Шашечки и звезды

ПОСЛЕДНИЕ БОИ

В субботу летали немного — погода не благоприятствовала. Облачность снизилась до двухсот — четырехсот метров, видимость не превышала семисот, а временами была и того меньше.

Сделано было лишь два боевых вылета. Один — разведывательный в район населенного пункта Ринов, второй — к месту гибели командира первой эскадрильи. После возвращения летчики до конца дня находились в готовности номер один, ожидая в кабинах самолетов команду на взлет.

Дождливая погода всегда плохо отражается на настроении летчиков. Сидя в машинах, они крыли на чем свет стоит всех метеорологов на свете, глядя, как струи дождя бьют по ветровым стеклам и стекают по стенкам кабины. На горизонте не было ни единого просвета. Даже контуры рядом стоящих замаскированных самолетов казались размытыми.

Дождь все усиливался. Под машинами скапливалась вода. Механики прятались от дождя под крылья машин, словно цыплята под наседку. Сгрудившись там на корточках, они коротали время в беседах. Кто постарше — ударились в воспоминания о днях молодости или рассказывали о начале боевого пути полка, тогда еще входившего в состав советских войск. Для молодежи Карловка была уже историей. Но охотнее всего те и другие говорили о будущем: о том, что в скором времени увидят Берлин, и о том, что скоро конец войне, а значит, и возвращение домой.

Все чаще и чаще в таких разговорах произносились женские имена: отрывки из писем, присланных из дому, с удовольствием читались вслух.

Весеннее воскресное утро обещало хорошую погоду. Первыми, как обычно, появились механики. Вслед за ними подошли и летчики. Настроение у всех повысилось, едва только прояснилось небо. От ночного тумана и дождя не осталось и следа, облака плыли на высоте примерно трех тысяч метров, и видимость была не в пример вчерашней. Словом, условия почти идеальные. Еще не взошло солнце, а первые пары самолетов уже катились на взлетные полосы.

Однако после непрерывного дождя летное поле напоминало губку, набухшую водой. Оно было испещрено глубокими колдобинами, наполненными грязной водой. Самолет, катившийся по такому полю, оставлял глубокие следы, которые тотчас же наполнялись грязью. Она липла к ногам и к шасси машин, затрудняя разбег. Хуже того, грязь попадала и в пневматику. Казалось, сама земля не желает отпускать машины в воздух.

В середине дня в облаках появились довольно широкие прогалины. Становясь все шире, они открывали взору новые и новые пятна ослепительно чистой голубизны.

Пономарев в паре с Красуцким возвращались после вылета на прикрытие штурмовиков. На станции Нойштадт они обнаружили стоящий эшелон. Покачав крыльями, что означало «атакую», Пономарев спикировал. Нацелившись в хвост эшелона, он над самой землей выровнял машину и, промчавшись над поездом, дал очередь по паровозу. Не растерявшись, машинист выпустил немного пара из котла, симулируя попадание и одновременно маскируя эшелон. Однако на такие уловки могли попасться лишь новички. Стреляного же воробья, как известно, на мякине не проведешь. Красуцкого это не остановило. Он поймал паровоз в перекрестие прицела, переждал секунду и затем нажал на спуск. Меткая очередь попала прямо в котел. Из него вырвались клубы пара, закрыв на какое-то время всю станцию. Пономарев в это время сделал второй заход и обстрелял весь эшелон из орудия и пулеметов.

Набрав высоту, Александр удовлетворенно оглянулся, чтобы увидеть результаты своей «работы». Судя по многочисленным очагам пожара, она была неплохой. Прямо перед собой летчик заметил самолет и хотел крикнуть в мегафон: «Мишка, пристраиваюсь к тебе!» — но вовремя вспомнил о необходимости соблюдать тишину в эфире в момент нахождения над вражеской территорией.

Поэтому он прибавил газу и поспешил пристроиться, как и положено, к своему ведущему. Он был педант и всегда старался соблюдать летную дисциплину. Правда, сегодня его обуревала неудержимая радость: после такого продолжительного перерыва они с Мишкой снова вместе в воздухе. И задание выполнили, и эшелон фашистский уничтожили. Ему хотелось как можно быстрей поравняться с Пономаревым.

Но что это? Расстояние между ними нисколько не уменьшается, ведущий, наоборот, все прибавляет и прибавляет ходу, отклоняясь при этом вправо, в сторону ближайшего густого облака. Александр выжал из машины последние силы и почти сравнялся с летящим впереди самолетом. Шестом руки он показал своему ведущему на разбитый паровоз и в то же мгновение застыл от неожиданности. На фюзеляже «ведущего» четко рисовался большой черный крест — знак гитлеровских люфтваффе![1]

Теперь фашист уже не пытался оторваться от Красуцкого, напротив — он держался тут же, под боком. Видно, летчик был достаточно хитер и опытен. Александра охватила бессильная ярость, но ему не удалось произвести ни одного маневра, чтобы выйти на позицию, удобную для атаки. Так они и продолжали лететь: крыло в крыло, держась рядышком, словно лучшие друзья на воскресной прогулке. Улучив момент, гитлеровец отвернул и исчез под прикрытием облака.

Красуцкий был в отчаянии. Правильнее сказать, он ненавидел самого себя: упустил такой случай! Пристроился к вражескому самолету, как к своему! Такого он не мог себе простить. От отличного настроения и следа не осталось.

А что же Пономарев? Выйдя из атаки, он тоже осмотрелся вокруг. С удивлением отметил, что его ведомый куда-то исчез. Но его удивление еще больше возросло, когда он наконец заметил своего напарника, приближающегося к какому-то самолету, похожему на «юнкерс». Черт побери, что же он делает? Почему не заходит фрицу в хвост? И не стреляет…

Теперь уже и Пономареву стало ясно, в чем дело, и он устремился на помощь своему молодому другу.

Однако до того как он успел приблизиться к этой странной паре, фашист внезапно нырнул в облако — и был таков. Сконфуженный Саша приблизился к Пономареву. Они взяли курс на базу.

Но на этом приключения Красуцкого в тот день не кончились. Коварная судьба готовила ему новую неожиданность. Как это обычно бывает весной, вдруг резко изменилась погода. К тому же подкрались сумерки. Расстроенный Красуцкий, несмотря на постоянный контакт с ведущим, то и дело терял его в усиливающейся облачности. Как назло, забарахлил радиокомпас и только сбивал летчика с правильного курса. Вконец подавленный, Александр посадил машину на ближайшем аэродроме в Эберсвальде, который находился в полосе действий 61-й армии, недалеко от линии фронта.

Советские механики быстро исправили неполадку и предложили летчику переночевать у них, но он, несмотря на темноту, решил лететь. Не хотелось числиться в пропавших.

Александр вылетел из Эберсвальде, когда уже совсем стемнело. Трассу полета он наметил по карте вдоль шоссейных дорог и многочисленных в этих краях каналов и рек. Видимость значительно улучшилась. В облаках образовались широкие просветы, через них на землю проглядывал сияющий диск луны. Его серебристый свет отражался в лентах рек и блюдцах озер.

Красуцкий пересек канал, пролетел над Фалькенбергом, Бад-Фрайенвальде, достиг берегов Старого Одера и спокойно направился вдоль реки против ее течения — на юго-восток. Под ним расстилалась погруженная в темноту ночи земля. Внизу проплывали темные, выглядевшие вымершими небольшие города. Они и впрямь были безжизненными: их жители, повинуясь приказу фашистских властей, покинули свои дома, отступив вместе с гитлеровской армией. Там, в западной стороне неба, как и каждую ночь, дрожало багровое зарево. Там был Берлин. Здесь, в районе Одера, было тихо и темно.

В просветах облаков показались многочисленные звезды. Они сопровождали пилота в его одиноком полете до самого Одера, где облака сделались плотнее и вскоре окончательно сомкнулись над его головой. Достигнув Врицена, Александр изменил курс. Лишь миновав Одер, он включил радио, потому что хорошо помнил, что только над своей территорией можно пользоваться связью. Аэродром откликнулся моментально, подтвердив свою готовность принять его.

Красуцкий окончательно успокоился. Исчезло неприятное ощущение одиночества в бездонном воздушном океане. Внизу проплыли Гоздовице и Мешковице. Здесь, за Одером, видимость вновь улучшилась. Бяленги были уже недалеко. На летчика нахлынули воспоминания. Мерцавшие высоко в небе звезды напомнили ему Карловку. Интересно, как там теперь? Что делают друзья, знакомые?

Мысли увели его на несколько лет назад, в довоенное время. Вспомнились улицы родного города, находившегося на востоке Польши, воскресные прогулки, знакомые лица. Каким далеким казалось все это, даже нереальным.

Однако пора возвращаться к действительности. Красуцкий взглянул вниз: вот и Витница, а рядом с ней поблескивает озеро. Конечно, это Мокшицко, а неподалеку и другое озеро — Нарост.

— Ну, наконец-то я дома, — вздохнул он с облегчением, — теперь только бы приземлиться нормально…

Он заложил вираж вправо, как делал это сотни раз на учениях, и, предельно сосредоточившись, пошел на посадку. В это время темноту прорезали лучи прожекторов, осветившие посадочную полосу. Через несколько секунд самолет аккуратно сел на неровной травянистой поверхности аэродрома. Катясь по земле, машина повернула вправо и, замедляя ход, подрулила к месту стоянки самолетов третьей эскадрильи.

— Привет, Сашка! — услышал Красуцкий, едва открыв кабину, знакомый голос Пономарева.

Александр внутренне насторожился, но в голосе друга он не расслышал и тени иронии или рассерженности. Напротив, в нем звучали лишь озабоченность и беспокойство за судьбу товарища.

Летчики обнялись и без слов крепко стиснули друг другу руки.

Начальник штаба положил трубку телефона. Сообщали, что Красуцкий минуту назад успешно приземлился. Баскаков почувствовал облегчение. Этот молодой летчик-истребитель нравился ему. А сообщений о пропаже пилотов и без того хватало. Баскаков взглянул на часы: было около десяти вечера. «Ну, пора и отдохнуть, — подумал он, поднимаясь из-за стола. — Завтра тоже предстоит горячий денек».

Прошел еще один напряженный день. День, каких на войне было много. Полк совершил шестьдесят четыре боевых вылета, из них двадцать два — на сопровождение штурмовиков, налетал свыше семидесяти шести часов. Во время «свободной охоты» были уничтожены железнодорожный состав противника, шесть автомашин, военный склад и около сорока гитлеровцев. Минуло трудовое фронтовое воскресенье, мало чем отличающееся от фронтовых будней.

Утром вместе с горячим завтраком солдаты 1-й пехотной дивизии получили листовки следующего содержания:

В полосе наступления 1-й армии Войска Польского противник оборонялся из последних сил, используя оставшуюся авиацию для бомбардировки наших позиций. Однако на многих участках фронта немецкое сопротивление постепенно угасало.

Окруженный, обреченный Берлин яростно сопротивлялся, не желая капитулировать.

Гитлеру хотелось, чтобы вместе с ним и созданным им «тысячелетним рейхом» погиб и весь немецкий народ. Он считал, что тот, кто жалеет отдать жизнь за «великую Германию», недостоин ее, поэтому бросал в бой остатки своих войск, призвав в армию даже несовершеннолетних и стариков. Однако эти отчаянные попытки Гитлера привели только к ненужным потерям с обеих сторон.

Кольцо окружения вокруг Берлина сжималось. Бои шли уже в черте города. Фронт перемещался все дальше на запад. В связи с этим полк получил приказ перебазироваться на другой аэродром.

В первой половине дня истребители сопровождали штурмовики, вылетавшие на бомбардировку позиций противника в район Креммен, Нойен, вели воздушную разведку в районе Виттшток, Хафельберг и прикрывали с воздуха действия сухопутных войск 1-й армии Войска Польского и 7-го гвардейского кавалерийского корпуса в районе Флатов, Парен.

Сопротивление противника ослабевало. Его самолеты все реже появлялись в воздухе, Не проявлял он активности и на земле. От намерения деблокировать Берлин ударами с трех сторон фашистам пришлось окончательно отказаться.

Во второй половине дня мы перебазировались на другой аэродром. Экипажи в последний раз стартовали из Бяленг.

Базой для первой и второй эскадрилий стал аэродром Лойенберг, а для третьей — аэродром Штейнберг. Это были наспех оборудованные в конце войны немецкие полевые аэродромы. Другими словами, на раскинувшихся вокруг этих деревень пастбищах были обозначены взлетные полосы, и все.

Аэродром Штейнберг, расположенный по соседству с деревней того же названия, находился в лесу, в пятидесяти километрах юго-западнее Бяленг. Перебазировка прошла быстро и четко.

Первомайский праздник был отмечен новыми боевыми заданиями. Две группы самолетов вылетели на ставшее уже привычным сопровождение штурмовиков и разведку, а третья, под командованием поручника Паршина, в составе четырех «яков» получила задание прикрывать «илы» 6-го полка штурмовой авиации.

Поднялись в воздух и полетели все вместе на запад. На этот раз «илы» должны были атаковать неприятельские цели в районе Фербеллин, Фризак. Образовали, как всегда, «карусель» под охраной истребителей. Штурмовики завершили свое дело, «яки» проводили их и, когда те были уже в безопасности, отправились на «свободную охоту».

Пролетая над Хафельбергом, Еремин с Пироговым встретили группу из шести «мессершмиттов». Заметив ее первым, Пирогов закричал:

— Внимание! Слева, высота тысяча пятьсот, шесть фрицев!

Еремин потянул на себя ручку, самолет взмыл вверх и скрылся в облаках. Примеру Еремина последовал Пирогов. Немцы не заметили их маневра и продолжали лететь своим курсом. Когда Костя вынырнул из облаков, у него было преимущество в высоте — около семисот метров — и удобная позиция для атаки.

Погодите, сейчас рассчитаемся за все!

Обернулся, ища взглядом Пирогова, но не увидел его и забеспокоился. И действительно, для беспокойства были все основания. Сзади он не имел прикрытия, а перед ним — шесть фашистских самолетов.

Однако на раздумья времени не оставалось. Он рассчитывал застать немцев врасплох. Неприятельские летчики по-прежнему ничего не подозревали, и из этого необходимо было извлечь максимальную выгоду. Еремин решил атаковать шедшую последней в боевом строю пару «мессершмиттов». Но после первой же его очереди они кинулись в разные стороны, словно их сдуло порывом ветра.

В это время из облаков выскочил самолет Пирогова. Он ринулся в атаку на другую пару фашистских самолетов, но те тоже предпочли удрать. Еремин, увидев краешком глаза атаку Пирогова, устремился к оставшейся паре, летящей первой в боевом строю. Он дал две очереди, однако противник, который начал, по-видимому, с должным уважением относиться к нашим истребителям, поспешно покинул поле боя.

Противник спасся бегством, и это лишило наших летчиков возможности одержать победу в этом воздушном бою. Но тем не менее им удалось рассеять группу неприятельских самолетов и не позволить врагу выполнить поставленную перед ним задачу. Еремин и Пирогов, довольные, возвращались на аэродром.

Вскоре после этого наш полк был снова переброшен на новое место, на этот раз на аэродром Ейхштадт, где уже находились штаб 3-й дивизии и соседний 10-й полк.

Аэродром был расположен в пятидесяти километрах западнее предыдущего, вблизи дороги, ведущей из Берлина в Креммен. Таким образом, мы совершили очередной пятидесятикилометровый бросок на запад вслед за наступающим фронтом.

2 мая Берлин капитулировал. Однако это, разумеется, не означало конца войны, хотя теперь он был уже близок. Весь полк жил в приподнятом настроении. Каждый чувствовал, что победа близка.

Военные действия со стороны противника почти прекратились. Держалась лишь оборона на восточном фронте, чтобы войска западных союзников могли занять как можно большую территорию страны. Наша разведка доносила о массовой сдаче гитлеровских гарнизонов англо-американским войскам на западном фронте.

Авиация противника еще более ослабила свою деятельность. Фашистские самолеты появлялись довольно редко и, как только их обнаруживали, предусмотрительно удалялись, не принимая боя. Их пилоты не хотели рисковать. Теперь это были уже не кичливые покорители мира, а пытающиеся любой ценой спасти свою жизнь деморализованные солдаты разбитой, держащейся из последних сия армии.

Итак, Берлин капитулировал, но война продолжалась. Наши истребители один за другим взлетали с аэродрома в Ейхштадте для сопровождения штурмовиков и на разведку.

Близился полдень, когда офицер разведки полка майор Гуляев получил важное донесение. Разведка обнаружила большое скопление гитлеровских войск, пытавшихся переправиться на западный берег Хафеля, а затем Эльбы, вероятнее всего с целью сдаться западным союзникам. Майор Полушкин принял решение немедленно выслать две пары истребителей для более детальной разведки обстановки на переправах.

Пономарев с Красуцким дежурили в кабинах своих самолетов, готовые к старту. Вдруг в наушниках послышался голос руководителя полетов:

— Дежурная пара Пономарев — Красуцкий! На старт!

Взревели моторы. Механики отбежали от самолетов. Размахивая руками, они подавали сигналы летчикам. Подпрыгивая на травяном поле, самолеты покатились на старт.

— Курс — двести семьдесят, высота — триста! Произвести разведку переправ на Эльбе в районе Хафельберга! — догнал их на старте голос руководителя полетов.

— Понял! — ответил Пономарев. За ним, словно эхо, повторил то же самое Красуцкий.

Они энергично задвинули «фонари» кабины. Прибавили газ, и машины, ускоряя бег, оторвались от земли. Метеорологические условия были по-прежнему неблагоприятными, а точнее — просто скверными. Над реками и озерами стлался густой туман. Облака висели над землей на высоте трехсот — четырехсот метров. Пришлось лететь под клубящимся серым потолком. Достигли Хафеля и направились вдоль реки вниз по течению, в сторону Хафельберга. Низко стелющиеся облака и туман заставили летчиков опуститься еще ниже. Альтиметры показывали сто метров.

Неподалеку от Хафельберга Миша заметил неприятельский разведывательный самолет («физелер»). Он кружил на небольшой высоте в развилке Хафеля и Эльбы, корректируя переправу гитлеровских войск на запад. Моторизованные и пехотные колонны быстро переправлялись на другой берег реки, чтобы сдаться в плен американцам.

Пономарев доложил по радио обстановку и решил атаковать немецкий разведывательный самолет, чтобы тем самым дезорганизовать переправу. Он сделал вираж влево и набрал высоту, чтобы занять удобную позицию для атаки. Однако неприятельский летчик заметил грозящую ему опасность, а может, его предупредили о ней с земли по радио. Он попытался скрыться в облаках, но пара «яков», предвидя это, отрезала ему дорогу.

Миша первым ринулся в атаку. С небольшого расстояния он дал очередь по немецкому самолету. Тот не загорелся, но начал снижаться. За Пономаревым словно тень следовал Красуцкий. Он поймал «физелер» в сетку прицела, внес поправку, нажал на гашетку и выпустил длинную очередь.

— За капитана Грудзелишвили! — сказал он самому себе.

Гитлеровскую машину сильно качнуло, видно, летчик потерял управление машиной, а затем самолет беспомощно рухнул вниз. Тем временем Миша, сделав круг, намеревался вновь атаковать цель. Однако в этом не было уже никакой необходимости — немецкий самолет врезался в землю на юго-восточной окраине города.

Небо вокруг них закипело от разрывов снарядов. Это заговорила зенитная артиллерия противника, которая до этого молчала, опасаясь сбить собственный самолет. Пономарев с Красуцким попали в переплет. В эту минуту Миша вспомнил, что в аналогичной ситуации погиб Славек Скибина.

Умело маневрируя, им удалось наконец вырваться из огневого кольца целыми и невредимыми и снова приступить к выполнению своего боевого задания — патрулированию района южнее Хафельберга. Спустя некоторое время в наушниках Пономарева послышался голос Александра:

— Миша! Слева цель, над рекой!

Почти касаясь зеркальной глади реки, над Эльбой в противоположном направлении летел другой немецкий разведывательный самолет.

Гитлеровец, по всей вероятности, тоже заметил их. Пономарев начал уже атаку, когда «физелер» свернул вдруг вправо, оторвался от реки и, крадучись, над самой землей устремился в сторону леса. Видимо, ему не хотелось разделить участь своего предшественника, и потому он даже не пытался найти спасение в облаках. Судя по всему, он рассчитывал обнаружить какую-нибудь полянку и приземлиться на ней.

Но Миша уже кинулся за ним следом. Он зашел ему в хвост и начал с небольшого расстояния посылать очередь за очередью по самолету противника. Немец продолжал уходить. Летящий с большой скоростью Пономарев пронесся над ним и взвился вверх, чтобы повторить атаку. Тем временем за фашиста взялся Красуцкий. Он сделал выводы из неудачной атаки ведущего. Настигнув самолет противника, он снизил скорость, чтобы подольше держать его в рамке прицела.

Однако неприятельский летчик тоже оказался не лыком шит. Он сбросил скорость до минимальной и попытался любой ценой дотянуть до спасительной поляны, чтобы как можно скорее приземлиться.

Александр от волнения затаил дыхание. Он на минуту задержал в сетке прицела силуэт самолета и уверенно нажал на гашетку. Затарахтела пушка, завизжали пулеметы. Пули прошли чуть правее, рядом с крылом самолета.

Тем временем «физелер» опустился на высоту около двадцати метров. Следом за ним летел Красуцкий, стараясь не обгонять противника. Он внес поправку, целясь чуть левее и назад, и снова дал очередь. На этот раз пули попали точно в цель. «Физелер» задымил и вспыхнул. Левым крылом он зацепил за одинокое дерево, перевернулся и беспомощно рухнул на землю. Воздух содрогнулся от взрыва, вверх взметнулся светлый столб огня.

«А это за Скибину!» — с удовлетворением подумал Красуцкий.

В этот момент он чувствовал огромную радость и облегчение. Как завороженный смотрел он, как горит второй за этот день фашистский самолет. Однако минутная невнимательность могла ему дорого стоить. Когда он опомнился, то увидел, что летит над самой землей. Возле левого крыла промелькнул какой-то курс или небольшое деревце. Он потянул ручку управления на себя. Самолет взмыл вверх. Мгновенная реакция спасла летчика от неминуемой катастрофы.

Александр почувствовал, как пот стекает за воротник, струится по спине и щекочет между лопатками. Он выровнял машину и начал набирать высоту.

Пономарев ждал наверху, готовый в случае неудачи товарища атаковать немца. Он описывал небольшие круги и наблюдал за обстановкой. Его охватила тревога, когда он заметил, что его друг оказался из-за невнимательности в невыгодном положении. Но он не окликнул его по радио, боясь, как бы тот не сделал какого-нибудь ненужного движения, которое могло только усугубить дело. Да и теперь, когда опасность уже миновала, он ничего не сказал ему, не хотел омрачать упреками его радости по поводу одержанной победы в воздушном бою. Ведомый присоединился к ведущему, и они, изменив курс, полетели вниз по течению реки. Над Зеехаузеном они повернули на 90 градусов, направляясь в сторону Берлина.

На аэродром возвращались в отличном настроении, радостные и возбужденные. Особенно доволен был Красуцкий. И ничего удивительного, ведь в течение одного дня он одержал две победы в воздушном бою! Сбил два неприятельских самолета и благодаря этому вошел в число ведущих боевых летчиков полка.

Линию фронта пересекли в районе Ратенова и, снова изменив курс, направились прямо на Ейхштадт, Вдруг Пономарев забеспокоился, почувствовав, что в кабине становится жарко. Взглянул на приборную доску. Мотор нагрелся выше допустимой нормы…

— Саша! У меня мотор перегрелся! Садимся на ближайшем аэродроме!

— Понял! — коротко ответил Красуцкий.

С удвоенным вниманием начали искать аэродром и наконец увидели его справа по борту, чуть в стороне от курса. Пономарев сделал вираж, его примеру последовал ведомый. Это был большой аэродром с прекрасной бетонной взлетной полосой, видной издалека. Он был расположен в окрестностях Шпандау.

Аккуратно посадили самолеты на взлетную дорожку, называемую в обиходе бетонкой.

— Да, бетон — это не пастбище, — с удовлетворением заметил Пономарев.

На аэродроме стояла подозрительная тишина. Он словно вымер, и это показалось странным летчикам.

«Неужели мы опять захватили немецкий аэродром? — вспомнил Александр недавний случай. — Нет, не может быть. Мы же перелетели линию фронта…»

Тут он увидел несколько самолетов с красными звездами, стоящих невдалеке от взлетной дорожки, и успокоился. Они направили машины в ту сторону, но на полпути их догнал на газике советский офицер. Он размахивал руками, показывая на восток и вверх:

— Немедленно взлетайте! Освободите взлетную полосу! Взлетайте, говорят вам!

— Не можем! — отрицательно покачал головой Пономарев. — У меня повреждена машина.

Они свернули с взлетной полосы. Миша выскочил из кабины и внимательно осмотрел мотор. Обнаружил несколько небольших пробоин. Радиатор оказался пустым. Александр подогнал цистерну с водой. Пока заливали воду в радиатор, летчики узнали причину такой нервозной обстановки на аэродроме. Оказалось, что после капитуляции Берлина значительная группа немецких солдат, главным образом из частей СС, сумела вырваться из города. Это был разный сброд, пытавшийся прорваться через линию фронта на запад. Известие об этом было неожиданным, а аэродром охранялся лишь небольшими силами обслуживающего персонала. Обстановка вскоре прояснилась. Гитлеровцы наткнулись по пути на советскую танковую часть и были разбиты. Однако боевая тревога на аэродроме не была отменена.

— Ремонтировать радиатор здесь не будем, — решил Пономарев. — Пробоина небольшая, вода вся не вытечет. Долетим до своих, и там наши механики залатают дырки.

Александр кивнул головой. Спустя несколько минут они приземлились на аэродроме в Ейхштадте.

Миша передал самолет в заботливые руки механиков, а затем явился к командиру полка. Майор Полушкин находился на командном пункте, откуда руководил полетами.

— Товарищ майор, задание выполнено! Переправа обнаружена. Во время разведки сбиты два самолета противника. У моей машины пробит радиатор, пришлось произвести вынужденную посадку… — Пономарев умолк, чтобы перевести дыхание, и закончил явно не по уставу: — А Красуцкий — замечательный летчик. Он заслуживает поощрения — за двух фрицев!

Полушкин обнял летчика:

— Молодцы! Отлично сработали! Двух сбили, говоришь? Молодцы! Вас только на разведку посылать!

Возбужденные и довольные, возвращались они к стоянке самолетов. Известие о двух победах в воздухе молниеносно облетело полк. Каждую минуту к ним подходил кто-нибудь из товарищей, поздравлял, обнимал, хлопал по спине. Они смущенно принимали эти поздравления, гордые и счастливые тем, что им удалось проявить себя в бою. Они были героями дня.

Вечером на квартире Красуцкого торжественно отмечали успех молодого летчика. Однако, к сожалению, веселая товарищеская встреча не могла продолжаться слишком долго. Война еще шла, и всех ждали боевые дела.