Северные рассказы

ВОКРУГ МЫСА ДЕЖНЕВА

«А в Русскую сторону Носа признака вышла речька, становьте тут у Чукочь делано, что башни из кости китовой…» Так Семен Дежнев описывал в своих челобитных признаки, характеризующие местность вблизи «мыса Необходимого»[4] или «Большого Каменного Носа», впоследствии Названного его именем.

По всем признакам, речь идет о поселке Уэлен, что в трех милях к западу от мыса, а за речку он принял уэленскую лагуну и протоку, соединяющую ее с морем. Поселок расположен на песчаной косе, отделяющей лагуну от моря.

Три века назад в сентябрьскую неустойчивую погоду, когда лед Чукотского моря все чаще плотней поджимается к берегам, когда со звонким шелестом мнется под носом судна первое ледяное сало и все чаще и чаще бушуют осенние штормы, кочи Семейки Дежнева с товарищами, бедствуя от непогоды и капризов Студеного моря, прошли этими местами, держа путь из Колымы на поиски «Анадыри-реки». В двадцатых числах сентября 1648 года кочи, гонимые ветрами и течениями, растеряв друг друга, вошли в пролив, обогнув северо-восточную оконечность Азии.

В этом историческом походе была особенно ярко вы, ражена пытливая, целеустремленная и настойчивая на-тура русских людей, смело отправившихся в неизведанный, полный опасности и лишений путь на утлых суденышках, какими являлись плоскодонные однопалубные кочи. Казаки Янского, Колымского, Якутского и Индигирского острожков, неся с собой ясачную кабалу, сами иногда не подозревая, совершали великие географинеские открытия и расширяли границы России.

Одним из самых ярких представителей этих «землепроходцев» был казак из Великого Устюга Семен Иванович Дежнев — сметливый промышленник, боец и исследователь, своеобразный гуманист того времени.

История, к сожалению, не сохранила до наших дней полной биографии этого замечательного человека. Чуть было не потерялись даже материалы о его великих географических открытиях, одним из которых было разрешение загадки нескольких веков о раздельности материков Азии и Америки.

Просто, но ярко, находя доходчивые образы и определения, Дежнев в своих челобитных и отписках рассказывает об историческом походе из Колымы в Анадырь, о том, как отряд казаков Нижне-Колымского острожка вышел из Колымы на восток, на поиски «Анадыри-реки» и «прииску новых неясачных людей», как суровая Арктика и немилостивое «Студеное море», а впоследствии бури «Тихого моря» раскидали утлые кочи, и только один, на котором находился сам Дежнев. с двадцатью четырьмя спутниками, через 10 недель достиг реки Анадырь…

Чрезвычайно скуден материал, сохранившийся оттого времени, и крайне запутан клубок истории вокруг вопроса об открытии пролива между двумя материками. Этот пролив гипотетически изображался на картах XV–XVI веков под различными названиями, да и после его фактического открытия Семеном Дежневым прошло много времени, пока он после экспедиции Беринга, отправленной по инструкции Петра Великого в 1725 году «вдоль земли, на север в поисках, где оная сошлась с Америкой», получил окончательное признание и был нанесен на карты.

Экспедиция Беринга являлась первым большим морским путешествием, предпринятым Россией, и истинным кладезем научных географических и этнографических данностей.

Пролив, впервые обнаруженный Дежневым, а детально описанный и обследованный спустя 80 лет, наконец перестал быть загадкой и мифом географических карт. Ему дали имя Беринга, а мыс, которым оканчивается материк, был назван мысом Восточным. Спустя еще столетие, по предложению русского географа Шокальского, этот мыс был переименован в честь простого русского человека, казака Семена Дежнева.

У этого мыса я зимовал в 1932/33 году во время Второго Международного полярного года. Я прошел на байдаре небольшую часть пути по следам кочей Дежнева из Уэлена в бухту Провидения, вокруг диких скал и суровых камней мыса Дежнева.

Поселок Уэлен жил своей обычной жизнью. Около яранг суетились ребятишки, придумывая свойственные всем векам и народам детские игры. Проходили женщины, выполняя свои повседневные многочисленные обязанности.

С берега слышался гортанный говор мужчин, готовящихся к охоте на морского зверя. Все это как непременным фоном чукотского селения покрывалось многоголосым хором собачьего лая. С западной оконечности песчаной косы, на которой беспорядочно раскинулись строения, со стороны протоки, прорезающей косу и соединяющей лагуну с морем, изредка слышались ружейные выстрелы, звонко разносящиеся в прозрачном морском воздухе. Там кто-то охотился на уток. Был июль, пора короткого чукотского лета, время цветение полярных маков и камнеломок.

По пути в школу, где занималось несколько десятков ребятишек, мы встретили группу молодежи, идущую с репетиции клубной постановки и бодро распевающую® русские песни.

Среди молодежи я увидел двух знакомых мне чукчей. — Иетти!

— И, и, менко иетти!

— Пеек тури мури омулек тагам? (в Пеек поедем вместе?) — и я делай жест в сторону мыса Дежнева.

— Аамын якай! Мачно! (Хорошо! Можно!) — и их бронзовые лица озаряются приветливой улыбкой.

Решили ехать на маленькой байдарке, выбрав хорошую, устойчивую погоду и поговорив предварительно со стариками, замечательно предугадывающими погоду по местным, одним им известным признакам.

В 1933 году Уэлен насчитывал около 350 человек чукчей и полтора десятка русских — работников советских учреждений. Здесь были райисполком, школа, больница, клуб, почтово-телеграфное отделение, кооператив-фактория и сберкасса. В клубе имелась кинопередвижка с двумя-тремя десятками картин, театральный кружок, хор, исполняющий чукотские и русские песни Здесь же часто проводились популярные беседы и доклады для старшего поколения. Мне довелось слушать однажды беседу, которую проводил культработник, молодой комсомолец из Донбасса. Темы беседы я теперь не помню, но тогда меня особенно поразило, сколько горячего энтузиазма было вложено в нее оратором. Еще плохо владея местным языком, но зная, что не все присутствующие владеют русским, он нашел «средний» диалект из смеси языков, жестов и мимики, выразительно передаваемой всей его живой и подвижной фигурой. Внимание слушателей, полная тишина в небольшом зале клуба были лучшим доказательством того, что беседа доходит до слушателей.

В чукотском селении в прошлом не бывало никакой правильной планировки. Яранги были разбросаны по всей площади беспорядочно, по вкусу их обитателей..

Только вход в жилище всегда располагали по касательной к преобладающим направлениям ветров.

Такая же картина наблюдалась и в Уэлене. Круглые, как шляпки грибов, покрытые сверху моржовыми кожами или кусками брезента, постройки внешне являли собой весьма непривлекательное зрелище. Острый запах несвежего мяса и жира, свойственный чукотским селениям, летом давал себя знать особенно сильно. Почти у каждого дома имелся так называемый «капальхен» — неглубокая яма, вырытая в земле, куда в течение сезона охоты на морского зверя складывалось мясо. В зимнее время это прокисшее мясо в замороженном виде являлось любимым и лакомым блюдом. Я пробовал его и должен признаться, что это съедобная пища.

Песчаная с мелкой галькой коса, на которой — ложен Уэлен, тянется на 4–5 километров до неширокой протоки, соединяющей воды Чукотского с мелководной полупресной лагуной. В эту лагуну стекает несколько холодных, стремительных ручьев, образующихся за счет таяния зимнего снега в расщелинах скал. Вода в лагуне солоноватая, так как во время приливов и нагонных ветров в нее через протоку попадает морская вода.

В ясную хорошую погоду из Уэлена видны на западе возвышенности Инчоуна, а еще дальше поднимаются над водой вследствие рефракции очертания мыса Сердце-Камень. Иногда в летнее время, когда с юга подует слабый теплый ветер, он приносит с собой пряный запах цветущей тундры, и тогда, если закрыть глаза, можно себе представить, что находишься где-то в поле во время сенокоса.

Вот и сейчас, выйдя за черту поселка и шагая по хрустящему гравию косы, я с порывом южного ветра уловил этот почти забытый, чудесный аромат свежескошенного сена. Невольно закружилась голова от минутной тоски по «Большой Земле»… Порыв ветра стих, и с ним пропало очарование. Снова характерный запах моря и холодное дыхание дрейфующего у берега полярного пака.

День клонится к вечеру… Оранжевый шар солнца повис над самой землей и стал как бы погружаться в нее. Тундра покрылась кисеей дымки, пронизанной розовыми лучами. Оранжевые и фиолетовые блики легли на причудливые очертания торосов. Все море, куда только хватает глаз, ожило в теплых тонах солнечного заката в феерической картине арктического вечера. Оранжевый шар покатился по берегу, на несколько мгновенно скрылся за мысом Инчоун, озарив его четкий абрис пламенеющим ореолом. Показавшись снова, солнечный шар неуловимо медленно проплыл над морским горизонтом и начал опять подниматься вверх. Заря вечерняя на несколько минут встретилась с утренней.

Очарованный и восхищенный этой картиной, я стоял на берегу. К моим ногам с легким шипением набегали по песку змейки пены чуть заметного и погашенного льдами морского прибоя.

Рано утром меня разбудили. Быстро одевшись, Я вышел из дому. Поселок еще спал. Яркое солнце освещало гладкое, как зеркало, море. За ночь под действием слабого юго-западного ветра льды отошли далеко к горизонту, и их кромка виднелась едва заметной серебристой ниточкой. Погода благоприятствовала плаванию.

На берегу около кожаной байдары мои спутники уже готовили немудрое снаряжение и припасы. Наскоро позавтракав в столовой, где был поваром чукча Кокот, известный по плаваниям Амундсена, я собрал свой мешок и отправился к берегу.

Вскоре постройки Уэлена остались позади, и легонькая лодочка, бесшумно скользя по спокойной глади моря, подошла к темной громаде Дежневской возвышенности.

Седые скалы, покрытые Мхом и лишайником, шиферные осыпи с пучками пробивающейся травы и бесчисленные стаи птиц, гнездящихся высоко на каменных уступах отвесных обрывов, своей дикостью и величием придавали этому мысу вид истинного «края земли». Выстрел из винтовки разбудил многоголосое эхо и произвел целую бурю в птичьем царстве. Глупыши, моевки, крачки, топорики и кайры — все смешалось в шумной воздушной карусели. У самого подножия скал в топазовой воде показалось несколько круглых характерных голов, зажелтели клыки. Стараясь не встречаться с моржами, мы взяли немного дальше от берега и налегли на весла.

Вскоре байдарка вышла из-под тени горы, осветилась солнцем и плавно закачалась на пологих валах океанской зыби. Мы приближались к северной части мыса Дежнева, где скалы образуют нечто вроде арки из гранитных, выветреных обломков, каким-то чудом держащихся один на другом. Поддаваясь искушению пройти этой аркой, я направляю байдарку опять к берегу и с чувством глубокого восторга любуюсь этим феноменом природы.

Стайка топориков, просвистев крыльями, ринулась со скал, пронеслась мимо нашей байдарки и хлопотливо расселась на зеркальной поверхности пролива. Обходя редкие, источенные волной льдины, мы подходим к северо-восточной оконечности Азии, к причудливым нагромождениям скал и осыпей мыса Дежнева. Вот он высится, неприступный и суровый, величаво накинув на свод скалистой вершины пелену тумана. Прибрежные скалы и торчащие из воды каменные обрывы опоясаны пенистым ожерельем океанской волны. Не верится, что это тот самый «Необходимый Нос» и тот самый «Анианский пролив», которые в течение нескольких веков волновали человечество и являлись загадкой географических карт; что это те самые скалы и камни, о которые в 1648 году бился один из кочей Семена Дежнева и где «чукочьи люди на драке ранили» одного из товарищей Дежнева.

Двое прямых потомков этих «чукочь» сейчас сидят в байдарке и внимательно слушают мой рассказ о походе якутских казаков.

Внимание слушателей, очарование сверкающего в лазурной дали дня, таинственность и суровая задумчивость Я утесов исторического мыса располагают к непринужденной беседе. Вспоминая прочитанное, я рассказываю о том, как русскими землепроходцами завоевывалась и в то же время изучалась Восточная Сибирь, как собирали «соболиный ясак» и вывозили «рыбий зуб» для далекого царя. Рассказываю о походе, совершенном казаками из Колымы в Анадырь тем же проливом, о воды которого сейчас отталкиваются весла нашего суденышка. Но для моих слушателей, истинных детей Студеного моря, отважных охотников и мореплавателей, открытие Дежнева вовсе не кажется чем-то героическим. Для них этот пролив и эти скалы существовали всегда, а плавание вдоль берега и даже через пролив к берегам Америки было почти повседневным делом. Я рассказывал о жизни и быте отважных чукчей в те далекие времена, когда русские только начали появляться в этих местах.

Поднялся легкий ветерок, и наша байдарка начала дрейфовать к скалам. Резче стали слышны крики бесчисленных пернатых, гнездящихся на отвесных уступах мыса. С неприятным характерным криком над нами пролетел неуклюжий баклан и скрылся на коричневом фоне каменистых осыпей.

Взмахами коротких весел мы гоним свою легкую лодочку вдоль загибающегося к югу берега. Дежнев так говорил об этих местах в своих отписках: «…Нос поворотит кругом к Анадыре-реке подлегло…» Это надо понимать как плавный загиб берега к югу.

Приближаемся к эскимосскому поселку Нуукан. Его яранги лепятся на восточном склоне мыса на небольшой террасе между двумя уступами скал. От яранг к воде круто сбегает среди каменистой осыпи тропинка. Видны сохнущие байдары, поднятые на помосты, сделанные из вкопанных в землю китовых ребер. До нас доносятся крики детворы и разноголосый лай собак. Посередине поселка виднеются здание школы и еще один крошечный домик, четко выделяющийся между округлыми ярангами. В этом домике живет эскимоска Камея. Она говорит на четырех языках и любит щегольнуть европейскими деталями наряда, как-то удивительно гармонирующими на ней с оленьей кухлянкой и прочими несложными атрибутами национального туалета.

Как хочется высадиться здесь, но нужно торопиться в поселок Пеек, находящийся в бухточке с южной стороны мыса Дежнева. Крепнущим северо-восточным ветром стало нагонять и уплотнять лед, и, несмотря на исключительную маневренность байдарки, нам все труднее продвигаться вперед. Мои спутники озабочены обстановкой и энергичными взмахами весел ловко гребут, обходя отдельные льдины.

Положив весло, чтобы закурить, я оглядываю море…

Слева, на расстоянии двух десятков миль, в прозрачном воздухе четко виден силуэт островов Диомида.

Это те самые острова, о которых писал Дежнев: «а против того Носу есть два острова, а на тех острочах живут чухчы».

Берег мыса все круче заворачивает к югу и юго-западу. Нуукан скрылся за последними причудливыми изломами скал, изменился характер берега. Здесь уже нет каменистых обрывов, сгладились очертания мыса, приобретя вид плавной, крутой возвышенности.

Из «Студеного», Чукотского, моря мы входим в море Беринга. Здесь сразу за мысом находится бухта Пеек на низменном песчаном берегу которой разбросаны яранги и домики чукотского поселка Дежнев.

Наша байдарка быстро несется среди льдин, покачивающихся в водах бухты. То и дело на поверхности воды появляются круглые головки нерп, провожающих нас своими большими выразительными глазами. Несмотря. на наличие винтовки, я сдерживаю свой охотничий пыл: Чувствуется усталость, после 36-мильного перехода из Уэллена, да и беспокоит лед, который вот-вот может сплотиться и зажать нас почти на «пороге» дома.

Часть пути Семена Дежнева пройдена. Немало волнений доставило маленькое путешествие с моими друзьями-чукчами, которое проходило по знакомым местам, почти в виду прибрежных поселений. Как же было трудно, думал я, большое путешествие Семена Дежнева, который пустился по совершенно незнакомым морям в опасный путь в неведомые земли, заселенные чужими народами, неприветливо встречающими кочи Дежнева Конечно, это был подвиг, замечательный героический подвиг русского человека, который никогда не забудет наш народ.