Сила бессильных

14.

В те времена, когда Чехия и Словакия составляли часть Австро-Венгерской империи и когда не имелось ни материальных, ни политических, ни социально-психологических предпосылок для того, чтобы наши народы могли представить свое существование вне рамок этой империи, Т. Г. Масарик разработал чешскую национальную программу, основанную на идее «малых дел», то есть на идее честной и ответственной работы в рамках существующего устройства в самых различных областях жизни, работы, направленной на возрождение творчества и национального самосознания. Особое значение при этом придавалось, естественно, просветительскому, воспитательному, образовательному, нравственному и гуманитарному аспектам. Единственно возможное начало выхода нации к более достойной жизни Масарик видел в человеке, в необходимости создавать прежде всего условия для более достойного человеческого существования; изменение положения народа он не представлял себе без изменения самого человека.

Это понятие «труда во имя нации» укоренилось в нашем обществе, оно было во многих отношениях удачно и сохранилось до сего дня: наряду с теми, кто за ним — как за наиболее надежным типом «алиби» — скрывает свое пособничество властям. А сегодня немало таких, которые его действительно придерживаются и могут в этом направлении добиться, по крайней мере в некоторых областях, неоспоримых успехов.

Трудно предположить, насколько было бы хуже, если бы множество трудолюбивых людей, которые просто болеют за дело, не стремились бы изо дня в день делать то лучшее, что можно сделать, отдавая лишь неизбежный минимум «жизни во лжи», чтобы иметь возможность отдавать максимум подлинным потребностям общества. Эти люди исходят из верного предположения , что любое малое дело является формой непрямой критики недостатков общества и что есть ситуации, когда имеет смысл избрать именно этот путь, даже если он и означает отказ от естественного права каждого на открытую критику.

Тем не менее эта позиция, даже по сравнению с условиями шестидесятых годов, имеет сегодня свои отчетливые пределы: все чаще «малые дела» наталкиваются на стену посттоталитарной системы и оказываются перед дилеммой: или отступить, забыв о честности, ответственности и последовательности, на которых «малые дела» зиждутся, и просто приспособиться (выбор большинства), или же продолжать начатый путь и вступить, таким образом, неизбежно в открытую конфронтацию с официальными властями (принцип меньшинства).

Поскольку концепция «малых дел» никогда не содержала требования любой ценой удержаться в существующей структуре (с этой точки зрения каждый, кто позволил бы себя из нее изгнать, неизбежно уподобился бы тому, кто отказался от «труда во имя нации»), то сегодня это тем более не имеет смысла. Не существует, разумеется, никакой общей модели поведения, равно как нет и какого-то универсального, пригодного для любой ситуации критерия, чтобы определить момент, когда «малые дела» перестают быть «трудом во имя нации» и становятся «трудом против нации». Совершенно очевидно, однако, что опасность такой перемены угрожает «малым делам» все реже, но зато «малые дела» все чаще рискуют натолкнуться на эту стену, избежать столкновения с которой означало бы изменить собственной сущности.

Когда в 1974 году я работал на пивоваренном заводе, был моим шефом некто Ш., человек, который разбирался в пивоваренном деле, обладал чем-то вроде чувства сословной гордости и которому было небезразлично, хорошее ли пиво варят на нашем заводе. Почти все свободное время он проводил на работе, без конца придумывал какие-то улучшения, надоедал нам, убеждая, что все мы любим пивоваренное дело, как он; трудно было представить себе более дельного работника в условиях социалистического разгильдяйства. Руководство пивоваренного завода, в основном состоявшее из людей, не очень-то разбирающихся в своей специальности и еще менее влюбленных в нее, но зато политически более влиятельных, не только уверенно вело завод к полному развалу, вообще не реагируя на инициативы Ш., но и по отношению к Ш. все более ожесточалось и любыми путями мешало его собственной работе. Дело зашло так далеко, что Ш. ничего не оставалось, как написать подробное письмо в вышестоящую инстанцию, в котором он попытался проанализировать все беспорядки на заводе, убедительно разъяснить, почему завод худший в районе, и назвать истинных виновников. Его голос мог быть услышан; политически авторитетный, но не разбирающийся в пиве директор, занимающийся интриганством и пренебрежительно относящийся к рабочим, мог быть смещен, а дела на пивоваренном заводе могли благодаря инициативе Ш. измениться к лучшему. Если бы это тогда произошло, то мы бы наверняка имели пример счастливого финала «малых дел». К сожалению, произошло все как раз наоборот: директор завода как член районного комитета партии имел «наверху» хороших знакомых и позаботился о таком исходе дела, который его устраивал: письмо Ш. было названо «пасквилем». Сам Ш. как политически опасный был уволен с нашего завода, переведен на другой, на неквалифицированную работу. Политика «малых дел» натолкнулась на стену — на посттоталитарную систему. Ш., сказав правду, вышел из подчинения, нарушил «игру», «выделился» и закончил с клеймом врага, как «полугражданин», который уже может говорить что угодно, но без надежды когда-либо в принципе быть услышанным. Он стал «диссидентом» пивоваренных заводов Восточной Чехии.

Я думаю, что речь идет о типичном случае, показывающем с другой стороны то, о чем я сказал в предыдущей главе: «диссидентом» человек становится не потому, что однажды решился на эту своеобразную карьеру; в это положение его поставила внутренняя ответственность в сочетании с целым комплексом внешних обстоятельств; он выброшен из существующих структур и противопоставлен им. В начале не было ничего иного, кроме желания хорошо выполнять свою работу, а в конце — клеймо врага.

Хорошая работа, таким образом, действительно является формой критики плохой политики. Иногда это ей, как говорится, сходит с рук, а иногда — ни за что. Сходит с рук ей это однако, все реже. Разумеется, не по ее вине.

Давно прошли времена Австро-Венгрии, когда чешский народ имел (в самый тяжелый период баховского абсолютизма) одного единственного настоящего диссидента: того, который был сослан в Бриксен. Если не трактовать слово «диссидент» снобистски, то следует признать, что сегодня можно повстречать «диссидента» буквально на каждом шагу.

Абсурдно упрекать этих «диссидентов» в том, что они отказались от «малых дел». Ведь диссидентство не является альтернативой масариковской концепции «малых дел», но, наоборот, часто ее единственно возможным результатом.

Я говорю «часто» для того, чтобы подчеркнуть, что так было далеко не «всегда»: я далек от мысли, что единственными честными и ответственными людьми являются те, кто очутился вне существующих структур и в конфронтации с ними. Ведь и пивовар Ш. мог выиграть схватку. Осуждать других, кто удержался на своем месте, только за то, что они удержались и что, следовательно, не являются «диссидентами», было бы столь же бессмысленно, как и ставить их в пример «диссидентам» только за это. В конце концов, всей «диссидентской» позиции, как попытке «жить в правде», свойственно стремление оценивать человеческое поведение по тому, каково оно само по себе и в какой степени является или не является как таковое хорошим, а не по тому, в чей лагерь привело оно человека.