Сердце Сапфо

Афродита, сорок неустанных лет служила я тебе и все еще жива, чтоб возвестить об этом.

Тех, кого любила я, — кривоногих кузнецов,

и потерянных мальчиков,

и шаманов, лишенных сана,

и леваков-чернокнижников,

и докторов, не способных себя излечить,

и поэтов, что жили, не зная ритма,

и жиголо, танцующих на измятых простынях, —

я их почти забыла,

но никогда не сожалела я о том,

что служила тебе,

ведь эта служба дала мне всю мудрость,

мной обретенную.

Раз как-то женщина пришла ко мне в твоем обличье —

в глазах голубизна морей, как в хмурый день,

розовокожая, что Эос,

взошла она над моей грядой коннектикутской в четыре,

когда я пробудилась, чтоб вознести тебе молитву.

Я в ней узнала твоего двойника и полюбила ее, как себя в зеркале,

— все из любви к тебе.

Но вот теперь хочу оставить я это поклонение,

вернуть тебе мой красный жреческий хитон и золотые ожерелья, серебряные пояса, черные жемчужины и нагой в мир уйти,

стать от поэзии каргой,

рифмы белой ведьмой,

языческим философом бродячим,

бабкой для щенячьей страсти, что обуяла дочь мою.

Но ты — шутница Афродита —

пришли мне нового мужчину,

который мог бы взбунтовать мне кровь,

мои глаза наполнить озорством и кожу зарумянить мне рассветом ложным.

Но что такое мужчина новый, если не беда?

Пятидесятилетняя Сапфо, взрастившая уже

Клеиду драгоценную свою,

влюбилась в лодочника,

доставившего ее к скале,

с которой она прыгнула —

или так гласит легенда.

Забери ты этого Фаона!

Агатоглазого стареющего Адониса,

охмуряющего меня словами!

Но вот я это говорю,

а ты самым потаенным своим взглядом ловишь мой.

«Ну, еще разик, насладись, — поддразниваешь ты меня.

— Кто знает, какие гимны в мою честь

Теперь ты сложишь,

Высот достигнув мастерства?

Что есть поэта жизнь,

как не жертва богине, которой служит он?

Ты думаешь, что это твой свободный выбор?

Но и бессмертные покорны ее капризной воле».