Синее золото

II ОТЪЕЗД

— Конечно, я бы очень хотел, м-ль Дикова, чтобы вы поехали в Россию переводчицей при Паркере. Вы для дела можете оказаться полезнее, чем кто-либо другой, — говорил Бернье Тане, отвозя ее домой в своем нарядном автомобиле.

— Только мне не нравятся эти типы. Приходится и с ними иметь дело, но в общем они отвратны. Лангу ни в чем нельзя верить. А этот Воронов? Тоже субъект, сразу напился. Почему мы были все трезвые, а у него язык заплетался? Он вас может поставить в неловкое положение.

— А потом, милая, вы знаете, мне будет без нас скучно, очень скучно, — продолжал Бернье, осторожно беря Таню за руку.

Таня это хорошо знала, но она не позволяла своему хозяину даже делать намеки и сейчас же освободила свою руку и, чуть отодвинувшись от него, сказала, смеясь:

— Нет, я не боюсь Воронова как человека, но вы должны мне обещать, что если советская власть начнет делать мне неприятности, как русской беженке, вы употребите свои самые высокие связи, чтобы вернуть меня во Францию. А о скуке забудьте. Я ведь только ваша секретарша и всегда останусь ею. У вас есть семья… и потом…

— Что, что потом? — оживился француз.

— Потом, потом… — запнулась Таня.

Она хотела сказать, что он богатый француз, а она бедная русская, но удержалась.

— Потом, потом, еще много впереди А теперь надо работать. Я еду, если вы мне обещаете то, что я прошу. И знаете, пока я езжу, лучше задержите этого Ланга здесь. У вас найдется сколько угодно предлогов.

— Ну спасибо. Я знал, что вы молодец. И Ланга задержу и сделаю все, что просите. Что же касается вашей личной охраны, я надеюсь на Паркера. Он джентльмен и вас в обиду не даст. Завтра он приезжает. Вы его сразу оцените. Ведь через неделю уже надо ехать.

Длинновязый Паркер явился в контору к вечеру следующего дня, прямо с лондонского поезда.

— Я, конечно, предоставляю это вам, Бернье. Вы вели переговоры. Вы лучше знаете этих типов. Но я бы предпочел переводчика мужчину, меньше возни.

— Правда, Паркер, у мужчины есть свои преимущества в таком длинном путешествии, да еще в дремучие леса. Но и у Диковой большие преимущества. Я совершенно уверен, что вы ее оцените. Она очень спортивна. Идемте, я вас познакомлю.

— Здравствуйте, мисс Дикова, очень рад, что вы назначены ехать со мной переводчицей, — говорил Паркер, протягивая руку девушке. Он старался быть немного более развязным, чем обыкновенно, надеясь этим скрыть некоторую застенчивость, которую он всегда ощущал, знакомясь с молодыми и хорошенькими женщинами.

Паркер только раз взглянул в глаза Тани и сразу запомнил их серый цвет.

Бернье их оставил вдвоем, и Таня быстро направила разговор в деловое русло. Стали обсуждать, что надо брать с собой.

— Завтра сюда приедет Воронов, наша первая встреча втроем.

— Да, да, — смеясь, ответила Таня, — вы проверите, какая я переводчица. Они тоже привезут свою переводчицу для проверки.

На следующее утро Таня позвонила Бернье и попросила разрешения не приходить — ей нездоровилось.

Воронову пришлось объясняться с Паркером при помощи Гали — секретаря Ланга.

— А где же барышня? — с усмешкой спросил он, — надо с ней все обсудить.

Воронов смутно вспоминал Таню в ресторане. Она ему понравилась.

— Таких бы побольше, у нас и жить было бы веселее, — думал он. И сейчас, идя в контору Компании редких металлов, он надеялся ее увидеть.

— Все же я хочу повидать ее до отъезда. Надо сговориться о многом, — объяснял он Паркеру.

Но Воронов так и не увидел Таню. С Паркером она виделась два-три раза, да и то мельком. Оправдывалась, что очень занята приготовлениями. Редко показывалась на службе. Сговорилась с Паркером пойти в синема, но в последнюю минуту позвонила ему, что ее задержали.

Поезд отходил с Северного вокзала вечером.

Уезжали втроем: Таня, Паркер и Воронов. Бернье и Ланг с Галей приехали их провожать.

На Тане было модное парижское пальто с высоким воротником, в который она кутала свое лицо.

— Ну как, барышня, поправились? — спросил Воронов, подходя к ней. — Только вот благодаря французу выправили паспорта заочно. Товарищ Цолин ни за что не хотел давать. Уж сам начальник вмешался. А что же вас никто не провожает? Как же это папаша отпускает дочку в пасть зверю? — спросил он, смеясь. — Ну ничего, ничего, отпустим вас обратно, если будете себя хорошо вести.

— Не пугайте меня все время, Иван Иванович, я не из пугливых, — с улыбкой ответила Таня и отошла от него к Бернье.

— Да, да я уже попрощалась со всеми и просила меня не провожать, не все ли равно, где прощаться?

— Так помните, м-р Бернье, обещание — в случае чего меня освобождать всеми возможными способами. Вам-то всем хорошо. Вы знаете, что с вами ничего не сделают, а я дочь русского эмигранта.

— Не беспокойтесь, я это хорошо понимаю, — улыбнулся Бернье. — Спасибо, что едете для меня. А мне, все-таки, без вас будет очень скучно, — закончил он, задерживая ее руку.

Поезд легко двинулся. Все трое отъезжающих стояли у окон в коридоре.

— Молодчина, м-ль Дикова, я вами любуюсь. Не похожи на этих прогнивших эмигрантов. Дело ставите выше всего, — говорил Ланг, когда поезд трогался.

Поезд быстро скрылся из виду. Бернье сейчас же попрощался и ушел. А Ланг, идя медленной переваливающейся походкой, отдавал распоряжение Гале:

— Сегодня же скажи Цолину, чтобы взял под наблюдение все семейство Диковых. Не верю я этой девице. Зачем ей ехать на Урал? Ей и здесь, в Париже, хорошо. Тут что-то нечисто. Ну, да от нас не уйдет. И Бернье не спасет, если что заметят.

Паркер и Воронов занимали общее купе. У Тани было верхнее место в другом конце вагона.

Поезд отошел поздно. Таня, постояв несколько минут в плохо освещенном коридоре, ушла к себе и легла.

Воронов и Паркер немного посидели. Пробовали объясняться. Воронов старался показать знание английского.

— Руссиа, бюзинесс уелл, — повторял он улыбаясь.

Паркер тоже улыбался и пытался произносить русские слова. Уже недели две, как он учил русский язык.

— Дикова уелл гэрль, — подмигнул Воронов, — можно будет приятно провести время.

Паркер понял намек Воронова, сухо взглянул на него и сказал полу по-английски, полу по-русски, точно не понимая:

— Да, да милая девушка, уверен, что будет полезна для дела.

Воронов нравился Паркеру гораздо больше, чем Ланг, которого он уже прозвал жабой. Его привлекало могущество этого человека и его цветущее здоровье. Он был предупрежден, что в деловом отношении он ничего не значит и как-то сразу настроил себя, что к Воронову надо относиться как к конвою или особому телохранителю.

Поезд плавно укачивал пассажиров, и Воронова с Паркером скоро потянуло ко сну.

Уже все спало кругом, когда Таня вышла из купе. Она быстро прошла несколько вагонов и остановилась на площадке одного из них.

Через пять минут молодая женщина в пальто с меховым воротником внакидку шла по полутемным коридорам к спальному вагону. Вошла в купе и юркнула на верхнее место.

Все кругом крепко спало.

Утром пошли втроем в вагон-ресторан пить кофе.

Таня с улыбкой болтала то с Вороновым по-русски, то с Паркером по-английски и старалась служить между ними переводчицей.

Воронов был доволен. Чистая скатерть. Вкусное кофе. Против него красивая молодая женщина. Но это не просто его служащая, к которым он привык у себя дома. Какая-то не совсем своя, хотя и русская. Таких он еще не встречал и эта новизна как-то дразнила его и он не мог найти с ней подходящий тон.

— Что сказать, поля здесь у немцев в порядке. Но и у нас так скоро будет. Дайте немного сроку, — говорил он. — Вот вы, барышня, назад вернетесь, своим расскажите, как в Советском Союзе хорошо. Завидно станет. Но только чтобы никакой контрреволюции. На этот счет у нас вот как строго, даже с таким привлекательным женским полом. Чуть что, примут меры и там уже не отвертишься.

Молодая девушка поправила тонкой рукой свои светлые волосы и сказала, улыбаясь:

— Иван Иванович, не пугайте, я не боюсь. А когда найдете нужным, принимайте меры.

Паркер довольно безразлично слушал русскую речь. Он не мог следить за разговором. Он сидел рядом с Таней, а напротив них был Воронов.

Когда он заговорил с Таней, она пила кофе, наклонялась над столом и, не смотря на него, отвечала.

Все было так просто и ясно. От Бернье он знал, что за девушка дана ему в переводчицы, и он спокойно беседовал с ней как с женщиной своего круга. В течение разговора его только немного поразил акцент собеседницы.

«Точно вчера это был другой акцент», — мелькнула у него в голове мысль и он сам усмехнулся ее несуразности.

Но вот Таня во время разговора подняла на Паркера глаза, как раз в тот момент, когда он на нее посмотрел.

«Что за наваждение, — подумал Паркер, — ведь это другие глаза. Те-то серые я хорошо запомнил. И эти серые, да не совсем. В них какой-то синеватый отблеск. Да, но ведь это та же девушка. Те же густые светлые волосы, тот же правильный овал лица с тонкой линией губ. Совершенно та же улыбка, показывающая ряд крепких и белых зубов. Даже тот же часто повторяемый жест — поправлять длинными пальцами прядь волос — и даже ногти так же выкрашены в красный цвет. Не мог же он со вчерашнего дня забыть ее лицо. Конечно, это то же лицо, в этом нет никакого сомнения».

Однако откуда взялся этот синеватый отблеск в глазах? Он придает им особую глубину — точно два густо-дымчатых сапфира смотрят на него. В этих глазах больше спокойствия и какая-то не женская уверенность.

Паркер почти демонстративно протер свои очки. Но у него было достаточно выдержки, чтобы не выдать своего удивления. Он продолжал разговор.

После кофе они разошлись по своим купе.

— Ну и переводчицу нам с вами, мистер, дал француз. Удружил, нечего сказать. — Воронов благодушно старался объясняться на смеси двух языков. — Как говорится, «царь-девица». Не бойтесь, не бойтесь это один из немногих случаев, когда нам позволено употреблять слово «царь». Она еще боится, ерепенится. Ничего, ничего, пока до Урала доедет, сделается податливой.

Паркеру не нравился этот разговор, который к тому же он с трудом понимал. Но ему не хотелось в первый же день обрывать Воронова. Надо было найти с ним верный тон. Он забаррикадировался тем, что не понимает Воронова и взял книжку.

Его очень интриговало то, что он заметил за кофе и скорее хотелось проверить свое наблюдение. Он несколько раз выходил в коридор, но Таня сидела у себя в купе.

Эрика Паркера, молодого химика, специалиста по металлам, давно тянуло посмотреть на Россию. Он много читал о том, что там происходит и, наконец, потерял всякое суждение об установившемся там режиме. Надо было самому посмотреть — единственный способ понять.

Случай представился очень удобный. Эрик работал над редкими металлами. Ему хотелось побывать на уральских рудниках и удостовериться, что в России в последнее время действительно были обнаружены интересные полиметаллические руды с большим содержанием таких металлов, как молибден, тунгусен, кобальт, ванадий и другие.

У него была тайная мечта проверить свое лондонское лабораторное открытие, о котором он ни с кем не говорил. Производя анализ образцов полиметаллических руд, доставленных откуда-то из Восточного Туркестана, ему как будто удалось выделить какой-то неизвестный металл. Когда он его освободил от всех примесей, то его крупинки — он получил только крупинки — оказались сверкающего синего цвета. «Синее золото», — подумал он и подбавил несколько крупинок синего золота в расплавленное железо. Охлажденный сплав ничем не отличался от простого железа. Паркер обдал его водой, чтобы он скорее остыл, и забыл про него.

А на следующий день он был совершенно поражен, найдя железную болванку без всяких признаков ржавчины. Опыт не удалось повторить. У него не было больше сырья и он побоялся истратить последние несколько крупинок своего синего золота.

Потому-то он с такой охотой решился сразу бросить все в Лондоне и быстро собрался для поездки на Урал. Ему было немного жалко бросить библиотеку и лабораторию на четыре месяца и досадно было, что он не увидит своих лодочных гонок и не будет свидетелем победы синего Кембриджского цвета над голубым Оксфордским. Он вперед был уверен в этой победе, потому что всего лет десять тому назад, сидя на втором весле, был участником одной из них.

Паркер ехал в Россию наблюдать и искать. Наблюдать интересный социальный опыт, производимый в таком широком масштабе, и искать свое синее золото. Появление женщины-переводчицы в Париже ему не понравилось, но он должен был принять во внимание просьбу директора французской компании.

Теперь его раздражало это странное наблюдение — не мог же он ошибиться? Но вместе с тем, хоть он и не сознавал этого, хоть никогда бы, кажется, не признался в этом, если бы и сознал, его уже манил дымчато-синий блеск глаз этой молодой девушки, в самом имени которой он вдруг перестал быть уверенным.

Не напоминал ли ему этот блеск тех блестящих синих крупинок, которые ему удалось добыть в лондонской лаборатории?

За завтраком он сел рядом с Вороновым, посадив Дикову напротив себя. Он сделал это под предлогом, что ей одной будет свободнее.

Она опять начала непринужденную беседу с обоими спутниками, все время переходя с одного языка на другой. Расспрашивала Воронова об условиях жизни в России и не боялась обнаружить свое полное незнание ни этих условий, ни каких-либо подробностей о советском режиме.

Воронов был удивлен ее невежеству.

— Вот она, эмиграция-то. У нас всякая пятнадцатилетняя девчонка знает о пятилетке и о всех завоеваниях революции. Ну ничего, ничего, барышня, мы вас скоро научим, если только хотите учиться.

— Но неужели вы действительно ничего не знаете о пятилетке? — удивленно спросил ее Паркер.

Она подняла глаза, и они обдали его синим блеском. Чуть-чуть задорный огонек блеснул в них на одно мгновение.

— Конечно, не знаю. Никогда этим не интересовалась. Какое мне дело, что там была или есть какая-то пятилетка?

— Нет, конечно, я не ошибся, — подумал Паркер, — это не те глаза, у них не тот цвет. Те были совсем серые, а у этих синий отлив. В этом не может быть никакого сомнения.

Но какой это был отлив! Он погружал в себя собеседника, увлекал его куда-то внутрь, не позволял оторваться.

Так казалось Паркеру. Воронов тоже видел этот искрящийся взгляд, тоже окунался в него. Но потом вдруг он менялся и становился порой каким-то совсем стальным. Как у того высокого начальника, которого он только изредка видал и взгляд которого заставлял его терять самообладание. Он отворачивался. Эта переменчивость взгляда мешала Воронову поддерживать беседу с Таней. Он начинал сердиться, а в этот момент опять сноп лучей обдавал его, и он невольно тянулся к ней.

— Вот так девица, посмотрим, посмотрим, что дальше будет, — думал он.

Паркер потерял большую долю своего обычного равновесия. Он это объяснил своим неожиданным наблюдением и решил еще до русской границы окончательно разъяснить все сомнения.

Он не хочет ни маскарада, ни авантюр. Но он еще сам совершенно не понимал, что синий блеск открытого им металла уже нераздельно связался с блеском глубоких внимательно-ласковых глаз этой русской девушки и их тайну, и внутреннюю и внешнюю, для него было открыть еще важнее, чем тайну своего синего золота.

Днем, когда Воронов мирно заснул в купе, Паркер вышел в коридор и постучал к Диковой.

Они стояли у длинного окна и смотрели на плоский, быстро бегущий пейзаж Восточной Пруссии.

Паркер задал несколько незначительных вопросов. Заставил ее вскинуть на него глаза и потом в упор спросил:

— Но вы ведь не Таня Дикова? Что за маскарад? Я за вас отвечаю. Кто вы? Где Таня?

Девушка облила его лучистым блеском смеющихся глаз.

— Нет, нет, я, конечно, не Таня Дикова. Я ее астральное тело, — засмеялась она. — А Таня испарилась сквозь крышу вагона.

— Но я не шучу, — настаивал Паркер.

— А если вы не шутите, то…

— Что то? — перебил он.

— То… но я же видала, сколько вы выпили за завтраком, недостаточно для этого… Значит, у вас с Вороновым запас в купе, — и она лукаво посмотрела на него.

— Почему вы мне не отвечаете прямо на мой вопрос? — продолжал настаивать Паркер. — Я спрашиваю, вы Таня Дикова или нет?

— Странно, — ответила девушка смеясь. — Ну что с вами, м-р Паркер? Ну конечно, я Таня Дикова.

— Честное слово?

— Честное слово.

— Значит, та была не Таня Дикова?

— Нет, и та была Таня Дикова, — подчеркивая слово «та», ответила она, все еще смеясь.

— И в этом даете слово?

— Конечно, даю.

Паркер был смущен. Голос девушки звучал так искренне. Глаза были такими бездонными. Он не мог не поверить. И только удивлялся самому себе.

— «Значит, вагонное освещение так изменило их цвет, или я плохо рассмотрел их в Париже», — старался он найти объяснение своим больше чем сомнениям.

— Простите меня, мисс Дикова. Я не знаю, что со мной сделалось. Какая-то фантасмагория. Все, что связано с вашей родиной, окутано в какую-то фантастику. Вот, вероятно, в моем воображении это и сконцентрировалось на вас. Какое-то раздвоение.

— Я надеюсь, что не будет растроения и вам завтра не покажется опять что-нибудь необыкновенное в моей персоне.

— Нет, нет, не будем больше об этом говорить, тогда я приду в себя, — смеясь, прервал Паркер.

— А мне хочется довести разговор до конца, раз вы его начали, — продолжала Таня. — Теперь я прошу вас ответить на мой вопрос. Говорили ли вы что-нибудь о ваших сомнениях Воронову? — Она прищурилась и из ее глаз исчезли все синие искры и осталась только сталь.

— Но почему вы спрашиваете? — ответил он вопросом, — вы же говорите, что вы Таня Дикова. Не все ли вам равно?

— Да, я повторяю в последний раз и настаиваю, чтобы вы мне поверили, что я — Таня Дикова. Только при этом условии я поеду с вами в советскую Россию. В противном же случае я выйду на первой же станции и вернусь обратно в Париж.

— Нет, я верю. Вы останетесь. Я не буду больше спрашивать. Но все же, не все ли вам равно, что я говорил Воронову?

— Нет, не все равно! Они ведь фантазеры и полны подозрения и особенно к нам — эмигрантам. Закиньте в него сомнение в моей самоличности и он мне, да и вам, покоя не даст.

— Нет, я ничего не говорил и, если хотите, не скажу.

— Ну, тогда все хорошо, — ответила девушка и опять насмешливый огонек блеснул в ее глазах.

А в ответ на это у Паркера опять вспыхнуло сомнение. Но он старался его заглушить. Он же обещал верить.