Глубокий кризис человеческой личности, вызванный «жизнью во лжи», создающий эту жизнь, имеет, несомненно, свои нравственные последствия: они проявляются — помимо всего прочего — как глубокий нравственный кризис общества. Человек, подчиненный потребительской шкале ценностей, «растворенный в амальгаме стадной цивилизации, не признающий ответственности выше перед бытием, чем ответственность за собственное выживание», есть человек деморализованный: именно на эту его деморализованность система опирается, ее углубляет, именно ее отражает в масштабе всего общества.
«Жизнь в правде» как форма протеста человека против навязанного ему положения является альтернативной попыткой вернуть себе свою собственную ответственность, что есть безусловно, акт нравственный. Не только потому, что человеку приходится так дорого расплачиваться за него, а прежде всего потому, что это не сулит никакой конкретной выгоды: так сказать, «окупиться сторицей» в виде оздоровления общей обстановки этот акт может, но не обязательно; в этом смысле речь идет, как я уже заметил, об «игре ва-банк», и едва ли можно представить, чтобы трезвомыслящий человек включился в нее только в расчете на ту ренту, какую завтра принесет его сегодняшняя жертва — пусть даже в виде общей благодарности. (Впрочем, совершенно закономерно, что представители власти не могут расправиться с «жизнью в правде» иначе, как постоянно подсовывая ей мотив выгоды — стремление к власти, славе или деньгам, — и хотя бы таким способом пытаясь втянуть ее в свой мир, то есть в мир повальной деморализации.)
Поскольку «жизнь в правде» при посттоталитарной системе становится главной средой любой независимой и альтернативной политики, то и все рассуждения о характере и перспективах этой политики должны обязательно учитывать и этот ее нравственный показатель как феномен политический. (Если же кому-то революционно-марксистские убеждения о «надстроечной» функции морали препятствуют постичь значение этого аспекта в полном объеме и так или иначе включить в свою картину мира, это его собственная беда: бездумная приверженность закостеневшим постулатам только мешает ему постичь механизмы своей собственной политической деятельности, что, как ни парадоксально, его самого ставит в положение тех, кому как марксист он не доверяет, а именно жертв «ложного сознания».)
Действительно, особое политическое значение нравственности в посттоталитарной системе — явление для современной политической истории по меньшей мере непривычное, явление, которое может иметь, как я еще попытаюсь показать, далеко идущие последствия.