Серпомъ по недостаткамъ

Глава 35

…Двадцатого апреля японская армия прошла, наконец, всю Корею (или захватила, наконец, всю Корею) и добралась до концессии Безобразова. На китайском берегу стояла армия генерала Засулича — семнадцать тысяч человек. Но японцев было уже больше сорока тысяч — и что-то я даже про эту историю помнил. Немного, но "вспомнить" помог простой взгляд на карту — именно с этого места могла начаться сухопутная война с японцами. И она, как и следовало ожидать, началась.

Михаил Иванович Засулич к обороне Маньчжурии подготовился, как мог. Вот только войск у него было маловато, и оружия не хватало — так что хорошо подготовиться он и не мог. А вот директор "консерватории" Юрьев — мог, хотя с войсками у него совсем худо было: всего-то пятьсот с небольшим "консерваторов". Только и лесная концессия все же была расположена не в Маньчжурии, а в Корее — так что Юрьев, как смог, подготовил именно территорию для приема долгожданных гостей. Поэтому, когда войска "победителя Кореи" генерала Куроки начали нападать на русскую армию, они получили несколько сюрпризов.

Война современная — дело неспешное. Пока тридцать с лишним тысяч человек пешком выдвинется на позиции, готовясь к атаке, проходит довольно много часов. Достаточно, чтобы со складов консервной компании подвезти триста с лишним тонн "консервов" — и тем более достаточно, если "консервы" везти на сотне грузовиков.

Вдобавок современная война — мероприятие весьма массовое, и всю массовку для атаки японцам пришлось сосредоточить практически в одном месте: более тридцати пяти тысяч человек расположились на участке в шесть километров по фронту и около трех километров в глубину. Причем даже там они расположились очень кучно, колоннами по-батальонно. Поэтому когда сто минометов начали перепахивать эту территорию со скоростью в тысячу двести мин в минуту, японцам стало очень грустно.

Еще двадцать минометов катались вдоль реки и топили все, что по ней плавает — а плавал там завезенный речной флот в виде десятка катеров и нескольких как бы не сотен лодок. Взрыватели Бенсон изготовил замечательные, мина успевала взрываться даже при ударе об воду практически не погрузившись в нее — и, хотя лодок потоплено было и не очень много, но вот целых японцев в них почти не осталось: ведь в каждой осколочной чугунной мине кроме кусков корпуса размещалось по триста шестьдесят крохотных (по паре грамм всего) кусков стальной проволоки — и в радиусе метров семи от мины незадетых японцев просто не оставалось.

После двадцати минут такой подготовки (двадцать пять тысяч мин, убытки-то какие!) в атаку пошли уже войска Засулича. Не все, было отправлено всего около двух тысяч солдат, но и их хватило, чтобы довершить разгром: водители грузовиков пересели на мотоциклы и помогали русским солдатам собирать патроны для пулеметов с помощью этих же пулеметов. Ну а если солдаты встречали со стороны японцев сопротивления, но не бросались в героическую атаку, а вызывали "ГАЗы" с минометами — и сопротивляющиеся части просто перемешивались с грязью.

Японцы было бросились отступать — но дорог приличных в тех местах было всего три или четыре между горами, и дорог, как оказалось, хорошо заминированных управляемыми по проводам направленными минами.

К двум часам дня армия Засулича собрала и передала "консерваторам" чуть больше миллиона патронов для "Арисак". А ещё они "собрали" почти семь тысяч пленных — однако у большинства из них шанс на выживание был невелик: с докторами у Михаила Ивановича было неважно, а при царившей теперь антисанитарии два-три осколочных ранения были фактически приговором…

Да, именно так я себе всё это и представлял. В конце тысяча девятьсот второго года. Аккурат до тех пор, пока не изложил свои идеи "сотрудникам полигона при институте Юрьева".

Нет, мне не сказали, куда я могу засунуть свои идеи — оклады я на полигоне платил более чем щедрые. И даже не посмотрели, как на идиота, что было удивительно. Но очень вежливо и в предельно корректных выражениях выразили сожаление о том, что "на бескрайних просторах пустынной Австралии у гражданских людей, пусть даже и с высшим образованием, формируется странное впечатление о современной военной науке". После чего меня, пусть и в самых общих чертах, в оную посвятили. И сказать, что я охренел — значит не сказать ничего.

Давно, ещё в той жизни, я имел к армии весьма общее отношение — на военную кафедру я ещё не успел попасть. От двоюродного прадеда, прошедшего Великую Отечественную артиллеристом и закончившем её командиром батареи — а позже ставшего преподавателем в академии имени Дзержинского — я усвоил разве что то, что найденная на дачном чердаке армейская шинель очень колется.

Единственным исключением в этой ситуации был мой старший брат, Андрюха, во время нашей последней встречи успевший дослужиться до замка по вооружению в мотострелковом батальоне. Впрочем и из его рассказов я вынес, в основном лишь то, что предоставленные сами себе малолетние вооружённые идиоты всегда стремятся в максимально короткие сроки сократить свою численность, зачастую даже без применения штатного вооружения и технических средств. Причём абсолютно этого не осознавая. Что же касалось всяческих военных мудростей, их я уловил немного. Но даже те жалкие крохи, которые мне посчастливилось запомнить, буквально заставляли меня после бесед с офицерами образца 1902 года чуть ли не выть на Луну.

"Одна батарея трехдюймовок решает все задачи полка". Все. Финиш. Непробиваемая стена в мозгах уже не молодых обученных артиллерийских офицеров с выслугой лет, а то и с реальным военным опытом. "Согласование огня нескольких батарей полевой артиллерии не имеет практического применения". "Окапывание позиций будет пустой тратой времени и не позволит быстро перемещать орудия при необходимости и уменьшит возможности обзора". "Назначение прикрытий к артиллерии ослабляет боевую силу полка".

— Александр Владимирович, ведь всё же просто, — просвещал меня как-то вечером подполковник-артиллерист по фамилии Зимин. — Во время боя в поле, желательно, чтобы наша артиллерия возможно чаще переменяла свои места, а для этого каждая батарея должна иметь два или три места. Свободных же нижних чинов у орудий во время боя нет, каждый номер расчета занят выполнением своих обязанностей. Посылать для налаживания подобного взаимодействия просто некого, ведь необходимо оторвать кого-то из расчета от прямых обязанностей. А это, в свою очередь, ведет к снижению боеспособности батареи…

Если бы в начало этого века провалился Андрюха, ему было бы проще. Он знал, как всё должно действовать, как должны быть организованы миномётные роты, необходимые структуры и прочие заморочки. Я же знал только, как не надо — но не мог никого убедить думать в нужном направлении.

В итоге я пришёл к выводу, что самым страшным оружием Японии в предстоящей войне будут не её флот и армия. И даже не Стессель с Куропаткиным. Самой могучей силой страны Восходящего Солнца станет военное искусство русской армии.

Однако же, как ни странно, разуверил меня в этом именно тот, кто и натолкнул на столь непатриотические мысли. Во время очередного посещения "института" где-то через неделю он просто спросил — а чего, собственно, я хочу добиться. И, где-то через полтора месяца принёс свои соображения, на восемнадцати листах.

На девятнадцатом и двадцатом были письма к его старым товарищам, несшим службу в Маньчжурии. Причём штабс-капитан фон Шлиффен, как оказалось, служил как раз при штабе у Засулича.

Собственно, подробный отчёт о происходившем я получил как раз от него.

Об открытии сахалинской нефти в столичных газетах не писали. Публику всегда больше волнуют подробности последнего скандала в "Яру", театральные премьеры или начало продаж новых английских унитазов. Но в том, что о нефтяных месторождениях на дальнем Востоке максимум через месяц узнали все, кому эти подробности были бы интересны — я не сомневался. И в том, что за моими вложениями в освоение Желтороссии — продвигаемое название русских владений в Корее и Китае — будут с интересом наблюдать, сомнений не было никаких.

Поэтому строительство нефтяной скважины чуть в стороне от Тюречена я особо и не скрывал. Так что японцы, безусловно, были в курсе того, что простой русский миллионщик Волков планирует на обнаруженной им очень крупной нефтяной линзе отстроить весьма мощный нефтепромысел. А полученный продукт по реке сплавлять вниз к Дагушиньской "консерватории" а там, морем, везти до Порт-Артура. Потребности флота в топливе постоянно росли, а с ростом торгового оборота, спрос бы увеличился и у коммерсантов.

К началу войны, правда, промысел построен ещё не был. Помимо некоторого количества жилых бараков, на моей земле стояли только склады, куда заблаговременно было завезено большое количество консервированных продуктов для непривычных к местной кухне строителей и инженеров, равно как и разный строительный инструмент. И дорогие, качественные трубы для будущей нефтедобычи. И, разумеется, для охраны ценного имущества от местных любителей тащить всё, что плохо лежит, была привезена казачья полусотня.

Так что, даже если у Куроки Тамэмото и возникали мысли отойти от единственно правильного исторического пути, приманка была слишком жирной.

Откровенно говоря, я почему-то считал, что Засуличу просто не повезло — он слишком доверился приказам Куропаткина. Мне казалось, что если подкинуть ему немного правильных мыслей, да добавить сил — и японцы будут разгромлены. Но характеристика, которую сообщил мне всё тот же жандарм, веру в военное руководство поколебала изрядно. "Их Высокопревосходительство окончил Константиновское артиллерийское училище. Правда, в те времена, когда оно ещё не было артиллерийским. Восемь лет в штабс-капитанах… Во время русско-турецкой выслужился в полковники и понахватал орденов. Шестнадцать лет в полковниках — слишком огромный срок для знающего офицера. На полк поставлен через девять лет после получения полковничьего звания. Семь лет на полку, пять на бригаде. Откровенно говоря — обычный служака, военное дело знает посредственно, как командир ничего из себя не представляет. Разве что исполнителен весьма. Я бы предположил, что такая серость поставлена была на корпус исключительно за выслугу лет, потому как более ценимые генералы так далеко от столиц забираться любят разве что на запад…"

Ход сражения в моей истории я помнил весьма условно, поэтому детали мне ни о чём не говорили. Александр Борисович фон Шлиффен, с которым я до того разве что списывался несколько раз через курьеров-казаков, наверное, что-то из зиминского письма применил, но на результате это сказалось слабо. Японцам удалось, под огнём русских пушек, переправиться на неукреплённый русский берег под прикрытием речной флотилии и, после боя, прорваться к артиллерийским позициям. Бой некоторое время ещё продолжался, но довольно скоро Засулич приказал, в соответствии с распоряжением Куропаткина, отступать к основным силам.

Разумеется, не забыв отдать приказ казакам Забайкальской бригады срочно выдвинуться к моему посёлку, дабы сжечь склады — запасы никоим образом не должны были достаться врагу. Серость серостью, но наставления и приказы генерал стремился исполнять всегда и везде. Чего он не знал, так это того, что спустя буквально минуту, его штабной офицер, передав командиру бригады запечатанный конверт, решил лично "проконтролировать" процесс и помчался вслед за эскадроном "поджигателей".

На "промысле", у речки с непроизносимым названием Хантухэдзы, народ спешно готовился. Без лишней паники — "нефтяные трубы" и "специальные консервы" были распакованы ещё с первыми ночными выстрелами. Прибытие забайкальцев, намеревавшихся всё незамедлительно пожечь, было воспринято безо всякого энтузиазма — "мои" казаки же с ходу предложили им не валять дурака и присоединиться к правому делу. С тому моменту, как почти догнавший эскадрон фон Шлиффен прибыл на промысел, там уже выясняли, кто из них более казак, а кто так, в третьем поколении — и уже почти достали шашки из ножен…

Александ Борисович сумел найти нужные командные слова и предотвратить наметившийся идиотизм на передовой. Как он объяснил, приказ Засулича имел тайное продолжение, и потому потребовал уточнения — для которого он и явился. Склады Волкова, безусловно, надлежало сжечь — но только если продуманная военная хитрость окажется проваленной, а возникнет реальная угроза их захвата. А до тех пор эскадрону надлежало оставаться при ополченцах и, при необходимости, помогать тем в обороне тщательно перерытых, под предлогом подготовки к строительству, позиций. На логичный же вопрос — неужели этими несколькими трубами будут рассеяны японцы — хорунжему тихо было предложено не считать себя умнее генерала, тем более вслух и при младших чинах.

Миномёты были объединены в три батареи, по восемь штук в каждой. По крайней мере, слаженные действия трёх батарей на полигоне отработать успели. Отдельно пришлось разориться на телефоны, формально закупленные для конторы управляющего на будущем нефтепромысле. И тракт был ополченцами пристрелян давно, ещё до того, как японцы вытеснили русские охотничьи команды с Хусанских высот на левом берегу Эйхо…

Передовые японские части шли, как и положено, колоннами. Не знаю, собирались ли они развернуться дальше, на подходе к складам — или так и думали зайти в них походным строем. Насколько я слышал, Куроки был очень осторожным военачальником, и сюрпризов не любил. Но провести разведку местности до боя он всё же не мог — левый берег в окрестностях Тюречена хорошо контролировался русской армией.

Александру Борисовичу пришлось наглядно убедиться, что есть задачи, которые "одной батареей трехдюймовок" не решаются. Зато решаются согласованным огнём двадцати четырёх стволов, пусть и весьма неточным из-за естественного разлёта. Ибо сотни осколочно-фугасных мин на ограниченной площади по плотной колонне — это действительно страшно.

Японские солдаты побежали. Надо отдать им должное — вперёд, в атаку. Но бежать через заботливо вырытые многочисленные метровые полузатопленные грунтовыми водами канавы (а под водой регулярно попадалась и арматура), под вой мин и грохот разрывов, было сложно. Особенно учитывая винтовочный и пулемётный огонь ополченцев и спешившихся казаков. Тем более, что задние части колонны ещё не понимали, что происходит и пытались пройти вперёд. Развернуть же полевую артиллерию было просто негде, да и некогда.

А как только наступление увязло, миномётчики (слава телефонам!) перенесли огонь на следующую отметку, дальше по дороге, отсекая уже разбитые части от возможных подкреплений. Забайкальцам долго объяснять оказалось не нужным — эскадрон вывел коней и, вслед за ополченцами, бросился в атаку на залёгшие остатки головных японских частей. Кроме двоих, галопом понёсшихся к заблаговременно перенаправленной приказом фон Шлиффена бригаде.

Армия Куроки дрогнула. Перенёсшие нелёгкий утренний бой, невыспавшиеся, усталые солдаты, часть из которых хоть и была в строю, но имела лёгкие ранения, попавшие на марше под огневой налёт невиданной ранее мощи — и на глазах которых их израненных товарищей рубят шашками выскочившие из дыма конные казаки… Обстреливаемые части сломали строй — и попытались отступить. На узкой дороге в тылах началось столпотворение, усугубляющееся мгновенно разлетевшимися самыми невероятными слухами. Вдобавок ко всему, ополченцы вывезли на четырех мотоциклах в поле миномёты и принялись палить как можно быстрее и как можно дальше по тракту. Попало, дай бог, с десяток снарядов — но для усугубления паники до критического уровня хватило.

Японцы проиграли первый бой войны. Как стало ясно позднее, не последней причиной тому стала осторожность генерала Куроки Тамэмото — опасаясь того, что случившееся является хитрым планом Засулича, равно как и того, что план этот может быть гораздо более опасным, он приказал войскам срочно покинуть правый берег без попыток закрепиться на нём. Хотя, если подходить непредвзято, имел к тому неплохие шансы — речная флотилия, отогнавшая раззадорившуюся было Забайкальскую казачью бригаду от переправы, вполне могла помочь удержать плацдарм. Отход японских канонерок при начале миномётного обстрела, как только к берегу подтянули первые "недопушки", был вызван, скорее, испугом — попасть ни в одну из них миномётчики так и не смогли.

К вечеру подошли и остальные русские полки. Не знаю, что именно думал Засулич по поводу самоуправства Александра Борисовича, но черепашья скорость его предшествующего карьерного роста, похоже, проявила в нем весьма правильную черту — не спешить. И приближать к себе верных и полезных людей. Верных — потому, что в случае открытия "маленького секрета" с письменным приказом Забайкальской бригаде, отданным якобы от его имени, фон Шлиффену грозил расстрел. И полезных. Потому, что победителей не судят, а победа над впятеро превосходящими силами противника (более тысячи пленных, шесть тысяч убитых, включая генерала Ниси) при собственных гораздо меньших (полторы тысячи пленных, убитых и тяжело раненых) — есть лишь прямое доказательство генеральских военных талантов, назло злопыхателям. Что характерно, в пространном докладе на имя Куропаткина, Михаил Иванович не забыл упомянуть фон Шлиффена, как успешно командовавшего "засадным боем у Хантухэдзы" — в отличие от многих, старый генерал понимал необходимость "пряников". В целом же, Засулич в крайне вежливый выражениях извещал командующего, что "начать отступление, в соответствии с Вашими указаниями, перед превосходящими силами противника считаю в сложившейся обстановке невозможным в связи с разгромом и отступлением таковых".

Неожиданно осенённому генеральским благоволением Александру Борисовичу удалось еще настоять и на ряде "реформ" в Восточном отряде Маньчжурской армии. Потрясая прошлогодней статьей в "Русском инвалиде" за авторством капитана Свечина, о том, что лопата, кирка и пулемет за час делают из любого поля неприступную крепость, он убедил командование в необходимости соответствующих мероприятий. "Маневры, в коих пехота действует сама по себе, а артиллерия сама по себе, годятся против обозначенного противника в Царском Селе. В реальности же ничто не может открыто маневрировать ни в зоне эффективного огня артиллерии, ни тем более в зоне действительного ружейного огня. Современная скорострельная винтовка, а тем более пулемет, выметет любую пехоту и любую конницу, как выметала она зулусов в Африке — и французскую конницу в Франко-Германскую войну. Англо-Бурская война со всею отчетливостью показала нам лицо будущей войны — не яркие мундиры, блеск стали и решение дела в два часа, но поле, в котором противники целыми днями подкрадываются, вооружившись киркой и лопатой, избивая друг друга артиллерийским огнем, и поднимаясь в атаку лишь с пары сотен шагов", — декламировал фон Шлиффен, вбивая знания в головы офицеров, вынужденных по генеральскому приказу слушать его выступления. Что-то, наверное, задерживалось…

И примерно в то же время, когда на складах "недостроенного нефтяного промысла" гора принесенных мне японцами пулеметных патронов почти перестала расти, во Владивосток рейдером был доставлен третий трофейные транспорт японцев — из-за деятельности "пиратов" Япония была вынуждена задействовать для перевозок уже не мелкие пароходики, а океанские корабли. Собравшийся в порту народ — доставка трофеев вызывала заслуженный интерес — слегка удивился, увидев причаливающее судно. А корреспондент американской газеты "San Francisco Chronicle" Малькольм Джеффери (прибывший в город за тщательно скрываемый "гонорар") тоже обалдел — и бросился за фотоаппаратом. А потом — так же бегом — помчался на телеграф. Я же (приехав с Сахалина за неделю до этого дня) просто отправил в Хабаровск сообщение по радио…

Война в это время делалась неспешно — но вот телеграф работал очень быстро. Вечером двадцать первого апреля (то есть третьего мая по местному календарю) влиятельнейшая газета Западного побережья США опубликовала в специальном выпуске небольшую заметку. Утром четвертого мая ее перепечатали еще три десятка газет по всей стране. А утром пятого сразу в двух самых "солидных" изданиях восточного побережья — Вашингтон Пост и Нью-Йорк Таймс появилось интервью с простым американским миллионером Карлом Леманом:

"Мне было наплевать на войну, которые русские ведут с японцами — я считал, что это их внутреннее дело. Хотя я и болел за русских: шестьдесят тысяч именно русских тракторов пашут поля Америки и каждый четвертый бушель зерна у нас собирается с вспаханных этими тракторами полей. Я уже не говорю, что из зерна, которые не сожрали лошади, замененные этими тракторами, каждому американцу можно сварить бочку пива. Но это было лишь моим личным мнением.

Теперь же я узнаю, что русские в качестве трофея отбили у японцев корабль, который бесследно пропал девять месяцев назад в Японском море. Мой корабль, американский корабль. Но на отбитом судне уже не было американского экипажа и мне кажется, что судьба этих американских моряков ясна. Конечно, в какой-то степени это тоже только мое дело — мое, да еще и страховой компании "Urben", в которой застрахованы жизни всех моих отважных моряков — но теперь я узнаю, что правительство и президент дает японцам деньги и продает оружие. А это уже дело не только мое.

Поэтому я хочу спросить всех американцев: согласны ли вы с тем, чтобы правительство и дальше давало японцам деньги и оружие для того, чтобы джапы грабили американские корабли и убивали американских моряков? Я хочу спросить и Тедди Рузвельта: собирается ли он и дальше платить этим обезьянам за убийства американцев и давать им оружие для этого? Или все же он согласится, что любая помощь русским в наказании этих диких азиатов пойдет на пользу нашей стране и нашему народу?

Я буду ждать ответа от страны и от президента. Но теперь я хочу сказать и еще кое-что: мне важен этот ответ. Но независимо от него я лично объявляю японцам войну — и буду вести ее до тех пор, пока не сочту, что жизнь моего друга и капитана "Буревестника" Майкла Макферссона отомщена. И пусть японцы не надеются, что это произойдет скоро…"

Мухонин — молодец! Вся кампания в американской прессе ему обошлась лишь в полтораста тысяч моих американских долларов — но результат окупился стократно. Даже тысячекратно: спустя уже два дня США объявили о "замораживании" дипломатических отношений с Японией "до "прояснения деталей инцидента". А "победитель медведей" срочно отправил специальную миссию в Англию — у него появилось сразу много новых тем для обсуждения с тамошним правительством. Тем более, что шанхайский агент "Ллойда" успел подтвердить, что русские приволокли во Владивосток именно пропавший "Буревестник" — страховка пропавшего корабля была солидной и вернуть ее для компании было большой удачей. Плюс ещё возможный иск о компенсации понесенных убытков…

Сообщение о разгроме японцев при Ялу проскочило в прессе даже без особого ажиотажа: основной реакцией в Германии и Франции (и тем более в США) было "ну так им и надо", англичане же предпочли вообще поместить сообщения об этом на последних полосах газет. Как и сообщение о том, что русский флот все же вышел из Порт-Артура и потрепал японский флот у островов Эллиота.

Макаров и Верещагин не потонули: наверное, один из потопленных моими рейдерами транспортов как раз и вез злополучные мины. А может и не поэтому. И все же, пока что коренного изменения ситуации не произошло — японцы продолжали десятками тысяч везти солдат в Корею. И явно готовились к высадке десанта где-нибудь поближе к Порт-Артуру и Дальнему.

У меня в Маньчжурии оставалось лишь сотня минометов (большую часть я передал Засуличу — вдруг японцы снова решат с суши зайти?) и много тысяч заранее запасённых мин…

Чуть побольше (включая последние поставки) были отправлены на Сахалин. Правда, значительной части их там уже не было: их вывезли двадцать "странных" траулеров еще двадцать четвертого апреля.

А первого мая (тринадцатого по европейскому календарю, принятому и в Японии — в очень несчастливый день для японцев) в час ночи двадцать плавучих батарей с сотней стволов выпустили пять тысяч фугасных мин по Нагасаки. В течение нескольких минут, со стороны открытого моря, через холмы. В двадцать три часа этого же дня "фейерверк" повторился в Симоносеки. И в четыре утра дня уже следующего — в Ниигате.

Японские города — они же в основном бумажные. А я этого не учел — точнее, не предвидел, к чему это может привести. Экипажи тоже не видели результатов обстрела — и слава Богу! Достаточно того, что японцы сами увидели этот результат: во всех трех "бумажных" городах произошел так называемый "огненный шторм" — и городов просто не осталось. Пара тысяч одновременных пожаров, которые просто некому тушить — это страшно…

Вот только это был еще не весь результат: в два ночи третьего мая был сожжен и порт Отару на Йессо (то есть Хоккайдо), в четыре — Хакодато, а через час началась высадка десанта на остров.

Конечно, нападать на остров с двумя тысячами казаков — не самая умная идея. Но в десанте приняли участие тысячи хунхузов Джан-джин-юани — очень известного маньчжурского бандита и, сколь ни странно, совладельца лесной концессии Безобразова. Тот самый, который ещё в январе подписал договор о том, что взял в аренду у некоего Волкова (дворянина из второй части книги Саратовской губернии) пятьдесят рыбных траулеров. Откуда только у человека деньги? Заработал, наверное…

Пока японцы пытались сообразить, что же это было, из Владивостока на Хоккайдо каждый день отправлялись корабли ("американские") с людьми Джан-джин-юани. Где он столько успел набрать даже для меня оставалось загадкой, хотя, говорили, что миллионка сильно обезлюдела. Но к тому моменту, когда японское правительство догадалось, что на них напали, на Хоккайдо "развлекалось" уже больше двадцати тысяч маньчжур — которые очень сильно не любили японцев…

Карл Леманн послал телеграмму японскому правительству, в которой предлагал (вежливо, без использования слов "джап" и "обезъяна") японцам немедленно убраться домой и больше не возникать против "белых людей" — а в противном случае грозился "уничтожить Японию как государство и географическое понятие всем известным способом". Конечно, угрозы торговца сельхозтехникой японцы могли бы и проигнорировать, но во-первых "всем известный способ" японцами был соотнесен с уничтожением приморских городов, а во-вторых телеграмма была подписана не только Карлом Леманном, но и военным министром США Вильямом Тафтом: республиканцы решили "оседлать" популярность Леманна в США в преддверии новых выборов. Впрочем, у них иных вариантов действий и не оставалось — в прессу каким-то образом проникли слова Рузвельта о том, что он "больше предпочитает ждать, пока в ходе войны на Дальнем Востоке исчезнут славянская и японская угрозы".

Добрым словом и пистолетом сделать получилось даже больше, чем просто пистолетом. На состоявшейся в августе в Берлине (Леманн, сам родившейся в Берлине, настоял на этом месте) "мирной конференции" только ленивый не вытер об японцев ноги (правда, Англию на нее не пригласили, хотя она и очень просились). Не помогло даже то, что в последних числах июля генерал Куроки смог прорвать оборонительные рубежи Засулича, хотя, по слухам, потери у него были зашкаливающие. Война была закончена, для Страны Восходящего Солнца наступило время оплаты кредитов. Немцам досталась вся Окинава (за посредничество и общее миротворчество), Формоза была возвращена Китаю (тут же сдавшему ее в концессию США и Франции), а Курилы и практически незаселенный остров Йессо были переданы в распоряжение России — чему весьма обрадовались айны. Японское "Управление колонизации Йессо" работало лишь тридцать пять лет, но последствия для исконного местного населения были ужасны. Правда, Джан-джин-юани японцы успели поймать и казнить. Не то, чтобы я особо жалел — его прозвище ("Линчи") происходило от любимой им традиционной китайской казни, когда человека накачивали опиумом, чтобы не умер от шока, а потом понемногу срезали с него мясо… Корею тоже "поделили по-братски": север стал "зоной влияния" России, а юг — "зоной влияния США", благодаря чему акции Вильяма Тафта на предстоящих выборах резко подскочили.

Но главное — Николай "за решающий вклад в деле разгрома врага" премировал всех железнодорожников России в размере двухмесячного оклада и увеличил саму зарплату на двадцать процентов. Вероятно, он проникся к доводам, которые были изложена ему в длинном письме о важности железнодорожного транспорта и использования ситуации для укрепления доверия к правительству со стороны народа…

Письмо это я написал, будучи уже в Царицыне: война закончилась и делать мне на Дальнем Востоке было уже особо нечего. А вот в Поволжье дел было много: год обещал стать урожайным и требовалось много уборочной техники. И людей, способной на этой технике работать.