Синее золото

VIII НЕ ДОНЕСЛА

Сперва по Европе, а потом по Азии, уральские леса тянутся на сотни верст. В течение нескольких столетий уже стараются люди проникнуть в них и окончательно завоевать их. Проведены дороги. Стоят города и селения. Уходят вглубь земли шахты. Вырастают все новые заводы и жуткий монотонный стук мощных машин отчетливо раздается в ночной лесной тиши, а зарево от огромных печей бросает зловещие тени на высокие ели.

Но много еще есть мест в уральских лесах, куда кроме одиноких охотников да лиц, неугодных властям, не проникали еще люди, не начинали еще рубить, копать, расчищать. Есть места, где на много десятков километров тянутся почти девственные лесные острова. Часто они окружены болотами, отделены от населенные мест порожистыми речками, труднопроходимыми оврагами или беспорядочно наваленными огромными камнями, точно кем-то сброшенными с неба.

В былые, очень старые времена в таких островах бродили разбойники, грабившие золото или драгоценные меха у проезжих купцов. Там скрывались каторжники, которых вели пешком за тысячи верст в Сибирь и которым иногда удавалось где-нибудь под вечер отстать от партии.

Некоторые из них оседали в лесу, проявляли какое-то исключительное упорство. Оставались там на суровую зиму и, если не погибали, то, мало-помалу, через несколько лет, вырастало жилье. О прошлом такого лесного строителя никто не спрашивал. Он был нужен государству как аванпост для проникновения в лесные трущобы.

За последние двадцать лет состав людей, забредавших в эти леса, людей, гонимых существующей властью, сильно изменился и число их увеличилось. Количество человеческих костей в уральских лесных дебрях за последние двадцать лет увеличилось гораздо больше, чем за предыдущие два столетия.

Часть этих лесных бродяг была совершенно необычайна. Вместо воровского языка былых времен, там иногда можно было услышать французскую речь. Тонкие лица и руки выдавали людей, видимо, еще совсем недавно принадлежавших к верхним слоям общества. С другой стороны, совсем за последние годы в лесах стал появляться, иногда даже с семьями, крепкий рослый тип людей — это были зажиточные крестьяне-кулаки, как их именует существующая власть, — изгнанные из собственных домов и объявленные врагами нового общества, точно так же, как и их предшественники.

У подножия высокого холма, на склоне которого были навалены каменные глыбы, так никогда и не докатившиеся до низу, на весеннем солнцепеке сидели четыре человека и внимательно наблюдали, как через быстро текущую реку плыла собака. Несколько выше бурлили пороги. Быстрые струи воды иногда заворачивали голову четвероногого пловца, но она опять выпрямлялась и держала путь на следящих за ней людей.

— Я только теперь понял по-настоящему, что такое собачья привязанность, — сказал один на них. На вид это был самый старший из четверых. Ему было лет пятьдесят. Длинная черная борода с проседью как-то не шла к его общему подтянутому виду. На его ногах были новенькие, видимо, только что сделанные лапти. Синеватые брюки и красно-бурый пиджак имели очень древний, поношеный вид. Но все сидело на нем очень аккуратно, видимо, старая привычка заботиться о своем костюме сохранилась и в лесной глуши.

Его более молодые товарищи тоже были обуты в лапти и на них тоже были ветхие сборные костюмы.

Вокруг сидящих не было заметных признаков жилья, точно они, проходя мимо, присели погреться на солнышке. Только внимательное обследование лужайки и склона могло бы обнаружить жилье и, видимо, довольно прочное. Земля в разных местах лужайки беспорядочными клочками была разработана и на этих неаккуратных клочках, по-видимому, было что-то посажено.

На склоне за большим камнем виднелась темнеющая щель почти в человеческий рост.

— Устала, небось, надо сразу дать ей что-нибудь, — сказал высокий молодой человек и скрылся в эту щель.

— Да, — задумчиво продолжал старший, ни к кому не обращаясь. — Ну чего они стараются, жили бы где-нибудь на советских хлебах в холе. Таких ведь собак всякий оценит. Нет, не хотят от нас уходить. Собака, так ее и тянет к собачьей жизни, а вот мне что-то человеческой жизни захотелось. Надоело быть Робинзоном да скрываться от чернокожих — или они краснокожие, — которые за тобой на аэропланах охотятся.

— Ну, ну не брюзжите, ваше превосходительство. Чего вам, солнышко светит, лес зеленеет и золото течет. Может быть, и доживем до другой жизни. А нам жаловаться и здесь нельзя. Хорошо и привольно, и достать нас трудно. Вон Василий всего только три месяца пробыл в лагерях на принудительных работах и теперь, пожалуй, никуда отсюда не захочет уходить. А, Василий, как, хочешь опять на люди попасть? — спросил один из юношей.

— На люди бы не прочь, только не на советские люди-то, впрочем, они и не люди, — ответил Василий, деловито выстругивая топором тонкую палочку.

Он никогда не расставался с топором, который служил ему во всех случаях жизни. Приходилось действовать им и против большого зверя, но он мог также делать им себе маникюр.

Уже год, как Василий жил с уральскими робинзонами. Он набрел на них случайно. Встреча вызвала большую тревогу среди лесных людей. У Василия отобрали топор и долго к нему присматривались. Не верили фантастической истории его бегства из концентрационного лагеря, куда он был сослан как кулак. На лесорубках под вечер он снял двух часовых и ушел в лес.

— Ведь за тебя другие ответили, — строго заметил ему генерал, — ведь там у них круговая ответственность за беглецов.

— Все равно пропадут. Там долго не выдержишь. А так хоть я один ушел, — возразил крестьянин.

Лесные люди долго и внимательно присматривались к Василию, взвешивали каждое его слово и под конец сделали его полноправным членом своего сообщества.

Посвятили его в дело и он оказался исключительно полезным человеком.

Острый вопрос обуви исчез. Василий всех снабжал лаптями. Он завел огород, причем сразу понял наставление генерала, как надо его разбивать, чтобы не быть замеченным с аэроплана.

Только через несколько месяцев показали Василию дорогу до следующего пункта, но потом он часто стал ходить туда.

Генерал был старшим в первом лесном звене. Только старший в звене знал, сколько еще таких звеньев тянется через уральские горы на восток и где их конечный пункт. Через них текло золото, контрабандой получаемое от старателей с приисков. В обмен на золото поступало оружие и другие ценные в этих местах предметы.

Не было принято говорить и обсуждать, куда идет золото. Известно было только, что оно идет на работу против советской власти, работу, которая происходит далеко от Уральских лесов. Лесные люди делали только подсобное дело.

Звенья были расположены в малопроходимых местах, и пока не выпадал снег, их обитатели мало беспокоились, что их могут обнаружить. Зимой же некоторые звенья совершенно покидались и лесные люди устраивались сравнительно большими группами в таких трущобах, куда редко заходили и самые выносливые охотники.

Звено со звеном поддерживало сообщение отчасти при помощи собак, а отчасти, когда лес подсыхал и надо было нести большой груз, сами люди пробирались через леса, болота и речки по известным только им тропинкам.

Суровое правило существовало в лесу — встречному советскому человеку не давали пощады, а беглецов от советского режима брали на долгое испытание. Но места были такие глухие, что за три года работы встречено было всего два-три человека.

Следующее звено на восток от генерала находилось в сорока километрах. Пока не появился Василий, людям туда очень трудно было пробираться раньше июля, когда вода в реках совсем спадала. Кроме многих маленьких речек, их отделяла одна широкая река и только во второй половине лета можно было переходить ее по камням, и то с большим трудом.

Но Василий выдолбил маленький челн, что упростило сообщение между звеньями.

— Смотри, Толя, какой осколок бутылки притащил вчера Василий, — говорил генерал, передавая своему юному помощнику не то кусок бутылочного стекла, не то прозрачный камень. — Говорит, подобрал около маленького ручейка, знаешь, в той узкой долинке между двумя холмами.

Солнечный луч вдруг заиграл на чуть зеленоватом камне всеми оттенками радуги, так что трудно было на него смотреть.

Толя сбегал в пещеру за бутылкой и провел куском по стеклу. На стекле остался след.

— Горный хрусталь?

— Нет, он в ручейках не бывает.

— Но ведь в этих местах нет брильянтов?

— А ты почему знаешь? Мало ли что тут есть, да еще не найдено. Тут кроме нас и люди-то не проходили.

— Но если это брильянт, то какая же ему цена?

— Да, наши тогда сразу смогут работу усилить.

Было решено не отправлять камень по длинному восточному пути, где он должен был пройти через много рук, а ждать оказии для отправки прямо на запад.

Командировка французской Компании редких металлов в Россию и явилась этой оказией.

Генералу очень хотелось переправить камень без ошибки. Он внутренне усмехался, когда представлял себе, сколько смогут друзья выручить за него и как им удастся развернуть работу.

Потому-то он все время медлил с отправкой и принял окончательное решение, только когда получил извещение от Носова, что надо это сделать на этой же неделе — иначе будет поздно.

Верстах в десяти от своего жилища, по дороге к Отрадному, генерал устроил нечто вроде передового поста. На высоком холме у развесистой ели оставляли Шарику сахару и он был приучен бежать мимо этой ели. Когда поклажа была слишком тяжелая, тогда кто-нибудь из лесных людей выходил к ели навстречу Шарику и, переменив его сумку, отправлял его обратно.

С холма далекий вид в обе стороны. К западу, к Отрадному, шла широкая долина, которую перерезывала река. Дальше за рекой опять шла цепь холмов.

Генерал положил в маленькую кожаную сумку зеленоватый брильянт величиной с кулачок ребенка, крепко зашил сумку и часа в четыре вечера вышел с Василием на передовой пост, куда к вечеру должен был прибежать Шарик. Они взяли с собой одну из своих собак. У генерала через плечо висел бинокль и карабин. Он только недавно приучил Василия обращаться с ружьем, но тот продолжал твердить, что с топором куда сподручнее, чем с ружьем.

— Напейся хорошенько чайку, там не позволю огонь разводить, а домой не раньше утра вернемся, — сказал генерал.

Лесные люди давно научились с большой точностью определять время переходов — недаром они несли курьерскую службу.

Генерал с Василием пришли на передовой пост всего только за каких-нибудь полчаса перед тем, как туда прибежал Шарик. Уже было совсем темно. Им показалось, что они посидели всего несколько минут, как их собака встала, насторожилась и потом начала радостно вилять хвостом и бросилась вперед.

Они расслышали, как где-то близко бежал зверь, и скоро Шарик выпрыгнул из кустов и не успели они опомниться, как он к ним подскочил и лизнул каждого по очереди.

В его сумке почти ничего не было. Видимо, с той стороны берегли его силы.

Шарик волновался, вертелся около людей, терся около их ног. Потом настораживался, оборачивался в ту сторону, откуда прибежал и прислушивался. Раза два он даже не то взвизгнул, не то зарычал.

В темноте ни генерал, ни Василий не могли наблюдать за собакой и не видели всех ее движений.

А Шарик не мог им рассказать, как там, на далеком холме, он удирал от полицейских собак, как там поднялась тревога и даже раздалось несколько выстрелов. Все это случилось километра за три от места, где сидели генерал и Василий. Выстрелы они, конечно, не слышали, вероятно, их заглушил ветер.

Уже в течение трех дней где-то между высокой елью, где сейчас сидели лесные люди, и Отрадным на пространстве более двадцати километров был расставлен военный кордон.

Когда секретный сотрудник рассказал Хилидзе историю с Шариком, грузин сообщил об этом по начальству. Сейчас же были приняты экстренные меры и солдаты вместе со специально выдрессированными собаками были расставлены кордоном между Отрадным и Грозной горой, той самой, которую лесные люди могли видеть со своего наблюдательного поста.

Были приняты особые меры, чтобы о передвижении солдат ничего не было известно в Отрадном. Люди были расставлены на расстоянии полуверсты друг от друга и у них было много собак.

Шарику повезло, когда он бежал из Отрадного, так как ветер дул на него. Он почуял собаку справа, подался несколько влево, но и оттуда пахнуло собачьим запахом. Он на мгновение остановился, повел носом во все стороны, как-то бесшумно огрызнулся, видимо, на что-то решился и понесся вперед еще быстрее.

Не успел он сделать и несколько десятков прыжков, как почти наткнулся на сидящего человека, возле которого лежала собака. Солдат видел, как мимо промелькнул зверь и, не целясь, выпустил по нему всю обойму. Но Шарик уже спускался по косогору и пули пролетели высоко над его головой. Ищейка, лежавшая около солдата, бросилась за Шариком, а справа мчалась другая. Шарик на бегу оглянулся, сперва как будто задержался, потом вдруг еще прибавил ходу, весь вытянулся и, когда собаки почти нагоняли его, плюхнулся в свежую воду речки.

Собаки не решились последовать его примеру.

По обыкновению, генерал выдержал Шарика около полутора часов. Дал ему поесть. Заставил лечь. И два человека и две собаки тихо отдыхали на верхушке лесного холма. Люди слышали иногда разные ночные лесные звуки, то близкие, то далекие. Где-то хрустнет ветка, точно кто-то упадет с дерева, внизу в долине шумели пороги. Человеческое ухо не могло различить всех звуков. Собачьи уши различали гораздо больше. Собаки чуяли, что где-то там, на западе, люди и собаки. Они вставали. Ходили по полянке, куда-то вглядывались.

Когда прошло положенное время, генерал подозвал Шарика, потрепал его по шее и стал прикреплять драгоценную кожаную сумку. Он обвернул вокруг шеи два широких кожаных шнура и попробовал, крепко ли. Когда все было готово, он скомандовал:

— Айда домой.

Вопреки обыкновению, Шарик не сразу бросился вперед. Он покрутился около обоих людей, провел спиной вдоль их ног, как-то не то угрожающе, не то жалобно тявкнул, отбежал несколько шагов, потом вернулся и опять тявкнул.

— Да что ты, Шарик? — удивился генерал. — Айда скорее домой. Хан, беги его провожать, туда, до речки. Ну, пошли.

Генерал кинул сухую ветку в сторону, куда должны были бежать собаки. На этот раз Шарик послушался и обе собаки быстро исчезли, спускаясь с холма в долину. Генерал и Василий знали, что Хан не поплывет за Шариком через речку и вернется к ним.

На этот раз преимущество было за полицейскими собаками. Они почуяли Шарика и Хана, когда те были еще на другой стороне речки.

Солдаты увидели, что их собаки волнуются и тоже насторожились.

Добежав до речки, Шарик остановился, повел носом во все стороны и пустился вправо вдоль берега. Он помнил, где была опасность. Отбежав около километра, он остановился, подошел к воде, понюхал ее, обнюхал Хана, лизнул его, точно прощаясь, и плюхнулся в речку.

Хан остался стоять на берегу, внимательно наблюдая за своим товарищем.

Сквозь тучи выглянула луна и солдаты наверху холма увидели, как через луг в их направлении бежит собака. Но у них была инструкция по возможности взять ее живьем. Сейчас же по линии было дано знать о приближении собаки.

Свежий ветер мешал Шарику почуять опасность и он понял ее, только когда увидел, что с двух сторон на него мчатся две большие собаки. За ними он увидел бегущих людей.

Шарик присел и как-то по-волчьи щелкнул зубами — может быть, и волчья кровь текла в его жилах. Потом он взвесил, добегут ли собаки одновременно. Он увидел, что левая придет первой и по-своему, по-собачьи, решил, что у него будет несколько мгновений для единоборства и что поэтому его дело не так уже плохо, хотя он успел каким-то верхним зрением рассмотреть и людей и увидел в их руках предметы, которых он не любил даже в руках своих хозяев.

Он приготовился к нападению слева. Не успела собака наскочить на него, как он впился в ее горло, рванул и собака, судорожно задергав задними ногами, бездыханно грохнулась на землю.

Шарик слышал, что в это время другой пес уже бросается на него. У него не было время оборониться от первого удара. Острые зубы полицейской собаки впились в шею Шарика.

Собаки яростно сцепились, перевернулись сперва в воздухе, а потом на земле. Уже подбегали другие собаки и люди. Шарик сделал отчаянное усилие, рванулся, вырвался от собаки и прыгнул в лес. В тот же момент он услышал гул выстрелов и почувствовал, как его кто-то больно хлестнул кнутом по задней ноге. Так больно, что даже неудобно было бежать, а бежать было необходимо, потому что собаки с двух сторон мчались за ним. Шарик присел, лизнул ногу, ощутив вкус крови, своей крови, который он так хорошо знал и, стараясь не опираться на раненую ногу, бросился дальше.

Полицейские собаки не могли догнать лесную собаку даже с раненой ногой, и через какие-нибудь четверть часа Шарик уже опять переплывал новую речку по направлению к Отрадному.

На место боя собак сбежались солдаты, стали рассматривать загрызенного Шариком пса и один из них заметил на еловых иглах темный кожаный мешочек: полицейский пес перегрыз шнурки драгоценной сумки.

— А вот и военная добыча, товарищи, — говорил один из солдат, смеясь и вытаскивая из сумки брильянт. — Недаром мы здесь столько ночей провели. Эх, жаль только, что собаку упустили. Ну и пес, смотрите, что с моим Марсом сделал. Контрреволюционное отродье…

Хан внимательно слушал, как убегал от него Шарик. Сперва спокойно следил за удалявшейся темной точкой, потом вдруг насторожил уши, заволновался, стал беспокойно бегать вдоль берега и подвывать. Он было хотел броситься в речку, но потом точно раздумал, повернулся и стремглав бросился назад к своим хозяевам. Он примчался к ним совершенно взволнованный, жалобно воя и поджимая хвост. Все время оборачивался в сторону холмов, расположенных по ту сторону долины, точно что-то показывал генералу и Василию. Но они и без предупреждения Хана почуяли недоброе. Они слышали собачий лай. Сперва приняли его за лай своих собак, но потом до них донеслись выстрелы.

— Нехорошо, Василий, это ведь по Шарику, — сказал генерал.

— Чего уж хорошего. Тут охотников не водится, а особливо ночью. Идем вниз, пока темно, да и осока высокая. Посмотрим, что там.

Они спустились к речке. Хана держали на привязи. А с другой стороны вслед за собаками, которые шли по следу Шарика к речке, подходило человек десять солдат.

— Речка широкая и холодно, они не полезут сюда. А ну, Василий, заляжем-ка вон за той корягой, может быть, что и услышим, — тихо сказал генерал. — Хан, молчание, — отдал он приказ собаке, потрепав ее по голове.

Они недвижимо лежали за корягой, когда солдаты подошли к самому берегу. Полицейские собаки, вероятно, почуяли людей и чужую собаку и яростно лаяли.

Луна то заходила за тучи, то показывалась из-за них, и лесные люди хорошо видели силуэты людей в длинных шинелях на том берегу речки. И вспомнил старший из них, как давно-давно, точно в другой жизни, он, молодой командир батальона, как-то ночью вот так же лежал у речки в секрете и внимательно рассматривал людей в остроконечных касках, двигавшихся на противоположном берегу.

Только тогда его враги говорили на чужом языке, а теперь он слышал за речкой родную речь. Тогда он ощущал себя маленькой единицей великой армии и у него за спиной был спокойный тыл.

А теперь вот он, да Василий, да Хан, да где-то еще за холмами и лесами такие же, как он, лесные люди. А потом миллионы и миллионы русских людей, среди них тоже много своих, но нам не разгадать, где друг и где враг.

Генерал отмахнулся от праздных мыслей и стал прислушиваться.

— Вишь как лают, верно, кого чуют, — расслышал он.

— Перейдем, что ли, на тот берег? — ответил другой голос.

— Глубоко, надо вплавь, да и холодно.

— Пусти собаку одну.

— А чего она там найдет? Загрызут как твою, жаль.

— Не стоит соваться. Трофей-то у меня в кармане. Вот он здесь, — хлопнул он себя по плотной шинели.

Генерал с Василием переглянулись.

— Возьмем, что ли, сразу? — прошептал Василий.

Генерал не сразу ответил. Он внимательно рассматривал группу и как будто что-то соображал. Потом заметил, что к солдатам по лугу подходят еще несколько человек.

— Нет, Василий, на рожон нечего лезть, надо уходить.

Полуползком, под прикрытием высокой осоки, они стали уходить, передвигаясь, только когда луна скрывалась за тучи. Они двигались вверх вдоль берега и, только отойдя километра два, стали подниматься на холм, и потом уже поверху возвратились к себе на наблюдательный пункт.

Оттуда они еще долго видели вдали внизу группу людей, которые разошлись, когда уже встало солнце.

— А Шарика-то они, кажись, не поймали, — сказал Василий. — Вот собака так собака.

— Шарик-то, по-видимому, ушел, но только камешек-то твой в их руки попался. Эх, жаль. И как они его сорвали? — сказал генерал, с досадой ломая сучок. — Ну, ладно, он еще из лесов не уехал. Здесь они не полные хозяева.

Вернувшись домой, генерал сейчас же отправил собаку на следующий пункт с требованием немедленно прислать трех людей в его распоряжение. Не в привычках лесных людей было давать разъяснения даже своим.

Степа долго ждал Шарика в ложбинке. Рыба уже давно склевала всех червей с его удочек. Когда Шарик появился из-за дерева, хромая и жалобно подвывая, Степа сразу понял, что что-то случилось.

Он внимательно осмотрел собаку, точно надеясь где- то на ней найти драгоценную сумочку. Увидев следы укуса и ранение в ногу, он прошептал:

— Выследили, мерзавцы. Кто-то предал. Ну, как ты-то, Шарик, от них ушел? — спрашивал он собаку с таким видом, что сейчас последует ответ. — Молодец, что ушел. Ну, беги домой, нельзя показывать виду. Ах, Шарик, Шарик, как же это вышло, что же теперь будет?

Разговор Носова с Таней, которая утром спустилась в Ракитино, был короче обыкновенного. Она обходила многие домики, у каждого останавливалась и болтала, а у Носова почти не остановилась.

— Несчастье, Татьяна Николаевна, Шарик вернулся подстреленный и без сумки. Пока не поздно, надо сразу же всем уходить. Сегодня же вечером. Подумать только, как выследили? Значит, много глаз следит. К вечеру все соберу для похода. Приходите часам к восьми, все шестеро и двинемся. Завтра будет поздно, — говорил ей Носов.

— А камень-то?

— Камень пропал.

— Так нельзя, дорогой друг, подумайте только, какая ценность.

— Что же делать? Ведь мы даже не можем туда дать знать. Собака-то на трех ногах не пойдет. Нам одним ничего тут не сделать. А завтра всех захватят и сумеют развязать языки. Из-за камня все дело может провалиться. Будьте здесь в восемь и сразу двинемся. Жаль только, что к генералу нельзя идти, ведь там где-то, видимо, кордон.

— Как же их бросить-то? Нет, так нельзя, надо туда дать знать, — возразила Таня. — Вы уходите и как-нибудь до них кругом добирайтесь. А я не уйду. Надо обязательно понять, что случилось. Где камень? А может быть, он еще наш будет.

— Нет, Татьяна Николаевна, из их рук нам его не вырвать. Будем медлить — пропадем все. А меня послушаете — через месяц по лесам выберетесь.

— Нет, Носов, я не уйду, не могу так бросить.

— Да что же бросать-то? Просыпались и кончено. Ведь вас же возьмут.

— Ну, меня-то не так легко взять. Я ведь не здешняя и в Париже у меня заручка. Да они меня и не подозревают.

Что я им, переводчица и больше ничего. Нет, дорогой друг, я и назад в удобном вагоне поеду, а не через леса.

— Как же мы вас оставим? Невозможно. Уходим все вместе.

— Нет, вы уходите сегодня же ночью, а я останусь, — мягко, но решительно ответила она, дотронувшись до его рукава. — Вы все еще будете нужны, очень нужны, а я посмотрю, что еще можно сделать и потом как-нибудь выкручусь — не впервые.

Носов пристально посмотрел на Таню. Вспомнил, что ему рассказывали об ее предыдущих делах и залюбовался ею.

«Пропадет, рано или поздно пропадет, не здесь, — так в другом месте», — пронеслось у него в голове, но он не имел власти ею распоряжаться. Она в организации стояла выше его.

— До свидания, дорогой друг. Привет друзьям. Значит к утру вас не будет в Ракитино, — сказала Таня и, не пожав ему руки, быстро пошла к следующему домику. Вокруг на речке были люди и Носов не смел даже проводить ее взглядом. Тяжело было у него на сердце.