Сердце Сапфо

14. Пришествие Пегаса

Было раннее утро. Амазонки собрались все в той же зловещей яблоневой роще, где Праксиное отрезали грудь. Стрекотали невидимые цикады, на низко нависающих ветвях щебетали птицы. Время от времени с прогнувшейся ветки падало тяжелое яблоко. Царица собрала амазонок, чтобы я прочла им свою поэму. Тут были даже обесчещенные девы со связанными руками и ногами. Моряки, которых застали с ними, тоже были пленниками — их приволокли из тюремных пещер в деревянных колодках и бронзовых кандалах.

Тут была и Праксиноя — она сидела со жрицами, помогавшими мне в моей работе. Праксиноя держала за руку Пентесилею. На ее лице застыло блаженное выражение, какого я у нее никогда не видела. Она была счастлива. Почему же я испытывала такое сильное беспокойство?

Земля в роще была устлана гниющими яблоками, издававшими сильный, но довольно приятный запах, который сливался с ароматом благовоний и костров, сложенных из яблоневых веток. Воздух был тяжелый, тяжело было и у меня на сердце. Я была счастлива, что Праксиноя выглядела такой счастливой, но меня не отпускали дурные предчувствия по поводу ее обращения в веру амазонок, и я не могла представить, как переживу утрату еще одного любимого человека. Когда солнце село за горизонт и были зажжены масляные лампады, я пожалела, что рядом нет Алкея, который направлял бы меня, что на руках у меня нет моей дорогой Клеиды. Амазонки не верили в сильные материнские чувства, но я бы отдала все ради того, чтобы снова почувствовать себя матерью.

Я начала пересказывать историю амазонок от начала времен. Слова лились так, словно я верила им, и, конечно, по большей части я верила. Верила в способность женщин самостоятельно устраивать свою жизнь. Верила в женскую силу и изобретательность. Поэтому я декламировала с немалой силой убеждения. Но, читая с папируса, приготовленного жрицами, я поняла, что не все из написанного принадлежит мне. Строки, в которых я пыталась иронизировать, оказались изъяты. Где у меня была игра слов, я находила буквальные выражения. Там, где я шутила, осталась абсолютная серьезность. В целом поэма показалась мне тяжеловесной. Тем не менее царица была довольна. Она смеялась, вздыхала, аплодировала. Некоторые строки даже повторяла за мной. Публичное чтение, похоже, удалось.

Когда я дошла до посещения земли амазонок Пегасом, сверху донесся какой-то шум. Небо было так затянуто тучами, что поначалу я не могла разобрать, что происходит. Это мог быть гром или рев далекого вулкана. Но я продолжала чтение, не осмеливаясь поднять голову. Я описывала громадные радужные крылья Пегаса, его золотые копыта и бешеные горящие глаза, его гриву и звездный хвост. Я приводила его родословную, восходящую к богине луны, его священное спаривание с белой кобылицей Аганиппой, «кобылицей, милосердно убивающей», рассказывала о том, как от удара его серпоподобпого копыта возникла знаменитая Гиппокрена — источник поэтического вдохновения на горе Геликоне, где обитают музы. Теперь из него черпают вдохновение все поэты мира. Говорили, что тот, кто сможет проскакать на Пегасе по небу, будет вечно владеть поэтическим даром. Я горела желанием вскочить ему на спину и взнуздать тайным и поводьями муз. Эта страсть питала мое чтение, и амазонки от модуляций моего голоса впали в транс, как если бы слышали стук копыт этого мифического жеребца.

Подняв голову, я вдруг увидела золотые копыта и громадные хлопающие крылья, рассекающие облака. Что это было — сон? Или я сошла с ума? Одна ли я видела это? Нет, все собравшиеся в изумлении задрали головы к небесам.

Пегас низко пролетел над нами, оглушительно заржал и едва не опрокинул нас ураганом, который поднимали его многоцветные крылья. Громыхнув копытами, он на мгновение приземлился, а потом снова взмыл в воздух и направился к конюшням. От благоговения мы потеряли дар речи. Цикады прекратили свою трескотню, умолкли птицы, и во времени словно образовалась дыра.

А потом я продолжила чтение. Я читала о прекрасных и добрых амазонках, об их завоеваниях и достижениях, об их искусстве, архитектуре, об их богинях, о потрясающих открытиях, которые они сделали в деторождении, разведении лошадей, боевом искусстве. Издалека доносилось ржание кобылиц. Приблизившись к концу моей поэмы, когда слушатели жадно ловили каждое слово, я сделала длинную паузу.

— Продолжай! — закричали амазонки. — Продолжай!

Я пребывала в неподвижности и молчании, зная, что должна воспользоваться этой возможностью, иначе всю жизнь буду жалеть, что не сделала этого.

— Я приказываю тебе продолжать, — сказала царица.

Я не шелохнулась. Не проронила ни слова.

Амазонки испуганно смотрели на меня. Они еще никогда не видели, чтобы кто-то осмелился не повиноваться их царице.

— Нам был послан знак, — очень тихо сказала я. Так тихо, что всем пришлось напрячь слух.

— Какой знак? — спросила царица.

— Возвращение Пегаса.

— Это благодаря твоей поэме, — сказала царица. — Вот почему мы собираемся оставить тебя здесь, чтобы ты сочиняла для нас.

— При всем моем уважении, великая царица Антиопа, я не согласна с тобой, — возразила я.

Праксиноя в ужасе приложила ладонь ко рту. Амазонские жрицы, все как одна, сделали судорожный вдох.

— Как ты смеешь не соглашаться со мной? — прогремела Антиопа.

— Смею, — тихо сказала я, — потому что мне не нравится видеть крылатых коней с зачатками крыльев.

— Предоставь эти заботы мне! — ответила царица. — Наши мудрейшие советчицы прямо сейчас, пока мы тут разговариваем, обследуют кобылиц.

Издалека донеслось тихое ржание. Оно едва ли не напоминало воркование голубей Афродиты.

— Царица, я думаю, Пегас вернулся не из-за моих стихов, а из-за радости и счастья этих амазонских дев.

— Ты говоришь о заключенных?

— Я говорю о влюбленных среди нас, царица Антиопа. Эти влюбленные вернули Пегаса своей чистой радостью и наслаждением. Когда Афродита вдохновляет нас, распускаются цветы и смеются девы, а кобылицы жеребятся крылатыми жеребцами. В этом нет моей заслуги — это дела Афродиты. Изгони Афродиту, и жеребцы у вас будут рождаться с жалкими крылышками. Меня прислала сюда Афродита. И не только меня — даже тех моряков, что соблазнили твоих дев. Без ее озорства ничто не летает.

— Вранье! — отрезала царица. — Афродита делает нас слабыми и податливыми на лесть мужчин. Нам она не нужна! И мужчины нам тоже не нужны!

— Нет, нужны! Пегаса привлек смех Афродиты. Это Афродита дает нам крылья. Без сластолюбия жизнь лишена соков. Без сластолюбия мы не можем летать. Если ты не освободишь моряков и дев, я не стану заканчивать мою поэму об амазонках.

— Если ты не подчинишься мне, то умрешь! — воскликнула царица Антиопа.

Амазонки смотрели, разинув рты. Царица позвала стражниц и приказала связать меня.

— Меня ты можешь связать, но ты не свяжешь Афродиту — она приходит и уходит по собственной воле. Ей подчиняются даже боги!

— Закончи поэму! Закончи поэму! — нараспев требовали амазонки.

— Царица Антиопа, ты согласна освободить этих дев и моряков и отпустить меня? Я не смогу быть поэтом в плену.

Царица заколебалась. Она нахмурила лоб, пытаясь найти решение, — чтобы угодить общественному мнению, она должна была поступиться своей абсолютной властью.

— Пусть нашей царицей станет Сапфо! — заявила, выйдя вперед, Пентесилея. — Она лучше тебя умеет находить общий язык с богами и богинями. Она может дать нам крылатых лошадей. А ты — нет.

Собрание амазонок принялось скандировать:

— Сапфо! Сапфо! Сапфо!

Царица приказала стражницам арестовать и Пентесилею. В этот момент даже яблоки перестали падать с корявых веток.

— Я не могу ничего гарантировать, — сказала я. — Я могу только попытаться умилостивить богов словами. Поэзия не наука. Крылатых лошадей невозможно приучить к узде.

Я прекрасно понимала, что, вступая в спор с царицей амазонок, копаю себе могилу, но меня это почему-то почти не волновало. С чего бы это она стала терпеть мое неповиновение? Где я нашла силы, чтобы бросить ей вызов? Что ж, если моя судьба — умереть, я вполне могу умереть здесь и сейчас, в самый разгар чтения моей поэмы. Если я умру, защищая Афродиту, неужели она не сжалится над моей измученной душой?

— Возможно, пришло время немного отступить от правил, — сказала наконец царица. Она почувствовала, что ее власти грозит опасность. — Пусть Сапфо закончит свою поэму и пусть будет так, как она хочет.

— Включая освобождение дев и моряков. А еще Эзопа. И ты не будешь наказывать Пентесилею, — добавила я.

— Останься. Останься с нами, Сапфо, — раздался хор амазонок. — Останься и властвуй над нами как царица.

Теперь царица Антиопа заволновалась по-настоящему.

— Я приму решение, когда Сапфо закончит свою поэму.

Это была ее ошибка. Амазонки пребывали в возбужденном состоянии. Они собрались вокруг Пентесилеи, спрашивали ее совета. Некоторые снова и снова нараспев повторяли мое имя. Фоном для скандирования стало счастливое ржание кобылиц.

Ради моих почитательниц-амазонок, но в большей степени ради царицы я предложила компромисс.

— Я оставлю вам Праксиною как мою представительницу. Она знает все, что знаю я. К тому же она умна не по годам и предана вашей вере. Если царица согласна поделиться своей властью с Праксиноей и Пентесилеей, то я оставлю вас в надежных руках.

Царица снова заколебалась. Но и я вдруг представила себя царицей амазонок, с Праксиноей и Пентесилеей в роли главных министров, с Пегасом — моим личным жеребцом. Я видела себя царицей амазонок, которая отправляет правосудие, не забывая о песнях, и скачет по небесам. Я даже представила, что рассталась с поэзией ради власти. Из меня получилась бы царица получше, чем из Антиопы. Я почти соблазнилась этим видением, но все же заставила себя открыть глаза. У меня был слишком беспокойный нрав, чтобы править народом. И потом, я должна найти мою дочь. Я любила поклонение и аплодисменты, а власть меня утомляла. И мне бы пришлось убить царицу — мне, которая в жизни никого не убивала. Хватило бы мне мужества это сделать? Я питала к ней глубокую неприязнь, но этого мало, чтобы убить. Поэты убивают словом, а не кинжалом.

— Развяжите заключенных! — сказала царица. — Продолжай читать поэму.

— Ты клянешься разделить власть с народом и мудрыми советчицами?

— Даю торжественную клятву.

И тогда я со слезами на глазах и камнем на сердце дочитала последнюю строфу моей поэмы. Слушатели тоже плакали. Поэма была далека от утонченности моих песен, но амазонки впали в неистовство.

Ничто так не нравится толпе, как лесть. Говоря людям то, что они хотят услышать, можно добиться от них чего угодно. Люди любят, когда им говорят, что они добры, правдивы, красивы. Они это любят, даже если не верят твоим словам.

Когда я закончила декламацию, толпы молодых амазонок направились к берегу, неся на своих широких плечах меня и усыпанного цветами изможденного Эзопа.

Мы успели как раз вовремя. Остававшиеся на борту моряки готовились поутру отправиться в плавание. Только что освобожденные мореплаватели и их отпущенные на волю возлюбленные амазонки поплыли к кораблю, изо всех сил работая руками, но даже ни в чем не повинные амазонки, которые не собирались покидать остров, всю ночь праздновали это событие на палубе нашего корабля. Все радовались, кроме Эзопа, который, едва ступив на палубу, упал в изнеможении.

Когда на рассвете мы прощались с землей амазонок, небеса окрасились в оранжевые и сиреневые цвета. Праксиноя и Пентесилея махали нам с небольшой лодки, на которой уплывала с корабля на остров компания амазонок. В ней сидела и царица, делавшая вид, что оплакивает мое отбытие. Мы подняли паруса, а с лодки стали бросать цветы и ленты.

Внезапно подул сильный ветер, наши паруса подхватили его, и корабль двинулся полным ходом. Мы услышали ржание и увидели мелькание золотых копыт. Пегас тоже заметил наше отплытие.

Огромные волны грозили затопить лодку с царицей Антиопой, Пентесилеей и Праксиноей. Но скоро мы увидели, что лодка удержалась на плаву, и они принялись грести против отлива к берегу.

В лодке изо всех сил работали веслами. Вокруг дыбились и опадали волны. На подмогу устремилась барка с молодыми амазонками. Два судна качались на волнах, пока амазонки с лодки, рискуя жизнью, не перебирались на барку. Царица Антиопа едва не свалилась в море, но Пентесилея подхватила ее.

«Что было бы, не сделай она этого?» — подумала я.

Я посылала воздушные поцелуи Праксиное, у которой все еще была забинтована грудь. А она махала и махала мне в ответ, пока не превратилась в крохотную точку на поверхности воды. Я поняла, что уже тоскую по ней.