет, он теперь мой, — поправила Астрид, принюхиваясь к запахам из кухни. — Хотя… хочешь его обратно?

— Нет, — отказалась Мамико, со страхом глядя на грызущую прутья игрушку.

— Забери меня, девочка, — оскалился дракончик. — Нам же было так весело вместе! Помнишь, как я сидел у тебя в ногах и смотрел, как ты спишь?!

Мамико испуганно сжалась.

Ихалайнен поставил на стол кастрюлю с супом. Сегодня Ликвидис, Жидкий День — а на него, по традиции, готовят только жидкие блюда. Супы, похлебки или хотя бы молочные каши. Все взялись за ложки, и минут пять царила тишина, нарушаемая только скрежетом ржавых зубов по металлу.

— Мое мнение ты знаешь, — произнес Майно.

— Я не буду его сжигать, — повторила Лахджа.

— Может, продать кому-нибудь? — предложила Сидзука. — Хороший бы вышел маскот. Сидел бы перед входом, завлекал клиентов.

— Да, в массажный салон! — предложил дракончик. — Или бордель!

— Ой, как плоско, — скривилась Лахджа, грызя кусок мела. — Старайся лучше.

Дракончик разъярился и снова укусил прутья. Они, конечно, по-прежнему не поддались, так что он укусил себя за хвост.

— А вот теперь ты похож на своего хозяина, — одобрила Лахджа. — Но не порть себя. Я… слушай, а может, его Янгфанхофену подарить?

— Отличная идея! — восхитился Майно. — Он точно оценит! Но… ты не сможешь попасть в Паргорон.

— Я работаю над этим… — уклончиво ответила Лахджа. — Кое-что придумала… но уже после родов.

Она цапнула последний мелок. Надо будет еще купить, они почему-то ужасно вкусные.

— Мам, а тебе не вредно? — спросила Астрид.

— Не знаю, но ничего не могу с собой поделать. Ежевичка, у тебя есть еще мелки?

Вероника тяжко вздохнула и протянула маме последний. Лахджа жадно его сгрызла, заела супом, облизнулась и попросила:

— Еще.

— Больсе нет, — сумрачно ответила Вероника.

— Ежевичка, маме нужен кальций. Давай. Сейчас можно.

— Призываю мелки, — вздохнула Вероника.

Прямо перед Лахджой шлепнулась целая пачка мела первоклассного качества. Она довольно улыбнулась, а Сидзука с интересом подалась вперед. Она уже знала о способностях Вероники, но прежде не задумывалась, что призывать можно не только демонов и других существ. Призывать отлично можно и неодушевленное.

Об этом вообще часто не задумываются. А ведь многие призыватели в основном только этим и занимаются. Это проще и безопаснее, чем призывать демонов, надо только учитывать… юридические нюансы.

— Вероника-тян, скажи-ка, а ты можешь призвать что-нибудь такое… ну не знаю… золотое?.. — сладенько спросила Сидзука.

— Может, но не будет, — отрезала Лахджа. — Вообще-то, это преступление — призывать золото.

— Если для личных целей — можно, — поправил Майно. — А вот если попытаться продавать — то до первого чтеца аур или златопроверника. А дальше Кустодиан и Карцерика, у нас с этим строго.

— Да, но есть же скупщики волшебного золота! — сказала Сидзука. — Они берут его за пятнадцать процентов стоимости, а потом облагораживают, передавая у себя там из рук в руки. После того, как призванное золото сменит несколько владельцев и полежит где-нибудь подольше, следы призыва из ауры исчезают. А даже если кто-то и разглядит, что когда-то такое было — это же было давно, а нынешний владелец получил его законно.

— Не хочу спрашивать, откуда ты это знаешь в таких подробностях… — с подозрением сказала Лахджа. — Но ты что, знакома с такими скупщиками?

— Ну…

— Чему ты учишь детей? — упрекнула подругу Лахджа. — Они и так демоны и полудемоны, а ты еще дурно на них влияешь.

— Ну как знаешь. А могла бы обзавестись собственной гравюрой укиё-э.

— Я и так могу, если захочу.

И все же Лахджа заколебалась. Ей всегда хотелось повесить в холле подлинник Холмберга или положить в библиотеке на видное место Библию Гутенберга. Может, попробовать?.. разок?..

Нет… нет. Не стоит даже вступать на эту дорожку. Мелки — это ладно, но если попросить Веронику призвать что-нибудь вроде «Моны Лизы», в плотине появится брешь. Возникнет прецедент. И будет очень сложно объяснить ей потом, почему призывать сокровища по велению мамы можно, а по собственному желанию — нет.

И ее дочь закончит в Карцерике. Презренным, закованным в короний магиозом.

Очень сильным и обиженным на весь мир.

— Воровать плохо, Вероника, — вместо этого объяснила дочери Лахджа. — Вот ты призываешь пирожок, а это может быть единственный пирожок, который смог себе за два дня позволить нищий. И он исчезает у него из рук, и никто ему не верит. А денег больше нет.

Вероника остолбенела. Ее личико начало кривиться, на глазах выступили слезы.

— Пусть на работу идет! — подала голос Астрид.

— Он старый и больной! — возразила Лахджа.

— Тогда пусть умирает!

— Земляничка, ты почему такая жестокая?!

— Жестокая к кому?! К твоему выдуманному нищему?! И я не земляничка, не называй меня так!

— Почему ты не можешь проявить хотя бы немного сочувствия?!

— Когда ты так этого хочешь, да?! Манипулировать моими чувствами?!

— Я твоя мать! Конечно, я этого хочу!

Майно не выдержал и прыснул супом. Астрид тоже. Лахджа удлинила руки и принялась колотить их по спинам.

— Вы чокнутые, — сказала Сидзука снисходительно. — Но смешные. Вероника, ты маму слушай и пирожков не призывай. Призывай золото. Оно есть только у богачей. Если ты призовешь золотой кирпич, то он уж точно не будет последним.

— Может, это единственный золотой кирпич молодой семьи, вложившейся в драгметаллы, — возразила Лахджа. — В стране кризис, национальная валюта обесценилась, а своей недвижимости у них нет. И единственное их достояние — вот в этом кирпиче.

— Стоило вложиться в недвижимость, — пожала плечами Сидзука. — Но я поняла тебя. Вероника, призови золотой самородок. Они ничьи.

— Может, этот самородок только что выкопал бедный старатель, который сегодня наконец-то сможет позволить себе горячий ужин, — возразила Лахджа.

— Сашими хотя бы призови, — недовольно попросила Сидзука. — Я два года не ела правильных сашими. В Мистерии как-то не так их творят… вот столики Хальтрекарока умели, а тут никак не получается объяснить, как надо.

— Но в Валестре же есть чинские забегаловки. Мы были в какой-то… дорогой, не помнишь, как она там называлась?.. «У дядюшки Ляо»?.. Или Бяо?.. Что-то такое.

— Там не подают сашими, — терпеливо объяснила Сидзука.

— А почему бы тебе самой такой не открыть? — предложила Лахджа. — Займешь пустующую нишу. Займешься делом. Не будешь сидеть у мужа на шее. Ты же рождена для бизнеса.

Сидзука всерьез задумалась. Случайная идея неожиданно ее зацепила.

— Я подумаю, — наконец сказала она. — Но прямо сейчас… можно мне сашими?! Ну можно?! Никого это не разорит, они не бывают последней едой нищего!

Лахджа поняла, что Сидзука теперь будет ныть до конца визита. К тому же ей и самой хотелось невзначай похвастаться младшей дочкой, потому что Сидзука-то не преминула ввернуть между делом, что ее Мамико — лучшая ученица во всех третьих классах Валестры. А Астрид в последнее время хотя и заметно подтянулась по всем предметам, лучшей явно не стала.

— Ладно, немножко сашими, — милостиво сказала демоница. — Вероника, один разок, для тети Сидзуки, а то она не заткнется.

— Пьизываю сасими, — неохотно пробормотала Вероника.

Сашими призвалось отличное. Неглубокая тарелка с колотым льдом, а на нем тончайшие, почти прозрачные ломтики лосося, тунца, угря, кальмара и, к удивлению Лахджи, говядины. В центре тарелки покоилась мисочка с пятнышком васаби, лепестком имбиря, кусочком дайкона и каким-то салатным листочком. А вот риса не было, что тоже Лахджу немного озадачило — но Сидзуку, кажется, все устроило. Она залихватски выхватила палочки, которыми на Парифате едят чины, и с наслаждением принялась уплетать сырую рыбу.

Ладно, пусть порадуется. Лишь бы эта роскошь не исчезла прямо из-под носа у какого-нибудь японца, который как раз делал снимок для инстаграма.

Причем фото-то он успел сделать, а блюдо исчезло. Что он должен подумать?

Что телефон украл у него еду! И он пойдет щелкать всех своих врагов!

Маловероятно. Если чары призыва неодушевленного не обращаются к чему-то ближайшему, то обычно притягивают нечто… ненаблюдаемое.

Ненаблюдаемое?..

Что-то, на что никто не смотрит и в данный момент об этом не думает. Взгляды и даже мысли немного «придерживают», чуть-чуть повышают реальность объекта, так что призывать сложнее, и чары обращаются к более доступной цели. А если предмет никто не наблюдает, то его как бы и не существует для тех, кто живет в этом мире. А вот ты его хочешь и думаешь о нем, так что для тебя он как бы существует немного больше, чем для них.

Ага… это что-то из квантовой физики…

Из спациологии.

Веронике и самой стало интересно, что такое она призвала. Они с Астрид и Мамико обступили Сидзуку и принялись воровать кусочки рыбы. Но та слишком давно не ела правильных сашими, поэтому ловко отбивалась от детей палочками.

— Это ж просто сырая рыба, — первой разочаровалась Астрид.

— Да, — кивнула Мамико.

— Дя, — отвернулась и Вероника.

— Вы ничего не понимаете, — с наслаждением съела последний кусочек Сидзука. — Вероника-тян, какая ты полезная девочка! А пойдем лучше ко мне жить! У меня много игрушек!

Вероника отступила и спряталась за Астрид. У нее даже чуть-чуть выделилась кислотная слюна, хотя этого уже давно не происходило.

— Тетя Сидзука шутит, — заверила мама, утирая дочери рот и выкидывая разъеденный платок.

Но Мамико шепнула что-то Астрид, и девочки быстро убежали, уведя с собой и Веронику. Они решили, что шутки шутками, а лучше не рисковать. Если кто-то настолько странный, что ест сырую рыбу и причмокивает от удовольствия, то от него чего угодно можно ждать.

— …Хочешь варенья из тараканов?.. — донесся затихающий голос Астрид.

— …Что-о?.. — в ужасе переспросила Мамико.

Сидзука же со вздохом посмотрела на тарелку, где остался только колотый лед, и сказала:

— А что, открою и правда японский ресторан. Только деньги понадобятся. Вы же меня из Паргорона голой и нищей призвали, у меня ничего нет…

— У тебя был огромный сундук барахла, наворованного у старого мужа, — напомнила Лахджа. — А твой новый муж — один из первых богатеев Мистерии.

— Ничего нет… — вздохнула еще тяжелее Сидзука. — А жить на что-то надо…

Лахджа холодно посмотрела на подругу. Она не собиралась одалживать ей денег. Сидзука сейчас богаче ее. И она не вернет.

— Ты не понимаешь, — сказала Сидзука. — У нас большой доход, но много расходов. Чтобы Мамико училась в лучшей школе, репетиторы для нее, мне на светскую жизнь, наряды, драгоценности, выходы в свет, ежедневный философский камень, подтяжки лица, совершенствование тела, фелинский массаж, отдых на Феенутцэ и Янтарных островах, путешествия… мы привыкли к путешествиям.

— Соболезную, — совсем ледяным тоном сказала Лахджа. — Твоему мужу.

— А хорошие вина!.. хорошие сыры!.. они дорого стоят в Мистерии.

— В Мистерии еда почти бесплатная.

— Сотворенная. Но кто ест сотворенную еду?.. Ты ведь сама не ешь.

— Ем… иногда… и ты смертная, ты разницы не чувствуешь!

— Чувствую!

— Это игра воображения! Не знала бы, что разница есть — не чувствовала бы! Во дворце Хальтрекарока ты ее за обе щеки лопала!

— Неважно, отвали! В общем, в итоге… мы не выходим в плюс. И у мужа много расходов…

Лахджа еще сильнее посочувствовала Вератору. Хотя его, кажется, все устраивает.

— И чего ты от меня хочешь? — прямо спросила она.

— Фу, как грубо, Лахджа! Хотя… ладно. Тебе я это прощу. Ты все-таки давно не была в Валестре и не вращаешься там в высоких кругах. Зато… зато природа, близость к земле, свои коровы… курятник… это, наверное, интересно. Но я рождена для другого.

Лахдже немножко захотелось придушить лучшую подругу. Ну да, она теперь живет на Липовом бульваре, и это очень круто, но Лахджа-то — в элитной части Мистерии, среди самых родовитых и состоятельных волшебников-помещиков. Значительная часть жителей Валестры может только мечтать о усадьбе в Радужной бухте.

Но со слов Сидзуки каким-то волшебным образом получилось, что Лахджа прозябает в глухой деревне, а ее окружение — скотина и храки с навозом на сапогах.

— В общем… если ты сможешь мне чем-то помочь, я буду благодарна, — наконец перешла к делу Сидзука.

— Насколько благодарна?

— Очень благодарна! Мне необходимо начать свое дело! Я устала от бесконечного отдыха и заботы о себе самой! Мамико подрастает, еще пара лет — и поступит в Клеверный Ансамбль, других детей у меня не будет, так что лучше бы себя чем-нибудь занять. Я пыталась помогать Вератору, но там от меня не очень много толку.

Вот эти слова Лахдже понравились. И у нее была заначка. Но все-таки она не понимала, почему Сидзука просто не возьмет денег у мужа. У него, конечно, нет усадьбы в Радужной бухте, но он фантастически богат. Даже если он теперь купает жену в роскоши, вряд ли это его разоряет.

— Я… мы… я хочу доказать ему, что способна справиться сама, — наконец произнесла это Сидзука. — Я и так во всем от него завишу.

— Я дам тебе денег, — сказала Лахджа. — Под расписку. Ты вернешь мне все до последнего лемаса. Правда, я не уверена, что смогу дать тебе столько, чтобы хватило на целый ресторан…

— Просто немного добавь, — оживилась Сидзука. — У меня есть свои, там просто не хватает. И мы станем бизнес-партнерами.

Это Лахдже тоже понравилось. Она и сама в последнее время задумывалась о каком-нибудь занятии для себя. Ее дети тоже подрастают, скоро уже она родит третьего, Майно рано или поздно допишет монографию и, вероятно, вернется к преподаванию…

— А ты только азиатскую кухню хочешь? — спросила она. — Может, азиатскую и европейскую?

— Лахджа, европейской кухни тут и без меня полно! — поморщилась Сидзука. — Это будет просто обычный ресторан, без фишек. А нам нужны фишки. Суши тут не знают. Сашими тоже. Вот рамэн знают, но он у них не такой. Неправильный.

— Может, тогда паргоронскую кухню? — хмыкнула Лахджа.

— Никто не будет жрать личинок Хлаа!

— Мавош, может, и попробуют, — заспорила Лахджа. — А еще можно мясную гору завести…

Тля. Это прозвучало как… у вонючего храка. Возможно, жизнь в сельской местности и правда дурно на нее влияет.

— И яйца кайтранов, Сидзука, — напомнила Лахджа.

— А, да, яйца кайтранов… — невольно облизнулась подруга. — Вкуснятина… Но… у нас нет доступа в Паргорон.

— Я с этим что-нибудь придумаю.

За окном что-то шлепнулось. Судя по протяжному вою — Астрид. Лахджа распахнула окно, впустив теплый весенний воздух, убедилась, что дочь жива и только немного помята, и предложила подруге перебраться на террасу.

Продолжая обсуждать совместный бизнес-проект, они распечатали колоду карт. Лахджа машинально притащила с собой клетку с набивным дракончиком. Она думала, как бы это исхитриться и передать игрушку Янгфанхофену.

Снова поручать Ахвеному не хочется, лучше бы лично. Но ей в Паргорон путь заказан… ей, Лахдже Дегатти… мысль брезжила, постепенно оформлялась…

— Эй, красотки, давайте сыграем на раздевание! — предложил дракончик, пытаясь дотянуться до карт.

— Я не буду играть на раздевание с игрушкой, — фыркнула Сидзука. — Что, по-твоему, ты можешь снять?

— Эту клетку, например, — оскалился дракончик.

— …Дорогу Астрид Неудержимой!.. — донеслось сверху.

И она снова шмякнулась. На этот раз — прямо в бегонии. Ихалайнен тут же примчался и принялся сердито верещать, с балкона высунулись испуганные Вероника и Мамико, а Лахджа стала гадать, во что такое девочки играют.

В прыжки из окна на скорость, что ли?

Она уже хотела спросить, но тут засветилось дальнозеркало Сидзуки. Она лениво взяла, заглянула… и взвизгнула от ужаса.

— Сидзука, любовь моя!.. — донесся из-за стекла так хорошо знакомый обеим женщинам голос.

— А!.. — отбросила зеркало Сидзука.

Лахджа в изумлении уставилась на этот чеканный профиль, это мужественное благородное лицо… это что, небольшие синяки под глазами?.. нет, не может быть, он же демолорд.

— Родная, ответь!.. — снова донеслось из зеркала.

— Как он мне позвонил, у него же нет дальнозеркала?.. — прошептала Сидзука, в отчаянии цепляясь за Лахджу.

— Что за глупости?! — ответил Хальтрекарок. — Я бы явился и просто Ярлыком, но… я не хочу пугать тебя! Я просто хочу поговорить!

Лахджа и Сидзука сидели в оцепенении, как две мышки, рядом с которыми ползет змея. Набивной дракончик визгливо хохотал в клетке, а дальнозеркало лежало на столе, рядом с рассыпавшимися картами… его стекло чуть заметно вздувалось, из-под рамы тянулся дымок…

— Я знаю, что вы там обе! — раздался гневный крик. — Что, Лахджа, украла у меня еще одну жену и довольна?!

— Я ничего у тебя не крала! — отрезала Лахджа, проводя по стеклу рукой.

Обычный сеанс дальнозеркальной связи при этом сразу же прекращается. Но Хальтрекарок никуда не исчез. Лахджу только ошпарило слабым разрядом тока, а из-за стекла донеслось:

— Ха, попалась, стерва! Ты не можешь меня погасить!

— Я же новое имя взяла! — в панике бормотала Сидзука. — Как он меня нашел?!

— Но ты пользуешься старым, — ответил Хальтрекарок. — Забрать я тебя не могу, но… Лахджа, разверни меня к моей возлюбленной!

Лахджа развернула его к пруду, где Тифон как раз вел на прогулку корову.

— Это что? — не понял Хальтрекарок.

— Это Абхилагаша, — злорадно ответила Лахджа, кладя дальнозеркало стеклом вниз.

Оно затряслось и задымилось еще сильнее. Потом вовсе подпрыгнуло и снова оказалось стеклом кверху. Хальтрекарок, гневно, но все еще сдерживаясь, сказал:

— Сидзука, я просто хотел поговорить. Давай все обсудим, как взрослые люди.

— Я не хочу с ним говорить! — полезла под стол Сидзука.

— Ну почему?! Сидзука?! Я просто хочу знать — что было не так?! Ты всегда была довольна! Тебя все устраивало! С тобой же мы не ссорились! Почему?! Это она тебя против меня настроила?! Несчастная ты глупышка!..

— Ты же сказал, что отпускаешь меня, мой господин! — донеслось из-под стола.

— Но ответить же ты можешь!

Лахджа устало вздохнула. Да что началось-то? Почти два года прошло, она уже начала думать, что их бывший муж окончательно вычеркнул их из своей жизни и идет дальше.

Он опять нажрался, что ли?..

Да, скорее всего. Впервые за его бесконечно долгую жизнь у Хальтрекарока появились бывшие, причем уже целых две. Новое развлечение. Что-то свеженькое, что-то… задевающее струны души. Можно сказать, терзающее их.

И теперь он время от времени нажирается, чувствует какой-то надрыв внутри и начинает названивать, угрожать, требовать объяснений, увещевать, оскорблять и обвинять.

— Сюда он не может заявиться даже в виде Ярлыка, — негромко сказала Лахджа, вытаскивая подругу из-под стола. — Тут на каждом дереве противохальтрекароковы чары.

— Как же ты, должно быть, меня ненавидишь! — сказал Хальтрекарок, прекрасно это услышавший. — И все же ты постоянно думаешь обо мне! Не можешь забыть! Все вокруг должно тебе обо мне напоминать! Возьми зеркало, Лахджа!

— Да зачем? Я тебя и так слышу.

— Возьми храково зеркало! Дай посмотрю в твои наглые глаза!

— Хорошо, — смиренно сказала Лахджа. — Ты доволен? Посмотрел? Дотянуться-то все равно не сможешь.

Стекло вспучилось так, что пошло пузырями. Хальтрекарок издал шумное пыхтение и процедил:

— Ты… надо было отдать тебя Клюзерштатену!

— Да, надо было, он и то интересней тебя.

Позади Хальтрекарока раздался смех. Булькающий хохот Асмодея. Это явно он настропалил собутыльника и теперь задыхается от счастья.

— Ах, тебе было неинтересно… — скрипнул зубами демолорд. — В этом все было дело, да?

— Ты что, тухлую личинку Хлаа съел? Не помнишь, как пытал меня? Насиловал?

— Да почему ты не можешь оставить прошлое в прошлом?!

— Это не я тебе звоню! — возмутилась Лахджа. — Асмодей, забери у него дальнозеркало, а то он будет ныть всю вашу пьянку!

— Да-а-а!.. — раздался радостный хохот.

Дальнозеркало так и не отключилось, Хальтрекарок упорно не желал заканчивать разговор. Разбивать артефакт было жалко, так что его отнесли подальше в сад и закопали.

— Когда он успокоится и остынет, то снова забудет о нас еще на пару лет, — со знанием дела сказала Лахджа. — Хорошо, что он не увидел Мамико, а то… с Астрид у нас были проблемы на этой почве.

— Точно забудет? — все еще озираясь, спросила Сидзука.

— Да точно, точно.

Хальтрекарок парил над своим троном и сумрачно глядел в темноту. Он вернулся с очередной Дикой Попойки, но радости в душе не было. Он размышлял, где в своей жизни свернул не туда. Семья всегда была самым важным для него после искусства, после шоу. Но он наделал ошибок и уже не мог это игнорировать.

Не мог выбросить все это из головы. Пытался много раз, у него почти получалось, но все равно зудело где-то там внутри. Не давало покоя. Мешало спокойно жить и наслаждаться спокойными тихими радостями.

Да, у него двести жен. Снова двести, он вернул, простил некоторых из тех, что прежде огорчали его. Но многие ли из них способны осознать и оценить все его великолепие? Полюбить его так, как он того заслуживает? Нет никаких сомнений в том, что он, Хальтрекарок, истинное совершенство, самый достойный муж во всех мирах.

Так почему же он не смог должным образом показать это женам? Почему не смог внятно объяснить этим прекрасным цветам, что он — их солнце? Отчего все вышло, как вышло?

Лишь одна женщина в его жизни любила его по-настоящему — и которую он сам любил. Но именно она и предала. Из-за какой-то глупости, пустячной ссоры она возненавидела своего господина и обратилась против него.

Из-за нее он опозорен и унижен. Как же сложно такое простить…

— Явитесь ко мне, — прищелкнул пальцами Хальтрекарок.

Из воздуха выросли четыре прекрасные демоницы. Три гхьетшедарии и гохерримка. Абхилагаша, Оошона, Лаиссална и Нагалинара преданно воззрились на своего мужа и господина, а тот печально смотрел на них, всем сердцем сожалея, что придется прибегнуть к подобным мерам.

— Я хочу, чтобы вы отправились и покарали ту, из-за кого все в моей жизни пошло наперекосяк, — устало и грустно произнес Хальтрекарок. — Мне Сальван препятствует, поэтому нужно, чтобы это сделали вы. И тихо.

Демоницы сразу поняли, о ком речь. О, за последние семь лет они хорошо усвоили, кого Хальтрекарок ненавидит до зубовного скрежета… и одновременно не может забыть.

— Что ты прикажешь нам с ней сделать, о муж наш и господин? — спросила Абхилагаша.

— Убейте ее. Думаю, когда она умрет, все наладится. А если и нет, я хотя бы обрету покой в душе.

Демоницы не очень обрадовались такому поручению. О, каждая из них обладала немалым могуществом и простого смертного или низшего демона смела бы легким усилием воли. Но беглая жена господина не уступает им ни в чем, и хорошо защищена. Даже просто подобраться к ней будет тяжело…

— Я не ограничиваю вас во времени, — произнес Хальтрекарок. — Не ограничиваю в средствах. Готовьтесь сколько нужно, распоряжайтесь моим счетом. Главное, чтобы через некоторое время одна из вас сказала: господин мой муж, я исполнила твою волю, отныне я любимая жена. Навсегда. Так и будет, клянусь Центральным Огнем.

Вот теперь лица демониц немного просветлели. Да, поручение непростое, но и награда заманчивая. Вечное место по правую руку, вечное причисление к четвертому сословию и, возможно, даже равноправный брак… В каком-то смысле разделение титула демолорда… не полное, конечно, но почти.

Стать госпожой над госпожами, вечной любимой женой… Каждый раз получать уважение гостей и заставить считаться с собой даже демолордов…

— Это задание только… для нас четверых? — спросила Абхилагаша, недобро оглядывая конкуренток.

— Да. Вы мои самые любимые сейчас, так что я желаю видеть одну из вас подлинной госпожой моего сердца.

Демоницы почтительно кивнули, уже прикидывая, с чего лучше начать.

— И ни слова Совнару, — напоследок предупредил Хальтрекарок. — Подонок давно в сердце своем предал меня.