— Вы все еще кипятите, тогда мы идем к вам! — истошно заорал из телевизора участник рекламной акции, и я пришла в себя.
То ли спала, то ли так углубилась в воспоминания, что с трудом вернулась обратно… Ну сколько можно жевать одно и то же!
Для того чтобы не вспоминать, наверное, нужно вытеснить одно другим, более сильным, а на мне будто заклятие какое. Что бы ни случалось в моей жизни, я всегда помню о той, другой, поре, когда в ней еще был Евгений Лавров. И как потом он ушел, чтобы… чтобы не вспоминать о нас с Мишкой никогда… И как я познакомилась с его матерью.
— Подлец! Какой подлец! — кипятилась Катя, когда я рассказывала ей об этом.
Подлец? Как-то не применялось это слово к образу Евгения. Подлец в моем понимании — человек, совершивший что-то значительное. Последний кусок укравший, самое святое предавший. То есть такое предательство, от которого нормальный человек содрогнется. Подлец по-своему человек стойкий. Значительный. Даже в своих бесчеловечных принципах. А Женька…
Он не ушел тайком, не стал спать с другой женщиной, не пропил и не проиграл последние семейные деньги. Просто в один прекрасный день он пришел с занятий уставший, бледный — Мишка плохо спал, орал целыми ночами, и мы оба не высыпались. Денег не было. Питались мы плохо. Но я хоть могла поспать днем. А его, кажется, уже шатало от голода и недосыпа.
— Прости, Несси, — сказал он, — но я больше не могу так жить.
Я не любила, когда он меня называл Несси. Все-таки Ванька было даже лучше, чем это… чудовище в озере Лох-Несс!
— Возьми, сегодня я получил за перевод.
Он протянул мне небольшую пачечку денег.
Женя в совершенстве знал английский язык, и порой ему удавалось переводом кое-что заработать.
— Я взял себе часть: на плацкартный билет до Москвы. И еще на пару бутербродов, остальное — вам с Мишкой. Знаю, я скотина, но если я останусь еще хоть на день, то возненавижу и тебя, и сына за то, что мне приходится так жестоко страдать. Мне плохо. Я честно старался себя преодолеть, но мне не хватает сил, какие, видимо, должны быть у настоящего мужчины. Я всегда был хлюпиком…
Сильнее ошарашить меня было нельзя. Я сидела с открытым ртом и не сводила с него глаз. Даже моргнуть боялась, так это было ужасно и неправдоподобно.
— Езжай к своим родителям, — торопливо продолжал он, — ты одна тоже не вытянешь это.
Он кивнул на кроватку с ребенком. А поскольку я так и сидела без движения, он взял свою спортивную сумку, бросил в нее не глядя какое-то барахло и пошел к двери.
— Я тебя любил, — сказал он глухо. — И я честно старался.
Странно, что я не зарыдала, не погналась за ним, а так и сидела, глядя перед собой пустыми глазами. Только вода в кухонном кране монотонно капала, как будто отсчитывала последние секунды моей жизни.
Кухонным наш кран можно было назвать с большой натяжкой. Как и то жилье, в котором мы жили, квартирой. Всего одна небольшая комнатушка с пресловутым краном, раковиной за перегородкой и небольшим столиком, на котором стояла двухконфорочная газовая плитка.
«Частичку» мне оставила — не насовсем, конечно, — подруга, с которой мы выступали за сборную края. Она получила предложение выступать в Германии за какую-то команду — то ли шахтеров, то ли кулинаров. И подписала контракт на два года.
Первое время мы с Женей были так счастливы, что даже не замечали убогости этого жилья. Веселились, бегая к «удобствам» во дворе. Или собираясь в баню, которая называлась гарнизонной. Там мы брали один номер на двоих. Банные деньги мы старались не тратить и откладывали их в первую очередь… До тех пор, конечно, пока не родился Мишка…
Если бы не слова Жени о том, что я не справлюсь, я бы и в самом деле в конце концов уехала к родителям. Но его уверенность в том, что я тоже не справлюсь, меня задела. Я решила доказать и ему — не думая, что он все равно об этом не узнает, — и себе, что я сильнее. Что я никогда не признаюсь в том, будто воспитывать ребенка одной мне не по плечу. Другим-то женщинам это удается.
Конечно же, тогда мне это было не по плечу, как бы я ни крутилась, продавая свои подчас довольно дорогие тряпки. Я ведь все-таки в соревнованиях участвовала. И получала кое-что. И Женя любил меня баловать, когда деньги у него еще были.
Я ввела в свои расходы режим жестокой экономии. Считала и берегла каждую копейку. Но если лет двадцать назад на содержание ребенка у молодых мам уходило не слишком много денег, то сейчас остаточный принцип не годился. Я даже не имела привычных нашим мамам пеленок.
А памперсы… Они вламывались в мой бюджет подобно древним таранам и пробивали в стенах этой денежной крепости огромные дыры. Я все больше уставала, пока в один прекрасный день вообще не осталась лежать в постели, не обращая внимания на рев моего голодного сына.
В тот момент я почти не осуждала уехавшего мужа. Содержание ребенка и в самом деле не под силу студентам, не имеющим постороннего заработка.
Через день должен был прийти перевод от родителей. В свое время я легкомысленно пыталась отказаться от их переводов, но папа лишь отмахнулся от моего отказа.
— Молодая семья, дочка, требует больших денег, чем отдельно взятая студентка. Ежели деньги тебе лишние, откладывай. Купишь себе чего-нибудь, — говорил он.
В конце концов мне надоел плач Мишки, и я взяла его к себе в постель, переодев в последний памперс, а использованный просто бросила на пол.
Сына я все еще кормила, потому дала ему грудь, безучастно наблюдая, как он терзает ее своей крепкой ручонкой, пытаясь добыть себе молоко. Мало его было, да и откуда бы ему взяться, если я сама почти ничего не ела!
Это был день, когда я перестала бороться. Вчера еще я могла поехать домой к родителям, а сегодня у меня не было даже денег на самую короткую телеграмму. Я знаю, мама тут же приехала бы и спасла меня. А так… Никто не мог мне помочь, потому что просить о помощи мне было некого.
И тут приехала она, мать моего мужа.
Конечно же, я ее не ждала. Лежала на неприбранной кровати и кормила грудью Мишку. Неумытая и непричесанная.
Даже теперь, спустя шесть с лишним лет, я вспоминаю об этом со стыдом. Уж постирать-то постельное белье я могла бы. У меня еще оставалась щепотка стирального порошка…
Сквозь тупое тягучее время я услышала, что кто-то идет к моей двери. И то, что это была женщина в сапогах на шпильках. Потом раздался скрип петель и захлопывающийся звук.
В дверях стояла красивая элегантная женщина, на вид не больше тридцати лет. Она выглядела как королева. И понятно, что она произвела на свет принца.
— Ванесса? — спросила она, чуть приподняв бровь.
Помнится, я вскочила, перестав кормить Мишку. Он, выпустив изо рта сосок, тут же принялся орать. У него с рождения был хороший аппетит.
— Покорми ребенка, я подожду.
Она повела вокруг прекрасными голубыми глазами, словно в поисках места, хотя бы похожего на трон, и, не найдя, осторожно присела на краешек стула, используемого нами вместо дежурной вешалки.
Мишка как ни в чем не бывало принялся сосать грудь, для верности обхватив ее крепкой ручонкой. Нормальный здоровый мальчишка. Почему он плохо спал ночью, мне было непонятно. Как и врачам детской консультации, куда я его носила.
— Меня зовут Марина Константиновна, — сказала женщина.
— Догадываюсь.
Я стала приходить в себя и злилась от того, что она застала меня врасплох. Мишка между тем, не понимая, что в жизни матери происходят такие значительные события, спокойно дал уложить себя в кроватку и принялся сосать кулачок, безмятежно глядя в потолок. Марина Константиновна поднялась и подошла к кроватке.
— Глаза не наши, — сказала она веско. Немного помолчала и добавила: — А уши наши, с этим не поспоришь.
Глаза у сына были мои, серые. Уши он в самом деле взял папины. Остренькие, как у лисенка, плотно прижатые.
— Дай мне свой паспорт, — вдруг сказала Лаврова.
— Зачем?
— Нужно.
Какая нормальная женщина бы подчинилась? А я, пожав плечами, достала из сумки и протянула ей документ.
— Пожалуйста.
Она исподлобья взглянула на меня, ничего больше не сказала и ушла, осторожно притворив за собой дверь. В этот день она больше не пришла. В конце концов я даже стала беспокоиться и мысленно составлять заявление в милицию с объяснением, что паспорт выкрали у меня из сумочки в трамвае.
Но она появилась. На другой день после обеда. Зашла в комнату и скомандовала:
— Собирайся!
— Куда?
— На новое место жительства.
На мгновение у меня мелькнула сумасшедшая мысль, что она решила взять с собой нас с Мишкой, но взглянув на холодное отрешенное лицо, поняла: не для этого Марина Константиновна сюда приехала.
Я вынула из-под стула свою дорожную сумку и обвела взглядом комнату: с чего начинать сборы?
— Возьми только необходимое. Для ребенка. Ну и белье для себя.
Она отдавала мне короткие команды. Как служебной овчарке.
Я подчинялась, не переставая удивляться собственному послушанию. Эта женщина действовала на меня словно гипнотизер. Подумалось даже, что протяни она мне нож и прикажи: ударь себя, — я послушаюсь, воткну нож себе прямо в сердце.
Такси остановилось у элитного дома в центре города, где, я знала, квартиры стоили очень дорого. По крайней мере мне не по карману. Да и никому из моей родни.
Лаврова, да что там, моя свекровь, взяла из багажника сумку и лишь кивнула мне на сверток с Мишкой. Мол, выноси.
И пошла вперед, только у самого подъезда придержав для меня с Мишкой на руках дверь. На лифте мы поднялись на четвертый этаж, и свекровь ключом открыла дверь.
Она сняла для нас жилье?
— Эта теперь твоя квартира, — сказала она, опуская на пол сумку и кивая на стол. — Вон документы на нее.
— А мебель?
— Я купила ее с мебелью. Если не понравится, купишь себе другую.
Квартира была однокомнатная, но такая большая, что путем небольшого переоборудования из нее вполне можно было сделать двухкомнатную. Здесь стояла даже абсолютно новая детская кроватка с матрасиком, детским бельем — несколькими пакетами памперсов и кучей игрушек.
Когда же она все это успела?
— Нравится?
— Нравится, — кивнула я.
— Тогда подпиши.
Лаврова положила на стол какую-то бумагу и, почувствовав, что я вдруг заколебалась, слегка подтолкнула меня к ней.
Невольно стряхнув с плеча ее руку, я взяла листок и стала читать. Это было написанное от моего имени заявление, что я согласна на развод с Евгением Лавровым и никаких претензий к отцу ребенка не имею.
Не подписывать? Но что это даст? Женя ко мне больше не вернется. Никогда! Почувствовав, что в моей голове заметались мысли, похожие на панику, я все же взяла себя в руки и твердо вывела на листке свою добрачную фамилию.
— Напиши в скобках — Лаврова.
Я написала.
Она громко вздохнула, как если бы до последнего времени не верила, что у нее это получится. Потом полезла в сумку и выложила на стол связку ключей.
— Три комплекта. Два замка. Есть цепочка. Закрывайся. Говорят, у вас разгул криминала.
В ее голосе как будто прозвучала забота. Правда, без капли доброты. Так в транспорте может сказать тебе о чем-нибудь нейтральном посторонняя женщина.
— Считай, что я выкупила у тебя своего сына. Мы с мужем прикинули и решили, что больше сотни тысяч долларов он не стоит. Да и то потому, что родился в нашей семье. А это — то, что осталось.
Лаврова выложила на стол две пачки долларов и несколько — рублями.
— Прощай. Ты сама виновата. Надо было меня слушать. Я знала, что этим кончится.
И пошла к двери. Уже взявшись за ручку, она повернулась ко мне:
— Ты, конечно, можешь послать меня к черту, но выслушай напоследок один совет: никогда не ходи по дому распустехой. Поднялась с постели — прими душ, нанеси легкий макияж и надень кокетливый домашний костюмчик. Можно не успеть позавтракать, но не успеть привести себя в порядок ты не должна!
С тем она ушла.
Я упала в кресло и уставилась перед собой. Мишка так и спал завернутый в одеяло, словно теперь наконец он попал туда, куда хотел, и отсыпался за весь свой прошлый недосып.
«Надо бы его перепеленать», — подумалось мне, но силы отчего-то покинули меня. Я так и продолжала сидеть, ничего не соображая, не умея вот так сразу дать оценку тому, что со мной произошло.
Значит, теперь у меня есть квартира?
И у меня есть деньги?
И у меня нет мужа?
Озаренная соответствующей мыслью, я вскочила и подбежала к столу. Открыла паспорт. В графе «Семейное положение» стояло теперь два черных штампа. Один — о регистрации брака, другой — о расторжении. Моя бывшая свекровь позаботилась обо всем.