Синее золото

V БУРАН

Зима в тот год стояла поздняя.

Сперва беспредельная снежная равнина, а потом, за Волгой, леса неслись в окнах вагона. Паркера начинала утомлять эта бесконечная вереница сосен, елей и голых деревьев. Изредка она прерывалась белой полоской реки.

Чем дальше ехали на восток, тем реже были станции. Стояли они по большей части окруженные застывшим под снегом лесом. Только шум поезда прерывал снежную тишину.

Огромные длинные шубы висели в углу купе, заполняя его не меньше, чем люди. Меховые шапки с длинными наушниками лежали на сетках, а высокие дорожные валенки стояли под скамейками. Вся эта одежда была выдана путешественникам в Москве, так как им надо было проехать на лошадях около ста верст от железнодорожной станции до приисков. Надо было торопиться проехать по зимнему пути, чтобы не потерять более трех недель, когда, вследствие разлива рек, сообщение с приисками прекращалось.

Неподвижен зимний пейзаж. Только мороз холодным паром дыхания врывался в вагон, когда открывалась дверь в конце коридора. В теплом вагоне царило настроение спокойной уверенности. Пассажиры чувствовали себя в живом оазисе посреди заснувшего зимним сном лесного царства. Все было заковано и заморожено. Даже лучи красно-медного круглого солнца не приносили ни капли тепла.

Путешественники мало разговаривали между собой. Их объяла какая-то теплая лень. Тело не должно было сопротивляться морозу, не должно было быть настороже, и часто нападала дремота.

Сидели все трое в одном купе. У каждого были свои думы. Воронов и Паркер приятно ощущали присутствие Тани. Паркер был совершенно спокоен, и все его сомнения заглохли еще в Москве.

Наоборот, у Воронова не было ни ясности, ни спокойствия. Девушка раздражала его своей недоступностью. Но когда он с ней разговаривал, она так же просто, как в первый день знакомства, поддерживала беседу, точно между ними ничего не произошло. Это заставляло Воронова смущаться и терять уверенность. Он сердился на себя за это смущение. Переставал разговаривать, а потом его опять тянуло к ней.

Таня держала себя так, как будто все трое уже давно знакомы между собой. Точно это была семья, в которой она хозяйка. Ее присутствие создавало атмосферу уюта.

На четвертый день рано утром приехали на станцию, где надо было садиться в сани.

Скоро заглох шум уходящего дальше поезда и стало тихо, тихо кругом. Село, где стояли ямщики, находилось в версте от станции. Лошади еще не были поданы. Ни один звук, ни один шорох не нарушал дневного торжественного безмолвия зимнего леса. Под тяжестью снега склонялись длинные ветки елок.

Но вот где-то вдали послышались бубенцы. Их серебряный морозный звон, то затихавший, то возраставший, приближался к станции.

Из-за поворота показались сани, запряженные парой лошадей — гусем. Ямщик хлопнул длинным кнутом и ловко подкатил к станционному зданию.

— Пожалуйте, пожалуйте, по солнышку-то живо довезу вас до Ершова. А там, лошади будут, можно сразу и дальше. Морозно. Ну, да день тихий, хорошо будет ехать.

Путешественники нарядились в шубы поверх пальто. Трудно было двигаться в больших валенках. Сели в ряд, Таню посадили между собой.

Щелкнул кнут ямщика, весело ударил колокольчик под дугой, а за ним залились тонким звоном бубенцы, привязанные к уздечкам. Ямщик, видно, был знаток, и колокольчики были подобраны один к одному. Кольнул мороз в щеки бесчисленным количеством игл и понеслись по сверкающей белой дороге. Скрипел снег под полозьями и мерно стучали, похрустывая, четыре пары лошадиных ног. Других звуков кругом не было.

Мирно покачиваясь, шли оба низкорослых иноходца. Не было ни напряжения, ни торопливости в их беге. Но сани летели быстро и ровно.

— За полтора часа вас до Ершова докачу, — весело сказал ямщик, оборачиваясь к седокам.

— А сколько до Ершова?

— 30 верст.

— Ну, ну, полно говорить, за полтора часа не докатишь, — добродушно заметил Воронов.

— На водку будет — докачу. В старину и скорее ездили, — ответил ямщик. — Эй, вы, соколики!

Он не ошибся. Едва прошло полтора часа, как сани въехали в покрытую снегом деревню. Лошади привычно остановились около большого дома и обе разом встряхнулись. Их розовые ноздри чуть-чуть раздувались и тонкие струйки пара валили из них.

Приветливо шумел самовар в большой станционной комнате. Какие-то люди сидели в ней на чемоданах. Угрюмым взглядом окинули они всех трех вошедших. Они сразу определили, что это начальство.

— Ну, как лошади, товарищ, есть? — спросил Воронов, стряхивая со своих широких плеч шубу и потирая руки. — Нам до вечера надо еще один перегон сделать.

— Будут готовы. Садитесь обедать. О вашем приезде мы были извещены, — ответил начальник станции.

— Для этих сразу подают, а мы здесь третий день ждем, — проворчал пожилой мужчина в углу. — Иностранцев катают, да еще с девицами. Делать-то нечего.

Воронов не слышал замечания, но Таня обернулась к говорящему и внимательно посмотрела на него. Что-то пробежало между ними.

Пока разминались, обедали и запрягали лошадей, прошло больше двух часов.

Выехали уже после трех пополудни с расчетом приехать засветло на следующую станцию, стоявшую в глухом лесу в овраге.

Лошади резво дернули и скоро деревня скрылась из виду за поворотом. Погода неожиданно изменилась. Небо заволокло тучами и в деревьях стал шуметь ветер. Высокие сосны с голыми стволами и с бело-зелеными шапками раскачивались все сильнее и сильнее. Перегон был нелегкий, почти все время подъемы и спуски.

Начал падать снег. Сперва мелкий, потом гуще и гуще. При подъеме на одну гору вдруг рванул ветер. Завыло, закрутило кругом. Снег подхватило и завертело. Казалось, что его несет со всех сторон. Снежинки, миллионы снежинок вились, крутились, били в лицо. Спускались, поднимались. Вдоль самой поверхности несло целые струи снега и быстро заметало дорогу. Ее трудно становилось различать. Передней лошади не было видно, только ее бубенчик доносился откуда-то издалека. Навстречу мело все сильнее и сильнее. Трудно было смотреть, залепляло глаза. Захватывало дыхание. Ямщик сбавил ходу и вскоре совсем остановил лошадей.

— Сбились с дороги, пойду поищу ее, — сказал он, не оборачиваясь, спрыгнул с облучка и кнутовищем стал нащупывать снег.

Передняя лошадь повернула к кореннику и как бы прикрыла его от ветра.

Минут через десять ямщик вернулся и опять двинулись вперед. Лошади еле-еле пробивали себе дорогу, проваливаясь в снег по брюхо.

Было очевидно, что дорога потеряна.

Все трое пассажиров неподвижно сидели в санях. В огромных шубах с поднятыми воротниками они совершенно не ощущали холода, да как только начал падать снег, потеплело.

Каждый по-своему переживал необычную обстановку. Паркер наслаждался новыми впечатлениями. Так все фантастическим казалось в этом заколдованном лесу, где не было ни земли, ни неба, а только одни снежинки.

Воронов и Таня по рассказам знали, что значит попасть в буран, но тоже до конца не отдавали отчета. Больше всего беспокоился ямщик. Он то выходил и осматривал кругом местность, то медленно двигал вперед лошадей.

Стало совсем темно. Вьюга не прекращалась. Снег продолжал залеплять глаза. По целине, по поляне поднимались в гору. Как только перевалили гребень и начали спускаться, сквозь завывания ветра стал прорываться какой- то другой звук. Он становился все яснее и яснее. Чувствовалось, как лошади напрягаются изо всех сил и дергают сани.

Ямщик обернулся к Воронову:

— Слышишь, лучше остановимся здесь, переночуем. Сена в санях много. Из веток костер разведем. К огню они близко не подойдут.

— Ну, ну, старик, выдумал ночевать. И так не тронут. Я попугаю. — Воронов вынул револьвер и выстрелил. Звук выстрела был сразу заглушен ветром.

Врывающееся во вьюгу завывание все усиливалось. Точно кто-то сзывал товарищей по сигналу. Лошади дергали изо всех сил. Вдруг сани выскочили из глубокого снега и лошади понесли вдоль крутого косогора, с которого снег был сметен ветром.

На повороте сани накренились на сторону Воронова и в одно мгновение он и Таня, в своих огромных шубах, как кули вывалились из них. Ямщик сидел на противоположной стороне. Под его и Паркера тяжестью сани выпрямились и, несмотря на все усилия ямщика, лошади стремительно понеслись вперед.

Таня мягко упала на снег. Стало даже как-то весело. Когда она высвободилась из-под обкрутившей ее шубы, то увидела Воронова, лежащего от нее в каких-нибудь десяти шагах. Он никак не мог освободиться из-под шубы и к нему вверх по косогору неслось несколько волков. Вот первый из них уже подлетал к лежащему Воронову. Он, вероятно, заметил опасность и только успел натянуть огромный меховой воротник на голову.

— Пропали, — услышала Таня, как крикнул он, когда огромный волк подскакивал к нему. Но так и не доскочил до своей жертвы. Глухо щелкнул выстрел и волк, изменив направление своего прыжка, грохнулся на снег почти рядом с барахтающимся Вороновым.

Остальные волки сразу отпрянули назад. Все это произошло так быстро, что Воронов не сомневался, что стрелял Паркер. Он думал, что англичанин тоже выпал из саней.

Когда он, наконец, освободился и увидел одну Таню, уже сбросившую с себя шубу и стоявшую рядом с ним в одном парижском пальто, он был совершенно поражен.

— Револьвер-то откуда у вас? — был его первый вопрос.

— А вы что же, предпочли бы, чтобы у меня не было револьвера, и нас загрызли волки? — бросила она насмешливо. — Езди по вашим лесам без револьвера. Ну, да разговаривать некогда, смотрите.

Большой волк бежал на Воронова. Тут только Воронов понял и ощутил всем своим существом, что Танин выстрел его спас. Теперь он уже стоял на ногах. Шуба лежала на снегу около него. Его револьвер, по-видимому, выпал во время падения. В одно мгновение он обмотал мягкой меховой шапкой левую руку и ткнул ее волку в пасть. А свободной правой схватил его за верхнюю челюсть.

Могучие матросские руки сделали свое дело. Волк взвизгнул, взвился задними ногами и грохнулся наземь.

Темное пятно крови виднелось на снегу. Воронов разорвал волку пасть.

— Молодчина, Иван Иванович, чисто сделано, — вскрикнула Таня.

— Ну, да и вы молодчина, без вас меня бы загрызли. Спасибо вам, Татьяна Николаевна. Будьте покойны, не забуду. Какие мы ни на есть, а добро можем и не забыть. Раз вы стрелок, не пускайте вон тех, а я в один миг заграду устрою.

Таня сделала еще два выстрела по наседавшим на них волкам. А Воронов подобрал клок сена, выпавший из саней, быстро сломал несколько веток и через несколько минут огонек занялся на снегу и скоро весело затрещала в нем хвоя елочных веток.

Больше не надо было тратить патроны — звери не подойдут к огню.

— Меня спасли, а себя выдали. Так парижские барышни не стреляют. Смотрите, как вы голову разнесли, и какой здоровенный, — сказал Воронов, не без труда оттаскивая мертвого волка от костра. — Ну, ладно, я ничего не знаю. Волка убил я, и все тут. Поняли?

Костер быстро разгорался и через каких-нибудь четверть часа пылал огромным пламенем, озаряя то оранжевыми, то синеватыми отблесками тысячи снежинок, кружившихся над косогором.

Волки больше не показывались, но их вой некоторое время раздавался где-то поблизости.

Таня сидела в своей огромной шубе на снегу, а Воронов все время хлопотал вокруг. Она внимательно следила за ним, за его движениями, точно что-то изучая.

Физического страха перед ним не было никакого. Она знала, что если даже она заснет, у нее есть верный часовой: слишком свежо было впечатление этого фантастического происшествия. Но что он понял? Можно ли было верить этому огромному человеку, на душе которого было немало человеческих жизней и которого и друзья, и враги считали автоматом, всегда с точностью выполняющим приказания начальства?

Еще долго шел снег и кругом, за пределами отблеска костра, стояла плотная стена. Реальный мир был только здесь, в этом узком круге, освещенном весело горящими елочными ветками. А что было за этим кругом, — большой мир с городами и экспрессами, друзьями и врагами, ужасами и радостями казался нереальным, куда-то навсегда ушедшим.

Постепенно ее тревога улеглась или забывалась. По временам она точно начинала дремать. Потом открывала глаза и опять эти мягкие, то желтоватые, то розоватые снежные хлопья по ту сторону костра.

Воронов тоже сидел. Ветер стих и снег падал ровно и густо.

В шубах и валенках было тепло и они оба впадали в какую-то зимнюю нирвану. Воронов почти не говорил. Смотрел в огонь и делал короткие замечания по поводу костра. Таня так же коротко отвечала.

Они не могли определить, сколько прошло времени, час, два, сутки, когда раздался вдалеке выстрел. Один, другой. Прошло еще сколько-то времени. Опять выстрелы, но гораздо ближе, а потом послышались голоса.

Значит, за снежной стеной еще существовали люди.

Их окликнули по именам.

Оказалось, что станция, куда лошади благополучно вынесли Паркера и ямщика, была недалеко, за холмом. Когда снег стал падать не так густо, там заметили зарево костра и отправились на выручку.

— Совсем как в детских книгах о России, — говорил Паркер, подходя к Тане на коротких лыжах, и костер озарил его радостное лицо.

— А мы уж думали, что вам несдобровать.

— С Вороновым-то? — ответила, смеясь, Таня. — Смотрите, что он с волком сделал.

— А что же, смотреть на них было? — осклабился Воронов.

Далеко за полночь добрались до станции. В большой, хорошо натопленной комнате было приветливо и уютно.

Переночевав, утром опять выехали в путь. Все тот же лесной снежный пейзаж, только снег стал еще белее и гуще, и еще неподвижнее стояли деревья под ним.

К вечеру доехали до Отрадного.