Шах одноглазому королю

Глава 12. Неизменность солдатского быта, как залог победы над Америкой!

Мужичок изобразил стойку «смирно». Вышла она у него достаточно своеобразной, должен заметить. Я бы так точно не смог, даже если бы очень захотел. Он выпятил грудь вперед, но при этом умудрился сохранить спину сутулой. Чудеса акробатики.

— Боец! — раздалось сзади.

Я обернулся. Передо мной стоял старшина нашей роты. Огромный и тяжеловесный, как сталинское барокко. Он меня вчера принимал. Наверное, ночевал тут же, в каптерке. Сам ведь тоже из переменного состава. Из-за его необъятной спины выглядывал щупленький ефрейтор с повязкой дежурного по роте.

Старшина был выше меня, даже в образе долговязого Мальцева, и нависал надо мной, как Везувий над Помпеями на картине, где голые солдат с бабой убегают от падающих статуй. Солдат там, правда, не совсем голый. В шлеме.

Руки в карманах держит. Ухмыляется чему-то. Я чуть было не брякнул прямо в лоб, чтоб ручонки-то свои вынул из карманных кегельбанов и по швам опустил, но Мальцев вовремя успел за него заступиться:

— Виноват, товарищ старшина! Исправлюсь!

— То-то. — одобрительно сказал он и ласково похлопал меня по плечу ладонью. — Иди одевайся. Сейчас подъем будет.

Ощущения от его ласк, были похожи на удар мешком с цементом. Причем с размаху. Дважды.

А если бы он, к примеру, со зла приложился? Тело Мальцева точно бы вернулось в госпиталь.

Дневальный прокричал, давно позабытое Светловым, но такое еще родное для Мальцева:

— Рота! Подъем!

Бойцы переменного состава поднимались с кроватей не спеша и также не спеша натягивали бриджи, вытаскивая их из-под гимнастерок.

Некоторые вытаскивали из-под кроватей вещмешки и доставали из них туалетные принадлежности, состоявшие из одинаковых мыльниц темного пластика с пятиконечной звездой на крышке и опасных бритв. Зубных щеток я не заметил. Ни у кого.

Я поступил также, только у меня вместо вещмешка был ранец. С подсказки Мальцева, мне было известно все его немногочисленное содержимое. Пара новых летних портянок, смена белья, котелок, ложка, школьная тетрадка с, вложенными между листами, двадцатью рублями (две пятерки, три трояка и рубль), в ценах предыдущий владелец не очень ориентировался, поэтому богач я или бедняк мне было неизвестно, завернутая в носовой платок опасная бритва «Труд Вача», пара химических карандашей «Спартак», пара пятидесятиграммовых пачек махорки «Укртютюн». Мальцев не курил, собирался их на сахар сменять у курильщиков. Детский сад. Кроме того, маленький железный перочинный складешок и туалетные принадлежности, состоявшие из обмылка хозяйственного мыла в такой же армейской мыльнице, как у остальных и... О чудо! Зубной порошок в такой же, как мыльница, коробке с пятиконечной звездой на крышке. А еще зубная щетка из свиной щетины!

Я вообще-то брезгую пользоваться чужими зубными щетками, но на этот раз зубы были не мои. Им эта зубная щетка чужой не была.

Главным богатством курсанта Мальцева, был, заполненный на треть, пузырек «Шипра», тщательно упакованный в запасные кальсоны.

Бриджи натягивать я не стал. Просто забросил на плечо извечный символ нашей армии всех времен — вафельное полотенце, взял коробку с зубным порошком, щетку, мыльницу и направился в умывальник. Бритву брать я не стал. Брить на моем временном лице было нечего.

— Привести себя в порядок, заправить койки! — командовал старшина. Прохаживаясь между рядами кроватей. — Построение на улице, через двадцать минут.

Очередь к умывальникам была небольшая и подошла быстро. Моя, казалось бы, обычная, гигиеническая процедура чистки зубов, вызвала аншлаг среди местных стендаперов. Выступлений было много. Судя по реакции зала, первое место досталось автору следующей фразы:

— Берегите швои жубы ш молодошти!

Вот она проблема. Не в местных остряках. В моем задании.

Тот факт, что Дед, в случаях со мной, никогда ничего не планировал, зная о моей неистребимой склонности к импровизациям, был мне известен и никогда не оспаривался. Вот и сейчас, чего проще? Конечно с его точки зрения.

Я пойду, разыщу этого Вебера, поговорю с ним и выясню, где находится сверхсекретная документация по проекту «Буга», попеременно ломая пальцы и зажимая яйца в двери. Другого выхода у меня нет. Вряд ли директор научно-исследовательского института начнет изливать душу лопоухому курсанту пехотного училища просто так. В принципе им же там, в нашей Москве, глубоко пофиг, что я ему переломаю в процессе диалога. Главное результат. Тем более, что чуть позже НКВД-шники ему доломают на допросах все остальное. Если все получится, в хэппи-энде, Вебер снабдит меня пакетом, а может целым чемоданом, суперсекретных документов, которые я поеду и закопаю в укромном месте.

Кроме того, я еще должен найти некую Гальперн и вручить билет в ее светлое будущее. Женщине, полагаю, мне ломать ничего не придется, поскольку она, как и я пассажир в чужой башке. Договоримся как-то.

Только одно меня в истории с ней напрягает. Машину она не построила, иначе бы уже свалила, когда подшлифовала то, что хотела.

Вот тут может быть два варианта. Или она, по каким-то причинам, не построила машину или же не подшлифовала то, что собиралась.

Чем является шлифуемое, знать мне не положено. Херово, конечно, но как-нибудь переживу сей прискорбный факт.

Про машину мне вообще не понятно. У них по железкам вроде был Минаев, а не она. Как тогда эта самая Гальперн ее строить собиралась? У нашей «Алисы», насколько я помню, генератор весь подвал в «Башне» занимает. Есть более компактный вариант что ли?

В любом случае надо в первую очередь искать Гальперн. Автономность у Мальцева ограничена. В каком-то очень скором времени он должен героически погибнуть вместе с моим сознанием и моими воспоминаниями. Когда мне не ведомо. И опять две новости. Это первая. И она плохая.

Вторая тоже не очень. Я абсолютно не представляю, как искать эту Гальперн. Нет, адрес у меня вырезан на подкорке или, где там еще память хранится. Только вот в передвижениях товарищ курсант Мальцев ограничен. Не пристало курсанту с пересыльного пункта по городу шастать. Особенно в военное время. Еще меня удручает тот факт, что память курсанта Мальцева содержит воспоминания о чрезвычайно повышенном присутствии патрулей на улицах города, которые, как раз, помимо вражеских диверов, разыскивают праздно шатающихся курсантов и отправляют этих курсантов в штрафные роты.

Сколько я пробуду на ВПП? День? Два? Не больше. Сформируют команду и отправят на фронт. Вот тогда, и так не самая легкая задача, усложнится многократно.

Короче, мне надо было подумать. Подобный мыслительный процесс должен происходить в тихой спокойной обстановке. Лучше в одиночестве.

Осталось найти тихое и спокойное место для размышлений, что не так-то легко при моем нынешнем статусе.

Прополоскав рот и наскоро умывшись, под неизменные смешки своих временных сослуживцев, поскольку умывался, не снимая нательной рубахи, я вытер лицо и вернулся к своей кровати.

Мамука уже был одет и заправлял койку. Образец заправки армейской кровати, как я понял, с тех пор не изменился, толко одеяла стали синими вместо серых.

Я быстро натянул бриджи и гимнастерку. Запах портянок несколько шокировал, как, собственно, и их твердость. Твою мать, что ж там входит в эту гребаную пасту Теймурова? Надо пацану копыта подлечить при случае.

— Мамука, — обратился я к единственному человеку, которого знал здесь по имени — а здесь есть магазин?

— Да. — ответил он. — Из центрального входа направо. Тебе продуктовый?

То есть ты сначала сообщаешь, где магазин, а потом спрашиваешь, какой мне нужен? Забавно.

— Продуктовый. — сказал я.

— Там есть. — кивнул Мамука. — Большой.

— А как в него сходить? — спросил я, закончив с портянками и сапогами, и надевая пилотку.

Мамука пожал плечами:

— А тебе зачем? Здесь кормят и табак дают.

Достал ты меня, лицо закавказской национальности.

— Конфет хочу купить.

Ответ Мамуку вроде устроил.

— У старшины спроси. Я не знаю.

— Ладно, абрек. — я по-дружески хлопнул его ладонью по спине. — Спрошу.

— Ээээ! — обиделся почему-то он. — Какой я тебе абрек? Я комсомолец.

— Не обижайся. — как можно более миролюбиво сказал я. — Шутка.

— Плохие у тебя шутки. — он сел на табурет. — Обидные очень. Знаешь кто-такой абрек?

Я удивленно на него посмотрел. А ну-ка, удиви меня. Приняв мое молчание за пресловутый знак согласия, Мамука поднял палец вверх и сообщил:

— Абрек — это убийца, который живет в горах, потому что его из дома выгнали. Абраг по-грузински.

Ну не удержался я, что поделать, ответил:

— Никак нет, товарищ рядовой! Абрек это не абраг. Абрек — это гордый чеченский борец с самодержавием, поклявшийся избегать всяких жизненных благ и искушений.

— Правда? — он посмотрел на меня взглядом побитой собаки. — Прости, дорогой, ты меня похвалить хотел, я, дурак, обиделся. — он взял меня за руку обеими руками и пожал ее. — Ты хороший человек, Василий.

После чего он еще что-то добавил по-грузински. Глядя на него, я даже пожалел, что пошутил. Сама святая невинность во всей своей красе. Да еще и совместно с, не менее, святой наивностью и бесхитростностью вдобавок. Интересно, вы все здесь такие? Как вы при этом умудрились немчуру победить?

Я встал, привычно одернул гимнастерку, точнее вдвойне привычно, потому что эта привычка хранилась в обеих моих памятях, если можно так выразиться, и подошел к старшине. Руку к козырьку. Виртуальному. Нет у пилотки никакого козырька:

— Товарищ старшина, разрешите обратиться, курсант Мальцев!

Он смерил меня взглядом и, видимо, остался доволен:

— Обращайтесь, товарищ курсант.

— Разрешите на полчаса убыть за территорию Пересыльного пункта. — доложил я и добавил уже другим тоном. — Мне в магазин нужно.

— Магазины в семь открываются. — сообщил он мне и перешел на «ты» — После завтрака, подойдешь к политруку роты и доложишь о том, что тебе надо в город. Я эти вопросы не решаю. — старшина посмотрел на мою кровать. — Койку застелил?

А что без очков не видно?

— Никак нет! — ответил я.

— Иди застилай и на построение живо. — скомандовал он.

Я отправился выполнять приказ. Давненько мной сержанты да старшины не командовали, успел отвыкнуть. За двадцать-то с лишним лет можно, от чего хочешь, отвыкнуть.

Теперь заново привыкать что ли?

Койку я заправил быстро и вышел во двор, где несколько бойцов уже кучковались у курилки.

От, современных мне, данная неотъемлемая часть приказарменной УМБ (учебно-материальная базы), отличалась только тем, что, вкопанное в землю, колесо было поменьше диаметром, чем соответствующая деталь «Урала».

Я подошел, провозгласил вневременное:

— Здорово, мужики.

Выслушал дежурные «здоровее видали» с неизменными «и вам не хворать», потом поручкался со всеми, соревнуясь в силе рукопожатий, а потом предложил, сидящим на лавках вокруг импровизированной урны, сморщить жопы.

Фраза, за исключением нескольких недовольных взглядов от совсем уж ветхих защитников социалистического отечества, ни у кого особого отторжения не вызвала. Не нова, но живуча. Бойцы подвинулись, и я присел на краешек лавочки.

Здесь я столкнулся с первой проблемой путешествий во времени. Крутить самокрутки не умели мы с Мальцевым оба.

— Мужики. — обратился я к обществу. — Никогда раньше не курил, свернуть цигарку не поможете?

Я протянул в центр курилки непочатую пачку махорки.

Один из красноармейцев постарше, с неизменным вздохом превосходства, за каких-то пару секунд извлек кисет, обрывок газеты и мастерски скрутил нечто близкое по виду к сигарете без фильтра из моего времени, которую протянул мне:

— Кури, салабон. — разрешил он великодушно. — А табак спрячь и кисет сшей себе. С кисетом сподручнее.

Я поблагодарил его и прикурил свою самокрутку от бычка соседа. В нос ударил запах паленой бумаги. Первая затяжка сразу убедила меня в том, что Минздрав, пишущий на пачках сигарет всякую херню о вреде курения, не так уж и не прав.

Нет, я не закашлялся. И глаза не выпали. Но, если бы во время моего выдоха мимо проходила лошадь, ее бы точно убило. Хорошо, что я не лошадь.

Однако, все же какие-то внешние проявления недовольства, моего с Мальцевым, организма, продукцией «Укртютюна» окружающими были все же замечены:

— Что, салабон, крепка советская власть? — с усмешкой спросил благодетель, свернувший мне цигарку.

— Не то слово. — честно ответил я. — Даже кремлевские звезды увидел.

Все одобрительно засмеялись.

— Откуда сам? — спросил он меня.

— Из-под Кировограда. — ответил я затягиваясь.

— Хохол? — не отставал он.

— Русский. — коротко ответил я.

— Понятно. — сказал он. — А я хохол.

— Это, что имя такое? — не выдержал я.

— Имя — Иван. — ответил он. — Хохол — специальность.

И заржал. Показав большие желтые зубы.

Мой сосед по лавочке с лычками ефрейтора пояснил:

— Николаич, считает, что украинец живет на Украине, а хохол там, где ему выгодно.

— Батя в один год с Николашкой родился, даже в один день, вот дед и назвал его Мыколой. — зачем-то разъяснил он мне историю своего отчества.

— Строиться, золотая рота! — скомандовал старшина.

Те, кто еще не докурили, потушили бычки и побросали их в колесо, а потом не спеша двинулись к месту построения.

Мне выпало быть правофланговым. Не самое лучшее место в строю. Как правило на самую дерьмовую работу в армии назначают тех, кто стоит в начале строя.

Так и случилось.

Старшина ткнул пальцем в меня и в двух красноармейцев, стоящих слева.

— Ты, ты и ты. На разгрузку машины с продуктами. Старший курсант Мальцев. Напра-Во!

Я повернулся.

— Направление — столовая! Шагом марш!

Я остался на месте и не поворачивая головы спросил:

— Товарищ старшина! Я только вчера прибыл и не знаю, где столовая.

— Столовая, товарищ курсант, — сказал мне старшина демонстративно уставшим голосом, намекая на то, что он давно устал от общения с такими дебилами, как я. — располагается там, где на шильде написано «столовая».

Он показал пальцем вперед прямо по ходу моего будущего движения, где метрах в двадцати, над большими дверями одного из корпусов нашего здания, на красной доске было выведено большими белыми буквами: «СТОЛОВАЯ».

Я реально становлюсь тормозом. Из-за Мальцева видать. Я был умнее и проворнее. А еще не сваливал свои косяки на кого-то.

В строю засмеялись.

— Отставить смех! — приказал старшина и повторил уже для моей группы. — Шагооом — Арш!

И я пошагал в направлении столовой, где в дверях уже появился некий боец в несвежем белом переднике, о который он тщательно вытирал руки. Знаки различия я пока рассмотреть не мог, но предположил, что повар.

Им при ближайшем рассмотрении он и оказался.

Начальником столовой оказался невысокий старшина восточной наружности, который, приняв мой короткий доклад, сопроводил нас к полуторке груженой овощами, каковую мы ударно разгрузили меньше. Чем за час и вернулись в роту.

Потом был очередной короткий перекур, приведение себя в порядок, втык от старшины за нечищеные сапоги и опять перекур. Моя пачка махорки неумолимо пустела, оставляя во рту неприятное горькое послевкусие. Три пальца на правой руке постепенно приобретали тот желто-коричневый цвет, который в мое время был свойственен только пальцам совсем уж опустившихся бомжей. Задние конечности портили воздух уже даже через сапоги. Зато я вспомнил или решил, что вспомнил, будто от потливости ног помогает борная кислота и тальк. Надо будет у кого-нибудь уточнить, пока меня товарищи по оружию из казармы не выгнали.

Завтрак тоже мало отличался от такого же завтрака, через целый век. Гречка, кусок мяса. Масла сливочного только не дали и сахара всего один кусок вместо двух. Армейский чай, кстати, точно такое же дерьмо, как и у нас. Рецепт ничуть не изменился.

В общем, как я понял, сто последующих лет внесли в армейский быт, исключительно, косметические изменения. Видимо кто-то когда-то из наших военных теоретиков решил, что раз мы тогда победили немцев, то и американцев победим. Если, конечно, ничего в армии менять не будем.

Пожалуй, когда мы еще через тысячу лет высадимся на какой-нибудь Альфа-Центавре у нашей космической пехоты будут бластеры, умные доспехи и супертехника, а вот гречка и вафельные полотенца останутся теми же.

Не это ли самый большой секрет наших побед?

Неизменность солдатского быта, как залог победы над Америкой!

Прям, готовый лозунг. Бери и вешай в качестве транспаранта над КПП каждой части.

Короче, я, что называется, окунулся в свою солдатскую юность, которая наступит лет через семьдесят. Причем окунулся в прямом и переносном смысле. Я опять был рядовым двадцатилетним доходягой. Мне даже понравилось.

Понятно, что никаких идей по поводу проведения моей спецоперации меня за это время так и не посетило. Идеи посещают, когда ты думаешь. А солдату думать некогда. Он постоянно занят.

Напомнил мне о моих непосредственных обязанностях полковника, как ни странно, старшина, прервав своим криком, больше похожим на рев слона, законный перекур после завтрака.

— Курсант Мальцев!

— Я!

— Бросай бычок и бегом в канцелярию! — приказал он. — Тебя товарищ младший политрук вызывает!