Синее золото

XV БРЕД

Прошло почти десять дней, как Таня лежала в тюремной больнице, а Паркер все еще оставался в Отрадном.

Спокойный, уверенный, умеющий быстро разбираться в обстановке и находить решения, на этот раз он чувствовал себя совершенно потерянным.

Что ему было делать? Сперва он хотел броситься в тот город, где лежала Таня. Но что он будет там делать? Он вспомнил ее настойчивую инструкцию держаться подальше от ее дела.

Он чувствовал, что решительно ничего не понимает во взаимоотношениях русских. Это стало как-то особенно ясно после того, как Воронов ушел с лесными людьми.

У Паркера было достаточно внутренней дисциплины, чтобы без причины не нарушить категорическую просьбу Тани.

Что же тогда? Просто уехать в Европу с камнем в кармане, а ее оставить одну раненую среди врагов?

Нет, нет, это невозможно.

Он молча ходил в лабораторию, хотя там он давно закончил все дела. Паркер старался поменьше разговаривать с русскими химиками. Что он мог сказать, что мог спросить? Для него, открытого человека, привыкшего не скрывать свои мнения и идти прямым путем, были непонятны и немного неприятны эти русские, действующие какими-то странными путями — разве действительно надо друг друга обманывать, разве действительно не могут они сговориться между собой, — часто думал он.

С Хилидзе он, конечно, виделся каждый день, но благословлял судьбу, что его плохое знание русского языка позволяло ему мало говорить с ним и в разговорах обдумывать каждое слово, своею медленностью не вызывая подозрения собеседника.

В первые дни ему надо было делать исключительные усилия, чтобы переломить себя и в разговорах с Хилидзе говорить как раз обратное тому, что он думает и чувствует. Но он был сам удивлен, как с каждым днем для него становилось легче врать и притворяться. Казалось совсем естественным вместе с грузином возмущаться злодеяниями контрреволюционных бандитов и поддакивать ему, когда он клеймил Таню.

— Сегодня получил письмо от приятеля из центра, — как-то говорил ему Хилидзе, — пишут, что там очень заинтересованы тем камнем. Между начальством даже возникло разногласие. Одни считают, что она дороже камня, другие же не прочь были бы выменять ее на брильянт.

Они сидели рядом на скамейке перед домом. Паркер сосредоточенно чистил трубку прутиком, и Хилидзе внимательно наблюдал за его работой.

При последней фразе грузина пальцы Паркера разжались и трубка выскользнула из его рук. Он не наклонился за ней, а снял очки и стал усердно протирать их платком.

— Если химики дали мне точное описание камня, то думаю, что он стоит несколько сот тысяч фунтов. Неужели вы ее голову цените больше? — медленно, как бы подбирая слова, спросил Паркер, поднимая глаза на Хилидзе.

— Разве безопасность нашего союза определяется фунтами? Я бы лично ни за что не променял ее на камень. Такого врага в руках держим. Впрочем, это не мое дело, как начальство решит.

Никогда еще, кажется, Паркер так не волновался — судьба Тани в его руках. Ему трудно было не встать сразу и не уйти. Трудно было удержаться и не предложить Хилидзе сейчас же начать переговоры о выкупе Тани.

Он досидел положенное время, а потом пошел вниз к речке и дальше вдоль берега в лес.

Засунув руки в карманы своих фланелевых брюк, с трубкой во рту, он шел, совершенно не обращая внимания на окружающее. Прошло часа два, а он все еще шел вперед, только иногда останавливаясь, чтобы вновь набить трубку.

Он очнулся и как-то удивленно осмотрелся кругом только когда уже совсем стемнело. Тихо свистнул и быстро пошел назад.

Паркер никак не мог решить, что было ему делать. Взвешивал все новые возможности, потом отвергал их и ни на чем не мог остановиться.

Он понимал, что должен действовать почти вслепую, так как не знал ни лиц, ни условий.

На следующий день в лаборатории он не выдержал этой беспомощности одиночества и заговорил со старшим химиком.

— Они, кажется, были бы готовы променять ее на камень, — сказал Паркер, стараясь придать своему голосу безразличное выражение.

— Ну да, выманят у нее камень, а ее не отпустят, да может быть, она и не знает, где камень, — тоже как-то нехотя ответил химик, наклонясь к столу.

— Но это можно было бы так обставить, что камень они получили бы только после ее освобождения, — вырвалось у Паркера неожиданно для него самого.

Химик поднял на него глаза и англичанин заметил, как они напряженно прищурились под очками и как не то хитрый, не то радостный огонек блеснул в них.

— А вы-то как же это можете обставить? — лукаво спросил химик. Паркер стоял, прислонившись спиной к лабораторному столу. Он снял очки и быстро стал их протирать. Химик заметил, как дрожат его длинные пальцы.

Своими близорукими глазами Паркер бросил на собеседника доверчивый и растерянный взгляд и отошел к окну, ничего не сказав. Он слишком волновался, чтобы говорить.

— Коллега, за двадцать лет мы, русские люди, научились много понимать без слов и видеть то, что не видно — ласково похлопывая Паркера по плечу, сказал химик. — Я понял, мне не нужно от вас подробностей. У нас здесь правило — даже близким друзьям рассказывай самое необходимое. Но послушайте моего совета — сперва освобождение и выезд за границу, а потом передача камня. Иначе, кто бы в этом ни принимал участие, и камень пропадет и она не будет освобождена.

Он отошел к своему столу и начал хлопотать у каких-то реторт. Больше в лаборатории они об этом не говорили.

— Меркантильные интересы победили, они все там идиоты, — говорил Хилидзе Паркеру через несколько дней. — Готовы ее променять на камень. Но она-то сама как будто упрямится. Не хочет, не надо. Мы и так найдем способы от нее все узнать. Это нетрудно.

Паркер взглянул на Хилидзе. Ему представилась раненая Таня, из которой какие-то чужие люди вытягивают, что им надо, и почти сразу принял решение.

— Знаете, Хилидзе, я поеду туда и попытаюсь ее уговорить сказать мне, где камень. Ведь она сделала гадость по отношению ко мне и моим французским друзьям, она обязана мне сказать, где камень.

— Доктор, вы ей завтра сделаете впрыскивание НБ, чтобы вызвать бред. Мне нужно послушать, что она будет рассказывать, — бесстрастным голосом говорил человек в черной куртке доктору, который лечил Таню.

— Я не могу это сделать, мне не позволяет врачебная этика, вызовите своего тюремного врача, — ответил доктор.

— Нет, не вызову, ее напугает новый врач, вы это сделаете.

— Нет, не сделаю.

— Доктор, не забывайте, что ваш сын у нас на подозрении. Только исполнение вами наших указаний может его спасти.

«Как бы я хотел впрыснуть тебе, и совсем другое», — подумал врач и сказал, не смотря на человека в черной куртке:

— Хорошо, когда?

Доктор наклонился над Таней, чтобы ее выслушать.

— Сестра, принесите бинт, — приказал он Хатиме, а когда та вышла из комнаты, то быстро нагнулся к больной и шепотом сказал:

— Вы будете бредить, выдавать своих. Ведь вам отсюда нет выхода, хотите сильную дозу морфия, чтобы не проснуться?

Таня поднялась на подушках, почти села. Она сразу поняла, в чем дело, пристально посмотрела на доктора, на его растерянное лицо. Ей было не столько страшно, сколько оскорбительно, отвратительно до тошноты — ее превратят в безумную.

— Не хочу морфия, не хочу ничего. Не позволю. Вам, старому врачу, стыдно это делать, — с гневом сказала она, и глаза ее заблестели.

— Впрысните им, и что-нибудь покрепче. Если бы все врачи это поняли, их бы давно уже не было в России. От меня они ничего не узнают. Они не смеют: у них будут неприятности в Париже.

— Барышня, барышня, вы бы здесь подольше пожили, другое бы заговорили. Не противьтесь. Они сделают силой, — шептал врач, делая вид, что осматривает больную. — Все, что я могу — это вспрыснуть слабый раствор. Если у вас организм крепкий, он не подействует, но вы должны бредить, понимаете, притворяться и болтать всякую чепуху.

Доктор возвратился в 11 часов. Таня уже спала. Дуня мирно дремала в кресле.

Тускло горела маленькая лампочка в далеком углу комнаты. Было совсем тихо и в коридоре не слышно было ни голосов, ни шагов.

Таня сразу проснулась. Она увидела над собой доктора, поняла и вспомнила его инструкцию.

«Выдержу ли?» — мелькнуло у нее в голове.

— Что вам надо, я ни на что не жалуюсь. Оставьте меня. Я хочу спать, — почти закричала она, но не от испуга, а в расчете на то, что где-то там в коридоре кто-то услышит ее встревоженный голос.

Доктор держал шприц и руке.

— Меня беспокоит ваша рана на ноге, я считаю необходимым вспрыснуть вам сыворотку, — сказал он тоже как-то неестественно громко. Таня замолчала и покорно предоставила врачу произвести над собой то, что ему было приказано.

Минут через десять она начала чувствовать во всем теле какую-то все возрастающую легкость. Точно ее куда-то начало поднимать. Вот закружилась голова. Она закрыла глаза и увидала перед собой вертящееся колесо всех цветов радуги. Она открыла глаза. Доктор стоял над ней. Вдруг его фигура зашаталась и ей показалось, что наклонилась вправо.

Она вытянула здоровую руку из-под одеяла, чтобы его поддержать. Доктор быстро кольнул ее чем-то острым в палец. От боли она пришла в себя и вспомнила, что с ней делают.

«Мерзавцы, не поддамся», — чуть не сказала она и до боли закусила губу. Это ее опять отрезвило. Но через мгновение она почувствовала неудержимое желание говорить. Ей казалось, что молчание начинает душить ее, что если она сейчас же не произнесет какие-то слова, много слов, то она задохнется, умрет.

Они вырвались из нее целым потоком. Она чувствовала, как не надо думать, чтобы их произносить и как трудно было произносить именно те слова и слоги, которые хотелось. Но все же она не лишилась дара управления своей речью.

Как только из нее потекли первые слова, она услышала в коридоре шаги, которые уже знала, как зверь знает шаги своего главного врага.

— Здравствуйте, дорогие гости. Ждем вас давно. Все готово, — быстро говорила она, то открывая, то закрывая глаза и стараясь не обращать внимания на человека в черной куртке, который остановился у двери.

— Будем есть на золотых тарелках. А брильянт-то посередине стола положим, чтобы блестел. Ах, какие камни. Спрячь же их, Воронов, от Хилидзе, а ты, Хилидзе, спрячь их от Воронова. Подождите, все откроется и снова во дворце буду, недаром она была моя тезка. Ах, как хорошо я прокатилась. Паркер, смотрите, волк, волк, — почему-то это слово Тане было особенно легко произносить, и она не хотела с ним расставаться.

— Привяжи камень-то к волку, слышишь, Хилидзе. Приказываю тебе, и скачи, как Иван Царевич, прямо к президенту папуасской республики. Он волка-то испугается, а ты камень-то там в море брось. Пусть достает, не достанет. Ах, зачем же вы меня остановили? Как же я теперь полечу? Кто же мне мотор заведет? Держи, держи их…

Так бессвязно она болтала по крайней мере полчаса. Порой казалось, что слова действительно перестают ее слушаться. Но она вся поджималась, даже пальцы на ногах сжимала, вся напрягалась и не позволяла им течь бесконтрольно.

Наконец она почувствовала большую усталость и стала замолкать. Ужасно захотелось спать. Она закрывала глаза и мгновениями впадала в забытье. Но потом приходила в себя. Ей становилось страшно, что она забудется и начнет по-настоящему бредить.

Таня приоткрыла глаза и увидала, что в комнате, кроме Дуни никого не было. Ее сиделка-сторож сидела на плетеном кресле и внимательно наблюдала за ней. Она опять закрыла глаза. Борьба со сном явилась самым мучительным усилием в эту ночь. Пока не начало светать, она не заснула.

Таня проснулась с сильной головной болью. Все тело ломило, и было ощущение полной прострации и огромной усталости. Она лежала не двигаясь, почти не разговаривая с Хатимой, хлопотавшей около нее.

Когда зашел доктор и наклонился над ней, то она почти беззвучно произнесла — «спасибо» — и громко сказала: — Дайте мне какой-нибудь возбудитель. Я совсем больна.

Лекарство подействовало и днем ее мысль опять усердно заработала.

«Камня у них нет. Но где же он? Не мог же Хилидзе его похитить? Он казался таким преданным. Но может быть, она ошиблась. В этой стране все возможно. Нет, нет, нет, он не мог взять. Но кто же тогда? Кто? Во всяком случае, этим обстоятельством надо воспользоваться. Надо здесь задержаться. Главное, чтобы не увезли в Москву. Может быть, свои что-нибудь сделают. Только бы Паркер не вмешался. Только бы он поскорее уехал в Европу».

Так она думала, спокойно лежа в своей кровати. Выздоровление шло быстро и ее скоро должны будут перевести в тюрьму. Что можно сделать еще отсюда?

Задумавшись, она сразу не расслышала шаги в коридоре, а когда их узнала, закрыла глаза и не хотела их больше открывать.

Зачем, зачем он ее не послушался, зачем он пришел?

Паркер убедил власти, что он уговорит Дикову сказать, где спрятан брильянт. Сам он в последний вечер в Отрадном долго вертел камень в руке. Не мог придумать, куда его спрятать. Наконец засмеялся, хлопнул себя по лбу и сказал — «дурак».

Глина, в которую он обмазал брильянт, высохла за ночь. А утром он еще зашел и лабораторию и очень искусно подкрасил ее синеватыми и желтоватыми примесями. Вышел кусок породы, совсем такой же, какие он увозил с собой в чемодане.

Перед отъездом он попросил Хилидзе зайти к нему, открыл чемодан, встряхнул камни и куски и спокойно сказал:

— Вот, хочу от вас увезти к себе в лабораторию.

— Что-то мало береге, — ответил грузин.

Паркер вошел в комнату, где лежала Таня, его сопровождал человек в черной куртке и женщина, служившая переводчицей.

Как много он думал о том моменте, когда увидит Таню. Представлял себе, как она лежит, как похудела. И все оказалось не так, как он думал. Комната, кровать, подушки были совсем другие, чем ему представлялось раньше. Даже ее волосы показались не теми, какими, казалось, они должны были быть. И его поразил хороший цвет лица Тани. В глаза же ей он не решался посмотреть.

Он был совершенно спокоен. Стал каким-то металлическим. Только чувствовал, как на висках бились две жилки.

Таня молча следила, как они подходили к ее кровати.

Паркер был около нее. Она его почувствовала. Но зачем, зачем он это делает?

— Здравствуйте, мисс Дикова, — сухо сказал Паркер.

— Здравствуйте, м-р Паркер, — ответила она коротко и продолжала вопросительно смотреть на группу вошедших, ожидая дальнейших расспросов.

— Я пришел к вам сказать, в какое ужасное положение вы поставили и меня и тех, кто вас послал. Но вы можете хоть отчасти исправить свою вину. Скажите, где камень, который вы унесли, когда ушли с бандитами.

У Тани отлегло от сердца.

«Молодец», — подумала она, взглянула на него и их взгляды встретились впервые.

«Неужели он знает, где камень?» — мелькнуло у нее в голове. Картина той ночи, когда они уходили из Отрадного, вдруг пронеслась перед ее внутренним взором. И она ясно вспомнила свой приказ Паркеру — позаботьтесь о раненом.

«Неужели это может быть? Нет, нет, это невероятно», — продолжала работать ее мысль.

— Камень, камень, — произнесла она презрительно, — а что будет мне, если я укажу, где камень?

Паркер вопросительно взглянул на человека в черной куртке.

— Тогда вас приказано освободить, — ответил тот.

— А на следующий день опять арестовать, — сказала Таня с вызовом в голосе.

— Нет, вас выпустят за границу.

— Так я и поверила. Ну, хорошо, я подумаю. Завтра получите ответ. А сейчас я устала, прошу вас меня больше не беспокоить.

Таня опустила веки и потом медленно их подняла и протянула руку Паркеру.

Англичанин не понимал, что нужно делать. Не мог догадаться, какие планы бродят у нее в голове и стоял над кроватью в какой-то нерешимости, растерянный и озабоченный.

«Поняла ли она, что камень у меня?» — спрашивал он сам себя.

Он хотел прочесть ответ в ее глазах, но она не смотрела на него, а рассматривала переводчицу, которая стояла в ногах кровати.

Таню вдруг рассмешила претензия на последнюю моду этой тюремной служащей далекого провинциального города.

— А у нас в Париже теперь таких кофточек не носят, устарели, — заметила она с озорством в голосе.

Тюремная служащая вспыхнула как пион, и презрительная улыбка пробежала по ее лицу.

— Нам буржуазные парижские моды не интересны, — фыркнула она, — мы создаем свои моды, как вообще все свое, во всех областях.

Таня не отвечала и опять опустила веки, делая вид, что совсем устала.

— Значит, завтра я жду ответа, — сказал человек в черной куртке. — А сейчас мы уходим.

Таня слегка дотронулась до руки Паркера и только мизинцем сильно надавила на его ладонь.

Как он оценил этот быстрый знак, значит, она рада, что он пришел.

Вечером, когда пришла Дуня Широкая, Таня лежала очень молчаливая и почти с ней не говорила, объясняла свое молчание усталостью.

Только рано утром, когда обе девушки уже проснулись, она подозвала к себе сестру.

— Дуня, у меня просьба к вашему отцу, большая просьба. Он передавал через вас, что готов мне помочь…

— Да, но что же теперь можно сделать? — возразила Дуня.

— Просьба моя большая, но не думаю, что трудная. Надо, чтобы он разыскал англичанина, который вчера днем приходил сюда и передал бы ему от меня, чтобы он немедленно уезжал в Европу. Пусть скажет, что Синее Золото просило передать.

Паркеру нечего было делать в городе. Он нанес несколько официальных визитов, побывал на одном заводе, а потом много бродил по улицам. Он не замечал, как за ним сзади неотступно следовали два сыщика, да если бы и заметил, это бы его не очень встревожило.

Зато подросток лет пятнадцати очень внимательно наблюдал за сыщиками. Он уже более получаса издалека следил за англичанином и его свитой.

Паркер остановился у продуктового магазина и стал внимательно рассматривать витрину. Вокруг толпился народ. Прохожие подходили и отходили от окна.

Сыщики остановились в отдалении за углом. Подросток обошел квартал. С шапкой набекрень и с папироской в зубах у него был очень залихватский вид. Он медленно приближался к магазину, осматривая не то дома, не то прохожих. Он выбрал момент, когда около Паркера никого не было, не торопясь подошел и, толкнув его локтем, прошептал:

— «Синее Золото приказало немедленно уезжать за границу». — Потом он ловко сплюнул и громко сказал, обращаясь ко всем и ни к кому:

— Смотрите, граждане, колбаса-то какая здоровенная.

— И пошел дальше все тою же походкой уличного зеваки.

Паркер вздрогнул, посмотрел вслед мальчику, хотел его окликнуть, но что-то его удержало.

«Значит, у нее и здесь есть помощники», — подумал он с удивлением.