Северные рассказы

ВПЕРВЫЕ НА ЛЬДИНЕ

Самолет летит на север. Этот курс не просто географическое понятие о направлении нашего полета. Мы вылетели с одного из самых северных аэродромов нашего материка и все же летим на север.

Впереди только лед Центральной Арктики и воображаемая точка, помеченная на карте мазком туши, к ко торой и лежит наш путь.

В самолете среди нагромождений ящиков, узлов, пакетов, мешков и прочих атрибутов каждого путешественника нас трое; я имею в виду «пассажиров», как несколько обидно, мы именуемся на всех промежуточных аэродромах. Экипаж самолета состоит из шести человек, он занят своей сложной работой в пилотской кабине.

Как бы там ни было, мы внутренне считаем себя связанными с судьбой экипажа и самого самолета несколько больше, чем наши грузы. Это не значит, что мы боимся полета — нам просто хочется считать себя не «пассажирами». Как впоследствии выяснилось, наши друзья из пилотской кабины и не думали никогда оценивать нас поштучно или в килограммах.

В самолетах холодно. Ящики, узлы, пакеты и мешки точно специально устроены для того, чтобы сделать нам жизнь в эти несколько часов полета наиболее некомфортабельной. Хочется смотреть в окно, в котором с таким большим трудом продуто, протерто и выскоблено маленькое смотровое окошечко, но назойливая нога от гидрологической лебедки в это время упирается в поясницу. Стоит изменить положение, и угол ящика втыкается Тебе под лопатку. Но вот на заиндевелом стекле оборудован глазок, сквозь который можно обозревать окружающий мир.

Под обрезом кромки крыла как бы застыл суровый ледяной пейзаж. Медленно проплывают отдельные неровности, трещины, разводья. Мерно шумят моторы, отдавая свои положенные силы.

Под звук моторов, казалось бы, можно и заснуть. Ведь позади столько бессонных ночей и дней, насыщенных подготовкой к работе, которая уже много лет казалась только мечтой.

Но заснуть в то время, когда под тобой, даже только а абрисе малюсенького глазка, встает в своем суровом, голодном величии Полярный бассейн, просто невозможно. Лед, находящийся под нами, отсюда, сверху, понятен и прост. С точки зрения классификации его можно описать несколькими значками на карте полета. Но дело в том, что нам предстоит на него сесть, разбить лагерь я развернуть наблюдения по многим разделам геофизики.

Правда, наш самолет — не пионер. Вчера, согласно плану работ экспедиции, в намеченной точке сел самолет И. И. Черевичного и теперь, подготовив для нас более или менее подходящий аэродром, дает своей рацией привод нашему штурману.

Нет еще художника, который мог бы на полотне изобразить во всей своей необычайной красоте Арктику. Нет еще писателя, который мог бы в простых и хороших словах описать ее величавую суровость, иногда кажущуюся «домашность» и близость, а иногда трагическую неприступность. Тем более сложна моя задача, когда я пытаюсь в своем очерке перейти на описание ее. Но моя глубокая любовь к Арктике дает мне некоторое право сделать попытку ознакомить с ней читателя.

Человеку свойственна романтика. Романтика в лучшем понимании, а именно все то, что отклоняется от обычного и размеренного образа жизни, что влечет за собой трудности, борьбу, лишения и поступки, граничащие с героизмом, во славу Родины и самых высоких идеалов. Вот этой романтикой в мирной жизни и насыщена Арктика. Этому примером может служить вся история ее изучения.

Красота арктических стран безгранична. Где еще можно найти такое богатство неожиданностей и такой палитры красок?

Кто был в Арктике-вспомните день восхода солнца после многомесячной полярной ночи. Вспомните, как и какими полутонами загорается ландшафт, будь это тундра, горная страна или морской наторошенный лед. Первые лучи солнца, скользя по поверхности заснеженных просторов, зажигают теплым розовым светом все их неровности. В углублениях таятся тона полярной ночи и стужи. Это мягкие, неуловимые переходы от бледно-фиолетовых, синих и лазурных полутонов. Если луч солнца поднимется чуть выше, розовый свет вдруг начинает освещать эти углубления, и ночная тень, борясь с ним, отступает в самую глубину, уступая место цветам наступающего дня.

В это время высокий ледник, айсберг или торосистая гряда вдруг ослепительно засияет, преломляя своими кристаллами уже яркий для них солнечный луч.

Оживает и природа. В эти дни даже на островах, наиболее отдаленных от материка, появляются первые вестники весны — хлопотливые люрики. Маленькая черно-белая птичка, кочующая от полыньи до полыньи, с первыми лучами солнца своим щебетанием приветствует наступление дня.

Но это лирическое отступление, которое сейчас в полете с назойливым углом ящика под третьим ребром и думами о предстоящей работе, методика которой совершенно не известна (даже не известно еще, как расположиться на льду, как жить на нем), быть может и несвоевременно.

Позади уже окраины арктических морей. Самолет вышел в Центральный полярный бассейн и своими винтами рвет прослойки облаков. В кабине сумеречно, как бывает иногда на материке, когда надвигается непогода.

С винтов срываются ледышки и резко щелкают по фюзеляжу. Проходим зону обледенения, но облачность становится все реже; уже далеко внизу, сквозь вуаль дымки, проглядывается поверхность льда. Крылья самолета еще ощущают отдельные удары разорванных облаков, но впереди видна их кромка, а за ней сияющая белоснежная даль ледяных просторов.

Скоро наша «точка». Из пилотской кабины, когда в нее открывается дверь, слышится писк морзянки. Тщательно вслушиваясь, улавливаю позывные нашего привода, на который идем. Радист самолета Черевичного неустанно следит за нашим полетом и время от времени дает нам привод.

Как бывает всегда в таких случаях, подход к ледовой базе мы проглядели. Характерный крен самолета при развороте заставил нас приникнуть к окну и мельком увидеть две черные палатки, несколько бегущих фигур; и темнеющий на льду силуэт самолета с оранжевыми чехлами на крыльях.

Самолет ушел на круг, и пока мы ложились на заданный курс, посадочная полоса оказалась уже «обставленной». Зачернело посадочное «Т», с которого успели стряхнуть надутый поземкой снег, и появилась четкая, темнеющая на снегу линия границ посадочной, полосы. Эта линия состояла всего из восьми точек, но когда мы уже шли на посадку, то могли разглядеть, что товарищи, ожидающие нас на льду, составили собой эти необходимые для пилота ориентиры.

Выпущены закрылки, и. самолет с ощутимым сбавлением скорости идет на посадку. Совершенно непроизвольно убираю свое ребро от ящика, но в то же время не могу оторваться от окна. Слишком большое волнение испытывает полярник; при первой посадке на заветный лед Центрального полярного бассейна.

Советскими полярниками движет не просто стремление преодолеть преграды, которые ставит суровая природа на подступах к полюсу, но и решить крупные научные задачи. Они знают, что, решая эти задачи, служат Родине. И работают советские люди в труднодоступных высоких широтах не одиночками, а спаенными коллективами, успех дела которых обеспечен заботливым вниманием Партии и Правительства.

…Мягкие хлопки лыж — и наш самолет уже бежит по льду.

Встреча на льду, в центре Арктики, людей, только начинающих исследования этих областей, была самой горячей, какие присущи людям, близким друг другу.

Первые жители на этой льдине, как оказалось, уже привыкли к ней, уютно обосновались и чувствуют себя аборигенами. Прошло всего несколько часов, как их самолет совершил посадку, но они дают нам советы по расстановке наших палаток и развертыванию работы как люди, давно живущие здесь. Это тоже одна из особенностей приемов и темпов исследования Арктики путем высадки на лед отдельных партий.

Нас прилетело трое. Мы должны развернуть геомагнитны, аэрологические, метеорологические и ледоисследовательские работы. Аппаратура нами подготовлена в Ленинграде, но никто из нас не может сказать с полной определенностью, как она будет работать. Однако нам ясно, что она должна работать, иначе наш полет на льдину будет совершенно не оправдан.

Первые минуты прилета растягиваются не менее чем до получаса. Слишком много полярных давнишних друзей встретилось сегодня здесь на льду. Вот к нам подходит высокая фигура человека, одетого в меховой костюм, унты, пыжиковую шапку со спущенными ушами, но пробивающимися из-под них блестками седеющих волос. Это Михаил Васильевич Водопьянов. Он тепло приветствует нас, поздравляя с прилетом на лед, каждого называя по имени и отчеству. Только настоящий полярник может сохранить в своей памяти имена людей, встреченных им за свою трудную жизнь полярного летчика.

На своем пути полярного работника мне довелось четыре долгих года работать в бухте Тихой на Земле Франца-Иосифа. Это были годы начала торжества наших достижений в исследовании природы Арктики. В 1936 году в порядке подготовки к высадке папанинской четверки на лед в районе полюса был организован перелет по маршруту Москва — Архангельск — Нарьян-Мар— Амдерма — Новая Земля — Земля Франца-Иосифа. Этот перелет осуществлялся на самолетах Р-5. Кто помнит эти машины, тот поймет, сколько нужно было иметь настоящего мужества, любви к делу и заданию, чтобы отправиться для его выполнения. Руководителем этого перелета был М. В. Водопьянов, на втором самолете пилотом был В. М. Махоткин.

Мне отлично помнятся те дни, когда мы ожидали прилета этих дорогих гостей. Авиация в то время редко посещала полярные станции. Почта привозилась обычно раз в год, с приходом парохода. Понятия о подготовке аэродрома, о требованиях авиации при посадке никто из нас не имел. Нам казалось, что более или менее ровный лед, более или менее сглаженные заструги — уже гарантия для удачной посадки. Нашу неопытность во всей ее реальной опасности лучше всех понимали летящие к нам пилоты, но тем не менее мы не ощущали особых требований с их стороны. Просто они знали, что в лаконичных строчках морзянки невозможно изложить требований наставления по полетам. Они больше надеялись на свое мастерство и опыт.

Этот перелет был блестящим и положил основу регулярным полетам по маршруту Москва — Земля Франца-Иосифа. Наши дорогие друзья жили с нами в бухте Тихой много дней; много летали, и вот теперь, через двенадцать лет, Михаил Васильевич встречает меня, крепко жмет руку, помогает устанавливать палатку, наладить газовое отопление, обращаясь ко мне с таким далеким, но родным и близким — Гаврилыч.

Уже через несколько часов после нашего прилета на льдину вступили в действие все объекты наблюдений. Техника наша и оборудование — все выношено опытом работы в Арктике, днями подготовки к этой работе, и все преследует цель наибольшей экономии в весе и наибольшей транспортабельности, при условии сохранения правильной методики наблюдений. Правда, уже через несколько дней пребывания на льду мы имели возможность убедиться, что вопросы сна, отдыха и нормальной жизни нами учтены почти не были. На мою беспокойную долю выпало вести круглосуточные ежечасные наблюдения за погодой с подачей метеосводок и выпуск радиозондов.

Сейчас даже странно вспомнить, как можно было выполнить такую нагрузку в течение почти месяца пребывания на льду. Но в то время, когда только начиналось систематическое изучение Центрального полярного бассейна, вопросы быта и отдыха меньше всего занимали умы научных работников и летчиков. Они выполняли все, что от них требовали задание, обстановка и условия.

Первый радиозонд я выпустил на второй день после прилета на льдину. Была характерная для высоких широт Арктики погода начала апреля. Тихо. В воздухе в лучах низкого солнца искрятся ледяные иглы.

На льду во всех его неровностях таится синеватый оттенок. Иногда кажется, что это лунный свет задержался здесь от полярной ночи и что солнечный луч, ведя борьбу с ним, окрашивает его чуть-чуть в более теплые тона. Торосы, окружающие наше поле изломанной и причудливой грядой, горят уже розовыми бледными цветами. Воздух прозрачен, свеж и чист.

В этот чудесный полярный день я развернул свою аппаратуру, подготовил прибор к выпуску, добыл водород, и вот нужно выпускать радиозонд. В своей аэрологической практике я не имел случая выполнять этот процесс один. Однако руки, ноги и даже зубы одного человека иногда могут выполнять функции нескольких помощников.

Первый радиозонд ушел ввысь вовремя, в назначенный программой исследований срок, и достиг положенной высоты.

Дни шли за днями, они как мираж проплывали перед глазами усталого путника. Но однажды среди тишины и спокойствия полярного безмолвия вдруг раздался предательский треск. В это время у нас на ледовой базе находился самолет ЛИ-2, три жилые и несколько рабочих палаток, научные приборы, снаряжение и запас продовольствия. Треск слышался отовсюду. Эта характерная особенность объясняется большой звукопроводимостью льда.

Трещина прошла поперек посадочной площадки, от резав почти одну треть ее длины. Сразу за треском, который, казалось, шел не от места разлома, а от всей льдины, стал слышен нарастающий шум близкого торошения. Соседнее поле, наращивая перед собой гряду высоких торосов, шло на нашу льдину под действием каких-то совершенно непонятных сил.

Уже через несколько минут обнаружились катастрофические последствия подвижки льда. Трещина прошла под палаткой радистов, где в спальном мешке отдыхал один из них после многочасовой вахты. Пока сонный неудачник вылупливался из своего «кокона», палатка оказалась разорванной пополам расходящейся трещиной.

Подвижка льда вынудила командование экспедиции дать нам указание вернуться со льда на береговую базу и ждать там дальнейших распоряжений.

Взлет самолета, в фюзеляже которого не только не было места где сидеть, но не хватало воздуха, был труден и опасен. Перед самой грядой торосов, когда казалось, что лыжи вот-вот зацепят за их изломанные вершины, пилот вырвал машину вверх.

Через четыре часа полета, во время которого мы, к своему стыду, спали беспробудным сном, самолет приземлился. На берегу нас ждали наши друзья, истопленная баня и хороший обед.

Отдых на базе был непродолжительным. Уже на следующий день за нами прилетел самолет, и мы получили задание выйти на точку № 2. Эта точка была организована другой группой самолетов, и на ней уже работали наши гидрологи во главе с А. Ф. Трешниковым и производился комплекс геомагнитных наблюдений, которые вел К. К. Федченко.

Быстро собрав свое несколько растерзанное предыдущей работой имущество, надев просушенную одежду и тайно вспоминая уют двухъярусных коек береговой базы, мы быстро погрузились на самолет и, обогащенные предыдущим полетом, расположились так, что ни один ящик не угрожал нашим ребрам и нашему спокойствию.

Перелет с базы на точку был заполнен возней по проверке аппаратуры, приведению ее в порядок и продолжению отдыха. Последнее обстоятельство достойно того, чтобы на нем остановиться. Мы довольно быстро приспособились к использованию коротких часов перелетов с точки на точку для отдыха и сна. Эта же привычка помогала нам и в работе на льду. Сроки наблюдений распределялись на все сутки через определенные, иногда короткие промежутки. Мы, наконец, дошли до такого совершенства, что могли без всяких будильников просыпаться в точно назначенное самому себе время. Мне, как уже говорилось, надлежало производить ежечасные наблюдения. После каждого срока я забирался в палатку, где уютно и радостно горел огонь газовой плитки, распространяя такое необходимое после сорока градусов мороза и ветра тепло, садился на расстеленные спальные мешки и, держа в руках часы, моментально засыпал. Точно за 10 минут до очередного срока наблюдений происходила «внутренняя побудка», и, несколько освеженный, я мог производить дальнейшую работу, после которой цикл сна последовательно повторялся Любопытно, что в таком состоянии мы могли находиться не один, а много дней.

Свежий, чистый воздух, хорошее питание и нервный подъем совершенно определенно компенсировали недостаток сна.

Уж коль скоро зашел разговор о питании, мне хочется сказать об этом несколько слов. Ошибочно было бы думать, что среди нас были специалисты повара, но не меньшей было бы ошибкой думать, что мы питались всухомятку, а тем более плохо. Мы располагали самыми первосортными продуктами и полуфабрикатами.

Меню наших завтраков, обедов и ужинов было разнообразно, изобиловало сытными, вкусными и… смешными блюдами.

Готовили мы все по очереди. Иногда, правда, находился среди экипажа дежурящего на льду самолета человек, который добровольно брал на себя функции повара. Однако это последнее обстоятельство не так уж меняло дело. Готовить пищу мы все не умели.

У каждого из нас были искаженные «наслышкой» мнения, ничего общего не имеющие с кулинарными канонами. Вопросы применения жиров, специй, сахара, соли, кислоты и самых продуктов мы безмолвно и покорно отдавали на милость дежурного «повара». В его руках мы находились безраздельно, ибо при нашей работе можно было съесть все, что только попадало на зубы. Щи, в которые вместо соли ошибочно была положена лимонная кислота (уж очень они похожи, когда в одинаковых банках стоят рядом), компот, в который для придания пикантности всыпана изрядная порция душистого перца и лаврового листа (рекомендую попробовать), полуфабрикаты бифштексов, зажаренные в замороженном состоянии, когда под ножом скрипит чуть ли не ледок, и, наконец, суп из оленины, соперничающий с известными всем концентратами мясного бульона. Все это неизменно вкусно и съедается моментально. После острейшего компота мы едим жареное мясо, запиваем его сгущенным молоком, а затем можем уничтожить миску оленьего концентрата (то есть суп) и, даже не поперхнувшись, снова вернуться к мясу, компоту и строганине из свежезамороженной рыбы. Дежурный повар в это время млеет от удовольствия, глядя на исчезающие плоды его трудов. Здоровый аппетит делал для нас всякую пищу вкусной и желанной.

Прилет на точку № 2 совпал с наступлением полярного вечера. Это было примерно в полночь по местному времени, когда холодное солнце, коснувшись заснеженного льда, покатилось большим и почти сказочным шаром по его неровной поверхности, временами прячась за полосы облачных гряд. Когда мы выгрузили свое снаряжение и приборы солнце уже начало путь и наступлению дня. В это время в Центральном полярном бассейне ночи нет. Сумерки сменяются утром, и невольно вспоминаешь незабываемые пушкинские слова:

Быстро собираем палатки и развертываем свою аппаратуру для производства наблюдений. Льдина двухтрехлетнего возраста, на которой расположен лагерь представляет обломок поля толщиной два метра. Этот обломок соединяется всторошенной грядой с большим, покрытым «бараньими лбами» полем многолетнего льда. Наш ледоисследователь И. С. Песчанский выбирает объектом своих работ именно это поле. Впоследствии выяснилось, что поле дрейфует по Ледовитому океану не менее чем 9—11 лет.

Через несколько минут после прилета на ледовую базу ушел в полет и мой радиозонд. Прием его сигналов мне пришлось производить в холодной рабочей палатке на приемник; покрытый слоем инея, который образовывался от моего дыхания. Сразу после выпуска радиозонда и его обработки потекли будни ежечасных наблюдений и коротких пауз отдыха с часами в руках.

На этой точке мы пробыли более 20 дней, и здесь нас застал весенний праздник — Первое мая. Со снежной трибуны звучали горячие и воодушевленные речи, я казалось, что мы находимся не на льду в Центральном полярном бассейне, в тысячах километрах от Большой Земли, а на милых нашему сердцу площадях Москвы или Ленинграда.

Сразу после митинга над нами появился самолет, которого мы уже давно ждали, так как с берега сообщили, что нам посланы первомайские подарки. Самолет сделал круг, несколько снизился, и из его фюзеляжа вывалился темный предмет и, медленно переворачиваясь в воздухе, стремительно стал приближаться к поверхности льда. Незадолго до этого нам сообщили, что будет сброшен грузовой парашют с праздничными тортами. Предмет все ближе и ближе к земле, а купола парашюта что-то не видно. Наконец, легкий хлопок по льду известил нас, что торты благополучно приземлились. Как оказалось после, хоть парашют и не сработал из-за малого веса тортов, но последние нисколько не пострадали от удара о лед.

Празднование было недолгим, каждого из нас ждали приборы и очередные сроки наблюдений. После Первого мая еще несколько дней, наполненных интенсивной работой, промелькнули, как кадры короткометражного фильма. Неожиданно приблизился срок окончания экспедиции, и вот мы на борту самолета, который держит курс на береговую базу.

А через сутки мы уже были дома в Москве.

Этот день — 12 мая нам не забыть. Когда открылась дверь самолета и на нас пахнуло нагретым весенним воздухом, насыщенным запахом свежей травы, цветов и земли, нам не верилось, что только вчера мела пурга, был мороз в 20 градусов, а кругом снег и лед.

Прошел ровно год. В 1949 году мне довелось прожить и проработать 25 дней на льдине в районе Северного полюса. Наши координаты были столь близки к заветной точке, так много десятилетий привлекавшей исследователей, что почти совпадали на карте.

Льдина, на которой предстояло работать, оказалась прочной. За все 25 дней мы ни разу не слышали грозных раскатов торошения, скрежета и стонов подвижки льда. В этом году на ледовой базе проводился наиболее полный комплекс геофизических работ. Программой наблюдений были охвачены многие разделы науки. Наш маленький коллектив вел геомагнитные наблюдения, включая сюда круглосуточную запись трех элементов, составляющих Магнитное поле Земли, аэрологические наблюдения с выпуском два раза в сутки радиозондов, океанологические наблюдения по полной программе океанологических исследований, метеорологические, ледовые и др. Весь этот комплекс работ выполняли девять научных сотрудников, работая почти круглые сутки. Несколько часов сна нам вполне хватало на восстановление свежих сил для дальнейшей работы. Выкраивалось время и на приготовление пищи, уборку посуды, камбуза и палаток. Даже хватало времени для веселой болтовни и товарищеской «подначки». На последнее мы были просто неистощимы. Нет возможности описать все подробности товарищеских шуток, возникающих в дружном и маленьком коллективе.

Шутки не мешали нам, а, наоборот, помогали работать и переносить трудности лагерной жизни. После двенадцатичасовой вахты у гидрологической лунки, когда в палатке непрерывно шумит паяльная лампа, когда почти непрерывно трещит бензиновый мотор глубоководной лебедки, усталость дает себя знать. И вот после та кой вахты заботливо приготовленный и поданный обед и не менее хорошо приготовленная и поданная товарищеская шутка дают разрядку и являются наилучшими друзьями короткого, но заслуженного отдыха. Когда наши гидрологи Я. Я. Гаккель и В. Т. Тимофеев залезают в спальные мешки, долго еще эти мешки шевелятся и из них слышатся вздохи и покашливания. Здесь, в этом своеобразном кабинете, ученые обдумывают результаты своих исследовании и строят планы на следующую вахту. А этим товарищам есть о чем задуматься. Непрерывные измерения глубин океана по мере дрейфа льдины говорили о причудливом строении дна. Эти данные в сочетании с измерениями других групп, сидящих на льду, нанесенные на батиметрическую карту, превращались в стройную и захватывающую картину географического открытия. С каждым днем все ясней и определенней на белой плоскости бумаги вырисовывался подводный мир, представляющий целую горную страну.

Мощный, протяженностью в сотни километров подводный горный хребет с многочисленными отрогами, долинами, пиками и плоскогорьями пересекал Северный Ледовитый океан, соединяя берега Азии и Канады. После короткого сна снова треск моторчика, гудение паяльной лампы и необычайная и чарующая голубизна ледяного пола палатки, под который уходит за очередными данными глубины лотовый груз.

Здесь, на льду, в маленьком лагере, дрейфующем под действием течений и ветра, был открыт подводный хребет, которому впоследствии присвоили имя великого русского ученого Михаила Ломоносова.

На двадцать четвертый день нашей работы на льду доблестные летчики полярной авиации заботливо погрузили наше оборудование на самолеты, и уже через несколько дней мы были в Москве и Ленинграде, среди родных и близких.