Шашечки и звезды

НА ФРОНТ

Следующие несколько дней прошли в страшном напряжении. Летчики ходили взвинченные, готовы были спорить по каждому пустяку. С огромным вниманием вслушивались в радиосводки с фронта и жаловались на свою судьбу.

— Ну, начинается почти то же, что и в Карловке. Только теперь отсюда не вырвешься, — ворчал Скибина.

— Не преувеличивай, — пробовал успокоить своего раздраженного товарища никогда не унывающий Еремин. — Ведь мы еще не просидели здесь столько, сколько там. И всего-то прошло чуть больше двух недель…

— Ну конечно. Еще две недели, а там, глядишь, и война кончится!

— А я ничего не имел бы против этого, — серьезно сказал капитан Бородаевский, который прислушивался к их разговору.

— А я бы имел, — вмешался Красуцкий. — Тебе, Вася, хорошо так говорить. Ты у нас и полетал, и повоевал, у тебя сбитых самолетов вон сколько на счету, а я фашиста даже через прицельное устройство не видел…

— Чем раньше кончится война, тем меньше будет жертв, — назидательно подвел конец спору Бородаевский. — Но ты не переживай. Еще навоюешься, вот увидишь. Гитлер ни сегодня, ни завтра не капитулирует.

Советские воинские части подходили уже к пригородам Берлина, когда наконец поступил долгожданный приказ об очередном перебазировании и вступлении полка в боевые действия. 23—24 апреля вся 3-я дивизия совершила перелет из-под Кутно на полевые аэродромы: 9-й полк расположился в местечке Крушвин, а 10-й и 11-й полки, миновав Познань, Гожув-Велькопольский и Барнувку, высадились на летном поле в Бяленгах. Перелет на расстояние свыше 330 километров занял немногим менее часа.

Труднее пришлось тем, кто должен был преодолеть этот путь на автотранспорте, поскольку дорога оказалась длиннее. Она составила более 400 километров. А интенсивное прифронтовое движение по разбитому транспортом и бомбежками шоссе создавало дополнительные трудности. Сложнее всего было пробраться через забитую воинскими частями Познань, а также через переправу на реке Варта в районе Гожува-Велькопольского. Однако, несмотря на все эти сложности, основная часть автоколонны сумела прибыть вовремя.

К огромной радости летчиков, в Бяленгах они встретились со своими старыми знакомыми и друзьями из их «личного» 74-го батальона авиационного обслуживания. Казалось, что объятиям и поцелуям не будет конца, хотя расставание в Карловке произошло и не так давно.

Капитан Бородаевский летел во главе эскадрильи. Теперь отличному штурману пришлось призвать на помощь все свое умение, чтобы точно привести самолет на нужный аэродром. Каждые две-три минуты он вновь и вновь обращался к карте, сравнивая ее с местностью. А это было нелегкой задачей. Сожженные и разбитые в боях деревни, поселки и маленькие города затрудняли ориентирование. Изуродованные верхушки колоколен, разрушенные огнем артиллерии фабричные трубы и отдельные строения служили плохими ориентирами. Бородаевскому оставалось лишь вести расчеты пройденного пути, исходя из времени полета и точно определенного курса и полагаться на свою интуицию и опыт.

Под крыльями самолетов расстилалась земля, на которой совсем недавно шли жестокие бои. Судя по карте, летчики вот-вот должны были пролететь над бывшей польско-немецкой границей и очутиться над территорией, отнятой у Польши Германией.

Теперь следовало быть особенно внимательным. Они приближались к аэродромам 4-й дивизии. Внизу был виден большой лесной массив, густо усеянный озерами. Слегка волнистая местность выглядела, как гигантских размеров подушка с небольшими углублениями и выпуклостями.

Наконец показались характерные очертания трех озер, расположенных вокруг аэродрома в Бяленгах. Как и было обозначено на карте, западнее лежало большое озеро Мокшицко, в северо-западной стороне протянулось трехкилометровой полосой озеро Нарост, а рядом с самим селением находилось третье озеро, названия которого на карте не было. Василий сравнил местность с картой. «Да, кажется, здесь», — пробормотал он. Затем уточнил еще раз. Продолжительность полета, курс — все соответствовало. Но ведь в этом районе было полным-полно аэродромов: здесь размещалось множество различных авиаподразделений. Бот был бы стыд, если бы он посадил всю эскадрилью на чужом аэродроме! Бородаевский положил машину в легкий крен влево и снова внимательно осмотрел местность.

«Так! Есть!» — с удовлетворением отметил он про себя.

Внизу показались контуры взлетной полосы, протянувшейся через хорошо видимую просеку в старом лесу, который с востока примыкал к аэродрому. Эта широкая просека облегчала самолетам подход на посадку. Бородаевский включил радио, и в эфире зазвучали хорошо знакомые пилотам слова командира эскадрильи:

— На посадку, парами! Первое звено — за мной, второе и третье — отойти влево, на круг!

Сквозь шум и треск в наушниках слышались голоса командиров звеньев, повторявших приказание. Василий сбросил газ и подал рукоятку от себя. Спустя минуту колеса машины коснулись поверхности поля. Прошло еще несколько минут, и командир эскадрильи передал свой самолет в заботливые руки ожидающих механиков. Следом за командиром приземлились и остальные летчики.

Красуцкий подрулил к месту стоянки и сдвинул фонарь. В кабину ворвался свежий, прохладный ветер. Самолет прокатился еще несколько метров и остановился. Выключенный двигатель замолк, и только лопасти винта некоторое время медленно вращались.

Летчик отстегнул ремни и вышел из кабины на крыло. Стащил с головы шлемофон. Легкий ветер растрепал его слипшиеся волосы и холодком закрался за ворот комбинезона. Александр не спешил спрыгнуть с крыла на землю. Он внимательно осмотрелся.

«Так вот как здесь все выглядит, — подумал он. — Вот она, наша старая польская земля, когда-то захваченная у нас. Земля, на которую мы вернулись…»

Подрулил очередной самолет. На аэродроме оживленное движение, и звуки двигателей отдельных машин сливаются в один мощный гул.

Из задумчивости Александра вывел чей-то окрик.

— Ты что застыл, как статуя, на крыле? Может, сил нет двигаться? Слезай-ка побыстрее, на инструктаж пора!

Это кричал Пономарев и махал ему рукой. Красуцкий спрыгнул с крыла и поспешил вслед за Пономаревым. На аэродром приземлялись последние самолеты.

Небольшими группами летчики направлялись через поле в сторону видневшейся неподалеку деревни. По пути они внимательно осматривались по сторонам, отмечая в памяти все, вплоть до мельчайших деталей. Травяное летное поле, не очень плодородная почва, рядом большой старый лес. Деревенские строения тоже небогатые. Постройки фольварка выглядели странно: стены, как слоеный пирог, из деревянных балок вперемежку с кирпичной кладкой. Лишь позже летчики узнали, что такой тип строений — типично прусский. А рядом — несколько довольно убогих халуп, подобных глинобитным мазанкам.

Деревенская улица привела их на треугольную площадь, к зданию школы, выделявшемуся своими размерами. Здесь находился штаб полка. Над зданием на флагштоке развевалось бело-красное знамя, вывешенное солдатами из передовых частей.

Ожидая остальных, летчики собирались перед школой. От недавнего всеобщего оживления не осталось и следа. Все были сосредоточенны и молчаливы. Некоторые расходились по соседним домам, куда их разместили на квартиры, а затем возвращались к школе. Не слышно было ни обычных шуток, ни веселой болтовни. Наконец-то их мечты осуществились, они — на фронте. Теперь предстояло получить боевые задания.

Скибина вошел в классное помещение вслед за Ереминым. Оба уселись за низенькими партами.

— Смотри-ка, Слава, а ведь это ребята из первого полка, — Еремин подтолкнул локтем товарища, показав взглядом в сторону стола, стоящего напротив классной доски. За столом сидел командир полка, а рядом с ним — двое офицеров, лица которых были им знакомы.

— Точно. А что они здесь делают? Ведь первый полк располагается не в Бяленгах…

— Вероятно, прилетели, чтобы сопровождать нас во время первого боевого вылета. Так обычно делается, — разъяснил Еремин.

Их разговор прервал майор Полушкин, начавший оперативку:

— Я предоставляю слово своему заместителю, который познакомит вас, товарищи, с обращением Военного совета фронта.

Майор Волков достал из полевой сумки документ, расправил листы и начал читать. Обращение адресовалось воинам польских подразделений, входивших в состав фронта.

— «…Слава о ваших победах, пролитые вами пот и кровь дают вам право участвовать в ликвидации берлинской группировки противника и в штурме Берлина. Вы, доблестные воины, выполните это боевое задание с присущими вам решительностью и солдатским мастерством во имя чести и славы польского оружия. От вас зависит, чтобы решительным ударом разбить последние оборонительные рубежи врага и уничтожить его. Вперед — на Берлин!..»

Скибина сидел, устремив свой взгляд на Волкова. Когда тот кончил читать, Славек глубоко вздохнул, словно он сам произносил торжественные строки этого текста. Теперь у него не оставалось никаких сомнений: скоро и он встретится с врагом. «Наконец-то дождался», — подумал он.

После Волкова слово опять взял майор Полушкин. Разъяснение боевого задания длилось недолго. Вопросов ни у кого не было. Летчики быстро нанесли на свои карты боевой маршрут и отправились обратно на аэродром, к своим машинам.

А здесь уже вовсю работали механики. В который раз проверялись моторы, боезапасы, техническое оснащение и общее состояние самолетов.

В кабинах нескольких самолетов уже сидели пилоты. Это были экипажи дежурного звена, находящегося в боевой готовности номер один. Такую же вахту несли и летчики из соседнего 10-го полка.

Время приближалось к семнадцати часам. Из летного состава всех трех эскадрилий для выполнения первого боевого задания были выбраны десять летчиков. Среди них оказались Красуцкий и Скибина. Организовали две группы. В каждую группу был включен один летчик из 1-го полка для сопровождения молодых товарищей.

Первой группой «яков» командовал капитан Грудзелишвили, второй — капитан Симонов.

Прежде чем дать команду сесть по машинам, Грудзелишвили движением руки задержал летчиков. Все подошли к нему. Никто не ждал от капитана никаких напутственных слов, все знали, что Шота не словоохотлив. Поэтому удивились, когда он сказал:

— Ребята, вам выпала большая честь участвовать в боевом крещении нашего полка. Этого момента мы все ждали долго. А сегодня вы держите боевой экзамен… Желаю вам успеха! — И каждый увидел в его темных добрых глазах какое-то особенно теплое выражение.