Сиам Майами

Глава 4

— Чудесная работа!

Барни смотрел на своего скрюченного от тяжелого труда отца, который с улыбкой встретил рассказ о привалившем сыну счастье.

— Прямой путь к успеху! — Отец никак не мог оправиться от этой новости.

Барни не забывал, что отец вкалывает четыре недели за ту же сумму, которую Мотли пообещал платить ему еженедельно. И чем он там только занимается! Летом всегда возвращался домой, залепленный грязью с головы до ног.

— Прости, что не могу пожать тебе руку, — повинился отец и, показав своим грязные, потрескавшиеся ладони, побрел к кухонной раковине, чтобы привести себя в порядок.

— Брось! — Барни схватил его за руку, жесткую, как покрышка грузовика. Эта натруженная рука уже не имела силы, чтобы сжаться в кулак.

Отец церемонно потряс сыну руку, словно они были чужими людьми, которых познакомили на приеме. Барни испытал боль. В этот счастливый момент, когда отец улыбался, показывая расшатанные желтые зубы, он чувствовал, что тот не умеет передать свои подлинные чувства. Только во время приступов бешенства отец бывал искренен. Как хорошо помнил сын его грязные морщинистые руки! Летом, отдыхая, забыв об окружающем мире и расслабив мышцы, отец клал руки на колени ладонями вверх, как клешни. Эти руки хранили память о лютом зимнем холоде.

— Чудесная работа! — повторил отец и замер при виде кожаного чемоданчика возле поцарапанной ножки кухонного стола. — Ты когда-нибудь видела что-нибудь подобное?

— Видела. — Мать успела успокоиться, хотя тряслась, носилась с чемоданчиком, как курица с яйцом, когда сын явился с ним домой. — Зачем ты пачкаешь ему руки?

— Какая кожа, а! — воскликнул отец, наклонившись над чемоданчиком с позолоченными замками. — Если бы такое подавали в ресторане, можно было бы принять за бифштекс!

— Почему ты так поздно? — Мать повесила на ручку холодильника полотенце, чтобы отец воспользовался им, вымыв руки. — Он начинает работать с сегодняшнего вечера.

— Решил повкалывать сверхурочно.

Отец посильнее пустил горячую воду и насыпал на ладонь чистящий порошок. Ладони сомкнулись, соприкоснувшись, точно двое немых. Держа руки под струей воды, он откашлялся и сплюнул. Потом тщательно вымыл лицо и вслепую потянулся к холодильнику за полотенцем.

— Да ты же плохо смыл грязь! — возмутилась мать.

Отец схватил порошок и возобновил процедуру омовения.

— У него всего одна минута, — предупредила мать. — Он давно тебя ждет.

Волосы на красном отцовском затылке торчали колом от известки. Он обернулся и вытер распаренные руки. На полотенце остались грязные полосы.

— Он уезжает в какой-то Юнион-Сити. Шесть месяцев разъездов! — Мать неожиданно отвернулась от отца и уставилась на Барни. — Ты уверен, что нанялся не телохранителем?

— Разве я похож на телохранителя?

— Этакие деньжищи! Так ты говоришь, она замужем?

— Замужем, — соврал он, чтобы не усложнять.

— Тебя, часом, не приставили к ней альфонсом?

— Разве я похож на альфонса?

— Ее муж едет с вами?

— Да, — еще раз соврал он, так как правда выглядела слишком запутанно.

— Какой она веры?

— Хватит тебе про веру! Это Америка. Оставь весь этот хлам Европе.

— Есть много людей, которых Америка совсем не меняет.

— Мам! — взмолился он. Отец улыбнулся, понимая его трудности. — Не знаю я, какой она веры! Раз она не религиозна, меня не интересует ее формальное вероисповедание.

— Это верно, — согласилась мать. — Когда живешь с человеком бок о бок, религия исчезает, а человек остается. — Таким образом, она признавалась, что продолжает беспокоиться. — Ты уверен, что с вами поедет ее муж?

— Я же сказал! — Он всегда был плохим вруном, и мать всегда понимала, откуда дует ветер.

— Если ты альфонс, то так и скажи. — Она решила больше не ходить вокруг да около. — Никогда не видела таких дорогих чемоданчиков. — Помявшись, она спросила: — Что в нем?

— Два ее корсета, — выпалил он. — И таблетки от запора.

— Ладно, — сдалась мать, уверенная, что сын лжет. — Главное, чтобы тебе было хорошо.

— Это не какое-то там жульничество, — вступился за сына отец. — Молтед говорил мне, что они хотят сделать из нее звезду. Он должен сдувать с нее пылинки.

— Меня другое беспокоит, — не унималась мать. — Уж больно хороша работа! Никогда о такой не слышала. — Она в испуге смолкла.

— Повезло, — сказал отец.

Барни поднял с пола чемоданчик.

— Путешествие — все равно что университет, — сказала ему мать. — С этим чемоданчиком ты прямо богач.

По дороге к метро Барни не мог миновать кондитерскую, около которой ошивалась братва. Ему не хотелось встречаться с ребятами, но и не попрощаться было бы неприлично. Они провели здесь всю жизнь, играя в бильярд и просто убивая время. Барни припомнились теперь не сцены из его детства, а послевоенные времена, когда они при всей своей энергии не могли найти работу и болтались вокруг киоска с содовой, не имея даже мелочи на мороженое. На гроши, выплачиваемые безработным ветеранам, они пытались жить и даже покупать женщин. Некоторые спустя два-три года после демобилизации донашивали свою форму.

Война и армейская кормежка сделали их слишком взрослыми для детской кондитерской, однако им больше некуда было пойти. У них не было не только денег, чтобы оторваться от дома, но и необходимого раздражения, помогавшего другим прожигать жизнь и обращать яд неверия в успех. Однако они редко предавались коллективному унынию. Безжалостные по необходимости, они были, по большому счету, честны и мечтательны. Главная их мечта — секс. В мечтах — да порой и на деле — все женщины мира становились их добычей. Они никогда не говорили о делах в том понимании, которое диктовал Уолл-стрит; речь шла только о количестве покоренных женщин. Когда кто-то говорил: «У нас с ней пошли дела», это означало вовсе не совместное ведение бухгалтерских книг. Оставаясь на обочине жизни, они все же не сходили с орбиты, так как были уверены в благосклонности судьбы. И всегда ждали чуда: смерти богатого родственника, открытия завода по производству ракет, приглашения на работу в телевизионную или авторемонтную мастерскую. На горизонте постоянно маячила удача, им чудился успех в виде огромных долларовых монет. Простодушных, отдававших им в починку свои телевизоры или автомобили, можно было просто пожалеть: они так часто страдали от различных клерков, что для них было высшим наслаждением добраться до всяких там механизмов, особенно в своем родном районе, где ничего не стоило провести любого его обитателя. Они знали, что их жертвами нередко становятся и невинные люди, и искренне сожалели об этом. Однако и сами зачастую попадали впросак, когда совались к образованным людям в поисках работы. В этом обществе господствовала месть. Все хотели получить удовлетворение.

— Вы только на него посмотрите! — приветствовал его Бубба, стоило ему появиться в кондитерской.

— Твоя мать говорит, что ты будешь администратором при певичке.

— Сиам Майами, — ответил он.

Они никогда не слыхали этого имени, но дружно запросили бесплатные пропуска. Он пообещал раздобыть пропуска, когда вернется в Нью-Йорк. При виде его успеха они тоже наполнялись надеждой.

Попрощавшись с приятелями, он закрыл за собой ветхую дверь кондитерской и вышел на улицу. Изнутри доносились их голоса. Для придания себе пущей значимости кто-то сунул монетку в музыкальный автомат. Запел сладкий девичий голос. Казалось, голос доносится у нее из-под юбки. Она покоряла слушателей своей интимной вкрадчивостью, а им только это и требовалось. Удаляясь от кондитерской, от расслабляющей музыки и умопомрачительного поющего голоса, Барни улыбался, завидуя их счастью. Певица словно пеленала их в мечты о сексе, столь же необходимом, как крыша над головой.