Серпомъ по недостаткамъ

Глава 40

Лишь осенью тысяча девятьсот двенадцатого года я снова оказался в знакомой квартирке на втором этаже моего первого "инженерного дома". Потому что возникла проблема, которую я в переездах с места на место решить не мог.

Вообще-то проблема "возникла" еще весной, но внимания на нее я решил не обращать: думал, "сама рассосется". Проблема знакомая — засуха, но ведь был уже опыт ее преодоления, и люди, с опытом знакомые, тоже были. В конце-то концов, в Царицыне располагался целый сельскохозяйственный исследовательский институт!

Осенью же стало ясно: и опыт, и люди проблему решить не смогли. То есть смогли — в рамках трех губерний. Но это было все, что они действительно смогли сделать. Урожая хватало, чтобы прокормить Саратовскую губернию, да и в Оренбургской народ с голоду умирать не собирался. В Псковской так вообще одной картошки с капустой на прокорм хватит… И — все.

Ну, прокормить рабочих моих многочисленных фабрик и заводов тоже получится, а в целом по стране ситуация оказалась хуже, чем десять лет назад. Намного хуже — просто ни я, ни все ученые агрономы из сельхозинститута этого еще не поняли. Первым проблему осознал Сергей Новинский — принятый на работу еще Сергеем Игнатьевичем нынешний начальник ревизионной службы. Он-то и вызвал меня в Царицын:

— Видите ли, Александр Владимирович, если сейчас не принять никаких экстраординарных мер, то на следующий год мы вообще окажемся практически без хлеба.

— Мы?

— Я не имею в виду наши хозяйства — с этим мы справимся. Но вот большинство колхозов, которые обслуживаются нашими МТС, хлеба нам не дадут. И на следующий год, и еще как бы не на три года вперед. Некому будет давать…

— Не совсем понял, как это — некому? Я понимаю, год неурожайный вышел, но крестьянам на прокорм всяко хватит.

— Вы просто не из деревни. Нет, я ваших знаний умалить не хочу ни капли, просто вы психологию крестьян не уловили. Они же, как только появляются деньги, в первую очередь скотину покупают, и ее же прежде всего кормить будут — а нечем. Крестьянин от себя отрывать начнет — и к ноябрю уже будет нечем и скотину кормить, и самим еды не останется. Поэтому, если ничего не делать, к весне и скотина вся передохнет, и сами крестьяне вымрут…

— Так ведь пашут-то на тракторах… — с недоверием протянул я.

— Вот и видно, что вы не из деревни. Не хлебом единых жив крестьянин: его кормилица — коровка да овечки. А скотины за последние пять лет стало как бы не в разы больше в колхозах-то. Вот она это все и сожрет.

— Кормовые же дрожжи есть…

— Я подсчитал: заводы все дадут дрожжей достаточно для наших ферм только, молочных и куриных. Все же двадцать миллионов кур, что нынче содержится, тоже кормить надобно. Да и то придется половину забить до нового года, иначе уже коров забивать придется…

Электростанции строить — дело для страны полезное, никто не спорит. А гидролизных заводов как было двадцать два, так и осталось. Впрочем, леса в стране много, вдобавок, я слышал, сахар можно вообще из торфа делать — так что деньги есть, справимся. Что нам нужно-то? Дрова, или камыш, кислота… да, сами заводы нужны.

Снова началась "гонка со временем", и я, наконец, снова ощутил интерес к жизни: впереди — настоящая работа. И дедлайн снова буквально воспринимать нужно: проигрыш в гонке — это смерть очень многих людей. Но в тот раз было тяжелее — и я все же победил! А теперь все проще: и телефон есть, и даже самолет. До Саратова — всего два часа лету, так что время терять не будем.

Виталий Филипп выслушал меня молча. За всю мою пятнадцатиминутную речь он лишь пару раз кивнул головой. А когда я закончил, он встал из-за стола и, с какой-то печалью во взгляде, сообщил:

— Александр Владимирович, тут мы сейчас буквально добираем остатки из всех трех карьеров. Если Камилла Григорьевна не успела бы выкупить месторождения под Воронежем, то завод уже год как пришлось бы останавливать — но возить-то пирит приходится чугункой, и увеличить перевозки мы не в состоянии. Наша потребность — двести вагонов в сутки, а дорога пропускает всего тридцать — остальное за навигацию возим по Воронежу, Дону и Волге баржами. Вы что, не в курсе, что наша Волжско-Донская дорога десять составов в сутки пирита перевозит? И там тоже увеличить объемы нельзя по Воронежу большие суда не пустишь, там и "сухогрузы" по осени с трудом плавают. Вдобавок, на зиму один из двух реакторов было решено на ремонт поставить, и под это и запас был меньший создан. Я все понимаю, но увеличить выработку просто невозможно.

— И что же теперь делать?

Валера, видя мою растерянную физиономию, решил подсластить пилюлю:

— Вообще-то я уже составил проект строительства еще одного завода. Потребность в кислоте очень велика, мы не зря три года как удвоили производство — но все равно ее не хватает. А тут расширяться, вы сами видите, смысла особого нет, так что проект как раз для Воронежа и готовился: там можно завод раза в три мощнее ставить, сырья хватит лет на пятьдесят. Весь завод, конечно, сразу не построишь — но если начать строительство прямо сейчас и успеть фундаменты до морозов поставить, то в мае, думаю, первую линию запустить удастся.

— В мае только?

— Если повезет, конечно: нынче все заводы изрядно загружены, заказ оборудования могут и не сразу принять. Но есть еще возможный выход: для гидролиза нам же и соляная кислота подойдет. А в Воронеже летом, я слышал, новую электростанцию пустили. Камилла Григорьевна ведь делала уже кислоту электролизом?

— Заводы загружены… а для гидролизных заводов ведь тоже нужно оборудование заказывать?

— Пожалуй… но у нас его делать просто некому. Но как дела у шведов обстоят — я просто не в курсе. А у немцев — сейчас и пытаться не стоит, я вот год ждал, пока лишь для ремонта оборудование заказать смогу…

Последующие две недели суеты прояснили весьма печальную картину: увеличить производство кормовых дрожжей получится хорошо если к середине следующего лета. Но скорее всего и это будет очень оптимистической оценкой: твердое согласие на изготовление всего лишь одного вида оборудования было получено у единственной австрийской фирмы. Промышленность Европы, как оказалось, переживала бурный рост, и большая часть мощностей была давно занята на годы вперед. Австрийцы же, в итоге, приняли заказ на поставку нам кислотостойких насосов, но — лишь на условиях выплаты пятидесятипроцентного аванса за девять месяцев до самой поставки.

Попытки же решить проблему "с другой стороны" — закупкой кормов за рубежом — тоже особым успехом не увенчались. В США удалось купить около ста тысяч тонн кукурузы и тридцать — ячменя. С трудом удалось: большая часть зерна была законтрактована еще летом и пришлось прилично поднять закупочные цены, чтобы заинтересовать зернотрейдеров — и свободные деньги быстро закончились.

Девять миллионов пудов — это много. Точнее — лучше, чем вообще ничего: по совершенно "голодным" нормам Российского министерства сельского хозяйств на человека считалось минимально необходимым количеством тринадцать пудов. То есть у меня получится прокормить впроголодь еще шестьсот пятьдесят тысяч человек. Тоже немало.

Еще столько же, а может и больше получится прокормить рыбой, почти столько же — курятиной, молоком и яйцами с многочисленных моих птицефабрик. Всего — миллиона два народу. Дофига. Скотину, конечно, жалко — ну да новая вырастет…

Слегка успокоившись, я сидел дома, на кухне конечно же, поедая все те же пирожки. Рядом хлопотала Дарья — постаревшая, но все такая же шебутная. Прикидывая в уме, как распределять продукты среди голодающих, я слушал ее рассказы о том, как в деревне теперь живет Димка, ставший председателем самого большого колхоза, какая Оленька выросла красавица и какой у нее теперь муж… Откусив очередной пирог, я почувствовал вкус грибов, тушеных в молоке. Пирога, который, как сказала Камилла, Дарья придумала специально для Мышки.

Встав, я направился в комнату жены. С того самого дня, как Мышки не стало, я ни разу в ее комнату не заходил — только Дарья в ней поддерживала порядок. А теперь почувствовал, что это надо сделать…

Комната выглядела так, как будто Мышка недавно куда-то вышла ненадолго. Даже на столе все еще лежал какой-то открытый посередине отчет. Я медленно прошел по комнате — нет, все же запах был другой, нежилой. Нет у комнаты больше хозяйки, и никогда Мышка свой отчет не допишет. Я подошел к столу и закрыл папку с бумагами. Только вот вроде написано это совсем другой рукой?

Сев в кресло, я снова открыл папку.

"Мария Иннокеньевна" — было написано на первой странице рукой Водянинова, — "я счел нужным на всякий случай подготовить записку, по выводам из которой которых Александр Владимирович несомненно сумеет извлечь изрядную пользу. Однако чтобы записка моя не была голословной, я попрошу Вас приготовить, если изыщете подходящее время, следующие сводные отчеты за прошедшие годы…"

Далее шел на полстраницы перечень каких-то бухгалтерских форм, напротив половины из которых были проставлены — вероятно уже Мышкой — крестики.

Перелистнув страницу, я начал читать собственно записку, озаглавленную как "Записка о текущем состоянии дел и будущем их изменении":

"Не сомневаясь более в целях Ваших," — читал я, — "думаю, что и результаты усилий приложенных будут Вам весьма небезынтересны. Признаться, оные оказались столь поразительны, что утвердиться в выводах своих я окончательно сумел лишь нынче, по истечение трех лет.

Усилиями Вашими в голодные одна тысяча девятьсот первый и второй годы были спасены душ христианских (равно как и магометанских и калмыцких) общим числом до трех с половиной мильенов, если не более. Сие есть лишь внешнее отражение ваших благородных порывов в суетный мир, но, как любое действо, деяние ваше имеет и иную сторону. Почему я, нимало не думая, что мысли ваши имеют дурное направление, счел возможным на сторону эту указать.

Нынче в предприятиях Ваших в работах заняты в определенной степени людей до семидесяти пяти тысяч, и число их возрастает. И усилиями Вашими каждый крестьянин в состоянии отныне прокормить не исключительно себя с семейством, но и до десяти человек сверх того. И тут проявляется первая сторона ваших, несомненно Богоугодных, деяний: отныне в России три четверти мильена народу будут жить сыто. Но что будет с остальными как бы не тремя милльенами, милостью Вашей и Божьей не покинувших бренный мир?

Понимаю, что о таком и думать грешно, но без особого призрения выходят сии мильены людьми лишними, поскольку прокормиться с земли им возможности не будет, и единственной их останется судьбой — объедать и без того недоедающую родню. Каковой не будет выбора иного, как отправляться в переселение в земли Сибирские и Киргизские, где, как известно, из дюжины хозяйств крестьянских приживается разве что одно, и из прочих семь изничтожаются голодом и холодом, остальные же четыре, с потерей детей обращаются в бродяг и так же гибнут, частью становясь на путь разбойный и неся зло иным людям.

Чтобы скрытое в Вашем добродеянии зло не восторжествовало, мы — так как и я сам изрядно посодействовал в делах Ваших, и иные инженеры — вместе должны и далее ответственность за содеянное держать. И дать спасенным сохранить не только тело, но и души. Для чего — и видится мне сие по силам нашим — и далее добродеяния не прекращать, что, по разумению моему, и в ваши намерения входит.

Тут же я, как ревизор и счетовод, приведу свои подсчеты, дабы Вам упростить прикидки на будущее.

В разумении прокорма лишь спасенных душ в сроки до пяти лет потребно будет тракторов, в числе исправных в полевых работах, числом в сорок тысяч штук, к ним равное число плугов пятикорпусных и жаток пятиаршинных. Что же до борон стальных, тут число потребности увеличить втрое необходимо, итого на посевную и уборку в механизмах выходит без малого на двести сорок шесть мильенов рублей механизмов. Точный расчет прилагается в Таблице 1.

На первый взгляд сумма кажется несуразной, но отмечу, что составляет она как бы не менее сорока рублей на душу, что соразмерно с пропитанием души этой в срок трех лет. Но затраты таковые душу пропитанием обеспечат уже лет на двадцать.

К сожалению, сиими затратами потребные расходы не исчерпываются. Ибо кроме механизмов, крестьянина должно обеспечить и скотиной, семейство его — домом, а скотину — хлевом. В силу чего прямой расход на угнездение спасенного крестьянина с семейством на землях новых составит одну тысячу четыреста семьдесят два рубля (расчет приложен в Таблице 2, имея в виде поселение оного в Томской губернии либо Киргизских степях), что в общей сумме составит немногим менее двухсот семидесяти миллионов, принимая численность семейства в пять душ.

Если же считать не одних лишь спасенных в голодные годы, а с прибавкой населения в силу Ваших действ по здравоохранению народному, дающих только по губерниям Саратовской, Тульской и Калужской прибыток до четверти мильена детей в каждый год, за счет сокращения детской смертности в четыре и более раз, то ежегодные суммы трат в следует увеличить как бы не на треть. Точный расчет, с приведением данных статистических учетов, приложен в Таблице 3, и составляет в круглых числах от шестидесяти двух мильенов в году текущем и до девяноста семи мильенов в году тысяча девятьсот одиннадцатом, составив, в общей сумме, немногим менее трехсот семидесяти мильенов.

Причем имея в виду, что затраты сии будут обеспечиваться трудом собственных рабочих, поскольку ни трактора и большей частью иная техника, ни строения и дороги никоим образом не могут быть куплены в зарубежных компаниях либо же отданы в откуп подрядчикам, кои затраты изрядно лишь увеличат, рассчитывая на свои уже прибыли.

Считая, что один рабочий на заводах Ваших продукции производит на пять тысяч четыреста сорок восемь рублей в год, таковых рабочих будет потребно до шестидесяти восьми тысяч. При среднем обеспечении помещениями, оборудованием и станками на сумму в двенадцать тысяч семьсот рублей в круглых цифрах — или же на восемьсот пятнадцать миллионов рублей…

В силу чего, за отсутствием данных средств в наличности, указанный средства надлежит извлечь из труда дополнительных промышленных рабочих, общим числом в сто пятьдесят уже тысяч. Имея в рассуждениях, что трое рабочих трудом своим за год обеспечивают место для одного нового, и считая, что нынче в заводах и на фабриках таковых уже имеется пятьдесят семь тысяч…"

Я быстренько пролистал оставшиеся двадцать с чем-то страниц записки. Водянинов в ней расписывал, сколько и куда стоит вложить средств, чтобы обеспечить хотя бы существующий, довольно невысокий уровень жизни тем пяти миллионам людей, которые сейчас живут в России исключительно благодаря моей бурной деятельности. Выходило вроде как и немного, всего по двести пятьдесят рублей на человека… Миллиард с четвертью рублей.

Сейчас мой капитал составлял уже больше полутора миллиардов — но треть, даже больше, была вложена за границей. А еще порядка трехсот миллионов имелось в электростанциях, заводах, работающих на ту же заграницу, школах, больницах, церквях… В той части, которая была скрупулезно подсчитана Сергеем Игнатьевичем, было тоже немало — более семисот миллионов рублей. Но это всего лишь чуть больше половины того, что он считал "минимально необходимым". И, получается, людям стало в среднем жить даже хуже, чем было бы без моего вмешательства — а народ "прирастал" моими заботами теперь не в трех губерниях, а минимум в восьми.

Я прикинул на бумажке — "недобор" инвестиций составлял почти миллиард.

Да, хотели как лучше… а я просто вынул из почти пустых карманов русских мужиков по семь рублей в год. И продолжаю "вынимать", причем чем дальше, тем больше вынимаю…

Нет, Водянинов точно не прав: такого просто не может быть. Ведь не я один строю все заводы и фабрики в стране, и в сельское хозяйство не я один вкладываюсь! Вот тот же Бобринский — он тракторов купил сколько уже? Двести?

Да, а у меня тракторов в полях чуть больше восемнадцати тысяч… Хотя нет, Водянинов тут точно ошибся: один крестьянин, кроме себя, кормит десятерых — а только в губернии в колхозах сейчас больше миллиона человек числится! И двести с лишним тысяч переселенцев. Все равно не получается: в губернии в колхозах числится около двухсот тысяч домохозяйств. А урожаи повысились всего втрое? Так что "чужие" колхозы, которые только нанимают МТС на вспашку, сев и уборку, кормят не десятерых на крестьянина, а хорошо если пятерых. И что же, все же не ошибался Сергей Игнатьевич?

Кроме "Записки" в папке лежал запечатанный конверт с надписью "Александру Владимировичу, лично в руки". Краешек конверта был немного надорван — как будто кто-то (Мышка, кто же еще) стал его открывать, но передумал. Может быть, она поначалу не заметила "лично в руки"? Теперь уж не узнать… Но прочитать — стоит, если просто в "Записке" Сергей Игнатьевич написал ТАКОЕ, то что же он хотел передать только мне?

Читая письмо Водянинова, которое он написал буквально за пару дней до смерти, я не знал, смеяться мне или плакать. Вот так живешь-живешь рядом с людьми, а потом — раз! и мир переворачивается. Ну почему о самом важном узнаешь всегда слишком поздно?

Спал я плохо, а утром побежал в библиотеку. "Заводская" библиотека, разместившаяся теперь в отдельном здании, закупала все справочные издания (включая расписание поездов где-нибудь на станции "Ерофей Павлович") и всю периодику. Так что найти статистический справочник за прошлый год удалось очень быстро.

Данных по моему "хозяйству" в справочнике, конечно же, не было: оно было "личной собственностью" и в справочник попала лишь информация о площади моих земельных владений. Прочие детали я просто статистам не предоставлял (да они и не спрашивали). Но другие землевладельцы, как и промышленники, охотно своими "достижениями" хвастались — и оказалось, что кроме моих тракторов в стране было их еще четыре с половиной тысячи. А рабочих — без учета моих уже ста с лишним тысяч — в стране было целых двести шестьдесят тысяч с копейками. Включая сто двадцать тысяч железнодорожных рабочих. Еще — два миллиона двести тысяч "поденщиков"…

И тридцать миллионов безлошадных крестьян. Тридцать два миллиона с третью. Если же верить Новинскому — а не верить оснований не было — весной их будет тридцать семь миллионов. Потому что семь с половиной миллионов станут безлошадными, а больше двух миллионов в лошадях нуждаться перестанут…

Я еще раз просмотрел краткую справку, подготовленную для меня Новинским. Все же не зря он был назначен преемником Водянинова — парень очень многое перенял от учителя. В том числе и краткость — при полноте и достоверности — нужных справок. Все понятно: сорок семь миллионов человек в этом году могут рассчитывать на семь пудов зерна. Норма блокадного Ленинграда, если мне память не изменяет. Только сейчас на треть "зерно" это — вообще лебеда. Но это — в среднем. Вот "гауссово распределение"… от трех с половиной миллионов до пяти не доживут до весны.

Сухая статистика — только цифры на бумаге. Черные и красные. Вот красное число семь миллионов — его следует вычесть из двадцати шести миллионов. Просто вычесть, а не представлять огромный табун лошадей. Двенадцать миллионов — это тоже всего лишь красное число, а не стадо коров. А двадцать семь миллионов — тоже не отара овец. Это — всего лишь числа, просто числа — и никак иначе. Потому что иначе можно просто сойти с ума.

Например от красного числа сто восемьдесят два миллиона — это столько пудов на сегодняшний день вывезли из страны. Если бы его не было, то гауссова кривая на графике поднялось и та часть ее, которая ниже границы жизни и смерти, составила бы от трехсот до пятисот тысяч. Но оно — есть…

Я вдруг вспомнил другое число — только не примерное, а точное. Один миллион. Летом этого года в Америке было продан миллионный автомобиль. Газеты наперебой спорили, кто стал владельцем оного, а через месяц, собрав данные по времени продаж (больше месяца почти все дилеры страны отмечали его с точностью до минуты), сообщили, что миллионным автомобилем стал Форд-"Мустанг". Этого ожидать и следовало, Мустанг был самым популярным автомобилем страны — всего их было продано уже больше трехсот тысяч. Из семисот тысяч только фордовских автомобилей. Сейчас Форд делал (и продавал) ежегодно двести тридцать тысяч машин — по семьсот сорок машин в сутки (кроме воскресений). Прибыли с автомобилей тоже прилично упали, но тем не менее с каждой машины я в среднем получал чуть больше двухсот долларов чистыми.

Триста тысяч рублей в день, кроме воскресений. Нет, все же сто пятьдесят тысяч долларов. Нет, сто семьдесят тысяч бушелей кукурузы. Триста тысяч пудов…

Сорок семь миллионов человек мне "до нормы" не дотянуть — потребуется двести тридцать пять миллионов пудов. Если же "обобрать Америку", то хватит только на самых голодных — тех, кто ниже "линии жизни". Уже кое-что, хотя Вилли Форд и взвоет: он собирался в следующем году выстроить еще три завода… подождет, а кормить народ будем опять через церковь. Эти ребята один раз справились, справятся и сейчас. Ну хоть как-то…

В церкви сказали, что отец Питирим уехал на освящение новой школы в Сарпинке. Новой — в этом уже городе, где стояла самая мощная в мире электростанция в сто восемьдесят мегаватт и находился самый большой в мире алюминиевый завод, школа была уже четвертой. Кстати, ведь алюминий почти весь тоже идет за кордон — а это еще почти двести тысяч рублей в сутки. Может, удастся выкрутиться?

Прыгнув в машину, я поехал в Сарпинку — на дворе уже середина ноября и каждая минута становилась на вес золота. Погода была хуже не придумаешь: холодно, да еще дождь проливной — штука для ноября довольно необычная. Хорошо, что в машине печка есть. Но по мере того, как машина прогревалась, я все больше впадал в ярость.

В стране жрать нечего, а сто восемьдесят миллионов пудов хлеба — вывезли. Этот Николай, он что, не знал про голод? Запретил бы экспорт хлеба — я тогда всю страну до "нормы" накормить смог бы. А хлеботорговцы — им-то на голод плевать. Да и вообще, по статистике, две трети экспорта идет через еврейских посредников, а они и мать родную продадут.

Купцы… тоже народ тот еще. Храм имени себя построить — денег не жалко, надеются таким манером место в раю себе купить. А людям помочь — хрен от них дождешься. Хотя… если верить тому, что Водянинов написал "лично для меня", то несколько дополнительных миллионов собрать получится. А как насчет промышленников?

Додумать эту мысль я не успел. Лопнула шина, и машина резво скатилась в кювет. Хорошо так скатилась, в одиночку их канавы выбраться будет проблематично. А ждать, пока мимо проедет грузовик — или хоть кто-нибудь проедет — не приходится: крестьяне с лошадками в такую погоду точно дома сидят, а грузовики уж месяц как на трассе не используются. Потому что зимой и железная дорога недогружена.

Но до нее-то всего меньше километра, а там каждые пятьсот метров стоит телефонная будка. Маленькая, чуть больше чемодана — но с телефона можно позвонить на станцию и через полчаса максимум меня подберет тепловоз.

Пришлось вылезать из теплой машины под холодный дождь. Очень радостное мероприятие, учитывая, что кроме куртки теплой одежды на мне не было совсем — привык бегать из конторы до машины и обратно неодетым даже зимой. Сейчас еще не совсем зима — но под ноябрьским дождем как бы воспаление легких не получить. Пенициллин, конечно, есть теперь даже и в железнодорожной больничке, но болеть все равно не хотелось.

Каждый день промедления — это упущенные возможности. Дополнительные десятки тысяч мертвецов на деревенских погостах от Сааремы до Хоккайдо…