Сердце Моего Монстра

Пролог

Саша

Шестнадцать лет

— Поймай меня, если сможешь!

Мой визг эхом разносится в воздухе, когда я бегу по снегу. Близнецы, Эрик и Эдуард, следуют сразу за мной, их шаги хлюпают по мокрому снегу.

Они одеты в брюки, в то время как я в дурацком платье, которое не позволяет мне двигаться так, как я хочу.

Мне крышка.

— Ты — мертвец, Саша! — кричит Эрик, его голос эхом разносится в тишине.

Мне так и хочется проверить, как далеко он ушел, но это только замедлит меня.

Мои ботинки тонут в глубоком снегу. Папа сказал персоналу не убирать его в саду, а только у входа. Невозможно победить снег в северной части страны. И все же моя семья владеет несколькими домами в этих районах из-за потрясающей, нетронутой природы.

Когда я бегу по огромному саду, у меня перехватывает дыхание при виде гигантских деревьев, окружающих дом, и успокаивающей белизны, простирающейся настолько далеко, насколько может видеть глаз.

— Черт возьми, Саша! — Эдуард кричит, когда я выскальзываю из зоны его досягаемости.

Я оборачиваюсь и корчу рожицу, все еще убегая назад.

— Очень-очень медленный. Не могу поверить, что ты моего возраста.

Несколько светлых прядей выбиваются из-под его шапочки и попадают ему в глаза. Эдуард отталкивает их с явным нетерпением. В нашей семье мы в основном все блондины, но наши глаза разные. У близнецов светло-голубые глаза, которые могут сливаться со снегом. Они также раздражающе выше меня. Невозможно прыгнуть так же высоко, как они, и они тыкали мне этим в лицо все время полового созревания.

Тем не менее, я быстрее, несмотря на то, что на мне платье, девчачьи туфли и нежно-розовое пальто в тон.

— Ты проглотил язык? — я издеваюсь. — Какой смысл в твоем росте, если ты не можешь поймать меня...?

Я замолкаю, когда мой затылок ударяется о твердую поверхность. Я медленно поворачиваюсь и вздрагиваю, когда Антон, мой старший брат — и старший внук — смотрит на меня сверху вниз.

Он — одно из исключений из генов блондинов, передающихся по наследству. Его волосы темно-каштановые и часто уложены до совершенства. В то время как я всегда ищу неприятностей и раздражаю своих кузенов так, что они присоединяются ко мне, Антон — воплощение собранности и немного скучный.

Что?

Я действительно не могу вспомнить, когда он играл со мной во что-то, кроме надоедливых настольных игр. Он говорит, что это для того, чтобы научить меня критическому мышлению, но я, честно говоря, не вижу в этом смысла.

— Что ты делаешь, malyshka?

Я упоминала, что он любит ругать меня? Потому что он ругает меня и делает это постоянно. Он также склонен проявлять любовь самыми странными способами, например, покупает мне подарки, но никогда не дарит их лично.

Я пинаю снег.

— Просто играю.

Эрик и Эдуард трогают меня за плечи, ухмыляются, как чеширские коты, и кричат одновременно.

— Мы победили!

— Нет, не победили. Это не считается!

Но они уже бегут обратно в дом, оборачиваясь только для того, чтобы состроить мне злорадные рожицы.

Я пристально смотрю на Антона.

— Это все из-за тебя. Почему ты здесь?

Антон поднимает идеальную бровь.

— Не я ли должен быть тем, кто спрашивает об этом? Разве ты не должна ждать внутри, как сказала мама?

— Да, ладно. Скучно сидеть дома весь день. И бабушка была бы такая типа: Сядь как следует, Саша! Перестань быть клоуном, Саша! Не заставляй меня повторять, Саша! А потом она поправляла бы мою позу своей тростью, — я фыркаю. — Я ненавижу это все.

Мой брат качает головой скорее от смирения, чем от гнева.

— Ты никогда не повзрослеешь, не так ли?

Я вскидываю руки в воздух.

— Что такого веселого в взрослении, а? Кроме того, ты достаточно взрослый для нас обоих.

Его губы кривятся в улыбке, когда он хватает меня за затылок и начинает тащить обратно в дом.

— Пора ужинать.

— Нет! — я пытаюсь вырваться из его хватки, но безуспешно. — Еще слишком рано.

— Перестань вести себя как ребенок.

— Но я не хочу. Оставь меня в покое, Тоша.

Он только усиливает хватку и фактически заталкивает меня в дом, занося как мешок с картошкой.

Радостная атмосфера вдруг взрывается. Рождественское настроение разливается перед нами, как королевский пир. Несколько елок украшают круглый вестибюль, а самая огромная стоит посередине, почти достигая люстры, свисающей с потолка в конце второго этажа.

Она сверкает десятками золотых украшений и мигающих огней. Она даже окружена тонной снега, и рядом с ней есть настоящий снеговик, которого мы с близнецами настояли принести.

Папа распорядился сохранить его с помощью специального метода замораживания, так как в доме тепло.

Волнение, болтовня и бесконечные шаги эхом разносятся по дому. Персонал занят тем, что разносит посуду, готовит обеденный стол и следит за тем, чтобы все было так безупречно, как велела бабушка.

Да, папа и мои дяди занимаются бизнесом, но она абсолютный монарх в этом доме. Жены моих дядей за глаза называют ее вдовствующей королевой, но мама никогда не поддерживала клевету, которой наслаждаются мои тети.

Она просто слишком милая и не стала бы участвовать ни в чем, что причиняет боль другим, включая мою невероятно строгую бабушку, которой вряд ли кто-то или что-то нравится.

Антон — исключение, вероятно, потому, что он сделан из той же авторитарной ткани, что и она. Он никогда не жил своей жизнью, никогда не развлекался, и он всегда был сосредоточен либо на учебе, либо на том, что он делает с папой по «работе».

— Malyshka!

Я вздрагиваю от голоса мамы, и мой ублюдочный брат отпускает меня, слегка подергивая губами.

Мама стоит передо мной, положив руку на бедро. Она высокая, абсолютно потрясающая женщина с темными волосами, круглым лицом и большими карими глазами, которые она передала мне.

Ее вечернее платье — простое темно-зеленое, длиной выше колен, но оно облегает ее фигуру во всех нужных местах и делает ее похожей на модель. Я думаю, что она может быть вампиром, потому что она ничуть не постарела с тех пор, как я была маленькой.

— Привет, mama, — я играю с поясом своего пальто.

— Не здоровайся со мной, юная леди, — она лезет в свою сумку через плечо и достает маленькую кисточку. У нее всегда есть эти маленькие наборы и необходимые вещи, которые можно использовать для чего угодно. — Ты выглядишь как крыса, вылезшая из канализации. Разве я не говорила тебе вести себя прилично, по крайней мере, сегодня?

— Я сказал ей то же самое, — добавляет Антон без необходимости. — По-видимому, твоя дочь хочет вести себя так, как будто ей всегда будет десять лет.

Я пристально смотрю на него, а он просто наблюдает за мной со своим глупым пустым выражением лица. Клянусь Богом, он растет, чтобы стать второй бабушкой, но без трости.

Может быть, однажды он унаследует и трость нашей бабушки и выгонит меня с ней из дома.

Мама расстегивает пуговицы моего пальто и снимает его быстрыми, уверенными движениями.

— Думаю, я должна быть рада, что ты еще не испачкала и не порвала свое платье. Я даже не знаю, что с тобой делать, malyshka.

Она слегка распушает светло-розовое кружево и поправляет ленту у меня на талии, затем расчесывает мне волосы.

— Я в порядке, mama. Смотри, — я дергаю себя за платье. — Все хорошо.

— Твои туфли испорчены! — она бросается к шкафу под лестницей и возвращается со второй парой, которая выглядит точно так же, как на мне. Только мама купила бы две пары вещей, потому что она знает, что я испорчу их в мгновение ока.

Она помогает мне переобуться, в то время как Антон просто качает головой, как придурок. Он мог бы уйти или что-то подобное, но он прислонился к стене, скрестив руки и лодыжки, выглядя безупречно в своем костюме и осуждая меня всеми возможными способами.

Ему также нравится смотреть, как моя мать вечно ругает меня.

Все, что я могу сделать, это опустить голову и принять это с надутыми губами. Если я попытаюсь защититься, она действительно устроит мне головомойку. Не то чтобы у меня было слишком много аргументов, которые могли бы сработать в мою пользу.

Дверь офиса открывается, и папа выходит с дядей Альбертом. Мой папа, Аким Иванов, самый красивый, сострадательный и харизматичный мужчина, которого я знаю. Меня не волнует, что те, кто работает на него, думают, что он такой же авторитарный, как бабушка. Он не такой со мной или остальными членами семьи, и это все, что имеет значение.

Антон похож на него почти во всем, за исключением темных волос. Я противоположность, но у меня золотые волосы папы.

Увидев меня, он улыбается.

— Саша!

Я высвобождаюсь из безжалостной хватки мамы и бросаюсь в его распростертые объятия. Он обнимает меня и целует в макушку.

— Ты так хорошо выглядишь, моя Сашенька.

— Это только потому, что я спасла ситуацию в последнюю минуту, — раздраженно говорит мама позади меня.

— И я предотвратил катастрофу, — добавляет мой брат.

— Саша всегда будет Сашей, — говорит дядя Альберт с искренним смехом.

— В этом мое очарование, — я застенчиво улыбаюсь отцу. — Верно, papa?

Он ласкает мою голову.

— Верно. Ты навсегда останешься моей маленькой девочкой.

— Да!

— Не поощряй ее, Аким, — мама тоже ругает его. — Ты причина, по которой она такая.

— Я согласен, — Антон стоит рядом с нашей матерью. — Ты слишком ее балуешь, papa.

— Мне все равно. Я хочу, чтобы она оставалась маленькой как можно дольше, — он снова обнимает меня, и я утыкаюсь носом в его грудь.

Папа пахнет зимой. Суровый снаружи, но с теплой душой внутри. Он ощущается якорем, который никогда нельзя вырвать.

Мама и Антон, которые принадлежат к клубу жесткой любви, качают головами, когда папа берет меня за плечо и ведет в столовую.

Все уже внутри, болтают между собой и начинают занимать свои места. Столовая величественно оформлена в рождественской тематике. Длинный стол занимает большую часть комнаты, заставленный бесчисленными блюдами, покрытыми золотыми крышками. Соответствующая посуда эстетично стоит перед каждым стулом.

Эрик и Эдуард оба корчат рожи, и я делаю то же самое в ответ, хватаясь за папу.

Дядя Анатолий перехватывает папу и дядю Альберта — и меня. Он самый младший из моих дядей и отец близнецов. Он стройнее папы, но такого же роста и имеет похожие черты лица. Его лицо замкнуто, а под глазами темные синяки.

Папа самый красивый, дядя Альберт самый маленький, так что дядя Анатолий находится где-то посередине. Он также забавный и шутит от всей души.

Правда, не в последнее время.

В последние несколько месяцев из него, похоже, высосали жизнь, оставив после себя бездушный скелет.

Я также заметила некоторые изменения в дяде Альберте. Обычно у него есть время, чтобы побаловать нас игрой или сборкой чего-нибудь, что мы покупаем, но не в последнее время.

Только папа — неизменный якорь, если не считать некоторых темных кругов под глазами, потому что в последнее время он проводит много времени в офисе.

— Что ты решил? — дядя Анатолий спрашивает тихим голосом.

— Сейчас не время, — шепчет в ответ дядя Альберт.

— Заткнись! — дядя Анатолий шипит. — Мы должны были остановить это до того, как дошло до этой стадии, но нет, нам пришлось держаться за тонущий гребаный корабль…

Не отпуская меня, папа протягивает свободную руку и сжимает его плечо.

— Ни слова больше, Анатолий. Сейчас не время и не место. Мне нужно, чтобы ты взял себя в руки. Иди, сядь рядом со своей женой и детьми и будь Ивановым. Контролируй свою бурную энергию и успокойся, черт возьми.

Дрожь пробегает по моей коже, хотя слова адресованы не мне. Это... я впервые слышу, чтобы папа был таким... бесчувственным.

Ясно, что дядю Анатолия что-то волнует, но вместо того, чтобы предложить ему какое-либо утешение, папа практически унизил его. Нет, может быть, унизил — это сильно сказано. Он отругал его.

В мгновение ока губы папы расплываются в улыбке, и он как будто щелкнул выключателем, чтобы вернуться к отцу, которого я знаю.

— Мы поговорим после ужина.

Дядя Анатолий смотрит на них обоих.

— Мы в непосредственной опасности, а все, что тебя волнует, это дурацкий гребаный ужин?

Он качает головой и, не дожидаясь ответа, подходит к своей жене, затем плюхается рядом с ней с серьезным выражением лица.

— Не обращай внимания на своего дядю Анатолия, Сашенька. Он просто устал, — папа целует меня в макушку. — Иди, займи свое место.

Я целую его в щеку, а затем бреду к своему креслу. Когда чья-то нога подставляет мне подножку, и я чуть не падаю, плечи Эрика и Эдуарда трясутся от сдерживаемого смеха.

Ох, вы хотите поиграть?

Я толкаю стул Эрика, и они оба почти падают на землю.

Трость постукивает по земле, и я выпрямляюсь. Бабушка, сидящая во главе стола, прищуривается, глядя на меня, и я улыбаюсь, а затем сажусь рядом с близнецами. Эти ублюдки хотят увидеть, как я умру от трости нашей бабушки.

После того, как все рассаживаются, бабушка кивает старшей горничной, которая такая же стойкая, как и она, и леди жестом приказывает остальным сотрудникам снять крышки.

Звуки наслаждения наполняют комнату, когда бесчисленные запахи щекочут наши носы. Есть разные виды супа, гигантский жареный ягненок, а некоторые овощи имеют форму рождественских елок и звезд.

Мы начинаем есть, и вокруг нас раздается эхо разговоров. Эрик и Эдуард пытаются меня разозлить, но я пинаю и щиплю их под столом, пока они не начинают громко скулить. На этот раз именно они получают неодобрительный взгляд бабушки.

Начальник службы безопасности папы врывается в зал, его лицо искажено напряжением. Это первый раз, когда я вижу его обеспокоенным и на грани.

Суровый взгляд папы обращается к нему.

— Разве я не говорил тебе не беспокоить нас во время семейных ужинов?

— Это чрезвычайная ситуация, сэр. Центральная система безопасности была отключена, и я не могу связаться с охранниками, которые находятся снаружи…

Его слова обрываются, когда на его лбу появляется красная лазерная точка, а затем его голова разлетается на куски. Кровь брызжет на рождественские украшения и еду перед двумя моими кузенами, когда мужчина с глухим стуком падает.

Откуда-то из комнаты доносится крик, но я не могу отвести взгляд от мужчины. Когда я наконец поднимаю взгляд, я нахожу маленькие красные точки на лбу, груди и животе мамы. У папы тоже.

У каждого есть эти лазерные точки.

О, нет.

Нет.

Снаружи раздаются резкие шаги, звучащие так, как будто они доносятся из-под земли. Нет, возможно, они пришли из параллельной вселенной.

Мои обнадеживающие мысли уничтожаются, когда бесчисленное количество мужчин проникает в столовую. Они одеты в черное боевое снаряжение, тяжелые ботинки и толстые шлемы, их лица скрыты балаклавами, и у них длинные винтовки, которые перекинуты через грудь. Единственный раз, когда я видела что-то подобное, был в фильме о Второй мировой войне. Я ненавидела этот фильм. Он был об осаде, умирающих молодых людях и гниющих трупах на улице.

Это было худшее время для человечества, когда жадность и власть убили миллионы и миллионы невинных людей.

Почему мне кажется, что я в том времени?

— Всем лечь!! — папа кричит и хватает маму за затылок, но прежде чем он успевает повалить ее на пол, кровь брызжет ему на грудь, и он смотрит на меня, даже когда его глаза начинают закатываться.

Мама кричит, но ее крик прерывается, когда ей сносит половину головы.

Я кричу, кричу, и кричу, но мой голос не слышен среди стрельбы и других криков ужаса. Солдаты похожи на роботов, устраняющих одного человека за другим.

Дядя Анатолий хватает свою беременную жену и начинает тянуть ее к себе, но она ранена в живот. Он достает свой пистолет и кричит, стреляя и опустошая его без какой-либо цели или направления. Прежде чем он успевает закончить, он получает пулю в спину и падает в лужу крови своей мертвой жены.

Выстрел.

Выстрел.

Выстрел.

Внезапно все становится черным.

Однако крики, визги и грубые вопли не исчезают. Многие вещи не исчезают.

Выстрелы.

Острый запах крови.

Вопли и рыдания.

Плач детей.

Женские испуганные крики.

Я думаю, что это кошмар, поэтому ничего не вижу, но потом я понимаю, что меня толкнули под стол, лицом вниз, на ковер. Я медленно поднимаю голову.

— Ш-ш-ш, — Эрик закрывает мне рот дрожащей рукой, слезы цепляются за его ресницы. — Прекрати кричать… Саша, пожалуйста…

Я дышу в его ладонь. Я не уверена, но думаю, что я кричала с тех пор, как увидела, как убивают моих родителей.

— Все в порядке, — шепчет Эрик, дрожа, его слезящиеся глаза наполняются небывалым ужасом.

Он также был свидетелем убийства своих родителей? Он... где Эдуард? Антон?

Я хватаюсь за руку Эрика обеими своими, и он прижимает меня к своей груди. Я понимаю, что Эдуард защищает нас обоих, как и Тимур и Гавриил — сыновья дяди Альберта. Они кружат вокруг нас, пока мы с Эриком вместе сворачиваемся на земле, забившись в небольшое пространство между столом и стеной.

Мои пальцы сжимаются на спине Эрика. Мы трясемся друг против друга, пряча наши лица во влажных шеях друг друга. Наши сердца бьются настолько громко, что мне кажется, они взорвутся в любую секунду. Мои глаза закрыты так крепко, что они болят.

На меня наваливается тяжесть, и я плачу, яростно дергаясь в объятиях Эрика. Что-то горячее стекает по моей голове и лицу, и я приоткрываю глаза.

Кровь заливает мое нежно-розовое платье и макушку Эрика, его щеки и шею. Я поднимаю взгляд, и мой рот открывается, когда я вижу безжизненные глаза Эдуарда и Тимура. Дыры в их груди, и половина лица Тимура исчезла. Гавриил тоже хватается за живот и кричит, когда из него льется кровь.

— Нет... — всхлипывает Эрик, протягивая руку к своему близнецу.

Он отпускает меня, его лицо пепельно-серое, и слезы текут по кровавым щекам.

— Эрик... нет... не... не уходи... — я отчаянно держусь за его запястье своей нетвердой рукой. Если он подымется, они узнают, что он жив…

Его тело отшатывается, и я собираюсь закричать, но он падает на меня сверху. Вес его безжизненного тела душит меня, и я перестаю дышать.

На мгновение я думаю, что меня тоже застрелили.

Но если бы это было так, слышала бы я все еще выстрелы? Почувствовала бы я кровь, которая пропитывает меня?

Крики и вопли стихли, но выстрелы — нет. Они продолжаются продолжаться и продолжаются.

Все, что я могу делать, это дрожать и тихо плакать, будучи покрытой моими мертвыми кузенами и лужей крови.

В этот момент все, чего я желаю — это смерти.

Я желаю и желаю…

Но этого так и не происходит.