Северные рассказы

КООЙ

Поселок еще спал… Яранги, полузасыпанные снегом, чернели на холмистой возвышенности у самого берега моря, как шляпки громадных грибов. Летом о скалы берега с шумом разбивались волны моря, а сейчас торосистый лед, прижавшись, сросся с ними, спаянный морозом.

Около яранги, расположенной у самого обрыва, кто-то копошился. В сумерках зимнего утра трудно было рассмотреть эту маленькую фигурку, закутанную в олений мех, в большом малахае с опушкой из меха росомахи. Фигурка скрылась в яранге и через некоторое время появилась снова. Загорающаяся заря осветила все вокруг бледным розовым светом. Голубые ночные тени растаяли между сугробами искристого снега.

Вышедший из яранги человек был Коой. Сощурив свои черные глаза на восточную часть неба, он некоторое время внимательно смотрел, как в молочной дали, чуть окрашенной нежным теплым светом, клубились испарения над открытым морем. Там была кромка льда, и к. ней-то собирался Коой для охоты за нерпой. Он был уже почти взрослый человек и самостоятельный охотник. С того дня, когда яранга услышала его первые беспомощные крики, прошло много зим. Уже четырнадцать раз с тех пор бухта замерзала в причудливых нагромождениях торосов и длинными ночами освещалась мертвенным светом луны.

Коою четырнадцать лет, он пионер и учится в школе. Кроме того, он самый старший сын Пенкока и его помощник в охоте и промысле, Вот вчера Коой обежал более двух десятков песцовых капканов, расставленный а тундре, а сегодня должен убить нерпу и притащить ей по снегу домой.

Коой убьет мемель![5] Он охотник, и глаз его верен? Рука твердо сжимает привычный перехват приклада. От этих мыслей Коой даже топнул обутой в плекеты ногой и гордо закинул голову в пушистом малахае.

Даже умки[6] он не побоится, если встретит сегодня на кромке. Вот ребята завидовать будут! И только что бывшее мужественно суровым лицо Кооя озаряется белизной зубов совсем детской улыбки…

Пора идти. Коой поправляет узкий ремешок, подпоясывающий короткую кухлянку. Пробует в ножнах нож — хорошо ли вынимается. Подвешивает к поясу моток тонкого ремня закидушки и, встряхнув плечами, удобнее укладывает за спиной верный карабин.

Звонкий возглас «Тагам!»[7], и вот он уже как шарив скатился по извилистой тропинке, и силуэт его Пропадает среди торосов.

В поселке снова тишина. Только где-то звонко раздается в морозном воздухе потрескивание льда и свежая стежка следов на льду пятнами голубит снег.

До кромки было километров пять. Это расстояние Коой пробежал быстро и легко. Плекеты звонко поскрипывали по хрустящему твердому насту. Правда, приходилось выбирать путь между грядами торосов и иногда карабкаться на них, но это было даже некоторым развлечением, разнообразившим дорогу.

Лед был пустынен, только однажды над Кооем неслышно пролетела белая сова да невдалеке метнулась в сторону стройная фигурка песца. Коой погрозил сове рукой и резко крикнул. Птица перебойно махнула крыльями и снова полетела спокойными махами.

Но вот уже хорошо видна чистая от льда поверхность моря, чуть задернутая сероватой пеленой испарений. Ухо улавливает плеск прибоя и шорох отдельных льдин, трущихся о кромку припая.

Между тем настал день. Оранжевый шар солнца вышел из-за моря, поднялся невысоко и поплыл над горизонтом. Его мягкие косые лучи разбросали по снегу длинные, слегка фиолетовые тени льдин и ропаков. Четко стали выделяться на льду снежные заструги. В воздухе заискрились бесчисленные кристаллы ледяных игл, и от этого казалось, что весь воздух пронизан солнечными лучами. Коой остановился, чтобы немного отдышаться, и невольно притих, залюбовавшись этой картиной восхода солнца. До его слуха донеслись звуки далекого поселка. Вот порыв ветра донес лай собак и чей-то гортанный окрик. Это, наверное, приехали нарты с кинопередвижкой. Ведь сегодня воскресенье. Вот где-то очень далеко несколько раз высоко тявкнул песец, а вот с моря послышался всплеск — это ударила задними ластами нерпа. Плеск как бы разбудил Кооя, и он бегом бросился к кромке.

Море слабо вздыхало и плескалось о лед, покрывая его край матовой коркой. Временами подкатывалась волна далекой океанской зыби, и тогда казалось, что весь лед приподнимается и покачивается как на качелях. На льду, там и здесь, ниточками выделялись извилистые трещинки, и Коой, идя вдоль края, внимательно их оглядывал, боясь оказаться оторванным и унесенным на льдине в море. Одновременно с этим он зорко посматривал и на море: не появится ли круглая головка нерпы. Карабин снят со спины и вынут из чехла, курок взведен. Вдруг на порядочном расстоянии появилась нерпа. Коой вскинул карабин, прицелился, но стрелять не стал. Слишком далеко! Попасть-то он, конечно, попадет, но на таком расстоянии все равно не достать ее закидушкой. Ясно видны большие и выразительные глаза, неподвижно смотрящие на человека. Коой начал издавать гортанные звуки, приманивая нерпу: кх… кх… кх… Нерпа вытянула Голову и высунула туловище из воды почти до самых передних ластов. Пробыв в этом положении несколько мгновений, взметнула ластами и ушла на глубину.

Коой опустил карабин. Он знал, что, когда нерпа ныряет с шумом, она глубоко уходит под воду и вынырнет нескоро и далеко от этого места.

Мальчик сел на ледяной ропак и задумался…

В начале зимы, когда бухта только что сковывалась первым льдом, он подал заявление в промысловую артель о приеме его в члены.

Коой хотел быть совсем равноправным охотником В заявлении он перечислял, сколько им убито нерп за летний сезон охоты на морского зверя, сколько сдано в кооператив уток во время осеннего их перелета В конце писал: «…Отец уже стар, я должен помогать семье, прошу принять меня в члены артели».

Но председатель Этуги коротко сказал:

— Ты хороший охотник, эта правда, но сначала нужно школу окончить. Помогай отцу, когда время есть. Придет срок — мы тебя примем в артель.

Коой вышел из яранги и чуть не заплакал, так было обидно; что он еще не совсем взрослый.

Вдруг размышления Кооя прервались. Метрах в двадцати от кромки из воды показалась круглая головка. Черные глаза смотрели на Кооя не мигая.

— Кх… кх… кх…

Неслышным движением поднят карабин. Нерпа привстала на звук голоса. Грянул выстрел, и она исчезла. Над водой вскоре всплыла круглая горбушка спины. Коой даже не посмотрел на результат выстрела — так он был уверен, что не промахнулся. Положив карабин на ропачок, он быстро отстегнул и размотал закидушку, укладывая на лед кольца ремня. Раскрутив над головой массивную костяшку со вставленными по окружности острыми крючками, Коой метнул закидушку. Свистнул ремень, и костяшка плеснулась чуть в стороне от нерпы. Промах… Нужно было так попасть, чтобы костяшка neрелетела через убитого зверя, а ремешок лег на его спину. Еще несколько бросков, и вот ремешок теткой змейкой лег на нерпу.

Коой стал быстро перебирать руками ремень, подтягивая его, и, когда почувствовал, что крючки коснулись добычи, резко подсек. Закидушка зацепила нерпу за основание переднего ласта. Подтащив зверя к кромке льда, Коой выдернул нож и двумя взмахами острого лезвия сделал надрез кожи у самой головы. Взявшись рукой за надрез, поднатужился и вытащил скользкое, гибкое тело на лед.

Нерпа была «меховая» — пятнистая. Ее шкура отсвечивала зеленоватыми оттенками морской воды. Коой вытащил руки из широких в проймах рукавов кухлянки, втащил их внутрь за пазуху и, болтая пустыми рукавами, стал прыгать на одном месте, отогревая окоченевшие пальцы. Было радостно, что он опять оправдал свое охотничье звание. Тут он заметил, что день как-то померк. Море нахмурилось и закосматилось белыми барашками волн. Оно уже не плескалось о лед, а с шипением билось о кромку. Оранжевый шар солнца задернулся едва просвечивающей пеленой облаков. С сухим шелестом пробегали по застругам струйки поземки…

— Эге, идет Уяльх-уяльх![8] Надо торопиться домой, дока не разыгралась эта злая старуха…

Пальцы немного отошли. Коой вдел руки в рукава и начал привязывать конец ремня закидушки за надрез у головы нерпы. Так будет удобнее тащить ее домой.

В это время его внимание привлек новый звук. Из-за ближайшего тороса послышалось свистящее шипение.

Коой замер, прислушиваясь. И вдруг молнией блеснула мысль: «Умка!» Только медведь может так шипеть, когда рассержен или наблюдает за чем-нибудь.

От этой мысли у Кооя мурашки побежали по спине, а под малахаем зашевелились волосы. Но, справившись с собой, мальчик ловко вскочил и схватил лежащий рядом карабин. Щелкнул затвор, досылая патрон. Звонкий голос Кооя вмешался в посвистывание усиливающегося ветра:

«Иди, Умка!.. Я не боюсь тебя. Коой охотник и пионер! Карабин заряжен и стреляет метко. Я сдам твою шкуру в кооператив, а твое мясо будет есть вся моя яранга. Кооя примут в артель!.. Иди, Умка! Тагам».

И медведь действительно вышел из-за тороса. Вышел и остановился, вытянув острую морду с хищно прижаты, ми ушами и глубоко втягивая носом запах, идущий человека.

Зверь был стар и голоден. Он шел издалека в поисках пищи. Рано утром, когда он лежал в выемке между ропаками, ветер донес до него слабый, но острый запах человека. Медведь заворчал, зашипел, как кошка, и, встав из нагретого лежбища, пошел на запах, который становился все сильнее и заманчивее. Пахло жиром тюленя и еще чем-то острым и незнакомым. А сейчас еще примешивался раздражающий запах свежей крови… Медведь потоптался на одном месте и вдруг, оскалил клыки, пошел на неподвижно стоящую фигурку.

Коой весь подобрался, сгорбился и, приставив к плечу тяжелый карабин, ждал. Внутри что-то трепетало и, казалось, даже звенело от напряжения. На лбу выступили крупные бисерины пота. Было страшно, и в то же время какое-то ликование разливалось в груди. Наконец то эта долгожданная встреча один на один!

Зверь подходил медленно и спокойно. Уверенный в своей силе, он не сомневался в победе. Из открытой пасти по желобку нижней губы струйкой стекала голодная слюна. Глаза кровянели под выступом широкого лба.

Коой ждал. Он потерял ощущение времени и даже забыл, что он мальчик Коой, — все забыл. Он видел только развилку передних лап медведя и острую прорезь карабина. Стыли голые пальцы, покрытые пылью несущегося мелкого снега. Опушка малахая серебрилась кристаллами замерзавшего дыхания. Коой помнил, что в магазине карабина два патрона и эти две пули должны утвердить его охотником.

Медведь совсем уже близко. Пожалуй, еще шагов десять и дыхание из клыкастой пасти коснется его лица.

Вдруг медведь остановился и чуть повернул переднюю часть туловища в сторону. В прорези прицела появилась левая лопатка. Коой нажал спуск. Быстро выпрямился, передергивая затвор и вскинув карабин, выстрелил еще раз в метнувшийся силуэт. Потом упал лицом в снег и замер, прислушиваясь. Было тихо, только чуть-чуть шуршали струйки поземки да вздыхало море. Переждав немного и сдерживая вдруг появившуюся во всем теле дрожь, он поднял голову. В нескольких шагах от него сквозь сетку поземки желтела на снегу громадная туша с раскинутыми в стороны передними лапами я мордой, глубоко ушедшей в снег.

Зверь был мертв. Коой поднялся. Механически, усталыми движениями зарядил карабин и почувствовал невыносимую боль в пальцах, спрятал руки внутрь кухлянки. Лицо его было бледно и застыло в суровой неподвижности. Он устал… Так устал, что хотелось вот сейчас лечь на снег, свернуться калачиком и уснуть. Преодолевая усталость, он подошел к убитому зверю, потрогал его пушистую, ере податливую шкуру и присел на корточки перед мертвой головой. Она лежала уткнувшись в снег по самые глаза. На ушах на самых кончиках шерсти белел иней.

Вдруг… Коой ощутил плавное покачивание, точно на байдаре во время зыби. Он вскочил, забыв усталость Сквозь наступающий сумрак короткого зимнего дня в частой сетке снежной поземки виднелась широкая трещина… Коой закричал громко и жалобно и заметался на льду.

…Большая льдина, оторванная от припая океанской зыбью, плавно покачиваясь, отходила от кромки. Волны наплескивали на нее, а свирепеющий ветер разбрасывал их холодные брызги. Шел снег, мешаясь со снежной пылью, поднимаемой пургой.

На льдине около убитого медведя, свернувшись меховым комочком, спал Коой. Ему снилась яранга, теплый огонь экки[9] и глухой голос отца, укоряющий его в самовольной отлучке из дома.

Настала ночь. Высоко в небе заиграли сполохи. Пурга усиливалась. Злая Уяльх-уяльх с силой бросала пригоршни колючего снега. На море бушевал шторм. Седые волны с грохотом кидались на одиноко плывущую льдину, стараясь изломать ее. Недалеко от края льдины в обманчивом свете полярного сияния виднелась запорошенная снегом туша медведя и рядом с ней маленькая фигурка, закутанная в мех.

Три дня бушевала пурга. Три дня небо, смешавшись с землей, неслось сплошным серым сумраком. Снег мчался непрерывным потоком. Разъяренные волны холодного моря, как косматые звери, бросались на льдину, стараясь разгрызть ее и разметать по поверхности моря. На четвертый день пурга затихла и последние хлопья облаков очистили колыхающее сполохами небо. Поднявшаяся луна осветила льдину. На ней было мертво и тихо, только недалеко от моря из снежного сугроба вилась тонкая струйка пара.

Море утомленно вздыхало блестящими в лунном свете валами океанской зыби.

Коой проснулся. Все тело было сжато, как тисками, какой-то тяжестью. Попробовал пошевелиться — тяжесть поддалась и стала легче. На лицо посыпался снег. Движениями всего туловища он сбросил с себя твердый заледеневший сугроб и сел, отряхиваясь от снега. Было совершенно тихо.

Окруженная матовым венцом луна освещала льдину, покрытую свежими застругами. Глубокие, темные тени лежали около них.

Коой стал припоминать, сколько же прошло времени. Вспомнил, как, проснувшись в первый раз, поднял голову и опять уронил ее под сильным ударом несущегося в урагане снега. Вылезать из сугроба было нельзя. Это он знал отлично. От страха и одиночества, от воя ветра и шума моря Коой заплакал. Заплакал, как мальчик, настоящими детскими слезами. Так и заснул в слезах, замерзающих на щеках и ресницах ледяной корочкой. Потом много раз просыпался и, слыша вой ветра, забывался опять в полудремоте.

Прошло очень много времени. Коою казалось, что много раз наступал день и снова ночь. Мучительно хотелось есть. Коой осторожно освободил руки, примял вокруг себя снег и нащупал сбоку шкуру медведя. Достал нож и, с трудом вспоров застывшую кожу, стал скрести лезвием мерзлое мясо. Оно было до боли в зубах холодное, но вкусное, и Коой быстро насытился и опять задремал. Сквозь снежные стены его норы иногда мутно просвечивал дневной свет, но льдина продолжала содрогаться от ударов волн и злого ветра. Мальчик опять жевал мерзлое мясо, ел кусочки солоноватого снега и, повозившись немного, свертывался комочком и засыпал. В снежной берлоге не было холодно — только скучно и страшновато. Так и прожил он эти долгие дни одиночества под вой пурги, среди кипящих волн разъяренного моря.

Отряхнув снег с кухлянки, Коой поднялся на затекшие ноги и начал прыгать на одном месте. Ноги отводили, и по ним бегали колющие мурашки.

Лунный свет начал желтеть, а на востоке появилась у горизонта розовая полоска начинающегося дня. Вот полоска поднялась выше, и ее нижний край потеплел и зазолотился. На легких, разбросанных по небу — облаках появились розовые блики, стали разгораться все ярче и ярче, и, наконец, все вспыхнуло в свете первых солнечных лучей. Настал тихий морозный день.

Большая льдина, плавно покачиваясь от морской зыби, одиноко плыла по пустынному морю. Из воды вынырнула нерпа, подплыла к краю, хотела вползти на лед, но потом раздумала и, немного проплыв вдоль кромки, всплеснув ластами, ушла на глубину.

Коой строил себе снежный домик, вырезал ножом ровные кирпичи из сугробов, что напластала пурга около тороса. Этому искусству научил его еще в прошлую зиму отец, когда их застала в тундре метель при осмотре песцовых капканов.

Домик он строил на том же месте, около туши медведя, где пролежал под снегом три мучительно долгих дня.

Работа подвигалась быстро. Звенящие куски снега плотно укладывались один к другому, образуя круглую, как яранга, маленькую хижину. Разогревшись от работы. Коой закинул малахай за спину. Черные прямые волосы покрылись морозным инеем. На ресницах повисли белые искристые кисточки. Увлекшись делом, он мурлыкал себе под нос какую-то песенку. Но вот уложен последний, верхний ком. Взмахами ножа заглажена поверхность, а щели забиты снегом. Коой отошел в сторону, любуясь своей постройкой. Теперь нужно было произвести отделку внутри. Мальчик юркнул в маленькое отверстие входа и присел на корточки в своем «доме».

Внутри было светло. Стены, потолок и особенно «пол» Осветились зеленоватым светом. Только там, где лежал медведь, было темное пятно. Коой так устроил, что часть туши медведя была внутри хижины и в случае пурги не нужно было бы ходить за пищей.

Загладив внутреннюю поверхность и утоптав остатки снега на ледяном полу, мальчик остановился, чтобы отдышаться. Оставалось развести огонь и оплавить теплом снежные стены. Тогда не страшен самый ветер и старуха Уяльх-уяльх не доберется сюда со своими седыми космами.

Коой нащупал висящий на поясе кожаный мешочек, развязал его и начал в нем рыться. Здесь были патроны от карабина, кусок тряпочки для его протирки, а вот в маленький сверточек лоскутка нерпичьей кожи. Осторожно развернув его. Коой стал пересчитывать спички. Их оказалось двенадцать штук. Тут же была завернута дощечка с серой. Спички были сухими. Оставалось только разжечь огонь. Но как же это сделать? Медвежьего сала много, но ведь одно сало гореть не будет.

Что делать?

Коой сел на лед, прижался спиной к медведю и задумался.

Четвертый день в поселке было неспокойно. Пропал мальчик-школьник, сын Пенкока. В первый же день, когда уже бушевала пурга, состоялось экстренное совещание поселкового совета. Обсуждался план поисков пропавшего Кооя.

Член поселкового совета и председатель промысловой артели старый Этуги, посасывая свою неизменную трубку, высказал предположение, что Коой мог уйти только к кромке. Капканы он осматривал вчера и сегодня, конечно, не пошел бы в тундру. Уйти за куропатками не мог, так как дробовое ружье в яранге. Нет карабина я закидушки. Все говорит за то, что мальчик на припае охотится на нерпу.

Все единодушно так и решили, записав в протоколе:

«1. Пока не кончится пурга, на припай не ходить. Может оторвать лед и унести самих разыскивающих.

2. Немедленно послать лучшие упряжки собак в соседние селения и оповестить о пропаже человека.

3. Сообщить в райисполком.

4. Как окончится пурга, предпринять широкие поиски всем наличным транспортом и людьми».

В клубе в это время происходило совещание Совета отряда. На повестке дня стоял только один волнующий вопрос — пропажа вожатого третьего звена Кооя. Черноголовые ребятишки вдумчиво, по-взрослому обсуждали обстоятельства пропажи товарища и планы его поисков. Было решено выделить в помощь поссовету всех старших ребят. Одновременно с этим выделить двух пионеров для посещения яранги Кооя и оказания помощи его семье.

Ребята разошлись из клуба по ярангам поздно вечером. Продолжалась сильная метель. Ветер хлестал и несся по поселку сплошной пеленой жгучего снега. Луна едва просвечивала сквозь эту мелькавшую пелену. Собаки запрятались под снег, и только маленькие холмики около яранг обнаруживали их присутствие.

…Коой встрепенулся от размышлений.

— Аамын якай!! Сейчас будет огонь и тепло! Это же совсем просто!

Вынув нож, находчивый мальчик быстро расчистил с «пола» снег и стал вырубать во льду ямку в виде чашки. Выровняв края и выбрав из углубления осколки льда, Коой достал из своего мешочка масляную тряпочку, уложил ее в ледяную чашку, затем нарезал с туши медведя несколько кусков сала. Чиркнув спичку, осторожно поджег тряпку и к загоревшемуся пламени поднес кусок сала. Последнее начало потрескивать, и прозрачные капли жира сначала редко, потом все чаще и чаще закапали в «гашну». Огонь разгорелся лучше, и чем сильнее он разгорался, тем быстрее топилось сало. Наконец жир потек непрерывной струйкой. Коой поднес еще один кусок и стал топить его. Постепенно ямка наполнилась жиром. Пламя стало ровней и меньше. Тогда Коой достал свою закидушку, нацепил на ее крючья несколько кусочков жира и заодно большой кусок мяса. Воткнул потолок нож и к нему привязал ремешок закидушки.

И вот она закачалась как раз над пламенем, а с сала Дотекли струйки жира. Вкусно запасло жареным мясом, Коой почувствовал, что он страшно голоден. Так ему еще никогда не хотелось есть. Поправив плававшую в жире тряпочку так, чтобы пламя не особенно коптило, он присел, оглядывая стены своего жилища.

Снег на самом верху начал темнеть и покрываться корочкой льда. Эта корочка образовалась и на стенах, спускаясь все ниже и ниже. Стало тепло и уютно. Только холодно было сидеть на льду. Коой снял малахай, стащил со спины чехол от карабина и подложил все это под себя. Стало совсем хорошо. Жадно глотая чуть обжаренное мясо, мальчик задумчиво пошевеливал горящую тряпочку. Самодельный экки горел ровно, чуть потрескивая. Привалившись спиной к медведю, Коой заснул крепким, спокойным сном.

Дни проходили один за другим, однообразно, мало отличаясь один от другого. Коой потерял им счет. Временами налетали метели, и тогда он отсиживался в своей снежной яранге, смотря на огонек экки и тоскуя о школе, своем поселке и отряде.

Кончилась пурга, тихо стало в хижине, и Коой, расчистив забитый снегом выход, вылез на воздух и начал обследовать свою льдину. После каждой пурги она становилась все меньше и меньше, обламываясь по краям Он уже давно разыскал убитую в первый день нерпу и почти всю съел, а жир сжег в светильнике. Мальчик убил еще несколько нерп, и их туши аккуратно лежали у хижины.

Часами он всматривался в морскую даль, стараясь, разглядеть землю. Иногда казалось, что по горизонту прочерчивается светлая полоска. До боли в глазах Коой смотрел на нее, а потом убеждался, что это облака или отблеск льда.

Вокруг его льдины теперь плавало много обломков полей, встречался запачканный землей припайный лед, даже однажды он рассмотрел на соседней льдине следы собак и полозьев саней. Все говорило о том, что земля не так уж далеко, что, если изменится ветер, его может подогнать к берегу.

Коой садился на лед и, склонив голову, часами оставался неподвижен.

Так шли дни… Много времени отнимал уход за светильником. Спичек было мало, и приходилось все время поддерживать огонь. Тряпочка давно сгорела, и в ход пошел чехол от карабина. Несколько раз приходилось выдалбливать во льду новые ямки, так как лед подтаивал по краям и жир растекался по полу.

Дни становились заметно длиннее. Солнце все выше и выше поднималось над горизонтом, и тени от ропаков укорачивались, но морозы стояли еще сильные. На поверхности моря в тихую погоду образовывался молодой лед. Коою становилось холодно спать в снежной хижине. Одежда его отсырела, а плекты во время сна замерзали и жали ноги, как колодки. Он пробовал снимать их и сушить над светильником, но тогда в одних меховых чулках начинали замерзать ноги. Мальчик измучился и устал. Лицо его осунулось. Только искрились черные живые глаза и светлели зубы на покрытом жирной копотью лице.

В один из дней, когда особенно тоскливо было на душе, а в хижине холодно, Коой услышал какие-то звуки. Это был шорох, потрескивание и тот особый шелест, который создает несущийся по ветру снег.

«Опять пурга!» — подумал Коой, и ему стало еще холоднее и неуютнее. Он поежился, повертелся на нерпичьей шкуре, но спать не мог. Мальчик решил выглянуть К наружу.

Отодвинув ком снега, закрывавший выход из хижины, кон просунулся до половины туловища и сразу встрепенулся…

Дул северо-восточный ветер. Льдины сплотились и образовали сплошную массу в виде широкой полосы. наветренной стороны слышался шум морского прибоя… Коой вылез из хижины, оглядел горизонт и вдруг начал прыгать, как медвежонок…

Поиски продолжались уже много дней. Как только кончилась пурга, Этуги сам пошел к кромке. Вскоре он увидел отдельные выступы следов, обдутых пургой и превращенных в высокие выступы. След маленький, а шаг короткий. Этуги даже не стал раздумывать. Было ясно, что это следы Кооя. Он шел до самой кромки льда. Здесь след обрывался на изломе поля. Этуги остановился. Казалось, что Коой с этого места прыгнул в воду.

Все было ясно. Этуги набил свою трубку, несколько раз пыхнул ею и, покачав головой, пошел назад по своему следу.

Продолжать поиски не было смысла. Коой унесен в море на обломке припая. Только счастливый случай мог спасти его, только благоприятным ветром может подогнать льдину к берегу, а берег ведь большой. Быть может, мальчик уже умирает где-нибудь от истощения и холода. Сурово нахмурив брови, Этуги подходил к поселку. Его еще издали увидели ребята из пионерского отряда и гурьбой бросились навстречу. Этуги остановился, ожидая ребят, они его окружили шумной требовательной ватагой.

Обняв за плечи маленького Ояма — брата Кооя, Этуги постоял несколько мгновений, потом молча, наклонив голову, пошел дальше. Притихшие, забыв шалости, ребята шли за ним. Вопросов не задавали. Выросшие у моря, они сразу поняли в чем дело; тем более что бывали случаи, когда уносило на льдине охотников.

Этуги направился в поссовет. Ребята отстали от него только у самых яранг поселка и понуро разбрелись в разные стороны.

Этуги отлично понимал настроение ребят, но что он мог им сказать, когда надежды найти Кооя почти не было? Только случайный каприз ветра мог вернуть его к берегу. Сказать им, что искать нет смысла? Или что Коой погиб и следует о нем забыть?

Вот почему Этуги молчал, а его суровое лицо было обращено к растоптанному под ногами следу. Но он все же решил отправиться на нартах вдоль берега, как только задует юго-восточный ветер.

Земля! Самая настоящая земля виднелась сквозь туманную дымку. По горизонту тянулась цепочка возвышенностей и ниточка отлогого берега. Лед шумел в непрерывном движении. Льдины терлись одна о другую, и Коою казалось, что он быстро несется к земле, как на байдаре с подвесным мотором. Ветер все крепчал, заходя к югу. Становилось теплее, и снег уже не шуршал, а беззвучно кружился, переносимый по льду отдельными струйками. Полоска берега становилась отчетливее и резче. Уже можно было различить отдельные детали и черные пятна скал. Коой то бегал и прыгал по льду, исполняя какой-то немыслимый танец, то начинал плакать в отчаянии, что лед плывет недостаточно быстро, то хлопотливо метался около своей хижины, собирая Тюжитки.

Прошло несколько часов, показавшихся Коою целой вечностью. Берег уже был близко, и казалось, что весь массив льда уперся в него. Но лед продолжал двигаться. Льдины, уплотняясь, налезали одна на другую, кругом все было наполнено их шумом.

Коой жадно вглядывался в берег, стараясь найти знакомые очертания. Вот выступ скалы, напоминающий косой парус. Такой скалы он нигде не видел. Берег был чужой. Но Коою было сейчас все равно, лишь бы ступить ногой на твердую почву.

Но что это? Вдоль берега у самого льда появилась движущаяся темная точка. На некотором расстоянии за ней тянулась целая цепочка таких же точек. Нарты! Люди!

— Эгей… гей… гей!.. Нет, голоса не слышат!.

Коой схватил карабин и выстрелил подряд три раза. Выстрелы хлестнули резко и отчетливо. Первая точка. остановилась и покатилась обратно к нартам, потом бросилась опять вперед и начала метаться по берегу. Коой выстрелил еще раз. Собака на мгновение замерла на месте, потом кинулась на лед и исчезла среди льдин, потом появилась снова на вершине тороса, скатилась вниз, и до Кооя долетел захлебывающийся лай. За собакой кинулась на лед и вся упряжка. Коой видел, что человек, сидящий на нартах, делал отчаянные попытки остановить собак, но те мчались за незапряженной собакой, оглашая воздух многоголосым звонким лаем. Нарты прыгали по льдинам, как мячик. Коой влез на ропак и, стоя на нем, махал руками и малахаем. Собаки немного успокоились и бежали, уже выбирая дорогу между льдинами. Сидящий на нартах увидел Кооя и замахал ему рукой.

У Кооя текли слезы по щекам, оставляя на них чистые бороздки. Мальчик одновременно и плакал и смеялся..

Вдруг ему под ноги с лаем кинулся пес. Коой сразу узнал его. Это был Чахр — любимец и лучший ездовик.

Чахр прыгал, стараясь лизнуть его в лицо, терся о ноги, всем твоим существом показывая беспредельную радость и восторг. Мальчик обнял пса за шею, прижался к нему лицом и, плача, мог только повторять: «Чахр! Чахр! Хороший!..»

Вскоре подъехали нарты с охотниками.

Встреча Кооя с Этуги была сдержанной, как и подобает мужчинам.

Подъехав, Этуги сказал:

— Ну, здравствуй, охотник!

Потом оглядел зорким взглядом хижину, убитых нерп и медведя. Перевел глаза на стоящего потупившись Кооя, улыбнулся и, подойдя к нему, положил руку на плечо.

— Ну, беру тебя в свою бригаду. Подавай заявление в артель. Ты прожил один на льду 17 дней. Убил много зверя. Молодец, товарищ пионер!

Коой поднял глаза, и в них было столько светлой радости и счастья, что Этуги не мог удержаться и прижал мальчика к своей груди.