Шакарим

Душа бессмертная поэта

К концу сентября поэт вернулся в Саят-кора.

Но ГПУ не собиралось делать поблажек восставшим. Неумолимо, настойчиво и неуклонно сотрудники органов пробирались по лощинам и межгорьям Чингистау, выискивая и находя мятежников.

Бердеш, Зият, другие родственники Шакарима окончательно решили уходить за границу — в Китай. Поэт уже не отговаривал их, но уходить с ними не желал решительно. Свой отказ обосновал так: «Здесь родился, здесь и умру. Не хватало еще, будут говорить, что какой-то старый казах из Чингистау пошел в Китай, чтобы там и умереть».

Утром 2 сентября Зият пробрался в Саят-кора и предупредил отца, что завтра они с Бердешем, его братьями, другими беглецами уходят в Китай. Шакарим разволновался, стал давать советы, просил быть осторожным, всплакнул. Долго не хотел отпускать младшего сына, поил чаем, кормил сушеным мясом. Но задерживаться было опасно, в любую минуту могли появиться чекисты. Отец попросил, чтобы Зият заехал утром: он решил переписать и отдать ему часть своих рукописей, за которые сильно опасался, зная, что в настоящее время напечатаны они не будут. Другую часть рукописей он намеревался схоронить под камнями у ближнего холма, поскольку был уверен, что его арестуют, как только станет известно, что его сын отправился за кордон.

Шакарим вывел из сарая коня. Любимый Коныр-ат — самое надежное средство передвижения в дальней дороге: проведет через опасные тропы, уйдет от любой погони. Он отдал коня сыну. Так ему будет спокойнее. Зият ушел. Впоследствии, уже в Синьцзяне, он напишет поэму «Коныр-ат» — о коне, которого отдал отец.

А Шакарим сел за переписывание стихов. Просматривал рукописи, стихи и отбирал наиболее важные. Привычный труд сильно взволновал его. Он читал стихотворения одно за другим и всякий раз становился таким, каким был в ту пору, когда писал те или иные строки. Ощущал тот же зной или ту же прохладу, что охватывала тогда, и заново переживал всю свою жизнь.

Многие годы поэт искренне верил, что стихами можно наставить людей на путь истинный, исправить руководителей, а всех казахов привести к единству. Но вот уже конец жизни, а просветления сердец, о чем мечтал еще Абай, не происходит.

Он взял в руки очередной лист, прочел несколько строф:

Это было начатое в прошлом году и отставленное стихотворение, которому поэт дал название «Мелодии Коркыта». Очень нравилась ему старинная тюркская легенда о Коркыте, искателе бессмертия и сочинителе волшебной музыки, основанной на имитации звуков природы и бывшей, по существу, попыткой гармонизировать мир.

«Разгадай его, не грусти», — взывал лирический герой, приглашая мыслимого слушателя преодолеть «порог» беспамятства. Последующие строки стиха касаются «биографического» сюжета Коркыта:

По поверью, Коркыт увидел во сне людей, рывших ему могилу. Желая спастись от смерти, он ушел далеко из родных мест, но вновь увидел людей, рывших землю. «Чья это могила?» — спросил он. И услышал: «Это могила Коркыта».

И куда бы он ни шел, везде встречал свою могилу.

Тогда понял он, что от смерти не уйти. И вернулся на берега Сырдарьи, где день и ночь стал играть горестные мелодии на кобызе, который смастерил из лопатки своего верблюда Желмая.

Нравственно-психологическое состояние Шакарима эпохи братоубийственной борьбы 1920-х годов соотносимо с пространственно-временным измерением переживаний легендарного Коркыта. На него уже легла тень смерти, а он соотносит свое творческое кредо с тем рядом бессмертия, что и Коркыт: «мысли — песня — душа». Когда во тьме земля не видна была, свет творился в мудрой музыке Небес. Так и поэт пытался подняться над бездной порушенной обители. Чтобы музыка, что символизировала происхождение самой жизни, и история Коркыта, что стала знаком творческой сущности, могли нести свет прозрения:

Имя «Коркыт» означает в том числе: «наводящий страх». И мотив бегства от смерти — это нежелание мириться с самой смертью.

По легенде, усталость сломила Коркыта, и он заснул. Ядовитая змея ужалила его. Оставленный на могиле Коркыта кобыз долгое время сам по себе издавал жалобные звуки.

В последнюю ночь ухода-бегства родных Шакарим понимает, что ему обязательно нужно дописать стихотворение. Он призывает внимающих его стихам «разумных друзей» сосредоточиться на «правде»:

Помня, что в тюркской символике образ змеи олицетворяет сокровенное знание, поэт представляет Коркыта, ужаленного змеей, как поводыря, который обрел вечное знание:

Символично обращение к зеркалу, что предстает «без ржавчин и дыр». В лирико-философском исповедании Шакарима зеркало, являя положительные атрибуты, было связано с аллегориями света, правды, самопознания, истины.

Теперь он сильнее любых преследователей. Надо будет собрать вещи, подготовить рукописи и выехать с Зиятом и другими. Они пойдут на восток, к далекой границе. А он вернется в Карауыл, соберет оставшиеся рукописи и спрячет в надежном месте.

Вскоре из лощины показались всадники. Как и предполагал кажы, сын Зият приехал не один, с ним были остальные беглецы.

Бердеш вспоминал: «К Шакариму мы приехали утром. Он не принял мой привет. Такой был кажы — если разочаровывался в ком-то, то разговором не удостаивал. Посмотрел на меня искоса, пока я сходил с лошади. Он был один, приготовил нам чай. Решил выйти с нами, поехать к семье, чтобы забрать свои труды и книги…»

За чаем говорили о том, каким лучше идти маршрутом. Шакарим подробно изложил свои соображения. До границы путь неблизкий — более пятисот километров. Важно пройти безопасными тропами. Он отдал Зияту пачку бумаг, завернутых в полотенце, — копии сочинений.

Бердеш настоял на том, чтобы оставить поэту лошадь убитого налоговика Олжабая Шалабаева. Предлагал и раньше, о чем потом вспоминал так: «Скакуна через месяц после восстания я отвел к Шакариму. Тогда же предлагал перевести его через границу в Китай. Он не согласился. И лошадь не взял. Надеясь, что передумает, я все же оставил ему скакуна».

В этот раз поэт неожиданно согласился взять коня. Подумал, что будет удобно добраться на нем до Карауыла. Объявил, что сдаст иноходца в ГПУ, поскольку держать его у себя небезопасно.

Оседлав иноходца, Шакарим приторочил к седлу старое ружье. Конфискованный винчестер, подаренный Абаем, так и остался в ГПУ. Подперев камнем дверь жилища, он сел в седло и тронул коня вслед за остальными.

Карасартов, благодаря осведомителям, знал, что именно 3 октября группа Бердеша будет уходить из Чингистау в сторону китайской границы. И, как он надеялся, с ними будет Шакарим. В Китай он не пойдет, чекист об этом уже знал от доносчиков. Но предполагал, что кажы поедет с остальными проводить сына.

Впоследствии он пытался доказать, что в день убийства поэта не был на месте происшествия. Однако все свидетельства подтверждают, что именно он руководил операцией. Происшедшие события можно восстановить по сведениям очевидцев. Они не всегда совпадают в деталях, но в целом дают однозначную картину случившейся драмы.

Бердеш Кунанбаев: «Я, мой брат Манекеш, Зият, Сапа и Мухтар выехали с Шакаримом. Около ключа помолились. Шакарим сказал, что поедет на гору посмотреть, нет ли кого из людей поблизости. За ним увязался пятнадцатилетний Манекеш. Минут через десять-пятнадцать, услышали два выстрела. Тут же Манекеш подъехал к нам и сказал, что Шакарима убили. Мы стали убегать».

В материалах комиссии Хамита Ергалиева сохранился другой рассказ Бердеша Кунанбаева: «Утро. День начинался пасмурно. Только двинулись в путь — раздались выстрелы. Мы притаились. Шакарим сказал: «Наверное, это тот отряд, что преследует банду. Я подойду к ним, встречусь и объясню, зачем мы здесь». И двинулся к ним. Только выехал, как раздались два выстрела. Мы сразу поняли, что Шакен убит. Подумали, если уж его убили, то нас точно не пощадят. И подались через китайскую границу».

А теперь — свидетельства людей, находившихся по другую сторону баррикады.

Айтмырза Тунликбаев: «Пасмурное осеннее утро. На земле изморозь. На страже стоял башкир Халитов, он сказал нам, что смутно видел группу вооруженных всадников, двигавшихся в направлении к нам с той стороны гор. Карасартов принял их за банду и дал приказ стрелять. Услышав выстрелы, всадники приостановились. В это время один из них отделился от толпы и пошел к нам, размахивая руками, как бы давая знак, что безоружен. Когда он приблизился, все узнали в нем Шакарима. Однако приказа прекратить стрельбу не было, поэтому Халитов еще пару раз выстрелил. Шакарим выпустил поводья и упал с лошади. Лошадь также была тяжело ранена. Шакарим уже ничего не смог нам сказать. Мы, верховые, кто на верблюдах, кто на лошади, окружили его и постояли в молчании. Спутники Шакарима как будто растворились в воздухе».

Абдраим Шарибаев: «Карасартов из засады выстрелил в лошадь, лошадь упала. Второй выстрел. Пуля попала в плечо всадника. Мы подбежали к нему и узнали Кудайбердыева Шакарима. Он произнес сидя: «Не трогайте меня, я пригожусь советской власти». Но Халитов, прикомандированный из областного управления ОГПУ, в моем присутствии выстрелил в Шакарима и убил его. Было проведено расследование обл-управлением. Карасартов уговаривал меня, чтобы я показал, что Шакарима убили в момент перестрелки, что он стрелял в работников ОГПУ. Но этого не было. Шакарим был хорошим охотником, снайпером, он бы мог всех нас перестрелять».

Зейнель Оспанов: «Прошел слух о том, что Шакарим, как авторитетная личность среди баев, благословил банды восставших идти на село Кара-Аул. В связи с этим мы и разыскивали его… Около него лежала лошадь гнедой масти, иноходец, принадлежащий Шалабаеву Олжабаю. При Шакариме была винтовка «винчестер». Когда я увидел эту винтовку, был удивлен. Я возил пакет начальнику областного управления ОГПУ тов. Бак в село Тайлак Абралинского района, где Бак был в командировке. Там этот винчестер мне дал работник ОГПУ Юрьев. По возвращении из командировки эту винтовку я сдал в Чингистауское отделение ГПУ».

Итак, утром 3 октября группа беглецов в сопровождении Шакарима наткнулась на засаду. Чекисты открыли стрельбу. Шакарим выехал вперед, чтобы остановить их. Все еще был уверен, что в него стрелять не будут. Но выстрелили два раза. Прицельно. Одна пуля попала в лошадь, другая — поэту в плечо.

Стреляли Халитов, оперуполномоченный из Семипалатинска, и скорее всего Карасартов. Шакарим упал. Его окружили чекисты и милиционеры. В присутствии такого внушительного числа людей башкир Халитов выстрелил поэту в сердце. Шакарим был убит.

Безусловно, стрелять без приказа Халитов не мог. Приказать мог только один человек — начальник Абзал Карасартов. Или Халитов уже имел приказ — от областного начальства. Ведь он был прикомандирован из областного управления ОГПУ, об этом знали все.

По приказу Карасартова к мертвому поэту подложили винчестер, до этого хранившийся в райотделе.

Сомнений в том, что это было спланированное убийство, — нет. Карасартов мог теперь написать в рапорте, что чекисты убили руководителя Чингистауского восстания Шакарима Кудайбердиева, который выступил против советской власти. Что он с винчестером в руках на лошади, доставшейся ему от убитого Шалабаева, стрелял в представителей законной власти. Его рапорт лег в основу обвинения Шакарима в антисоветской деятельности и дальнейшего полного запрета, наложенного на его имя и творчество.

В карасартовском обвинении много нестыковок, легко обнаруженных исследователями биографии поэта. В частности, многие замечают, что если бы Шакарим стрелял в чекистов, то спокойно убил бы многих, поскольку на охоте без труда попадал с одной руки в дичь. Известно, что Шакарим вообще никогда не стрелял в людей.

Айтмырза Тунликбаев:

«По приказу люди сообща начали снимать с умершего старца оружие и одежду. Волчий тулуп, тымак (шапка), сапоги, узорный бешмет, штаны — все было снято. Окровавленный старец остался в белом исподнем лежать на заиндевелой земле.

Начальник прикрикнул на меня:

— А ты почему ничего не взял?

— А что мне осталось? — оскорбился я.

— Вот его самого и возьмешь! Вези его в Баканас, — приказал он мне.

Я спустился с верблюда, взял с него подстилку из войлока, закатал в нее тело, привязал к горбам верблюда. Сам сел на него, и мы поехали в Баканас».

Разгром

Тело Шакарима чекисты привезли в Баканас. По приказу начальника, то есть все того же неумолимого Карасартова, в центр аула согнали местный люд. Для устрашения, надо полагать.

Жительница Баканаса Укыш Козбаева вспоминала: «Когда привезли тело старца, завернутое в кошму и уложенное поперек верблюда, я чуть сознание не потеряла. Оплакивать покойника не разрешили. Мужчины сняли тело, положили на камыши. Лошадь под ним, оказывается, тоже была подстрелена. Ее зарезали, мясо привезли с собой. Сами его полностью и съели, пока не уехали».

В разговоре с Евнеем Букетовым в 1978 году Абзал Карасартов красочно расписывал свою речь перед народом. Надо понимать, что чекист пошел на этот разговор с одной целью — показать, что он действовал ради советской власти, уничтожал ее врагов, а не добродетельных граждан, и потому чист перед государством и собственной совестью.

«Карасартов. Назавтра собрали жителей Баканаса и Байкошкара, положили тело Шакарима на специально сооруженный деревянный постамент, и потом я держал речь: «Вот перед вами Шакарим, в прошлом уважаемый в народе аксакал, богоискатель, побывавший в Мекке и Медине, и поэт, написавший поэму «Енлик и Кебек», желая опорочить род найманов. Видите, до какого он теперь дошел состояния! Погиб в перестрелке».

Букетов. Вы сказали, что он выступал против советской власти?

Карасартов. Конечно. Я сказал: «Вот перед вами лежит Шакарим, выступавший против советской власти с оружием в руках и других подстрекавший к тому же. На его совести пролитая множеством людей кровь». И показал на тело. Иначе бы не поверили. Заявили бы: «Шакарим если и умрет, то только своей смертью».

Букетов. И не подумали бы, что он может быть сражен пулей?

Карасартов. Точно. Вот такой это был человек… Потом я распорядился, чтобы его похоронили там же. А где именно — знают Шалабаев, милиционер Баймашев и другие.

Букетов. Говорили, что вы сбросили тело Шакарима в колодец. Потом его, мол, оттуда достали какие-то люди и похоронили как подобает… Есть такие разговоры в здешних местах.

Карасартов. Пустые разговоры. Я не знаю, где именно они его похоронили. Лично меня при этом не было. Так что не могу сказать, где место погребения…

Букетов. А там, значит, вы выступили перед людьми и ушли?

Карасартов. Нет, Шакарима хоронили в моем присутствии.

Букетов. В вашем присутствии?

Карасартов. Повторяю: я не знаю, где именно его похоронили. Так как лично не ходил туда. На похоронах распоряжался Шалабаев. Он повел к месту захоронения аксакалов из народа и у них на глазах предал его земле».

Лукавые слова Карасартова опровергаются свидетельскими показаниями очевидцев.

Шакарим не был большим поклонником советской власти и никогда не скрывал негативного отношения к ней, не боялся выражать суждения в стихах, не осторожничал в высказываниях. Однако считать его врагом власти, готовым идти против нее с оружием в руках, было бы преувеличением. Не шел с оружием он против советской власти, как утверждал Карасартов. Не участвовал в перестрелке. И уж точно на его совести не было «пролитой множеством людей крови».

Не говорил правду Карасартов даже о погребении. Знал прекрасно, что тело Шакарима на самом деле бросили в иссохший колодец на окраине аула, потому что подчиненные исполняли только то, что приказывал он. Один из членов его отряда, Марат Тунликбаев (однофамилец Айтмырзы), говорил: «Командир наш Абзал Карасартов. Что он скажет — закон. Скажет лежать — ляжем, скажет стрелять — стрельнем».

Сказал Карасартов бросить тело в колодец — бросили. Знал Карасартов, что это не по-людски, потому и юлил в разговоре с Букетовым.

Но были свидетели. Видел, как тело Шакарима бросили в колодец, Кабыш, сын Каримкула. Помнила и Укыш Козбаева: «Дед Жетибай сказал: «Человек мертв. Давайте мы сами предадим его земле». Но начальник не разрешил. Под утро, пока народ спал, тело кажы отнесли к берегу реки Баканас. Там, на правом берегу, бросили в высохший колодец. Поспешно, кое-как забросали ветками, камнями и землей, чтобы только прикрыть».

Карасартов делал то, что предписывали исполнять его собственные начальники: запугать народ так, чтобы он под страхом смерти не высовывался из аулов, не смел возражать против политики советской власти. Самое сильное средство устрашения — это, конечно, человеческая смерть. И сотрудникам ОГПУ была дана команда не скупиться на жертвоприношения, уничтожать всех «врагов советской власти».

Смертей было слишком много, угроза для жизни была абсолютно реальной, и народ смирился. Уходя из Баканаса, Карасартов объявил населению через подручных: если кто-то приблизится к колодцу, в который брошено тело Шакарима, его ждет смерть. Страх смерти был настолько велик, что в следующие тридцать лет никто так и не подходил близко к колодцу. Люди боялись сказать о том, что знают, чье это захоронение.

Свою роль сыграл, конечно, и самый страшный эпизод в казахской истории, который произошел в эти годы. В степи случилась массовая гибель людей от голода. Каждый день приносил известия о жертвах.

В октябре из семипалатинской тюрьмы выпустили, наконец, Баязита, сына Гафура. Он отсидел год и восемь месяцев. Голодный, измученный, подавленный, он пошел пешком в Чингистау. По дороге узнал об убийстве Шакарима, своего деда. Умирали от голода другие родные. Холодными ночами Баязит не мог найти пристанища. Мерз, страдал от голода, не ел дней шесть. Так и не добравшись до родных, ночуя в заброшенных кошарах, не в силах терпеть муки, он перерезал себе горло. Кто-то из родных похоронил Баязита близ зимовья Мауен.

Осенью 1931 года в Семипалатинске умерли от голода сын и дочь Ахата. Его сына Руха сильно любил Шакарим. В поэме «Коныр-ат» писал: «Мой светлоголовый шалун Рух скучает ли обо мне?»

Тем временем, расстреляв без суда и следствия поэта, Карасартов принялся за уничтожение памяти о нем. Для него творческое наследие поэта не имело никакого значения, все затмевала слепая вера, что все не согласные с большевиками — эго враги советской власти.

В райотдел ОГПУ были свезены вещи Шакарима из жилища в Саят-кора. Оперуполномоченные провели обыск в его ауле, обшарили юрты родных, изымали бумаги с текстами поэта, его книги и рукописи. Отобрав что-то из конфискованных бумаг, Карасартов распорядился сжечь остальное. Сжигать поручили истопнику конторы ОГПУ в Карауыле, которого все звали Шаукеном. Настоящее его имя — Оразгали Бакашов (1904–1977). Был Шаукен немой от рождения. Видимо, поэтому его и взяли на работу в контору, посчитав, что он не разболтает секреты. Случайно увидев среди бумаг, предназначенных к сжиганию, фотографию Шакарима, Шаукен спрятал ее за пазухой. Все остальное был вынужден предать огню. Дома Шаукен отдал фотографию поэта на хранение матери. Она спрятала фото среди одежды. Так была сохранена фотография Шакарима, долгое время остававшаяся единственным известным изображением поэта и переданная его сыну Ахату в 1950-е годы.

Шакарим сфотографировался осенью 1905 года перед поездкой в Мекку. Было несколько таких фотопортретов, которые поэт раздарил родным и друзьям. На фото, спасенном Шаукеном, есть надпись в арабской графике: «На добрую память Абусагиту Халел оглы Махмудову. Шакарим Кудайбердыулы, И января 1912 года». Указанная дата — скорее всего время, когда фотография была подарена. Ахат сохранил фотографию до благословенных дней, когда имя и творчество поэта были реабилитированы.

Выполнив свою черную работу, Карасартов спешно покинул Чингистау.

Первым отозвали в Семипалатинск, в областное управление ОГПУ, другого палача поэта — Халитова.

В декабре 1931 года Карасартов был переведен в Жармин-ский райотдел ОГПУ. В его анкете работника НКВД имеются такие записи: «Находясь в органах ВЧК-ОГПУ-НКВД, участвовал в боях против банд Шакаримова и Кудайбердиева в Чингиставском районе»; «Получил премию (костюм) от Жар-минского РО ОГПУ за успешную ликвидацию банды».

И тогда Айганша сказала: «Довольно плакать. Мир никогда не держался только на одном человеке. Мы прожили вместе хорошую жизнь. Не знали горести, не переживали, что надеть, что у нас на столе. Наверное, пришло время плохому. Нечего печалиться! Все хорошее от Аллаха мы видели, настала пора готовиться к худшему».

Почти всех родных Шакарима оперативники ГПУ посадили в местный лагерь, который Карасартов устроил близ Карауыла. Его так и называли: лагерь Абзала. Вместе с родственниками поэта в лагере было много других заключенных. Кормили плохо. Постоянно допрашивали.

Выпускать начали весной. Первым из родных поэта вышел сын Кабыш. В голодную пору он стал жить подальше от людей, чтобы не подвергать семью опасности. Поставил юрту на реке Ший в Жидебае. Летом 1932 года у него обострилась болезнь, и он умер в степи в полном одиночестве.

Гульнар, младшая дочь Шакарима и Айганши, едва не лишилась жизни, решив в лагере выпить яд, чтобы избавиться от мук. Ее спасла дочь Абая Кульбадан, отпоив молоком. Выйдя из лагеря, Гульнар сумела добраться до Алма-Аты. Жила в колхозе имени Калинина в Илийском районе Алма-Атинской области. Муж ее умер в Великую Отечественную войну. Гульнар умерла в 1970 году.

Айганша, любимая женщина Шакарима, провела в лагере почти год. Вышла истощенная, разбитая, больная в конце лета 1932 года. Сразу отправилась в город, надеясь найти дочерей. Но их там уже не было. Айганша остановилась в доме Дуйсенби из подрода Ырзыкбай. В этом доме и умерла от голода.

Ее старшая дочь Жаким проживала с мужем Кабиболлой Махмутовым и детьми в Семипалатинске. После смерти Шакарима их всех арестовали как родственников «бандита и врага народа» и посадили в городскую тюрьму. Тауфик Досаев, сын Кабиболлы и Жаким, писал в воспоминаниях: «Отец с матерью и тремя детьми ожидали в тюрьме решения своей участи. В то время Гариполла, сын Мусабая-кажы, работал на большой должности в Алма-Ате. Он прислал бумагу о том, что дело Кабиболлы и его семьи будет решаться в Алма-Ате. В декабре 1931 года всю семью отправили поездом в Алма-Ату в «красном вагоне» в сопровождении двух охранников. Между тем Гариполла подговорил своего друга Улугбека, который работал милиционером в Аягузе, снять с поезда Кабиболлу с семьей под тем предлогом, что их дело будет опять рассматриваться в Семипалатинске».

Милиционер Улугбек исполнил просьбу. Снял семью с поезда, посадил в сани и переправил в Урджар. Оттуда до границы с Китаем рукой подать. Но как раз в ту пору граница была на замке, перебежчиков расстреливали без разговоров. В тот год семья осталась в Урджаре. У Жаким и Кабиболлы было четверо сыновей, троим Шакарим дал имена в честь ходжи Хафиза. Двое из них — Кожанияз и Кожагапез — умерли от голода в Урджаре в 1932 году.

В 1933 году начался массовый исход голодного народа в Китай. Семья Кабиболлы смогла пешком перейти границу.

«В марте 1933 года родился я, уже в Китае» — так завершал рассказ Тауфик Досаев. Там, в Китае, Жакйм с семьей встретил ее брат Зият, который уже работал начальником отдела культуры в департаменте просвещения района. Он помог им устроиться.

Сам Зият не избежал репрессий даже на китайской земле. В 1937 году его тесть Сейтказы Нуртайулы, известный хранитель казахских культурных ценностей, был схвачен чекистами как «враг народа». С ним вместе пропал и Зият. Он был убит в 1938 году.

Не только родных Шакарима, но и его друзей, людей, хорошо знавших его, подвергали репрессиям. Мансур Гылым-байулы рассказывал: «Через два-три дня после убийства Шакарима мой отец Керимбай, младший брат Гылымбая, привез тревожное известие о том, что вышел приказ схватить «прихвостней кажы». Гылымбай в ту же ночь, захватив с собой дочь и сына, двинулся к Аягузу, оттуда, продав лошадь и телегу, — в Талды-Курган. Тогда я и родился».

О том, как разметало голодное, страшное время родных Шакарима, можно судить по рассказу Камили Капыркызы, дочери Гафура:

«Я училась во втором классе в Аркалыке у тети Лябибы, когда из ГПУ поступило указание отправить всех родственников Шакарима в Карауыл. Бабушку Айганшу и тетю Гульнар отправили другим транспортом. Всех нас доставили в Карауыл.

Меня с матерью заперли в холодном, темном помещении. Ночью в кромешной тьме с визгом носились крысы, пугая нас до смерти. Мы так и не уснули. У меня до сих пор перед глазами болезненное лицо матери, которая прижимала к груди мешок с крохами пищи в страхе, что она может достаться крысам.

Спустя два дня кто-то из важных родственников тайком освободил нас с матерью, отвез в Каскабулак. Оттуда мы на верблюде, помню, перебрались в Семипалатинск к тете Райхан, дочери Шаке. Ее муж Жамшибай был деятельным человеком. Многие бежавшие с родных земель потомки Кудайберды воспользовались помощью этой семьи. Здесь в то голодное время были Медеухан, сын Ырзыкбая, с семьей, Сагила, жена Ахата, с детьми, Гульнар, Мукиш (Муслима), мать Кожакапана. Из нас только Медеухан-ага мог что-то делать. Он возил в Алейск сшитые варежки, мыло, спички, чтобы обменять на хлеб.

Мне трудно передать, как мы выжили в ту зиму. Ни еды, ни работы не было. Меня отдали то ли в интернат, то ли в детдом. Плохо помню, чему обучались, что делали. Лежали на нарах, мерзли, ждали целыми днями женщину, которая растапливала печь.

У человека от голода, оказывается, становится плохо с памятью. Я почти ничего не запомнила. Те, кто дожили до лета и имели еще силы, уходили в Сибирь. Остальной народ, в основном из аулов, в поисках еды тянулся к базару в Семипалатинске. Мы тоже пошли на базар. Множество народа лежало там, не в силах открыть глаза от голода, изнеможения. Увидев у торговки на руках булочки, кто-то вырвал их из рук, стал поедать. Его начали бить всем, что было под рукой. У меня до сих пор перед глазами, как этого человека пинали ногами.

Вся родня Шакарима пошла по миру. Никто ничего не знал друг о друге».

В тот год так умирали многие. На двухсоткилометровой дороге от Чингистау до Семипалатинска лежали неубранные трупы.

Жители аулов искали спасение в городах. Сотрудники ОГПУ встречали их в степи, заворачивали обратно. Во многих аулах людей просто не выпускали из домов местные активисты, милиционеры, оперуполномоченные. Они умирали семьями, лежа в ветхих юртах, в пустынных домах за закрытыми дверями.

Невиданное доселе: озверевшие от голода безумцы ели чужих детей. Какой-то замерзавший человек убил зимой в степи Аупиша, друга сердечного Шакарима, забрав его верблюда.

Камиля Капыркызы:

«Люди сдавали детей в детдом и уезжали в Сибирь. Моя мать тоже подалась в Сибирь с тетей Нагимой. Меня оставила у знакомых. Но «знакомая тетя» вскоре сообщила, что я должна уйти. После уроков мне некуда было идти, я плакала. Девочка-татарка, пожалев, повела к себе домой. Пока не перевелась в училище, я жила у них…

Машим, жена дяди Кабыша, сдала дочь Капияш, мою ровесницу, в детский дом. Сама уехала к родным в Аягуз, там и умерла от голода. Океш, жена Баязита, умерла в доме своего брата Алимкожи. Сам Алимкожа был осужден. Судьба его единственной дочери мне неизвестна…

Вот так уходили из жизни родные моего деда Шакарима, видевшие его при жизни. Я перечисляю их судьбы, чтобы показать, что после его смерти уничтожали не только его стихи, но и родных. Когда ж мне избавиться от горечи, заполнявшей меня, как не сейчас? Ведь жили мы и в такие дни, полные печали, считая их жизнью. Пусть люди знают, что остались еще потомки Шакарима».

В результате голода в казахской степи с 1931 по 1933 год, по ряду данных, погибли от голода два миллиона казахов, или половина всего казахского населения на тот момент. Погибли еще 200–250 тысяч казахстанцев других национальностей.

Около миллиона человек откочевали, ушли в годы голода за пределы Казахстана, из них 616 тысяч безвозвратно. Ушли в Китай, Монголию, Ирак и Афганистан. Ушли в соседние республики — в Россию, Узбекистан, Туркмению.

Некоторые исследователи называют меньшее количество людей, погибших от голода, — 1 миллион 750 тысяч человек. Слабое утешение. В любом случае число умерших в голодные годы невообразимо.

Подавленный страшной бедой, казахский народ почти не заметил, как лишился интеллектуальной элиты. В 1930-х годах были обвинены в различных политических и уголовных преступлениях сотни образованных политиков, творческих людей, общественных деятелей. Все они были брошены в тюрьмы. Многие были расстреляны, обвиненные в измене родине или, как Шакарим, в выступлениях против советской власти. Остальные были отправлены в сталинские лагеря, где тоже находили смерть.

Были расстреляны, отправлены в лагеря, умерли там от болезней все, за малым исключением, члены партии «Алаш» и правительства Алашорды. Остались живы единицы, лишь несколько алашординцев эмигрировали.

Лидер партии «Алаш» Алихан Букейханов, брат и единомышленник Шакарима, был арестован еще осенью 1922 года. Но тогда его доставили под конвоем в Москву и поселили в отдельной квартире в бывшем доме графа Шереметьева в центре Москвы. Под благовидным предлогом использования обширных знаний Алихана Букейханова, известного краеведа, власть изолировала его от народа и от Алашорды. Отправив Букейханова в пятьдесят семь лет на пенсию, еще десять лет держали его, по сути, под домашним арестом. В июле 1937 года Алихан Букейханов был арестован в московской квартире, где провел последние 15 лет жизни, и заключен в Бутырскую тюрьму. Спустя два месяца, 27 сентября, военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Алихана Букейханова к высшей мере наказания как «японского шпиона», и в тот же день он был расстрелян.

Ахмет Байтурсынов, один из основателей легендарной партии «Алаш», первый нарком просвещения республики, был арестован в июне 1929 года как государственный преступник и отправлен в Москву. Ему предъявили обвинения в том, что он якобы пытался наладить связи с Мустафой Чокаем, чтобы осуществить план отделения Казахстана от России. В 1931 году Байтурсынов был сослан в Архангельскую область. В 1934 году благодаря вмешательству Максима Горького и его жены, а также Международного Красного Креста Байтурсынова освободили и он вернулся в Казахстан. Но в 1937 году его снова арестовали. Держали в камере № 7 следственной тюрьмы НКВД в Алма-Ате. 8 декабря 1937 года Ахмет Байтурсынов был расстрелян.

Другой лидер партии «Алаш», журналист, писатель, публицист Миржакып Дулатов, был арестован в 1928 году, сидел в следственной тюрьме два года. На допросах в ответ на обвинение в национализме Дулатов говорил: «Ради будущего своего народа я обязан делать все возможное. Если заблуждаюсь, то вместе с народом. Рано или поздно истина восторжествует». Миржакыпа Дулатова объявили «врагом народа», сослали на стройки Беломорско-Балтийского канала в Кемь, в Соловецкий лагерь, где он и умер 5 октября 1935 года.

Были уничтожены почти все деятели Алашорды. Репрессированы 4297 членов партии «Алаш».

Всего в Казахстане службой ОГПУ — НКВД были «разоблачены» 183 организации с общим числом «агентов» 3720 человек. С 1920 по 1953 год было подвергнуто политическим репрессиям около 110 тысяч человек.

Кстати, в списки жертв сталинских репрессий попал и Карасартов, палач Шакарима. По сведениям ДКНБ РК по Карагандинской области, Абзал Карасартов был арестован 8 января 1938 года УНКВД по Карагандинской области. Правда, уже 9 января дело было прекращено за отсутствием состава преступления. Как пишется в этой справке, Карасартов был реабилитирован.

А имя Шакарима, одного из членов правительства Алашорды, на долгие годы попало под запрет. Упоминание о поэте расценивалось как почитание «врага народа».

Например, Ныгмет Магауияулы, один из тех, кто хорошо знал сочинения Шакарима, помнил такой эпизод. Когда Мухтар Ауэзов приезжал на родину Абая, рядом всегда были друзья. Одним из них был Ныгмет: «Обычно Мухтар Ауэзов, приехав в аул, не уставал носиться верхом. Однажды он попросил прочитать наизусть поэму «Нартайлак и Айсулу». И сказал: «Если кто-то будет спрашивать, говори, что ее написал сын поэта Кабыш».

Мухтар Ауэзов знал, что говорил. За упоминание имени Шакарима в лучшем случае могли снять с работы, в худшем — сослать в лагеря.

В роду Тобыкты так и повелось в дальнейшем приписывать произведения Шакарима Кабышу.

Родным Шакарима оставалось верить, что придет время, когда имя его и творчество вернутся из забвения и станут известны народу.

Камиля Капыркызы: «Тогда голубеющий вдали Чингистау казался мне самым страшным местом на свете. Помню, я говорила себе со слезами на глазах: «Не дай бог вернуться в эти места, если только удастся выжить». Иногда, находясь вдали, вспоминала родную землю и своих родных, но возвращаться туда мужества не хватало. Ибо в памяти вновь и вновь всплывал страшный образ Чингистау. Бывая в Абайском районе, заезжала только в Жидебай, чтобы посетить могилы Абая и Шакарима. Оттуда до Караула рукой подать, но я уезжала прямиком обратно, в Талды-Курганскую область. Продолжала верить, что ужаснее Чингистау нет на этом свете ничего».

Хроника реабилитации

В годы сталинского режима ни о какой реабилитации имени и творчества Шакарима речи быть не могло.

Благодаря стараниям Абзала Карасартова, представители власти безоговорочно считали поэта врагом советской власти. Имя его не произносилось вслух, стихи его и поэмы не упоминались нигде. Всякий, кто нарушал этот запрет, мог очень быстро оказаться «врагом народа» со всеми вытекающими из этого последствиями.

Вот почему Мухтар Ауэзов, один из немногих алашординцев, избежавший смерти, но не избежавший репрессий, в романе «Путь Абая» не мог назвать Шакарима настоящим именем, дав ему псевдоним «Шубар».

Ауэзов, несомненно, мог много интересного написать о Шакариме. В октябре 1930 года, попав на целый год в тюрьму, он там начал разрабатывать тему «Поэты школы Абая». Ауэзов вышел из тюрьмы, но в эту пору Шакарима убили и объявили врагом советской власти. Ауэзов был вынужден уничтожить свой труд.

В 1939 году Ахат Кудайбердиев вернулся из сибирской ссылки, из Бурлага. И первым делом обратился к Мухтару Ауэзову с вопросом о рукописях своего отца. Ауэзов ответил, что они находятся в фонде Академии наук.

Ахат несколько раз переписывал их. Готовил рукописи для издания отдельной книгой в 1936, 1959, 1960 годах. Но ждать печатных книг пришлось долго. Надежда на то, что это произойдет, возрождалась всякий раз, когда имя отца появлялось на страницах печати. Такие случаи малочисленны, но они были.

Упоминал имя Шакарима Каюм (Кайым) Мухамедханов. И поплатился.

В 1951 году он защитил кандидатскую диссертацию на тему «Литературная школа Абая». А уже через несколько месяцев, 1 декабря 1951 года, был арестован. Кропотливая работа по сбору наследия Абая и его поэтического окружения, в которое входил Шакарим, была названа отходом от марксизма и проявлением буржуазного национализма.

Мухамедхан Сейткулов, отец Каюма, был расстрелян как враг народа в 1937 году. И вот теперь сам Каюм Мухамедханов был осужден на 25 лет лишения свободы по печально известной 58-й статье о контрреволюционной деятельности.

Каюма отправили в Карлаг (Карагандинский исправительно-трудовой лагерь). В декабре 1954 года приговор (не без помощи писателя Александра Фадеева) был отменен, а узник — реабилитирован. Но на свободе Каюм Мухамедханов оказался лишь в 1955 году.

После смерти Сталина появилась надежда на реабилитацию Шакарима. Его родные, близкие стали писать письма в КГБ.

Каюм Мухамедханов не только читал своим студентам лекции о творчестве Шакарима, но и обращался с письмом в Семипалатинский обком партии с ходатайством о его реабилитации.

Появились запросы из руководящих органов. На один из них дал ответ писатель Габит Мусрепов, включив в него достаточно убедительный обзор творчества поэта (текст приводится в сокращении):

«ЦК КП Казахстана, товарищу Рахманову А.

На ваш вопрос о поэте Шакариме Худайбердиеве сообщаем: известный поэт конца XIX и первых трех десятилетий XX века Шакарим Худайбердиев — выходец из крупной феодальной семьи (его отец был старшим сыном ага-султана Кунанбая). Оставшись сиротой, он с семи лет воспитывался в доме великого поэта Абая Кунанбаева, что во многом способствовало развитию таланта Шакарима и оказало большое влияние на направление его творчества. Рано овладев арабской грамотой, под благотворным руководством Абая Шакарим Худайбердиев усердно изучает творчество восточных поэтов и русских классиков и вскоре становится одним из образованных людей своего времени. Наряду со стихами, он пишет трактаты по этике, религии и истории казахского народа.

В своих стихах Ш. Худайбердиев воспевает честность, гуманность, справедливость, призывает к овладению знаниями, обличает жадных баев, невежественных мулл, чванливых чиновников…

Им созданы широко известные поэмы «Калкаман и Мамыр», «Енлик и Кебек», «Нартайлак и Айсулу» и повесть «Адиль и Мария». В поэме «Енлик и Кебек» поэт впервые в казахской литературе рисует образ женщины, которая смело заявляет о своем праве на счастье и активно борется за свою свободу, бросает вызов старым обычаям. Стройность композиции, образность языка, новизна трактовки традиционной темы, обрисовка характеров главных героев особо выделяют эту поэму как шаг вперед в развитии жанра поэмы в казахской литературе.

Ш. Худайбердиев был горячим поклонником, популяризатором классической литературы. Он перевел на казахский язык повесть А. С. Пушкина «Дубровский» и его рассказ «Метель». Переведенные стихами, оба эти произведения в свое время пользовались большой популярностью среди читателей. Шакарим перевел некоторые произведения Л. Н. Толстого, а также произведения ряда восточных поэтов — Физули, Хожа Хафиза и др. Несколько особняком стоит поэма «Лейли и Меджнун», Шакарим считал ее переводом из Физули. На самом деле это не простой перевод и даже не переложение сюжетов, ранее бытовавших у восточных народов под названием «Назира», а скорее оригинальная поэма на известный сюжет «Лейли и Меджнун»…

Разумеется, в мировоззрении поэта встречаются противоречия, ограниченности, обусловленные сложной эпохой, в которой он жил и творил. Эти слабости особенно ясно видны в его философских, публицистических работах. Ш. Худайбердиев оставался на позициях просветительства, гуманизма, и это получило свое отражение в его художественных произведениях. Считаем, что сектор литературы Академии наук Казахской ССР должен внимательно изучить творчество Ш. Худайбердиева, подготовить к изданию его лучшие произведения, а также принять меры к тому, чтобы его творчество вошло в курс истории литературы для вузов и средних школ.

Лучшие произведения Ш. Худайбердиева заслуживают того, чтобы стать достоянием широкого круга читателей.

Секретарь правления Союза писателей Казахстана

Г. Мусрепов».

В результате прокуратура Семипалатинской области произвела проверку и не нашла никаких подтверждений антисоветской деятельности Шакарима. 19 февраля 1958 года заместитель прокурора области Гришков вынес заключение: считать недоказанной вину Шакарима Кудайбердиева в участии в контрреволюционном восстании и в связи с этим реабилитировать его.

Это заключение было подтверждено постановлением Прокуратуры СССР от 28 ноября 1958 года. В полученном Ахатом, единственным оставшимся в живых сыном поэта, письме из Прокуратуры СССР говорилось: «…Дело по обвинению Кудайбердиева Шакарима полностью прекращено за недоказанностью обвинения».

Казалось бы, правда восторжествовала! Теперь за упоминание имени поэта не могли угрожать тюрьмой, можно было печатать и читать его стихи. Ахат получил официальный доступ к его рукописям. По закону о реабилитации следовало требовать восстановления прав родных Шакарима.

Однако не тут-то было.

В начале 1959 года во втором номере газеты «Казак адебиети» («Казахская литература») была помещена подборка из восьми стихотворений Шакарима, а рядом — его фотография, та самая, спасенная истопником Шаукеном.

И в этот момент за дело взялся Карасартов. Был он уже не тем молодым, ретивым служакой, палившим из маузера по голодным людям, но его демагогия носила все тот же характер. Он продолжал пугать чиновников нашествием врагов советской власти и делал это, как и прежде, «в интересах советской власти, будучи преданным ей без остатка».

За день до публикации стихов Шакарима в газете «Казак адебиети» Карасартов позвонил главному редактору, поэту Абдильде Тажибаеву, и заявил о недопустимости публикации стихов алашординца. Стихи Шакарима все же были напечатаны. И тогда Карасартов через знакомых ему партийных руководителей, все так же пугая тенью алашординцев, добился освобождения Абдильды Тажибаева от должности главного редактора.

Поэт Жубан Молдагалиев, выступая в декабре 1969 года на заседании в Институте литературы и искусства Академии наук Казахской ССР, говорил: «Произведения Шакарима я читал, но сказать, что мне приходилось изучать их специально, не могу. В 1959 году в журнале «Жулдыз», где я был главным редактором, собирались опубликовать 400–500 строк из какой-нибудь его поэмы. Остановились на «Енлик и Кебек». Но тут появилась публикация в «Казак адебиети». Она породила нездоровые толки. Благодаря усилиям некоторых товарищей шумиха приняла скандальный характер, и это заставило нас отказаться от задуманного. Нашлись и такие, кто вопрошал: «А почему же тогда остается под запретом М. Жумабаев?» Кое-кто даже воспользовался сложившейся ситуацией. Несмотря на это, мы валили вину на партийное руководство».

Демарша Карасартова оказалось достаточно, чтобы другие издания побоялись печатать стихи опального поэта.

Наследие Шакарима, с которого был снят запрет, опять стало кочевать из одного сейфа идеологических начальников в другой.

Поэт Хамит Ергалиев, столкнувшись с этим явлением, говорил о Карасартове: «Следуя в течение многих лет неотступной тенью за поэтом, он убил его не один раз, а дважды. Если бы он не совершил того поступка, что сделал в 1959 году, его бы схватили за шиворот, призвали к ответу. А духовное наследие поэта стало бы народным достоянием еще тридцать лет назад. Карасартов мастерски использовал ту психологию, что была рождена во времена сталинизма».

О том, как повели себя советские идеологические работники после контратаки Карасартова, говорилось на том же заседании в Институте литературы и искусства.

Утебай Канахин: «Как только я начал работать инструктором ЦК Компартии Казахстана, возник вопрос о Шакариме. Имя это было мне давно знакомо. Создали комиссию, в состав которой вошли Таир Жароков (председатель), Хамит Ергалиев и Жекен Жумаханов. Она незамедлительно приступила к делу. Покойный Жумаханов, земляк Абая, кстати, знал наизусть многие произведения Абая Кунанбаева и Шакарима Кудайбердиева. К этому времени были уже оправданы полностью Сакен Сейфуллин, Беимбет Майлин и Ильяс Джансугуров и готовились к печати собрания их сочинений. Короче говоря, работы было много. Вдохновленные достижениями последних лет, мы взялись за проверку достоверности порочащих имя Шакарима материалов, анонимок и писем. Факты, изложенные в них, в большинстве своем оказались ложными или извращенными. Такой вывод и вносился в заключение комиссии. Были подготовлены к изданию два тома произведений Шакарима. Когда дело уже подходило к концу, секретарь по идеологии Нурымбек Джандильдин своей властью приостановил его. Вскоре, в 1966 году, я был освобожден от должности заместителя заведующего отделом пропаганды и агитации. Ситуация осложнялась все больше, и поэтому не оставалось ничего другого, как уйти по собственному желанию».

Абилмажин Жумабаев: «В 1963 году я был принят на должность инструктора. Мне на глаза сразу попалась зеленая папка, в которой находилось заключение комиссии на девятнадцати страницах. Естественно, я тут же внимательно ознакомился с материалами о Шакариме. Выяснилось, что население Абайского района дало секретарям своего обкома, как депутатам, наказ решить окончательно вопрос о судьбе поэта. Я обратился по этому поводу к Джандильдину. Ответ был такой: «Давайте тогда вынесем этот вопрос на бюро». Посоветовавшись, решили заручиться согласием 13 членов бюро. Это и было сделано. Но момент принятия окончательного решения все никак не наступал. Как-то в 1968 году в Казахском государственном университете состоялось собрание представителей столичной интеллигенции. На этой встрече завязалась острая дискуссия, и кто-то из присутствующих позволил себе произнести имя Магжана Жумабаева. Об этом было доложено секретарю по идеологии Саттару Имашеву в весьма пристрастной манере. Тот разгневался и положил конец разговорам о судьбе литературного наследия Шакарима. По его распоряжению все, что касалось поэта, было сдано в архив».

Тем не менее реабилитация должна была состояться.

В 1961 году Ахат Кудайбердиев, воспользовавшись объявленной прокуратурой реабилитацией, перезахоронил наконец останки отца. Со слов Кабыша Каримкулулы Ахат знал точно, где искать останки.

Ахат писал:

«26 июля 1961 года я приехал в Баканас. На следующий день стал раскапывать колодец, в котором лежали останки отца. В этот день я прокопал чуть больше метра. Потому что я не взял никого в помощь, копал один. Боялся, если кто-то будет рядом, может поторопиться и повредить кости.

28 июля я собрал все кости. Поврежденными от пуль ранения были только две кости. Одна пуля повредила правую берцовую кость, вторая прошла через середину грудной клетки и сломала правую часть позвоночника…

Останки привезли в район. 8 августа они были захоронены в Жидебае около могилы Абая. Районные начальники дали машины, обеспечили всем необходимым. На похороны ушло около шести баранов, 240 рублей. Присутствовало более ста человек. Собрались все жители совхоза «Абай», пришли и из других совхозов. Когда привезли останки, плакали все. Кроме слез на глазах, была и радость на лицах».

В 1962 году молодой поэт Олжас Сулейменов написал посвящение Шакариму:

В августе 1962 года в Абайском районе Семипалатинской области была создана комиссия под руководством первого секретаря райкома партии Карима Нурбаева по изучению жизни и литературного наследия Шакарима. В состав комиссии вошли девять человек, хорошо знавшие историю края, в том числе: Батташ Сыдыков, Камен Оразалин, Балтакай Толганбаев, Сактай Бигозин, Аргынбек Ахметжанов, Асемхан Слямханов, Динислам Жанузаков.

В течение четырех месяцев члены комиссии запротоколировали показания около тридцати человек, записали свидетельства тридцати человек, видевших Шакарима. В том числе были опрошены сотрудники Карасартова: Зейнель Оспанов, Айтмырза Тунликбаев, Мауткан Баймышев, Балтакай Толганбаев. Все как один говорили: «Шакарим не имел связи ни с какими бандитами. Он не враг». Заключение комиссии было направлено в областной и республиканский комитеты партии, а также в Институт литературы и искусства имени Мухтара Ауэзова.

В 1963 году и в Алма-Ате была создана писательская комиссия Хамита Ергалиева. В ее состав вошли Таир Жароков, Жекен Жумаханов, Мырзабек Дуйсенов, Утебай Канахин, Саду Машаков. Цель комиссии была та же — исследование литературного творчества Шакарима. Мнение комиссии Хамита Ергалиева совпадало с заключением комиссии Карима Нурбаева: Шакарим не враг советской власти, его творчество нужно немедленно возвращать народу.

Однако этого опять не произошло.

В августе 1964 года Ахат с помощью Каюма Мухамедханова составил письмо на имя первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева с просьбой о помощи в издании художественного наследия Шакарима. В письме говорилось:

«Сложилась такая ситуация, когда никто прямо не возражает против необходимости издания и изучения Шакарима, но по существу ничего и не делается, чтобы вернуть казахскому народу произведения Шакарима, в течение многих лет умышленно замалчиваемые, но тем не менее оставшиеся в народной памяти… И сегодня, после XXII съезда КПСС, было бы вопиющей несправедливостью, чтобы имя одного из выдающихся представителей нашей культуры все еще по инерции продолжало замалчиваться».

Но и это не помогло.

Карасартов продолжал пугать партийных руководителей подрывом устоев советской власти. И успешно находил среди них единомышленников. Более того, в ход пошли анонимные письма.

Например, в мае 1968 года в адрес первого секретаря ЦК компартии Казахстана Динмухамеда Кунаева поступило письмо, в котором говорилось:

«Мы слышали, что казахская Академия наук собирается издавать книги Шакарима Кудайбердыулы… Однако мы ведь знаем, что именно Шакарим и Дулатов собрали на митинг по случаю смерти Кази Нурмагамбетова 2000 человек, где он проклинал советскую власть, оплакивая умершего. Он спутался с партией «Алаш». В 1918 году они собрали вооруженное войско в 4–5 тысяч человек, сражались против семипалатинских большевиков, дошли до Барнаула, и в этих боях он был знаменосцем, об этом знает весь народ. Мы знаем, что в 1931 году, совершив жертвоприношение, подняв белое знамя, он организовал восстание против советской власти, под его началом отрубили голову начальнику районной РНИ Олжабаю, убили комсомольца-учителя Рамазана с женой. Знаем, что он организовал нападение 360 человек на районное помещение компартии и райсовета, когда убили коммунистов и комсомольцев, разграбили банк и кооператив».

Много чего придумали авторы (или автор) анонимного письма, не обращая ровным счетом никакого внимания на то, что Шакарим, Миржакып Дулатов, другие члены партии «Алаш» уже реабилитированы. Писали, намеренно искажая факты, трактуя их в лживой форме. Например, утверждая, что Шакарим присваивал себе стихи Абая и Магауии, а у Мухтара Ауэзова литературное наследие Шакарима вызывало отвращение. Все это вкупе с утверждением, что Шакарим со знаменем в руках на боевом коне вел многотысячное войско на Барнаул, могло произвести впечатление.

«Приносим Вам извинения, ибо не можем назвать свои имена. Но заверяем Вас в том, что если состоится партийное и всеобщее обсуждение, мы их обнародуем» — так завершали письмо «доброжелатели».

И только в 1978 году наметился перелом.

В тот год в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель» были опубликованы стихотворения Шакарима в переводе на русский язык в сборнике «Поэты Казахстана» (серия «Библиотека поэта»). Из четырнадцати стихотворений Шакарима, предложенных читателям, десять переведены Всеволодом Рождественским, четыре — Владимиром Цыбиным. К стихам была предпослана вступительная статья писателя Мухтара Магауина.

В феврале 1987 года Мухтар Магауин получил письмо такого содержания (приводится в сокращении):

«Дорогой Мухтар! Ты, наверное, меня не знаешь. Но дело не в этом. Давно собирался написать тебе, да все некогда было…

Зовут меня Мяз Карасартов. Вот уже двадцать пять лет работаю прорабом в совхозе имени К. Бабаева Ульяновского района Карагандинской области.

…Когда пошли разговоры, я не сразу поверил. А потом, когда мне в руки попал сборник «Поэты Казахстана», изданный в 1978 году Ленинградским отделением издательства «Советский писатель», убедился своими глазами. На первом листе этой книги написано: «Вступительная статья, биографические справки и примечания М. М. Магауина». Я хочу сказать о Шакариме Кудайбердыулы, который тоже попал в сборник. Переводы его стихотворений на русский язык занимают страницы 284–314. А в биографической справке ты пишешь о нем: «В 1917–1925 годах Шакарим ненадолго возвращается к активной жизни, приветствует новые преобразования в обществе, печатает на страницах газет и журналов свои стихотворения, в которых поддерживает новый строй, однако через некоторое время старый поэт вновь уходит в одиночество. Умирает в 1931 году».

Читал я это и сокрушался: получается, Мухтар Магауин, который прекрасно разбирается в истории стародавних времен, не знает правды о дне вчерашнем! Потом попытался успокоить себя: наверное, он был введен в заблуждение.

Если бы мой старший брат, старый чекист Абзал Карасартов был жив, у него бы непременно возникли вопросы. Потому что он лучше меня знал, кем был Шакарим Кудайбердыулы. И все же мы, его родные, обладаем достаточными сведениями о том человеке. Нам завещал их покойный ныне Абзал-ага. Он ушел из жизни в 1979 году. Будь мой старший брат жив, это не осталось бы без последствий. Помню, в 1959 году газета «Казак адебиети» позволила себе опубликовать подборку стихов Шакарима. Только благодаря вмешательству Абзала Карасартова это начинание не получило продолжения.

Вся причина в том, что мой старший брат работал начальником Чингистауского райотдела ОГПУ в те времена, когда Шакарим поднял вооруженное восстание против Советской власти. Началось оно 5 сентября 1931 года. Абзал Карасартов, естественно, принимал участие в подавлении восстания. Документы и факты, имеющие отношение к этому событию, хранятся в архиве КГБ Казахской ССР. С их помощью А. Карасартов доказал, что Шакарим руководил антисоветским выступлением, и дал достойный отпор тем, кто пытался исказить историю. Больше этот вопрос не поднимался, и поэтому, когда узнал, что стихотворения Шакарима вошли в изданный в 1978 году сборник, я никак не мог поверить.

Теперь, наверное, будет уместно, если я задам такие вопросы: почему спустя столько лет снова напечатали Шакарима, причем не в Казахстане, а в Ленинграде и в переводе на русский язык? И почему в этой книге, где нашлось место даже для противника советской власти, нельзя обнаружить ни имени, ни стихов пламенного поэта-революционера Сакена Сейфуллина? Спрашиваю так потому, что выступление Шакарима против народной власти — факт, который подтверждается достоверными сведениями. Если ты не веришь мне, можем обратиться к материалам, которыми располагает КГБ.

Издавать Шакарима — это значит надругаться над памятью тех, кто проливал кровь за торжество этой революции. В ходе антисоветского восстания по распоряжению этого человека были привязаны к хвостам лошадей и обречены на мучительную смерть Рамазан Абаев и его жена Рапиш. По его же приказу отрубили голову Олжабаю Шалабаеву. В свете этих фактов ваши попытки открыть дорогу сочинениям Шакарима вызывают по меньшей мере недоумение.

Если на то пошло, Шакарим — это разве не тот самый Шубар из романа «Путь Абая» Мухтара Ауэзова, проповедующий панисламизм? Всем нам известно, что в народе его называли «Шубар» («Рябой»). Если это был честный и заслуженный человек, то почему нет его имени в Казахской советской энциклопедии? Нет Шакарима и в антологии «Поэтические сочинения пяти веков», охватывающей поэтов от Абая до Султанмахмута Торайгырова… Так почему сборник вышел в свет в Ленинграде, а не в Казахстане? Какой тут был умысел?

С того самого 1978 года я внимательно слежу за всеми твоими публикациями, а также за тем, что пишут другие литераторы. Но больше никто вопроса о Шакариме не поднимал, й стихи его не печатались. Короче говоря, брат мой Мухтар, мне хочется знать, как ты на все это ответишь… Если не ответишь на это письмо, мне придется (не подумай, что угрожаю) поставить вопрос перед ЦК компартии Казахстана и КГБ. Потому что мы, Карасартовы, не хотим называться «казахскими Дантесами» из-за недалеких выводов некоторых. Этого мы не допустим.

Мяз Карасартов

3 февраля 1987 года».

Это было время «перестройки», когда наконец менялись многие правила в советской внутренней политике. Гласность на какое-то время стала доминирующим фактом общественной жизни. Страх советских руководителей перед призраком угрозы советской власти сменился страхами другого порядка. Стало возможным возвращение многих имен, пребывавших под глухим гнетом умолчания.

И родственники Абзала Карасартова уже не могли остановить возвращение творчества Шакарима народу.

Хотя Мяз Карасартов еще писал в редколлегию газеты «Казак адебиети», возмущался, что 8 января 1988 года в газете была напечатана поэма-легенда Жаика Бектурова «Поэт и подлец». Звонил он и автору поэмы и снова возмущался: «Когда вы, наконец, оставите в покое нашего умершего родственника?!»

В июле 1987 года Каюм Мухамедханов послал письмо-просьбу об издании трудов Шакарима Владимиру Карпову, первому секретарю Союза писателей СССР.

Послал он и в журнал «Огонек» русскоязычную версию своей статьи «Из мрака забвения» о судьбе и творческом наследии Шакарима, приложив фотографию поэта и копии документов о его реабилитации. В письме главному редактору журнала Виталию Коротичу от 23 февраля 1988 года Мухамедханов писал:

«Вот уже более тринадцати месяцев в редакции газеты «Казак адебиети» лежит моя статья на казахском языке о биографии и творчестве Шакарима Кудайбердиева, крупнейшего поэта, писателя, ученого-философа, историка, самобытного композитора, переводчика и публициста, который погиб осенью 1931 года на семьдесят третьем году жизни. Однако до сих пор конкретного, понятного ответа нет. Полагаю, что воздерживаются от публикации из-за пресловутой осторожности: как бы чего не вышло».

В ту пору уже работала комиссия по реабилитации выдающихся деятелей казахского народа, которые были репрессированы в 1920—1930-х годах. Председателем комиссии был академик Жабайхан Абдильдин. О той работе он рассказывал в интервью «Казахстанская правда» 1 февраля 2003 года:

«Назначение руководителем комиссии я расценил как важнейшее поручение. Работу мы начали, как нам показалось, с самого легкого — подготовили в конце 1987 года необходимые документы по реабилитации Шакарима Кудайбердыева. До нас были неоднократные попытки восстановить его доброе имя, но они натыкались на непонимание, на обвинение в буржуазном национализме, причастности к деятельности Алашорды. Тогда еще было живо ложное обвинение казахского народа в национализме после известных декабрьских событий 1986 года.

Мне пришлось перечитать всю литературу о Шакариме, и я удивился многим вещам. Оказывается, я знал наизусть некоторые его произведения, например «Калкаман и Мамыр», его песни. Мы их в детстве распевали как народные. В результате проведенной работы выяснили, что Шакарим был честнейшим человеком, в алашординской партии не состоял, его туда включили «заочно». Это был просветитель, племянник Абая, продолжатель его дела, он развивал его идеи в области этики, эстетики, философии, жил отшельником в горах, никакой политической деятельностью не занимался…

Проанализировав деятельность Шакарима и его произведения, комиссия составила объективную справку, и на бюро ЦК компартии Казахстана я выступил с обстоятельным докладом. Вдруг встает председатель КГБ Казахстана Мирошник и заявляет, что комиссия не справилась со своей работой, она якобы идеализирует фигуру Шакарима, он-де враг советской власти, буржуазный националист, глава кулацкого восстания в Семипалатинской области и т. д.

После его выступления в зале установилась гробовая тишина. Ход обсуждения мог сложиться самым неблагоприятным образом, если бы кто-нибудь из членов бюро выразил солидарность с Мирошником. И тут Нурсултан Абишевич Назарбаев сказал: «Пусть по этому вопросу отвечает председатель комиссии». Тем самым он спас ситуацию. Я вновь выступил, заявив, что категорически не согласен с мнением Мирошника, и обосновал свою позицию. Затем уже никто из членов бюро не брал слова, и первый секретарь ЦК Колбин предложил поддержать мнение комиссии. Таким образом, первый бой мы выдержали благодаря Нурсултану Абишевичу…»

В итоге, после работы комиссии по реабилитации в апреле 1988 года в печати вышло решение комиссии ЦК компартии Казахстана о том, что Шакарим Кудайбердиев невиновен и подлежит реабилитации.

Каюм Мухамедханов, как самый активный подвижник этого дела, получил телеграмму с поздравлениями от первого секретаря Союза писателей Казахстана Ади Шарипова: «Поздравляю! Шакарим реабилитирован директивными органами. С уважением, А. Шарипов. 7 апреля 1988 года».

Сразу же в конце 1988 года издательствами «Жалын» и «Жазушы» оперативно были изданы две книги Шакарима. Его сын Ахат, к сожалению, так и не дожил до этого дня.

В Жидебае на месте захоронения Абая и Шакарима был возведен мемориальный комплекс «Абай — Шакарим». Продолжилось издание сочинений Шакарима, а также исследовательских работ и книг о нем. В частности, в 2000 году в Алматы, в издательстве «Арыс», вышел в свет сборник стихов Шакарима «Иманым». В 2003 году в издательстве «Атамура» был напечатан сборник «Зеркало казахов». В 2007 году в алматинском издательстве «Раритет» были напечатаны пять томов исследовательской серии «Вопросы шакаримоведения», подготовленной научно-исследовательским центром «Шакаримтану» при Семейском государственном педагогическом институте. В 2008 году в Семее была издана энциклопедия «Шакарим».