Сила слабых - Женщины в истории России (XI-XIX вв.)

(Эпизод из истории XVI века)

Памятники архитектуры: церкви, храмы. Мы определяем стиль, век, иногда — руну мастера. Любуемся силуэтом, восхищаемся красотой пропорций, соразмерностью... Но при этом чаще всего для нас остается закрытым то, что родило эти — для нас теперь памятники, а некогда современные здания, составлявшие часть живой жизни века.

Как разгадать ушедшую эту жизнь? Люди плакали и молились — о чем? Радовались — чему? Умирали случайно или в тяжелых болезнях. Завещали своим детям не только имущество, но и свое представление о добре и зле, о правде и несправедливости.

Суздальский Покровский монастырь на низком берегу реки Каменки, во Владимирской земле; стройный силуэт храма Вознесения в селе Коломенском — гордость русской архитектуры; Беклемишевская башня Кремлевской стены па берегу Москвы-реки; маленькая, но поразительно ладная и гармонически законченная церковка Трифона в Напрудном у Рижского вокзала, чудом уцелевшая от татаро-монгольских нашествий и погромов; остатки девичьего Рождественского монастыря, доживающего свой долгий век (он был основан еще матерью Дмитрия Донского) на одной из оживленных улиц Москвы (ныне ул. Жданова, прежде — Рождественка),— все это свидетели давней, запутанной и до сих пор по-настоящему не разгаданной истории XVI века.

В трагедии, разыгравшейся четыреста лет назад, сплелось все: величие и твердость духа одних, низость и тщеславие других, глубина незаслуженного несчастья и призрачность радости, свобода духа и подлое холуйство мысли, готовой пойти на любое услужение ради корысти и власти...

Итак, Москва начала XVI века... Последние годы царствования Ивана III, при котором закладывается основа единого централизованного государства и оно освобождается после двух с половиной веков от татаро-монгольского владычества. Россия, по выражению современного историка, вступает на порог нового времени.

Как всегда, сложные политические процессы сопровождаются напряженными идейными исканиями, которые в то время неизбежно обращены в сторону церкви и ее взаимоотношений с государством. Установление сильной великокняжеской власти рождает в обществе вопросы о пределе ее и правах, об обязанностях правителей перед своими подданными как людьми и современниками.

На что должен опираться великий князь — на старинный обычай, признанный всеми в государстве как право, или соображения непосредственной выгоды этого дня? Чему должна служить церковь — быть ли ей только помощницей государственной власти или пытаться жить обособленно, своей жизнью?

Все это вылилось в два сильных течения общественно- религиозной мысли, столкнувшихся в смертельной борьбе: «нестяжательство» и «иосифлянство». Эта борьба на многие годы определила характер идейной жизни того времени.

«Нестяжательство» и «иосифлянство»

Во главе «нестяжателей» стоял Нил Майков, прозванный Сорским, который жил в скиту на реке Соре в 15 верстах от Кириллова Белозерского монастыря.

Нил Сорский учил, что монахи должны жить только трудами рук своих — «рукоделием», монастыри не могут владеть землею и селами, ибо это «стяжание». «Дым есть житие се, пара, персть и попел»[43], - проповедовал Сорский.

Против учения Нила Сорского выступил не менее прославленный игумен основанного им Волоколамского монастыря Иосиф Волоцкий (в миру Иван Санин). Волоцкий мечтает сделать монастыри могущественными маленькими государствами, чтобы они были способны соперничать с мирской властью. Путь к этому только один: монастыри должны стать крупными землевладельцами.

Две страсти владеют этим сильным и умным человеком: доказать право монастырей на владение землею, которое отвергают «нестяжатели», и победить еретиков любой ценой — лучше всего физически их истребить.

Программа Волоцкого, воистину инквизиторская, изложена им в «Слове об осуждении еретиков», где он призывает отправлять еретиков па смертную казнь и оправдывает свою жестокость софизмом: убить еретика молитвою или оружием — одно и то же, разницы тут нет (разумеется, не для самого еретика, а для того, кто расправляется с ним).

Волоцкий добивается своих целей твердо и неукоснительно. В 1502 году состоялось свидание Иосифа Волоцкого с Иваном III, и тот по просьбе монаха обещает «по городам обыскивати еретиков да искоренити». И хотя осторожный Иван III не торопится с казнями, неусыпность Иосифа Волоцкого увенчалась успехом, и в 1504 году был созван церковный собор «на еретиков». Перед созывом собора Иосиф Волоцкий написал знаменитое «Послание архимандриту Митрофану Андрониковскому» — духовнику Ивана III, в котором, не страшась, укорял великого князя за мягкость и уступчивость: «Наш государь князь великий блюдется (боится.— С. К.) греха казнити еретиков. Вси благочестивии царие еретиков по проклятии в заточение посылали и казньми казнили». А я,— сокрушается Волоцкий, «бил есми челом великому князю на Москве о том, чтобы послал но городом да еретиков обыскал... А он, государь, не посылывал, а еретиков умножилося по всем городам, а христианство православное гинет от их ересей. И только бы государь восхотел их искоренити, ин бы вскоре искоренил, поймав дву или трех еретиков, и оне всех скажют»[44].

На соборе Иосиф Волоцкий выступает обличителем, и собор выносит смертный приговор еретикам. «Сожгоша в клетке диакона Волка Курицына, да Митю Коноплева, да Ивашка Максимова декабря 27, а Некрасову Рукавову повелеша языка урезати и в Новегороде в Великом сожгоша его. То е же зимы архимандрита Касиана Юрьевского сожгоша и его брата и иных многих еретиков сожгоша, а иных в заточение послаша, а иных по монастырем»,— повествует об этих событиях летопись. Некоторые еретики, приговоренные к смерти, раскаялись, но, по настоянию Волоцкого, их раскаяние, как вынужденное страхом смерти, не было принято.

Победил Иосиф Волоцкий и в вопросе о праве монастырей владеть землями. На соборе митрополит «отвечал» Ивану III (не гнушавшемуся присвоить любые земли), что церковь «не благоволит отдать» свою землю и что даже татаро-монгольские ханы не покушались на церковные владения.

Эти два вопроса — о монастырских землях и об отношении к еретикам — надолго станут водораздельной грядой, обозначившей два течения в общественно-церковной публицистике XVI века.

В монашестве Вассиан

Великий князь Иван III был женат два раза: первым браком его, двенадцатилетнего мальчика, женили на девятилетней княжне тверской — Марии Борисовне, чтобы в брачном союзе сплотить двух могущественных соперников — Московское и Тверское княжества. Близкое родство с тверским князем не помешало, однако, Ивану III впоследствии завоевать и покорить Тверь, правда, уже после смерти жены, которая, как говорят, была отравлена.

Иван III женился вторично на родной племяннице последнего византийского императора Софье Палеолог. Старший сын ее и Ивана III претендовал как наследник на русский престол. Однако настоящим законным преемником великого князя считали на Руси его внука — Димитрия, сына рано умершего Ивана Ивановича Молодого.

4 февраля 1498 года в Успенском соборе Московского Кремля, заново отстроенном несколько лет назад выписанным из Италии мастером Аристотелем Фиоравенти, состоялось торжественное венчание на царство внука Димитрия Ивановича по впервые введенному Иваном III обряду венчания на царство. Впоследствии по такому же обряду будут венчаться на царство Иван Грозный и остальные русские цари.

Иван III возложил бармы и шапку Мономаха на внука. Это было подлинное и высшее торжество в жизни Димитрия, которому судьба, казалось бы, уготовила царство, поманила им, как в русских сказках,— уж и в руки было взял! — но тут же отняла.

Вскоре, по выражению летописца, дед начал «нерадеть о внуке», и уже в апреле 1502 года он посадил внука Димитрия и мать его, свою невестку, Елену «за приставы» — то есть под стражу. Через три дня он благословил своего сына Гавриила на великое княжение Владимирское и Московское и всея Руси самодержцем.

Сын Софии Палеолог не стал венчаться на царство тем же венцом, которым был венчан Димитрий, и лишь переменил имя Гавриил на Василия. Под этим именем и известен в русской истории.

Димитрий умер в темнице в 1509 году, лишь на несколько лет пережив своего деспотического деда: по свидетельству барона Сигизмунда Герберштейна (посла австрийского императора, оставившего нам подробные «Записки о московитских делах») он был уморен голодом по повелению Василия III.

Конечно, выбор Ивана III не был лишь личной его прихотью. Димитрия поддерживали бояре, которые были недовольны Софьей Палеолог и ее сыном. И вступлению Василия III на престол предшествовала беспощадная опала известных бояр Патрикеевых, состоявших в прямом родстве с великокняжеским домом.

Иван Юрьевич Патрикеев, потомок литовского князя Гедимина, вместе со своим сыном Василием и зятем, знаменитым дипломатом, и военачальником князем Ряполовским-Стародубским по делу о преемнике Ивана III держали сторону внука его — Димитрия. Когда Иван III посадил своего венчанного на царство внука в темницу, он, несмотря на заслуги и знатность, приговорил Ряполовского и Патрикеева с двумя сыновьями к смертной казни. Он нашел в их желании отстаивать то, что еще вчера он и сам считал правым, измену.

Ряполовскому отрубили голову. Заступничество митрополита спасло жизнь Патрикеевым, но отец со старшим сыном должны были постричься в монахи. Василий Иванович принял в монашестве имя Вассиан (прозвище — Косой), под которым и вошел в русскую историю как один из ярких деятелей XVI века.

Летописи не говорят прямо, в чем состояла крамола Патрикеевых, но до наших дней сохранился наказ Ивана III послам, которых он отправлял к польскому королю. Наказ этот следующий:

«Чтоб во всем между вас было гладко, пили бы бережно, не допьяна; чтобы вашим небрежением нашему имени бесчестья не было; ...и вы бы во всем себя берегли, а не так бы делали, как князь Семен Ряполовский высокоумничал с князем Васильем, сыном Ивана Юрьевича».

Высокоумия Иван III не терпел. За высокоумие будет жестоко наказывать и сын его Василий и беспощадно казнить его внук Иван Грозный. Впоследствии Андрей Михайлович Курбский расскажет об истоках вражды Ивана Грозного к высокоумию. В переломный момент своей жизни, выздоровев после тяжелой болезни, царь посетит бывшего советника своего отца и задаст ему вопрос-искушение: «Как я должен царствовать, чтобы вельмож своих держать в послушании?» И бывший любимец его отца ответит царю: «Если хочешь быть самодержцем, не держи при себе ни одного советника, который был бы умнее тебя, потому что ты лучше всех; если так будешь поступать, то будешь тверд на царстве и все будешь иметь в руках своих. Если же будешь иметь при себе людей умнее себя, то по необходимости будешь послушен им». Курбский считает, что, последовав этому совету, Иван Грозный и стал жестоким кровопийцей, начав преследовать, подобно отцу и деду своему, высокоумие как государственную крамолу.

С боярами Патрикеевыми народная легенда связала постройку в конце XV — начале XVI века церкви Трифона в подмосковном селе Напрудном (и поныне стоящей на Трифоновской улице). Этот белокаменный одностолиный храм с знаменитой фреской, изображавшей святого Трифона с соколом на руке (фреска находится ныне в Третьяковской галерее), по преданию, был выстроен по обету одним из бояр Патрикеевых, избежавшим смерти. И чудесное избавление от смерти Патрикеевых — отца и сына — и время строительства храма заставляют нас думать, что, вероятнее всего, он был построен Иваном Юрьевичем Патрикеевым и сыном его Василием после отмены им смертного приговора.

Неисповедимы судьбы людские. И порой то, что кажется несчастьем и карой, оказывается дорогой к иному, более высокому жребию и уделу. Был боярин, знатный князь, удачливый и богатый, а после опалы и вынужденного пострижения в монахи Россия получила писателя Вассиана Патрикеева, оставившего замечательные страницы в истории русской публицистики.

Мы не знаем точно, как происходило пострижение Патрикеевых. Но описание этого обряда дошло до нас в книге Флетчера, английского путешественника, посетившего Россию в самом конце XVI века (книга его вышла в Англии в 1591 году), почти сто лет спустя после интересующего нас события. Но для церковного ритуала, отличающегося редкой устойчивостью, этот срок не так уже велик. Поэтому обратимся к Флетчеру.

«Прежде всего игумен,— пишет Флетчер,— снимает с постригаемого светское или обыкновенное его платье, потом надевает на него белую фланелевую рубаху и сверх нее длинную мантию, висящую до земли, и опоясывает ее широким кожаным поясом.

Самая верхняя одежда его сделана из гарусной или шелковой материи и весьма похожа цветом и покроем па одежду заведывающих чисткою печных труб. Затем выстригает ему волосы на макушке шириною в ладонь пли более, до самой кожи, и в то самое время, когда игумен стрижет волосы, произносит он следующие или подобные слова: «Как эти волосы отнимаются от главы твоей, так точно принимаем мы теперь и совершенно отделяем тебя от мира и всех сует мирских и пр.». Окончив это, помазует он маковку головы его елеем, надевает на него рясу и таким образом принимает в число братии»[45].

Старший Патрикеев был пострижен в Троице-Сергиевом монастыре. Сын его, Василий Иванович, стал монахом северного Кириллова Белозерского монастыря, учеником и последователем Нила Сорского. Будучи насильно удален от страстей и распрей власти государственной, Вассиан оказался в гуще философско-религиозной, а в сущности, идейной борьбы своего времени.

В защиту нестяжательской идеологии, в защиту гуманного отношения к правам человеческой мысли, в том числе и праву человека ошибаться, не будучи немедленно казненным, блистательно выступил инок Кириллова Белозерского монастыря Вассиан Патрикеев. Вассиан пишет «Прение с Иосифом Волоцким» и «Слово ответно противу клевещущих истину евангельскую». Он обличает монастыри и монахов за их угодливость перед власть имущими, за жестокое обращение с крестьянами. «Мы же единаче сребролюбием и несытостью побеждены, живущая братия паша убогиа в селех наших»,— пишет Вассиан, порицая обычай украшать церкви дорогими вещами. Он с гневом опровергает необходимость казнить еретиков. Ирония Патрикеева ядовита: если убивать еретика молитвою и оружием «едино еси», то и порази его молитвою, обращается он к Иосифу Волоцкому.

Настоящий долг каждого христианина — быть милосердным к людям, убеждает Патрикеев.

«Еллинский книжник»

В 1503 году умирает София Палеолог. Овдовевший Иван III, и прежде озабоченный женитьбою своего наследника и преемника Василия, усиленно начинает поиски для него невесты. Сватовство к дочери датского короля было неудачным — король отказал. И Иван III решился выбрать невесту сыну из дочерей своих подданных.

До наших дней это событие дошло описанным несколькими иностранными путешественниками.

С общего совета,— рассказывает Герберштейн — были собраны в одно место дочери бояр, числом 1500, для того чтобы князь выбрал из них супругу по желанию.

«Московские государи,— пишет римский историк Павел Иовий Новокомский в своей «Книге о московитском посольстве»,— желая вступить в брак, повелевают избрать из всего царства девиц, отличающихся красотою и добродетелью, и представить их ко двору. Здесь поручают их освидетельствовать надежным сановникам и верным боярыням, так что самые сокровенные части тела не остаются без подробного рассмотрения. Наконец, после долгого и мучительного ожидания та, которая понравится царю, объявляется достойною брачного с ним соединения... Прочие же соперницы ее по красоте, стыдливости и скромности нередко в тот же самый день по милости царя обручаются с боярами и военными сановниками. Таким образом, московские государи, презирая знаменитые царские роды, подобно оттоманским султанам возводят на брачное ложе девиц большею частью низкого и незнатного происхождения, но отличающихся телесною красотой».

Франциск да Колло, посол императора Максимилиана, чей рассказ приводит в своей «Истории государства Российского» Н. М. Карамзин, описывает следующее:

«Великий князь Василий, вздумав жениться (это было еще при его отце), обнародовал во всем государстве, чтобы для него выбрали самых прекраснейших девиц, знатных и незнатных, без всякого различия. Привезли их в Москву более пятисот; из них выбрали 300, из трехсот 200, после 100, наконец, только 10, осмотренных повивальными бабками, из сих десяти Василий избрал себе невесту и женился на ней».

Противоречие между цифрой 1500, приводимой Герберштейном, и 500 у Франциска да Колло, легко снимается, если, как пишет историк И. Е. Забелин, принять во внимание число всех невест, которые участвовали в смотре.

Грамоты с царским указом везли во все города доверенные люди с дьяками, и вместе с представителями местной власти они должны были пересмотреть всех девушек определенного возраста. До наших дней сохранилась грамота подобного рода, разосланная, правда, спустя четыре десятилетия сыном Василия, Иваном Грозным, когда он собрался жениться, но составленная, вероятно, по образцу тех, что рассылались для выбора невесты его отца. Грамота Ивана Грозного 1546 — 1547 годов содержала строгий наказ: «И как к вам эта грамота придет, и у которых у вас будут дочери девки, и вы б с ними часа того ехали в Великий Новгород; а дочерей бы у себя девок однолично не таили, повезли бы часу того не мешкая, а который из вас дочь девку у себя утаит и к боярам нашим не повезет, и тому от меня быть в великой опале и в казни. А грамоту посылайте меж себя сами, не издержав ни часа».

Разумеется, такие же грамоты были посланы не только в Великий Новгород, но и в другие города. Все выбранные красавицы вносились в список, а родителям их давался строгий наказ привезти дочерей в Москву, где невесту будет выбирать уже жених.

Василий выбрал дочь незнатного дворянина Юрия Константиновича Сабурова, который лишь после свадьбы дочери получил звание боярина. Звали ее Соломонией.

По более поздним описаниям обряда наречения царской невестой, мы знаем, что после избрания невесту вводили в царские хоромы и оставляли жить там до свадьбы под присмотром доверенных боярынь. На невесту возлагали царский девичий венец, иногда нарекали ей новое царское имя.

В сентябре 1505 года состоялась свадьба Василия с Соломонией Сабуровой, а в октябре того же года скончался Иван III, оставив сыну Василию престол и царство.

Правление Василия было долгим — 27 лет, и немало случилось за эти годы. Войны, пожары, военные и государственные победы (при Василии III к русскому государству были присоединены исконно русские города Псков и Смоленск), градостроительство, заботы об урожаях — основе благополучия каждого государства... Немало можно было бы рассказать о всех этих событиях, но у нас свои герои, своя историческая тропа, которая тоже ведет к пониманию далекого теперь для нас времени.

Нередко то, что представляется малозначительным, впоследствии будет выглядеть очень важным. И тогда окажется, что приглашение в Москву Василием III скромного греческого монаха для разборки книг великокняжеской библиотеки (в которой было немало греческих книг, привезенных его матерью Софьей Палеолог) и перевода с греческого на русский язык «Толковой Псалтыри» будет для русского просвещения событием значительным и серьезным по своим последствиям.

Звали монаха Максим Грек. Вернее, так его прозвали на Руси. Настоящее его имя было Михаил Триволис, и появился он на русской земле в 1518 году. Три года назад умер Иосиф Волоцкий, борьба которого с Вассианом Патрикеевым не утихала ни на минуту. Напротив того, она стала еще ожесточеннее с тех пор, когда после смерти в темнице венчанного на царство Димитрия, за поддержку которого и впали в опалу бояре Патрикеевы, Вассиан был возвращен великим князем из места своего изгнания и поселился в Москве в Симоновом монастыре, настоятелем которого недавно стал архимандрит Варлаам, сочувственно относившийся к «нестяжателям».

Очевидно, Патрикеев был умей и не прост, если сумел из опального инока стать доверенным лицом великого князя. (Небезынтересно припомнить, что и доселе бытующая у нас поговорка «Лиса Патрикеевна» как определение человека умного и хитрого восходит к образу предка Вассиана Патрикеева — литовскому князю Патрику Паримутовичу, который в XIV веке искусно перессорил новгородцев.)

Вскоре Патрикеев стал любимым собеседником великого князя, и современник вкладывает в уста Василия такое обращение к Вассиану: «Подпор державе моей, и умягчение сердцу моему, и утоление гневу моему, веселие беседы моея, снабденне души моей, ветрило скорбем моим, любви нелицемерной наставник, братолюбия проводитель». Однако не только обаяние, образованность и ум привлекали Василия в родовитом монахе. Как и отца его Ивана III, его манили многочисленные и богатые монастырские угодья, и проповедь «нестяжателя» Патрикеева, отвергавшего у монастырей право владеть землями, грело сердце потомка Калиты. В 1515 году Вассиан берется за главный труд своей жизни — составление новой «Кормчей книги», которая должна доказать нравственную невозможность для монастырей владеть селами. Вассиан уговаривает великого князя провести секуляризацию церковных земель, на которую тот все же не решается, хотя и ограничивает нрава монастырей.

Работу над «Кормчей книгой» Патрикеев делает за два года и вручает ее Василию III: отныне она будет храниться в казне, пока не пробьет судный час вольнодумца Вассиана. когда она станет одним из главных пунктов его обвинения.

Но время это еще не пришло. Смерть Иосифа Волоцкого, своим преклонением перед великокняжеской властью заслужившего еще при жизни ироническое прозвище «дворянин великого князя», что для крупного церковного иерарха было оскорблением, закрепила иосифлянское направление церковной политики. И после смерти Волоцкого заветы его останутся живы в его учениках, а детище его — Иосифов Волоколамский монастырь — станет центром, откуда выйдут большинство деятелей русской церкви, покорных государственной власти. (Иосиф Волоцкий, как, впрочем, и Нил Сорский, был впоследствии канонизирован русской церковью.) Именно Иосиф Волоцкий в последние годы своей жизни развивает теорию о том. что цари являются наместниками бога на земле.

По приезде в Москву Максима Грека главный надзор за его переводческой деятельностью поручается Вассиану Патрикееву. Так пересеклись и отныне пойдут рядом жизненные пути этих двух выдающихся людей. Максим Грек принадлежал к поколению, на чьих глазах совершился разгром турками Константинополя. Он родился в 1475 году в городе Арте, жил на острове Корфу, двадцатилетним юношей переехал в Италию, где учился у византийских гуманистов Иоанна Ласкариса и Марсилио Фичино, служил секретарем у Пико делла Мирандолы. Во Флоренции он усердно посещал проповеди знаменитого Савонаролы, отвергавшего собственность монахов и монастырей. Савонарола ввел общественную милостыню, предлагал освободить бедных от налогов, но ненавидел все, что приносило людям удовольствие,— музыку, живопись, статуи, стихи. Вдохновленные его проповедничеством флорентийские юноши составили нравственную полицию, которая на карнавалах сжигала музыкальные инструменты, портреты красавиц, ломала статуи.

В своих итальянских странствиях Максим посетил и знаменитого издателя греческих книг — Альда Мануция, оставившего в наследство мировому книгопечатанию изобретенные им шрифты и курсив. Именно в эти годы Максим получил обширное свое образование — знание трудов Гомера, Пифагора, Сократа, Платона, Аристотеля, Эпикура, Плутарха, которое он с полным блеском развернет в своих будущих трудах, написанных в далекой Московии.

В 1502 году он постригся в монашество в монастыре святого Марка, где прежде Савонарола был приором (к тому времени Савонарола был казнен). А вскоре вернулся на родину и поселился на Афоне в Ватопедском монастыре, приняв православие. Монахами этого монастыря были два византийских императора, а сам монастырь славился своими книжными сокровищами и ученостью иноков.

В Ватопедский монастырь и прибыл посланный Василием III человек с великокняжеской грамотой - просить прислать на время в Москву книжного переводчика. Так Максим оказался в Москве.

Максима Грека поселили в Чудовом монастыре, и Василий III открыл ему библиотеку своих родителей. Прямою обязанностью Грека был перевод с греческого «Толковой Псалтыри». Сначала он не знал русского языка (выучил его позднее), но отлично владел латинским, поэтому ему дали в помощники двух русских толмачей. Максим переводил с греческого на латинский язык, а двое русских толмачей — с латинского на славянский [46].

Очень скоро в келье образованного монаха стал собираться кружок просвещенных русских людей: Иван Данилович Сабуров, дьяк Жареный, Петр Иванович Шуйский, Андрей Холмский, Иван Никитич Берсень-Беклемишев, так называемый боярин-западник Федор Иванович Карпов (ему принадлежат известные строки из обращения к Максиму Греку: «Не молчит во мне многоопытная мысль моя, хочет знать то, над чем она не властна, пытается найти то, что не теряла, хочет победить непобедимое») и, конечно, Вассиан Патрикеев. В особенности близко и часто встречались трое — Максим Грек, Вассиан Патрикеев и Иван Никитич Берсень-Беклемишев.

Думный дьяк Беклемишев (Берсень — прозвище за колкий язык и непокорный нрав, ведь берсенем наши предки звали крыжовник) был замечательным дипломатом. Еще Иван III высоко ценил его светлый ум и удачу в делах. Он ездил послом и в Польшу, и в Крым. Однако с Василием III у Беклемишева вышло столкновение: Берсень осмелился противоречить великому князю, и Василий сказал ему: «Поди прочь, смерд, ненадобен ми еси». Берсень исполнял должность объезжего головы в той части Москвы, что до сих пор сохраняет о нем память,— Берсеневская набережная Москвы-реки, Берсеневский переулок. На набережной Москвы-реки была в то время Берсенева решетка — ворота с решетчатыми затворами. На ночь решетка, охранявшая этот участок Москвы, запиралась, и у нее стоял караул. Охрана этой ближайшей к Кремлю части города и состояла в ведении Берсеня Беклемишева[47].

Двор же его находился в Кремле, вблизи угловой башни кремлевской стены, отчего и сама башня стала называться Беклемишевской. Видимо, после ссоры и последовавшей за ней немилости великого князя тот отнял у Берсеня кремлевское подворье и устроил в нем тюрьму. Однако ни опала одного, ни напряженная книжная работа другого не мешали Беклемишеву и Максиму Греку часто видеться друг с другом.

Вскоре перевод «Псалтыри» был окончен, Максим Грек преподносит его великому князю, призывая Василия помочь братьям по вере — грекам — освободиться от турецкого ига. Максим Грек просит наградить его помощников — толмачей Власа и Митяя, писарей Михаила Медоварцева и Сильвана, а ему и его спутникам позволить вернуться на Афон.

Однако Василию III жалко расставаться с умным и дельным работником, и он уговаривает Максима Грека остаться для новых трудов. Дела для знающего человека всегда много. Максим Грек соглашается на уговоры. Хотя и обвиненный впоследствии в волхвовании — «всеведении», он в этот миг, конечно же, не догадывается, что будущая судьба его предрешена его согласием, что никогда ему уже не увидеть родины, что впереди его ждут суды, тюрьмы, ссылка. Максим Грек напишет множество работ, и его имя навсегда войдет в историю русского просвещения и культуры, но заплатит он за это дорогой ценой. Жизнь будет долгая, но мученическая. А пока он делает опись богатой великокняжеской библиотеки, берется, по поручению Василия III, за исправление богослужебных книг — Триоди, Часослова, Минеи, Апостола.

Однако активный и страстный характер Максима Грека неизбежно втягивает его в гущу русских политических распрей. И вот мы уже видим ученика и последователя Савонаролы единомышленником «нестяжателя» Патрикеева.

А единомыслие вовлечет их в один и тот же водоворот событий, в который они неотвратимо будут затянуты вихрями времени.

Дело семейное

Таким водоворотом явилось дело семейное, хотя и государственное, поскольку касалось оно великого князя: развод Василия Ивановича со своей супругой Соломонией Юрьевной. Вопрос, казалось бы, довольно частный, но в нем неожиданно скрестилось многое. «Нестяжательство» и «иосифлянство», взгляды на природу и пределы высшей государственной власти, на права и обязанности государей перед народом, которым они правят, и образованных людей перед обществом, в котором они живут, защита прав человека, прав закона и самовластие силы, оправдывающей себя высшей необходимостью,— все это сплелось в тугой узел, казалось бы, неразрешимых противоречий. Впрочем, жизнь всегда полна противоречий, и часто будущее — в виде крупных политических событий и поворотов — уже предопределено, казалось бы, умозрительной победой или поражением прагматиков «над книжниками». Так было и тогда.

Почти двадцать лет прожили в добром согласии и любви великий князь Василий III и Соломония, но наследников у них не было. Немало они ездили по святым местам, немало сделали вкладов и пожертвований, немало было выстроено церквей в молении о детях. (Так, в 1518 году Василий III на свои вклады отстраивает три церкви Покровского монастыря в Суздале, куда впоследствии сошлет свою жену.) Но все было напрасно. И тогда Василий III решает развестись с «неплодной женой». Бояре согласились.

Летописец угодливо рассказывает, как великий князь «едучи однажды на позлащенной колеснице, вне города, увидел на дереве птичье гнездо, заплакал и сказал: «Горе мне, на кого я похож? И на птиц небесных непохож, потому что и они плодовиты, и на воды не похож, потому что и воды плодовиты; волны их утешают, рыбы веселят. Не похож я и на землю, потому что и земля приносит плоды свои во всякое время». Бояре отвечали: «Государь, неплодную смоковницу посекают, на ея месте садят иную в вертограде».

Однако не все были столь раболепны, что готовы были немедля отказаться от права иметь свои представления о справедливости, о добром или дурном поступке — пусть даже великого князя. Против незаконности его намерений, своевольного желания попрать церковный и человеческий закон восстали Берсень Беклемишев, Максим Грек, Вассиан Патрикеев и старик Семен Курбский, знаменитый воевода, покоритель Югорского края (князь Андрей Курбский, обличитель Ивана Грозного, приходился двоюродным внуком этому упрямому и твердому в своих убеждениях военачальнику).

Они единодушно осудили стремление Василия III развестись с законной своей супругой. Как известно, с царями плохо вздорить. А Василий III меньше всего подходил под исключение из этого правила. Герберштейн пишет о его нетерпимости к тем, кто осмеливался ему противоречить: «Из советников, которых он имеет, ни один не пользуется таким значением, чтобы осмелиться разногласиться с ним или дать ему отпор в каком-либо деле...»

Василий III к этому времени уже оставил свои симпатии к «нестяжателям» и окончательно решил для себя, что отобрать земельные угодья у церкви, даже с помощью «нестяжателей», все равно невозможно. Гораздо больше выгод можно извлечь из дружбы с «иосифлянами», которые хотя и не отдают земель, но зато готовы ради сохранения своего положения на любые компромиссы. А эта готовность в конечном счете важнее любых богатств.

Ставка Василия III на «иосифлян» была тем поворотом, который многое изменил в его судьбе. Однако прежде «иосифляне» должны были доказать, что они готовы покориться воле великого князя. Случай не замедлил представиться.

Василий III давно решил покончить со своим недругом — удельным князем Новгород-Северского княжества Василием Шемячичем. Но тщетно он зазывал его в Москву. Осторожный Шемячич не хотел появляться в столице без «охранной грамоты» митрополита, гарантирующей ему полную безопасность. Тщетно Василий просил митрополита Варлаама, «нестяжателя» по своим убеждениям, пойти на обман и дать ложную клятву Шемячичу. Варлаам упорствовал и поплатился за это. По настоянию великого князя он покинул митрополию, а потом был сослан в монастырь. В феврале 1522 года на его место был поставлен митрополитом всея Руси игумен Волоколамского монастыря «иосифлянин» Даниил — одной только волею великого князя, даже без участия церковного собора. Даниил согласился быть клятвопреступником в угоду великому князю — для духовного лица XVI века поступок, пожалуй, доказывающий не только нравственную неразборчивость, но и безверие.

Даниил выдал «охранную митрополичью грамоту» Шемячичу, который, по въезде своем в Москву, был немедленно схвачен и посажен в темницу, где и кончил свои дни. Вся эта история произвела тяжелое впечатление на современников.

После клятвопреступления с Шемячичем просьба великого князя о разрешении на развод не составила для Даниила никакого затруднения.

Митрополит Даниил

До наших дней дошли, хотя и в неполном виде, два замечательных памятника тех лет — «Выпись из государевой грамоты, что прислана к великому князю Василью Ивановичу о сочетании второго брака и о разлучении первого брака чадородия ради, творение Паисеино, старца Ферапонтова монастыря» и «Список судного дела. Прение Даниила, митрополита Московского и всея Руси, со иноком Максимом Святогорцем». Из них мы знаем многие перипетии этого затянувшегося на несколько лет дела.

Автор «Выписи» передает нам беседу великого князя с митрополитом Даниилом. Василий III пишет в Константинополь просьбу о разрешении на развод и получает патриарший отказ.

Тогда Даниил все взял на себя и сам разрешил Василию III развод и вторичный брак. (Это не помешало ему написать три поучения, в которых он отвергал возможность развода для христианина.) Даниил для своего времени был не просто человеком образованным — он был автором почти трех десятков произведений, признанным церковным писателем. Так же сильно, как и его учитель Иосиф Волоцкий, он ненавидел еретиков, но был более гибок, менее фанатичен, и поэтому советовал уничтожать только самых упорных из них, а остальных — ссорить друг с другом.

И тот же Даниил отстаивал необходимость грамотности для женщин: не служит ли одно это доказательством передовых его взглядов, как мы сейчас сказали бы? Сохранившиеся до наших дней талантливые его проповеди сатирически живо рисуют безнравственную, праздную жизнь духовенства и боярства. Тем удивительнее, что высокое образование и писательский талант были поставлены у этого человека на службу беспринципности, холуйству, откровенному, не знающему стеснения цинизму.

Впрочем, неверно было бы думать, что цинизм всегда связан с невежеством, а беспринципность — с бездарностью. Но особенно горько видеть ум, образованность и одаренность в плену у тщеславия, жажды власти и честолюбия.

Своей деятельностью, направленной на выполнение любой — пусть даже самой беззаконной волн самодержца, Даниил сделал крупный вклад по превращению церкви в служанку государственной власти, послушную исполнительницу не знающего преград своеволия.

Гибель Берсеня Беклемишева

С восхождением на кафедру митрополита Даниила участь Соломонии была предрешена, как и судьба ее защитников. Но не сразу, не в одни год наступила расправа.

Первой слетела голова Берсеня Беклемишева. Слетела не за ошибки в управлении государством и не за измену. Берсень Беклемишев был казнен за несогласие со своим государем, за свое «высокоумно», за свое «мнение», которое, по выражению древнерусского летописца, «всем бедам мати». Берсень, как и Вассиан Патрикеев, как и Максим Грек, был противником развода великого князя. А это означало, что все они были и политическими его врагами. За это Берсень и был наказан смертью. Однако и дело Беклемишева, и будущие процессы над его единомышленниками-вольнодумцами поражают нас искусным лицемерием и фарисейством их организаторов: нигде и никем не названы истинные причины опалы и гонений, которым были подвергнуты эти люди. Лицедейство судей умело подставлять одну вину вместо другой, не называя главной.

В феврале 1525 года началось следствие но делу Беклемишева, а заодно и против Максима Грека, одного из главных противников развода великого князя и, что самое опасное, очень авторитетного и уважаемого в русском обществе человека. Келейный монах Максима дал показания о тех, кто «прихожи были к Максиму» и «спиралися меж себя о книжном».

Однако главные показания против Беклемишева дал сам Максим Грек. Он рассказал, что Берсень был недоволен политикой великого князя: «Которая земля переставливает обычаи свои, и та земля недолго стоит, а здесь у нас старые обычаи великий князь переменил, то какого добра нам чаяти»,— говорил Беклемишев. Когда Берсень спросил Максима, собирается ли великий князь отпустить его на Афон, и тот горестно сознался: «Прошуся много, и он меня не отпускает», то Берсень ответил: «Не бывать тебе от нас... Держит на тебя мнения, пришел еси сюда, а человек еси разумный, и ты здесь уведал наши добрые и лихая, и придя туда будешь все сказывать».

Осуждал Берсень Максиму клятвопреступника Даниила, великого князя и даже мать его гречанку Софью, печалился, что на Руси «правды» нет. Обо всех речах Берсеня Максим подробно показал на следствии, вероятно, думая своей откровенностью заслужить себе милость.

Беклемишев же сначала упорно все отрицал, но затем, уличенный своим другом, вынужден был сознаться. Беклемишеву отрубили голову на Москве-реке — «казнили главною казнью», как сообщает летописец.

Если случится вам проходить по Берсеневской набережной мимо церкви Николы па Берсеневке, которая стоит тут нерушимо с середины XVII века[48], вспомните вольнодумца Берсеня Беклемишева: может быть, голову за «высокоумие» ему срубили неподалеку от этой церкви.

Сообщнику Беклемишева дьяку Жареному «вырезали язык за охульные слова». Савва и Максим Грек были сосланы в Иосифов монастырь, так как Василий III, «над грекы показал милость». Но ненадолго.

Суд над Максимом Греком

В апреле-мае по приказанию великого князя был созван церковный суд — собор, на котором Максим Грек был осужден за ересь.

Ни на суде над Беклемишевым, ни на церковном соборе по делу ереси греческого монаха ни слова не было сказано о дерзких попытках противоречить Василию III в его решимости развестись с женой. Тем одержимее и строже были судьи, доказывая ересь Максима Грека.

Недавний главный «книжник» государства, исправлявший богослужебные книги, ныне обвинялся в богохульстве как еретик.

Правда, для успешного осуждения собором Максима Грека митрополиту Даниилу пришлось сменить несколько высоких чипов духовенства: епископы «нестяжатели» были заменены «иосифлянами». Только когда состав Освященного собора был подготовлен для того, чтобы он мог не рассуждать, а выносить угодное великому князю постановление, перед ним был поставлен Максим Грек. Ему были предъявлены обвинения в том, что он отрицал право русских самим выбирать себе митрополита вместо поставленного Константинополем, в том, что «многая развращенная и пагубная глаголяше», в том, что поджигал Россию на войну с Турцией.

В заседаниях собора принимал участие сам Василий III и его братья, и Максим Грек был осужден. Его сослали в Иосифов Волоколамский монастырь — к врагам «иосифлянам» — «обращения ради и покаяния и исправления», без права «писати или писание составляти или посылати к кому или принимати от кого», то есть без права писать и переписываться: для писателя, пожалуй, наказание самое жестокое.

Пострижение Соломонии

После казни Берсеня Беклемишева и осуждения Максима Грека развод Василия III с Соломонией был делом легким и быстрым Однако по свойственной Василию осторожности и умению заранее все подготовить он, осудив защитников Соломонии, не брезгует прежде официального объявления развода опорочить ее в общественном мнении.

Так появляется розыск о «неплодстве», от которого до наших дней дошли показания брата Соломонии, как она пыталась излечиться с помощью знахарок. Великая княгиня, доносил на сестру И. Ю. Сабуров, просила меня, что есть «жонка Стефанидою зовут, рязанка, а ныне на Москве, и ты ее добуди да ко мне пришли». Стефанида была у великой княгини, «наговаривала воду» и велела этой водой обтираться, чтобы «великий князь любил», а также «коли понесут к великому князю сорочьку и порты и чехол, и она велела из рукомойника тою водою смочив руку, да охватывати сорочку и порты и чехол и иное которое платье белое». Кроме того, «черница наговаривала не помню масло, не помню мед пресный, а велела ей тем гертися от того ж, чтобы ее великий князь любил, да и детей деля».

Всякое знахарство осуждалось как колдовство. Сразу же после розыска о «неплодстве» в ноябре 1525 года Соломонии, по приказанию великого князя, была насильственно пострижена в монахини в соборе московского Рождественского монастыря. На предложение мужа постричься добровольно Соломония ответила отказом.

Со слов Герберштейна мы знаем, что Соломонию постригли насильно, что она сбросила с себя клобук и начала топтать его ногами, а Иван Шигона, доверенный слуга великого князя, ударил ее плетью, и разгневанная (еще государыня!) крикнула ему: «Как ты смеешь?!» — и тот ответил: «Именем государя». При этих словах Соломония затихла, залилась слезами и позволила надеть на себя монашескую одежду. При этом она будто бы сказала: «Бог видит и отомстит моему гонителю».

В Соломонии привыкли уважать не только ее великокняжеский сан, но и личные высокие достоинства. Доброта Соломонии, ее заступничество перед Василием за обиженных или виноватых, ее щедрость составляли выгодный для нее контраст с высокомерием и надменностью матери Василия — Софьи Палеолог. И вот теперь вчерашняя государыня, как последняя холопка, терпит не только несправедливость мужа, но и побои слуги, еще вчера склонявшегося перед ней в раболепии.

Москва была потрясена.

Некоторые летописцы, скорее всего из неверно понятой своей роли перед потомством и в желании оправдать любые поступки царя, не гнушаясь даже ложью — качеством, казалось бы, для летописца невозможным,— пишут о том, что Соломония была согласна постричься, так как хорошо понимала свой гражданский долг — уступить место той, которая обеспечит престол наследником. Однако один из первых наших историков князь Щербатов в «Истории Российской от древнейших времен» (издана в Санкт-Петербурге в 1783 году) справедливо догадывается: «Если бы не неволею она была пострижена, то чего же ради ее отсылать из Москвы; а могла она и в сем престольном граде в каком монастыре, без отлучения от своих родственников, пребывать».

Князь Щербатов так рассуждает по поводу этих событий: «К нещастию рода человеческого истории света нам часто показуют, что благо государства был токмо вид, прямая же причина деяний или славолюбие или собственное какое пристрастие Государей. По крайней мере скорое вступление во второй брак Великого князя нам подает сумнение, не было ли тут окроме причины бездетствия какого и пристрастия: ибо в ноябре Великий князь по стриг свою супругу, а тоя же зимы, что я мню быть в генваре месяце, женился на другой. Сия вторая супруга Князя Василия Иоанновича была княжна Елена, дочь князя Василия Львовича Глинского, племянница же родная князю Михайлу Львовичу Глинскому». Соломонию постригли под именем Софьи. Вскоре состоялась царская свадьба.

С точки зрения русского человека XVI века, второй брак великого князя был делом противозаконным, так как по церковному уставу не мог второй раз жениться муж, если с его ведома и согласия жена постригается в монахини. Он сам тоже должен был принять монашеский сан. Выбор же невесты привел современников в недоумение и негодование. Князь Михаил Львович Глинский, известный европейский авантюрист, человек несомненно талантливый, но совершенно безнравственный и корыстный, уже несколько лет сидел в русской тюрьме за измену в военном деле — он попытался сдать обратно Литве Смоленск, когда посчитал, что Василий III недостаточно наградил его. И выбор Василием III в жены его племянницы, иноземки-польки, не мог обрадовать русское общество.

С неодобрением говорили и о том, что великий князь в угоду молодой жене сбрил свою бороду (вспомним остервенелую борьбу Петра I с боярскими бородами двести лет спустя).

Еще не стихли в стенах Рождественского монастыря над рекой Неглинной рыдания Соломонии, как в Москве была отпразднована с небывалой доселе роскошью и торжественностью свадьба великого князя с Еленой Глинской. Казалось, помпезностью и царским величием этого свадебного обряда великий князь стремился доказать его законность. До нас дошло полное и подробное описание этой свадьбы, которое составляет теперь одну из достопримечательностей в истории русского свадебного чина. Было издано специальное постановление, в котором по разрядам были распределены все участники трехдневного свадебного действа, где принимались во внимание родовитость фамилии, степень ее близости к великому князю, заслуги и прочее.

Картина свадебного поезда поразила даже бывалых москвичей, видевших и торжественные приемы заморских послов, и византийскую пышность венчания Софьи Палеолог. Поезд к венчанию в Успенском соборе состоял из бояр и детей боярских, одни сопровождали сани невесты, другие ехали впереди жениха. Особо приближенный к великому князю исполнял должность конюшего. Он привел царского коня к крыльцу дворца, и Василий верхом последовал к Успенскому собору. Жениха и невесту сопровождали свечники, которые несли огромные женихову и невестину свечи в 2 — 3 пуда весом каждая, обернутые соболями. Фонарщики шли со свечами, заправленными в фонари. Каравайники несли на специальных носилках караваи, испеченные особо доверенными боярынями[49], носильщики расстилали перед женихом и невестой ковер. Во время венчания конюший стерег у дверей собора коня, ясельничий — сани невесты, никому не позволяя пересекать пути между санями Елены и конем Василия III. После венчания в Успенском соборе были пиры в Грановитой палате.

Сын Соломонии?

А через несколько месяцев по Москве поползли слухи — Соломония в монастыре родила сына. Герберштейн передал их в своей книге достаточно подробно: «Вдруг возникает молва, что Саломея беременна и даже скоро разрешится. Этот слух подтверждали две почтенные женщины, супруги первостепенных советников, казнохранителя Георгия Малого и постельничего Якова Мазура, и уверяли, что они слышали из уст самой Саломеи признание в том, что она беременна и скоро разрешится. Услышав это, государь сильно разгневался и удалил от себя обеих женщин, а одну, супругу Георгия, велел даже подвергнуть бичеванию за то, что она своевременно не донесла об этом. Затем, желая узнать с достоверностью, он посылает в монастырь, где содержалась Саломея, советника Феодорика Рака и некоего секретаря Потата и поручает им тщательно расследовать правдивость этого слуха. Во время нашего тогдашнего пребывания в Московии некоторые утверждали нам за непреложную истину, что Саломея родила сына, по имени Георгия, но никому не желала показать ребенка. Мало того, когда к ней присланы были некия лица для расследования истины, то она, говорят, отвечала им, что они недостойны того, чтобы их глаза видели ребенка, а когда он облечется в Величие свое, то отомстит за обиду матери. Некоторые же упорно отрицали, будто она родила»[50]. Таково, в сущности, едва ли не единственное свидетельство современника о волнениях, взбудораживших в то время русское общество.

Где граница вымысла и истины? Вероятно, мы уже никогда не узнаем правды. Легенды, рожденные этой молвою, продолжают и доныне смущать воображение историков. Мы не знаем достоверно, как реагировал Василий III на грозное известие о рождении у него сына. Пробудилось ли в его душе сожаление о своей жестокости пли родилось ожесточение против Соломонии? Известно лишь одно: осенью 1526 года он подарил инокине Софье из Покровского Суздальского монастыря богатое село.

В 1934 году при раскопках в Суздальском Покровском монастыре, где долгие годы прожила монахиней Софьей развенчанная великая княгиня Соломония, искусствовед А. Варганов вскрыл маленькую могилу, находившуюся рядом с гробницей Соломонии, где, по преданию, был похоронен малолетний ее сын, родившийся в монастыре. Каково же было удивление Варганова, когда он обнаружил там куклу, наряженную в дорогую шелковую рубашку. Никаких следов скелета в могиле не оказалось. Точная датировка одежды из погребения, установленная опытным реставратором по тканям, позволила сказать: она относится к началу XVI века. В это же время была сделана, но всем приметам, и надгробная плита[51].

Не доказывает ли фиктивность этого погребения правдивость слухов, приводимых Герберштейном? Для чего понадобилось монахиням «идти на грех» — устраивать ложную могилу? Вероятно, это случилось, когда появилась опасность для жизни ребенка. Значит, он все-таки существовал?

Нам остается лишь строить предположения, как долго жила среди русских людей XVI века эта легенда о сыне, родившемся в монастыре у незаслуженно обиженной по церковному, государственному и человеческому закону государыни, и как она отвечала оскорбленному чувству справедливости у современников.

Злорадство современников подогревалось еще, несомненно, и тем, что и от Елены у Василия III долго не было детей. Знаменитую шатровую церковь Иоанна Предтечи в селе Дьяково близ Коломенского, как считают некоторые исследователи, Василий III заложил в конце 1520-х годов, вновь вымаливая у бога наследника. Имя Иван (Иоанн) передавалось из поколения в поколение наследниками Калиты и считалось принадлежностью великокняжеского дома. Лишь спустя четыре с лишним года после свадьбы Елена наконец-то забеременела. Сохранилось предание, что юродивый предсказал Елене, будто она родит сына — «Тита широкого ума». Предсказание его сбылось. Действительно, 25 августа, в день памяти святого Тита, Елена Глинская подарила супругу долгожданного наследника — будущего Ивана IV Грозного[52].

Говорят, в минуты его рождения разразилась жестокая гроза, все сотрясалось от ударов грома, небо раскалывалось молниями. Не кровавое ли будущее царствование призраком встало у детской колыбели новорожденного?

В честь этого события в селе Коломенском был заложен шатровый храм Вознесения — гордость русской архитектуры и до сего дня. «Бе жа та церковь велми чюдна высотою и красотою и светлостию, такова не бывала преж сего в Руси»,— пишет летописец. Впоследствии Иван Грозный всегда будет выстаивать в этом храме службы в дни своего рождения и именин. Церковь торжественно освятили 3 сентября 1532 года в присутствии царской семьи, а через несколько недель у Василия III родился и второй сын — Юрий, ребенок слабоумный, как оказалось позднее, «несмыслен и прост».

На радостях в Кремле к башне Ивана Великого начали пристраивать церковь и звонницу, для которой был отлит большой знаменитый колокол в 1000 пудов — «благовестник».

Расправа с Патрикеевым

Однако не только закладкой и строительством новых храмов отметил Василий III рождение сына.

Уже через несколько месяцев он решил окончательно расправиться со своими давними врагами — противниками женитьбы его на Елене Глинской — Вассианом Патрикеевым и Максимом Греком. Пока не родился наследник, невозможно было с полным сознанием правоты преследовать противников нового брака. Рождение сына дало Василию III уверенность и силу сокрушить своих врагов, чтобы никому не повадно было усомниться в законности права на престол новорожденного.

В мае 1531 года начался церковный собор — суд над бывшим любимцем Василия III Вассианом Патрикеевым, а вслед за ним новый собор — над Максимом Греком. Как и на процессе Берсеня Беклемишева и на первом суде над Максимом Греком, в вину Вассиану Патрикееву не было открыто поставлено его выступление против новой женитьбы царя. Опять судились не поступки, не нарушения закона, а мысли, «мнения», вольнодумство.

Составитель «Выписи», однако, прямо указывает причину опалы Патрикеева, передавая подробно, как Вассиан пытался отговорить великого князя от развода и новой женитьбы. За брак, скрепленный церковью, Патрикеев выступал не как консерватор («аще Бог сочетает, человек да не разлучает»), не признающий за человеком права нарушить установление. Он отстаивал не обычай, а неприкосновенность высшего нравственного закона, которому подчиняются все люди, — независимо от того места, какое они занимают на общественно-социальной лестнице: и царь, и боярин, и простой крестьянин.

Не закон должен подчиняться власти, а власть, пусть даже самая высокая — царская, должна подчиняться закону — в этом состоит смысл борьбы Патрикеева и его единомышленников. Великий князь «исполнися ярости и гнева на старца» Патрикеева. Он совещается с митрополитом Даниилом и составляет «словесы преложения вины его»: и вот уже «архимарит» Иона выполняет роль доносчика и пишет великому князю, что Патрикеев вместе с Максимом Греком и Саввой «трие совокуплены во единомыслие и толкуют книги, и низводят словеса по своему изволению... и творят укоризну царствию твоему».

В своем доносе Иона предварял решение церковного суда: «отлучити их от церкви подобает и в заточение отослати».

На суде Вассиан был обвинен в церковной ереси, в порче святой «Кормчей книги», которую он переводил и куда внес свои поправки «нестяжателя» (как мы помним, перевод этот был сделан Патрикеевым более десяти лет назад, и вот только теперь подошло время нести за него ответ). Главное обвинение было сформулировано так: «Писал еси во своих правилах: инокам жити по Евангелию, сел не держати, не владети ими. Ино то еси божественное писание и священная правила оболгал».

Известно, что на суде Патрикеев держался гордо и независимо, свойственная ему ирония была убийственна, он ничего не спускал своим врагам, не просил ни о спи схождении, ни о пощаде.

Как сообщает автор «Выписи», собор «отослаша Васьяна во обитель Пречистые Иосифова монастыря». Глава русского «нестяжательства» был отдан в руки своих злейших идейных врагов — «иосифлян». Борьба «нестяжателей» с «иосифлянами» закончилась торжеством учеников Иосифа Волоцкого.

В своих посланиях к Ивану Грозному Андрей Курбский поставит впоследствии гибель Патрикеева (по его свидетельству, он был уморен голодом) в счет его отцу.

Последний суд Максима Грека

Непосредственно вслед за «собором на Вассиана» состоялся и «собор на Максима Грека». Ему было предъявлено обвинение, что после собора 1525 года он прибавил «ко многим прежним хулам новейшие хулы на Господа Бога и на Пресвятую Богородицу, и на церковные уставы и на законы, и на святые чудотворцы, и на святые монастыри».

Заключенный в Иосифовом монастыре, где он провел в темнице 6 лет, он «покаяния и исправления не показоваше и неповинна во всем себе глаголаше и отреченная мудрствоваше», то есть высказал «необратный свой нрав». Поставленный перед вторым церковным собором во главе с митрополитом Даниилом, Максим Грек выслушал новый свод возводимых на него обвинений. Митрополит Даниил, сам писатель и человек широкого образования, цинично обвинял Максима Грека, столь много сделавшего для русского просвещения, в том, что тот «Великому князю злая умышляли и совещали и посылали грамоты к Турским пашам», пытаясь поднять Турцию на войну с Русью.

Даниил обвинял Максима в том, что тот, защищая еретиков, «прельщает и погубляет люди». Он обличал Максима Грека и в том, что первый церковный собор был созван ему «в познание и в разум истинный и исправление», а тот, нисколько не раскаявшись, говорил своему монастырскому стражу, что «учился есми филофству, и приходит ми гордость, а ведано аз все везде, где что ни деется».

На этот раз Максим Грек держался твердо и все отрицал: «аз того не писал и не велел писати». Допрос свидетелей был призван доказать сознательное стремление Максима Грека «портить русские книги».

На это Максим с достоинством отвечал: «А живут описи (описки.— С. К.) и в ваших книгах, так же и в наших книгах везде описи живут, и вы на нас о том вины не возлагайте, а что будет неправо, то сами исправляйте. А иные книги перевотчики перепортили, ино их надобно переводити». Конец судного дела, к сожалению, не сохранился, но мы знаем из «Выписи», что Максима Грека сослали «во Тверь град ко Акакию епископу, до уреченных лет».

Максим Грек прожил в монастырских тюрьмах около 20 лет. Несмотря на заступничества Константинопольского и Александрийского патриархов, он не был отпущен на родину. Только последние пять лет своей жизни он провел сравнительно свободно в Троице-Сергиевой лавре, где и умер в 1556 году. Могила его цела и ныне[53].

Максим Грек пережил всех участников этой исторической драмы. Остальные умерли рано, вскоре после знаменитых судов. Неожиданно для всех заболел на охоте и скончался Василий III, оставив молодую вдову и двух малолетних сыновей. Старшему Ивану было только три года. Елена Глинская, оставшись фактически на русском престоле правительницей, очень скоро начала расправу с неугодными ей людьми, в числе которых оказался и родной ее дядя Михаил Глинский и братья покойного мужа.

3 апреля 1538 года Елена внезапно умерла. Герберштейн уверяет, что ее отравили. Фаворита ее Овчину-Телепнева-Оболенского посадили в заключение и уморили голодом. После смерти Елены вскоре был сослан в далекий монастырь потерявший сан митрополит Даниил.

Соломония Сабурова, в иночестве Софья, пережила свою соперницу. Она скончалась в декабре 1542 года. До нас дошел портрет Соломонии (как и мужа ее Василия III), писанный на доске, а также изображение ее, вышитое на покрове, лежавшем на ее гробнице. Поклоняться мощам многострадальной Соломонии было принято в царском роде, и сын Ивана Грозного Федор Иоаннович с супругой Ириной Годуновой, молясь о ниспослании наследников, пожертвовали на гробницу Соломонии замечательный бархатный покров, шитый золотом и жемчугом.

Гробницу Соломонии вам покажут в подземелье главного собора Суздальского Покровского монастыря, если вам случится побывать в этом древнем городке.

Кто знает, что произошло бы, если бы Василий III не расправился с перечившими ему вольнодумцами и не женился на Елене Глинской? Не было бы у нас тогда Ивана Грозного. И как правил бы вместо Ивана неведомый Георгий? Впрочем, все это досужие догадки.

Однако народная легенда сделала забытого царского сына благородным разбойником Кудеяром, о котором сложено столько песен.

В романе Н. Костомарова «Кудеяр»[54] к разбойнику Кудеяру является Шигона, который рассказывает ему, что он, Шигона, узнав, что Соломония родила в монастыре сына, не доложил об этом Василию III, но известил Елену. Елена приказала убить младенца, однако Шигона отдал ребенка одному боярину в рязанскую землю, оставив на нем крест матери. После смерти Василия в «блудное» правление Елены Шигона «опамятовался» и пытался разыскать мальчика, но следы его были потеряны.

Кудеяр, потрясенный рассказом Шигоны, умирает.

В детективном очерке Андрея Никитина «Невидимка XVI века»[55] автор стремится нас убедить, что два сына Елены Глинской были не детьми Василия III, а Овчины-Телепнева-Оболенского. Сын же Соломонии Георгий всю жизнь призраком стоял перед Иваном Грозным, своим существованием напоминая о незаконности его прав на престол. Именно этим и были будто бы вызваны кровавые оргии царя-душегуба.

Доказательств этому нет никаких, но одно можно сказать с несомненностью. Лиха беда начало. Чтобы казнить Берсеня Беклемишева, Василию III пришлось судить его и доказывать его вину. Трудно ему было и сослать в монастырь свою жену. Иван Грозный уже не затруднял себя. Головы летели с самых высоких плеч не только без суда, но часто даже и без повода.

С женами он тоже не церемонился. Лишь его первая жена Анастасия Романовна умерла, видимо, своей смертью. Вторую жену черкешенку Марью Темрюковну он отравил после 8 лет супружеской жизни. Знаменитая красавица Марфа Собакина умерла через две недели после свадьбы при странных обстоятельствах, которые заставляют думать, что и она была отравлена сильным ядом. Некоторые считают доказательством этого тот факт, что когда в 1928 году в Воскресенском монастыре Кремля была вскрыта гробница Марфы Собакиной, все увидели в гробу не тронутую тлением словно живую красавицу, сохранившую через 350 лет все краски молодости[56]. Четвертая жена Ивана Грозного Анна Колтовская через два года брака была пострижена царем в монастырь, пятая жена княжна Анна Васильчикова тоже заключена в монастырь через год супружеской жизни. Вдова Василиса Мелентьева, надоевшая царю, также была сослана в монастырь. Мария Долгорукая пробыла шестой женой царя совсем недолго: после брачной ночи он велел запрячь лошадей, посадить ее в колымагу и утопить в реке. Только седьмой жене Марии Нагой посчастливилось пережить царя и избежать тем самым смерти или монашества.

Будто в насмешку над династическими притязаниями Василия III Иван Грозный оставил после себя плохое потомство: его сын Федор был слабоумный, царевич Димитрий страдал эпилепсией. После смерти Федора династия Калиты навсегда прекратила свое существование.

Есть, возможно, своя тайная логика возмездия в истории: то, что Василий III, самовластно поправ законы, сослал свою жену Соломонию и жестоко расправился с вольнодумцами-книжниками, уже несло в себе, как в зерне, возможность и будущей деспотии Ивана Грозного и ее неизбежное осуждение в глазах потомства.