Сезон дождей и розовая ванна

17

Киндзи Коянаги суждено было появиться ещё раз.

Потерпев фиаско в Асия, Гисукэ Канэзаки бросился к Кейсукэ Огаве, — и история повторилась.

Кейсукэ Огава родом был не из Мизуо, а с севера провинции. В недавнем прошлом депутат верхней палаты парламента, сейчас он оказался не у дел. Закат его политической карьеры начался тогда, когда он из палаты представителей перешёл в верхнюю палату. Всем было ясно, что он не пройдёт, если на предстоящих парламентских выборах вновь выдвинет свою кандидатуру. Конечно, у него оставалась партийная работа. Являясь одним из старейших членов "Кэнъю", Огава в настоящее время занимал почётный пост советника провинциального комитета. Но этот человек, всю жизнь находившийся в гуще политических событий и сейчас ещё полный энергии, мечтал расцвести последним цветом и с радостью принял предложение Канэзаки.

Как и в предыдущем случае, Синдзиро Мияяма не мог возражать в открытую против выдвижения его кандидатуры на пост мэра Мизуо. В те времена, когда Огава был на взлёте, Мияяма, "первоклашка" в политике, естественно, сумел к нему приблизиться и заручиться его покровительством.

— Обидно, что такой замечательный человек, как Огава-сан, сейчас не у дел… Хорошо бы его упросить послужить нашему городу в качестве мэра. Это было бы прекрасным венцом его политической карьеры. И со стороны граждан это не акт вежливости по отношению к старейшему из старших наших коллег, а долг благодарности человеку, всю свою жизнь посвятившему служению народу…

С такими речами Гисукэ обходил людей. Говоря о "служении народу", он как бы действовал в соответствии с принципами своей газеты, но на самом деле кривил душой, ибо Огава всю жизнь служил не народу, а правящему большинству партии "Кэнъю". Но бывают такие ситуации, когда приходится поступиться принципами.

Первым принял идею Гисукэ председатель провинциального комитета "Кэнъю", сказав, что надо поддержать честь одного из старейших членов партии. Председатель был депутатом парламента, постоянно жил в Токио и плохо разбирался в местных делах, во всём полагаясь на своего заместителя Тадокоро и прочих видных партийных деятелей провинции. Короче говоря, Тадокоро деваться было некуда, и он тоже высказался за кандидатуру Огавы.

На сей раз Гисукэ действовал официально, однако, наученный горьким опытом в случае с Сугимото, не стал давать в "Минчи" статьи о выдвижении кандидатуры Огавы на пост мэра Мизуо. Решил подождать и, лишь уверившись в успехе на все сто процентов, дать развёрнутый материал о новом кандидате. Меж тем другие газеты время от времени помещали соответствующие сообщения.

— Господин директор, все газеты уже пишут о новом кандидате. Может быть, и нам следует дать редакционную статью?! — спросил однажды Гэнзо Дои.

— Не торопись. Когда будет окончательное решение, тогда и дадим материал. А пока что готовь черновые варианты и, так сказать, держи порох сухим.

— Хорошо…

Казалось, Гэнзо не очень доволен. Впрочем, угадать по выражению лица, доволен он или нет, было почти невозможно. Если учесть, что Гэнзо никогда по-настоящему не улыбался, никогда откровенно не выказывал радости, могло сложиться впечатление, что недовольство — его обычное состояние. Однако и печаль на его лице не отражалась. Так что пойди разберись, что у него на душе…

Гисукэ, привыкший всё заранее взвешивать и анализировать, отверг предложение своего медленно соображавшего помощника. Его не переставал точить червячок сомнения. Дорога, казавшаяся прямой, могла оказаться тупиком.

Случилось же такое с Сугимото. Всё шло как по маслу, и вдруг появился Киндзи Коянаги. Когда Гисукэ тем утром услышал об этом из уст старика он был просто раздавлен.

Мицухико Сугимото хотел умереть в собственной постели… Всё правильно: любой человек — и молодой, и старый — боится насильственной смерти. А где появляется Киндзи Коянаги — там пахнет насилием. Нет, сам он вряд ли пойдёт убивать, разве что в исключительных случаях. Но за его спиной стоит около сотни парней, которым убить — что плюнуть. Коянаги вежливо сказал: "Уследить за всеми невозможно". Вот эта самая вежливость внушает настоящий ужас. Гисукэ вспомнил как в кабаре "Краун" Коянаги предложил ему пощупать его бицепсы. Подошёл к столику, улыбался, говорил негромко, манеры — хоть в императорский дворец его. Низкорослый, широкий, как шкаф, с квадратной челюстью и пронзительными глазами на смуглом лице, он подавлял своей силой, и, прекрасно понимая это, мог позволить себе роскошь быть безупречно вежливым. Зачем угрожать, зачем напоминать собеседнику, что его надо бояться? Лучше милостиво разрешить прикоснуться к стальным бицепсам… Естественно, что Сугимото испугался.

Нетрудно догадаться, кто подослал Коянаги к старику: Синдзиро Мияяма, разумеется. Оябуну нет никакого дела до того, кто будет в городе мэром. У него в жизни только один интерес — деньги. Мияяме пришлось как следует раскошелиться, за какую-нибудь мелочёвку Коянаги работать не станет.

Не совсем понятно только, почему этот бандит пошёл на сделку с Мияямой. Их штабы — в двух конкурирующих кабаре. Киндзи Коянаги обосновался в "Крауне", по слухам, живёт с его хозяйкой и без ограничений пользуется её деньгами. А Синдзиро Мияяма свой человек в "Куинби", главном? конкуренте "Крауна", и самая красивая хостес — его любовница. В смысле денег всё иначе: они текут не в карман Мияямы, а из его кармана. Вот и странно, что Коянаги вступил в сговор со спонсором конкурирующей заведения. Впрочем, в данном случае деньги Мияямы потекли к нему, а на все прочие соображения Коянаги плевать.

Но, как бы ни был уверен Гисукэ в своей правоте, предъявить обвинение Мияяме он не может: доказательств никаких. Мияяма скользок как уж, не ухватишь. И беспримерно подл. Ведь и среди подлецов не каждый подошлёт наёмного убийцу к своему благодетелю.

Самолюбие Гисукэ было уязвлено до последней степени. Он стал просто одержимым в своей ненависти к Мияяме. В буквальном смысле потерял аппетит и сон, думая об одном и том же: как разбить вдребезги честолюбивые замыслы Мияямы. И наконец додумался — Кейсукэ Огава!

Казалось, всё складывается удачно, даже удачнее, чем в прошлый раз. Ведь сам председатель провинциального комитета заинтересовался предложением Гисукэ и поддержал кандидатуру Огавы. "Настоятель" не мог перечить начальству и с елейной улыбкой заявил, что он в восторге и прочее, и прочее.

Следовательно, Мияяме ничего не остаётся, как ретироваться, — Тадокоро при всём желании не рискнёт играть ему на руку.

И всё же оставалось опасение, что Мияяма вновь использует Киндзи Коянаги. Возможность вполне реальная. Гисукэ, пустив в ход всё своё красноречие, умолял Огаву твёрдо стоять на своих позициях, пресекать любые попытки оказать на него давление и не бояться угроз, если таковые последуют. О Коянаги он не сказал ни слова; зачем заранее пугать человека?

Огава, естественно не понимавший, что ему может грозить, очень веско заявил, что ни в коем случае не будет отказываться от принятого решения.

Кейсукэ Огава отказался выставить свою кандидатуру на пост мэра города Мизуо. Всё шло по тому же сценарию, что и с Мицухико Сугимото.

После телефонного звонка Гисукэ помчался в городок на севере провинции, где жил Огава. Хозяина не оказалось дома, он занимался спортом. Гисукэ нашёл его на поле для гольфа.

— Я очень виноват перед тобой, — сказал Огава, — но вся моя семья встала на дыбы. Боятся за моё здоровье, дело, мол, хлопотное, и вообще — мало ли что… В молодости я умел настаивать на своём, и семья была мне не указчик. А в старости с домашними приходится считаться, когда человек уже далеко не молод, чада и домочадцы становятся смыслом его жизни… Так что пойми меня правильно и прости.

В конце концов, не выдержав натиска Гисукэ, он произнёс ту самую фразу:

— Ко мне приходил Киндзи Коянаги…

Они сидели в спортивном домике гольф-клуба. За окном, описав дугу над зелёным полем, пролетел белый шарик, миновал лунку и упал в черневший на краю площадки кустарник. Надежда Гисукэ, как этот шарик, сошла с трассы и рухнула в никуда.

Гисукэ казалось, что он слышит оглушительный хохот Синдзиро Мияямы. Из красного тумана, застилавшего глаза выплыло благообразное лицо "настоятеля", подразнило елейной улыбкой и растаяло.

Ну что он мог поделать?! Мияяму к ответу не призовёшь — ведь никаких доказательств нет. Этот подонок ещё обвинит его в клевете, в оскорблении личности. Про Тадокоро и говорить нечего — умоет руки и всё… Пойти к Киндзи Коянаги? Но Гисукэ, как и другим, было страшно. В лучшей случае скажет: "Да, был. Хотел поздравить этого уважаемого человека с наступлением весеннего сезона… А что, сенсей вам это не нравится?.. " Голос его прозвучит вежливо, губы тронет лёгкая улыбка, а глаза будут, как два ножа… Насилие вещь страшная. Его нужно изгнать, исключить из жизни. Да. да, необходимо кричать об этом на всех перекрёстках, бить в набат, но… Но сейчас, сегодня, ничего не сделаешь. Ничего!.. Это заложено в самом характере автономного провинциального самоуправления. Предположим, газета "Минчи" начнёт соответствующую кампанию. И что же? Вряд ли горожане придут в восторг: все боятся якудза. И они не замедлят отреагировать. Парни из "Врат дракона" могут ворваться в редакцию, избить служащих, а то и учинить настоящий погром. Ведь надзор полиции — одна видимость.

Возвращаясь от Огавы, Гисукэ не поехал в Мизуо, а сошёл с поезда в Кумотори. На то были две причины. Во-первых, он хотел незамедлительно повидаться с Ёситоси Тадокоро. Разговор, конечно, будет не прямой; хитроумный "настоятель" ничего конкретного не скажет, Мияяму не выдаст, но порой случайно обронённое слово может поведать о многом.

Страстно желая, чтобы Тадокоро как-нибудь проговорился, Гисукэ понимал, что этого не случится. А если бы и спуталось, никакой конкретной пользы всё равно не принесло. Надежды больше не осталось, оба пробных шарика чужой рукой были сбиты с трассы. И всё-таки Гисукэ хотел поговорить с Тадокоро. Быть может, лишь для того, чтобы — ещё раз ковырнув рану — понять, как ему больно.

Когда больно, надо чтобы кто-нибудь приласкал, утешил. В этом и крылась вторая причина, почему он не поехал прямо домой, в Мизуо. После визита к Тадокоро Гисукэ отправится на горячие источники в Намицу. Женская ласка — вот что ему сейчас нужно. Так уж мужчина устроен — потерпев поражение в делах, он ищет утешения у женщины. Любовь — великий целитель. Погрузиться в женское тело, как в омут, чтобы на некоторое время забыть обо всём на свете. Единственное, что его тревожило, — вернулась ли Кацуко из Токио. Впрочем, месяц уже почти прошёл, и Гисукэ надеялся, что она дома. Приехав в Кумотори, он сразу позвонил ей из привокзального переговорного пункта.

Зазвучали длинные — такие равнодушные! — гудки. Гисукэ долго держал трубку, крепко прижав её к уху. Ответа не было. Значит, она ещё не вернулась из Токио… Положив трубку, он всё не уходил из будки. Ему казалось, что Кацуко подошла к телефону в тот момент, когда он дал отбой.

А может быть, она отправилась в магазин за покупками? Уже вечереет, Кацуко, наверное, скоро вернётся. Надо позвонить ещё раз после визита к Тадокоро. К этому времени она наверняка уже будет дома. Он полностью уверил себя, что так и есть на самом деле, и, взяв такси, помчался в особняк Тадокоро.

"Настоятеля" дома не оказалось. Открывшая дверь прислуга сказала, что он уехал в Киото. Гисукэ понял, что она говорит правду. Ведь в тех случаях, когда кого-то не хотят принять, прислуга просит визитёра подождать, уходит в комнаты и возвращается с сообщением, что хозяина, оказывается, нет дома. Как бы то ни было, Гисукэ сдался. Не стал просить разрешения остаться тут до возвращения хозяина. Действительно, что даст ему разговор с Тадокоро? Очередную ложь? Так не лучше ли поскорее покинуть этот дом и мчаться к Кацуко?.. Предвкушение долгожданной встречи с женщиной вытеснило все другие мысли.

Гисукэ не стал перезванивать и прямо поехал в Намицу. Ему казалось, что, если он окажется перед заветной дверью, она обязательно откроется и Кацуко возникнет на пороге. В противном случае это было бы со стороны судьбы чересчур жестоко.

Красный мостик остался позади. Гисукэ попросил таксиста остановиться не доезжая бара. Подкатить к самому входу ему почему-то было неловко.

С началом мая на горячих источниках открылся курортный сезон. Отдыхающих стало больше. В мягких сиреневых сумерках яркими пятнами возникали гостиничные халаты — по аллеям лениво фланировали парочки.

Когда Гисукэ открыл дверь бара, оттуда как раз выходила женщина. Оба притормозили, чтобы не столкнуться лбами.

— О-о!

— Вы?!

Женщина оказалась той самой мужеподобной горничной из гостиницы "Коё-со". Загородив вход широкими плечами, она остановилась на пороге, как вкопанная, и с явным изумлением уставилась на Гисукэ.

Наконец горничная заулыбалась.

— Сколько лет, сколько зим, господин! Вот уж неожиданность-то!

— Да, давненько не виделись…

Эта женщина была обыкновенной сводней, но Гисукэ про себя называл её "свахой", и сейчас даже обрадовался встрече: ведь если бы не она, Кацуко не появилась бы в его жизни. И всё же у него появилось лёгкое чувство неловкости. Горничная только что отвела в "женский замок" клиента он шёл туда же, и "сваха" прекрасно понимала зачем.

— Господин… — Горничная чуть ли не вплотную придвинулась к Гисукэ: — Вы идёте к Кацуко-сан?

— Н-да, вроде собираюсь…

— Кацуко-сан нет.

— Нет, говоришь?.. Значит, ещё не вернулась из Токио.

Гисукэ специально упомянул про Токио, чтобы показать свою осведомлённость. Постарался изобразить улыбку и пусть она не думает, что он так уж разочарован. Горничная не сводила с него глаз и наконец сказала:

Господин, Кацуко-сан вообще больше здесь нет.

— Как это — нет? К-куда же она девалась? — Гисукэ вздрогнул, словно его больно хлестнули по лицу.

— Понимаете, она ведь на Кюсю переехала… Уехала, значит, и вам ничего не сказала?..

— На Кюсю?!

— Ну да… У неё ведь возлюбленный есть… Из тех краёв родом. Ну, приехал он и забрал её с собой на Кюсю… Haсовсем вроде бы…

— Когда же это?

— Недели три назад, или чуть больше.

Понятно — именно тогда, когда ему сказали, что Кацуко уехала в Токио. Гисукэ как огнём обожгло.

— Я ведь догадывалась, господин, что вы у неё часто бываете.

— М-м…

— Чего уж теперь скрывать — знала я, всё знала. Кацуко-сан сама мне рассказывала. Я-то радовалась: не зря, мол, вас познакомила… Заботились вы о ней, ничего не жалели, а она — надо же! — какая неблагодарная оказалась… Бессовестная!

Гисукэ словно прирос к месту, даже шевельнуться не мог.

— Пойдёмте к нам в гостиницу, господин! Ночевать-то вам где-то надо. Пойдёмте, я вам всё расскажу.

Притворяться было бесполезно, горничная понимала, в каком он состоянии. Уехать домой?.. Гисукэ всё стало безразлично, и он, как бычок на привязи, поплёлся за ней в "Коё-со".

На этот раз ему дали довольно приличный одноместный номер. Мужеподобная горничная, не допуская другую прислугу; сама обслуживала Гисукэ как личного гостя. Он совсем приуныл и, как ни старался ободриться, ничего у него не получалось. Горничная по-бабьи жалела его, старалась во всём угодить и посчитала своим долгом рассказать всю правду про неблагодарную Кацуко.

Кацуко, оказывается, была из настоящих профессионалок. По рекомендации гостиничных горничных и водителей такси принимала клиентов. Познакомившись с Гисукэ, она отнюдь не собиралась стать его "персональной партнёршей", однако постаралась внушить ему эту мысль. Ввести его в заблуждение не составляло труда. Накануне приезда Гисукэ всегда звонил ей по телефону, и Кацуко в этот день отказывала другим клиентам. А делала она это лишь потому, что Гисукэ давал ей достаточно много денег. Точно так же Кацуко поступала и до него, с более или менее постоянными клиентами, достаточно хорошо оплачивавшими её услуги.

Был у неё и возлюбленный, тот самый, с которым она уехала на Кюсю. Молодой парень, ранее работавший барменом, а в последнее время живший на деньги Кацуко. Она давно мечтала завести свой собственный небольшой бар, и вот наконец вместе с любовником удрала на Кюсю, чтобы открыть заведение подальше от тех мест, где её знали в определённом качестве. Из слов горничной Гисукэ понял, что осуществлению мечты Кацуко в основном помогли его деньги.

— Я ведь, господин, когда познакомила вас с Кацуко-сан, считала вас разовым клиентом… Ну а потом узнала, что вы к ней часто приезжаете и тратите большие деньги. И — хотите верьте, хотите нет — почувствовала себя виноватой. Если бы вы хоть раз остановились в нашей гостинице, я бы открыла вам глаза, из каких женщин Кацуко-сан. Но вы в "Коё-со" не заходили, и у меня не было случая поговорить с вами.

Горничная была права. Гисукэ действительно ни разу не останавливался в "Коё-со" и других гостиницах Намицу. Если не заставал Кацуко дома, что, кстати, случалось чрезвычайно редко, сейчас же возвращался домой в Мизуо.

— Так уж я переживала, что даже подумывала написать вам письмо… Да навредить боялась. Попади такое письмо в руки вашей супруги, скандал ведь был бы, большие вам неприятности. Вот и не написала…

— Написать письмо? Мне домой? — Гисукэ изумлённо уставился на горничную. Ведь тогда осенью, остановившись в "Коё-со", он в книге приезжих написал вымышленную фамилию. — Послушай, откуда ты могла узнать мою фамилию и адрес?

Горничная хитровато улыбнулась:

— Господин, вы же депутат городского собрания Мизуо?

Гисукэ только рот разинул.

Я это узнала от одного клиента, который у нас останавливался. Из Мизуо приехал. С женщиной…