Шарлатаны

Пролог

27 июня, Бостон, штат Массачусетс

Сменой времен года на нашей планете мы обязаны тому, что земная ось имеет наклон; не будь его, солнце находилось бы на одной высоте в течение всего года. Именно поэтому в то летнее утро, 27 июня, рассвет в Бостоне, штат Массачусетс, наступил гораздо раньше, чем в промозглые зимние месяцы, когда светило едва выползает из-за горизонта и по низкой дуге лениво движется над городом. Уже в 4 часа 24 минуты яркий свет начал стремительно заливать Норт-Энд — район Бостона, известный как Маленькая Италия, где издревле селились потомки итальянских мигрантов, — узкие улочки элегантного Бикон-Хилл и широкие бульвары величавого Бэк-Бэй[1]. А в 5 часов 9 минут солнечный диск полностью всплыл из вод Атлантического океана и начал свое неотвратимо-торжественное шествие по безоблачному летнему небу.

Стэнхоуп-Билдинг, современная башня из стекла а бетона высотой в двадцать один этаж, была первой постройкой среди многочисленных корпусов БМБ — Бостонской мемориальной больницы, — на которую обрушился сноп золотистого света. Этот корпус на берегу Бостонской бухты стал новейшим дополнением к мешанине из разномастных зданий, составляющих комплекс знаменитой клиники Гарвардского университета. Строгий и чистый силуэт башни разительно отличался от старых приземистых строений из красного кирпича, возведенных почти полтора века назад. Ультрасовременный корпус был оснащен всем необходимым для работы, включая хирургический блок из двадцати четырех операционных, носящих гордое имя «гибридные операционные залы будущего». Напичканные высокотехнологичным оборудованием, помещения скорее напоминали декорации к научно-фантастическому сериалу «Звездный путь», нежели привычные операционные добрых старых времен. Залы располагались по окружности — двенадцать по одной и двенадцать по другой стороне общего холла, в центре которого находились два дежурных пульта. Большие окна в каждом зале обеспечивали возможность тем, кто наблюдал за ходом операции из холла, видеть происходящее собственными глазами в дополнение к трансляции на мониторах кабельного телевидения клиники.

Многофункциональные операционные давали возможность проводить самый широкий спектр хирургических вмешательств — от сложных операций на головном мозге и сердце до рутинных процедур вроде замены коленного сустава. Под потолком располагался ряд больших и легко регулируемых консолей, позволяющих получить быстрый доступ к любому из закрепленных на них приборов, не загромождая при этом пространство и обеспечивая свободу передвижения персонала. На одной из консолей был укреплен наркозный аппарат, на другой — аппарат искусственного кровообращения, на третьей — нейрохирургический микроскоп, чья большая изогнутая штанга поддерживала цифровую систему визуализации: используя инфракрасные и рентгеновские лучи, система создавала трехмерное изображение нужного органа в режиме реального времени. Кроме того, в каждом операционном зале находилось несколько видеодисплеев с высоким разрешением, подключенных к центральному компьютеру клиники, чтобы данные о пациенте — например, ультразвуковые и рентгеновские снимки — можно было мгновенно вызвать на экран с помощью голосовой команды.

Оснащение больницы этим суперсовременным и непомерно дорогим оборудованием было вызвано стремлением улучшить качество операций, а также повысить безопасность пациентов. Однако в тот сияющий летний день в конце июня ни волшебство технологий, ни самые точные расчеты не смогли противостоять обычной человеческой слабости, приведшей к непредвиденным и катастрофическим последствиям. Несмотря на все усилия преданного своему делу персонала хирургического отделения Бостонской мемориальной больницы, в операционном зале № 8 разворачивалась трагедия.

Когда в 5:30 утра солнце осветило здание клиники, к дверям корпуса Стэнхоупа начали друг за другом подкатывать частные автомобили и машины такси. Они останавливались под длинным навесом у главного входа, дверцы распахивались, и пассажиры со спортивными сумками выбирались наружу. Прибывшие почти не разговаривали; в сопровождении родственников будущие пациенты направлялись в больницу и поднимались в лифте на четвертый этаж, где находилось отделение амбулаторной хирургии. В былые времена людей госпитализировали за сутки до плановой операции, но подобная роскошь нынче осталась в прошлом, поскольку страховые компании посчитали, что лишняя ночь в больнице — слишком дорогое удовольствие для бюджета.

Рано утром прибывают те, чья операция назначена в первую очередь. Два часа спустя появляются идущие во вторую смену. И хотя можно рассчитать, сколько примерно времени займут утренние операции, определить точную их продолжительность невозможно. Поэтому если расчет окажется неверен — а он всегда неверен в пользу клиники, а не пациента, — то последние довольно долго вынуждены дожидаться в приемном покое. Для некоторых ожидание становится по-настоящему мучительным, поскольку все они явились натощак, получив строгое предупреждение, что есть перед операцией нельзя, разве что выпить несколько глотков воды, и то не позднее полуночи.

Сегодня одним из таких пациентов второй смены был крепкий, полный сил, веселый и общительный мужчина сорока четырех лет по имени Брюс Винсент. Ему предстояла открытая операция по поводу пластики паховой грыжи. Операция должна была начаться 10:15. Брюсу велели явиться в приемный покой хирургического отделения в четверть девятого. В отличие от других пациентов, дожидающихся своей очереди, Брюс не испытывал волнения в связи с предстоящей процедурой. Спокойствие объяснялось не только относительной простотой операции, но и тем, что клиника была ему хорошо знакома. Больница не представлялась Брюсу таинственным и страшным местом, чем-то вроде преддверия преисподней. В течение последних двадцати шести лет он бывал здесь почти ежедневно. Сразу после окончания средней школы в Чарльзтауне, старейшем районе Бостона, Брюс Винсент, звезда местной футбольной команды, поступил на службу в отдел безопасности БМБ. Это стало своего рода продолжением семейной традиции: мать Брюса много лет проработала здесь сиделкой, а старшая сестра и сейчас служила медсестрой.

Однако сохранять хладнокровие Брюсу помогала не только привычная атмосфера. Что действительно успокаивало, так это окружавшие его знакомые лица. За четверть века, проведенных в больнице, он успел подружиться практически со всеми, включая докторов, медсестер и администрацию. К тому же за эти годы Брюс столько узнал о медицине — особенно о той ее части, которая касается клинической практики, — что среди персонала ходила шутка: Брюса Винсента с полным правом можно считать выпускником медицинской школы при Бостонской мемориальной больнице. Такого учебного заведения не существовало, однако его предполагаемый выпускник мог со знанием дела обсуждать с хирургами технику операций, с администрацией — вопросы злоупотребления служебным положением, а с медсестрами и сиделками — проблемы распределения обязанностей и ночных дежурств. Причем все это Винсент делал регулярно и с упоением.

Когда Брюсу сказали, что ему предстоит спинальная анестезия при пластике грыжи — операции, которая займет от силы час, — он отлично знал, почему в данном случае «спиналка» предпочтительнее общей анестезии. Никаких непонятных и пугающих манипуляций, все предельно ясно. Ну и главное, Брюс был абсолютно уверен в своем хирурге, легендарном докторе Уильяме Мейсоне, которого за глаза называли Диким Биллом. Доктор Мейсон считался одним из самых популярных хирургов больницы — репутация, о которой он сам позаботился, тщательно следя за тем, чтобы все знали, какие толпы пациентов приезжают к нему со всего света, прослышав о его профессиональных победах и мечтая попасть в его золотые руки. Доктор Мейсон имел звание профессора хирургии Гарвардского университета, занимал пост заведующего отделением гастроэнтерологии и заместителя директора хирургической ординатуры. Узкой специализацией Мейсона была хирургия поджелудочной железы — органа, который, как известно, сложно оперировать, поскольку он расположен в задней части брюшной полости, имеет специфическую структуру и отвечает за выработку агрессивного пищеварительного фермента.

Когда Брюс говорил людям, кто именно будет его оперировать, слушатели приходили в смущение: в последний раз доктор Мейсон делал пластику паховой грыжи лет тридцать назад, еще будучи ординатором. Профессор всячески подчеркивал, что берется только за сложные случаи, связанные с его основной специализацией. Некоторые коллеги были настолько ошарашены, что спрашивали у Брюса, каким образом ему удалось совершить невозможное и уговорить Уильяма Мейсона заняться пустяковой грыжей — случаем, который он, несомненно, считал достойным разве что ординатора-первогодки. Дождавшись этого вопроса, Брюс с радостью пускался в объяснения.

Брюс любил свою работу и был беззаветно предан больнице, за что его регулярно продвигали по службе, и в один прекрасный день он занял пост начальника парковки. Благодаря легкому нраву и общительному характеру — казалось, Брюс помнит по именам весь персонал клиники, — все знали и любили мистера Винсента. Кроме того, всем нравилось, что он оказался безупречным семьянином, женившись на девушке такой же общительной и жизнерадостной, которая работала в кафетерии клиники. У супругов родилось четверо детей, младшему из которых едва исполнилось полтора года. Поскольку фотографии детей Брюса частенько украшали доску объявлений в кафетерии, люди привыкли считать Винсентов типичной «больничной» семьей, все члены которой так или иначе связаны с клиникой.

И хотя рейтинг популярности Брюса и так был невероятно высок, он взлетел буквально до небес, когда ему удалось справиться с одной давнишней проблемой — нехваткой парковочных мест. Как только Винсент взялся за дело, казавшийся неразрешимым вопрос быстро уладили: Брюс убедил руководство больницы построить в рамках корпуса Стэнхоупа многоэтажный гараж специально для врачей и медсестер. Вдобавок ко всему Брюс никогда не прятался у себя в кабинете, играя роль недоступного короля парковки, а напротив, с рассвета до позднего вечера находился на территории гаража, готовый при малейшем недоразумении мгновенно прийти на помощь и разрядить обстановку приветливой улыбкой и шуткой. Остальные работники парковки были под стать своему начальнику: обходительные, веселые и расторопные. Несколько раз Брюсу довелось оказывать помощь заведующему отделением гастроэнтерологии, таким образом он и свел достаточно близкое знакомство с доктором Мейсоном, человеком замкнутым и не склонным заводить приятелей среди больничного персонала.

Когда четыре года назад доктор Мейсон обзавелся красным «феррари», вся больница была в курсе. Некоторые даже подшучивали насчет кризиса среднего возраста, поскольку, помимо приобретения вычурной спортивной машины, Уильям Мейсон стал откровенно флиртовать с симпатичными девушками, в основном медсестрами, и даже подбивал клинья к одной женщине-ординатору. Брюс знал об этих сплетнях, частенько ему приходилось слышать и ядовитые комментарии в адрес доктора, однако он искренне полагал, что все это лишь наветы завистников. Что же касается «феррари», то вместо того, чтобы посчитать автомобиль помпезным чужаком среди более сдержанных и консервативных «вольво», БМВ, «лексусов» и «мерседесов», начальник гаража принялся всячески нахваливать обновку и даже предложил Мейсону ежедневно лично парковать машину в укромном уголке, чтобы кто-нибудь случайно не поцарапал красавицу, неосторожно распахнув дверцу своего авто. И когда Брюс узнал от своего терапевта, что ему требуется пластика паховой грыжи — проблема беспокоила его некоторое время, а потом к ней добавились неприятные симптомы, связанные с пищеварительной системой, — он просто спросил доктора Мейсона, не возьмется ли тот за такую операцию. Брюс задал вопрос однажды утром — кстати, забирая ключи от «феррари», чтобы отвести автомобиль на парковку. И к огромному удивлению самого Брюса — как он позже признавался, в сотый раз пересказывая свою захватывающую историю, — доктор Мейсон согласился, пообещав втиснуть его в плотный рабочий график между звездами шоу-бизнеса, биржевыми воротилами, арабскими шейхами и европейскими аристократами.

В назначенный день, несмотря на предстоящую операцию, Брюс появился на парковке в пять утра, как в обычный рабочий день, и, как обычно, приветствовал прибывающих сотрудников — ритуал, который повторялся в течение многих лет. Он даже припарковал «феррари» доктора Мейсона. Правда, сам доктор опешил, увидев Брюса в гараже, но засомневался скорее в себе — не подвела ли его память, не перепутал ли он день.

— Я иду во вторую смену, — с невозмутимым видом пояснил Брюс, — мне велели явиться в приемный покой не раньше восьми пятнадцати.

И все же в то утро рабочее рвение Брюса не обошлось без последствий. Ему пришлось срочно подыскивать замену одному из заболевших охранников, в результате будущий пациент поднялся на четвертый этаж хирургического отделения с большим опозданием.

— Брюс, где вас носит? Вы опоздали почти на сорок минут, — набросилась на него Марта Стэнли, старшая сестра отделения амбулаторной хирургии. Обычно Марта сама не занималась регистрацией пациентов, но сегодня в ожидании Брюса спустилась в приемный покой. — Нам уже звонили из операционной.

— Извините, миссис Стэнли, — робко пролепетал Брюс, — задержался в гараже.

— Может, не стоило выходить сегодня на работу? — Марта неодобрительно покачала головой.

Как и Мейсон, она была озадачена, когда утром, заезжая на парковку, увидела хлопочущего там Брюса.

Придя на отделение, старшая сестра первым делом открыла на компьютере файл с данными Винсента: свежие анализы крови, кардиограмма, предварительный осмотр терапевта и хирурга — электронная история болезни оформлена по всем правилам.

— На тот случай, если вы вдруг не в курсе: доктор Мейсон ненавидит, когда ломают график операций, — проворчала сестра. — К тому же сегодня после вас у него еще два важных пациента с раком поджелудочной железы.

На лице у Брюса появилось выражение глубочайшего раскаяния, смахивающего на гримасу боли.

— Да-да, конечно, я понимаю, доктор терпеть не может проволочек. Может, мы как-то ускорим процесс регистрации? — Брюс покосился на компьютер. — У меня ведь пустяковая процедура, всего-навсего пластика грыжи.

— К любой операции следует относиться серьезно, — отрезала Марта. — И каждый пациент должен быть зарегистрирован по всем правилам. — Она сделала пометку в опросном листе. — Но в любом случае нам стоит поторопиться. Вы сегодня ничего не ели?

— У меня спинальная анестезия, — деловито сообщил Брюс. — Когда ассистент доктора Мейсона, доктор Калганов, осматривал меня, он так и сказал: «Сделаем тебе „спиналку“».

— Это не имеет значения, правило одно для всех. Итак, сегодня утром вы ничего не ели? — повторила свой вопрос Марта.

— Нет, ни крошки, — сказал Брюс, нервно поглядывая на часы. — Послушайте, давайте проведем шоу с опросом по дороге в операционную. — Сердце у нею тревожно екнуло: а вдруг Мейсон разозлится и вообще откажется от операции? Такого поворота событий больному совсем не хотелось.

— Ладно, — с неохотой согласилась Марта. — Предварительный осмотр проводил коллега доктора Мейсона, там все в порядке. Думаю, можно обойтись без дополнительного осмотра младшего ординатора: ничего нового он нам не скажет. К тому же у нас тут с утра небольшая запарка, так что, пока он доберется до вас, тоже придется ждать. Так, с какой стороны операция?

— Справа, — сказал Брюс.

— Аллергии?

— Нет.

— Вам когда-нибудь давали наркоз?

— Нет. Я впервые в больнице в качестве пациента, — попытался пошутить Брюс.

— Отлично.

Покончив с записями, Марта подозвала одного из дежурных, в чью задачу входило проводить пациента в раздевалку, где у него заберут одежду и выдадут больничную рубашку.

— Удачи, — Марта улыбнулась Брюсу. — И в следующий раз, пожалуйста, не опаздывайте.

Винсент расплылся в ответной улыбке, вскинул вверх большой палец и двинулся вслед за провожатым.

Переодевшись, Брюс улегся на каталку и натянул простыню до подбородка. Вскоре появилась медсестра в хирургическом костюме — одна из немногих, с кем Брюс не был знаком лично. Она представилась как Хелена Моран и начала задавать те же вопросы, которыми пару минут назад его терзала Марта Стэнли. Затем сестра отметила правое бедро Брюса специальным маркером.

— Попрошу, чтобы вас как можно скорее доставили в операционную, — пообещала Хелена. — И сообщу анестезиологу, что вы уже в пути. А то они, кажется, начали разыскивать пропавшего пациента.

Брюс кивнул. Он чувствовал невероятное смущение оттого, что так глупо опоздал к назначенному часу, и одновременно сердце его переполняла благодарность ко всем этим людям, которые из-за его же оплошности оказывали ему столько дополнительного внимания. Брюс полагал, что в значительной степени это связано с участием в операции доктора Мейсона. Сразу после ухода Хелены появился санитар, снял каталку с тормоза и вывез в коридор. Санитара звали Кэлвин Уайли. С ним Брюс тоже не был знаком, зато тот отлично знал, что везет важную птицу.

— Вы ВИП-клиент? — поинтересовался Кэлвин, маневрируя каталкой на очередном повороте в длинной череде коридоров, ведущих в хирургическую зону. — Мне сказали, что вас оперирует доктор Мейсон, и велели доставить в операционную на четвертой космической.

— Вряд ли меня можно назвать ВИП-клиентом, — усмехнулся Брюс, но в душе остался доволен: как он и предполагал, статус пациента доктора Мейсона давал несколько дополнительных очков. Оставалось лишь надеяться, что своим опозданием Брюс не испортил все дело.

Кэлвин оставил больного в предоперационной, поместив каталку в отсек, отгороженный от соседних белыми пластиковыми занавесками. Не успел санитар уйти, как к Брюсу подошли две медсестры — Конни Маршанд и Глория Перкинс. Обе девушки были ему хорошо знакомы. После короткого обмена приветствиями и подтруниваний, в основном касавшихся мужских достоинств Брюса. Глория ушла, а Конни просмотрела папку с анализами — распечатанную копию электронной истории болезни, — проверила крестик на правом бедре пациента и задала те же вопросы, которые задавали Марта и Хелена. Убедившись, что все в порядке, она ласково сжала руку Брюса.

— Сейчас подойдет анестезиолог. Думаю, долго ждать не придется. Доктор Мейсон уже несколько раз звонил. Он ненавидит, когда что-то идет не по плану.

— О, мне уже говорили, — простонал Брюс. — Простите! Это моя вина, я немного опоздал. Надеюсь, ничего страшного?

— Все в порядке, не стоит волноваться, — успокоила его Конни.

Через пару минут пластиковые занавески раздвинулись, в проеме возникла молодая женщина с загорелым лицом и ярко-голубыми, как арктический лед, глазами. Она была одета в синий операционный комбинезон с капюшоном, который полностью скрывал волосы. Женщина заговорила легко и непринужденно:

— Меня зовут Ава Лондон, я анестезиолог. Буду присматривать за вами, мистер Винсент, пока доктор Мейсон займется вашей грыжей. Рада познакомиться, — добавила она. — Вы у нас тут популярный парень! Слышала о ваших заслугах перед клиникой. А те чудесные фотографии на доске объявлений в кафетерии — на них ваши дети, верно?

— Верно. А я слежу за порядком на больничной парковке, — солидным тоном произнес Брюс, которому сразу приглянулась симпатичная и приветливая женщина-анестезиолог, — но вас вижу впервые. Вы недавно в штате?

— Относительно недавно. Лет пять.

— Ну нет, это приличный срок, — возразил Брюс, немного разочарованный: он так гордился тем, что знает весь персонал больницы. — Вы, наверное, не пользуетесь парковкой?

— Нет необходимости. Я живу неподалеку, на Бикон-Хилл, могу дойти до больницы пешком, — пояснила Ава, просматривая бумаги Брюса. Она сразу заметила, что в истории нет заключения младшего хирурга-ординатора, и спросила, почему так вышло.

— Марта Стэнли решила, что можно обойтись без дополнительного осмотра, потому что ассистент доктора Мейсона обследовал меня всего несколько дней назад. По правде говоря, это моя вина: я опоздал к назначенному часу, и в приемном покое торопились поскорее доставить меня к вам.

Ава кивнула. Судя по данным анамнеза, мужчина был вполне здоров, если не считать заурядной паховой грыжи. Она повесила планшет, к которому крепились бумаги, обратно на спинку каталки и вскинула глаза на Брюса:

— Итак, мистер Винсент, похоже, вы в отличной форме.

— Надеюсь, что так, — согласился тот. — Простите, не могли бы мы немного ускорить процесс? Не хотелось бы огорчать доктора Мейсона, я и так сильно опоздал.

— Мы должны сделать все как полагается, — невозмутимым тоном возразила доктор Лондон. — Мне нужно задать несколько вопросов. У вас никогда не было проблем с сердцем и легкими?

— Нет.

— Вам давали наркоз?

— Ни разу в жизни.

— Вы сегодня ничего не ели?

— Мне говорили, что будет спинальная анестезия.

— Верно. Секретарь доктора Мейсона предупредила нас, что оперирующий хирург рекомендовал спинальную анестезию. Вы согласны, мистер Винсент? Вам известно, что это такое?

— Да. Вообще-то, я знаком почти со всеми анестезиологами нашей больницы и их помощницами, они много всего рассказывали о разных видах анестезии.

— А, подкованный пациент! Отлично. Тогда вы понимаете, мистер Винсент, что мы должны заранее получить ваше согласие на общую анестезию в том случае, если возникнут проблемы со спинальной.

— Что за проблемы, доктор?

— Шансы, что они появятся, невелики, и все же следует предусмотреть все варианты. К примеру, если операция продлится чуть дольше, чем мы рассчитывали, и действие спинальной анестезии закончится, придется перейти на общую. Для этого нам и требуется ваше согласие. Итак, следующий вопрос: как у вас с легкими?

— С легкими все нормально!

— Заболевания желудочно-кишечного тракта: гастрит, язвенная болезнь, панкреатит?

— Я в полном порядке, честное слово. Вы уверены, что мы не задерживаем доктора Мейсона?

— Поверьте, это последнее, о чем нам стоит беспокоиться. Теперь что касается позвоночника. Вы понимаете, что я должна буду сделать вам пункцию, чтобы ввести анестетик?

— Да-да, конечно. Ассистент доктора Мейсона все подробно рассказал. Он заверил, что я ничего не почувствую.

— Совершенно верно. Я позабочусь о том, чтобы уберечь вас от боли. Но вы должны сказать, есть ли у вас проблемы со спиной, о которых мне следует знать.

— Нет. Ни малейших.

— Хорошо. Мы попросим вас сесть на операционном столе, наклониться вперед и положить голову на специальную опору. Вы почувствуете легкий укол в нижней части спины, когда я подкожно введу местный анестетик, прежде чем вводить спинальную иглу в субарахноидальное пространство. Затем мы поможем вам лечь на столе. Еще вопрос: во время операции вы хотите оставаться в сознании? Тогда, если доктор Мейсон не будет возражать, сможете наблюдать за ходом манипуляций по монитору. Или предпочтете спать? В любом случае боли вы не почувствуете, и я постоянно буду находиться рядом с вами.

— Предпочту спать! — быстро ответил Брюс. Хотя больничная обстановка была ему знакома и не внушала страха, он все же не имел ни малейшего желания следить, как нож хирурга вторгается в его плоть.

— Отлично, значит, будете спать. Спрашиваю еще раз: вы ничего не ели сегодня с полуночи и до настоящего момента?

— Нет.

— Аллергия на медикаменты?

— Her.

— Принимаете какие-нибудь лекарства?

— Нет.

— Хорошо. Сейчас я поставлю вам внутривенный катетер, и мы отправимся в операционную. Вам все понятно? Или есть вопросы?

— Нет, ничего не приходит в голову, — сказал Брюс. Впервые за все это время легкий холодок страха заставил его поежиться. Постепенно до сознания начало доходить, что он находится в руках хирургической бригады и больше не контролирует собственную жизнь.

Доктор Лондон поставила внутривенный катетер с такой быстротой и ловкостью, что Брюс и охнуть не успел. Он не скрывал, что никогда не любил уколов и даже при виде иглы старательно отводил глаза.

— Ух ты, виртуозно! — прокомментировал Брюс.

— Да, неплохо получилось, — улыбнулась Ава. Она знала, что отлично умеет делать свою работу. Также доктор Лондон была внимательна к психологическому состоянию пациентов и заметила перемены в поведении Брюса. — Как вы себя чувствуете? Волнуетесь?

— Есть немного, — сознался тот. Голос его, до сих пор звучавший уверенно и бодро, дрогнул.

— Могу сделать вам инъекцию седативного, чтобы снять напряжение, — предложила Ава.

— Да, не откажусь, — без колебаний согласился Брюс.

Ава достала из кармана ампулу, специально припасенную на такой случай, и ввела четыре миллиграмма мидазолама — препарата, который предпочитала использовать для премедикации[2]. Затем выбросила ампулу и упаковку от катетера в корзину и, не дожидаясь санитара, вывезла каталку в главный холл и направилась прямиком в операционную.

— Лекарство подействовало, — объявил Брюс, глядя в потолок на проплывающие над головой лампы дневного света. Страх, еще несколько секунд назад сковывавший мышцы, чудесным образом испарился, сменившись желанием поболтать с врачом. — А когда мы увидимся с доктором Мейсоном?

— Совсем скоро, — заверила Ава. — Он уже готов и ждет вас.

Если бы кто-нибудь спросил Брюса, что он чувствовал, прибыв в операционную номер восемь, он сказал бы, что был немного навеселе. Почти год назад, когда создание многофункциональных операционных залов в новом корпусе только-только завершилось, Брюс побывал здесь с экскурсией, поэтому сейчас его не удивил причудливый вид помещения с подвешенными на консолях аппаратами, мерцающими мониторами и огромным окном, за которым виднелся пульт дежурного. Скосив глаза, Брюс заметил операционную сестру, деловито раскладывающую инструменты на стерильном столе. Под маской трудно было разглядеть ее лицо, зато Брюс сразу узнал вторую сестру, рослую и широкоплечую Дон Уильямс, которая водила белый «форд-фьюжн». Девушка тоже узнала Брюса.

— Добро пожаловать, мистер Винсент, — весело сказала она, подходя к каталке и помогая Аве переместить больного на операционный стол. — Обещаю, мы хорошенько позаботимся о вас, как и вы заботитесь о наших машинах. — Дон захихикала.

— Спасибо, — сказал Брюс, усаживаясь на краю стола, как велела ему Ава, и поглядывая по сторонам в поисках хирурга. — А где доктор Мейсон?

— Придет, как только мы сообщим ему, что вы готовы, — заверила Дон.

— Все еще не закончил с предыдущим? — тихо спросила Ава, пока они помогали Брюсу нагнуться и упереться лбом в специальную круглую подставку, которую в просторечье называли бубликом. Правило гласило: анестезия не начинается, пока хирурга нет на месте. Операционная бригада должна была убедиться, что все готовы к работе. К сожалению, когда речь шла о докторе Мейсоне и еще нескольких врачах, принадлежавших к местной хирургической аристократии, правило постоянно нарушалось, поскольку звездные доктора часто работали одновременно в нескольких операционных.

— Да, все еще в четырнадцатой, — кивнула Дон. — Но передал через дежурного, чтобы мы приступали.

— Хорошо, — покорно вздохнула Ава. Она надела стерильные перчатки и занялась спиной Брюса. Не в первый раз, имея дело с доктором Мейсоном, Аве приходилось начинать анестезию, когда хирурга даже поблизости нет. И ей это не нравилось. Доктор Лондон предпочитала действовать в соответствии с инструкциями, считая, что соблюдение правил — залог безопасности пациента. Изменение протокола казалось ей нарушением правил хорошего тона.

Откровенно говоря, Ава вообще не любила работать с эгоистичным и самоуверенным доктором Мейсоном. Профессиональная расхлябанность, которую он позволял себе, пользуясь статусом суперзвезды, приводила ее в смущение. Ава прекрасно понимала: случись нечто экстренное, особенно связанное с риском для жизни пациента, Уильям Мейсон ни за что на свете не возьмет ответственность на себя, свалит все на коллегу — недостаточно опытного анестезиолога. Тем не менее непрофессиональное поведение хирурга, раздражавшее само по себе, не было главной причиной нелюбви Авы к совместной работе с ним. Ава Лондон — одна из немногих женщин-анестезиологов в больнице и уж точно самая молодая — вызывала живейший интерес у доктора Мейсона. Он открыто пытался флиртовать с ней, как флиртовал со многими молодыми медсестрами. Несколько раз Мейсон звонил Аве домой под предлогом обсуждения предстоящей операции и предлагал «заскочить» на полчасика, поскольку живет неподалеку, на что неизменно получал вежливый отказ. И хотя столь откровенные атаки были ей неприятны, Ава молчала, опасаясь получить в лице хирурга могущественного и коварного врага. Также она не обмолвилась ни словом и заведующему анестезиологическим отделением доктору Мадху Кумару, поскольку тот, будучи известным в своей области специалистом, принадлежал к когорте избранных, как и его коллега Мейсон. Именно доктор Кумар давал наркозы ВИП-пациентам Уильяма. Менее статусные больные, вроде Брюса Винсента, не интересовали заведующего, и он отдавал их Аве и другим анестезиологам.

Ава протерла поясницу Брюса антисептиком и с помощью препарата для местной анестезии создала небольшой подкожный валик в том месте, куда предполагалось ввести иглу. Убедившись, что стилет — игла большого диаметра для прокола кожи — установлен правильно, она ввела через него более тонкую спинальную иглу.

— Вы ощутите небольшое давление, — предупредила Ава. Через несколько секунд она почувствовала, как острие проткнуло желтую связку, а еще через мгновение провалилось в субарахноидальное пространство. Из павильона иглы начал капать ликвор. Ава ввела анестетик — бупивакаин. Пока все шло гладко. Врач осталась довольна своей работой. Они с Дон помогли пациенту лечь на операционный стол.

— Чувствительность в ногах осталась прежней, — сообщил Брюс. Он явно опасался, что анестетика может оказаться недостаточно.

— Потребуется минуты три, чтобы препарат подействовал, — успокоила его Ава, подключая ко всем устройствам наблюдения за жизненными показателями, какие только имелись в ее распоряжении. Убедившись, что ЭКГ, сатурация и остальные процессы в норме, она добавила пропофол в качестве снотворного. В 9:58 Брюс Винсент закрыл глаза и уснул. Ава снова привычно бросила взгляд на монитор: цифры на дисплее остались прежними. Она перевела дух и немного расслабилась. Начало анестезии всегда было для нее самым напряженным моментом из-за возможной нестабильности пациента.

Однако следующие сорок минут Ава провела в раздражении, которое стремительно нарастало. Несмотря на многочисленные звонки в операционную № 14 и ответные заверения, что доктор вот-вот придет, Мейсон так и не появился. Время шло. Ава корила себя за то, что согласилась начать анестезию без хирурга. И хотя она была уверена, что введенного препарата хватит часа на два — вполне достаточно для небольшой операции по пластике грыжи, — сам факт, что пациент вынужден дожидаться врача, которому следовало находиться в операционной к моменту его прибытия, возмущал до глубины души.

Наконец терпение Авы лопнуло.

— Дон, — попросила она, — пожалуйста, сходите на центральный пост и выясните, что происходит. Куда, черт подери, запропастился Мейсон? Поговорите с Дженет Сполдинг, скажите, что пациент со спинальной анестезией уже более получаса находится на столе.

С Дженет Сполдинг, старшей сестрой хирургического блока, в больнице считались. Если кто и мог заставить крутиться заевшие шестеренки, так это Дженет. В своей вотчине она требовала железной дисциплины и ни от кого не потерпела бы разгильдяйства.

Ава обменялась сердитым взглядом с Бетси Хэллоуэй, операционной сестрой, которая все это время стояла почти неподвижно, держа перед собой согнутые в локтях руки в стерильных перчатках. Приготовленные инструменты она накрыла стерильным полотенцем. Бетси находилась в операционной еще дольше анестезиолога.

Ава посмотрела на цифры, светящиеся на мониторе. Показатели были в норме, включая температуру. Когда стало понятно, что ожидание затягивается, она велела накрыть Брюса теплым одеялом.

Отправленная на разведку Дон вернулась довольно быстро.

— Хорошие новости, — объявила девушка. — Дикий Билл уже вышел из четырнадцатой, движется в нашу сторону. Там у пациента оказалась врожденная аномалия желчных протоков, поэтому они провозились дольше, чем планировали.

— Боже правый, — пробормотала Ава, поглядывая в сторону стеклянной перегородки в надежде заметить Мейсона, моющего руки над раковиной, но тщетно. — Проклятье, да где же он?!

— По дороге заглянул в шестнадцатую. Там работает вторая бригада, которую он курирует. Они только-только начали.

— То есть он ведет сразу трех пациентов, находящихся под наркозом? — саркастически хмыкнула Ава.

— Но Дженет сказала, что он будет у нас буквально с минуты на минуту. Она обещала.

— А где доктор Кумар? — спросила Ава.

— Понятия не имею, — пожала плечами Дон. — Я его не видела. Наверное, ходит туда-сюда между двумя операционными, наблюдает за пациентами. Знаете, он иногда…

— О нет, не продолжай! — взмолилась Ава. — Хватит с меня Мейсона с его трюками.

Хорошо еще, подумала она, что широкая общественность не догадывается, какие безобразия творятся за стенами уважаемой клиники со всеми ее пышными титулами и гибридными операционными залами будущего. Ава снова покосилась в сторону предоперационной и наконец заметила Мейсона. Он надевал хирургическую маску, не переставая весело болтать с каким-то молодым доктором, которого Ава видела впервые. Она перевела дух и на миг прикрыла глаза, чтобы успокоиться.

Пять минут спустя Уильям Мейсон влетел в операционную.

— Всем привет! — бодрым голосом начал он. — Коллеги, прежде всего хочу познакомить вас с доктором Сидом Эндрюсом. Это мой новый ординатор. Он приступает к работе с первого июля, но любезно согласился прийти сегодня и поучаствовать в операции. Я довольно давно не имел дело с пластикой грыжи, поэтому решил, что помощь не помешает. — Мейсон рассмеялся, словно предположение, будто ему требуется помощник, само по себе звучит абсурдно.

Доктор Эндрюс закончил мыться и появился на пороге операционной, держа перед собой согнутые в локтях руки, которыми помахал в качестве общего приветствия. Этот высокий стройный мужчина лет двадцати пяти со свежим загорелым лицом практически во всем, кроме роста, был прямой противоположностью доктора Мейсона — широкоплечего, с массивной шеей, коренастого, чьи мясистые лапищи с толстыми пальцами больше походили на руки кочегара, нежели известного хирурга. Также у Мейсона, который был в два раза старше Сида, наметилось круглое брюшко.

— Сид — австралиец, — добавил доктор Мейсон, опуская руки в перчатки, которые подала ему Бетси, а затем, повернувшись к Аве, указал большим пальцем куда-то в пол: — Австралия — это там. Вам когда-нибудь доводилось бывать внизу, дорогая? — игриво спросил он.

— Доводилось, — отрезала Ава, рассерженная обращением «дорогая» и этим двусмысленным «внизу». — Послушайте, пациент под наркозом уже более часа. — Она была не в настроении ни для сомнительных шуточек, ни для болтовни о путешествиях.

— Ах да, конечно-конечно, дело прежде всего, — насмешливо хмыкнул Мейсон. — Сид, познакомься с одним из лучших анестезиологов нашей клиники и уж точно самой сексуальной среди них. Даже несмотря на этот мешковатый комбинезон, — рассмеялся он, переплетая пальцы, чтобы плотнее натянуть перчатки.

— Рад знакомству, — сказал доктор Эндрюс и вскинул глаза на Аву, управившись со своими перчатками, которые подала ему Бетси.

— Можем приступать? — спросила Ава.

— Видишь, Сид, не женщина, а настоящий торнадо, — бросил Мейсон, словно говорил о ком-то постороннем. Он остановился справа от операционного стола, наблюдая, как сестра обрабатывает антисептиком паховую область Брюса. Сид встал слева. Через несколько минут оба хирурга, не прекращая болтовни о великолепии Большого Барьерного рифа, накрыли стерильной простыней операционное поле. Конец простыни Ава накинула на металлическую дугу, установленную над шеей пациента, и закрепила ее при помощи цапки, упорно игнорируя настойчивые попытки мужчин втянуть ее в разговор.

Первым тревожным сигналом стал внезапный возглас доктора Мейсона, последовавший минут через двадцать после начала операции.

— Черт, черт, черт! — выпалил он. И хотя до этого момента хирурги работали молча, было ясно: у них возникли проблемы.

Ава вытянула шею, но она находилась в торце стола и не могла видеть операционное поле.

— Попробуй освободить кишку со своей стороны, — скомандовал доктор Мейсон, обращаясь к Сиду.

Ава наблюдала, как ординатор наклонился вперед и засунул указательный палец в разрез.

— Проблемы? — спросила Ава.

— Да, очевидно, у нас проблемы, — отрезал Мейсон таким тоном, словно глупее вопроса не придумаешь.

— Нет, не получается, — выдохнул Сид, убирая палец.

— Ну вот, всегда так, — с досадой бросил Мейсон. — Захочешь оказать человеку любезность, а он непременно подложит тебе свинью.

Ава и Бетси переглянулись. Операционная сестра устало закатила глаза. Обе прекрасно понимали мысль Мейсона: какая бы у хирурга ни возникла проблема, всегда виноват пациент.

— Придется лезть в брюшную полость, — раздраженно сказал Мейсон и обернулся к Аве: — Так что, дорогая, нам понадобится тотальная релаксация.

Неожиданно система громкой связи ожила и раздался голос Дженет Сполдинг:

— Доктор Мейсон, извините, что прерываю, но в обеих операционных, в четырнадцатой и в шестнадцатой, требуется ваше присутствие. Что мне сказать ординаторам?

— Проклятье! — вскипел Мейсон, злясь не столько на коллег, сколько на саму ситуацию. — Скажи им, чтобы держали оборону, — рявкнул он, глядя в потолок, где был укреплен динамик, — приду, как только смогу.

— Если вы открываете брюшную полость, придется интубировать, — заметила Ава. В каком-то смысле она была рада этому, поскольку видела, что действие спинальной анестезии заканчивается: у пациента изменился ритм дыхания, и он начал шевелиться. Ава ввела дополнительную дозу пропофола и стала внимательно наблюдать за пульсом и частотой дыхания.

— Делайте, что считаете нужным, — пожал плечами Мейсон. — Вы же анестезистка.

— Анестезиолог, — поправила Ава. Обращение «анестезистка» покоробило ее не меньше, чем произнесенное чуть ранее «дорогая». Анестезистка — это медсестра, анестезиолог — врач. Уровень обучения и подготовки совершенно разные. — Все-таки в чем проблема, вы можете мне сказать?

— Проблема в том, что мы не можем вправить кишку, ущемленную в грыже, — нетерпеливо пояснил доктор Мейсон. — Поэтому ничего не попишешь: придется идти в брюшную полость. В любом случае надо было изначально делать общую анестезию, особенно учитывая имеющиеся у пациента симптомы неполадок желудочно-кишечного тракта.

— Но ваш секретарь просила сделать именно спинальную, — напомнила Ава, чтобы сразу внести ясность.

Одновременно она стала готовить все необходимое для перехода к ингаляционной анестезии. Но первым делом надела Брюсу кислородную маску и включила подачу кислорода. Прежде чем вводить миорелаксант, Ава хотела провести преоксигенацию[3]как минимум в течение десяти минут. Она решила применить сукцинилхолин в качестве миорелаксанта, поскольку он обладает быстрым началом и короткой продолжительностью действия. Затем Ава планировала использовать дыхательную маску либо эндотрахеальную трубку. Пока она обдумывала, какой из двух вариантов предпочтительней в данной ситуации, в голове всплыли слова Мейсона о симптомах неполадок с желудочно-кишечным трактом. Ава встрепенулась: она не помнила, чтобы об этом было написано в карте пациента, да и сам он не упоминал ни о чем подобном. Продолжая одной рукой удерживать кислородную маску на лице Брюса, другой Ава подтянула к себе его историю болезни и заглянула в анамнез. Так и есть, она не ошиблась: никаких желудочно-кишечных симптомов у пациента не было. Иначе доктор Лондон и сама настаивала бы на общей анестезии.

— В истории нет ни слова о болезни ЖКТ, — сказала Ава, перебивая хирургов, которые перешли от разговоров об океане к обсуждению красот австралийских пустынь.

— Должно быть, — отрезал Мейсон. — Терапевт именно поэтому и рекомендовал ему пластику грыжи.

— Я только что проверила, — возразила Ава. — В записях о предварительном обследовании ничего нет.

— А как насчет сегодняшнего предоперационного осмотра? Черт подери, посмотрите, младший ординатор должен был оставить пометку.

— Никакого осмотра не было. — сказала Ава.

— Это еще почему? — нахмурился доктор Мейсон.

— Потому что не хватило времени. Пациент опоздал к назначенному часу в приемный покой. Ваш ассистент делал осмотр всего несколько дней назад. Полагаю, они сочли, что этого достаточно, и не стали ждать младшего ординатора. Я не знаю всех деталей, только то, что рассказал сам пациент. Также ассистент сообщил ему, какая будет анестезия.

— Ладно, — махнул рукой Мейсон, — давайте не будем превращать вопрос с анестезией в мировую проблему. Пожалуйста, делайте вашу работу, чтобы мы могли приступить к нашей. И поскорее, если можно. Вы же слышали, что сказала Дженет: я нужен еще в двух операционных, и там дело посерьезнее ущемленной грыжи.

— Если бы вы находились здесь с самого начала, как и полагается, такого не случилось бы, — буркнула себе под нос Ава.

— Что такое? — взревел доктор Мейсон. — Вы никак отчитывать меня вздумали? Или забыли, кто перед вами?

— Я просто хочу сказать, — попыталась смягчить накал Ава, — что цель предоперационной беседы хирурга с пациентом как раз и состоит в том, чтобы избежать подобных ситуаций.

— Да неужели? — саркастически фыркнул Мейсон. — Спасибо, что объяснили. А то я никак не мог понять, к чему устраивать лишнюю болтовню в операционной. Особенно если учесть, что в свое время именно я был инициатором введения практики беседы хирурга с пациентом. Однако позвольте узнать: долго нам еще топтаться тут?

— Еще минуты полторы, — ответила Ава, радуясь возможности сменить тему. Она и так уже пожалела, что спровоцировала Дикого Билла. Анестезиолог сделала глубокий вдох, пытаясь отключиться от препирательств с хирургом и сосредоточиться на работе. Прежде всего, следует решить: маска или трубка? С маской, конечно, быстрее и проще, но менее надежно. Полагаясь больше на интуицию, чем на логические доводы, Ава выбрала эндотрахеальную трубку. Позже она не раз задавала себе вопрос: что заставило ее сделать такой выбор?

По-прежнему прижимая одной рукой кислородную маску к лицу Брюса, другой Ава достала из ящика стола трубку нужного размера и ларингоскоп для ее установки. Потом проверила отсос на случай регургитации — пассивного затекания содержимого желудка в ротовую полость. Убедившись, что прибор исправно работает, Ава обернулась к монитору. В этот момент раздался короткий сигнал оксиметра, означающий, что сатурация достигла ста процентов. Ава проверила время: на процедуру ушло пять минут вместо обещанных полутора. К счастью, Мейсон уже успел позабыть об их перепалке, и теперь хирурги делились впечатлениями о плавании с аквалангом.

Отложив маску, Ава сделала Брюсу внутривенную инъекцию сукцинилхолина. У пациента наблюдались легкие сокращения лицевых мышц, но в целом все было в норме. Главное, пульс и давление оставались стабильными. Отведя голову Брюса назад, Ава вставила большой палец правой руки ему в рот и вывела вперед нижнюю челюсть, затем клинком ларингоскопа, который держала в левой руке, отодвинула язык в сторону. Освободив правую руку, Ава потянулась за эндотрахеальной трубкой.

И хотя она бессчетное количество раз проводила интубацию и каждое движение было отточено до автоматизма, сам процесс всякий раз заставлял Аву испытывать чувство сродни тому, которое она испытала, когда друзья впервые уговорили ее прыгнуть с парашютом. Чувство, неизменно напоминавшее Аве, за что она любит свою профессию. Разум работал быстро и четко, ощущения были заострены до предела, анестезиолог слышала собственный учащенный пульс, бьющийся в висках. Несмотря на почти стопроцентное насыщение крови кислородом, пациент больше не мог дышать самостоятельно из-за паралича мышц, вызванного миорелаксантом. Поэтому быстрота действий анестезиолога имела решающее значение: у врача есть от шести до восьми секунд, чтобы справиться с интубацией и перевести пациента на ИВЛ, прежде чем возникнет асфиксия.

Доктор Лондон продвинула клинок в гортань, аккуратным, но твердым движением снизу вверх подняла надгортанник и, увидев голосовые связки, подвела конец интубационной трубки, намереваясь ввести ее в трахею. И в этот момент, к ужасу Авы, голосовая щель исчезла из виду, а рот пациента наполнился жидкостью — смесью желчи и остатков непереваренной пищи.

— О боже! — выдохнула Ава. Судя по объему жидкости, Брюс плотно позавтракал. Проигнорировав указание врача, пациент создал критическую ситуацию, имеющую самый высокий уровень анестезиологического риска. И хотя до сих пор в практике Авы не было случая, чтобы у находящегося в наркозе пациента образовалось такое огромное количество рвотных масс, она не раз отрабатывала алгоритм действий на медицинском роботе-симуляторе. Прежде всего Ава повернула голову Брюса набок и одновременно наклонила стол вниз под углом тридцать градусов, чтобы содержимое желудка не затекло в легкие. Затем быстро взяла отсос и убрала изо рта лишнюю жидкость. Больше всего Аву волновало, сколько ее попало в трахею.

— Что, черт возьми, там происходит? — с тревогой спросил доктор Мейсон, когда стол неожиданно наклонился. Он взглянул на пациента через дугу с висящей на ней простыней. Дон, выполнявшая обязанности помогающей сестры, тоже поспешила к Аве.

Но доктор Лондон не обращала на них внимания. Отложив отсос, она снова взялась за ларингоскоп. На этот раз ей удалось быстро интубировать Брюса. Как только трубка оказалась на месте, Ава присоединила к ней катетер отсоса, стараясь удалить как можно больше рвотных масс из трахеи. И в этот момент сработал сигнал кардиомонитора. Ава бросила взгляд на дисплей: ЭКГ показывала фибрилляцию предсердий. А через мгновение раздался еще один сигнал тревоги: артериальное давление стремительно падало. В свою очередь, ритмичное попискивание оксиметра начало затихать, отмечая резкое снижение уровня сатурации.

— Вызывай помощь, — скомандовала Ава, обращаясь к Дон.

Бетси немедленно накрыла разрез стерильной салфеткой, а Мейсон и Эндрюс сдернули простыню с дуги и сняли саму дугу, открыв доступ к верхней части туловища пациента. Доктор Мейсон с силой хлопнул открытой ладонью по груди Брюса. Все посмотрели на монитор, надеясь увидеть, что нормальный ритм работы сердца восстановился. Но увы, изменений не последовало. Ава продолжала откачивать рвотные массы из трахеи пациента, продвинув катетер до самых бронхов. Мейсон снова ударил Брюса по груди, на этот раз плотно сжатым кулаком. По-прежнему никаких изменений. Эндрюс склонился над больным и начал делать непрямой массаж сердца.

Дверь в операционную распахнулась. Прибыли дежурные анестезиологи с аппаратом для дефибрилляции. Мейсон и Эндрюс отступили от стола. Ко всеобщему облегчению, после первого же разряда синусовый ритм сердца восстановился. Писк оксиметра стал нарастать, указывая на увеличение содержания кислорода в крови. А сигнал тревоги, отмечающий падение артериального давления, отключился, хотя давление пока оставалось низким: 90 на 50.

Прибывшие на помощь доктора Дэвид Уайли и Гарри Чон, удовлетворенные результатом своей работы, откатили дефибриллятор в сторону и присоединились к Аве возле монитора. Пока все трое наблюдали за показателями, желая убедиться, что сердце работает стабильно, Ава рассказала, что произошло:

— Массивная регургитация и аспирация при попытке интубации. Пациент поел утром, хоть и отрицал это. Он лгал и мне, и сестре в приемном покое. Как видите, в емкости отсоса набралось более трехсот кубиков жидкости и непереваренной пищи.

К этому моменту Ава уже вынула отсасывающий катетер и подсоединила мешок Амбу к эндотрахеальной трубке, через которую поступал стопроцентный кислород. Доктор Лондон ритмично сжимала и разжимала мешок, качая газ в легкие пациента.

— Боже, — простонал доктор Мейсон, — а ведь предполагалось, что это будет простая пластика грыжи.

— После введения миорелаксанта прошло около восьми минут? — спросил Гарри Чон, глядя в анестезиологическую карту и пропуская мимо ушей жалобы хирурга.

— Да, около того, — подтвердила Ава. — Надеюсь, с этой стороны проблем не возникнет, я провела преоксигенацию в течение десяти минут.

— Резистенция есть? — спросил Дэвид, наблюдая, как Ава работает мешком.

— Да, есть, — кивнула она. Опыт, приобретенный в самых разных, в том числе критических ситуациях, научил ее чувствовать такие вещи: резистенция — сопротивление грудной клетки нагнетанию воздуха — при введенном сукцинилхолине должна быть совсем небольшой. Но сейчас сопротивление оказалось значительным.

— Давай-ка теперь ты покачай, а я послушаю легкие, — сказала Ава.

Дэвид перехватил у нее мешок.

Ава приложила стетоскоп к груди Брюса.

— Дыхание едва прослушивается, причем с обеих сторон, — сообщила она.

— Да, согласен: резистенция слишком большая, — кивнул Дэвид. — В бронхах, должно быть полно рвотных масс. Боюсь, потребуется бронхоскопия.

Внезапно сигнал оксиметра начал затухать — иго означало, что, несмотря на все старания Дэвида, из-за блокады бронхов в кровь поступает слишком мало кислорода.

Дверь в операционную снова распахнулась, и на пороге возник доктор Ной Ротхаузер, старший хирург-ординатор, который с первого июля должен был занять должность главного ординатора. Доктор Ротхаузер поспешил к столу, на ходу завязывая на затылке тесемки маски. Все в клинике знали Ноя. По общему мнению, он был лучшим молодым специалистом, которого когда-либо порождала в своих недрах Бостонская мемориальная больница. Кое-кто из ревнивых сотрудников даже задавался вопросом, не слишком ли он хорош, поскольку ему неизменно доставались самые высокие баллы на ежегодных аттестационных экзаменах. Ной Ротхаузер был известен как закоренелый трудоголик, чрезвычайно подкованный даже для старшего ординатора, ответственный и решительный — словом, настоящий врач, идеально соответствующий благородному призванию. Как и полагается самоотверженному герою, Ной, находившийся в момент объявления тревоги возле поста дежурного, примчался узнать, не нуждаются ли коллеги в его помощи.

Сцена, которую он застал в операционной, трудно было назвать мирной: два хирурга неподвижно стоят в нескольких шагах от стола, один конец которого наклонен к полу; пациент лежит на спине, больничная рубашка закатана под самое горло, а синюшный цвет кожных покровов говорит о надвигающейся катастрофе. Три анестезиолога склонились над Брюсом. Один крикнул сестре, чтобы срочно принесли бронхоскоп, а другой тем временем продолжил работать мешком Амбу.

— Что происходит? — обратился Ной к дежурной сестре, но та вихрем промчалась мимо, выполняя приказ анестезиолога. Ухо Ноя уловило тревожный писк оксиметра, мгновение спустя подхваченный протяжным сигналом, указывающим на падение кровяного давления. Инстинкт, отточенный опытом, говорил Ною: жизнь человека висит на волоске.

— У нас тут черт знает что творится, — ответила на вопрос ординатора Ава. — Пациент аспирировал массу желудочного содержимого. Бронхи заблокированы. Уже была фибрилляция предсердий.

Взгляд Ноя метнулся от Авы к стоявшим в стороне Мейсону и Эндрюсу, а затем снова обратился к пациенту, чья кожа сделалась серо-фиолетовой.

— На бронхоскопию нет времени, — отрезал Ной.

Профессионализм взял верх над осторожностью: он был всего лишь старшим ординатором, явившимся без приглашения в операционную, где работал знаменитый профессор, — и все же Ротхаузер взял руководство на себя. Первым делом следовало заранее принять меры, прежде чем произойдет новая остановка сердца, которая, по мнению Ноя, была неизбежна. Он нажал кнопку связи с центральным постом:

— Срочно нужны кардиохирург, перфузиолог и набор для торакотомии!

Затем без малейших колебаний Ной схватил с подноса со стерильными инструментами ножницы и начал резать рубашку, скрученную вокруг шеи Брюса.

— Дайте ему гепарин, — велел он анестезиологам, — пока сердце еще работает. Мы должны перевести пациента на искусственное кровообращение.

Покончив с рубашкой, Ной приступил к обработке операционного поля. Он был без стерильных перчаток, но не стал тратить драгоценные секунды на то, чтобы натянуть их, и щедро плеснул антисептиком на грудь Брюса, пролив немалую часть раствора на пол.

Анестезиологи замерли на мгновение, а затем взялись за дело. Они понимали, что Ной прав: единственный шанс спасти пациента — перевести его на АИК[4]. Сатурация упала до сорока процентов и продолжала снижаться. Более всего сердце Брюса сейчас нуждалось в кислороде, а с бронхоскопией придется подождать.

В операционную вбежала Дон в сопровождении еще одной дежурной сестры, которая несла набор для торакотомии. Вслед за ними появился Питер Рэнджли, перфузиолог, которому предстояло перевести Брюса на искусственное кровообращение. К счастью, в «операционном зале будущего» все необходимые аппараты размещались на консолях, подвешенных к потолку. Питеру предстояло заполнить магистрали системы кристаллоидным раствором и проверить удаление остатков воздуха.

Как только Бетси открыла упаковку набора для торакотомии, Ной, не дожидаясь кардиохирурга, приступил к работе. По-прежнему не надевая перчаток, он сделал скальпелем вертикальный разрез на груди Брюса, проникая сразу до кости. При низком давлении кровотечение было незначительным. С помощью пневматической пилы Ротхаузер начал резать грудину сверху вниз. Частички ткани и капли крови усеяли руки и халат ординатора. В тот момент, когда Ной вскрыл грудную клетку, раздался сигнал кардиомонитора.

— Фибрилляция желудочков! — крикнула Ава.

— Кардиоплегический раствор[5], — скомандовал Ной. — На дефибрилляцию нет времени. — Вставив грудной ретрактор в разрез, он начал разводить края раны. — Как там наш кардиохирург? — поинтересовался Ной, повернув на миг голову в сторону системы громкой связи.

— Я ввела гепарин, но не уверена, что его будет достаточно, учитывая фибрилляцию, — сказала Ава.

— Доктор Стивенс уже в пути, — раздался голос из динамика.

— Скажите ему, чтобы не тратил время на мытье, а то будет слишком поздно! — крикнул Ной. — Я нахожусь в грудной клетке и вижу сердце.

Ротхаузеру потребовалось меньше двух минут, чтобы добраться до сердца, которое трепетало и подрагивало от некоординированных сокращений.

— Дон, холодный солевой раствор! Это поможет решить проблему фибрилляции, пока не будет готов АИК. Питер, как у вас дела? — Ной опустил руку без перчатки в рану и начал открытый массаж сердца, ритмично сжимая и отпуская скользкий орган. Он решил, что стоит воспользоваться кислородом, который еще сохранился в крови, поскольку клетки мозга чрезвычайно чувствительны к гипоксии.

— Почти готово!

Питер и его помощник настраивали аппарат искусственного кровообращения. Понимая, насколько дорого время, они старались изо всех сил, пытаясь уложиться в считаные минуты вместо обычного часа.

— Ной, вы слышали меня насчет гепарина? — спросила Ава.

— Да, — коротко бросил Ной, — но тут ничего не поделаешь. Остается надеяться на лучшее.

Дон вернулась в операционную с литровым флаконом холодного физраствора. Ной велел сестре лить раствор в рану, пока он массирует сердце. Дон наклонила флакон и начала осторожно заливать жидкость.

— Быстрее, — поторопил Ной. — Чем скорее остынет сердце, тем скорее прекратится фибрилляция.

Дон выполнила указание. Обливание открытого сердца холодным раствором было для нее в новинку, хотя Дон и проработала операционной сестрой почти двадцать лет.

— Получилось, — сказал Ной. Ему не было нужды смотреть на монитор: он и так чувствовал, что фибрилляция утихает.

Дверь распахнулась, и на пороге появился кардиохирург Адам Стивенс. Он замер на мгновение, потрясенный открывшейся картиной: пациент лежит на столе со вскрытой грудной клеткой, операционная сестра льет в рану жидкость, а ординатор без перчаток массирует сердце. Бетси, сидевшая в углу на табуретке, поднялась и подала Стивенсу халат, в который тот сунул руки, после чего вопросительно взглянул на Ноя, ожидая объяснений. Ординатор и анестезиолог кратко ввели кардиохирурга в курс дела, пока Бетси помогала ему натягивать перчатки.

— Ладно, — кивнул Стивенс, — а теперь давайте переведем его на искусственное кровообращение. Питер, у тебя все готово?

— Да, — откликнулся перфузиолог.

— Спасибо, что заглянул к нам, Адам, — впервые за то время, пока шла борьба, подал голос Мейсон. — Досадно, когда из-за неудачной анестезии все летит кувырком. К сожалению, меня ждут в другой операционной, а то я остался бы и помог тебе. Но доктор Эндрюс в полном твоем распоряжении. Удачи! — бросив многозначительный взгляд на Аву, Уильям Мейсон покинул коллег. Только Сид Эндрюс махнул ему вслед. Все остальные были слишком заняты, хоть и слышали речь Мейсона.

— Продолжайте массаж, — сказал доктор Стивенс, — хотя, скорее всего, это бесполезно, учитывая низкую сатурацию. Кстати, холодный физраствор — неплохая идея, и не только для прекращения фибрилляции, но и чтобы промыть полость после вашего вторжения, доктор Ротхаузер. А теперь наденьте-ка перчатки и халат, а я пока обложу рану стерильными салфетками.

Бетси помогла Ною одеться, и он вернулся к столу. К этому моменту доктор Стивенс и ассистировавший ему ординатор Эндрюс уже держали в руках венозный катетер и два артериальных, один из которых предназначался для кардиоплегического раствора, снижающего потребность в кислороде. Кардиохирург начал устанавливать катетеры. Когда последний из них вошел в верхнюю полую вену, пациент был полностью подключен к АИК. Оксигенация крови и давление начали быстро подниматься.

— Я хочу охладить его как минимум до тридцати двух градусов, — сказал Адам Стивенс перфузиологу.

— Мы почти у цели, — сообщил тот. — Он уже на тридцати пяти градусах, а сердце — на тридцати четырех.

— Скажите, когда можно будет сделать бронхоскопию, — обратилась Ава к доктору Стивенсу. Анестезиологи Дэвид и Гарри, явившиеся с дефибриллятором, убедились, что ситуация у коллеги более-менее под контролем, и покинули операционную. Их место занял доктор Карл Уайт, пульмонолог. В его задачу входило промывание бронхов пациента.

— Пожалуйста, действуйте, — разрешил Стивенс. — Чем меньше он будет находиться на АИК, тем лучше.

При бронхоскопии выяснилось, что оба протока полностью закупорены рвотными массами. Когда препятствия были удалены, спавшиеся легкие удалось расправить.

— Отлично! — Ава чувствовала удовлетворение. Показатели были в норме и оставались стабильными, как и уровень кислотно-щелочного баланса крови, который она скорректировала чуть ранее. Также доктор Лондон провела пробу на совместимость крови на тот случай, если понадобится переливание, хотя кровопотеря была незначительной.

Напряжение, царившее в операционной, спало. Кардиохирург и Ной приготовились отключить Брюса от аппарата искусственного кровообращения, на котором он пробыл чуть более десяти минут. Ава, в свою очередь, подключила пациента к ИВЛ со стопроцентным кислородом. Все выглядело превосходно, данные на мониторе не внушали опасений. Первым делом следовало прекратить подачу охлажденного раствора и согреть сердце.

Доктор Стивенс снял зажим с аорты, чтобы увеличить приток крови к коронарным артериям и быстрее поднять температуру. Кардиохирург ожидал, что после освобождения аорты сердце заработает, как обычно случалось при операциях по аортокоронарному шунтированию, однако этого не произошло. Неустрашимый Адам Стивенс попытался «завести» сердце с помощью серии электрических разрядов. Увы, безуспешно. Установили внутренний кардиостимулятор, но и это не помогло. Сердце Брюса не билось.

— Как думаете, в чем причина? — спросил Ной, наблюдая за действиями кардиохирурга. Он чувствовал нарастающую тревогу коллеги.

— Ничего не понимаю, — признался Стивенс. — Ни разу не видел, чтобы сердце не реагировало даже на кардиостимулятор. Честно скажу, это плохой знак.

— Прошло всего несколько минут между введением гепарина и фибрилляцией, — заметил Ной. — Возможно, не удалось снизить свертывание. Могло это стать причиной?

— Да, не исключено, — согласился доктор Стивенс. Затем обернулся к Аве: — Давайте еще раз проверим уровень электролитов.

Она взяла еще один образец крови и отправила в лабораторию.

Внутри у доктора Стивенса поднималась волна раздражения: он использовал все известные ему приемы, заставлял Аву вводить различные кардиостимулирующие препараты и даже лидокаин внутривенно. И все безрезультатно.

— Мне это не нравится, — десять минут спустя заявил кардиохирург. — Сердце в ужасном состоянии. Ной, сколько длилась фибрилляция после начала прямого массажа?

— Полагаю, несколько секунд. Холодный физраствор подействовал почти мгновенно.

Доктор Стивенс перевел взгляд на Аву:

— А первичный приступ сколько длился?

— Минуты две-три, — ответила она, — пока ждали дежурную бригаду с дефибриллятором… — Она посмотрела в протокол анестезии. — Нет, даже меньше двух минут. Ритм восстановился сразу после первого разряда.

— В обоих случаях не так и долго, — согласился доктор Стивенс. — Однако я в недоумении: по какой-то причине сердце настолько повреждено, что не реагирует даже на кардиостимулятор. Честно говоря, не представляю, что еще можно предпринять. Мы исчерпали все возможные способы.

Последняя реплика кардиохирурга была встречена молчанием, но все понимали, что он имеет в виду: возможно, пришла пора сдаться. Пациент не может постоянно находиться на аппаратном кровообращений.

Система громкой связи ожила.

— Анализ на электролиты готов, — раздался голос Дженет Сполдинг. Она зачитала результат. Показатели были нормальными, без существенных изменений по сравнению с первым образцом.

— Видимо, дело не в электролитах, — сказал доктор Стивенс. — Ладно, попытаемся еще разок.

Следующий час кардиохирург вновь и вновь пытался восстановить работу сердца Брюса, прибегая к различным хитростям, ни одна из которых не принесла результата.

— Поразительно. Впервые вижу, чтобы даже при кардиостимуляторе ни единого всплеска на ЭКГ, — удивлялся врач.

— А как насчет трансплантации? — спросил Ной. — Пациент — молодой здоровый парень. А пока подержим его на экстракорпоральной оксигенации.

— Она не предназначена для длительного лечения, — возразил Стивенс. — А реальность такова, что каждый божий день три тысячи человек ждут своей очереди на новое сердце. Среднее время ожидания — четыре месяца. Длительность зависит от группы крови. Ава, какая у него группа?

— Третья отрицательная, — сказала доктор Лондон.

— Ну вот, одно это уже значительно снижает шансы на быстрое получение донорского органа. Зато благодаря героическим усилиям по спасению пациента, начатым без соблюдения асептики, его шансы получить послеоперационную инфекцию чрезвычайно высоки. Мы сделали все возможное, но пора признать: нас постигла неудача. Питер, выключай насос! Мы закончили. — Адам Стивенс отступил от стола, стянул перчатки и сбросил хирургический халат. — Всем спасибо, было весело, — добавил он, отвечая тяжелым вздохом на собственный сарказм, махнул рукой и покинул операционную.

Несколько мгновений никто не двигался с места. В зале повисла тишина, нарушаемая лишь ритмичным попискиванием пульсоксиметра и негромким гудением аппарата ИВЛ.

— Думаю, это все, — сказал Питер, выключая аппаратуру и приступая к уборке.

Ава, следуя примеру перфузиолога, отключила ИВЛ и монитор.

И только Ной остался стоять у стола, глядя на замершее сердце, которое сегодня подвело всех, но в первую очередь — пациента. И хотя он не подвергал сомнению решение коллеги прекратить реанимацию, старшему ординатору хотелось попробовать что-нибудь еще, найти решение, которое вернуло бы пациента к жизни, а его, Ноя Ротхаузера, избавило от серьезных неприятностей. Интуиция недвусмысленно подсказывала врачу, что этот случай станет его головной болью, когда менее чем через неделю он займет должность главного ординатора хирургического отделения. Именно ему предстоит расследовать причины смерти Брюса Винсента, а затем выступать с докладом на конференции по летальным исходам, которую больница проводит раз в два месяца. Сомневаться не приходилось: обсуждение обещает быть жарким. Из краткого сообщения доктора Лондон Ной уже понял, что вина отчасти лежит на самом пациенте, который, нарушив запрет, плотно позавтракал и скрыл это от врачей, и отчасти — на докторе Уильяме Мейсоне, которые не провел должным образом предоперационную беседу — в том числе и потому, что вел одновременно две другие операции.

Однако существовала еще пара досадных обстоятельств, которые делали ситуацию крайне неприятной. Во-первых, Дикий Билл был известен как человек самовлюбленный, пекущийся о своей репутации и яростно отстаивающий ее при малейшем намеке на угрозу, а также чрезвычайно злопамятный и мстительный. Доктор Мейсон не обрадуется, когда его злополучная роль в этом деле станет достоянием общественности, и наверняка начнет искать козлов отпущения, среди которых, вероятнее всего, окажется и Ной. Во-вторых, доктор Мейсон был одним из немногих людей на вершине больничной иерархии, у кого талантливый молодой ординатор не вызывал восторга. Более того, Мейсон откровенно не любил Ноя и однажды уже дал понять свое отношение: будучи заместителем директора клинической ординатуры, Дикий Билл пытался добиться увольнения Ноя. Это случилось примерно год назад после серьезной стычки, произошедшей между ними на одной из конференций.

Ной молча взглянул на Аву Лондон. Она ответила ему таким же молчаливым взглядом. Ной заметил, как побледнело ее загорелое лицо, а в широко раскрытых голубых глазах застыло безучастное выражение. Анестезиолог выглядела такой же ошеломленной, как и сам Ротхаузер. Внезапная смерть на операционном столе — непростое испытание для любого врача, но особенно тяжело, когда речь идет о молодом здоровом человеке, пришедшем на несложную плановую операцию.

— Простите, — сказал Ной, сам толком не понимая, за что извиняется.

— Это была самоотверженная попытка, — откликнулась доктор Лондон. — Спасибо. Такого не должно было случиться, — помолчав, добавила она.

Ной кивнул, но больше не произнес ни слова. Махнув рукой, он вышел из операционной вслед за доктором Стивенсом.