Серпомъ по недостаткамъ

Глава 38

Мария Иннокентьевна к обязанностям своим относилась очень ответственно. Она вообще ко всему относилась ответственно, даже если занятие ей и не нравилось — но заниматься бухгалтерией ей нравилось, и поэтому к вопросам финансового учета она относилась особенно трепетно.

Обычно Мария Иннокентьевна готовила сводные отчеты и ведомости — на каждом предприятии были свои, вполне профессиональные бухгалтера, обличенные полным ее доверием, и было бы нелепо проверять за ними каждую бумажку — тем более проверками занимался Водянинов. Но теперь, когда Сергей Игнатьевич попросил предоставить ему для какого-то отчета полную сводку по расходам "непроизводственных", как говорил Саша, подразделений, она достала толстые папки и углубилась в "первичку": подразделения службы охраны учитывались все же в рамках каждого завода, но сводной информации по всем отделам службы за ненадобностью не велось.

Впрочем, работа была не очень сложной: охрана только тратила деньги, ничего не производила и все движение "матценностей" заключалось разве что в закупке теплой одежды сторожам да нехитрого инвентаря. Так что все было просто: крути ручку арифмометра "на складывание" и записывай результаты. Мария Иннокентьевна и крутила. Вот только профессиональные навыки бухгалтера не сводятся к кручению ручки арифмометра — есть еще и профессиональная память…

Внимание Марии Иннокентьевны привлекла строчка в ведомости. Обычная такая строчка — "расходы на специальный транспорт". Термином этим у Линорова отмечались расходы на перевозку осужденных на Сахалин, где в воспитательных лагерях у Саши содержались государственные преступники. Он всегда старался сделать людям жизнь лучше — и упросил государя позволить вместо каторги отправлять преступников на перевоспитание. Так что ничего необычного в самой графе не было. Необычной была сумма, в графе проставленная: почти двадцать тысяч рублей. И это — на трех человек — явно многовато. Что самое странное — ведомость была утверждена Сашей. Вон и подпись его стоит…

Немного погодя Марии Иннокентьевне снова попалась похожая ведомость: сумма была немного поменьше, всего восемнадцать тысяч — но фамилии в ведомости вообще было две. А буквально через три обычных бумажки обнаружилась ведомость на спецтранспорт и вовсе несуразная: по ней списывалось почти сорок шесть тысяч рублей, но напротив каждой из пяти фамилий стояло примечание "доставка не осуществлена".

Прервав составление сводного отчета, она быстро просмотрела все документы в папке — и обнаружила еще пять подобных документов в папке за другой год. А в следующей подобных бумаг — и все были утверждены Сашей — оказалось двадцать два.

Но выложив все эти документы отдельно, Мария Иннокентьевна неожиданно обратила внимание еще на одну деталь, к бухгалтерии прямого отношения не имеющая: почему-то изрядная часть фамилий, проходящих в ведомостях, показалась очень знакомой. Окинув необработанную стопку бумаг, она решила, что сводку составить времени более чем достаточно, и для проверки случайно промелькнувшего нечеткого воспоминания Мария Иннокентьевна отправилась в библиотеку — благо там хранилось все, что ей было нужно.

Вернувшись, она еще раз окинула взглядом разложенные на столе бумаги. Нет, с этим определенно надо что-то делать. Ладно, завтра Саша возвращается из поездки — и придется его кое о чем расспросить. Очень вдумчиво и подробно расспросить…

Если Бог хочет наказать человека, он лишает его разума. Ну а если он хочет над человеком посмеяться — он ему этот разум дает. Человек (разумный) все тщательно обдумает, вдумчиво подготовит — и получает желаемый результат. Вот только что потом с результатом делать…

Войну с японцами все же выиграли не минометы, и даже не хунхузы Линчи — войну выиграл "Буревестник": без него США не вписались бы за Россию так рьяно. Конечно, кроме собственно "Буревестника" на стороне России сыграла и жадность страховщиков, и продажная американская пресса, и немалые финансовые вливания — но все это сыграло именно тогда, когда "Окату-мару" вошел в бухту Золотой Рог.

Ну а чтобы все это все же имело шанс сыграть, было очень нужно, чтобы судно признали не только европейцы или американцы — требовалось безусловное признание его японцами. Понятно, не признание, что они пиратски захватили судно у американцев. Просто признание того, что "Окату-мару" принадлежит японцам.

Все корабли, по большому счету, походи друг на друга. В той или иной степени. Некоторые похожи больше, некоторые — меньше. Поэтому перед "абордажной" группой была поставлена задача довольно сложная: захватить судно, максимально похожее на "Буревестник". На первый взгляд полная глупость. Но судьба в лице мирового судостроения конца девятнадцатого века подарила России подарок. Как и многие океанские корабли, ходившие под японским флагом, в девичестве "Окату-мару" носила французское имя. А бывший карго-лайнер "St. Nazaire" был практически "родным братом" "Le Gull"a", послужившего прототипом для моих "птиц", в том числе и "Буревестника". Да и построен он был на той же верфи. Так что выше ватерлинии и снаружи суда отличались не настолько, чтобы различия были заметны на фотографиях в газетах — японских газетах, где на снимках встречался "Окату-мару". "Захваченный" корабль страховщики, хотя и были весьма заинтересованы в положительном заключении, изучили в высшей степени дотошно.

Но вот сам "Святой Назар" (или "Окату-мару") поначалу не потопили, а потом — топить пожалели. Да и кто там разберет, что за судно торчит на севере Сахалина? Однако встал вопрос — а что с кораблем делать дальше? Ответ был очевиден — топить надо. Но во-первых — жалко, а во-вторых, экипажу-то рты не позатыкаешь, хотя Линоров, определенно нашедший себя на своей новой работе, в том проблемы не видел. Так бы и остался ржаветь кораблик в заливе Байкал, но тут выяснилось, что "при перевозке морских мин" пропал тоже трехтысячник, и — более того тоже очередной "француз". Похоже, что это мои рейдеры ее и грохнули (дата и место совпадали), так что в августе четвертого года "Сахалинское ополчение" заявило о захвате "Саме-мару" в качестве военного трофея, объяснив задержку с оповещением отдаленностью Сахалина.

Поскольку про потопленный сухогруз было ничего, кроме названия и тоннажа, неизвестно, "Назара" на всякий случай быстренько "переделали до неузнаваемости": бригада сварщиков с Владивостокской верфи заменили деревянный трюм и деревянную же надстройку на стальные (из привезенного из Америки листового железа), и в результате сухогруз превратился в балкер ("угольщик", по современной классификации). Поначалу он и правда таскал уголь с Сахалина во Владивосток, но потом судну нашлось лучшее применение.

Когда Франция запретила экспорт шаров для подшипников в Россию, я было решил организовать подставную, уже французскую компанию для преодоления запрета. И компанию организовал, с простым и понятным названием "Марсельская компания колониальной торговли". Через нее во Францию я поначалу продавал всякую мелочевку типа гвоздей, но вскоре она стала основным импортером листового стекла из России — и поэтому компания не прекратила существования: шары-то, как оказалось, в Россию продавать было нельзя не только производителям оных.

Когда же началась массовая электрификация заводов и в устье Сарпинки выросла мощнейшая в Европе электростанция с несколькими шестимегаваттными генераторами, у меня появилась очень серьезная проблема. Даже две — но первая была важнее. Вторая же была и вовсе смешной: электричества стало производиться больше, чем я мог потребить. Я, конечно, придумал, куда его потреблять — но финансовая эффективность такого "потребления" была не очень…

Для решения же первой (и, частью, второй) проблемы "Компания колониальной торговли" (изрядно наваривавшая перепродажей стекла) взяла в аренду полтораста квадратных километров территории в далекой французской колонии. Была в молодости у меня такая привычка: когда мужики в экспедиции делились воспоминаниями об экзотических местах, я тут же лез в Сеть уточнить, об чем речь — поэтому место я знал точно. Ну а то, что для охраны "угодий" французская компания наняла русских казаков — так это дело вполне объяснимое: "дикарей" нанимать дешевле, да и не посылать же честных французов в какие-то дикие джунгли…

Так что весной тысяча девятьсот пятого года бывший "Святой Назар" под именем "Белый Лебедь" начал таскать бокситы из Французской Гвинеи в Ростов. С бокситами-то оно проще: алюминиевый завод был выстроен еще в конце четвертого года, но глинозем пока добывался из квасцового камня (немного) и каолина (очень дорого). А триста тысяч франков за аренду месторождения на пятьдесят лет — это, напротив, очень недорого.

"Белый Лебедь" был вполне обычным сухогрузом, с одной машиной двойного расширения, и скорость у него была хорошо если десять узлов. Но три тысячи тонн обогащенных бокситов потреблялись заводом за четыре месяца, а кораблик тратил на рейс в Конакри и обратно всего два, так что даже запас сырья обеспечивался. Алюминий же мне был очень нужен: из него делались провода для ЛЭП с Сарпинки до моих Царицынских заводов: медные были уж очень тяжелыми и столбы (пока что деревянные) приходилось ставить через каждые пятнадцать метров. Да и не хватало меди на все: Африканыч всю медь для своих моторов и генераторов в Америке вынужден был закупать.

Все тут было хорошо, но кто его знает, чего французам в голову придет в следующий раз — и отпраздновав Новый год (не на Канарах, а в Царицыне все же), я сел за руль доставленного с Сахалина "Урала" с кунгом и отправился в далекие Киргизские степи. Зимой. Чтобы подстелить в нужном месте немного соломки.

Я в принципе знал, что в России алюминиевое сырье тоже есть, причем не только бокситы: сам-то я поначалу как раз из "альтернативного" сырья глинозем и получал. Но все же бокситы куда как лучше, а единственное месторождение, про которое я слышал, как раз в этих степях и находилось. Правда с координатами было хуже, чем в Гвинее: это же не "экзотические страны", а вполне себе близкий Казахстан, так что все, что я помнил, заключалось во фразе "на прямой линии между Астаной и Тургаем, в ста двадцати верстах к востоку от озера Тенгиз". Именно там (с приличным запасом) я кусочек степи и подкупил по тридцать копеек — но мне хотелось уточнить, а не промахнулся ли я верст на несколько…

Похоже, не промахнулся — правда выяснилось это лишь в марте, ближе к концу экспедиции. Но еще выяснилось, что там есть еще и огромное месторождение свинца (который в России, конечно, добывается — но все равно большая часть импортируется). Очень неплохо я тут земличку прикупил. На будущее пригодится — пока на горные работы денег все равно не было. Но насчет крестьян тут поселить и обеспечить продовольственную базу — это откладывать особо было нельзя. Собственно, поэтому в зиму я и поперся в степь — выяснить, везти сюда людей или нет.

Везти людей было просто — потому, что даже землю для этого покупать не нужно было. Каждому переселенцу мужского пола (включая грудных младенцев) тут же выделялось по пятнадцать десятин (бесплатно) — так что "стандартная" деревня Мешковского "Сельхозстроя" (сто дворов) получала бы по факту создания от шести до семи тысяч. Но удалось договориться с Николаем Николаевичем Сухотиным — генерал-губернатором Степного края — что под новые села изначально будет выделяться по семь с половиной тысяч десятин и по две с половиной — "резерва на расширение деревни, а уж я их заселю. И было кем.

Если в Колхиде земля была куплена в основном совершенно ненаселенная, то в Псковской губернии — совсем наоборот, и, по прикидкам Портнова и Леонтьева, излишняя "человеческая нагрузка" только в Островском и Опоцком уездах, где было куплено двадцать пять тысяч десятин, достигала сотни тысяч "ненужных людей". И почти полусотни — в Великолуцком уезде, где у местных весьма "земельных", но довольно небогатых дворян удалось скупить почти пятьдесят тысяч десятин, больше половины всей "усадебной" земли. Купить-то я купил, и не очень даже дорого: в Великих Луках было потрачено было полтора миллиона рублей, в на севере губернии — и вовсе шестьсот тысяч. Но оказалось, что большая часть этой земли ранее сдавалась крестьянам в аренду — а я намеревался использовать землю самостоятельно. Крестьяне раньше арендовали понемножку, десятин по шесть-семь в среднем так что минимум десять тысяч дворов в следующем году останутся с носом. А если учесть батраков, которым уже не найдется работы…

Но куда переселить "лишний" народ, у меня теперь было — в Акмолинской и Семипалатинской области удалось зарезервировать "под переселение" чуть ли не полмиллиона десятин. Не купить, а именно зарезервировать, бесплатно — разве что осталось там деревни построить. Но ведь деревни нужно и механизировать, с лошадкой и сохой (а хоть бы с волами и плугом) на целине делать особо нечего. И кое-чего для механизации мне не хватало. Конечно же не хватало машинно-тракторных станций с мастерскими, был бы очень полезен и местный трактороремонтный завод. Но больше всего не хватало людей, которые на МТС и заводах этих работать будут.

Ну да лиха беда начало: в Саратовской губернии у меня было двенадцать "Школ сельских механизаторов" — по одной в каждом уезде, кроме Саратовского и Царицынского, где их было по две. Да еще такие школы были в Калуге, Коврове, Великих Луках и Острове — так что людей обучить получится. А пока пусть Мешков сами деревни построит — даром, что ли, "Сельхозстрой" стал самым большим моим предприятием. Конечно, Федя Чернов успел получить звание академика архитектуры — за комплекс химического института, но Дмитрий Петрович сейчас возглавлял предприятие, в котором работало больше двадцати тысяч человек. И только в проектном институте которого было архитекторов и инженеров больше пятидесяти.

Так что на лето тысяча девятьсот шестого года запланировано было много чего — но было и кому эти планы воплощать в жизнь. Ну а мне теперь действительно оставалось лишь сидеть, поплевывая, в кресле и наблюдать, как Российская Империя превращается в страну всеобщего счастья…

Вот правда сидеть стало немного грустновато.

Жене не рассказывают про любовницу, любовнице не рассказывают о болячках, а доктору не рассказывают о делах. И только главному бухгалтеру рассказывают все — иначе могут возникнуть очень серьезные проблемы. Но что делать, если главный бухгалтер — это жена и есть? Любовницы у меня, правда, не было…

Охране предприятий Линоров уделял много внимания, и его подразделения "безопасников" были на каждом заводе. Соответственно и финансирование его деятельности проходило по бухгалтериям этих заводов — кроме, разве что, "специального транспорта" вывозимых из Европы на Сахалин "беженцев" (и "невывозимого" — тоже). Но спецтранспорт — дело дорогое, и мне приходилось отпускать на него деньги по специальным ордерам из моего личного финансового резерва, и эти суммы у Линорова попросту "испарялись" — но так как ордера всегда выписывались лично мною, то заводские бухгалтеры особо по поводу неизвестно куда уходящих денег не задумывались.

Полтора миллиона рублей, исчезнувших в никуда — это немало. Зато Евгений Алексеевич все же был профессиональным организатором и пределы своих возможностей знал прекрасно — поэтому никогда не "зарывался". Но для пользы дела он сумел получить от фон Плеве список членов так называемой "Боевой Организации" социал-революционеров (Линоров, как и Вячеслав Константинович, был членом "Русского собрания" — серьезной монархической организации).

Список меня немного удивил — почти все эти боевики числили себя "поэтами". Конечно, список был очень не полон — но ведь поэты так ранимы… и так беспечны, что в началу прошлого года их в Швейцарии больше не осталось. Да и во многих других странах — а Вячеслав Константинович лишь удивлялся, как быстро заочно осужденные превращаются в очно перевоспитываемых.

Мышка была хорошим бухгалтером. Очень хорошим — и лично проверяла все движение финансов по всем нашим предприятиям. И в конце марта, когда я вернулся из Киргизских степей, меня ждала очень горячая встреча:

— Саша, ты можешь объяснить, что все это значит? — передо мной лег список из восьмидесяти имен. Полный список от службы Линорова. Впрочем… нет, фамилии были только из Сахалинских ведомостей, "недоставленные" в него не попали. Но все равно неприятно.

— Что конкретно? — попытался я уйти от объяснений.

— Все эти люди почему-то проходят по списку заключенных на Сахалине, причем доставленных туда почему-то службой безопасности с использованием специального транспорта. И мне очень не нравится, что больше чем две трети каторжников, для которых ты оплачивал "специальный транспорт", носят еврейские фамилии. И это не убийцы или разбойники, а поэты, писатели… Ты антисемит?

— Во-первых, у меня не каторга, как ты говоришь, а трудовые воспитательные лагеря — Сахалинская каторга же закрыта. Ну ты же знаешь, что император поручил мне перевоспитание социалистов и прочих революционеров физическим трудом. Я же не виноват, что среди тех, кто хочет свергнуть царя и отобрать богатства у законных владельцев, большинство составляют именно евреи? И они — именно убийцы и разбойники, поскольку именно они организовали, например, убийство Дмитрия Сергеевича Сипягина. И — многих других людей. А литераторы или поэты они, кстати, весьма посредственные. Я бы даже сказал — никакие.

— Но почему ты в это вмешался? Почему ты должен держать на катор… в твоих воспитательных лагерях этих людей?

— Машенька, дорогая, во-первых, не людей, а нелюдей, мечтающих уничтожить Россию и всех жителей обратить в рабство. Они — такие же враги государства, какими были японцы — и даже хуже. Они пытаются заставить русских самим уничтожить Россию — и обманом завлекают обычных людей в преступные сообщества. Вспомни: когда японцы топили наши корабли, они посылали поздравления микадо, радуясь гибели русских людей. По хорошему, такую заразу вообще уничтожать нужно — но государь решил дать им шанс одуматься. Ну а поскольку бывшая каторга — Сахалин — теперь отдана мне для освоения, мне же на перевоспитание отдали и эту мразь. Евреи, поляки, русские — какая разница? Они — бандиты. А если бы ты узнала, что я, защищая женщин и детей, избил бы разбойника на большой дороге, ты бы меня сразу разлюбила бы?

— Нет, но я тебя никогда не любила… Но ты, наверное, и в этом прав — нельзя заниматься только приятными делами, когда есть столько неприятных. Ты все делаешь сам, и приятное, и неприятное, не жалея себя. Всех жалеешь, всем помогаешь — кроме себя самого. Ой!..

Наверное, мне следовало впасть в ступор. Но…

— Так… спасибо за откровенность. Но раз уж начали… что значит "никогда не любила"? Замуж-то за меня не насильно пошла — или я не прав?

Мышка смотрела в стену.

— Саша, милый… нет, честное слово, мне с тобой всегда было хорошо. Очень хорошо — даже тогда, когда еще я была просто счетоводом. А замуж… Камилла сказала, что ты меня любишь — думала, что и я тебя полюблю. Я старалась… и опять, мне очень хорошо с тобой. Но ты знаешь — я поняла, когда ты в Америку на полгода уезжал — мне хорошо не потому что мы вместе, а потому, что я с тобой делаю очень важное дело. Я где-то читала, что любовь — это когда вместе уважение, дружба и страсть. А я тебя очень уважаю, и дружба меж нами сильная. А страсть… — она покраснела буквально до слез — мне с тобой очень хорошо всего лишь раз было. Тогда, самый первый раз, на Новый год. Нет, потом тоже хорошо — быстро уточнила Мышка, — но совсем не так.

— И что же нам теперь дальше делать?

— Я не знаю… Я честно не знаю. Давай пока все оставим как есть — может, я просто сама что-то не понимаю?

После долгой паузы Мышка робко добавила:

— А ты можешь меня не увольнять от должности? Я тебя все равно никогда не предам.

— Я знаю. У меня и мысли про это не возникло, никто тебя от должности не уволит — разве ты сама вдруг захочешь. Да и то, я на коленях буду умолять тебя остаться…

Да, бухгалтеру нужно говорить все.

Но иногда нельзя, просто категорически нельзя, брать бухгалтера в жены.

На первое апреля (в качестве очередной шутки) был запланирован отчет Водянинова по результатам прошлого года и выполнимости планов на год текущий, тысяча девятьсот шестой. Однако Сергей Игнатьевич просто не проснулся утром двадцать шестого марта. Возраст — и ничего с этим поделать нельзя. Так что отныне все обязанности по финансовому управлению легли на Мышку. Не единолично, конечно — Водянинов свою "контрольно-ревизионную службу" укомплектовал весьма хорошими специалистами — но службой было необходимо и управлять правильно, так что нагрузка на нее возросла. Хотя сама Мария Иннокентьевна была этим даже довольна: лишний повод забыть о "супружеских обязанностях" — хотя мы и так о них уже практически "забыли": не до них было.

Дел было очень много: мои мечты о "сидении в кресле и плевании в потолок" реальностью так и не стали. Прежде всего нужно было зарабатывать очень много денег, причем именно в "денежной форме": государь обратил, наконец, внимание на "вызывающую доходность" моего хозяйства и "по дружбе" обложил меня уникальным налогом. Размером в шестьдесят миллионов рублей в год. В соответствующем "дружеском письме" император (лично!) отметил, что мне, как инициатору, следует "внести свою лепту" в выплаты железнодорожникам повышенной зарплаты — и теперь ежемесячно пять миллионов я переводил непосредственно на счета министерства путей сообщения. В принципе немного, хотя и жалко. Но "железка" мне ведь тоже нужна — а страна тратила на нее и без того почти четверть бюджета, так что налог этот был, откровенно говоря, честным, даже при условии, что покрывал он не только прибавку, а почти вообще все жалование железнодорожников..

Железнодорожники тоже были в курсе, откуда им идет "прибавка к жалованию" — и теперь и у меня, и у Мышки были свои собственные поезда для быстрого перемещения по стране. Причем перемещение было именно быстрым: железнодорожники ломали любые расписания, но мы передвигались быстрее любых литерных экспрессов. Причем передвигались уже на дизельных локомотивах — поэтому и на станциях не ждали, пока нацедят воду и подсыпят уголька в паровозы.

А "передвигаться" приходилось много. И передвигать грузов — тоже немало. За лето в "киргизские степи" все же удалось перевезти почти шестьдесят тысяч человек — Мешков буквально прыгнул выше головы и отстроил сто десять "стандартных деревень". Понятно, что тракторов на всех не хватило, но в каждой деревне было по крайней мере по десятку потомков тех шайров и клейдесдейлов, которых я когда-то давно купил. Впрочем, норма по МТС и в степи была выполнена — тысячи тракторов на пахоту следующего года должно хватить. А пока крестьяне главным образом занимались посадками березовых и сосновых рощ: к севу большинство переселенцев опоздали, и запасы продовольствия пока подвозились извне.

Еще пять тысяч крестьян выехали вообще на Амур — но этих удалось обеспечить машинами и скотиной с избытком: пусть пока подготовят плацдарм для будущих сибиряков-дальневосточников.

Самым же громким событием лета тысяча девятьсот шестого года стало открытие постоянно действующей авиалинии "Петербург-Москва". Благодаря Сарпинской электростанции уже в начале года производство алюминия достигло тонны в час (на что тратилось тридцать мегаватт-часов электричества — меньше, чем во Франции), металл массово пошел в производство. Для начала — на головки блоков цилиндров автомобильных и тракторных моторов, а потом…

Насчет дюраля — я знал, был в курсе и насчет силуминов — алюмомагниевых сплавов. Так что использовать алюминий правильно мои инженеры начали без огромного количества мучительных исследований и экспериментов. Костя Забелин довольно быстро сообразил насчет того, как резко улучшить свои моторы — и поздней осенью прошлого года на свет появилась трехсотсильная "звезда" весом в триста двадцать килограммов. А Свешников — не без моих советов — построил алюмо-пластиковый двухмоторный самолет. С закрытой кабиной вместимостью в шесть пассажиров.

Впрочем в проекте, кроме Свешникова, принимало участие еще человек двадцать, включая Николая Егоровича Жуковского. Вообще, как я узнал сильно позже, Николай Егорович приезжал в Царицын еще осенью третьего года, прослышав о моем самолете. И даже рискнул полетать на нем. Это в Царицыне самолет не вызвал никакого ажиотажа: народ привык к тому, что инженер Волков постоянно делает всякие странные машины, и биплан так же был причислен к разряду "всяческой бесполезной обчеству ерунды". Подумаешь — летает! Вот в магазине воздушного змея за две копейки купить можно, а можно и вовсе бесплатно его самому сделать…

Но Жуковский известие о самолете воспринял несколько иначе. И когда его попросили помочь с расчетами новой машины — активно включился в работу, притащив с собой человек десять инженеров-энтузиастов. Ну, энтузиастами они стали после того, как Свешников их покатал на том, что уже летает — но работали они как звери. И за полгода сотворили новое чудо.

Чудо по внешнему виду напоминало "Пчелку" — Ан-14: такой же подкосный моноплан с двумя килями. Я его видел на картинке в "Детской энциклопедии", а потом уже и "живьем" — в полуразобранном виде в Монинском музее. Наверное, я все же "страдаю гигантизмом": после того, как самолет воплотили "в железе", мне показалось что "оригинал" был все же немного поменьше. Но может только показалось…

Самолет получился весом почти в две с половиной тонны, взлетал с грузом в шестьсот килограммов и на одной заправке летал на восемьсот километров — за пять часов. Правда бензин он жрал исключительно девяносто пятый — но у меня и такого было достаточно. Для всех трех самолетов: одновременно делалось именно три машины. И в августе два из них — после месячных испытаний — были отправлены "зарабатывать денежку". Не то, чтобы мне денежек очень не хватало — но билет из Мопару тысячу-полторы к моему бюджету добавлял: желающих слетать за четыре часа в Москву или Петербург хватало. Да, тысяча — это немного, но без малого миллион в год уважения заслуживает. Сильно обогатиться, конечно, не получится, но затраты на строительство — вернет: каждый из самолетов обошелся мне почти в восемьсот тысяч. И даже кое-что оставалось — поэтому летом же началось строительство и специального авиазавода в Саратове. С плановой стоимостью в десять миллионов рублей, а во сколько он реально обойдется — посмотрим.

Непростым получился этот год, хотя ничего еще очень интересного не произошло. Разве что Саша Антоневич вывел аммиачный завод на плановую мощность: теперь два реактора производили сорок тысяч тонн аммиака в год и теперь можно было использовать на полях и азотные удобрения. Немного, но на сотню-другую тысяч десятин должно хватить — а мне пока было больше и не надо. В следующем году будет — но Саша (все же изменив первоначальное решение и перейдя на паровые турбины вместо электромоторов, что резко сократило расход именно электричества) пообещал к будущей весне производство удвоить.

В этом году не удалось (снова) заполнить элеваторы: урожай был выше, чем в предыдущем, но нужно было сначала наполнить амбары переселенцев. Да и избытка свободных средств опять не было. Вилли Форд весной начал выпуск сразу трех автомобилей: "Мустанга" (очередной реинкарнации "УАЗа" с сорокасильным мотором), "Корвета" ("городской" машинки наподобие Матиза — или, скорее,"Оки", с двадцатисильным движком от ирбитского мотоцикла) и "деревенского" пикапа со странно звучащим для американского уха названием "Кадиллак". Все три машины выпускались с общей скоростью двадцати тысяч штук в год, но спрос был столь велик, что всю выручку было решено направить на строительство еще трех заводов, мощностью в шестьдесят тысяч машин каждый. Так что от Форда я нынче денег не получил. Да еще пришлось потратиться на новый моторный завод — на этот раз его, для разнообразия, было решено строить в Минске, хотя такое решение и таило в себе кучу неприятностей в дальнейшем. Но ведь предвидимые неприятности можно избегать — осталось лишь придумать как. Впрочем, время для придумывания было.

Но начались "неприятности" не в Минске, а в Калуге.

Утром тридцать первого октября "неизвестный" взорвал автомобиль Гаврилова, в результате чего и водитель, и пассажир погибли. Еще было убито двое случайных прохожих, и человек пять — ранено. По чистой случайности пассажиром был не Герасим Данилович, а мастер с завода, которого Гаврилов отправил на своей машине в больницу: врачи по телефону сообщили, что его жену привезли рожать. Бомбиста — тоже раненого, хотя и легко — скрутили городовые, и "неизвестным" он оставался ровно до тех пор, пока Линоров, вылетевший в Калугу с двумя помощниками на самолете (садились они на дорогу около Кукарек), не пообщался с ним. Поскольку полиция уже успела получить телеграмму от Плеве с разрешением на такую беседу (на эту мою просьбу он откликнулся весьма оперативно), то уже вечером стало известно, почему и зачем бывший студент Варшавского университета кричал "Смерть угнетателям трудового народа".

"Ничего личного, просто бизнес" — слова эти, хотя и стали популярны гораздо позднее, полностью описывали случившееся, и попытка организаторов "закосить под эсэров" провалилась. А мне пришлось резко усилить службу безопасности — покушение на Герасима Даниловича было, похоже, только первой попыткой в планируемой серии.

Березин в Феодосии завод сильно расширил, и выпускаемые им с конца прошлого года небольшие сухогрузы — всего на тысячу двести тонн — стали хитом продаж во Франции. Потому что они — с двумя шестисоткиловаттными турбинами и котлами Теохарова, работающими на мазуте или на угольной пыли — мало того что были в шесть раз более экономичными, нежели современные пароходы, но и экипаж им требовался всего в семь человек. Вдобавок продавались они всего по пятьдесят тысяч рублей (правда, без отделки — просто стальная крашенная коробка) — и французское судостроение вполне могло впасть в кому. Конечно, океанским судам кораблики эти конкурентами не были — но океанские строились на пяти-шести верфях, а небольшие, до тысячи тонн — почти на сотне, и им-то пришлось очень туго. Березин кораблики секционным методом выпускал по два в неделю, а еще анонсировал трехсоттонный сейнер с такими же турбинами… Поляки же французам всегда были готовы задницу лизать.

После того, как люди Евгения Алексеевича "прошлись по цепочке", риск для большинства руководителей моих предприятий вроде как снизился. Но — поскольку ближе к концу этой цепи оказалось парочка довольно высокопоставленных французов — Николай тихонько отменил свой указ насчет "в прочих начинаниях помогать". Впрочем, пока только этот — и Сахалин остался у меня под управлением, да и договоренности, достигнутые со Степным генерал-губернаторством, остались в силе. Заодно и фон Плеве, неожиданно ставший премьер-министром, расположения ко мне приобрел — похоже, Саратовский губернатор его симпатиями все же не пользовался. Конечно, никаких прямых доказательств моего причастия к исчезновениям или странным самоубийствам группы подданных и иностранных граждан у царя не было — ведь даже Войцех Ходецкий в ночь после покушения умер в полицейском участке "от контузий, нанесенных взорванной им бомбой". Но видимо у жандармерии были какие-то свои мысли по этому поводу, и они до императора дошли.

А у меня появились совершенно другие мысли: ведь мои "безопасники" успели очень вдумчиво побеседовать с персонажами буквально перед их внезапными кончинами. И лично мне очень не понравилось, что в списках — хотя и в графе "предлагали, но они отказались" — на первом месте были даже не польские националисты, а все же эсэры и большевики. С эсэрами в целом было ясно: после зачистки они сидели тихо, как мыши — тем более до руководства этой партии было доведено, что в ответ на любые теракты зачистка продолжится в более жесткой форме, с "привлечением" членов семей как террористов, так и "партийного руководства". Теракты в основном закончились, но репутация осталась — и понятно, почему французы к ним обратились. А вот почему она обратились к большевикам?

К несчастью, долго об этом думать мне не пришлось: другие дела навалились. Линорову пришлось увеличить бюджет до миллиона рублей в месяц — то есть если ему понадобится, то до миллиона — и на этом пока вопросами безопасности лично я заниматься прекратил. И занялся действительно важным делом.

Строительством ГЭС. Волховской.