Серпомъ по недостаткамъ

Глава 29

Василий Павлович Портнов с некоторой печалью поглядел в спину уходящего начальника. Нет, не понял он всей трагичности ситуации — да и зачем ему? Мария Иннокентьевна, пока они ожидали прихода руководства, смеясь, сообщила, что начальник теперь официально стал самым богатым человеком России. Потратив, между прочим, прошлым годом только на благотворительность более десяти миллионов рублей. Ну, потратит нынче вдвое больше — и все равно удвоит свои капиталы: уж очень выгодно продаются трактора в другие страны.

По чести сказать, Василий Павлович никак не мог понять одного: почему за границу отправляются такие надежные, простые и в общем-то недорогие машины, а себе этот молодой человек оставляет дорогие, постоянно ломающиеся и весьма сложные в изготовлении аппараты. Конечно, этими тракторами и ребенок управлять сможет (что чаще всего и происходило), но неужели взрослых мужиков в России не осталось?

Мужики же у него все лопатами машут. Однако, и тут нельзя не признать, машут они с большой пользой для земли. Как ни крути, а почти восемьдесят тысяч десятин совершенно бросовой земли были превращены в отличные сельскохозяйственные угодья. И даже в прошлый, невероятно плохой, год урожаи были собраны такие, что в других местах и в лучшие года не выходили. Получалось странно: в землю были буквально "зарыты" миллионы рублей — но "удобренная" большими деньгами земля тут же деньги и вернула, причем даже с некоторой прибылью. Да уж, что-что, а считать этот молодой человек умеет.

Деньги считать — умеет. Но деньги-то есть не будешь — а сегодня разве что это и остается. Не будет урожая, как землю ни поливай, как ни удобряй. И это было особенно больно думать человеку, чья жизнь была посвящена именно плодородию почв — главным образом потому, что, сложись все иначе, год нынешний мог наглядно показать верность Докучаевской теории.

Ну не в этот год, так в следующий, такие катастрофы, слава Богу, далеко не каждый год случаются. Но опять непонятно: как, каким невероятным чутьем этот юноша узнал, где делать нужные приобретения? Осенью, совершенно неожиданно для всех, вдруг срывается, покупает втридорога землю, тычет пальцем и говорит "копать здесь". Мужики, посмеиваясь, копают — и уже весной специально изготовленные прицепы рассыпают в полях фосфорит из подмосковного карьера. Но кто про этот фосфорит, лежащий в пятнадцати саженях под землей, мог знать? А он тут же мчится через полстраны и в тысячах верст от Москвы снова покупает кусок никуда негодной земли и немедленно закладывает там шахту. Опять ткнул пальцем "копать тут" — а на поля вместе с фосфоритом сыпется и хлористый калий, с той самой шахты выкопанный. Ну как он про калий-то узнал, что закопан на семьдесят саженей?

Хотя читает он много, может где и прочел. И удачами этими, более случайными, уверовал, что теперь он может все. Многое может, но вот так уверенно сообщить, что найдет средство и промыслом Божьим побороться?

Станислав же Викентьевич с грустью смотрел на уходящего, чего уж сомневаться, друга — хотя и младшего, но именно друга — по причинам несколько иным. Вспомнив, как переживал он из-за потери семенной станции в далеком Уругвае. Но тут уж стихия: не только в России засухи бывают, а в Уругвае случилась уж засуха так засуха: в прерии трава высохла вся так, что после степных пожаров (или, может быть, прериевых?) в земле и корней целых не оставалось. А на земле — оставалось много чего. Кому там раздолье было — так это стервятникам: прерия вся была усыпана тушами подохшего с голоду скота. Да и в таких условиях на семенной станции можно было бы со стихией побороться, если бы не бандиты: за две недели казакам пришлось трижды вступать в перестрелки. А никто не такое не рассчитывал — и, когда патронов к русским винтовкам осталось лишь "на один хороший бой", пришлось все бросить и все, что можно вывезти — увозить обратно в Россию. Хорошо еще, что подвернулась та американская шхуна, а то пришлось бы вообще все бросить (Петр Пантелеевич уже и баркас какой-то нашел, чтобы трактора в Ла-Плате топить — не велено было Т-40 в чужие руки отдавать ни при каких условиях).

Да, потеря серьезная — но ведь это разве что год потеряем. Хотя, если по семенной пшенице считать, то два. А с нынешней неприятностью — так и все четыре выходит. Или больше — у Иловли-то в Камышинском уезде под "Царицынскую" пшеницу уже пять тысяч десятин и распахали, и засеяли уж как бы не половину… Сорт, слава Богу, все же не потеряем, ей, пшеничкой этой уже и под Калугой поля засеяны будут, и, теперь уже, в верховьях Дона. Хотя в иные годы зараза эта и по семьсот верст ходила, а такого обилия вообще никогда не было — так что даже Калуга ничего не обещает.

Понятно, с таких переживаний легко потерять связь с действительностью — ведь обидно-то до чего! Но, может, он все же не совсем с ума сходит, а лишь растерялся? Кто знает? Другие-то с растерянности, правда, так себя не ведут… Может, это у меня с расстройства ум за разум заходит?

Повернувшись к Василию Павловичу, господин Леонтьев, демонстративно, но несколько неестественно улыбаясь, спросил:

— Я не ослышался? Он собирается справиться со всем этим сам?

— Не ослышались — голос господина Портнова был полон досады и злости, — вероятно он возомнил себя равным Господу с собирается с ним бороться.

— А вот господин Антоневич — ехидно посмеиваясь, сообщил Сергей Игнатович, — считает его дьяволом собственной персоной. Так что, выходит, не собирается, в продолжает.

— Неправда! — вскрикнула Мария Иннокентьевна, и, покраснев, пояснила: — в Ерзовке, да и почитай, по всей губернии, крестьяне его за посланца Господа чтят. А то как же это — Господь нам зло посылает, а Диавол с этим злом борется? Так что должно нам делать, как он сказал — да поможет нам Господь.

— Да поможет ему Господь — уточнил Василий Павлович.

"А мы поможем Господу помочь ему" — подумал Станислав Викентьевич и тут же перекрестился, отгоняя от себя эту, явно богохульственную, мысль.

Тысяча девятьсот второй год начался обычно — то есть с празднования на площади перед школой в рабочем городке. Разве что выходного первого января не было — вторник все-таки, работать надо. А работы было много, потому что денег много очень требовалось.

Я как-то уже смирился с тем, что задача "накормить Россию" в этом году решена не будет, но все же очень хотелось хоть немного, но сократить смертность среди населения — и благодаря очень активной деятельности Васи Никанорова заводчане тоже прониклись этой идеей.

Васю с Машкой я конечно же благословил — мне что, жалко что ли? Люди они хорошие, Машке с Васей точно плакать не придется. Вот только после благословления на пороге моей квартиры я Василия в сторонку отвел и намекнул, что Машке малообразованный муж может скоро стать не очень-то и интересен. Все же Машу Векшину сейчас инженерские жены выучили куда как лучше, нежели в гимназии, и для продолжения обучения я начал потихоньку вытаскивать в Царицын преподавателей разнообразных университетов и институтов с "краткими курсами лекций". Курсы были действительно краткими: например, Фаворский курс читал всего две недели — неделю в конце сентября и неделю в декабре. Ну а то, что в сумме получился сточасовой курс по основам химического машиностроения — так это все моя натура "эксплуататора": знания из профессора "выжимались" по восемь часов в сутки.

Понятно, что не одна Маша Векшина пользовалась такими "выжимками", курс того же Алексея Евграфовича слушали почти все Камиллины лаборанты, да и вообще все эти "курсы" посещало большинство работающих у меня "гимназистов". Конечно, выпускникам гимназий это систематического образования не заменяло, но некоторая польза все же была: так, все семь работающих теперь гидролизных заводов управлялись такими "специалистами".

А что поделать — настоящих-то специалистов не хватало. Поначалу-то я губки раскатал: кризис, прям щяз я лучших инженеров к себе сманю — но что-то не очень получалось. То есть сманил, еще как сманил — на первое января у меня на многочисленных (уже) заводах и фабриках работало больше одного процента российских инженеров. Но если учитывать, что всего этих инженеров было хорошо если четыре с половиной тысячи, то в штуках (или по головам) выходило не очень-то и много. Не знаю, сколько инженеров (настоящих инженеров, имею в виду) работало, скажем, на Сталинградском тракторном, а у меня собственно на тракторном работало их целых три человека — если считать Валеру Тимофеева, который, вообще-то, занимался дизельными моторами и вовсе не для тракторов, и Антоневича, строившего новый сборочных цех.

В старом Ключников достиг "технологического предела", выпуская в сутки по семьдесят пять "Бычков" — больше не позволяли размеры цеха. Установка мотора или трансмиссии, например, занимали по пятнадцать минут, а разместить хотя бы два "моторных" поста было уже негде. В новом цеху Саша Антоневич сейчас устанавливал изготовленные Евгением Ивановичем электрические лебедки, к постам подводились трубы сжатого воздуха для пневматический гайковертов, куча другого вспомогательного оборудования, как "самодельного", так и свозимого со всей Европы и из Америки. По расчетам пооперационное время можно было сократить вдвое — но и сам конвейер становился длиннее — и Федя Чернов выстроил для него цех длиной в четыреста пятьдесят метров.

А второй огромный цех — длиной уже в полкилометра — заполнялся оборудованием на северной окраине Камышина. При ежемесячных прибылях в почти восемь миллионов рублей потратить три из них на "настоящий" стекольный завод было вполне разумно. Настоящий — это с листопрокатной машиной в четыреста метров длиной и с туннельной печью. Правда, запустить все это хозяйство трое новых, нанятых специально для этого завода, инженеров обещали не раньше конца мая, но лучше уж поздно, чем никогда получить ещё один заводик мощностью в миллион рублей прибыли ежемесячно…

А вообще стеклозаводов у меня стало уже три. Второй был построен в Петровске, и выпускал он исключительно трехсотграммовые стеклянные банки. Со стеклянными же крышками. Из Ярославля в Петровск поездами возили резиновые колечки, а из Саратова — проволочные пружинные замки-держалки для этих крышек. Обратно — опять же по железной дороге — вывозились уже готовые банки, с крышками, резинками и защелками. Ну а чтобы не возить просто воздух, в банки запихивали рыбу. В пять тысяч банок запихивали копченую каспийскую кильку в масле, а в десять тысяч — ее же, но в томатном соусе. А еще в пятнадцать тысяч таких же банок клали уже каспийскую селедку, но в соусе уже винном.

Австрийского производства машина (точнее, целый комплекс машин) для выделки тридцати тысяч банок в сутки стоила не очень дешево, почти триста тысяч рублей. Но она того стоила — и еще один точно такой же завод появился уже в Феодосии. Правда Феодосийский завод пока работал в половину мощности — на Каспии по зимнему времени у меня образовался даже некоторый переизбыток траулеров и очень много рыбы приходилось просто солить в бочках. А в Феодосии Березин успел построить их всего четыре, и рыбоконсервному заводу пока просто не хватало сырья. Но Сергей Сергеевич обещал к весне построить их еще десяток, так что мне пришлось задуматься о приобретении ещё одного "баночного" комплекса. Правда не в смысле "купить или не купить", а в смысле "а не начать ли их делать самому" — но мысли эти у меня были где-то на заднем плане.

Там же были и заботы по продуктовому обеспечению голодающих. После того, как Касьян Петрович подготовил "сертификат" годности кормовых дрожжей для питания людей, гидролизно-дрожжевые фабрики наладили выпуск так называемой "белковой каши" — гранулированной смеси дрожжей и муки из камышовых корней. Ну а доведением продуктовой помощи до нуждающихся занялась церковь.

В этом лично мне оказал неоценимую помощь Кирилл Константинович, то есть отец Питирим. Из Ерзовки (где он на самом-то деле был "временно замещающим" попом до назначения постоянного батюшки), он уехал ещё в конце девяносто девятого года. Но когда рабочий поселок вырос у меня до размеров, Ерзовку превышающих, рабочие скинулись и выстроили уже "заводскую" церковь. Не такую "роскошную", как в Ерзовке, конечно. Когда-то давно, классе в шестом наверное, скатался я на экскурсию с мамой в Тотьму — крошечный городок на Вологодчине. И Тотьменские сияющие церкви произвели на меня просто неизгладимое впечатление. Настолько сильное, что, узнав об инициативе рабочих, я тоже слегка поучаствовал в начинании — и за полгода на окраине городка выросла почти точная копия тамошней церкви входа Господня в Иерусалим. Ну а когда это чудо (вместо известковой побелки "выбеленное" резными мраморными плитами) было почти готово, выписал через Саратовскую епархию на постоянную работу батюшкой именно Кирилла Константиновича. Это было не очень трудно: думаю, тысяч за двести церковные власти мне бы и митрополита прислали настоятелем, отец же Питирим мне всего в семьдесят "обошелся". Но чем дальше от столиц, тем церковники были ближе к народу — а с Кириллом Константиновичем я уже был знаком довольно хорошо. И в выборе не ошибся — он, на самом "низовом" уровне организовал весьма эффективную структуру обеспечения помощи именно голодающим. Именно через нее двести тонн "белковой каши" ежесуточно адресно доставлялись почти миллиону человек. Еще двум миллионам доставалось по двести грамм крупы — немного, но при наличии хоть минимальных запасов это было очень существенным подспорьем.

Благодаря помощи церкви общее число "кормимых" составило что-то около четырех с половиной миллионов человек, так что данную деятельность я предпочел считать успешной. По крайней мере, деньги-то улетали со свистом. Но не все, и строительство новых производств шло в общем-то в соответствии с планами.

А я занимался изготовлением магнитофона. Галя Лозовая изготовила все-таки ацетатную пленку — рулон получился шириной в фут и длиной метров в пятьсот. С помощью Вени Комарова был изготовлен и магнитный лак: все же специалист по "порошкам", придумал, как делать "чистую ржавчину" в виде пылинок субмирконного размера. А лично я сообразил, как эту пыль, размешанную с раствором ацетатцеллюлозы и уксусом, нанести ровным слоем на пленку. Африканыч по моим эскизам изготовил двухмоторный агрегат, который пленку должен равномерно протаскивать (во скоростью около фута в секунду) мимо головок, его же умельцы сделали и сами магнитофонные головки. Ну а мне оставалось "изобрести" лишь усилители.

И вот в этом деле я обрел совершенно неожиданного помощника, точнее — помощницу. Елена Андреевна, видимо изнывая все же от скуки, очень заинтересовалась принципами работы электронной лампы. А когда я ей эти принципы, как сумел, рассказал, она принялась думать сама. И — задавать разные "уточняющие" вопросы. Причем — по делу задавать: в устроенной на "стекляшке" небольшой электротехнической лаборатории она проводила многие часы, измеряя токи и напряжения закупленными напряжометрами. Измеряя и делая свои выводы, поэтому первый "деловой" вопрос был вполне себе по делу: почему при достижении определенного напряжения ток в лампе расти перестает, а потом — вообще падает?

Хороший оказался вопрос, годный — и через две недели она продолжила свои эксперименты уже с тетродом. Точнее, с несколькими тетродами: когда княжна просит, ей невозможно отказать в предоставлении пары помощниц, и самые ловкие девицы из Машкиной бригады ламподелиц вместо вульгарных осветительных лампочек стали собирать "фантазии Доброй Феи". А фантазии у нее оказались очень даже неплохие, так что выходные каскады своих усилителей я теперь пересчитывал на тетроды с коэффициентом усиления больше двух сотен. Лампы, конечно, были большими — размером с обычную лампочку накаливания, но я особо насчет габаритов не беспокоился. До тех пор, пока Елена Андреевна не притащила свое новое "творение" размером с двухфунтовую банку.

Причем это было именно ее творение: анод лампы был изготовлен из молибденовой трубы, по которой прокачивалась вода. В общем-то это было понятно: мощность лампы составляла ватт пятьсот. Для магнитофона это чудо явно не годилось, но в результате (спустя ещё три недели) у меня появился агрегат для высокочастотной сварки электродов прочих радиоламп. А еще некоторое время спустя — несколько очень забавных усилителей…

Собственно, отвлечься от радиодела меня буквально вынудила Камилла. В понедельник двадцать первого января она появилась за завтраком с очень хитренькой физиономией. Понятно, опять придумала что-то новое и гениальное:

— Доброе утро. Раз тебя снова видеть такой серьезной и задумчивой, настолько рад, что даже не буду спрашивать, что ты придумала нового. Ты, как мне кажется, сейчас и без каких-то вопросов расскажешь, как изобрела пенициллин.

— Нет, не изобрела еще, не получается. И вообще, ничего такого, чего ты сам не знаешь, я тебе не скажу.

— Тогда скажи то, что я и сам знаю.

— Хорошо, но учти — ты сам попросил, я не хотела. Ты — мерзавец, и это ты и без меня знаешь, вот.

— Да, я такой. А теперь поделись, почему я мерзавец на этот раз.

— Да потому, что я потратила почти год, чтобы понять для чего использовать этот катализатор. А еще столько же потратила, чтобы понять зачем тебе нужно столько изобутана.

— Сколько? В смысле изобутана?

— Ты же сам сказал, что тебе нужно несколько тонн в день. Я сделала холодильную машину на изобутане, точнее Нил сделал — но для нее нужно полфунта изобутана, даже меньше. Значит, тебе изобутан был нужен для чего-то другого…

— Для холодильников нужен.

— Ну да, для холодильников тоже. Но ты же не собираешься выделывать по пять тысяч холодильников в день? Так что тебе меня обмануть не удалось, и я сделала из него изобутилен! А дальше — все просто, и сейчас Саша Антоневич уже готовит проект для постройки завода по выпуску настоящего каучука.

— Настоящего — это какого? Мы же уже каучук выпускаем.

— Так выпускаем бутадиеновый и бутадиен-стирольный. А это будет настоящий, изопреновый. Но это неважно, ты все равно меня обманул — я думала, что твой катализатор для этого каучука нужен, а он не нужен. Я же говорила, что ты мерзавец — но я тебя все рано перехитрила!

Изопреновый каучук — обалдеть! Если мне склероз не изменяет, его же только после второй мировой начали делать…

— Погоди, а как ты придумала с каучуком изопреновым?

— Да ничего я не придумывала, сам прекрасно знаешь. Вильямс все придумал еще сорок лет назад, я только придумала как изопрен из изобутанола сделать. Но ты что, не мог мне сказать, что этот катализатор для изопрена не нужен?

— Какой катализатор?

— Какой-какой… вот этот — и Камилла бухнула на стол мутный пакетик с какими-то мелкими белыми гранулами.

Ну, пакетик знакомый, интересно, что там внутри? Я взял его, развязал. Вроде ничем не пахнет…

— Лизать — можно?

— Лижи!

Вкус у мелких легких скорее все же хлопьев, чем гранул мне определить не удалось. Не было его, вкуса.

— Сдаюсь. И что же это такое?

— Да это же твой полиэтилен — голос Камиллы от восторга сорвался в какое-то сдавленное пищание, — и пакетик — тоже из него сделан! Вот только я не пойму — у тебя пакетики такие были совсем почти прозрачные, а у меня все же мутные получаются. А я проверяла — чистота продукта минимум четыре девятки, твои пакетики грязнее. Я уже пробовала добавлять такую же дрянь, все равно прозрачно не выходит. Так что сам говори — что я делаю не так? И если его делать по фон Пехманну — он получится прозрачный?

— Пехманн у нас кто?

— Ну немец, который его при тысяче атмосфер делал. Только я так не могу, у меня насосов таких нет. Самое большое — триста пятьдесят атмосфер в лаборатории получить можно, а скорее — триста.

— Тогда у меня к тебе вопрос — как долго делать установку, чтобы полиэтилена получать хотя бы килограмм пятьдесят в день?

— Недолго. Но сначала надо на три четверти разломать ту, которая уже в лаборатории стоит — у меня получается в день килограмм двести. А тебе зачем? Пакетики делать?

Пакетики делать — дело хорошее. Но я давно уже мечтал о телефонизации городка (и, главным образом, своей собственной квартиры и конторы). Телефоны в продаже были, но вот налаживать всю телефонную сеть мне было некогда. А нанять — некого. Да и телефонные железные провода, десятками висящие по столбам в той же Москве, меня не очень радовали — так что первым использованием получившегося продукта стало изготовление телефонной "лапши". Довольно немудрёную оснастку Вася Никаноров сделал дня за четыре, и, пока я не сообразил что "что-то тут не то", рабочие, крутя ручку "механизмы", успели лапши этой наделать километров пятнадцать.

"Не то" заключалось в том, что сейчас телефонные и телеграфные провода делались железными. Много проводов нужно было, а железо куда как дешевле меди. Вдобавок, железо прочнее — и столбы можно было ставить не так часто. Так что, поскольку я параметры уточнить забыл, мне рабочие закатали в пластик тридцать верст полумиллиметровой стальной проволоки. Я уже было расстроиться решил, но вдруг вспомнил, что "лапша" со стальной жилой тоже активно применялась. Правда, не для телефонов…

Весь февраль и март не покладая рук трудились не покладая рук работницы нового моего производства. Хорошо еще, что осенью был выстроен детский сад-ясли для детишек их рабочего городка и жены рабочих тракторного и судостроительного заводов оказались свободны. Но все рано пришлось нанять десяток столяров для моего "деревяшечного" производства, чему очень не обрадовались несколько Царицынских древопромышленников: у меня, хотя жилья свободного для рабочих и не было, репутация среди местного пролетариата была безупречной, и лучшие мастера с завода Максимовых и с завода братьев Голдобиных решили, что мое предложение отвергать не стоит, а с жильем и подождать можно. Впрочем, сманиванием рабочих занимался Василий Иванович Якимов, чей завод я "сожрал" еще прошлой весной. Легко так сожрал — просто пришел к нему и предложил его заводик мне подарить. Правда взамен я предложил ему стать директором уже моего деревяшечного цеха, со стандартным окладом в тысячу рублей, что, хотя было вроде как и немного меньше его прежних доходов, но меньше очень не на много. И гарантированно. Да и прочие бонусы были немаленькие, так что теперь всю "деревяшку" я тоже делал сам. Да, сам — и сам сделал две тысячи красивых деревянных ящичков с красивой передней стенкой, напоминающей полуоткрытое жалюзи.

Последнюю декаду марта рабочие, занимающиеся электропроводкой на заводе и в городке, прокладывали новую сеть по всем жилым кварталам, а первого апреля в шесть часов утра рабочих разбудил вовсе не заводской гудок.

Гудок, о котором часто упоминали в старых книжках и фильмах, был народу необходим хотя бы потому, что на весь Царицын, к примеру, будильников было хорошо если штук десять. Причем все — вовсе не у рабочих. Рабочих же поднимал именно заводской гудок. Штука хорошая, но этот самый гудок отличался на редкость низкой избирательностью и будил всех в радиусе километра (а то и дальше). К гудкам привыкнуть удалось довольно скоро и, точно зная, что "это не мне", я просто поворачивался на другой бок и продолжал спать дальше. Но все равно — мешает.

Так что первого апреля гудок не прогудел. Вместо него уже я, довольно вредным голосом, произнес в микрофон "Доброе утро, начинаем утреннюю гимнастику!", а два пятисотваттных усилителя разнесли мой голос по трем тысячам динамиков "трансляции". А затем — после того как я перещелкнул тумблер — зазвучал записанный несколько дней назад на магнитофон местным любительским оркестром "Марш Авиаторов". Без слов, конечно.

Два "стеклянных самовара" первое получасовое включение отработали отлично. "Самоварами" лампы прозвала Машка — и не зря: КПД у этих ламп был хорошо если процентов пятнадцать, и из сети жрали они киловатта четыре — большая часть из которых тратилась на нагрев самой лампы. В сварочном аппарате это было не сильно заметно — включение на полсекунды раз в пару минут лампу перегревало не сильно, а для постоянной работы на режиме пришлось изобретать водяное охлаждение от водопровода. Хорошо, что у Камиллы мне рассказали про йенское борное стекло, из которого стеклянную посуду для химиков делали. И не только посуду, так что "самовары" не лопались. И первая радиотрансляция удалась — вот только на работу опоздали все до единого рабочие: сначала они дослушали трансляцию до самого конца, и потом еще некоторое время обсуждали "новое чудо от Александра нашего Владимировича".

Мне же первое апреля запомнилось совершенно другой шуткой: мои "военные инженеры-артиллеристы" закончили изготовление сразу двух вариантов "ГАЗ-51". Один — вполне знакомый мне "ГАЗ", второй — на метр двадцать длиннее и трехосный, но уже с грузоподъемностью в четыре тонны. Еще на втором была пятиступенчатая коробка передач, обеспечивающая на первых четырех более сильный момент, но в целом унификация машин была очень высокой. Вот только шестицилиндровый мотор они сделали не V-образный, а рядный, объяснив свое техническое решение очень просто:

— Так на станок-то теперь и шестицилиндровый блок влезает, а рядный мотор и делать проще, и обслуживать.

Прокатившись на обеих машинках, я отправился в контору — Мышка и Водянинов обещали мне какой-то "сюрприз", но, вроде бы, приятный. Хороший получался день — первое апреля тысяча девятьсот второго года: один приятный сюрприз за другим. Но вот перед сюрпризом от бухгалтерии я получил еще один: в конторе меня ждали Портнов и Леонтьев. И от них я ожидал чего-то приятного: снег (включая насыпанный за зиму снежными пушками) стаял довольно рано, но не быстро, вода впитаться в землю успела. Да и посевная уже началась, и началась успешно: все-таки только в районе Царицына на поля вышло пятьсот с лишним "Т-40", а всего по разбросанным в разных концах страны кускам моего поместья их уже за тысячу было. Однако в этот раз я оказался в корне не прав:

— Ну что, Александр Владимирович, — начал Василий Павлович без лишних предисловий, — можно посевную отменять?

— Ну, если вы так говорите… как отменять? Почему??

— А… вы докладную нашу не прочитали — догадался Станислав Викентьевич, — тогда сообщу вкратце: вся степь южнее Царицына забита саранчой.

— Какой саранчой, ведь еще холодно…

— Видите ли, Александр Владимирович, прошлым летом было известное нашествие саранчи, но, по счастью, не особо изобильное, и в силу прочих неблагоприятных условий на нее особо внимания не обратили. Однако разлететься саранча успела, и, как показали нынешние наши наблюдения, были ей отложены мириады яиц. Благодаря мотоциклам мы смогли провести наблюдения верст на двести к югу, и буквально повсюду смогли обнаружить огромное число таких кладок. Конечно, до того, как новые поколения этой напасти вылупятся, пройдет около месяца, может, недели три с нынешней теплой погодой. Да и с месяц пешая саранча расти будет — но уже в июне, не позднее числа десятого а то и раньше, все эти мириады поднимутся в воздух и полетят в наши края.

— И что делать?

— Обычно места гнездовий не столь обширны, и обычные меры могли бы дать хоть сколь-нибудь заметный результат. Но нынче… Обильные гнездовья лежат как бы не на полтораста верст от Волги в любую сторону, но особо много их по Сарпинским озерам. В общей сложности пятнадцать тысяч верст практически сплошных гнездовий, вряд ли что тут можно сделать. Так что нужно решать: срочно искать новые земли под посевы сильно севернее и перемещать трактора туда или же просто сберечь семенное зерно на следующий год…

В кабинете вместе с нами сидели и Мышка с Сергеем Игнатьевичем. Судя по их ошарашенным физиономиям, они тоже были не в курсе, а Станислав Викентьевич продолжал:

— В губернии тоже относятся к этой проблеме очень серьезно. Борис Борисович, хотя с должности губернатора и отошел, по просьбе Александра Платоновича лично отправился к Газенкампфу в Астрахань, договариваться о том, что сделать можно. Что же до Области Войска Донского, там, кажется, важности вопроса не понимают, саранчевую повинность по крайней мере вводить отказались…

— Какую?

— Сразу видно, что недавно вы в России-то… при набегах саранчи население должно бесплатно какой-то срок заниматься саранчи уничтожением. В девяносто втором так и справились: табунами саранчовники вытоптали, в канавах пешую саранчу собрали — потому и не было нового голода. Но нынче — никаких канав не хватит…

— Хорошо… в смысле, очень плохо, но я понял. Подождите пару минут, дайте подумать… а пока Мария Иннокентьевна, Сергей Игнатьевич — случаю вас теперь. Что ты хотели мне сообщить?

— Ну мы-то с хорошими новостями прийти думали, а оно-то вон как. Тем не менее наша новость вас хоть как-то порадует. Даже две у нас новости, и начну я со своей — первым ответил Водянинов, — поскольку моя новость о России-матушке будет. Я тут давеча в Петербург съездил, с приятелями старыми поговорил. Так что финансовое управление Армии весьма поддержит вашу идею создания испытательных полигонов. Денег, они, конечно же, не дадут — у них их и так нехватка большая. Но мне там подсказали интересную идею, и ежели вы решите земли купить к востоку от Челябинска — сильно поддержат со стороны Армии. Поскольку вы, из личных средств, размещаете для армии полигонные участки, то перевозки между таковыми могут так же считаться как бы уже внутриармейскими — а, поскольку зерном вы не торгуете, то все перевозки ваши между Сибирью и, скажем, Царевским полигоном, пойдут помимо Челябинского порога… об это я и отношение из Артиллерийского управления привез. И с отношением я, кстати, и карты привез, с отметками, где земли казенные купить можно. Но это — потом посмотрите, а сейчас Мария Иннокентьевна поведает уже о делах заморских.

— У меня новость тоже неплохая — вступила в разговор Мышка, — Мухонин, Петр Пантелеевич по дороге из Уругвая задержался в Америке. Знакомого старого встретил, тоже суперкарго был, только на корабле американском. А нынче тот торгует по всей Америке машинами сельскохозяйственными: жатки, молотилки… Так в компании у него больше тридцати магазинов по всей стране. Станислав Викентьевич осенью в Уругвай два десятка керосиновых тракторов взял, поскольку бензину там вовсе нет — а не пригодились, вот Мухонин их приятелю-то и продал: на пароход чтобы билеты на всех купить, наличных денег не хватило. Так вот, Петр Пантелеевич в Америке с приятелем компанию новую организовал, называется "Machine Shipping", аванс заплатил за новый сухогруз — выгодно он трактора продал. Я ему уже остаток перевела, так что как раз сегодня вы стали владельцем сухогруза на пять тысяч двести тонн. Компания американская, приятелю этому и самому Петру Пантелеевичу по одной акции выделено, а вам, Александр Владимирович, остальные девятьсот девяносто восемь. Мы тут с Сергеем Игнатьевичем посчитали — компания "Lehmann Harvester", это его приятеля, готова брать до десяти тысяч "Бычков" в год в порту Филадельфии по две с половиной тысячи долларов. Судно куплено за двести десять тысяч, так что если самим трактора в Филадельфию возить — окупается за три рейса. А Ключников обещает на первое мая запустить новую сборочную линию, так что тракторов для него хватит.

— Отличная новость. Как с Петром Пантелеевичем связаться?

— Он обещает через три недели сам уже в Ростов прибыть. Пароход-то он уже готовый купил — прежний заказчик обанкротился до завершения строительства. Так что, как прибудет — так лично и поговорите.

— Ну что же, новости неплохие. А насчет саранчи… я не представляю, что можно сделать со стаей в пятнадцать тысяч квадратных верст.

— Да стая-то поменьше будет, — сообщил Василий Павлович, — каждая до одной версты, а то и меньше. Просто стай будет этих очень много. Обычно стая собирается верст со ста — то есть верст на десять в каждую сторону, но тут и получается, что ожидать придется как бы не две тысячи таких стай — а за ними и не проследишь, и народ их уничтожить не отправишь. Бороться, конечно, будут — и, быть может до сотни стай сильно подавят — а с остальными-то ничего не сделать… так что решите-то?

— А вы знаете… решу я просто: посевную продолжаем в прежнем режиме. А я уж как-нибудь с саранчой разберусь. Своими средствами.

Когда я выходил из кабинета, спиной я буквально физиологически ощущал взгляды оставшихся там агрономов и финансистов. Не удержался, у двери обернулся. Агрономы смотрели на меня с какой-то грустью — видимо, не разделяя мою уверенность в победе над стихией. Ну что же, я ее тоже не разделял — но у меня была волшебная палочка-выручалочка. Большая — метр восемьдесят два ростом.