Синее золото

VII БДИТЕЛЬНОЕ ОКО

Радостно виляя поднятым вверх хвостом, Шарик внимательно следил, как Таня, прыгая с камня на камень, переходила быструю речку. Когда она была на последнем большом камне, он уже готов был сделать прыжок к ней и весь подобрался. Но она прыгнула на берег первая. Шарик стремительно перевернулся вокруг себя, подскочил и своим горячим языком лизнул Таню в щеку.

— Ну, ну, Шарик, полно, меня с ног собьешь. Вот тебе, получай свое, — и Таня бросила ему кусок сахара.

Сахар хрустнул и моментально исчез в собачьей глотке.

Поджарая, рыжая, довольно большая собака, в которой, вероятно, смешались все собачьи крови, внимательно смотрела на Таню и ждала подачки или приказания.

Из досчатого домика, больше похожего на землянку; вышел приземистый человек средних лет, весь обросший русой бородой. Он приветливо поздоровался с Таней.

— Ишь как радуется, попрошайка. Хвостом-то, хвостом-то что делает, посмотрите, — сказал он, смеясь.

Из соседних домиков-землянок, расположенных вдоль речки, тоже показались мужчины, женщины и ребятишки. Они издали приветливо здоровались с Таней.

За те несколько недель, что Таня жила в Отрадном, она сумела заслужить общую любовь в соседних поселках старателей. В карманах своей куртки всегда приносила им какие-нибудь пустяки — куски сахара, спички, иголки, нитки. Все это в уральских лесах ценилось буквально на вес золота.

Но старатели ее полюбили не только за эти очень нужные им мелочи. Они ценили ее приветливость и многим из них становилось радостно, когда раздавался ее смех.

— Как у вас здесь, Носов? Как работа? Вода-то спадает, — теперь легче, — обратилась она к бородачу.

— Стараемся, Татьяна Николаевна, стараемся, недаром и старателями зовемся, — ответил он, смеясь. — Вон сколько нового народу прибыло. Сегодня им участки отводили вверх по реке. Золото-то засверкает. Придется Хилидзе новый несгораемый шкаф выписывать, — подмигнул он лукаво.

— Свои есть? — тихо спросила Таня, обращаясь не столько к бородачу, сколько к собаке, которую, немного наклонясь, она трепала по голове.

— Еще не разобрал. Этого сразу не сделать. Может быть, есть. Но и наседки есть. Такую партию без них не пришлют, — ответил он, подбирая сучки около своей двери.

Их разговор был очень короток, почти на ходу. Таня кивнула ему головой и пошла вдоль берета к другим домикам. Собака бросилась за ней.

— Шарик, — окликнул Носов, — назад.

И собака нехотя, но покорно повернула к нему.

Навстречу молодой девушке выбежали ребятишки. Они здесь зимовали и уже успели познакомиться с ней.

Таня остановилась около женщины, которая усердно сажала капусту на маленьком квадратике около домика, расчищенном от кустов и деревьев.

— Вот дали рассаду из управленческого огорода. Даст Бог, вырастет, с пищей легче будет, — ответила она на приветствие Тани, не без труда разгибая спину.

Дальше стояли бараки для холостых. Туда накануне приехало больше сорока человек. Люди еще хлопотали вокруг собственного устройства. Один прилаживал стол и скамейки перед бараком. Другие бродили вокруг по лесу или вдоль берега — кто искал дров, кто-то уже закинул удочку.

— Это кто же такая будет, видно, что иностранка. Курточка-то синяя какая, и трогать не надо, и так видно, как кожа-то выделана.

— Переводчица из Отрадного. Там при англичанине. С ним приехала из заграницы. Говорят, русская, да и по говору наша, ну, а по одеже никак не признаешь за свою, — расслышала Таня, пройдя маленькую группу столпившихся старателей.

В следующей группе стояло несколько человек, которых она уже знала.

— Ну, как доехали? — спросила она, подходя, и быстро почесала сперва левую ладонь правой рукой, а потом правую два раза левой.

— Благодарим, ничего, где ехали, а где пешком шли. Дорога-то еще не устоялась, — ответило несколько голосов и она заметила, как стоявший сбоку молоденький белобрысый паренек тоже по очереди почесал сперва левую ладонь правой рукой, а потом два раза правую левой рукой.

— Доехали-то ничего, — продолжал кто-то из толпы, — да вот здесь непорядки, не можем добиться ни сахару, ни постного масла. Вы бы, гражданка, похлопотали там за нас в управлении, а то там толку не доберешься. Волынка одна и сиди без сахара.

— Хорошо, я передам, только это не мое дело. Беритесь за работу. Золото принесете, вам сразу дадут.

— А до золота-то, что же, без сахару сидеть? — с раздражением ответил длинновязый детина.

— Я здесь не хозяйка, а такая же служащая, чего от меня-то хочешь? — сухо ответила Таня и пошла дальше.

Она перевалила еще одну маленькую возвышенность и спустилась в лощинку, где вдоль другой речки тоже стояли домики старателей.

Было уже довольно поздно. Солнце спряталось за гору, на западной стороне которой было расположено Отрадное.

Таня медленным шагом прогулки прошла вдоль поселка, обмениваясь короткими фразами со встречными. Кое-где у речки сидели удильщики. Она останавливалась у некоторых из них и следила за леской, или делала вид, что следит.

В конце поселка стояла землянка, немного поодаль от других. Против нее на берегу сидел юноша лет семнадцати. Казалось, что он был совершенно поглощен двумя удочками.

— Ну как, Степа? — спросила Таня, подходя к нему.

— Третьего дня отправляли, да слишком уж много привязали. Подумаешь только, тридцать верст тащить почти два фунта по таким трущобам, да еще две большие реки переплывать. Оттуда сообщили, что прибежал измученный, язык висит на боку и тяжело дышит. Надо меньше класть. Груз-то шею оттягивает. Хорошо так. Ну, а если уходить от кого в лесу придется, с килограммом не уйдешь ни от собаки полицейской, ни от волка. Оттуда тоже советуют меньше класть.

— А еще что сообщают?

— Пишут, что хотят Шарика еще испытать. Ценность уж очень большая. Да и здесь его надо лучше приучать не бежать прямо к Носову, а вон в той лощинке ждать. Вчера я вышел рано-рано с удочками. Чуть светало. Удочки закинул, в лощинку спустился, а он там под корягой лежит. Я сахару ему дал, записку отвязал. Он смотрит, точно не понимает. Пока я не сказал «пошел», — не встал с места.

— Эх, собака, такой во всем свете не найдешь.

— Не собака, а золото, — оборвал юноша и дернул одну из удочек.

— Ну, конечно, золото. Степа, сколько уж перетаскала-то? — спросила Таня.

— Да за два года больше пятидесяти килограмм. Вот третий год начинаем. Там в Европах бы рассказать, небось не поверили бы.

Таня усмехнулась.

— Ну ладно, подождем еще. Когда снова отправляете?

— Только через три дня.

— До свидания, Степа, темнеет, надо домой.

Когда она поднималась на последний холм, то стало уже совсем темно. Она уверенно шла по знакомой тропинке, когда навстречу из-за дерева выросла высокая фигура.

— Кто идет?

— Человек, — спокойно ответила Таня.

— Знаю, что человек, а какой человек-то?

Таня разглядела детину, требовавшего от нее сахара.

— А, заграничная барышня. Идем, идем, разлюбезная моя. Вот и попалась.

Он схватил Таню за руку. Она вырвалась и отскочила в сторону. Он бросился за ней и быстро схватил ее опять.

— Руки прочь, — раздельно произнесла она.

Слова были так властны, что он было отпустил ее. Но потом опять схватил и как перышко поднял наверх.

— Чего там прочь? Что захочу, то и сделаю. Тоже штучка.

Он ждал, когда она начнет биться. Так привык к этому и это ему доставляло особое наслаждение. Но Таня была совершению невозмутима и ее полное спокойствие сковывало его движения.

— Оставьте меня сейчас же, — опять произнесла она медленно и холодно.

— Не оставлю…

— Нет, оставишь, — раздался сзади голос Воронова и он так тряхнул нападавшего, что тот отлетел в сторону.

— Ну и влетит же тебе шомполами. Идем, сукин сын, в управление, — сказал Воронов, взяв его за шиворот.

— Оставьте его, он больше не будет, — заступилась Таня. — Иди и другой раз по ночам в лесу к женщинам не приставай, — добавила она.

— Зачем отпускать, Татьяна Николаевна, надо проучить.

— Ну его, пусть идет. Он больше не будет. Правда, не будешь?

— Простите, барышня, сам не знал, что делал, — отвечал он, дрожа всем телом.

— Спасибо, Воронов, что меня выручили. Мне противно было до него дотрагиваться, — сказала Таня, отходя со своим телохранителем от места нападения.

— Вот видите, Татьяна Николаевна, всегда говорил вам, не ходите вы к старателям, хорошего там не увидите. Ну что бы вы сделали с таким, если бы я не встретился?

— Что-нибудь бы сделала, Воронов, это еще не так страшно. Есть вещи куда страшнее. Если бы только такие опасности были на свете, жить было бы просто.

— Как волка? — спросил он, в первый раз напоминая ей о той зимней ночи.

— Ну зачем? За кого вы меня принимаете? Как-нибудь бы иначе, — ответила она нехотя.

— Эх, Татьяна Николаевна, уезжайте вы поскорее из этих мест, по дружбе вам говорю.

Начальник Отрадненского горного района нервничал. Ему прислали запрос из центра, почему трест в этом году добывает меньше золота, когда рабочих и старателей прислано больше. Хилидзе произвел тщательное обследование работ во всех пунктах района.

За холмом в Ракитино в прошлом году было около ста человек и они сдавали каждую неделю больше килограмма золота. А в этом году там более двухсот старателей и они не сдали и полутора килограмм.

Он потребовал объяснения у старых старателей, с которыми он работал уже по несколько лет.

— Пески обеднели. С утра до ночи работаешь, работаешь, а толку не видно. Хоть бросай, — объяснил Носов.

Хилидзе приказал принести образцы песков в лабораторию. Русские химики нашли, что пески стали действительно беднее.

— А ну, что англичанин скажет, пусть он анализ сделает. Так-то вернее будет, проверка на проверку, — сказал Хилидзе главному инженеру, с которым обсуждал результат анализа русских химиков.

Паркеру принесли пески, взятые из разных речек.

— Какое богатство здесь на дне речек, — сказал он Тане, выйдя с ней днем на прогулку.

— Богатства нет и пески бедные. Вы понимаете, Паркер, они обеднели, — настойчиво сказала она, лукаво взглянув на него.

Он вдруг все понял и ему казалось, что понял окончательно. Если бы знал это раньше, до въезда в Россию, конечно, не взял бы ее с собой. А теперь благодарил судьбу за то, что не понял тогда, за то, что привез ее в уральские леса. За то, что все это время был с ней.

Опять вспомнил ту парижскую Дикову с серыми глазами. Значит, эта действительно не та. Значит, эта его обманула. Значит, нельзя верить ее словам… мелькнуло у него в голове…

Но не все ли равно, которая эта, как ее настоящее имя. Он твердо знает, что вот именно с этой он не хочет расставаться, — возражал он сам себе.

— Вы мне сказали неправду тогда в вагоне, — ответил Паркер на Танину настойчивую фразу.

— Нет, правду, я же вам дала слово.

Он не мог не верить. Он верил. Но опять все становилось таким нереальным.

— Хорошо, если вы хотите, пески обеднели. Я делаю это только для вас. Но мы через два дня уезжаем, я закончил работу. Нашел свое синее золото и там… и здесь, — он взял ее за руку и внимательно посмотрел в ее глаза.

— Нет, мы уезжаем через неделю или десять дней, — ответила она, обдавая его своими лучами.

Паркер подчинился ее требованию. В ту минуту он подчинился бы всему, что бы она ни попросила. Он был в полной власти ее женской силы.

— Нет, товарищ начальник, здесь ошибки быть не может. Мы за ними следим с прошлого года. Друзья неразлучные стали, — со злой усмешкой говорил старатель Дышко, сдавая золото Хилидзе.

— В прошлом году нас тоже к нему на Медвежьих приисках подсадили, — недаром мы наседками зовемся. Он и сам не знает и своих подвел. Осенью их всех переловили, а его оставили и сюда на развод прислали. Он ей знак ихний подал, а она ответила, — продолжал Дышко.

— Да вы, может быть, ошибаетесь?

— Как же тут ошибиться. Сперва левую ладонь правой рукой один раз, а потом левой рукой правую ладонь два раза. Нету тут ошибки, это все те же. Мы на то и поставлены, чтобы понимать. Будьте покойны, это все та же банда.

В тот же вечер Хилидзе разговаривал с Вороновым, причем обставил этот разговор так, чтобы он не вызвал подозрений.

— Вы что-либо замечали за Диковой и за англичанином? — спросил грузин.

— Еще бы не замечал, конечно, замечал.

— Что такое?

— Да все вместе гуляют. Он в нее совсем влопался. Переводчица тоже.

— На это мне наплевать. А еще что?

— Что же еще-то замечать? Кто бы они ни были, что они тут сделать могут? У нас в руках? Поди, золота от нас не украдут, — с оттенком презрения ответил Воронов.

— Из моей-то комнаты не украдут. Да раньше-то, чем ко мне попасть, оно куда-то исчезает. Смотрите, сколько народу работает, а добыча все не увеличивается. Уж третий год, как по приискам действует шайка. Куда-то сбывают золото. Сколько не следили, а до сих пор не могли обнаружить организации. Так, отдельных лиц ловили, они твердят, что для себя крали. Но в центре считают, что это какая-то большая организация и крадут они не для простой корысти. У нас у всех инструкция внимательно следить и постараться обнаружить шайку. Тут уже даже не так золота жаль, как необходимо раскрыть контрреволюционную организацию. До сих пор не было никаких признаков связи с заграницей. А вот третьего дня ваша Дикова дала знак.

— Какой знак?

— Да секретные сотрудники говорят, что они давно заметили этот знак. Он и раньше им давал возможность выуживать бандитов — ладонь чешут. Сперва одной рукой один раз, потом другой два раза. Дикова, проходя мимо вновь приезжих, его подала и ей ответили.

— А может быть, у страха глаза велики. Комаров-то в лесу много, зачешешь не только ладони, но и подошвы, — опять возразил Воронов.

— Да я тоже, товарищ, думаю, что надо проверить и прошу вас усилить наблюдение за обоими. Только нельзя спугивать. Может быть, удастся обнаружить всю организацию. Ах, здорово было бы, товарищ. Нас бы с вами за это похвалили. Малашка-то, что вам прислуживает, уже осматривала все их вещи. Все перевернула. Только и нашла у нее, что маленький револьвер — я его оставил на месте, винтик малюсенький отвинтил, больше действовать не будет. Кроме револьвера, совершенно ничего. И вещей-то почти у нее нет. Белье, книги да походная аптечка. Я и ее велел принести. Фельдшер говорит, и там ничего нет. Я уже послал донесение, а вы пока не спускайте глаз.

«Вот тебе и да, еще одна попалась, — думал Воронов, выходя от Хилидзе. — И какая девчина, — почти вслух произнес он, — около таких-то, даже ничего не получая, жить веселее. И чего только ей тут нужно? Не золото же везти, тяжелое, много не увезешь. Откуда такие отчаянные только берутся? Эх жаль, пропадет. От наших не уйти».

Он был опытный наблюдатель и при первой встрече с Таней и виду не показал. Обменялись несколькими обычными шутками и она попросила его взять ее с собой на утиную охоту.

Рано, на заре, вышли они из дому и на челне бесшумно скользили мимо камыша по лугу, с которого еще не ушла весенняя вода. Таня куталась от утреннего холодка в свою кожаную куртку. За изгибом леса на свинцово-оранжевой предрассветной воде они увидели несколько уток.

— Эх ты, утка, утица, беззаботно плаваешь, а не знаешь, что к тебе подкрадываются… Вот и человек так, Татьяна Николаевна, — оборвал Воронов.

Она внимательно посмотрела на своего спутника.

— Да, конечно, Воронов, только и хороший стрелок не всегда попадет в птицу. А другой, хоть и охотник страстный, но не всегда поднимет ружье на птицу. Увидит, залюбуется и выпустит. Тоже тварь Божья.

— Ну, а если птица та хищная, вредная, народное добро портит? — спросил Воронов.

— Какая портит, а какая уберегает, Воронов. Какая семена выклевывает, а какая — вредных насекомых, подтачивавших эти семена.

В это время утки, видимо, услыхав шорох челна, поднялись и полетели. Воронов вскинул ружье и два раза выстрелил. Крайняя из уток как будто дрогнула, но сейчас же вновь вытянулась и догнала подруг.

— Вот видите, Воронов, — засмеялась Таня, — и промахнуться можно. А зевать не надо. Что намечено — делай и в рассуждения не пускайся, — добавила она, как бы дразня его.

— А вы все же молодец, Иван Иванович, — продолжала Таня. — Страж революции и суровый страж, а я контрреволюционный отпрыск, люблю с вами поболтать. Спасибо за сказки и присказки, — и она положила свою тонкую руку на его огромную ладонь.

— Что можем, рассказываем, а там не взыщите, Татьяна Николаевна, служба. А в Париж-то скоро? Пора, пора. Что вы тут торчите? Погуляли и довольно. Ох, право, довольно.

Она внимательно и пристально посмотрела ему в глаза. Сдержанная радость разлилась по всему его телу. Он уже твердо знал, что она окружена непроницаемым панцирем, но и сквозь этот панцирь ее присутствие всегда радовало его.

— Да, Паркер как будто кончает работу, скоро поедем.

— Чего там, кончает да кончает. А вы бы собрались да поехали.

— Зачем же мне торопиться? Чего бояться? Вас? Вы же поставлены наблюдать за мной. Вот и наблюдайте повнимательнее, — с задором ответила Таня, выпрыгивая из челна на берег.

— У меня-то пара глаз и пара ушей, Татьяна Николаевна, — отвечал Воронов. — А кругом-то их сотни, все-то они принадлежат одному существу, всеведающему и всевидящему.

— Все ли видящему, Воронов?

— Обязательно все, от него не скроешься, — резко и с раздражением ответил он. Таня не могла уловить, к кому относится это раздражение.

— Что-то Воронов мне все намеки делает, даже притчами стал говорить. Советует скорее уезжать. Уж не проследили ли они? — говорила Таня бородатому Носову в тот же день вечером.

— Мне о нем много рассказывали, — продолжала она. — Такие самые страшные. Мы для них материал — пальцем сжал и захрустело, — и она хрустнула своими тонкими пальцами. Но кажется мне, что он для меня сделает все возможное, конечно, не портя своей карьеры. Надо его слушать и торопиться. В чем задержка? Дайте знать туда, чтобы прислали. После этого вам надо будет сделать перерыв, а то смотрите, как Хилидзе плачется, что золота мало поступает.

— Да, я тоже так думаю, — отвечал Носов. — Пора, а то тянуть будем, где-нибудь и прорвется. Пошлю записку, чтобы на следующей неделе прислали. Вы к нам эти дни лучше не ходите. Тут такую сборную команду прислали, что не разобрать их. Я уже для осторожности предохранительный знак употребляю. Не нравится мне кое-кто здесь. Как бы нам самим после вас не пришлось уходить. Реки-то еще вздувшиеся, нелегко пробираться сейчас было бы.

— Всему должен настать конец и все в конце концов обнаруживается, — продолжал он. — Сижу уже здесь третий год. Сколько людей мимо прошло, сколько презренного металла переправил. Все под самым их носом. Кажется, всех местных насквозь видишь, приезжих быстро разгадываешь. А не уйдешь. Рано или поздно просыпешься. Мы-то здесь сидим, совсем земляными людьми стали. В случае чего и земля близко. Кажется, совсем забыли как люди-то живут. Вот только когда на вас посмотришь, так вспомнишь, что жизнь другая есть. А как подумаешь, что такие, как вы, у нас есть, так и веселее становится. Значит, и в большом мире наше дело не забыто. Вам бы, Татьяна Николаевна, на балах блистать, а вы все по лесным тропинкам.

— Какой же по тропинкам, я в спальном вагоне, — пошутила она.

— А сколько раз по тропинкам-то переходили?

— Да всего раз пять, — нехотя ответила она.

— Тоже, Татьяна Николаевна, надо знать меру. Этот раз удастся, сами понимаете, какое дело сделаете, ну и смирно посидеть надо, и подольше. Послушайте меня, земляного человека. Дайте передышку. Нельзя полагаться на то, что всегда везет без ошибки. Удача тоже не любит, чтобы ею злоупотреблять. Вот и в Великую войну были такие, которых пуля не сразу брала. «Ах, еще та пуля не вылита, что нас возьмет», и лезут, и правда их пуля как будто не берет. Только пули-то все время новые и новые льют, мильонами льют, ну, под конец-то и выльют ту, которая такого счастливчика возьмет.

Через день Хилидзе получил из центра телеграфное распоряжение усилить наблюдение над Паркером и Диковой. А еще через несколько дней заезжал в Отрадное по продовольственным делам красивый молодой человек. Он пробыл в Отрадном два-три дня, но так сумел всех расположить к себе, что даже Таня пожалела, что он так скоро уехал.

Прошло еще несколько дней, когда Хилидзе получил короткую телеграмму: «Очень серьезный случай. Вместе с Вороновым держите под постоянным наблюдением. Подробности письмом».

Он показал телеграмму Воронову, который с полным внешним спокойствием ее прочел. Ни один мускул не выдал его. Он, конечно, был готов сделать все необходимое, а Хилидзе был предупрежден, каким доверием Воронов пользуется в центре.

Но Воронов бродил по Отрадному сам не свой. Даже иногда сердился на себя. Что с ним случилось? Сколько он во время своей революционной карьеры выловил «вредного элемента». Всегда все было так ясно и просто. А здесь вдруг какая-то не то жалость, не то… Он не хотел додумывать, не хотел окончательно признаться сам себе.

Через три дня после телеграммы Хилидзе показал Воронову секретную бумагу из центра:

— Вот, читайте, товарищ.

Воронов как-то нехотя взял и стал внимательно читать: «После снятых на днях фотографий специалистом, который приезжал к вам, нет никаких сомнений, что именующая себя Татьяной Диковой является одной из очень опасных и активных контрреволюционерок.

По наведенным в различных пограничных пунктах справкам она, то в одиночку, то в сопровождении других лиц несколько раз проникала в пределы Союза из заграницы. Последний раз, в июне прошлого года, она вместе с двумя мужчинами наткнулась на нашу заставу. Пограничники открыли огонь, но бандиты были вооружены такими совершенными пулеметными пистолетами, что солдаты не выдержали и, оставив одного раненого, отошли. Бандиты подошли к раненому и один из них хотел его прикончить, но женщина, бывшая с ними, не позволила это сделать. Этому пограничнику, ныне выздоровевшему, была показана фотография Диковой и он не сомневается, что это именно та женщина, которая спасла его в прошлом году от смерти. Кроме того, ее фотография хранится в одном из пограничных пунктов, где ее успели снять, но не успели поймать.

Вам и Воронову предписывается с чрезвычайной осторожностью, не наводя подозрения, следить за каждым шагом Диковой и сделать все возможное, чтобы выяснить, за каким делом она и англичанин приехали в Отрадное. Ваше донесение о таинственных знаках, которые она подавала старателю, имеет огромный интерес. Может быть, удастся раскрыть целую организацию, о существовании которой нам известно, но которая до сих пор оставалась неуловимой. Все будет зависеть от вашего и Воронова умения.

Главный начальник приказал передать вам обоим, что в случае успеха, каждый из вас получит денежную премию и трехмесячный отпуск, по вашему желанию внутри Союза или за Гранину. Вопрос о вашем перемещении ближе к центру тоже будет зависеть от степени раскрытия организации.

В Париж Лангу послано сообщение с изложением всех обстоятельств дела и с запросом дополнительных сведений».

— То-то, товарищ, она мне с первого же дня не нравилась. Опыту-то достаточно. Сколько этих бандитов перевидал, — с молодым задором сказал Хилидзе.

«Молокосос», — с неожиданной для себя злобой подумал Воронов, а вслух согласился с Хилидзе и похвалил его.

— Да, дела, сказал Воронов. — Вот ведь канальи, всюду пролезут, всюду вредят. Но теперь от нас не уйдут. Мы с вами все разберем.

— Значит, виду не показывать, а следить. Главное, постараться понять, с кем из старателей она в сношениях. Тот рассказ Дышко не дал никакого развития. Больше никаких знаков не было замечено. Может быть, и тогда ему только показалось. Хорошо, что показалось, иначе бы мы ее не раскрыли. Подождите, все раскроем, еще по ордену получим.

Хилидзе уже вызвал дополнительных секретных сотрудников, которые были вкраплены в качестве старателей во все соседние участки.

— Товарищ начальник — нашел. Верное слово, нашел. Теперь не уйдут, — говорил ему взволнованный Дышко через день. — Только обещание не забудьте. Собака носит, собака. Вот вам крест, тьфу ты — хотел сказать — вот вам мое пролетарское слово. И чья собака-то — носовская. Верно говорю, носовская. Вот уж не думал. И другим бы не поверил, если бы сам не видал.

Вчера поздно ночью видел, как он ей мешочек к шее привязывал, и она как стрела полетела.

— Ты пьян, Дышко, что ты брешешь про Носова. Он у нас первый и самый старый старатель. Ни за что не поверю.

— Вот вам и первый. Не верьте, не верьте. Я сам себе не верил. Уж поздно было. Я на косогор вышел, смотрю, там шагах в семидесяти человек около собаки возится. Лес шумит, ветер с их стороны. Я к земле припал, месяц-то из-за туч вышел — смотрю, борода, другой такой бороды у нас нету и собака-то его — Шарик. Он ей что-то привязал к шее, хлопнул по спине она и пошла, да как сразу взялась — видно, не первый раз, привычно.

— Куда пошла-то, в какую сторону?

— Да так к Грозной горе.

— Так-так, а ты не врешь? Смотри, бабы засмеют, да и сверху нагоняй будет.

— Ну вот, врешь да врешь. Я за ним потом до дому смотрел. Утром рано часов в семь мимо прошел — Шарика не было, да впрочем, он его всегда к себе внутрь берет.

— Ну не врешь, молодец, тебя не забудут. А пока и виду не показывай и от Носова подальше, чтобы он чего не подумал.

— Носов, Носов, — не мог успокоиться Хилидзе. — Неужели это Носов, самый лучший мой старатель? Всюду измена, всюду предательство. Но карающая рука пролетарской власти достанет всех своих врагов.